Рядом с долларовым окошком - окошко евроидное. Разницей курсов никто не заморачивается. И там и там по двадцать единиц. У евроокна никого. Даже немцы не хотят платить двадцать евриков вместо двадцати баксов.
-- Ну, - говорит Вера, когда мы скатываемся вниз по лестнице, со второго этажа на первый. - Осталось только, чтобы наш багаж они не услали в Испанию...
Вместе с нами из Шереметьево грузился рейс на Малагу.
Но багаж на месте, крутится на ленте транспортера, две скромные сумочки, почти не видные за грудой внушительных чемоданов, которые бойкие отцы семейств споро волокут к выходу, к охраннику, чуть не сбивая по дороге зазевавшихся. Состоятельные люди в первом поколении - это не заевшиеся буржуа, у этих ребят на дороге лучше не стоять...
На выходе нас оглушает душный и жаркий воздух Анталии. Печет солнце, далекие горы в пыльной дымке и еле видны. Впереди строем стоят турпредставители под разноцветными вывесками. Шустрый турок в белой рубашке и дурацком форменном галстучке, сверившись со списком, отправляет нас к автобусу. Зайдя ему за спину, я оглядываюсь. На турке какие-то полупрозрачные белые брючки, натянутые на полупрозрачные ж трусы. Вера оборачивается вместе со мной.
-- Не кидайся на людей на полдороге, - замечает она вполголоса. - Мы еще на место не приехали.
-- Я вовсе не кидаюсь, - отвечаю я оскорбленно. - Я еще даже и не думаю кидаться. Ты еще и не знаешь, что это такое, когда я начну кидаться...
Мы залезаем в чистенький автобус, садимся, прикинув стороны света (в каком направлении поедем, и где сейчас солнце) и Вера хватается за трубочку кондиционера. Зрелище пыльной раскаленной котловины за окном с размытыми горами на горизонте внушает некоторую тоску. Я вытаскиваю из сумки припасенную бутылку воды.
Один за другим, переваливаясь через лежачих полицейских, со стоянки выезжают автобусы. В нашем проводят перекличку, захлопывают двери, и автобус трогается с места. Попетляв во подъездным путям аэропорта, он выезжает в город, проплывает мимо Шератона и берет курс на запад. Мимо один за другим проходят кварталы страшного раскаленного бетонного города. Колонии многоэтажных раскиданы по обезвоженному грунту, как сухой хворост. Повсюду вывески на разных языках, в том числе и на русском, выжженная трава, снова домики, домики и домики...
-- Это все наше, - заявляет Вера, не слушая гида, который коряво несет вступительную чепуху, и тычет пальцем в окно. - Это все на наши деньги...
Вид у нее при этом оскорбленный, словно на ее личные средства построена половина всей Анталии .
-- Дай рому... - тяну я. - Ну дай рому, противная... Нам же еще ехать и ехать...
Мы разводим ром теплой водой и тихонько, прячась за спинками сидений, выпиваем за успех путешествия. Гид скучно перечисляет экскурсии, выключает микрофон, и вместо его лекции раздается музыка, подобранная консультантами по менталитету. Тут просыпается какой-то не успевший протрезветь дядя, и спросонья рявкает на весь автобус:
-- Я сюда зачем приехал, Филю слушать?
Мужская часть автобуса злорадно и солидарно хохочет. Музыку выключают, меняют на тихие турецкие завывания, и автобус успокаивается.
Уходит мимо окон русло болотистой речки, и мы забираемся на скальный серпантин. Когда автобус взмывает вверх, в обзоре возникает роскошное море с деталями, усиливающими кадр: островки, креветочные сети и яхты. Пролетают пушистые сосновые ветки с иголками в палец длиной. Я физически, зудом дорожной пыли на коже, чувствую, что скоро накину это море на плечи, как мягкий теплый мех.
На сухой обочине появляется табличка с названием тоннеля.
-- Загадывай желание, - шепчет Вера, Устраивается в кресле прямо и зачем-то закрывает глаза - словно эта поза космонавта катализирует исполнение желаний.
Что-то не верится в их туристические басни. Сколько раз я пересекала тоннель под Гидропроэктом, и все хоть бы хны, а он, по-моему, круче. Во всяком случае, лампы в нем горят. Даже не хочется гневить бога лишний раз своими просьбами.
-- Ну что тут пожелать... - шепчу я. - Только благополучно доехать, со скалы не сорваться.
Насколько я знаю турецкие дороги, пока будет с нас.
Вечер. Мы сидим, развалясь на плетеных креслах, в холле отеля и играем в карты. Колода куплена в местной сувенирной лавочке и примечательна тем, что у каждой карты своя рубашка - с фотографиями пляжей, минаретов и колонообразных развалин. Местное ноу-хау. Чтобы успешно играть, не надо труда кропить колоду. Достаточно иметь хорошую память.
Но память ущербная, а напрягаться лень. Я просто играю для души. Проигравший лезет под стеклянный столик и кричит петухом. Одна немецкая семья уже на всякий случай отсела от нас подальше. Наверное, подумали, что дальше мы будем клевать окружающих. Русские семьи глядят с любопытством и не удивляются. Что отличает наших людей - это привычка к любому возможному идиотизму.
Тянем разливной Бейлис, произведенный где-нибудь в сарае под Стамбулом. Оригинал на вкус напоминает слабо. Надеюсь, им по крайней мере не отравишься... Это Верин претензионный выбор. Я-то просила, чтобы мне принесли стакан пива без изысков, но Вера считает, что шестая поллитра в условиях акклиматизации - это чересчур.
Мы играем втроем - я, Вера и аниматорша Светка. Еще одна новая подружка - Маша - красит ногти на ногах и время от времени обводит стены, кресла, гидов с папками и стойку регистрации хладнокровным, почти хозяйским взглядом. Она живет с совладельцем отеля, поэтому чувствует себя как дома.
-- Я говорю: вообще ни копья, о чем ты думаешь, - говорит Светка, выкладывая карту. - А он говорит: ничего, Свет, сейчас ко мне одна англичанка приедет, на две недели, и деньги будут... - она вздыхает. - А мне две недели что делать?..
Светка из Кемерово, привезла на сезон дочку. Маша презрительно щурится и окунает кисточку в пузырек. Деньги - это не ее проблема, хотя недавно она жаловалась на скупость местных коммерсантов.
-- Страна бедная, - говорила она. - Шестисотых мерседесов никто не покупает... Они тут над каждым долларом трясутся.
Но ее этот вариант устраивает. В родном Череповце не нашлось и такого. Может, там шестисотые мерседесы есть, но жизнь у их обладателей очень нестабильная, а конкуренция на рынке гражданских невест бешеная. Хотя она и не говорит, каким ветром ее сюда занесло. Детей у нее нет, и никакая почва ее не держит.
Вера проигрывает и лезет под стол. На ее кукареку грузные немцы, колыхаясь целюллитом, подаются в сторону, а пожилой турок, полуутонувший в кресле со стеклянным чайным стаканом, проникается очевидным вниманием. Потом Вера вылезает на четвереньках, отряхивает коленки и отправляется к бару за напитками.
-- Возьми мне наконец пива! - кричу я. - Или вина возьми.
-- Больно резвая ты, матушка! - кричит она на весь холл.
-- Ну и что, - говорю я Светке. - Я отдыхаю или что? Почему я не могу отдохнуть по своему выбору? Вот не люблю я этих моралистов, ей-богу.
-- Вам, девки, надо играть в "медведь пришел", - говорит Светка, собирая карты.
Сквозь большие окна видно, как подъезжает автобус со свежими туристами. Они спускаются по одному и с озабоченным видом бродят вокруг. Непохоже, чтобы Москва... И не Питер, больно яркие... Потом ловят гида и окружают со всех сторон. Двое мужиков диковато озираются. Вид у них задумчивый. Заметив, что мы наблюдаем, они поднимаются к нам.
-- Девчонки, - конспиративно говорит один приглушенным голосом. - Где тут пиво просто так наливают?
Глаза у него умоляющие. Он ждет чуда, боясь убедиться, что не сбудется.
-- Вон там, - я показываю на уличный бар - а то зависнут в отельном так, что там ничего не достанется. Оба тут же исчезают, даже не поблагодарив.
-- Только нужно браслеты надеть! - кричу я им вслед, но они не слышат.
Возвращается Вера, обнимая прижатые к груди стаканы. Мне она передает красное вино.
-- На, пока есть, - говорит она. Похоже, смирилась с двухнедельным неизбежным. Два часа назад она говорила, что это не вино, а помои - но я в состоянии сама разобраться с местным винтажем, а пока он меня вполне устраивает. И не только меня. Я видела за ужином, как русский турист преспокойно наполнял из бочки двухлитровую пластиковую бутылку.
-- Мой пришел, - говорит Маша лаконично, поднимается с кресла на одной ноге, а второй совершает в воздухе лягушечьи толчки в пространстве. От лифта движется усатый турок, подходит к пожилому со стаканом. Оба о чем-то говорят. Сидящий упорно смотрит на Веру.
-- Он на тебя глаз положил, - замечает Маша, осторожно натягивая вторую вьетнамку.
-- А кто такой? - спрашивает Вера, косясь на турка сладкими наглыми глазами.
-- Партнер, - отвечает Маша. - Он совладелец. И его двоюродный брат, - она становится на обе ноги. - Ну ладно, я пошла.
-- Рожи... - тянет Светка и украдкой, прикрываясь поднятым плечом, показывает совладельцу язык. Совладелец не видит. Он пару минут не спускает с Веры неколебимых глаз, как с неживого предмета, а потом поднимается и уходит.
-- Ну что ж, - произносит Вера философски, рассуждая сама с собой. - Не портить же отдых. Коль скоро нельзя ждать милости от природы...
Ее ожидания не оправдались. Аниматор, которого она мне хвалила, оказался временно занят - работал с немецкой клиенткой. Клиентку я сегодня видела - крепкая тетка с плечами как у лесоруба, она вылезла из номера часа в четыре дня, щурясь на белый свет, тупо смотрела на толстых баб, прилежно занимающихся на лужайке аэробикой, и на лице у нее играла улыбка злорадства и искреннего непонимания одновременно. Она не представляла себе, как можно на отдыхе так бездарно тратить время. Рассказывали, что, увидев Лешу - аниматора - она одним махом разорвала на груди футболку, кинулась на него как дикий зверь, а дальше поехало... Картинка, в общем, и у нас знакомая, хотя ничего, молнией поражающего, я в Лешиной внешности не заметила. Обычный парень с мягкой улыбкой и славянской внешностью. В Германии такие должны мелькать в каждом пивном баре.
Светка смотрит на часы.
-- Когда, ты говоришь, автобус будет? - спрашивает Вера.
-- В десять, - отвечает Светка. Она упоминала, что повезет желающих на дискотеку.
-- Мы придем, - говорит Вера.
-- Я не приду, - говорю я. - Давайте, девки, без меня.
Мне уже сказали, что обратно придется переться пешком. И я вообще не понимаю, что это за веселье - прыгать и скакать под немелодичный грохот. Онанизм какой-то. Избыток сил надо тратить на море и мужчин, благо, каждой субстанции навалом.
-- Ты что? - налетает на меня Вера. - А что ты тут делать будешь?
-- Плавать, - говорю я. - За чем еще на море едут?
-- Ты же пьяная, - говорит Вера. - Ты утонешь! Тебе нельзя одну оставлять!
-- Это тебя нельзя на дискотеке одну оставлять, - говорю я. - Я меня в море можно. Я и днем была пьяная, не утонула ж. А и буду тонуть, так вытащат. Спасатели бдят.
Я плавала весь день. Я чувствую, что у меня вареный нос, даже под слоем крема от загара.
Вера, глядя куда-то в себя, провожает глазами ушедших.
-- Не знаю, - говорит она озабоченно. - У меня еще ни разу не было обрезанного мужчины... Было бы любопытно... Правда, он уже в возрасте... А у тебя были?
Я пожимаю плечами. Может, и были. В миру живем, всего не упомнишь.
-- Нет, - говорит Вера капризно. - Мне нравится не он. А его миллионы.
-- А есть они? - говорю я. - Тебе ж сказали: страна бедная... Коньяк в диковинном написании льют в пластиковые стаканы... Мы ж не на заработки.
-- Одно другому не мешает... - произносит Вера. - А сколько у тебя было мужчин?..
Теперь задумываюсь я.
-- Пожалуй, что ни одного, - говорю я подумав.
-- Это как? - спрашивает Вера.
Мы уже изрядно надрались.
-- Среди них не было настоящих мужчин, - говорю я. - Пожалуй, я еще девственница.
-- Я тебя люблю, - говорит Вера.
Я трясу головой.
-- Увы, не западаю, - отвечаю я, собирая колоду.
Мы поднимаемся и лавируем между столиков, стараясь не качаться. Какой-то немецкий мужик лет пятидесяти берет меня, когда я огибаю его кресло, за руку и что-то говорит. С ним сидят две женщины - похоже, жена и дочь. Они снисходительно улыбаются.
- Я тебя внимательно слушаю, красавчик, - говорю я ему ласково, глядя прямо в глаза. - Только ни фига не понимаю. Nicht verstehen , знаешь ли.
Он еще чего-то говорит, и все трое смеются. Жена скользит по мне благосклонным взглядом.
-- Только вас мне не хватало, - говорю я, деликатно прилагаю рычаг к локтевому суставу, освобождая руку, и мы идем дальше.
-- Зачем столько пить? - говорит Вера.
-- Так семечек же нету, - бормочу я, обращаясь к голубым полотняным полоскам ее спины. - Дикая страна... Семечек не держат... Кто они после этого...
Поужинав, мы гуляем, пьем кофе, снятый с углей, сидим в дальнем углу детской площадки, переговариваясь, и в десять Вера уезжает.
Я провожаю их маленький уютный автобус и, двигаясь по курсу его уплывающих габаритных, выхожу из отельной калитки. Бреду по тротуару мимо лавочек, захожу то в одну, то в другую. Начинается горячее время - туристы гуляют толпами, смотрят, торгуются, покупают пирсинги, покрывала и барабаны для негритянских плясок. В лавочках по двое продавцов - один говорит по-немецки, а второй по-русски. Узкая специализация.
Я рассеянно бреду мимо развала, сопровождаемая толстым турком. Русскоязычный работник куда-то сгинул, а мне попался германист с легким налетом англомании. Утрированно улыбается, мучая межзубные звуки. То, что к нам бесполезно обращаться на немецком, они уже знают.
Я рассматриваю ониксовые шахматы, кружки, веера, дикарские бусы, как вдруг внезапно падает темнота, на всей улице гаснет свет, а меня хватают чьи-то руки, и я чувствую, что в зад больно вонзается корявый палец. На ухо турок мне шепчет какую-то полуанглийскую галантную муть. Я так удивляюсь, что сразу не бью его по башке, и пару мгновений не знаю, что делать. Кругом хрупкий товар, а если я все переколочу... в турецкой тюрьме не отделаться кривыми пальцами. Пока я подвожу баланс и принимаю решение, свет зажигается, я вырываюсь и вылетаю из лавки, как первый паровоз. Неудивительно, что все погасло - провод у них висит под матерчатым пологом на соплях. Им бы хороший ливень с мокрым снегом на эту лампочку Ильича, вредно думаю я, вот была бы иллюминация...
Во избежание дальнейших международных конфликтов я опускаю глаза долу, приглаживаю юбку и возвращаюсь в отель. Внутри еще чувствуется след от чужого пальца. Этот снайпер и попасть не может, куда надо. Или извращенец... Может, он меня за мужика принял? За мужика в сером платье... Фу. Надеюсь, они хоть моют руки время от времени. Надо срочно искупаться...
В номере я накидываю на плечи, словно горжетку, полотенце и иду к морю. У бара, отбрасывая ногой дынную корку, фокусирую на себе лазерные прицелы досужих взглядов. Вокруг стойки шум, гам, рев и не протолкаться. С большим трудом протискиваюсь к дозатору. Передо мной стоит синюшный незагорелый дядька, ест глазами стакан, в который бармен-турок цедит ракию, и приговаривает:
-- Лей еще, сынок. Еще давай, не жалей.
Запах анисовой микстуры шибает в нос через сажень. У бармена на лице сомнение.
-- Дядька, - говорю я. - Ты ее хоть пробовал?
Он оборачивается.
-- А что? - спрашивает он непонимающе.
-- Ничего, - говорю я. - Попробуй сперва, - и обращаюсь к бармену. - Красного вина. Полный стакан только! Full glass! Full glass, говорю, - эти черти, несмотря на избирательную корректность и белозубые улыбки, норовят недолить.
Прихлебывая ледяное вино из полного - с поправкой на местную специфику - стакана, я выхожу на пляж. Тут пусто, служитель выравнивает ряды топчанов. У морской кромки плещутся двое молодых ребят - наверняка наши, кто еще полезет вечером в море. Немцы и днем глотают хлорку в бассейне, вперемешку с потерянными памперсами... Еще трое - семья - чаечным шагом прогуливаются вдоль берега, и мальчишка швыряет в море камешки. Море - передо мной. Белое, спокойное, с бледно-лиловыми разводами прибоя. Пахнет йодом. Не гнилью, не водорослями, а чистым йодом.
-- Акдениз... - тихонько говорю я себе самой.
За спиной грохочет музыка. Завершилась импортная попса, и в виде реверанса этническому большинству отдыхающих поставили "Дискотеку Авария". Легкое судно идет вдоль берега - похоже, что яхта. На мысу мигает маяк. Слева, еле заметные, плывут огоньки один за другим - над морем заходят на посадку в Анталию самолеты. Еще один самолет ползет высоко прямо надо мной - куда-то в сторону Сирии.
Я навзничь, чувствуя жесткие ребра, откидываюсь на топчан и смотрю в страшную черную полусферу. Провожаю глазами Сирийский самолет, пока он не исчезает в темноте. Что-то противно зудит рядом. Не пойму, что именно. Потом, как до жирафы, доходит - это мой телефоно-кирпич в сумке. Кому понадобилось звонить? Вроде всех предупредила... Стряслось чего? Так всегда, только начнешь отдыхать...
-- Алло! - говорю я, прижимая к уху трубку.
-- Привет, - говорит мне веселый незнакомый голос. - Это я.
-- Уважаемый, - говорю я злобно. - К сожалению, я не знаю вашего имени-отчества, но все равно послушайте. Я сейчас за границей. Сижу на берегу моря. Деньги на счете у меня кончаются, поэтому разговаривать я с вами не могу. До свидания.
С удовольствием отключив связь, я кладу телефон подальше в сумку, допиваю вино, стягиваю с себя платье и шлепаю к морю. Вода теплая. Те двое, что купались, выходят навстречу. Галька впивается в подошвы. На мелководье я хлопаюсь в воду и медленно, привыкая к среде, плыву к неразличимому горизонту. Когда ноги не нащупывают дна, я оборачиваюсь. Проверяю, вдруг вещи украли. У нас это быстро... Над горящими угольными россыпями берега нависают горы. Возникшая новая женщина снимает у кромки пляжа халат. Служитель забросил топчаны, и сидит на одном, как Мефистофель. Я стою, наслаждаясь упругой и мягкой водяной оболочкой. Она такая соленая, что не надо усилий. Мне хорошо. Кто это мог звонить в такую пору? Ошибся, что ли?... Воспоминанием о раздражении барабанной перепонки я восстанавливаю тембр голоса, и некая догадка проскальзывает... похож на пугливого соседа, Антона... нет, откуда он знает мой телефон... а вот и знает. Он его нарочно заносил на свой мобильник... Ну и ладно... и черт с ним... Женщина радостно визжит, окунаясь, и машет теневому спутнику рукой. Я плыву вдоль берега, достигаю пирса, вылезаю, орошая водой металлические ступени. На сегодня хватит. В баре ставлю ромовую точку, лакирую все большим стаканом пива и отправляюсь спать.
Просыпаюсь в сизых сумерках от того, что под окнами пьяный голос орет: "Лю-ди! Спо-кой-ной ночи!". Одним глазом смотрю на часы. Половина четвертого. Веры нет. Ладно, авось не пропадет... Здесь не промзона и не заброшенные подъездные пути товарной станции... Жалко, что ночью бар не работает... Я засыпаю снова.
Кто-то во сне трясет меня за плечо. Методом исключения - Вера... Голова гудит. Еще рано. Я просто физически чувствую, что очень рано.
-- Что случилось? - мычу я.
-- Как что, утро, - говорит Вера. - Вставай! Завтрак съедят.
Если человек сдуру не ложился, это еще не повод для всеобщего бдения. Стоит ли отдыхать, когда нельзя как следует выспаться?..
Она меня побеждает. Скоро мы сидим на террасе ресторана, мажем плавленым сыром тминовые булочки и смотрим поверх чужих голов на море. Море - чистейшее и безмятежное. Никто не купается, хотя какие-то безумные уже растекаются по топчанам, как заливное по блюду. На краю территории турки надувают желтый банан. С пальмы за парапетом свисает полузрелый узел забавных ниток какой-то малоазиатской облепихи.
-- Красота... - аппетитно выдыхает Вера.
-- Ох... - говорю я, морщась от сонного некомфорта. - Голова моя машет ушами...
Я нехотя пью порошковый кофе. Это не кофе, и даже не цикорий. Я бы с удовольствием выпила пива, но в такую рань пиво не дают. Я снова не понимаю Веру. Зачем подниматься раньше стартового времени разливного автомата?..
По ресторану фланирует вчерашний пожилой турок. Что-то говорит официантам. Замечает нас, подходит, говорит пару любезностей по-английски. Долгим взглядом сверлит Веру и отходит.
-- Нет, - говорит Вера ему вслед. - Мне нравится не он. А его миллионы.
Солнце уже палит. По ресторану с визгом гоняют дети. Кудрявый ангелочек, с сосиской наперевес, насмерть зажатой в кулачке, преследует кошку с целью накормить во что бы то ни стало.
-- Ненавижу... - цедит Вера, отвлекаясь.
Я нюхаю душистый, в прожилках, рожок неведомого цветка, который кустится на перилах террасы и спускает на скатерть упругие лапки. Я не в восторге от запаха, но общая красота пейзажа требует какого-то дополнительного впечатления.
-- Ну не знаю, стоит ли... - говорит Вера, возвращаясь мыслью к пожилому турку. - С одной стороны, конечно, можно... Даже любопытно... А с другой стороны, если мне не понравится, он потом будет вставлять мне палки в колеса?.. Ну не знаю, не знаю!
-- Чего думать, - говорю я, не проникаясь ее опасениями. - Ты что, сюда думать приехала?
Я вспоминаю, что у Веры есть основания колебаться - все-таки она замужем... Следующим этапом доходит, что замужней даме, то не то что колебаться - помыслить не положено... Удивительно, что мне сразу не пришло в голову... Должно, отвыкла... Будь я замужем... Будь я замужем, кормила бы сейчас благоверного, как птенчика в клювик, колбасой толщиною от поварских щедрот в бумажный лист, преданно глядя в глаза, а не внимала подружкиным проблемам.
После завтрака мы идем на пляж. Я мокну в море два часа, не вылезая. Не понимаю Веру. Зачем утруждать себя маршрутами: вода - берег, вода - берег.
Я заплываю к буйкам, ложусь, цепляясь за скользкий канат, на спину и погружаюсь глазами в их праздничное, вечно первомайское небо. Ни единого перышка. Только над горами чуть курится, но на то и горы.
-- Высота ты моя поднебесная... - обращаюсь я неизвестно к кому. - Глубина ты моя океан-море...
И качаюсь на волне, пришедшей от моторной лодки. Мимо с искаженным лицом проносится тетка, которая зачем-то села в байдарку, не зная управления. В ужасе она так машет веслом, что купальщики с паническим плеском кидаются врассыпную. На пирсе - гиканье и мощное "ух", там наши пузатые дядьки личным примером учат детей нырять. От каждого падения акванавта доносится звук, будто в воду кидают тонну кирпича.
Я вылезаю, совершенно обессиленная, ложусь и кладу на переносицу горячий плоский камешек. Немецкая пара с соседних лежаков сострадает представителю неразвитого племени и жестами предлагает крем от загара. Я объясняю им по-английски, что лечу гайморит. Профилактика. Чтоб не простудиться. По-моему, они не верят.
Пока мы лежим, по мелководью носится, как торпеда, маленький немец лет трех, в маске и ластах. Родителей поблизости нет и в помине - по крайней мере, видимо никто не интересуется. Наш бы утонул давно, творчески нарушив алгоритмы и запреты. Этот придерживается строго, и потому не тонет. Приходят на память племянники. Надо было выписать Ленке немца - для упорядочения породы...
Немного подпалившись, мы плетемся в бар. Пока Вера ходит за пивом, ко мне подсаживается, грузно наклоняясь, вчерашний немец. Что говорит - неизвестно. Носителей языка вечно не поймешь... Жена и дочь тянут невдалеке из стаканов какой-то ерш из пива с пепси-колой. Я отвечаю по-русски. Общаемся, довольные друг другом. Приближается Вера, сдувая пену.
-- У тебя поклонник, - замечает она.
-- Это несвободный поклонник, - говорю я, открыто изучая его сосудистую физиономию. - Будь он один, может, и был бы вариант... А так...
-- Размечталась, - говорит Вера, отпивая пиво.
В номер идем по мокрой облицовке, мимо водных горок. По самой крутой в ореоле брызг с истошным визгом несется русская женщина примерно шестидесятого размера одежды. Содержимое ее бюстгалтера выписывает в воздухе кренделя отдельно от самого бюстгалтера. Толпа мужиков, остановившись, как вкопанные, смотрят на зрелище, разинув рот.
После обеда отдыхаем. Потом являемся смотреть, как Леша развлекает публику водным поло. Лично мне противно лезть в бассейн, и я сижу на бортике. Леша как конь. Его немка еще дрыхнет, а он с утра, сражая дамские сердца застенчивой улыбкой, носится по жаре. Я заочно проникаюсь верой в его необыкновенные способности.
Вечером, сдвинув в холле плетеные кресла, играем в карты - я с Верой, Светка и Леша. Появляется Маша. Она волнуется. Садится, не глядя, и вытягивает шею в сторону лифта.
-- Сейчас за золотом поедем, - объясняет она.
В ее глазах, как в арифмометре, судорожно скачут цифры ожидаемых затрат, на которые она предполагает растрясти любовника.
-- Золото у них дрянь, - поясняет она. - Мы у его родственника будем брать, он проверенный... но все равно дрянь... Бриллианты у них дорогие, слишком дорогие... у нас дешевле. Они бриллианты не добывают, завозят...
-- А золото добывают? - спрашиваю я.
-- Я же говорю, дрянь, - продолжает Маша. - За золотом надо в Эмираты... Его родственник сапфиры получает из Индии... рубины - из Бирмы... У нас таких нет, рубинов особенно... сапфиры - там цвет нужно подбирать...изумруды - они колумбийские, но низкого качества, мелкие... Или Замбия... Вон он, идет. Я пошла, - она бежит за ходячим кошельком, который вылез из лифта и двигаются к выходу.
-- Однако, - говорю я. - В Череповце образование... а мы-то неграмотные.
Леша презрительно пыхтит. Вера задумывается, на этот раз я чувствую - всерьез.
-- Есть предмет для обсуждения, - говорит она.
Леша кривит морду.
-- Что за система, не люблю, - говорит он. - Вы же русские девчонки...
-- Ну, - говорит Вера, когда мы скатываемся вниз по лестнице, со второго этажа на первый. - Осталось только, чтобы наш багаж они не услали в Испанию...
Вместе с нами из Шереметьево грузился рейс на Малагу.
Но багаж на месте, крутится на ленте транспортера, две скромные сумочки, почти не видные за грудой внушительных чемоданов, которые бойкие отцы семейств споро волокут к выходу, к охраннику, чуть не сбивая по дороге зазевавшихся. Состоятельные люди в первом поколении - это не заевшиеся буржуа, у этих ребят на дороге лучше не стоять...
На выходе нас оглушает душный и жаркий воздух Анталии. Печет солнце, далекие горы в пыльной дымке и еле видны. Впереди строем стоят турпредставители под разноцветными вывесками. Шустрый турок в белой рубашке и дурацком форменном галстучке, сверившись со списком, отправляет нас к автобусу. Зайдя ему за спину, я оглядываюсь. На турке какие-то полупрозрачные белые брючки, натянутые на полупрозрачные ж трусы. Вера оборачивается вместе со мной.
-- Не кидайся на людей на полдороге, - замечает она вполголоса. - Мы еще на место не приехали.
-- Я вовсе не кидаюсь, - отвечаю я оскорбленно. - Я еще даже и не думаю кидаться. Ты еще и не знаешь, что это такое, когда я начну кидаться...
Мы залезаем в чистенький автобус, садимся, прикинув стороны света (в каком направлении поедем, и где сейчас солнце) и Вера хватается за трубочку кондиционера. Зрелище пыльной раскаленной котловины за окном с размытыми горами на горизонте внушает некоторую тоску. Я вытаскиваю из сумки припасенную бутылку воды.
Один за другим, переваливаясь через лежачих полицейских, со стоянки выезжают автобусы. В нашем проводят перекличку, захлопывают двери, и автобус трогается с места. Попетляв во подъездным путям аэропорта, он выезжает в город, проплывает мимо Шератона и берет курс на запад. Мимо один за другим проходят кварталы страшного раскаленного бетонного города. Колонии многоэтажных раскиданы по обезвоженному грунту, как сухой хворост. Повсюду вывески на разных языках, в том числе и на русском, выжженная трава, снова домики, домики и домики...
-- Это все наше, - заявляет Вера, не слушая гида, который коряво несет вступительную чепуху, и тычет пальцем в окно. - Это все на наши деньги...
Вид у нее при этом оскорбленный, словно на ее личные средства построена половина всей Анталии .
-- Дай рому... - тяну я. - Ну дай рому, противная... Нам же еще ехать и ехать...
Мы разводим ром теплой водой и тихонько, прячась за спинками сидений, выпиваем за успех путешествия. Гид скучно перечисляет экскурсии, выключает микрофон, и вместо его лекции раздается музыка, подобранная консультантами по менталитету. Тут просыпается какой-то не успевший протрезветь дядя, и спросонья рявкает на весь автобус:
-- Я сюда зачем приехал, Филю слушать?
Мужская часть автобуса злорадно и солидарно хохочет. Музыку выключают, меняют на тихие турецкие завывания, и автобус успокаивается.
Уходит мимо окон русло болотистой речки, и мы забираемся на скальный серпантин. Когда автобус взмывает вверх, в обзоре возникает роскошное море с деталями, усиливающими кадр: островки, креветочные сети и яхты. Пролетают пушистые сосновые ветки с иголками в палец длиной. Я физически, зудом дорожной пыли на коже, чувствую, что скоро накину это море на плечи, как мягкий теплый мех.
На сухой обочине появляется табличка с названием тоннеля.
-- Загадывай желание, - шепчет Вера, Устраивается в кресле прямо и зачем-то закрывает глаза - словно эта поза космонавта катализирует исполнение желаний.
Что-то не верится в их туристические басни. Сколько раз я пересекала тоннель под Гидропроэктом, и все хоть бы хны, а он, по-моему, круче. Во всяком случае, лампы в нем горят. Даже не хочется гневить бога лишний раз своими просьбами.
-- Ну что тут пожелать... - шепчу я. - Только благополучно доехать, со скалы не сорваться.
Насколько я знаю турецкие дороги, пока будет с нас.
Вечер. Мы сидим, развалясь на плетеных креслах, в холле отеля и играем в карты. Колода куплена в местной сувенирной лавочке и примечательна тем, что у каждой карты своя рубашка - с фотографиями пляжей, минаретов и колонообразных развалин. Местное ноу-хау. Чтобы успешно играть, не надо труда кропить колоду. Достаточно иметь хорошую память.
Но память ущербная, а напрягаться лень. Я просто играю для души. Проигравший лезет под стеклянный столик и кричит петухом. Одна немецкая семья уже на всякий случай отсела от нас подальше. Наверное, подумали, что дальше мы будем клевать окружающих. Русские семьи глядят с любопытством и не удивляются. Что отличает наших людей - это привычка к любому возможному идиотизму.
Тянем разливной Бейлис, произведенный где-нибудь в сарае под Стамбулом. Оригинал на вкус напоминает слабо. Надеюсь, им по крайней мере не отравишься... Это Верин претензионный выбор. Я-то просила, чтобы мне принесли стакан пива без изысков, но Вера считает, что шестая поллитра в условиях акклиматизации - это чересчур.
Мы играем втроем - я, Вера и аниматорша Светка. Еще одна новая подружка - Маша - красит ногти на ногах и время от времени обводит стены, кресла, гидов с папками и стойку регистрации хладнокровным, почти хозяйским взглядом. Она живет с совладельцем отеля, поэтому чувствует себя как дома.
-- Я говорю: вообще ни копья, о чем ты думаешь, - говорит Светка, выкладывая карту. - А он говорит: ничего, Свет, сейчас ко мне одна англичанка приедет, на две недели, и деньги будут... - она вздыхает. - А мне две недели что делать?..
Светка из Кемерово, привезла на сезон дочку. Маша презрительно щурится и окунает кисточку в пузырек. Деньги - это не ее проблема, хотя недавно она жаловалась на скупость местных коммерсантов.
-- Страна бедная, - говорила она. - Шестисотых мерседесов никто не покупает... Они тут над каждым долларом трясутся.
Но ее этот вариант устраивает. В родном Череповце не нашлось и такого. Может, там шестисотые мерседесы есть, но жизнь у их обладателей очень нестабильная, а конкуренция на рынке гражданских невест бешеная. Хотя она и не говорит, каким ветром ее сюда занесло. Детей у нее нет, и никакая почва ее не держит.
Вера проигрывает и лезет под стол. На ее кукареку грузные немцы, колыхаясь целюллитом, подаются в сторону, а пожилой турок, полуутонувший в кресле со стеклянным чайным стаканом, проникается очевидным вниманием. Потом Вера вылезает на четвереньках, отряхивает коленки и отправляется к бару за напитками.
-- Возьми мне наконец пива! - кричу я. - Или вина возьми.
-- Больно резвая ты, матушка! - кричит она на весь холл.
-- Ну и что, - говорю я Светке. - Я отдыхаю или что? Почему я не могу отдохнуть по своему выбору? Вот не люблю я этих моралистов, ей-богу.
-- Вам, девки, надо играть в "медведь пришел", - говорит Светка, собирая карты.
Сквозь большие окна видно, как подъезжает автобус со свежими туристами. Они спускаются по одному и с озабоченным видом бродят вокруг. Непохоже, чтобы Москва... И не Питер, больно яркие... Потом ловят гида и окружают со всех сторон. Двое мужиков диковато озираются. Вид у них задумчивый. Заметив, что мы наблюдаем, они поднимаются к нам.
-- Девчонки, - конспиративно говорит один приглушенным голосом. - Где тут пиво просто так наливают?
Глаза у него умоляющие. Он ждет чуда, боясь убедиться, что не сбудется.
-- Вон там, - я показываю на уличный бар - а то зависнут в отельном так, что там ничего не достанется. Оба тут же исчезают, даже не поблагодарив.
-- Только нужно браслеты надеть! - кричу я им вслед, но они не слышат.
Возвращается Вера, обнимая прижатые к груди стаканы. Мне она передает красное вино.
-- На, пока есть, - говорит она. Похоже, смирилась с двухнедельным неизбежным. Два часа назад она говорила, что это не вино, а помои - но я в состоянии сама разобраться с местным винтажем, а пока он меня вполне устраивает. И не только меня. Я видела за ужином, как русский турист преспокойно наполнял из бочки двухлитровую пластиковую бутылку.
-- Мой пришел, - говорит Маша лаконично, поднимается с кресла на одной ноге, а второй совершает в воздухе лягушечьи толчки в пространстве. От лифта движется усатый турок, подходит к пожилому со стаканом. Оба о чем-то говорят. Сидящий упорно смотрит на Веру.
-- Он на тебя глаз положил, - замечает Маша, осторожно натягивая вторую вьетнамку.
-- А кто такой? - спрашивает Вера, косясь на турка сладкими наглыми глазами.
-- Партнер, - отвечает Маша. - Он совладелец. И его двоюродный брат, - она становится на обе ноги. - Ну ладно, я пошла.
-- Рожи... - тянет Светка и украдкой, прикрываясь поднятым плечом, показывает совладельцу язык. Совладелец не видит. Он пару минут не спускает с Веры неколебимых глаз, как с неживого предмета, а потом поднимается и уходит.
-- Ну что ж, - произносит Вера философски, рассуждая сама с собой. - Не портить же отдых. Коль скоро нельзя ждать милости от природы...
Ее ожидания не оправдались. Аниматор, которого она мне хвалила, оказался временно занят - работал с немецкой клиенткой. Клиентку я сегодня видела - крепкая тетка с плечами как у лесоруба, она вылезла из номера часа в четыре дня, щурясь на белый свет, тупо смотрела на толстых баб, прилежно занимающихся на лужайке аэробикой, и на лице у нее играла улыбка злорадства и искреннего непонимания одновременно. Она не представляла себе, как можно на отдыхе так бездарно тратить время. Рассказывали, что, увидев Лешу - аниматора - она одним махом разорвала на груди футболку, кинулась на него как дикий зверь, а дальше поехало... Картинка, в общем, и у нас знакомая, хотя ничего, молнией поражающего, я в Лешиной внешности не заметила. Обычный парень с мягкой улыбкой и славянской внешностью. В Германии такие должны мелькать в каждом пивном баре.
Светка смотрит на часы.
-- Когда, ты говоришь, автобус будет? - спрашивает Вера.
-- В десять, - отвечает Светка. Она упоминала, что повезет желающих на дискотеку.
-- Мы придем, - говорит Вера.
-- Я не приду, - говорю я. - Давайте, девки, без меня.
Мне уже сказали, что обратно придется переться пешком. И я вообще не понимаю, что это за веселье - прыгать и скакать под немелодичный грохот. Онанизм какой-то. Избыток сил надо тратить на море и мужчин, благо, каждой субстанции навалом.
-- Ты что? - налетает на меня Вера. - А что ты тут делать будешь?
-- Плавать, - говорю я. - За чем еще на море едут?
-- Ты же пьяная, - говорит Вера. - Ты утонешь! Тебе нельзя одну оставлять!
-- Это тебя нельзя на дискотеке одну оставлять, - говорю я. - Я меня в море можно. Я и днем была пьяная, не утонула ж. А и буду тонуть, так вытащат. Спасатели бдят.
Я плавала весь день. Я чувствую, что у меня вареный нос, даже под слоем крема от загара.
Вера, глядя куда-то в себя, провожает глазами ушедших.
-- Не знаю, - говорит она озабоченно. - У меня еще ни разу не было обрезанного мужчины... Было бы любопытно... Правда, он уже в возрасте... А у тебя были?
Я пожимаю плечами. Может, и были. В миру живем, всего не упомнишь.
-- Нет, - говорит Вера капризно. - Мне нравится не он. А его миллионы.
-- А есть они? - говорю я. - Тебе ж сказали: страна бедная... Коньяк в диковинном написании льют в пластиковые стаканы... Мы ж не на заработки.
-- Одно другому не мешает... - произносит Вера. - А сколько у тебя было мужчин?..
Теперь задумываюсь я.
-- Пожалуй, что ни одного, - говорю я подумав.
-- Это как? - спрашивает Вера.
Мы уже изрядно надрались.
-- Среди них не было настоящих мужчин, - говорю я. - Пожалуй, я еще девственница.
-- Я тебя люблю, - говорит Вера.
Я трясу головой.
-- Увы, не западаю, - отвечаю я, собирая колоду.
Мы поднимаемся и лавируем между столиков, стараясь не качаться. Какой-то немецкий мужик лет пятидесяти берет меня, когда я огибаю его кресло, за руку и что-то говорит. С ним сидят две женщины - похоже, жена и дочь. Они снисходительно улыбаются.
- Я тебя внимательно слушаю, красавчик, - говорю я ему ласково, глядя прямо в глаза. - Только ни фига не понимаю. Nicht verstehen , знаешь ли.
Он еще чего-то говорит, и все трое смеются. Жена скользит по мне благосклонным взглядом.
-- Только вас мне не хватало, - говорю я, деликатно прилагаю рычаг к локтевому суставу, освобождая руку, и мы идем дальше.
-- Зачем столько пить? - говорит Вера.
-- Так семечек же нету, - бормочу я, обращаясь к голубым полотняным полоскам ее спины. - Дикая страна... Семечек не держат... Кто они после этого...
Поужинав, мы гуляем, пьем кофе, снятый с углей, сидим в дальнем углу детской площадки, переговариваясь, и в десять Вера уезжает.
Я провожаю их маленький уютный автобус и, двигаясь по курсу его уплывающих габаритных, выхожу из отельной калитки. Бреду по тротуару мимо лавочек, захожу то в одну, то в другую. Начинается горячее время - туристы гуляют толпами, смотрят, торгуются, покупают пирсинги, покрывала и барабаны для негритянских плясок. В лавочках по двое продавцов - один говорит по-немецки, а второй по-русски. Узкая специализация.
Я рассеянно бреду мимо развала, сопровождаемая толстым турком. Русскоязычный работник куда-то сгинул, а мне попался германист с легким налетом англомании. Утрированно улыбается, мучая межзубные звуки. То, что к нам бесполезно обращаться на немецком, они уже знают.
Я рассматриваю ониксовые шахматы, кружки, веера, дикарские бусы, как вдруг внезапно падает темнота, на всей улице гаснет свет, а меня хватают чьи-то руки, и я чувствую, что в зад больно вонзается корявый палец. На ухо турок мне шепчет какую-то полуанглийскую галантную муть. Я так удивляюсь, что сразу не бью его по башке, и пару мгновений не знаю, что делать. Кругом хрупкий товар, а если я все переколочу... в турецкой тюрьме не отделаться кривыми пальцами. Пока я подвожу баланс и принимаю решение, свет зажигается, я вырываюсь и вылетаю из лавки, как первый паровоз. Неудивительно, что все погасло - провод у них висит под матерчатым пологом на соплях. Им бы хороший ливень с мокрым снегом на эту лампочку Ильича, вредно думаю я, вот была бы иллюминация...
Во избежание дальнейших международных конфликтов я опускаю глаза долу, приглаживаю юбку и возвращаюсь в отель. Внутри еще чувствуется след от чужого пальца. Этот снайпер и попасть не может, куда надо. Или извращенец... Может, он меня за мужика принял? За мужика в сером платье... Фу. Надеюсь, они хоть моют руки время от времени. Надо срочно искупаться...
В номере я накидываю на плечи, словно горжетку, полотенце и иду к морю. У бара, отбрасывая ногой дынную корку, фокусирую на себе лазерные прицелы досужих взглядов. Вокруг стойки шум, гам, рев и не протолкаться. С большим трудом протискиваюсь к дозатору. Передо мной стоит синюшный незагорелый дядька, ест глазами стакан, в который бармен-турок цедит ракию, и приговаривает:
-- Лей еще, сынок. Еще давай, не жалей.
Запах анисовой микстуры шибает в нос через сажень. У бармена на лице сомнение.
-- Дядька, - говорю я. - Ты ее хоть пробовал?
Он оборачивается.
-- А что? - спрашивает он непонимающе.
-- Ничего, - говорю я. - Попробуй сперва, - и обращаюсь к бармену. - Красного вина. Полный стакан только! Full glass! Full glass, говорю, - эти черти, несмотря на избирательную корректность и белозубые улыбки, норовят недолить.
Прихлебывая ледяное вино из полного - с поправкой на местную специфику - стакана, я выхожу на пляж. Тут пусто, служитель выравнивает ряды топчанов. У морской кромки плещутся двое молодых ребят - наверняка наши, кто еще полезет вечером в море. Немцы и днем глотают хлорку в бассейне, вперемешку с потерянными памперсами... Еще трое - семья - чаечным шагом прогуливаются вдоль берега, и мальчишка швыряет в море камешки. Море - передо мной. Белое, спокойное, с бледно-лиловыми разводами прибоя. Пахнет йодом. Не гнилью, не водорослями, а чистым йодом.
-- Акдениз... - тихонько говорю я себе самой.
За спиной грохочет музыка. Завершилась импортная попса, и в виде реверанса этническому большинству отдыхающих поставили "Дискотеку Авария". Легкое судно идет вдоль берега - похоже, что яхта. На мысу мигает маяк. Слева, еле заметные, плывут огоньки один за другим - над морем заходят на посадку в Анталию самолеты. Еще один самолет ползет высоко прямо надо мной - куда-то в сторону Сирии.
Я навзничь, чувствуя жесткие ребра, откидываюсь на топчан и смотрю в страшную черную полусферу. Провожаю глазами Сирийский самолет, пока он не исчезает в темноте. Что-то противно зудит рядом. Не пойму, что именно. Потом, как до жирафы, доходит - это мой телефоно-кирпич в сумке. Кому понадобилось звонить? Вроде всех предупредила... Стряслось чего? Так всегда, только начнешь отдыхать...
-- Алло! - говорю я, прижимая к уху трубку.
-- Привет, - говорит мне веселый незнакомый голос. - Это я.
-- Уважаемый, - говорю я злобно. - К сожалению, я не знаю вашего имени-отчества, но все равно послушайте. Я сейчас за границей. Сижу на берегу моря. Деньги на счете у меня кончаются, поэтому разговаривать я с вами не могу. До свидания.
С удовольствием отключив связь, я кладу телефон подальше в сумку, допиваю вино, стягиваю с себя платье и шлепаю к морю. Вода теплая. Те двое, что купались, выходят навстречу. Галька впивается в подошвы. На мелководье я хлопаюсь в воду и медленно, привыкая к среде, плыву к неразличимому горизонту. Когда ноги не нащупывают дна, я оборачиваюсь. Проверяю, вдруг вещи украли. У нас это быстро... Над горящими угольными россыпями берега нависают горы. Возникшая новая женщина снимает у кромки пляжа халат. Служитель забросил топчаны, и сидит на одном, как Мефистофель. Я стою, наслаждаясь упругой и мягкой водяной оболочкой. Она такая соленая, что не надо усилий. Мне хорошо. Кто это мог звонить в такую пору? Ошибся, что ли?... Воспоминанием о раздражении барабанной перепонки я восстанавливаю тембр голоса, и некая догадка проскальзывает... похож на пугливого соседа, Антона... нет, откуда он знает мой телефон... а вот и знает. Он его нарочно заносил на свой мобильник... Ну и ладно... и черт с ним... Женщина радостно визжит, окунаясь, и машет теневому спутнику рукой. Я плыву вдоль берега, достигаю пирса, вылезаю, орошая водой металлические ступени. На сегодня хватит. В баре ставлю ромовую точку, лакирую все большим стаканом пива и отправляюсь спать.
Просыпаюсь в сизых сумерках от того, что под окнами пьяный голос орет: "Лю-ди! Спо-кой-ной ночи!". Одним глазом смотрю на часы. Половина четвертого. Веры нет. Ладно, авось не пропадет... Здесь не промзона и не заброшенные подъездные пути товарной станции... Жалко, что ночью бар не работает... Я засыпаю снова.
Кто-то во сне трясет меня за плечо. Методом исключения - Вера... Голова гудит. Еще рано. Я просто физически чувствую, что очень рано.
-- Что случилось? - мычу я.
-- Как что, утро, - говорит Вера. - Вставай! Завтрак съедят.
Если человек сдуру не ложился, это еще не повод для всеобщего бдения. Стоит ли отдыхать, когда нельзя как следует выспаться?..
Она меня побеждает. Скоро мы сидим на террасе ресторана, мажем плавленым сыром тминовые булочки и смотрим поверх чужих голов на море. Море - чистейшее и безмятежное. Никто не купается, хотя какие-то безумные уже растекаются по топчанам, как заливное по блюду. На краю территории турки надувают желтый банан. С пальмы за парапетом свисает полузрелый узел забавных ниток какой-то малоазиатской облепихи.
-- Красота... - аппетитно выдыхает Вера.
-- Ох... - говорю я, морщась от сонного некомфорта. - Голова моя машет ушами...
Я нехотя пью порошковый кофе. Это не кофе, и даже не цикорий. Я бы с удовольствием выпила пива, но в такую рань пиво не дают. Я снова не понимаю Веру. Зачем подниматься раньше стартового времени разливного автомата?..
По ресторану фланирует вчерашний пожилой турок. Что-то говорит официантам. Замечает нас, подходит, говорит пару любезностей по-английски. Долгим взглядом сверлит Веру и отходит.
-- Нет, - говорит Вера ему вслед. - Мне нравится не он. А его миллионы.
Солнце уже палит. По ресторану с визгом гоняют дети. Кудрявый ангелочек, с сосиской наперевес, насмерть зажатой в кулачке, преследует кошку с целью накормить во что бы то ни стало.
-- Ненавижу... - цедит Вера, отвлекаясь.
Я нюхаю душистый, в прожилках, рожок неведомого цветка, который кустится на перилах террасы и спускает на скатерть упругие лапки. Я не в восторге от запаха, но общая красота пейзажа требует какого-то дополнительного впечатления.
-- Ну не знаю, стоит ли... - говорит Вера, возвращаясь мыслью к пожилому турку. - С одной стороны, конечно, можно... Даже любопытно... А с другой стороны, если мне не понравится, он потом будет вставлять мне палки в колеса?.. Ну не знаю, не знаю!
-- Чего думать, - говорю я, не проникаясь ее опасениями. - Ты что, сюда думать приехала?
Я вспоминаю, что у Веры есть основания колебаться - все-таки она замужем... Следующим этапом доходит, что замужней даме, то не то что колебаться - помыслить не положено... Удивительно, что мне сразу не пришло в голову... Должно, отвыкла... Будь я замужем... Будь я замужем, кормила бы сейчас благоверного, как птенчика в клювик, колбасой толщиною от поварских щедрот в бумажный лист, преданно глядя в глаза, а не внимала подружкиным проблемам.
После завтрака мы идем на пляж. Я мокну в море два часа, не вылезая. Не понимаю Веру. Зачем утруждать себя маршрутами: вода - берег, вода - берег.
Я заплываю к буйкам, ложусь, цепляясь за скользкий канат, на спину и погружаюсь глазами в их праздничное, вечно первомайское небо. Ни единого перышка. Только над горами чуть курится, но на то и горы.
-- Высота ты моя поднебесная... - обращаюсь я неизвестно к кому. - Глубина ты моя океан-море...
И качаюсь на волне, пришедшей от моторной лодки. Мимо с искаженным лицом проносится тетка, которая зачем-то села в байдарку, не зная управления. В ужасе она так машет веслом, что купальщики с паническим плеском кидаются врассыпную. На пирсе - гиканье и мощное "ух", там наши пузатые дядьки личным примером учат детей нырять. От каждого падения акванавта доносится звук, будто в воду кидают тонну кирпича.
Я вылезаю, совершенно обессиленная, ложусь и кладу на переносицу горячий плоский камешек. Немецкая пара с соседних лежаков сострадает представителю неразвитого племени и жестами предлагает крем от загара. Я объясняю им по-английски, что лечу гайморит. Профилактика. Чтоб не простудиться. По-моему, они не верят.
Пока мы лежим, по мелководью носится, как торпеда, маленький немец лет трех, в маске и ластах. Родителей поблизости нет и в помине - по крайней мере, видимо никто не интересуется. Наш бы утонул давно, творчески нарушив алгоритмы и запреты. Этот придерживается строго, и потому не тонет. Приходят на память племянники. Надо было выписать Ленке немца - для упорядочения породы...
Немного подпалившись, мы плетемся в бар. Пока Вера ходит за пивом, ко мне подсаживается, грузно наклоняясь, вчерашний немец. Что говорит - неизвестно. Носителей языка вечно не поймешь... Жена и дочь тянут невдалеке из стаканов какой-то ерш из пива с пепси-колой. Я отвечаю по-русски. Общаемся, довольные друг другом. Приближается Вера, сдувая пену.
-- У тебя поклонник, - замечает она.
-- Это несвободный поклонник, - говорю я, открыто изучая его сосудистую физиономию. - Будь он один, может, и был бы вариант... А так...
-- Размечталась, - говорит Вера, отпивая пиво.
В номер идем по мокрой облицовке, мимо водных горок. По самой крутой в ореоле брызг с истошным визгом несется русская женщина примерно шестидесятого размера одежды. Содержимое ее бюстгалтера выписывает в воздухе кренделя отдельно от самого бюстгалтера. Толпа мужиков, остановившись, как вкопанные, смотрят на зрелище, разинув рот.
После обеда отдыхаем. Потом являемся смотреть, как Леша развлекает публику водным поло. Лично мне противно лезть в бассейн, и я сижу на бортике. Леша как конь. Его немка еще дрыхнет, а он с утра, сражая дамские сердца застенчивой улыбкой, носится по жаре. Я заочно проникаюсь верой в его необыкновенные способности.
Вечером, сдвинув в холле плетеные кресла, играем в карты - я с Верой, Светка и Леша. Появляется Маша. Она волнуется. Садится, не глядя, и вытягивает шею в сторону лифта.
-- Сейчас за золотом поедем, - объясняет она.
В ее глазах, как в арифмометре, судорожно скачут цифры ожидаемых затрат, на которые она предполагает растрясти любовника.
-- Золото у них дрянь, - поясняет она. - Мы у его родственника будем брать, он проверенный... но все равно дрянь... Бриллианты у них дорогие, слишком дорогие... у нас дешевле. Они бриллианты не добывают, завозят...
-- А золото добывают? - спрашиваю я.
-- Я же говорю, дрянь, - продолжает Маша. - За золотом надо в Эмираты... Его родственник сапфиры получает из Индии... рубины - из Бирмы... У нас таких нет, рубинов особенно... сапфиры - там цвет нужно подбирать...изумруды - они колумбийские, но низкого качества, мелкие... Или Замбия... Вон он, идет. Я пошла, - она бежит за ходячим кошельком, который вылез из лифта и двигаются к выходу.
-- Однако, - говорю я. - В Череповце образование... а мы-то неграмотные.
Леша презрительно пыхтит. Вера задумывается, на этот раз я чувствую - всерьез.
-- Есть предмет для обсуждения, - говорит она.
Леша кривит морду.
-- Что за система, не люблю, - говорит он. - Вы же русские девчонки...