– Интересно, папа, почему такая тишина? – на всю кают-компанию спросила Карпик. Ее голос прозвучал так неожиданно громко, что впечатлительная Аника уронила на пол вилку.
– Ты же знаешь, Карпик, – едва прошелестел в ответ отец. – Когда я ем, я глух и нем.
– Да, я в курсе… А тебе нравятся молочные пенки, Ева?
– Терпеть их не могу, – совершенно искренне сказала я.
– Я тоже. Папа, а почему сегодня не все завтракают? Тишина в кают-компании стала еще более зловещей, и все головы повернулись к нашему столику.
– В каком смысле – “не все”?
– Тот дядя, который сидел рядом с капитаном.
Вот оно, начинается! При всем своем уме Карпик еще ребенок, и неизвестно, как она отреагирует на известие о смерти старпома. И отреагирует ли вообще… У детей и смерти свои особые отношения, и лучше в них не влезать.
– Какой, деточка? – фальшивым голосом спросил банкир. Конечно же, он все знал. Знал и ничего не сказал своей дочери.
– Который умер сегодня ночью, – почти пропела Карпик и залпом выпила молоко. Мне стало не по себе. Вот тебе и ранимая душа. – Хочу еще молока. Только без пенок, пожалуйста.
– Откуда ты знаешь? – не выдержав, спросила я.
– А мне Макс сказал.
– Кто такой Макс? – взволновался отец.
– Макс – это рефмеханик, – пояснила Карпик.
– Кто?
– Человек, который отвечает за холодильные камеры, папочка.
– Лариса! Я же просил тебя не лазать по кораблю. Какие-то рефмеханики.. Когда ты только успеваешь. – Сокольников выразительно посмотрел на меня: я, и только я должна присматривать за Карпиком, а никакие не рефмеханики, отвечающие за холодильные камеры.
– Хорошо, папочка. – Карпик наклонила голову, и только теперь я впервые заметила, какой крутой у нее лоб, с таким лбом не соскучишься.
– Я очень тебя прошу.
– Хорошо, папочка. Я буду сидеть в нашей каюте и с утра до вечера читать “Овода”, которого ты мне сунул в рюкзак.
– Очень достойная книга, – вяло защищался отец.
– Тебе нравится “Овод”, Ева? – снова обратилась ко мне Карпик.
– Я его даже до конца не дочитала, – и снова я была искренней. А Карпик нравилась мне все больше и больше.
– Вот видишь, папочка, не все разделяют твои литературные пристрастия…
Между тем обстановка в кают-компании несколько разрядилась: Карпик была последней, кто узнал о смерти старпома. Или не последней?.. Во всяком случае, о случившемся несчастье были оповещены все. Никаких истерик, никакой паники. Милые люди.
Милые и сдержанные.
После завтрака все, проспавшие ночные события в машинном отделении, собрались в бильярдной, и Антон ввел их в курс дела. А также ознакомил с планами на ближайшее будущее: покойник на борту – скверный знак, так что особенно мнительные, верящие в полтергейст, духов моря и “Летучего голландца” могут улететь вертолетом, который ожидается к вечеру. Все остальные продолжают путешествие. Мне не очень хотелось переживать эти события еще раз, и потому, прихватив с собой два одеяла из каюты, я устроилась в шезлонге на верхней палубе. Укутавшись одеялами до самого подбородка и подставив соленому ветру лицо, я выгнала из головы все мысли, и решила наслаждаться видом сурового моря. К черту все, он был пьян, он оступился, а если даже и нет – какое мне дело. Я никого не собираюсь шантажировать, следовательно, никакая опасность мне не угрожает.
За “Эскалибуром” неслись огромные альбатросы, они со свистом рассекали крыльями воздух: никогда еще я не видела таких крупных птиц так близко.
Разве что страус в зоопарке моего детства. И розовый пеликан, который сдох в канун октябрьских праздников в тот год, когда меня приняли в пионеры. Тогда я была младше Карпика на три года. Странное дело, Карпик очень сильно занимала меня в последнее время, она вызывала чувство жалости и восхищения одновременно.
Удивительная девочка…
Море было беспокойным (в открытом море по-другому не бывает, сказал бы старпом Вася), огромное судно покачивало на волнах, и от этого по всему кораблю шла легкая дрожь.
Эта дрожь, это сдержанное покачивание, да еще вкупе с бессонной ночью, убаюкали меня, и я даже задремала. А проснулась оттого, что кто-то настойчиво теребил меня за рукав. Еще не открыв глаза, я поняла, что это Карпик.
– Ева!
– Ну, что такое?
– Можно я посижу с тобой?
Ты пользуешься бешеным успехом у тринадцатилетних девочек, поздравляю, Ева! Такого в твоей бурной жизни еще не было.
– Конечно, девочка, – вылезать из-под верблюжьих одеял не хотелось, но я помнила о нашем разговоре с отцом Карпика: нужно проявлять дружелюбное ненавязчивое внимание к его дочери. – Сейчас я принесу тебе шезлонг…
– Нет, не нужно. Я хочу с тобой.
– Со мной? – Я сморщила нос.
– Ну да. Ты не волнуйся, я очень легкая. Тебе не будет тяжело.
– Тогда залезай!
Я распахнула одеяла, Карпик юркнула туда и крепко прижалась ко мне. Несколько минут мы просидели молча. Карпик была совсем близко от меня, и мой взгляд лениво блуждал по непритязательному ландшафту ее лица. От тонких тускловатых волос девочки исходил запах хорошо воспитанного шампуня, но к нему примешивалось и что-то еще: запах перегретого металла, запах машинного масла, – это был запах самого корабля.
Странно.
Неожиданно для себя я поцеловала Карпика в макушку. И она тотчас же двинула меня в бок острым кулачком:
– Не смей!
– Что ты, Карпик!
– Не смей меня жалеть!
– С чего ты взяла, что я тебя жалею?
– А разве нет?
– Нет, конечно.
– Папа ведь говорил с тобой, правда? Сказал, что я ранимая и что мне нужна старшая подруга… Ведь так? Я молчала.
– Еще и деньги, наверное, предлагал. Чтобы ты со мной возилась, потому что сам он не знает, с какого конца ко мне подойти… Ведь так?
– Не так! – Я сочла за лучшее солгать. – С чего ты вообще взяла?
– Я его хорошо знаю.
– Нет, девочка. Ты просто мне очень нравишься. Мне с тобой интересно.
Карпик еще крепче прижалась ко мне и примирительно протянула руку к моему лицу:
– Извини меня, Ева. Можно спросить?
– Конечно.
– Почему у тебя седые волосы? Ты ведь еще не старая, правда?
– Старая. Очень старая.
– Не правда. Ты красивая.
Я закрыла глаза и уткнулась лицом в волосы Карпика. Ну вот, первый комплимент за очень долгое время, и еще никогда комплимент не был так безапелляционен и убедителен. Милая Карпик, обворожительная дурнушка с массой взрослых мыслей в детской головке, прихрамывающая любительница Шопена…
– Спасибо, Карпик.
– Тебе нравится папа?
– Да.
– Ты тоже ему нравишься. Скажи ему… Попроси его, чтобы мы не улетали этим дурацким вертолетом.
Я хочу остаться и увидеть настоящую охоту… Попроси его…
– Он хочет улететь? – Я насторожилась.
Все предыдущие события выстраивались в занятную логическую цепочку: появление Сокольникова на палубе – тогда он показался мне материализовавшимся из воздуха – сразу же после разговора старпома с неизвестным – и теперешнее его решение улететь вертолетом. Самый элегантный выход из создавшегося положения. Преступник бежит с места преступления. Если, конечно, он действительно преступник. Нейрохирург Антон, первым предложивший всем желающим покинуть корабль, сыграл на руку убийце. Кстати, почему он это предложил?.. Нет-нет, мысленно одернула я себя, так ты будешь подозревать всех и в самом скором времени свихнешься. Хотя тот, кто сегодня решится улететь, подставит себя под удар…
– В общем, хочет… Ты не слушаешь меня, Ева.
– Совсем напротив, Карпик.
– Он говорит, что не нравится ему эта смерть.
– Хотела бы я посмотреть на того человека, которому она нравится… Должно быть, твой отец суеверный человек.
– Совсем не суеверный. Мы живем в тринадцатой квартире. Все свои самые крупные сделки он всегда заключает в понедельник. А номер его машины – никогда не догадаешься…
– Почему же? – Я невольно улыбнулась, коснулась пальцем кончика носа девочки и сказала:
– Шестьсот шестьдесят шесть.
Карпик даже округлила рот от удивления.
– Точно! Откуда ты знаешь?
– Просто так сказала.
– Ты умная…
– Красивая, умная, – по-моему, ты начинаешь мне мелко льстить.
– Ты мне очень нравишься…
– Вот мы и обменялись комплиментами, Карпик.
– Тебе не тяжело меня держать?
– Нет, – девочка действительно была очень легкой. Слишком легкой даже для тринадцати лет.
– Уговори его остаться. Я хочу остаться.
– Как же я могу его уговорить?
– Ну, не знаю… Пообещай ему что-нибудь. Кажется, ты в его вкусе. – Карпик заговорщицки мне подмигнула.
– Разве тринадцатилетние девочки в этом разбираются?
– Еще как разбираются! Я его хорошо знаю. Ему нравятся такие спокойные женщины, которые не выпендриваются, как эта сука!
– О ком это ты, Карпик? – Я прекрасно понимала, на кого намекает девочка, но мне лишний раз хотелось услышать это: мелкая женская ненависть, низменная зависть, – впрочем, весьма извинительная.
– Об этой дуре Клио. Корчит из себя роковую женщину, а сама… Вовсе она никакая не вамп.
– Ого, ты даже такие слова знаешь?
– Я знаю все слова, все. Даже слово “корнемюз”. Вот ты, например, знаешь, что такое “корнемюз”?
– Понятия не имею.
– А это, между прочим, такая волынка, очень была распространена в шестнадцатом веке. Духовой музыкальный инструмент.
– Надо же! – поразилась я. – Век живи – век учись!
– И дураком помрешь, как говорила одна из моих… бебиситтер. Гувернанток…
– Которая была с высшим психологическим образованием? – не удержавшись, поддела я.
– Ну вот, а говоришь, что не разговаривала с папой… Он все тебе выложил!
– Не все, но кое-что.
– Все равно эта Клио – полная дура. Я ее ненавижу.
Я крепко прижала Карлика к себе. Только сейчас я поняла, как она страдает от своей некрасивости, от своей хромоты Клио была красивой самкой, слишком красивой, чтобы Карпик была к ней лояльна. Я поразилась мощному женскому началу в этой девочке и – еще больше – испугалась его. Неизвестно, куда со временем приведет Карпика это начало, оскорбленное полным отсутствием шанса быть по-настоящему любимой. Конечно, с возрастом она только отточит свой язвительный, удивительно острый ум, она доведет его до совершенства. Она заставит мужчин считаться с собой, уважать себя, ненавидеть себя, – но никак не любить. Она будет яростно бороться с этим тупым свойством мужской природы: по-настоящему желать только глупых блондинок и роковых брюнеток. Бороться, зная, что никогда не победит. А потом, так ничего никому и не доказав, сложив доспехи и оружие, где-то после тридцати, когда начнет увядать и без того не очень хорошая кожа, купит себе мужа. Я даже видела этого будущего мужа маленькой Ларисы Сокольниковой – хорошо развитая мускулатура, в меру выпирающий кадык, аккуратная задница без прыщей и лишних волос, пальцы красивой формы, тяжелая нижняя челюсть и подбородок, раздвоенный, как жало змеи. Классический вариант манекенщика модельного дома Дольче и Габбаны, именно тот тип мужчин, который Карпик со временем возненавидит больше всего. Она будет таскать его по раутам и пати, на семейные обеды совета директоров ее фирмы, а он будет тихонько изменять со своими любовницами, любовниками и эротическими снами… Господи, Ева, куда же тебя занесло?..
Я даже тряхнула головой, чтобы избавиться от дурацких мыслей по поводу лучезарного будущего Карпика. Все будет совсем не так, я очень хочу, чтобы все было не так.
– Ненавижу, ненавижу эту суку Клио! Думает, что она здесь самая главная. Что все должны перед ней на задних лапках бегать, стучать в литавры и падать в голодный обморок от ее неземной красоты… Тоже мне!
– Ненависть – слишком сильное чувство, девочка. Не стоит растрачивать его на такие пустяки. Ты как думаешь?
– Не знаю. – Карпик состроила так свойственную ей уморительную гримаску: накрыла верхнюю губу нижней. – Может быть, ты и права. Он, наверное, очень сильно его ненавидел.
– Кто – “он”? Кого – “его”, Карпик?
– Тот, кто убил старшего помощника капитана. Ведь его убили, правда?
У меня похолодело сердце. Она знала, о чем меня спросить, маленькая плутовка.
– Не говори глупостей, Карпик! Ты же знаешь, что произошел несчастный случай. Это ужасно, конечно, но что делать…
– Нет, его убили. Ты ведь тоже знаешь, что его убили.
– Послушай. Я была там сегодня ночью. Я все видела. И все остальные тоже видели. Это не мы с тобой, это профессиональные люди. Врач, адвокат… Они восстановили всю картину происшедшего. Никаких сомнений, что это несчастный случай. И давай больше не будем говорить об этом.
– Ничего не изменится. – Карпик была упряма. – Ничего не изменится, даже если мы не будем говорить об этом. Убийство не перестанет быть убийством.
– Ты же знаешь, Карпик, – едва прошелестел в ответ отец. – Когда я ем, я глух и нем.
– Да, я в курсе… А тебе нравятся молочные пенки, Ева?
– Терпеть их не могу, – совершенно искренне сказала я.
– Я тоже. Папа, а почему сегодня не все завтракают? Тишина в кают-компании стала еще более зловещей, и все головы повернулись к нашему столику.
– В каком смысле – “не все”?
– Тот дядя, который сидел рядом с капитаном.
Вот оно, начинается! При всем своем уме Карпик еще ребенок, и неизвестно, как она отреагирует на известие о смерти старпома. И отреагирует ли вообще… У детей и смерти свои особые отношения, и лучше в них не влезать.
– Какой, деточка? – фальшивым голосом спросил банкир. Конечно же, он все знал. Знал и ничего не сказал своей дочери.
– Который умер сегодня ночью, – почти пропела Карпик и залпом выпила молоко. Мне стало не по себе. Вот тебе и ранимая душа. – Хочу еще молока. Только без пенок, пожалуйста.
– Откуда ты знаешь? – не выдержав, спросила я.
– А мне Макс сказал.
– Кто такой Макс? – взволновался отец.
– Макс – это рефмеханик, – пояснила Карпик.
– Кто?
– Человек, который отвечает за холодильные камеры, папочка.
– Лариса! Я же просил тебя не лазать по кораблю. Какие-то рефмеханики.. Когда ты только успеваешь. – Сокольников выразительно посмотрел на меня: я, и только я должна присматривать за Карпиком, а никакие не рефмеханики, отвечающие за холодильные камеры.
– Хорошо, папочка. – Карпик наклонила голову, и только теперь я впервые заметила, какой крутой у нее лоб, с таким лбом не соскучишься.
– Я очень тебя прошу.
– Хорошо, папочка. Я буду сидеть в нашей каюте и с утра до вечера читать “Овода”, которого ты мне сунул в рюкзак.
– Очень достойная книга, – вяло защищался отец.
– Тебе нравится “Овод”, Ева? – снова обратилась ко мне Карпик.
– Я его даже до конца не дочитала, – и снова я была искренней. А Карпик нравилась мне все больше и больше.
– Вот видишь, папочка, не все разделяют твои литературные пристрастия…
Между тем обстановка в кают-компании несколько разрядилась: Карпик была последней, кто узнал о смерти старпома. Или не последней?.. Во всяком случае, о случившемся несчастье были оповещены все. Никаких истерик, никакой паники. Милые люди.
Милые и сдержанные.
После завтрака все, проспавшие ночные события в машинном отделении, собрались в бильярдной, и Антон ввел их в курс дела. А также ознакомил с планами на ближайшее будущее: покойник на борту – скверный знак, так что особенно мнительные, верящие в полтергейст, духов моря и “Летучего голландца” могут улететь вертолетом, который ожидается к вечеру. Все остальные продолжают путешествие. Мне не очень хотелось переживать эти события еще раз, и потому, прихватив с собой два одеяла из каюты, я устроилась в шезлонге на верхней палубе. Укутавшись одеялами до самого подбородка и подставив соленому ветру лицо, я выгнала из головы все мысли, и решила наслаждаться видом сурового моря. К черту все, он был пьян, он оступился, а если даже и нет – какое мне дело. Я никого не собираюсь шантажировать, следовательно, никакая опасность мне не угрожает.
За “Эскалибуром” неслись огромные альбатросы, они со свистом рассекали крыльями воздух: никогда еще я не видела таких крупных птиц так близко.
Разве что страус в зоопарке моего детства. И розовый пеликан, который сдох в канун октябрьских праздников в тот год, когда меня приняли в пионеры. Тогда я была младше Карпика на три года. Странное дело, Карпик очень сильно занимала меня в последнее время, она вызывала чувство жалости и восхищения одновременно.
Удивительная девочка…
Море было беспокойным (в открытом море по-другому не бывает, сказал бы старпом Вася), огромное судно покачивало на волнах, и от этого по всему кораблю шла легкая дрожь.
Эта дрожь, это сдержанное покачивание, да еще вкупе с бессонной ночью, убаюкали меня, и я даже задремала. А проснулась оттого, что кто-то настойчиво теребил меня за рукав. Еще не открыв глаза, я поняла, что это Карпик.
– Ева!
– Ну, что такое?
– Можно я посижу с тобой?
Ты пользуешься бешеным успехом у тринадцатилетних девочек, поздравляю, Ева! Такого в твоей бурной жизни еще не было.
– Конечно, девочка, – вылезать из-под верблюжьих одеял не хотелось, но я помнила о нашем разговоре с отцом Карпика: нужно проявлять дружелюбное ненавязчивое внимание к его дочери. – Сейчас я принесу тебе шезлонг…
– Нет, не нужно. Я хочу с тобой.
– Со мной? – Я сморщила нос.
– Ну да. Ты не волнуйся, я очень легкая. Тебе не будет тяжело.
– Тогда залезай!
Я распахнула одеяла, Карпик юркнула туда и крепко прижалась ко мне. Несколько минут мы просидели молча. Карпик была совсем близко от меня, и мой взгляд лениво блуждал по непритязательному ландшафту ее лица. От тонких тускловатых волос девочки исходил запах хорошо воспитанного шампуня, но к нему примешивалось и что-то еще: запах перегретого металла, запах машинного масла, – это был запах самого корабля.
Странно.
Неожиданно для себя я поцеловала Карпика в макушку. И она тотчас же двинула меня в бок острым кулачком:
– Не смей!
– Что ты, Карпик!
– Не смей меня жалеть!
– С чего ты взяла, что я тебя жалею?
– А разве нет?
– Нет, конечно.
– Папа ведь говорил с тобой, правда? Сказал, что я ранимая и что мне нужна старшая подруга… Ведь так? Я молчала.
– Еще и деньги, наверное, предлагал. Чтобы ты со мной возилась, потому что сам он не знает, с какого конца ко мне подойти… Ведь так?
– Не так! – Я сочла за лучшее солгать. – С чего ты вообще взяла?
– Я его хорошо знаю.
– Нет, девочка. Ты просто мне очень нравишься. Мне с тобой интересно.
Карпик еще крепче прижалась ко мне и примирительно протянула руку к моему лицу:
– Извини меня, Ева. Можно спросить?
– Конечно.
– Почему у тебя седые волосы? Ты ведь еще не старая, правда?
– Старая. Очень старая.
– Не правда. Ты красивая.
Я закрыла глаза и уткнулась лицом в волосы Карпика. Ну вот, первый комплимент за очень долгое время, и еще никогда комплимент не был так безапелляционен и убедителен. Милая Карпик, обворожительная дурнушка с массой взрослых мыслей в детской головке, прихрамывающая любительница Шопена…
– Спасибо, Карпик.
– Тебе нравится папа?
– Да.
– Ты тоже ему нравишься. Скажи ему… Попроси его, чтобы мы не улетали этим дурацким вертолетом.
Я хочу остаться и увидеть настоящую охоту… Попроси его…
– Он хочет улететь? – Я насторожилась.
Все предыдущие события выстраивались в занятную логическую цепочку: появление Сокольникова на палубе – тогда он показался мне материализовавшимся из воздуха – сразу же после разговора старпома с неизвестным – и теперешнее его решение улететь вертолетом. Самый элегантный выход из создавшегося положения. Преступник бежит с места преступления. Если, конечно, он действительно преступник. Нейрохирург Антон, первым предложивший всем желающим покинуть корабль, сыграл на руку убийце. Кстати, почему он это предложил?.. Нет-нет, мысленно одернула я себя, так ты будешь подозревать всех и в самом скором времени свихнешься. Хотя тот, кто сегодня решится улететь, подставит себя под удар…
– В общем, хочет… Ты не слушаешь меня, Ева.
– Совсем напротив, Карпик.
– Он говорит, что не нравится ему эта смерть.
– Хотела бы я посмотреть на того человека, которому она нравится… Должно быть, твой отец суеверный человек.
– Совсем не суеверный. Мы живем в тринадцатой квартире. Все свои самые крупные сделки он всегда заключает в понедельник. А номер его машины – никогда не догадаешься…
– Почему же? – Я невольно улыбнулась, коснулась пальцем кончика носа девочки и сказала:
– Шестьсот шестьдесят шесть.
Карпик даже округлила рот от удивления.
– Точно! Откуда ты знаешь?
– Просто так сказала.
– Ты умная…
– Красивая, умная, – по-моему, ты начинаешь мне мелко льстить.
– Ты мне очень нравишься…
– Вот мы и обменялись комплиментами, Карпик.
– Тебе не тяжело меня держать?
– Нет, – девочка действительно была очень легкой. Слишком легкой даже для тринадцати лет.
– Уговори его остаться. Я хочу остаться.
– Как же я могу его уговорить?
– Ну, не знаю… Пообещай ему что-нибудь. Кажется, ты в его вкусе. – Карпик заговорщицки мне подмигнула.
– Разве тринадцатилетние девочки в этом разбираются?
– Еще как разбираются! Я его хорошо знаю. Ему нравятся такие спокойные женщины, которые не выпендриваются, как эта сука!
– О ком это ты, Карпик? – Я прекрасно понимала, на кого намекает девочка, но мне лишний раз хотелось услышать это: мелкая женская ненависть, низменная зависть, – впрочем, весьма извинительная.
– Об этой дуре Клио. Корчит из себя роковую женщину, а сама… Вовсе она никакая не вамп.
– Ого, ты даже такие слова знаешь?
– Я знаю все слова, все. Даже слово “корнемюз”. Вот ты, например, знаешь, что такое “корнемюз”?
– Понятия не имею.
– А это, между прочим, такая волынка, очень была распространена в шестнадцатом веке. Духовой музыкальный инструмент.
– Надо же! – поразилась я. – Век живи – век учись!
– И дураком помрешь, как говорила одна из моих… бебиситтер. Гувернанток…
– Которая была с высшим психологическим образованием? – не удержавшись, поддела я.
– Ну вот, а говоришь, что не разговаривала с папой… Он все тебе выложил!
– Не все, но кое-что.
– Все равно эта Клио – полная дура. Я ее ненавижу.
Я крепко прижала Карлика к себе. Только сейчас я поняла, как она страдает от своей некрасивости, от своей хромоты Клио была красивой самкой, слишком красивой, чтобы Карпик была к ней лояльна. Я поразилась мощному женскому началу в этой девочке и – еще больше – испугалась его. Неизвестно, куда со временем приведет Карпика это начало, оскорбленное полным отсутствием шанса быть по-настоящему любимой. Конечно, с возрастом она только отточит свой язвительный, удивительно острый ум, она доведет его до совершенства. Она заставит мужчин считаться с собой, уважать себя, ненавидеть себя, – но никак не любить. Она будет яростно бороться с этим тупым свойством мужской природы: по-настоящему желать только глупых блондинок и роковых брюнеток. Бороться, зная, что никогда не победит. А потом, так ничего никому и не доказав, сложив доспехи и оружие, где-то после тридцати, когда начнет увядать и без того не очень хорошая кожа, купит себе мужа. Я даже видела этого будущего мужа маленькой Ларисы Сокольниковой – хорошо развитая мускулатура, в меру выпирающий кадык, аккуратная задница без прыщей и лишних волос, пальцы красивой формы, тяжелая нижняя челюсть и подбородок, раздвоенный, как жало змеи. Классический вариант манекенщика модельного дома Дольче и Габбаны, именно тот тип мужчин, который Карпик со временем возненавидит больше всего. Она будет таскать его по раутам и пати, на семейные обеды совета директоров ее фирмы, а он будет тихонько изменять со своими любовницами, любовниками и эротическими снами… Господи, Ева, куда же тебя занесло?..
Я даже тряхнула головой, чтобы избавиться от дурацких мыслей по поводу лучезарного будущего Карпика. Все будет совсем не так, я очень хочу, чтобы все было не так.
– Ненавижу, ненавижу эту суку Клио! Думает, что она здесь самая главная. Что все должны перед ней на задних лапках бегать, стучать в литавры и падать в голодный обморок от ее неземной красоты… Тоже мне!
– Ненависть – слишком сильное чувство, девочка. Не стоит растрачивать его на такие пустяки. Ты как думаешь?
– Не знаю. – Карпик состроила так свойственную ей уморительную гримаску: накрыла верхнюю губу нижней. – Может быть, ты и права. Он, наверное, очень сильно его ненавидел.
– Кто – “он”? Кого – “его”, Карпик?
– Тот, кто убил старшего помощника капитана. Ведь его убили, правда?
У меня похолодело сердце. Она знала, о чем меня спросить, маленькая плутовка.
– Не говори глупостей, Карпик! Ты же знаешь, что произошел несчастный случай. Это ужасно, конечно, но что делать…
– Нет, его убили. Ты ведь тоже знаешь, что его убили.
– Послушай. Я была там сегодня ночью. Я все видела. И все остальные тоже видели. Это не мы с тобой, это профессиональные люди. Врач, адвокат… Они восстановили всю картину происшедшего. Никаких сомнений, что это несчастный случай. И давай больше не будем говорить об этом.
– Ничего не изменится. – Карпик была упряма. – Ничего не изменится, даже если мы не будем говорить об этом. Убийство не перестанет быть убийством.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента