Подрабинек Александр
Карательная медицина
Александр Подрабинек
Карательная медицина
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие
Причины
Краткий экскурс в историю карательной медицины
Правовые аспекты карательной медицины
По дорогам принудительного лечения
Внутренний режим СПБ
Принципы оценки психического состояния
в советской судебной психиатрии и карательной медицине
Антитерапия
Каратели
Тенденции развития карательной медицины
Белый список
Черный список
Приложения
Инструкция по неотложной госпитализации психически больных, представляющих общественную опасность, от 26 августа 1971 г.
Инструкция по неотложной госпитализации психически больных, представляющих общественную опасность, от 10 октября 1961 г.
Инструкция о производстве судебно-психиатрической экспертизы в СССР
Инструкция о порядке применения принудительного лечения и других мер медицинского характера в отношении психически больных, совершивших общественно опасные деяния
"Белый" и "черный" списки отредактированы и дополнены Еленой Штейн.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Эта книга обращена к общественности, прежде всего к тем, кому небезразлична судьба людей, чьи гражданские права грубо попираются в нашей стране.
О психиатрическом насилии как средстве подавления инакомыслия в СССР стало известно из воспоминаний бывших узников психбольниц, из информационных сообщений, из писем и заявлений диссидентов.
Нами предпринята попытка обобщить эти материалы и, дополнив их новыми, разобраться в сути проблемы, попытаться отразить различные ее стороны историческую, правовую, медицинскую. Мы, безусловно, не претендуем на то, что эта попытка нам целиком удалась. Возможно, иные места грешат дилетантизмом. Некоторые стороны карательной медицины отражены слабо, другие совсем упущены (например, случаи заключения здоровых людей в психбольницы не по политическим мотивам). Некоторые сведения "Белого списка" нуждаются в дополнительной проверке.
Тем не менее мы решили предать эту работу гласности. Мы не можем больше ждать, совершенствуя стиль и уточняя детали. Не могут больше ждать около тысячи заключенных спецпсихбольниц, которым каждый новый день несет новые страдания, болезни, гибель.
Мы призываем все заинтересованные организации - английскую "КАРА", Международный Красный Крест, "Международную Амнистию", Всемирную Организацию Здравоохранения, все ассоциации психиатров и юристов - всех людей доброй воли принять участие в судьбе этих заключенных.
Только совместными усилиями юристов, психиатров, журналистов, общественных и политических деятелей, профессиональных и гуманитарных ассоциаций можно добиться успеха в борьбе с использованием в СССР психиатрии в политических целях.
ПРИЧИНЫ
Причины, породившие столь необычные карательные методы, кроются в политическом состоянии нашей страны в настоящее время.
Репрессии против инакомыслящих проводились во все времена существования России, которая не имеет традиций гражданской свободы и честной политической борьбы. Только четыре месяца (с марта по июнь 1917 г.) существовала в России политическая свобода и не существовало политических заключенных. Во все же остальные времена режим мог быть мягче или жестче это зависело от его устойчивости. Русское общественное мнение редко играло сколько-нибудь серьезную роль в политической жизни страны. Гораздо большее влияние на Россию оказывало общественное мнение Запада. Но опять же, это влияние было сколько-нибудь заметным только в дни политических неудач, военных поражений, раздробленности - одним словом, в дни неустойчивости режима. Это всегда был вынужденный шаг, и чтобы уменьшить действенность общественного мнения, подчинить его политическим интересам, в России были изобретены две системы, чрезвычайно ее характеризующие, - это камуфляж общественной жизни и "железный занавес". И то и другое - изобретения не XX века. Возьмем, к примеру, время, когда русское государство находилось на грани развала, - "смутное время", междуцарствие в конце XVI - начале XVII веков. В начале 1600-х годов в России были небывалые неурожаи, ливни, эпидемии холеры, страшный голод. Бедствия были настолько велики, что, по свидетельству путешествующего по России иностранца Бера, людоедство стало обыденным явлением. В одной только Москве от голода погибло свыше 500 тысяч человек. И вот, в разгар бедствия, в июне 1604 года в Россию прибыл императорский посланник из Праги. "До приезда его было отдано царское повеление, чтобы ни один нищий не встречался ему на пути и чтобы все рынки, которые мог он видеть, изобиловали жизненными потребностями: Борис (Годунов - А.П.) хотел истребить и малейший след дороговизны... угощали посла с роскошью удивительной: изобилие яств и напитков, богатство одежд - все скрывало дороговизну, которая таилась в одних сердцах и жилищах. Ни один царский подданный не смел, под опасением телесного наказания, рассказывать кому-либо из посольской свиты о великой нужде народной; надобно было говорить, что все дешево, всего в изобилии"*. Так удалось дезинформировать зарубежное общественное мнение, а "железный занавес" (тогда в качестве многочисленных застав на западных дорогах) не позволил просочиться на Запад истинной информации.
* Г.П.Георгиевский. История смутного времени. Москва, 1902.
Другой великолепный пример камуфляжа приведен в романе А.И. Солженицына "В круге первом" (глава "Улыбка Будды").
Эти две системы, действовавшие веками, - камуфляж и "железный занавес" - используются и в наше время.
Режим ведет работу по дезинформации общественного мнения в двух направлениях:
1. чтобы Запад получал из СССР только информацию об успехах коммунистического рая;
2. чтобы население СССР получало только информацию об ужасах капиталистического ада и не имело правдивой информации о положении в собственной стране.
Однако все труднее сдержать поток правдивой информации, все труднее приукрашивать ложь, а насилие выдавать за милосердие, так как в нашей стране появились граждански честные люди, которые не мирятся с ложью и готовы страдать за правду. Их очень немного, но для режима они страшнее всех воров, убийц, насильников и прочих уголовников вместе взятых, ибо их оружие - это правда, а как писал В. Шекспир: "Кто прав, тот трижды вооружен"*.
* В. Шекспир. Генрих VI, ч. II, акт III, сцена 2.
Вот тут-то и приходит на службу карательная медицина. За рубежом не должны знать, что в СССР есть сопротивление, наши сограждане не должны воодушевляться примером этих единиц, и ни за границей, ни внутри страны не должна звучать правда об СССР. Но устраивать процессы - слишком шумно, убивать без суда - слишком скандально. И был найден другой выход объявлять политических противников психически больными. В самом деле, можно ли серьезно относиться к сопротивлению со стороны шизофреников, велика ли цена информации, которую сообщают слабоумные, и какой, наконец, здоровый человек будет подражать сумасшедшим?
Кроме политической выгоды, на наш взгляд, использование карательной медицины объясняется существованием соответствующей психологической основы.
Обвинение диссидентов в психической неполноценности имеет в некоторой степени подсознательный, априорный характер. Кому из нас не приходилось, увидев поступок человека, мотивы которого нам не ясны, воскликнуть: "Сумасшедший!" Социальное поведение диссиден-тов выходит за рамки строго очерченных норм общественного поведения советских людей. Это поведение диктуется иными нравственными категориями, не нормальными по советским стандартам. Советские власти и, надо признать, значительная часть нашего общества если и не считают диссидентов буйными умалишенными, то во всяком случае расценивают их как людей необычных, странных, отклоняющихся от нормы. Здесь кроется возможность незаметного перехода от понятия необычности или нетривиальности к понятию сумасшествия. Если сумасшедшие оцениваются медицинскими категориями, то необычность, ненормальность -общечеловеческими, бытовыми. С легкой руки снежневских и лунцев эти критерии, да и сами понятия стали почти адекватными, равноценными.
Непонятным и необычным кажется обывателю поступок, например, генерал-майора П.Г. Григоренко. Человек, имеющий материальный достаток, твердое положение в обществе, устроенный быт, вдруг встает на путь активного сопротивления социальной несправедливости.
Озадаченный обыватель воскликнет: "Ненормальный!"
Бдительный коммунист прошипит: "Враг!"
Психиатр констатирует: "Душевнобольной. Социально опасен".
Так совершается этот переход. Так происходит обесценивание медицины в угоду власти. Так торжествуют примитивизм понятий и нетерпимость.
Совсем диким кажется обывателю поступок Ильи Рипса - в знак политического протеста принявшего решение умереть. Это выше обывательского понимания, это выходит за установлен-ные им рамки нормального социального поведения. Эгоизм, трусость, рабская покорность - характерные черты среднего советского человека. Те, кто осмеливаются вести себя иначе, ненормальны по советским нравственным меркам.
И П. Григоренко, и И. Рипс, и многие другие, отошедшие от советских норм общественного поведения, поплатились за это принудительным лечением в психиатрических больницах. Возможно, если бы общественное мнение не расценивало этих людей как ненормальных, психиатры не решились бы объяснять их поведение как следствие психической болезни. Пренебрегши медицинским долгом и профессиональной порядочностью, они сделали своей опорой дилетантизм и невежество, отождествляя нетривиальность, нравственную необычность с психической неполноценностью.
Эти психиатры к тому же настолько недобросовестны, что не утруждают себя даже поисками общепризнанных диагнозов. Они пишут то, что кажется им ненормальным по их непрофессиональным, обывательским меркам: "мания правдоискательства", "мания марксизма" и т. д. Действительно, какому нормальному человеку в СССР придет в голову искать справедливость? Вполне возможно, что у многих карателей от медицины действительно где-то гнездится мысль: "А не сумасшедший ли он в самом деле?" Настолько сильны у нас традиции несвободы и пропаганда единомыслия, что далеко не всякий решится признать за другим право на общественную позицию, отличную от официальной.
У психиатров-карателей существует некий переводной термин, связывающий девиацию поведения с психической патологией, - "неправильное поведение". Правила поведения вырабатываются традицией и укрепляются законом, но кара за нарушение этих правил стала прерогативой психиатрии.
Этот подход характерен для замкнутого, несвободного общества с установившейся формой единомыслия, с чертами тоталитаризма. Свободное плюралистичное общество допускает широкий нравственный выбор, возможность естественного поведения людей с различными нравственными позициями. Свобода и терпимость учат уважать чужие мнения, не допускают возможности огульного обвинения в психической неполноценности из-за несогласия или даже непонимания.
В советском обществе несогласие одиночек вызывает непонимание масс и властей. Не имея культуры свободы и, больше того, желая сохранить тоталитаризм, власти обвиняют инакомыслящих в сумасшествии.
Корни карательной медицины - в отчуждении, в непонимании, огульности, самоувереннос-ти, нетерпимости. Это ее психологическая основа. Следующий шаг - наказание за несоответ-ствие традиционным нормам. Тоталитарная политическая власть карает тех, кто несет людям мысль о свободе и плюрализме, об открытом противоборстве идей. Изобилие лозунгов "Народ и партия едины", "Еще теснее сплотимся вокруг родной ленинской партии", "Дело партии - дело народа" указывает, насколько власть дорожит монолитностью и единообразием общества. На наших глазах происходит попытка осуществления "Проекта о введении единомыслия в России" Козьмы Пруткова*.
Таковы, на наш взгляд, более глубокие причины существования карательной медицины в СССР.
Слава Богу, "ненормальные" все-таки существуют в нашей стране. Это не только психически, но и нравственно здоровые люди, несущие нашему духовно больному обществу культуру свободы и демократии, за что их и обрекают на заточение в психиатрических больницах.
* Козьма Прутков. Проект: о введении единомыслия в России. М., изд-во "Художественная литература", 1955, стр. 152.
КРАТКИЙ ЭКСКУРС В ИСТОРИЮ КАРАТЕЛЬНОЙ МЕДИЦИНЫ
1.
Принцип ненаказуемости душевнобольных, совершивших правонарушение, в настоящее время прочно утвердился в общественном сознании и юриспруденции всех социальных систем. Даже тоталитарные режимы, насколько нам известно, de jure не отступают от этого принципа. Институты принудительного лечения имеются и в высокоразвитых демократических странах. В Великобритании, например, "Broadmoor Institution", куда душевнобольных, совершивших правонарушение, интернируют по вердикту суда "guilty, but insane"*. Принцип ненаказуемости душевнобольных - выдающееся достижение человеческой мысли и морали, свидетельство нравственного прогресса человеческого общества и государственных институтов.
* "guilty, but insane" - виновен, но психически болен (англ.).
Отражение принципа ненаказуемости мы находим в законодательствах и других юридических документах разных стран и времен. Распространено мнение, что впервые в законодательной практике принцип ненаказуемости душевнобольных утвердился в кодексе Наполеона Бонапарта (1810г.):
Статья 64. "Нет ни преступления, ни проступка, если обвиняемый во время совершения действий находился в состоянии безумия".
Безусловно, кодекс Наполеона I сыграл большую роль в утверждении ненаказуемости, ибо за ним последовала соответствующая статья в Уложении о наказании в Германской империи. И в Проекте Уложения о наказаниях в Российской Империи (1813г.):
"Не вменяется в вину деяние, совершенное в безумии или сумасшествии, которое должно быть доказано законным образом". С этого времени, с этих законов начал укрепляться в Европе принцип ненаказуемости душевнобольных, и de jure юстиция европейских стран от этого принципа уже не отступает.
Однако неправильным было бы утверждать, что заслуга здесь принадлежит исключительно Наполеону I. Еще до Наполеона во Франции существовал "План уголовного законодательства" Жана Поля Марата, где предусматривалась ненаказуемость душевнобольных:
Статья "О тех, кто не ответственен в своих действиях перед правосудием".
"Не следует карать ни слабоумных, ни умалишенных, ни стариков, впавших в детство, ибо они сами не сознают, когда совершается зло, и вообще едва ли ведают, что творят.
Не следует также карать детей, ибо они еще не сознают обязанности подчиняться законам".
Насколько нам известно, принцип ненаказуемости душевнобольных впервые и громогласно зазвучал именно в кодексе Марата. Как первоначально и сама Великая французская революция, это было проявлением гуманизма эпохи Просвещения.
В средние века отношение к душевнобольным определялось, как правило, позицией церкви по этому вопросу. Установление их уголовной ответственности по совершенным правонаруше-ниям являлось прерогативой духовной власти. В католических государствах эти вопросы решались судом инквизиции и отличались жестокостью. Впрочем, и в некатолических государствах Европы отношение к душевнобольным оставляло желать лучшего.
Известный церковный деятель и реформатор М. Лютер в 1530 году писал: "По моему мнению, все умалишенные повреждены в рассудке чортом. Если же врачи приписывают такого рода болезни причинам естественным, то происходит это потому, что они не понимают, до какой степени могуч и силен чорт". Понятно, как относилась к душевнобольным и что с ними делала церковная власть, даже с не совершившими правонарушений. Учитывая, что западно-европейская церковь являлась, по существу, самостоятельной политической силой, способной даже к соперничеству со светской властью, легко представить, какова была участь душевнобольных в христианской Европе.
Изощренные пытки, сожжения, утопления и другие репрессии против психически больных - явления безусловно отвратительные, но это не карательная медицина. Сама психическая болезнь считалась признаком преступления, и с этими преступниками обращались в соответст-вии с существующими законодательными положениями. В этом вопросе средневековая юстиция была лишена противоречий, ибо принцип ненаказуемости не существовал в тогдашнем праве.
Но и в те времена бывали случаи, в некоторой степени аналогичные сегодняшней каратель-ной медицине. Если сейчас политических противников государственной власти объявляют невменяемыми и расправляются с ними, используя гуманный принцип ненаказуемости душевнобольных, то тогда их объявляли психически больными, чтобы расправиться с ними на законных основаниях.
Многие склонны оправдывать жестокость традициями и нравами времени. Мы не считаем это возможным, во всяком случае по отношению к душевнобольным в Европе. Во-первых, современные нравственные нормы - в основном христианские и, стало быть, применимы к тому "жестокому времени". Во-вторых, принцип ненаказуемости душевнобольных существовал уже в дохристианские времена.
Указания о неответственности психически больных перед законом встречаются еще в документах римского права*.
Византия, по-видимому, не знала этого принципа. В "Эклоге" византийском законодательном своде VIII века н.э. - нет ни одного упоминания о правовом положении психически больных. Зато в Греции II века до н.э. эти вопросы были, по-видимому, разработаны. Аристотель в своей "Риторике" писал о видах действий: "Произвольными следует назвать те, принцип коих находится в самом действующем лице и которые совершаются, когда все обстоятельства, касающиеся какого-либо действия, известны действующему лицу"**. Непроиз-вольными действиями Аристотель назвал такие, которые совершаются по насилию или по незнанию. Непроизвольные действия, по мнению Аристотеля, являлись смягчающими вину или извиняющими обстоятельствами. Это очень близко к пониманию принципа ненаказуемости душевнобольных.
Но наилучшее, по нашему мнению, выражение этого принципа, его гуманной и нравственной основы, в словах: "Прости им, ибо не знают, что творят"***.
* БМЭ, т. 27, стр. 207.
** Rhetoric I, 1368 в. (цит. по С.Ф. Кечекьяну. "Учение Аристотеля о государстве и праве". М., изд-во АН СССР, 1947).
*** Евангелие от Луки, глава 23, стих 34.
2.
В России забота о психически больных проявлялась со времен ее централизации, со времен Древнерусского государства. Указ Киевского князя Владимира (996 г.) предусматривал оказание помощи больным, нищим и душевнобольным. Помощь эта оказывалась в монастырях лицами духовного звания. В конце XI века в киевских монастырях имелись "крепкие темницы" для беспокойных психически больных. Вообще же душевнобольные имели в те времена относитель-ную свободу. Они могли беспрепятственно гулять по территории монастыря. Заботы об их пропитании были возложены на монастырскую братию. В России это был, по-видимому, период наибольшего расцвета "режима нестеснения" для душевнобольных, хотя о таком понятии никто в те времена не говорил. Конечно, никакой медицинской помощи они не получали, так как это было время домедицинской психиатрии. И все же это было лучше, чем мучительные псевдо
медицинские методы лечения душевнобольных, практиковавшиеся на Западе. Отношение к психически больным в России имело свои особенности. Если на Западе душевнобольных считали одержимыми бесом, то в России - или одержимыми Богом, юродивыми ("божий человек"), или одержимыми бесом вопреки их воле. Так, Россия, плохо знавшая Аристотеля, неплохо понимала его мысль о непроизвольных действиях и о ненаказуемости таких действий. Конечно, это не означает, что к душевнобольным, особенно совершившим преступные действия, не применялись репрессивные меры. Пока не было законодательно утвердившегося принципа ненаказуемости душевнобольных, такие случаи были неизбежны. Кстати, в те времена в России не существовало единого кодифицированного законодательства (до Судебника 1497 года* ), и вся полнота власти находилась в руках удельных князей. Христианская православная церковь никогда не была в России самостоятельной политической силой, а с концом патриаршества стала откровенным орудием светской власти. Да и обладай она реальной силой, едва ли стала бы защищать душевнобольных от несправедливых гонений власти. Поэтому возможны были случаи сожжения душевнобольных по обвинению в колдовстве, связи с сатаной и т. д., хотя, как нам кажется, они не приняли такого размаха, как, например, в Англии или Испании. Одна особенность характеризует отношение к душевнобольным в тогдашней России. Их посылали на костер не просто за то, что они душевнобольные. Им инкриминировалась (в подавляющем большинстве случаев, конечно, необоснованно) не просто душевная болезнь, но совершение преступных деяний. Они могли быть признаны виновными в пожарах, засухах, эпидемиях, наводнениях - в любых стихийных бедствиях. Это соответствовало тогдашнему уровню культуры и права. Но это не было методом использования психиатрии для укрепления авторитарной системы. Обвинение в этом могли получить и психически здоровые люди.
В 1669 году были изданы "Новоуказные статьи о татебных, разбойных и убийственных делах", в которых впервые упоминается о неответственности психически больных за убийства и о невозможности привлечения их в качестве свидетелей - "аще... бесный убьет кого, не повинен есть смерти"**.
Но еще за 18 лет до этого, в 1651 году, произошел случай, в котором была применена первая (из нам известных) судебно-психиатрическая экспертиза по политическому делу. Из истории известно про некоего Микифорку Иглина, который в кабаке города Рыльска "про Государя непригожее слово говорил". По этому делу было опрошено семьсот (!) свидетелей, которые показали, что Иглин "в уме рушился". Иглин был признан невменяемым душевнобольным, вследствие чего смертная казнь, положенная ему по закону, была заменена телесным наказанием***.
* Судебник 1497 года не упоминает о снятии ответственности вследствие невменяемости. Интересно, что уже в этом судебнике упоминается о политических преступлениях против центральной власти - крамола, подмет (т. е. шпионаж или распространение "поносных" писем - антиправительственная пропаганда). За совершение этих преступлений предусматривалась смертная казнь.
** Полное собрание законов Российской Империи, т. 1, стр. 793.
*** Судебная психиатрия. М., изд-во "Юрлит", 1967.
К сожалению, случаи применения в юридической практике "Новоуказных статей" до нас не дошли.
Первым законодательным актом в отношении судебно-психиатрической экспертизы стал Указ Петра I с несколько, на наш взгляд, двусмысленным названием "О свидетельствовании дураков в Сенате". В соответствии с этим указом, в Сенате проводились освидетельствования дворян, уклонявшихся от военной и государственной службы. (С 1815 года освидетельствования стали проводиться в губернских центрах.)
По Указу Екатерины II, в 1773 году в каждой губернии было выделено по два монастыря (мужской и женский) для психически больных.
В 1776 году открываются дома для умалишенных в Новгороде, Екатеринославле и Харькове; в 1806 году - в Ровнах (Полтавской губернии); в 1852 году - в Симферополе, Херсоне, Одессе; наконец, 1-го июня 1869 года открывается Казанская окружная психиатрическая лечебница, часть ее - ныне знаменитый Казанский "спец".
Принцип неподсудности психически больных начал укрепляться в российской юридической практике с начала XIX века. Известен указ императора Александра I калужскому губернатору Лопухину: "На помешанных нет ни суда, ни закона" (1802 год). В проекте Уложения о наказаниях (1813 год) появляется статья :"Не вменяется в вину деяние, совершенное в безумии или сумасшествии...". Этими положениями было заложено начало института принудительного лечения, ибо, признав ненаказуемость психически больных, закон не оставлял общество без защиты от них.
После реформ 60-х годов XIX века с развитием земской медицины заметно возросли объем и качество психиатрической помощи населению. Правительство из государственного бюджета выделяло средства на строительство окружных психиатрических больниц. С развитием общей психиатрической помощи получил развитие и институт судебной психиатрии. В послереформен-ном суде, основанном на гласности, устности и состязательности судопроизводства, стало обязательным проведение в соответствующих случаях судебно-психиатрических экспертиз. Эксперт-психиатр представлял суду свое заключение ("скорбный лист"), но суд мог с ним и не согласиться. Это давало возможность суду (хотя и более демократичному, чем советский) действовать, исходя из интересов политики, а не справедливости. Однако мы не располагаем достоверной информацией о признании послереформенным судом здоровых людей психически больными из политических соображений. Конечно, отсутствие подобных прецедентов не означало полной согласованности правовых норм с практикой принудительного лечения. Вопрос о правовых аспектах принудительной госпитализации и правах психически больных поднимался, например, В.М. Гаккебушем на I съезде Русского союза психиатров и невропатологов, проходившем в Москве в 1911 году*.
В дореформенный период известен случай с известным русским мыслителем Петром Яковлевичем Чаадаевым (1794-1856 гг.). После публикации в 1836 г. в 'Телескопе" его первого "Философического письма" он был официально объявлен сумасшедшим**.
Карательная медицина
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие
Причины
Краткий экскурс в историю карательной медицины
Правовые аспекты карательной медицины
По дорогам принудительного лечения
Внутренний режим СПБ
Принципы оценки психического состояния
в советской судебной психиатрии и карательной медицине
Антитерапия
Каратели
Тенденции развития карательной медицины
Белый список
Черный список
Приложения
Инструкция по неотложной госпитализации психически больных, представляющих общественную опасность, от 26 августа 1971 г.
Инструкция по неотложной госпитализации психически больных, представляющих общественную опасность, от 10 октября 1961 г.
Инструкция о производстве судебно-психиатрической экспертизы в СССР
Инструкция о порядке применения принудительного лечения и других мер медицинского характера в отношении психически больных, совершивших общественно опасные деяния
"Белый" и "черный" списки отредактированы и дополнены Еленой Штейн.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Эта книга обращена к общественности, прежде всего к тем, кому небезразлична судьба людей, чьи гражданские права грубо попираются в нашей стране.
О психиатрическом насилии как средстве подавления инакомыслия в СССР стало известно из воспоминаний бывших узников психбольниц, из информационных сообщений, из писем и заявлений диссидентов.
Нами предпринята попытка обобщить эти материалы и, дополнив их новыми, разобраться в сути проблемы, попытаться отразить различные ее стороны историческую, правовую, медицинскую. Мы, безусловно, не претендуем на то, что эта попытка нам целиком удалась. Возможно, иные места грешат дилетантизмом. Некоторые стороны карательной медицины отражены слабо, другие совсем упущены (например, случаи заключения здоровых людей в психбольницы не по политическим мотивам). Некоторые сведения "Белого списка" нуждаются в дополнительной проверке.
Тем не менее мы решили предать эту работу гласности. Мы не можем больше ждать, совершенствуя стиль и уточняя детали. Не могут больше ждать около тысячи заключенных спецпсихбольниц, которым каждый новый день несет новые страдания, болезни, гибель.
Мы призываем все заинтересованные организации - английскую "КАРА", Международный Красный Крест, "Международную Амнистию", Всемирную Организацию Здравоохранения, все ассоциации психиатров и юристов - всех людей доброй воли принять участие в судьбе этих заключенных.
Только совместными усилиями юристов, психиатров, журналистов, общественных и политических деятелей, профессиональных и гуманитарных ассоциаций можно добиться успеха в борьбе с использованием в СССР психиатрии в политических целях.
ПРИЧИНЫ
Причины, породившие столь необычные карательные методы, кроются в политическом состоянии нашей страны в настоящее время.
Репрессии против инакомыслящих проводились во все времена существования России, которая не имеет традиций гражданской свободы и честной политической борьбы. Только четыре месяца (с марта по июнь 1917 г.) существовала в России политическая свобода и не существовало политических заключенных. Во все же остальные времена режим мог быть мягче или жестче это зависело от его устойчивости. Русское общественное мнение редко играло сколько-нибудь серьезную роль в политической жизни страны. Гораздо большее влияние на Россию оказывало общественное мнение Запада. Но опять же, это влияние было сколько-нибудь заметным только в дни политических неудач, военных поражений, раздробленности - одним словом, в дни неустойчивости режима. Это всегда был вынужденный шаг, и чтобы уменьшить действенность общественного мнения, подчинить его политическим интересам, в России были изобретены две системы, чрезвычайно ее характеризующие, - это камуфляж общественной жизни и "железный занавес". И то и другое - изобретения не XX века. Возьмем, к примеру, время, когда русское государство находилось на грани развала, - "смутное время", междуцарствие в конце XVI - начале XVII веков. В начале 1600-х годов в России были небывалые неурожаи, ливни, эпидемии холеры, страшный голод. Бедствия были настолько велики, что, по свидетельству путешествующего по России иностранца Бера, людоедство стало обыденным явлением. В одной только Москве от голода погибло свыше 500 тысяч человек. И вот, в разгар бедствия, в июне 1604 года в Россию прибыл императорский посланник из Праги. "До приезда его было отдано царское повеление, чтобы ни один нищий не встречался ему на пути и чтобы все рынки, которые мог он видеть, изобиловали жизненными потребностями: Борис (Годунов - А.П.) хотел истребить и малейший след дороговизны... угощали посла с роскошью удивительной: изобилие яств и напитков, богатство одежд - все скрывало дороговизну, которая таилась в одних сердцах и жилищах. Ни один царский подданный не смел, под опасением телесного наказания, рассказывать кому-либо из посольской свиты о великой нужде народной; надобно было говорить, что все дешево, всего в изобилии"*. Так удалось дезинформировать зарубежное общественное мнение, а "железный занавес" (тогда в качестве многочисленных застав на западных дорогах) не позволил просочиться на Запад истинной информации.
* Г.П.Георгиевский. История смутного времени. Москва, 1902.
Другой великолепный пример камуфляжа приведен в романе А.И. Солженицына "В круге первом" (глава "Улыбка Будды").
Эти две системы, действовавшие веками, - камуфляж и "железный занавес" - используются и в наше время.
Режим ведет работу по дезинформации общественного мнения в двух направлениях:
1. чтобы Запад получал из СССР только информацию об успехах коммунистического рая;
2. чтобы население СССР получало только информацию об ужасах капиталистического ада и не имело правдивой информации о положении в собственной стране.
Однако все труднее сдержать поток правдивой информации, все труднее приукрашивать ложь, а насилие выдавать за милосердие, так как в нашей стране появились граждански честные люди, которые не мирятся с ложью и готовы страдать за правду. Их очень немного, но для режима они страшнее всех воров, убийц, насильников и прочих уголовников вместе взятых, ибо их оружие - это правда, а как писал В. Шекспир: "Кто прав, тот трижды вооружен"*.
* В. Шекспир. Генрих VI, ч. II, акт III, сцена 2.
Вот тут-то и приходит на службу карательная медицина. За рубежом не должны знать, что в СССР есть сопротивление, наши сограждане не должны воодушевляться примером этих единиц, и ни за границей, ни внутри страны не должна звучать правда об СССР. Но устраивать процессы - слишком шумно, убивать без суда - слишком скандально. И был найден другой выход объявлять политических противников психически больными. В самом деле, можно ли серьезно относиться к сопротивлению со стороны шизофреников, велика ли цена информации, которую сообщают слабоумные, и какой, наконец, здоровый человек будет подражать сумасшедшим?
Кроме политической выгоды, на наш взгляд, использование карательной медицины объясняется существованием соответствующей психологической основы.
Обвинение диссидентов в психической неполноценности имеет в некоторой степени подсознательный, априорный характер. Кому из нас не приходилось, увидев поступок человека, мотивы которого нам не ясны, воскликнуть: "Сумасшедший!" Социальное поведение диссиден-тов выходит за рамки строго очерченных норм общественного поведения советских людей. Это поведение диктуется иными нравственными категориями, не нормальными по советским стандартам. Советские власти и, надо признать, значительная часть нашего общества если и не считают диссидентов буйными умалишенными, то во всяком случае расценивают их как людей необычных, странных, отклоняющихся от нормы. Здесь кроется возможность незаметного перехода от понятия необычности или нетривиальности к понятию сумасшествия. Если сумасшедшие оцениваются медицинскими категориями, то необычность, ненормальность -общечеловеческими, бытовыми. С легкой руки снежневских и лунцев эти критерии, да и сами понятия стали почти адекватными, равноценными.
Непонятным и необычным кажется обывателю поступок, например, генерал-майора П.Г. Григоренко. Человек, имеющий материальный достаток, твердое положение в обществе, устроенный быт, вдруг встает на путь активного сопротивления социальной несправедливости.
Озадаченный обыватель воскликнет: "Ненормальный!"
Бдительный коммунист прошипит: "Враг!"
Психиатр констатирует: "Душевнобольной. Социально опасен".
Так совершается этот переход. Так происходит обесценивание медицины в угоду власти. Так торжествуют примитивизм понятий и нетерпимость.
Совсем диким кажется обывателю поступок Ильи Рипса - в знак политического протеста принявшего решение умереть. Это выше обывательского понимания, это выходит за установлен-ные им рамки нормального социального поведения. Эгоизм, трусость, рабская покорность - характерные черты среднего советского человека. Те, кто осмеливаются вести себя иначе, ненормальны по советским нравственным меркам.
И П. Григоренко, и И. Рипс, и многие другие, отошедшие от советских норм общественного поведения, поплатились за это принудительным лечением в психиатрических больницах. Возможно, если бы общественное мнение не расценивало этих людей как ненормальных, психиатры не решились бы объяснять их поведение как следствие психической болезни. Пренебрегши медицинским долгом и профессиональной порядочностью, они сделали своей опорой дилетантизм и невежество, отождествляя нетривиальность, нравственную необычность с психической неполноценностью.
Эти психиатры к тому же настолько недобросовестны, что не утруждают себя даже поисками общепризнанных диагнозов. Они пишут то, что кажется им ненормальным по их непрофессиональным, обывательским меркам: "мания правдоискательства", "мания марксизма" и т. д. Действительно, какому нормальному человеку в СССР придет в голову искать справедливость? Вполне возможно, что у многих карателей от медицины действительно где-то гнездится мысль: "А не сумасшедший ли он в самом деле?" Настолько сильны у нас традиции несвободы и пропаганда единомыслия, что далеко не всякий решится признать за другим право на общественную позицию, отличную от официальной.
У психиатров-карателей существует некий переводной термин, связывающий девиацию поведения с психической патологией, - "неправильное поведение". Правила поведения вырабатываются традицией и укрепляются законом, но кара за нарушение этих правил стала прерогативой психиатрии.
Этот подход характерен для замкнутого, несвободного общества с установившейся формой единомыслия, с чертами тоталитаризма. Свободное плюралистичное общество допускает широкий нравственный выбор, возможность естественного поведения людей с различными нравственными позициями. Свобода и терпимость учат уважать чужие мнения, не допускают возможности огульного обвинения в психической неполноценности из-за несогласия или даже непонимания.
В советском обществе несогласие одиночек вызывает непонимание масс и властей. Не имея культуры свободы и, больше того, желая сохранить тоталитаризм, власти обвиняют инакомыслящих в сумасшествии.
Корни карательной медицины - в отчуждении, в непонимании, огульности, самоувереннос-ти, нетерпимости. Это ее психологическая основа. Следующий шаг - наказание за несоответ-ствие традиционным нормам. Тоталитарная политическая власть карает тех, кто несет людям мысль о свободе и плюрализме, об открытом противоборстве идей. Изобилие лозунгов "Народ и партия едины", "Еще теснее сплотимся вокруг родной ленинской партии", "Дело партии - дело народа" указывает, насколько власть дорожит монолитностью и единообразием общества. На наших глазах происходит попытка осуществления "Проекта о введении единомыслия в России" Козьмы Пруткова*.
Таковы, на наш взгляд, более глубокие причины существования карательной медицины в СССР.
Слава Богу, "ненормальные" все-таки существуют в нашей стране. Это не только психически, но и нравственно здоровые люди, несущие нашему духовно больному обществу культуру свободы и демократии, за что их и обрекают на заточение в психиатрических больницах.
* Козьма Прутков. Проект: о введении единомыслия в России. М., изд-во "Художественная литература", 1955, стр. 152.
КРАТКИЙ ЭКСКУРС В ИСТОРИЮ КАРАТЕЛЬНОЙ МЕДИЦИНЫ
1.
Принцип ненаказуемости душевнобольных, совершивших правонарушение, в настоящее время прочно утвердился в общественном сознании и юриспруденции всех социальных систем. Даже тоталитарные режимы, насколько нам известно, de jure не отступают от этого принципа. Институты принудительного лечения имеются и в высокоразвитых демократических странах. В Великобритании, например, "Broadmoor Institution", куда душевнобольных, совершивших правонарушение, интернируют по вердикту суда "guilty, but insane"*. Принцип ненаказуемости душевнобольных - выдающееся достижение человеческой мысли и морали, свидетельство нравственного прогресса человеческого общества и государственных институтов.
* "guilty, but insane" - виновен, но психически болен (англ.).
Отражение принципа ненаказуемости мы находим в законодательствах и других юридических документах разных стран и времен. Распространено мнение, что впервые в законодательной практике принцип ненаказуемости душевнобольных утвердился в кодексе Наполеона Бонапарта (1810г.):
Статья 64. "Нет ни преступления, ни проступка, если обвиняемый во время совершения действий находился в состоянии безумия".
Безусловно, кодекс Наполеона I сыграл большую роль в утверждении ненаказуемости, ибо за ним последовала соответствующая статья в Уложении о наказании в Германской империи. И в Проекте Уложения о наказаниях в Российской Империи (1813г.):
"Не вменяется в вину деяние, совершенное в безумии или сумасшествии, которое должно быть доказано законным образом". С этого времени, с этих законов начал укрепляться в Европе принцип ненаказуемости душевнобольных, и de jure юстиция европейских стран от этого принципа уже не отступает.
Однако неправильным было бы утверждать, что заслуга здесь принадлежит исключительно Наполеону I. Еще до Наполеона во Франции существовал "План уголовного законодательства" Жана Поля Марата, где предусматривалась ненаказуемость душевнобольных:
Статья "О тех, кто не ответственен в своих действиях перед правосудием".
"Не следует карать ни слабоумных, ни умалишенных, ни стариков, впавших в детство, ибо они сами не сознают, когда совершается зло, и вообще едва ли ведают, что творят.
Не следует также карать детей, ибо они еще не сознают обязанности подчиняться законам".
Насколько нам известно, принцип ненаказуемости душевнобольных впервые и громогласно зазвучал именно в кодексе Марата. Как первоначально и сама Великая французская революция, это было проявлением гуманизма эпохи Просвещения.
В средние века отношение к душевнобольным определялось, как правило, позицией церкви по этому вопросу. Установление их уголовной ответственности по совершенным правонаруше-ниям являлось прерогативой духовной власти. В католических государствах эти вопросы решались судом инквизиции и отличались жестокостью. Впрочем, и в некатолических государствах Европы отношение к душевнобольным оставляло желать лучшего.
Известный церковный деятель и реформатор М. Лютер в 1530 году писал: "По моему мнению, все умалишенные повреждены в рассудке чортом. Если же врачи приписывают такого рода болезни причинам естественным, то происходит это потому, что они не понимают, до какой степени могуч и силен чорт". Понятно, как относилась к душевнобольным и что с ними делала церковная власть, даже с не совершившими правонарушений. Учитывая, что западно-европейская церковь являлась, по существу, самостоятельной политической силой, способной даже к соперничеству со светской властью, легко представить, какова была участь душевнобольных в христианской Европе.
Изощренные пытки, сожжения, утопления и другие репрессии против психически больных - явления безусловно отвратительные, но это не карательная медицина. Сама психическая болезнь считалась признаком преступления, и с этими преступниками обращались в соответст-вии с существующими законодательными положениями. В этом вопросе средневековая юстиция была лишена противоречий, ибо принцип ненаказуемости не существовал в тогдашнем праве.
Но и в те времена бывали случаи, в некоторой степени аналогичные сегодняшней каратель-ной медицине. Если сейчас политических противников государственной власти объявляют невменяемыми и расправляются с ними, используя гуманный принцип ненаказуемости душевнобольных, то тогда их объявляли психически больными, чтобы расправиться с ними на законных основаниях.
Многие склонны оправдывать жестокость традициями и нравами времени. Мы не считаем это возможным, во всяком случае по отношению к душевнобольным в Европе. Во-первых, современные нравственные нормы - в основном христианские и, стало быть, применимы к тому "жестокому времени". Во-вторых, принцип ненаказуемости душевнобольных существовал уже в дохристианские времена.
Указания о неответственности психически больных перед законом встречаются еще в документах римского права*.
Византия, по-видимому, не знала этого принципа. В "Эклоге" византийском законодательном своде VIII века н.э. - нет ни одного упоминания о правовом положении психически больных. Зато в Греции II века до н.э. эти вопросы были, по-видимому, разработаны. Аристотель в своей "Риторике" писал о видах действий: "Произвольными следует назвать те, принцип коих находится в самом действующем лице и которые совершаются, когда все обстоятельства, касающиеся какого-либо действия, известны действующему лицу"**. Непроиз-вольными действиями Аристотель назвал такие, которые совершаются по насилию или по незнанию. Непроизвольные действия, по мнению Аристотеля, являлись смягчающими вину или извиняющими обстоятельствами. Это очень близко к пониманию принципа ненаказуемости душевнобольных.
Но наилучшее, по нашему мнению, выражение этого принципа, его гуманной и нравственной основы, в словах: "Прости им, ибо не знают, что творят"***.
* БМЭ, т. 27, стр. 207.
** Rhetoric I, 1368 в. (цит. по С.Ф. Кечекьяну. "Учение Аристотеля о государстве и праве". М., изд-во АН СССР, 1947).
*** Евангелие от Луки, глава 23, стих 34.
2.
В России забота о психически больных проявлялась со времен ее централизации, со времен Древнерусского государства. Указ Киевского князя Владимира (996 г.) предусматривал оказание помощи больным, нищим и душевнобольным. Помощь эта оказывалась в монастырях лицами духовного звания. В конце XI века в киевских монастырях имелись "крепкие темницы" для беспокойных психически больных. Вообще же душевнобольные имели в те времена относитель-ную свободу. Они могли беспрепятственно гулять по территории монастыря. Заботы об их пропитании были возложены на монастырскую братию. В России это был, по-видимому, период наибольшего расцвета "режима нестеснения" для душевнобольных, хотя о таком понятии никто в те времена не говорил. Конечно, никакой медицинской помощи они не получали, так как это было время домедицинской психиатрии. И все же это было лучше, чем мучительные псевдо
медицинские методы лечения душевнобольных, практиковавшиеся на Западе. Отношение к психически больным в России имело свои особенности. Если на Западе душевнобольных считали одержимыми бесом, то в России - или одержимыми Богом, юродивыми ("божий человек"), или одержимыми бесом вопреки их воле. Так, Россия, плохо знавшая Аристотеля, неплохо понимала его мысль о непроизвольных действиях и о ненаказуемости таких действий. Конечно, это не означает, что к душевнобольным, особенно совершившим преступные действия, не применялись репрессивные меры. Пока не было законодательно утвердившегося принципа ненаказуемости душевнобольных, такие случаи были неизбежны. Кстати, в те времена в России не существовало единого кодифицированного законодательства (до Судебника 1497 года* ), и вся полнота власти находилась в руках удельных князей. Христианская православная церковь никогда не была в России самостоятельной политической силой, а с концом патриаршества стала откровенным орудием светской власти. Да и обладай она реальной силой, едва ли стала бы защищать душевнобольных от несправедливых гонений власти. Поэтому возможны были случаи сожжения душевнобольных по обвинению в колдовстве, связи с сатаной и т. д., хотя, как нам кажется, они не приняли такого размаха, как, например, в Англии или Испании. Одна особенность характеризует отношение к душевнобольным в тогдашней России. Их посылали на костер не просто за то, что они душевнобольные. Им инкриминировалась (в подавляющем большинстве случаев, конечно, необоснованно) не просто душевная болезнь, но совершение преступных деяний. Они могли быть признаны виновными в пожарах, засухах, эпидемиях, наводнениях - в любых стихийных бедствиях. Это соответствовало тогдашнему уровню культуры и права. Но это не было методом использования психиатрии для укрепления авторитарной системы. Обвинение в этом могли получить и психически здоровые люди.
В 1669 году были изданы "Новоуказные статьи о татебных, разбойных и убийственных делах", в которых впервые упоминается о неответственности психически больных за убийства и о невозможности привлечения их в качестве свидетелей - "аще... бесный убьет кого, не повинен есть смерти"**.
Но еще за 18 лет до этого, в 1651 году, произошел случай, в котором была применена первая (из нам известных) судебно-психиатрическая экспертиза по политическому делу. Из истории известно про некоего Микифорку Иглина, который в кабаке города Рыльска "про Государя непригожее слово говорил". По этому делу было опрошено семьсот (!) свидетелей, которые показали, что Иглин "в уме рушился". Иглин был признан невменяемым душевнобольным, вследствие чего смертная казнь, положенная ему по закону, была заменена телесным наказанием***.
* Судебник 1497 года не упоминает о снятии ответственности вследствие невменяемости. Интересно, что уже в этом судебнике упоминается о политических преступлениях против центральной власти - крамола, подмет (т. е. шпионаж или распространение "поносных" писем - антиправительственная пропаганда). За совершение этих преступлений предусматривалась смертная казнь.
** Полное собрание законов Российской Империи, т. 1, стр. 793.
*** Судебная психиатрия. М., изд-во "Юрлит", 1967.
К сожалению, случаи применения в юридической практике "Новоуказных статей" до нас не дошли.
Первым законодательным актом в отношении судебно-психиатрической экспертизы стал Указ Петра I с несколько, на наш взгляд, двусмысленным названием "О свидетельствовании дураков в Сенате". В соответствии с этим указом, в Сенате проводились освидетельствования дворян, уклонявшихся от военной и государственной службы. (С 1815 года освидетельствования стали проводиться в губернских центрах.)
По Указу Екатерины II, в 1773 году в каждой губернии было выделено по два монастыря (мужской и женский) для психически больных.
В 1776 году открываются дома для умалишенных в Новгороде, Екатеринославле и Харькове; в 1806 году - в Ровнах (Полтавской губернии); в 1852 году - в Симферополе, Херсоне, Одессе; наконец, 1-го июня 1869 года открывается Казанская окружная психиатрическая лечебница, часть ее - ныне знаменитый Казанский "спец".
Принцип неподсудности психически больных начал укрепляться в российской юридической практике с начала XIX века. Известен указ императора Александра I калужскому губернатору Лопухину: "На помешанных нет ни суда, ни закона" (1802 год). В проекте Уложения о наказаниях (1813 год) появляется статья :"Не вменяется в вину деяние, совершенное в безумии или сумасшествии...". Этими положениями было заложено начало института принудительного лечения, ибо, признав ненаказуемость психически больных, закон не оставлял общество без защиты от них.
После реформ 60-х годов XIX века с развитием земской медицины заметно возросли объем и качество психиатрической помощи населению. Правительство из государственного бюджета выделяло средства на строительство окружных психиатрических больниц. С развитием общей психиатрической помощи получил развитие и институт судебной психиатрии. В послереформен-ном суде, основанном на гласности, устности и состязательности судопроизводства, стало обязательным проведение в соответствующих случаях судебно-психиатрических экспертиз. Эксперт-психиатр представлял суду свое заключение ("скорбный лист"), но суд мог с ним и не согласиться. Это давало возможность суду (хотя и более демократичному, чем советский) действовать, исходя из интересов политики, а не справедливости. Однако мы не располагаем достоверной информацией о признании послереформенным судом здоровых людей психически больными из политических соображений. Конечно, отсутствие подобных прецедентов не означало полной согласованности правовых норм с практикой принудительного лечения. Вопрос о правовых аспектах принудительной госпитализации и правах психически больных поднимался, например, В.М. Гаккебушем на I съезде Русского союза психиатров и невропатологов, проходившем в Москве в 1911 году*.
В дореформенный период известен случай с известным русским мыслителем Петром Яковлевичем Чаадаевым (1794-1856 гг.). После публикации в 1836 г. в 'Телескопе" его первого "Философического письма" он был официально объявлен сумасшедшим**.