Платова Виктория. Корабль призраков

   Даже в плаще Сокольникова я продрогла до костей. Пора было возвращаться в каюту, о чем я, мило улыбаясь, и сказала банкиру.
   – Я провожу вас, – вызвался он.
   – Не стоит. – Я все еще не доверяла тихому агнцу Валерию Адамовичу, а перспектива остаться с ним наедине в темных узких коридорах нижней палубы нисколько меня не прельщала. – Я доберусь сама. Тем более что мне нужно кое-куда завернуть..
   Он легко сдался и не стал настаивать, лишь помог мне открыть тяжелую дверь. Она поддалась с чудовищным лязгом, и я еще раз уверилась в том, что выйти на палубу незамеченным просто невозможно.
   – Какой у вас номер каюты, Ева? – спросил на прощание Сокольников.
   – Даже не обратила внимания, – в третий раз за последние десять минут солгала я, трусливо поджав хвост. – Со мной такое случается… Завтра обязательно сообщу его вам.
   – Тогда до завтра. А я еще прогуляюсь.
   Вот-вот, самое время прогуливаться, в кромешной тьме, на пронизывающем ветру, – да вы настоящий стоик, Валерий Адамович! Я облегченно вздохнула только тогда, когда Сокольников растворился во мраке ночи. А теперь нужно спуститься вниз, натянуть на нос верблюжье одеяло и хорошенько обо всем подумать.
   Коридоры обеих палуб, в которые выходили пассажирские каюты, каюты старшего командного состава, бильярдная, кают-компания, маленький спортивный зал и прочие службы, были застелены ковровыми дорожками с длинным ворсом. Это скрадывало шаги: вот она – питательная среда для тихих интеллектуальных преступлений, даже ботинки снимать не нужно, мрачно подумала я. С недавних пор “Эскалибур” – этот плавучий VIP-клуб, тихая заводь, задник для пьесы с участием сильных мира сего, – вполне мог стать мышеловкой для некоторых его пассажиров. Или уже стал: я вспомнила шантажиста Васю, который нахально требовал кусок бесплатного сыра.
   Н-да, что-то здесь не в порядке. Или, выражаясь словами классика: “Подгнило что-то в датском королевстве…” Смрадный запашок имеет история, обрывки которой в интерпретации старпома я имела несчастье подслушать на палубе…
   Возникшее невесть откуда ощущение опасности вдруг стало таким острым, что я не справилась с собой и прямо по стене опустилась на мягкий ворс ковра. Нужно посидеть так несколько минут, и все пройдет.
   Все пройдет.
   – Что с вами? – услышала я голос Клио и вздрогнула. Не хватало только, чтобы эта доморощенная топ-модель увидела меня в таком состоянии!
   – Все в порядке. – Я быстро поднялась и только теперь заметила, что Клио не одна. За ее спиной стоял так понравившийся мне морячок, – так пленивший меня прихотливый подбородок, так поразившие меня умные глаза. Что ж, победитель получает все, как утверждал философски настроенный квартет “АББА”. В том числе и этого херувима, этого Адониса, этого Персея, этого Аполлона Бельведерского.
   – Ева, кажется? – Певичка проявила недюжинную память, снизошла к простой смертной.
   – Именно, – тускло подтвердила я.
   – Вам нехорошо?
   – Просто устала. Перебрала впечатлений.
   Клио хихикнула: знаем мы каких впечатлений ты перебрала, меньше нужно коньяк с экзальтированными швейцарками трескать!
   – Если вы плохо себя чувствуете, Роман вас проводит. Правда, Ромик?
   Ага, уже Ромик, оперативная работа, ничего не скажешь, термоядерное совокупление и крепкие мужские ягодицы, – вот что тебя ожидает. Это тебе не срамную трубочку посасывать.
   – Безусловно, – бархатным голосом подтвердил морячок.
   – Не стоит. Спасибо.
   Я уже собралась было идти в противоположную сторону, когда одна дерзкая мысль овладела мной. Повернувшись к Клио, я поманила ее пальцем:
   – Можно вас на минутку, Клио? Она удивилась развязности моего голоса, но все-таки подошла.
   – Да? – Прямо в лицо мне полетела струя ванильного дыма.
   – Отличный табак, – констатировала я. – Как называется?
   – “Капитан Блэк”, облегченный вариант. Именно это вы хотели спросить?
   – Почти. Скажите, вы делаете педикюр?
   Мой вопрос озадачил Клио. Несколько секунд она стояла, по-детски приоткрыв рот, и с изумлением рассматривала меня. Я тоже рассматривала ее: никаких изъянов, вот только большой и указательный пальцы сильно пожелтели от трубки, видимо, она слишком интенсивно прикрывала ее, чтобы создать нужную тягу.
   – Я никогда не делаю педикюр, – надменно сказала она. – Я могу позволить себе такую роскошь. И вообще – ногти должны дышать.
   – Вопросов больше нет, – впервые за последние полчаса я непринужденно улыбнулась. – Только один маленький совет. Купите специальную крышку для трубки, это создаст хорошую тягу, и пальцы желтеть не будут. Спокойной ночи, Клио!..
   Вадик, так и не дождавшись меня, спал под дверью нашей каюты, свесив голову на камеру. Я растолкала его и некоторое время с удовольствием наблюдала, как он потирает бессмысленные от сна глаза.
   – Ну, ты даешь! – Впрочем, в его голосе не было никакой обиды – Умереть можно, пока тебя дождешься.
   – Нужно заказать здешнему боцману еще один ключ от каюты.
   – Решила пуститься во все тяжкие? – Вадик иронически посмотрел на меня.
   – Почему нет? Кстати, твоя пассия уже пустилась Только что видела ее в обществе…
   – Меня это не интересует, – малодушно перебил меня Вадик.
   – А твоя теория о старых девах не выдерживает никакой критики. Клио ненавидит педикюр и не делала его никогда… Идем спать, психоаналитик хренов!..

* * *

   …Двадцать первого апреля, ровно в одиннадцать утра, “Эскалибур” покинул рейд и взял курс на северную оконечность Охотского моря. Об этой акватории удалось узнать только то, что льды держатся там с октября по июнь. Сезон отстрела ластоногих начался гораздо раньше и должен был закончиться в мае. Мы вполне укладывались в эти срок.
   Выходу в море предшествовали несколько утомительных процедур, самой безобидной из которых была небольшая экскурсия по судну. По ее окончании пассажиры уже имели отдаленное представление о носе и корме судна, о расположении палуб, о наличии мини-пекарни, амбулатории (обязанности корабельного фельдшера выполнял по совместительству второй помощник капитана Юрий Георгиевич Суздалев) и даже сауны. Каждому из пассажиров было указано место в спасательных шлюпках (Карпик, не отходившая от меня ни на шаг, тотчас же меланхолично поинтересовалась, как пользоваться шлюпками в сплошных льдах). Все вооружение было собрано в арсенале и после пограничной проверки опечатано.
   Вслед за этим всем желающим был продемонстрирован морозильный цех с рефрижераторными камерами. Во время экскурсии меня долго не покидала мысль, что нам не показали и сотой доли начинки корабля. А впрочем, это и не должно интересовать неискушенных гражданских лиц, сухопутных сосунков, глупых новобранцев…
   …Весь первый день корабль ходко шел по чистой воде – прибрежные льды кончились через час после выхода из порта. Но все то время, пока они тащились за кормой, “Эскалибур” даже не рассекал их. Скорее вползал, как глубокой ночью муж вползает на опостылевшую жену. И давил их всей тяжестью корпуса.
   А пассажиры, предоставленные сами себе, коротали время в спортивном зале и бильярдной, а также совершали променад по палубе, вежливо раскланиваясь друг с другом. Весь день я собиралась пойти в кают-компанию, чтобы восторженная Аника научила меня игре в бридж. Но так и не собралась.
   Гром грянул ночью, когда в нашу с Вадиком каюту довольно настойчиво постучали Вадик вылез из-под одеяла и направился к двери.
   – Что случилось?
   – Откройте, пожалуйста! – Я сразу же узнала голос второго помощника Суздалева.
   Кряхтя и почесываясь, Вадик отпер дверь и снова повторил свой вопрос:
   – Так что могло случиться в три часа ночи?
   – У вас ведь есть видеокамера?
   – А в чем дело?
   – Необходимо кое-что зафиксировать на пленку. – Суздалев оттеснил Вадика в каюту, прикрыл за собой дверь и понизил голос:
   – Дело в том, что погиб человек.
   – Что? – переспросил Вадик.
   – Я прошу сохранять спокойствие. Несчастный случай. К сожалению… Вы должны пройти со мной.
   – В каком смысле – “погиб”?
   – Одевайтесь. И тише, пожалуйста.
   – Хорошо, мне нужно три минуты, чтобы собраться. Вы не могли бы подождать, пожалуйста, за дверью.
   – Все понял. – Суздалев машинально козырнул. – Буду ждать вас через три минуты.
   И тотчас же вышел.
   Вадик, взяв лицо в горсть, несколько секунд в задумчивости простоял посреди каюты. Из оцепенения его вывело только то, что я без всякого стеснения сбросила с себя пижаму и начала судорожно одеваться.
   – А у тебя неплохая фигура, – заметил мой оператор с неожиданно прорезавшимся интересом в голосе…
   Я пропустила его слова мимо ушей. Не хватало только производственного флирта в такой момент. Погиб, погиб, погиб, – это короткое слово билось в моей голове шариком от пинг-понга, – несчастный случай… “К сожалению”… К сожалению, все мои самые худшие опасения подтверждались. Круиз начинается довольно эксцентрично…
   – Я не понял, кто погиб? – Вадик наконец-то пришел в себя. – Ты не видела моих штанов?
   – Валяются под стулом. – Я уже была одета и теперь сидела на своей койке, зажав руки между коленями.
   Действительно, кто погиб? Я отгоняла от себя мысль о случайно подслушанном разговоре на палубе, я отгоняла ее от себя, как паршивую овцу, но она все время возвращалась, с веревкой, болтающейся на шее. Слова Суздалева о несчастном случае совсем не успокоили меня. В любом случае – эта смерть, в преддверии больших льдов, не очень хороший знак…
   – Ты готов? – спросила я Вадика, как только он застегнул все пуговицы на штанах.
   – А ты куда собралась? – вовремя он вспомнил, что пригласили только его с его разлюбезной профессиональной видеокамерой.
   – С тобой, милый мой, с тобой, дорогуша. В конце концов, мы – одна команда. Или ты отказываешь мне в человеческом и профессиональном любопытстве? Что бы ты сделал на моем месте?
   – Непременно увязался бы, – поразмыслив несколько секунд, протянул Вадик.
   – Вот видишь. Так что не будем терять время. Тем более что нас ждут.
   Вместе мы вышли из каюты, чем несказанно удивили Суздалева. Юрий Георгиевич критически осмотрел меня, и, чтобы предупредить ненужные вопросы, я сказала:
   – Простите, ради бога, но я являюсь непосредственным руководителем нашего оператора и к тому же возглавляю все съемки…
   – Это не пикник, дамочка, – строго сказал Суздалев, ему явно не нравился расширяющийся круг свидетелей. – Дело серьезное.
   – Я понимаю, – примирительно сказала я – Обещаю вести себя соответствующе.
   Больше возражений со стороны второго помощника капитана не последовало.
   – Далеко идти? – все еще позевывая, спросил Вадик. Он так и не понял до конца смысл всего сказанного Суздалевым.
   – Как вам сказать. В общем, здесь рядом.
   Для того чтобы понять слова второго помощника, нужно было иметь самое приблизительное представление о судне. Сегодня мы его получили. Расположение кают на нашей палубе было довольно примитивным: коридор представлял собой прямоугольник, по внешнему периметру которого, с правого и левого борта, располагались каюты. А на противоположной от кают стороне было только две двери, по одной на каждом борту: обе они вели в шахту машинного отделения. Именно к одной из этих дверей, находящихся на нашем, левом борту, и направился Суздалев. Мы молча последовали за ним.
   Спустя две минуты мы уже стояли на площадке в шахте машинного отделения. Здесь стоял невероятный грохот от работающих двигателей и почти удушающе пахло маслом и разогретым металлом Что ж, звукоизоляция на судне отменная, подумала я про себя, мы находимся в непосредственной близости от чрева огромного корабля и при этом умудряемся спокойно спать.
   Впрочем, теперь спокойно не поспишь, – даже в полной, даже в абсолютной тишине.
   Несчастный случай.
   Погиб человек.
   – И часто у вас бывают несчастные случаи? – спросила я у Суздалева, пытаясь разглядеть работающие внизу механизмы.
   Должно быть, мой вопрос показался Суздалеву чересчур циничным. Он поморщился, но все-таки нашел нужным ответить:
   – На кораблях такого класса, с людьми такого класса… Это первый с начала перестройки. Спускайтесь вниз, только осторожно, очень крутые трапы.
   Спуск в машинное отделение занял несколько минут: как оказалось, мой отважный оператор боится высоты. Пару раз мы останавливались на площадках, и Вадик вытирал тыльной стороной ладони крупные капли пота. Суздалев смотрел на оператора с состраданием, как на тяжело больного человека.
   Наконец мы оказались в самом низу. Грохот здесь был изматывающим Я подняла голову вверх: ничего себе высота! Четырех – или пятиэтажный дом, не меньше. Я уже знала, что шахта машинного отделения насквозь пронзает корабль, от фальштрубы и до трюмов, и что попасть в нее можно с любой из палуб так же легко, как это только что проделали мы.
   – Идемте, – поторопил нас Суздалев. – А вы, молодой человек, приготовьте вашу камеру.
   Первым, кого мы встретили, был моторист Аркадьич. Дежурная, полагающаяся случаю скорбь, легкий Ужас и жгучее любопытство вели отчаянную борьбу за право поселиться на его разбойной физиономии. Скорбь вышла победительницей из схватки, стоило нам только приблизиться.
   – Проводи ребят, Аркадьич, – сказал Суздалев мотористу. – А я пойду за адвокатишкой. Нам нужен хотя бы один представитель закона.
   Аркадьич кивнул головой и судорожно сглотнул слюну. Суздалев же отправился в очередной челночный рейс.
   – Объяснит нам кто-нибудь, в конце концов, что произошло, или нет? – обратил свой взор к мотористу Вадик.
   – Сорвался, – кротко сказал Аркадьич. – С верхней палубы сорвался, прямо в шахту, – и фьюить… Нету больше старпома.
   Машинное отделение поплыло у меня перед глазами. Я услышала то, что подсознательно уже готова была услышать: вот и кончился старпом Василий Митько, шантажист-любитель, мелкая сошка, вздумавшая играть в опасные игры. Я старалась отогнать от себя дурные мысли и дурные предчувствия, ведь даже неискушенному человеку понятно, что моряк, несколько лет проработавший в море, а тем более старший помощник капитана, не может просто так взять и упасть в шахту машинного отделения… Не поскользнулся же он на банановой кожуре, в самом деле. К тому же каждый пролет предохраняют защитные сетки.
   …Открывшаяся нашим взорам картина моментально выбила все мысли у меня из головы. Несколько человек, среди которых я узнала капитана, одного из братков и губернатора Николая Ивановича Распопова, стояли полукругом и заслоняли от нас тело. Я видела только ботинки старпома.
   – Вот, камеру привел, – сказал Аркадьич капитану и приклеился глазами к трупу.
   – Хорошо. – Капитан был лаконичен. Но, увидев меня, разразился более пространной тирадой:
   – Вам бы не стоило приходить сюда, девушка.
   – Я не девушка, а режиссер съемочной группы, – решилась стойко придерживаться выбранной линии поведения.
   – Здесь режиссировать нечего. – Капитан едва сдерживал ярость.
   Я сочла за лучшее не вступать в дискуссии и промолчала.
   Случившееся произвело на всех удручающее впечатление. Говорил только капитан. Вернее – кричал. Иначе расслышать друг друга было невозможно.
   – Ну, что скажете, доктор? – обратился он к братку, возившемуся возле трупа.
   Старпом Вася лежал возле одного из работающих двигателей лицом вниз, широко раскинув руки. Одежда его была изорвана во многих местах: должно быть, падая, он немилосердно бился о клапаны, трубы и арматуру, паутиной опоясывающие все машинное отделение. А стопы старпома были неестественно выгнуты, да и само тело, набитое раздробленными костями, больше напоминало желе. Именно так выглядят люди, упавшие с приличной высоты. Мой вгиковский друг Иван, когда-то давно выпавший из окна общежития, лежал в точно такой же позе. Тогда, много лет назад, при виде его тела я не испытала ничего, кроме исступляющей, разрывающей голову боли. Теперь же мной овладел страх.
   Страх – и больше никаких эмоций.
   Чтобы хоть как-то заглушить его, я придвинулась к губернатору и тихонько спросила его:
   – Кто этот парень?
   – Старпом, – так же тихонько пояснил Николай Иванович. – Черт возьми, замечательно начинается путешествие… Это дурной знак… Очень дурной. Не знаю даже, что делать…
   – Да нет же, я знаю, что это старпом. Я имею в виду парня, которого капитан назвал доктором…
   Губернатор обернулся и укоризненно посмотрел на меня: надо же, какая железобетонная дамочка, эмансипированная сучка без сердца, продвинутая потаскушка без капли сострадания, ты бы еще спросила, какой марки часы болтаются на запястье у трупа…
   Черт возьми, почему же меня так интересует этот ярко выраженный браток, почему я цепляюсь за самые нелепые детали, например, за развязанный шнурок правого ботинка старпома? За аккуратную заплатку на его кителе, у накладного кармана, почему я раньше этого не замечала? Должно быть, старпом Вася Митько, перед тем как стать шантажистом, вполне удачно штопал себе носки…
   – Этот парень, – тупо повторила я, – кто он?
   – Говорят, крупный нейрохирург. Возглавляет клинику где-то под Питером…
   Надо же, крупный нейрохирург. Он крупный нейрохирург, а ты, Ева, совершенно хреновый психолог, бездарный последователь теории Ломброзо! Принять уважаемого человека, почти медицинское светило, за бандита с большой дороги, за рэкетира со стажем, за владельца привокзального стриптиз-бара и банальной “Моторолы”! Нет тебе прощения, Ева!.. Интересно, кем же тогда окажется второй браток – специалистом по коронарному шунтированию или профессором-ортопедом?..
   – Что скажете, доктор? – снова повторил капитан.
   – Что тут скажешь! – Доктор поднял голову. – Я ведь не судмедэксперт. Могу только констатировать смерть…
   – Подождите, доктор. – Капитан обратился к Вадику. – Вы пока снимайте все, что говорит доктор, и… Само тело тоже снимите. Чтобы все было зафиксировано. Сами понимаете, что оставлять здесь тело надолго нельзя. Кассету потом отдадите мне. Все ясно?
   – Вполне, капитан. – Вадик тотчас же навел объектив на нейрохирурга (как же все-таки я могла так ошибиться?!) и застрекотал камерой.
   Доктор, возившийся у трупа, продолжил:
   – Итак, смерть наступила в два двадцать семь. Стало быть, пятьдесят пять минут назад…
   – Вы так точно можете установить время?
   – По часам, капитан, только по часам. – Нейрохирург осторожно приподнял руку старпома и указал на запястье:
   – Часы механические, и потому остановились, разбились от удара. Так что мы можем констатировать момент смерти довольно точно. Что еще? Кроме повреждений, связанных со спецификой травмы, никаких иных мною не обнаружено.
   – Что вы имеете в виду?
   – Следы от огнестрельного ранения, например, – просто сказал нейрохирург. – Или колотые раны, свидетельствующие о применении холодного оружия.
   Капитан нахмурился и внимательно посмотрел на доктора:
   – Вы хотите сказать…
   – Версию убийства я бы тоже не стал отбрасывать. – Нейрохирург неожиданно осклабился, обнажив неровные и крупные зубы. – Хотя…
   – Хотелось бы ее отбросить, – надавил капитан.
   – Ничто об этом не говорит. Покойный был довольно крупным человеком… Завалить такую тушу, да еще без борьбы, – довольно проблематично… И потом, судя по всему, он основательно набрался перед смертью… Разит, как от винной бочки, простите за живописную подробность…
   Закончить нейрохирург не успел: в машинном отделении, в сопровождении Суздалева, появился адвокат Альберт Бенедиктович в роскошном бархатном халате, натянутом прямо на пижаму. Из пижамных брюк торчали его оплывшие, покрытые жесткими рыжими волосами щиколотки, а холеная борода сбилась набок.
   Толстый адвокат тяжело дышал и то и дело промакивал носовым платком вспотевшую лысину. Судя по всему, второй помощник уже ввел адвоката в суть трагического происшествия со старпомом, и Альберт Бенедиктович сразу принялся за дело.
   – Разойдитесь, не стоит толпиться возле трупа, – прощебетал он, раздуваясь от чувства собственной значимости. – И вообще, слишком много людей.
   Бедный толстяк Альберт Бенедиктович, видимо, лавры следователя по особо важным делам никогда не давали тебе покоя. Или слава комиссара Мегрэ.
   Кряхтя и отдуваясь, Альберт Бенедиктович опустился на четвереньки перед трупом старпома и принялся внимательно изучать его.
   – Кто первым обнаружил тело? – наконец спросил он.
   Капитан вытолкнул из толпы моториста Аркадьича:
   – Он!
   – Когда это произошло?
   – Недавно… Точнее я не знаю. И времени не засекал.
   – Печально, печально… – К Альберту Бенедиктовичу подошел нейрохирург и что-то шепнул ему на ухо. – Ага, понятно.
   Услышав версию о часах и таким образом точно восстановив время, адвокат несколько успокоился.
   – Вы слышали стук падающего тела? – снова обратился он к мотористу. – Вы видели, как все это произошло? Вы вообще заметили что-нибудь? Подозрительный шум, например.
   Затравленный Аркадьич неожиданно для себя стал главным действующим лицом. И после долгого напряженного раздумья подал соответствующую реплику:
   – Да вы с ума сошли, товарищ… Здесь грохот такой, что собственная женка будет рожать в муках – и то не услышишь. Разве сами не видите. Я вообще случайно…
   – Случайно наткнулись на тело?
   – Ну да Мы же здесь не сидим, мы наверху, в посту управления. Только раз в час спускаемся, механизмы обходим, мало ли что… Вот спустился в очередной раз – так его и увидел. А как увидел – так сам чуть рядом не свалился от ужаса.
   – Вы сразу же поднялись к капитану?
   – Да не поднимался я. Я же при механизмах… Сообщил по селектору с поста, так, мол, и так, вот он и спустился.
   – Моторист позвонил вам в каюту?
   – Я был в рубке, – четко, по-военному, ответил капитан. – Наш моторист позвонил именно туда.
   – В котором часу это произошло?
   – Три пятьдесят. Но разве сейчас это имеет значение?
   – Все имеет значение, – наставительно сказал Альберт Бенедиктович, – пока мы не выяснили причину смерти.
   Призрак возможного убийства коснулся лиц присутствующих, и все надолго замолчали. Только адвокат продолжил импровизированный допрос свидетелей. И снова обратился к Аркадьичу:
   – Значит, вы действительно ничего не слышали?
   – Я же говорил…
   – Гм-гм… Действительно, здесь чересчур шумно. – Чтобы как-то сгладить очередную неловкость, Альберт Бенедиктович снова обратился к нейрохирургу:
   – Что вы можете сказать относительно высоты, с которой… м-м… упало тело?
   – Ну, судя по внешним повреждениям, метров восемнадцать-двадцать… Не больше… Хотя я не могу ручаться за это.
   Альберт Бенедиктович поднял голову. Следом за ним то же самое проделали и все остальные.
   – Н-да, – промямлил он, – очень неприятная ситуация… Нужно осмотреть все переходы, площадки и лестницы… Возможно, это прольет свет на происшедшее.
   Это была первая здравая мысль, высказанная толстым адвокатом. Группа добровольцев во главе со вторым помощником тотчас же отправилась прочесывать машинное отделение сверху донизу, а у трупа остались только капитан, адвокат, комплекция которого не позволяла скакать по крутым трапам в поисках истины, губернатор и я с Вадимом.
   Вадик уже давно выключил камеру, тело старпома накрыли куском брезента, а мужчины посматривали на меня недружелюбно: я была совершенно лишним элементом, инородным телом, любопытной самозванкой, невесть как попавшей на тризну.
   Впрочем, мне было глубоко плевать на то, что думают обо мне все эти люди. Только один человек интересовал меня сейчас.
   Старпом Василий Митько.
   О чем он думал перед смертью? И успел ли он понять, что произошло? И кого он видел последним, перед тем как рухнуть вниз с высоты шестиэтажного дома?
   Не того ли человека, которого так опрометчиво решил шантажировать? Должно быть, они все-таки встретились. Если не в одиннадцать, то позже. Чужая, подслушанная тайна жгла мне душу и наполняла ее тоскливым тягучим ужасом. Ничего не нужно делать, никто и никогда не узнает, что ты была на палубе прошлым вечером.
   – Что с тобой, Ева? – Голос Вадика вывел меня из оцепенения.
   – Это все ужасно…
   – Да, ужаснее не придумаешь. – Вадик думал о том, о чем думали и все присутствующие: погибший на корабле – самый дурной знак, который только можно себе представить. Перед началом круиза это приобретает почти символическое значение. – Черт бы его побрал…
   – Ты о ком?
   – Да о старпоме, о ком же еще. – В голосе Вадика послышалась неприкрытая ненависть. – Всю малину поломал, гад! А так хорошо все начиналось… Как ты думаешь, теперь весь этот малый каботаж отменят?
   Своим вопросом Вадик застал меня врасплох: действительно, что в такой ситуации предпримет капитан? С одной стороны – за широко разрекламированную охоту на тюленей уже заплачены бешеные деньги, и люди, прилетевшие сюда с другого конца страны, вряд ли согласятся проделать такой же путь обратно, так толком и не выйдя в море…
   Но с другой…
   Я не отрываясь смотрела на покрытое брезентом тело старпома Васи и чувствовала, что больше всего мне хочется убраться с этого корабля и забыть как страшный сон и номер моей шлюпки, и номер моего столика в кают-компании, и памятку для пассажиров, которая висит у меня над головой, и репродукцию Доу “Потерпевшие кораблекрушение”.