Покровский Александр Михайлович. Расстрелять-II

   Вообще-то авантюризм не свойственен нашему политотделу, нашему политотделу свойственно, скорее всего, любопытство.
   Начпо свернул свой коврик, положил его повыше, взял в руки нижние ящики стола и, чтоб не замочить штаны и бумаги, сел на стол, по-турецки скрестившись, закатил глаза и, покачиваясь, как мулла па закат, затянул: "И-и-и-раз!"
   При счете "и-раз" Дима пропал из каюты со скоростью вихря и в одно дыхание, с аварийным до пояса лицом, влетел к командиру дивизии.
   - Скорей! - завопил он дурным голосом. - Там начпо! Совсем уже! А то не успеем!
   Командир дивизии выпрыгивал из-за стола и мчался к начпо ровно полсекунды.
   За это время Дима успел натараторить ему в спину:
   - Вызвал меня для беседы и вдруг наклоняется ко мне, глаза вот такие бешеные, и говорит шепотом, сейчас, говорит, вода здесь будет, надо, говорит, спасаться. Влез на стол и сидит там, а сам все считает и считает. Чего-то.
   Когда они ввалились к начпо, тот все еще сидел на столе в позе лотоса, обняв ящики, и, закатив глаза, занудно бредил: "И-и-и-три!"
   - Даниил Аркадьевич!
   - А?
   Есть на флоте минуты, когда тебя удивляет вот это волосатое колченогое напротив.
   - Что с вами?
   На начпо еще не сошло Божье озарение.
   - Так... ведь вода-а... должна... пойти... - потерянно тянул он.
   - Какая вода? Очнитесь!
   Начпо очнулся и захлебнулся хлынувшей злобой.
   Прямо со стола он позвонил начпо флотилии.
   - Этот Батонкин! - выл он в трубку. - То есть Буханкин!
   Диму уволили в запас через месяц.
   ЧУДОВИЩЕ
   В мичмане Саахове было шестьдесят килограмм живого веса при росте от пола один метр тридцать четыре сантиметра.
   Были люди в экипаже, которые мечтали его или убить, или сдать живьем в кунсткамеру Петра Первого.
   Своими малюсенькими руками он мог совершить на лодке любую доступную человечеству аварию. К работе он допускался только под наблюдением. Без наблюдения что-нибудь происходило.
   С начала межпоходового ремонта он брал в руки гнутую трубу и ходил с нею везде и всюду до конца ремонта,
   Так он был безопасен.
   - Где сейчас чудовище?
   - В первом. Там редуктор ВВД травит.
   - Он что, там один, что ли?
   - Да...
   - С ума все посходили. Он же сейчас убьется или пол-лодки разнесет.
   - Да что он, совсем дурной?..
   Чудовище отловили в тот момент, когда оно, прикусив язык, с вожделением откручивало предохранительный клапан редуктора высокого давления - редуктора ВВД; осторожное, как на минном поле, миллиметр за миллиметром оно крутило, останавливалось, прислушивалось ухом и опять крутило, внимательно наблюдая за всем этим своими малюсенькими, остренькими человеческими глазенками.
   С той стороны его караулило четыреста килограмм.
   - ПАРАЗИТИНА!!!
   Так никто из людей еще не орал. Старшина команды дал ему грандиозную затрещину и тут же влет, как по футбольному мячу, стукнул ногой по заду.
   Любому другому затрещина такой величины оторвала бы голову, а удар по заду оторвал бы зад.
   - Убить меня хочешь?! - орал старшина. - Зарезать?! В тюрьму посадить?! Мозги захотел на переборку?! Ну, ладно тебя, дурака, убьет, черт с ним, но я-то за что страдаю?!
   Через минуту старшина уже сделал редуктор и успокоился.
   - Слушай, Серега, - сказал он, - лучше б тебя убило. Я вот так подумал, честное слово, ну сдал бы я эту несчастную десятку на погребение и успокоился навсегда. Сидел бы дома и знал, что все на свете хорошо: лодка не утонула, ты - в гробу...
   Серега в этот момент сокрушался. В этом он был большой мастер, большой специалист. Вешал голову и сокрушался. Лучше него никто не сокрушался.
   Но иногда... иногда в нем, как болезнь, просыпалась первобытная жажда труда, и тогда он удирал от всех, он исчезал из поля зрения и приходил в свой отсек. Он ходил по пустому отсеку хозяином, человеком, властелином металла; он ходил по отсеку и подходил к работе; он подходил к работе, как скрипач к скрипке перед извлечением из нее божественных звуков; он брался за работу, делал ее и... взрывался.
   Однажды взорвался компрессор: блок осушки веером разнесло в мелочь; на палубе выгородки на каждом квадратном сантиметре лежал маленький рваный осколок.
   Блок осушки рванул у Сереги в руках, но на нем не было ни единой царапины: Серега был целенький, как в свой первый день.
   Лодку встряхнуло. Из центрального и из других отсеков в первый бежали все кто мог.
   - Где чудовище? - спрашивали на бегу.
   - В первом! - отвечали и молотили сильнее. Навстречу им через переборку, как слоненок из слона, вылезал Серега. Он встал наконец и затрясся курдючным задом.
   Когда Серега отошел от потрясения, он рассказал, как это все произошло в его ловких ручонках. При этом он пользовался только тремя словами - "я", "оно" и "вот".
   - Я - вот, - говорил он, и глаза его вылезали из орбит от пережитого, а оно - вот! Я - вот! А оно - вот!!!
   В конце концов его продали на берег.
   Ходили продавать всем экипажем. Сначала предлагали всем подряд за бутылку спирта, но из-за такой маленькой посуды его никто не брал. В конце концов сговорились за ведро, А потом еще добавили.
   Чудовище, покорно сменив хозяев, вздохнуло и, обмякшее, осталось на берегу.
   А все остальные вздохнули и ушли в автономку.
   ОЗОН
   Науку теперь в одиночку не делают. Ее теперь делают большим количеством. Вот лежим мы с Вовой в каюте: он на нижней полке, я - на верхней, - а исследования наши продолжаются. Мы с ним озон посланы искать. Померещилось некоторым линзоглазым, что на подводных лодках этой дряни навалом, из-за чего они и горят, сирые. Дебилизм, конечно, но что делать: лучше меня на эту затею никого не нашлось. Как только автономкой запахло, так у всех в нашей чудной конторе, знаете ли, уши завяли, из носа чернь закапала, и гайморовы пазухи сейчас же протекли. Вот я и корячусь теперь за всех цитрусом. Это у меня двенадцатая автономка.
   Когда я в первую свою собирался, с нами тоже наука мечтала отправиться. Прибыл какой-то хрен светозарный, влез он решительно в рубку, встрепенулся и еще чего-то руками хотел сделать, но как только он прорубь верхнего рубочного люка узрел, так ему сразу же как-то плохо стало: чуть в отверстие не выпал - и за сердце, и на носилки, и с пирса долой. Передал мне через кого-то чемодан со своими стеклянными глупостями - индикаторными трубками и инструкцию на 127 листах, чтоб я не спал, не жрал, а только ходил и мерил. По телефону проинструктировал меня и отъехал.
   Я немедленно вызвал своего мичмана Червякова, который всегда потел в преддверии работы, и назначил при нем себя старшим научным сотрудником, его - младшим, после чего поручил ему спустить чемодан с этим дерьмом драгоценным внутрь прочного корпуса. Червяков отправился наверх, обвязал там чемодан веревками и только собирался его в дырку окунуть, как веревки соскочили, чемодан вывалился, пролетел с веселым свистом метров двенадцать и рассыпался по палубе. Трубок уцелело только три - и все, что удивительно, на аммиак. Мы решили их на гальюне 3-го отсека испытать. Там от аммиака просто глаза резало. Зашли внутрь, дверь для приличия прикрыли и по инструкции через трубку все прососали, а она показала, что аммиака нет. Мы тогда так в отчете и отразили - аммиака нет!
   Вова, между прочим, конструктор подводных кораблей. Правда, он их живьем никогда не видел, только на бумаге, а тут зашел и обомлел - теперь лежит и боится за свою жизнь малоприятную, а мы уже в море далеко. Часов шесть как от пирса оторвались.
   Я ему говорю:
   - Вова, ты за свое тело волосатое не беспокойся. Если эта лохань Крузенштерна тонуть начнет, лежи и не дергайся - все равно ничего не успеешь, только пукнуть: раздавит и свернет в трубочку, а аппараты наши индивидуально-спасательные, вами, между прочим, изобретенные, рассчитаны только на то, что эта железная сипидра, утонув и не расколовшись, тихо ляжет на грунт на глубине 100 метров, так что и искать его в отсеке не следует.
   Чувствую, Вова подо мной заерзал, койка так и застонала жалобно. А для меня это как ветерок для прокаженного. Я вдохновился и продолжаю.
   - Если пожар, - говорю, - ваши же придурки, сам понимаешь, спроектировали все так, что у нас тут как в камере внутреннего сгорания; все рядом: и горючее, и фитилек; так вот, если пожар, тоже бежать никуда не надо - на морду пристраиваешь тряпочку, смоченную в собственных сиюминутных испражнениях, потому что из-за дыма все равно ничего похожего на противогаз не найдешь, хоть держи его все время возле рта; так вот, тряпочку, чтоб не першило, на носик - и через несколько вздохов вся кровь в легких прореагирует с окисью углерода, и заснешь ты, как младенец, навсегда.
   Вова опять подо мной - шур-шур, а я ему:
   - А если, - говорю, - заклинка рулей на погружение, держись за что-нибудь ручками, а то еще забодаешь какой-нибудь ящик, а там - очень ценные запасные части.
   Только я открыл свой рот, чтоб его еще чем-нибудь ухайдакать, как тут же из "каштана" понеслось:
   - Аварийная тревога! Пожар в четвертом! Фактически! Горит...
   И тут же все оборвалось; что горит, непонятно, и сейчас же топот ног туда-сюда побежало-закричало-упало-встало-прибежало, назад на дверь бросилось.
   Чую: Вова вытянулся как струна или как тетива, я не знаю, лука, что ли, - и все вытягивается и вытягивается, скоро ногами в переборку упрется, а башкой чего-нибудь наружу продавит.
   Решаю его утешить.
   - Слушай, - говорю, - давай спать, а? Ну чему там в 4-м гореть? Это у них фильтр полыхнул или на горячую плиту у кока масло вылилось. Если они не идиоты, то через минуту отбой тревоги. Хочешь поспорим, что так оно и будет? Вот следи за временем.
   И Вова полез за часами. Все-таки великое дело в такой момент запять человека чем-нибудь.
   Ровно через 50 секунд: "Отбой аварийной тревоги! Пожар потушен!"
   - Ну вот, видишь, - говорю я, - и ничего особенного.
   И тут Вова стал шумно воздух из грудной клетки выпускать. Выдыхать то есть. И так долго он выдыхал, что я за него даже беспокоиться начал; что он там, цистерну г что ли, про запас набрал?
   - Фу! - выдохнул Вова. - Закурить бы.
   - Да я ж не курю. - говорю ему.
   - А я вот теперь курю, - сказал Вова. Потом он встал и вышел.
   "Пусть погуляет, - подумал я и повернулся на другой бок. - А вот мы спать будем. Теперь еще долго-долго ничего не случится".
   А озон мы тогда так и не нашли, чтоб их всех закапало.
   ПРИШЛИ
   Лодка пихнула пирс. Пришли... В рубке пахнет дохлой рыбой. Как всегда... Мороз. Градусов двадцать. Ночь. Свежий воздух. Это вкусно, когда свежий воздух...
   Другой мир. Не попадаешь в улыбки, в ответы... Мы не из этого мира.
   Построение без музыки и слов. Так лучше. На пирсе начпо.
   - Здр-рра-вст-вуй-те, товарищи подводники!
   - Здравия желаем...
   Мы всегда здороваемся негромко.
   - Благодарю за службу!
   - Служим...
   - Вам предстоит участвовать в учении... по загрузке продовольствия...
   Учение по... Учение тыла флотилии. Кто только на нас не учится, точно мы кролики. Интересно, по домам сегодня отпустят или как? Скорее всего "или как", черт.
   - Учение начнется еще сегодня и продлится завтра и послезавтра...
   Очень хорошо...
   - ...и еще у вас два выхода в море на расширенные гидроакустические испытания... для научных целей...
   Подводник всегда используется расширенно, как некое резиновое изделие...
   - ...оргпериод...
   Пошли сладости. Хочется работать в режиме погремушки: череп толстый мозг в горошину; идешь и гремишь. Вот были бы испытания... гидроакустические. На-у-ка, слу-шай, как мы гремим. Подводники... Про отдых ни слова... А, вот, есть чуть-чуть...
   - Потом у вас отпуск до 20 марта. Отпуск за 1985 год.
   В декабре, значит, гонят. А долги?
   - ...а за 1983 год вам вернут в середине года... я вам это могу твердо обещать...
   Ну, если у вас твердо... Может, и вернут... а может, и простят, У настоящего подводника отпуск кастрирован с обеих сторон. Воруют, прощают... Зимой, значит, отпуск. Зимой везде хорошо.
   Жены мерзнут на КПП. Скорее бы эта бодяга кончалась...
   Жена... Непривычно как-то... Тепло. Жена. Щека к щеке... Вспомнил - моя жена... Почему-то смотрится в сторону. Наконец-то получилось: теперь смотри по-человечески - в глаза. Говорим, говорим...
   Смеяться пока не получается... а вот, получилось... Автономка кончилась...
   Пошла погрузка. Пять "камазов" продовольствия. Горы коробок. Ни спать, ни жрать - грузить! До упора! Упор у нас раздвижной, чтоб ему...
   Давай, давай, славяне! Нада! Навалились, оно провались!
   Ящики, ящики... ящики...
   - Меш-киии! Мешки наверх! Банки... Пакеты... Сахар по палубе... за ним мясо - в грязь, потом пойдет па котлеты...
   - Дер-жи! Кто в ЛЮКЕ?!! Какая сука на подаче?!!
   Семь ящиков с сахаром на одной веревке.
   - Порвется же!
   - Не порвется, закидаем по-быстрому - и спать!
   Чуть не улетел вслед за ящиками.
   - Па-ра-зи-ти-на! Гробнуться захотел?!!
   Семь ящиков сахара - сто пятьдесят кило.
   - Эй, наверху, полегче!
   - Не держат, суки!
   - Перестаньте бросать!
   - Я кому-то по роже сейчас настучу!
   Сахар по палубе. Пачки хрустят под сапогами; банки, пакеты, почки, рыба, компот - все это летит вниз, падает, бьется.
   Наколотый компот не идет из банки - замерз.
   Черт, пить хочется. Куда его теперь, наколотый? За борт!
   - Куда бросил?! Отогреть же можно - поставил на трас (трансформатор) и пей!
   - Не сообразил.
   Погрузка. Всего будет пять "камазов", закидаем - и спать!
   Спать...
   День с похмелья. Он еле открывает свои мутные глаза. Хоть спички вставляй.
   Полярная ночь. Рассвет в двенадцать, а в два уже темень.
   Небритый. Бритый - значит, выспавшийся.
   Снег валит. На пирсе гора мусора, занесенная снегом; затоптанные коробки - погрузка идет.
   - Давай! Что стоим? Навались, ребята, скоро кончим!
   - Когда кончим! Конца не видать.
   - Наверху! Заснули, что ли? Сволочи, там же нет никого! Все разбежались. Петров, ядрена корень!
   - Да что я, один, что ли, здесь буду, чуть что - сразу Петров, а все спят в каютах, как сурки.
   - Михалыч! Играй большой сбор! Нужно пройтись по каютам и шхерам! Пинками поднимай...
   В каюте кто-то лежит; темно, как у негра... с пакетника клювик сняли, сволочи, чтоб их не беспокоили. А мы их без света, за ноги - и на палубу...
   - Почему спим?!! Там люди уродуются, а у тебя здесь лежка? А ну встать!
   На пирсе груда мусора, а завтра - в море. Любовь к морю прививается невыносимой жизнью на берегу.
   - Почему сбежали с погрузки? Почему, я спрашиваю?! Так, в трюм его, и чтоб только уши торчали!..
   - Боль-ша-я-при-бор-ка!
   - Внимание по кораблю! Пришла машина за мусором! Вынести мусор!
   - "Вы-ни-ма-пие, вы-ни-ма-ние", эй, страшилище, вынеси мусор...
   - Говорят, за пять автономок теперь орден дают.
   - Это уже пять лет говорят, пусть они его себе на жопу повесят, а моя и так блестит...
   ...Ночью матросы напились и подрались. Утром пришел командир. Он вчера тоже успел - пьян капитан. Кэп у нас с недавних времен инициатор соцсоревнования. И вот теперь инициатива попала в руки инициатору. Повел моряков на гауптвахту. Как бы их там на губе вместе не оставили - еле лыко вяжет. Прямо из отличников БП и ПП** БП и ПП - боевая и политическая подготовка. - в алкоголики; из алкоголиков - в отличники. Такое у нас бывает - флотская метаморфоза. А что делать? Не придумали еще средства для быстрого снятия автономки с организма, Спирт - самое надежное дело. Командир не спал всю автономку - вот теперь и отходит, нервы. Долго сжимало - теперь резко отпустило, обычное дело...
   Вечером наука прибыла - целых три орла.
   Этих будем катать.
   Почему-то пьяная наша наука. Но языком, язва владеет; ишь ты, "научно-ис-седовательский", выговорил.
   Красавец мужчина.
   Исседователь!
   Нансен-Амундсен.
   Ис-седовать нас сейчас будет.
   Покоритель Арктики.
   Не упал бы по трапу, хороняка. На палубе скользко - говяжий жир, - не упал бы. Умрет еще на боевом научном посту, не доделает труд всей своей жизни.
   Наш благополучно вернувшийся с губы в меру пьяный капитан встретился в центральном с в меру пьяным ученым.
   - Выкиньте его наверх, только пьяниц нам не хватало... выкиньте...
   - Па-чу-мууу? Я прибыл с науч-ными целями... свяжите... меня с... этим... как его... ну, этим...
   - Сейчас свяжу, только штаны сниму и свяжу. Разрешите обхезаться в вашем высоком присутствии...
   Растащили, а то б побил капитан науку по роже... Через какое-то время в центральном появляется никому не известный капитан:
   - Товарищи! Холодилку сделают, или мы сорвем эти мероприятия!
   - А ты кто такой? - оживает командир первого дивизиона.
   - Я из штаба.
   - Значит, только проснулись и сразу к нам?
   - Товарищи! С кем я могу здесь договориться!
   - С кем угодно, только не со мной. Я - пустое место, я спать хочу... лучше бы мы не приходили... лучше б сдохли сразу...
   Той же ночью мы ушли в море...
   Какое счастье...
   ПОРОСЯТА
   Свинья Машка с образцового подсобного хозяйства, предназначенная в конце концов для улучшения стола личного состава, белесо взирала на вылезших из "газика" людей.
   Через всю спину у Машки шла надпись: "Северный флот". Надпись была нанесена несмываемой зеленой краской. Надпись осталась после очередного переназначения Машки: в свое время Машку пометили, она должна была добавить в дыхание прибывшей комиссии Северного флота запах перевариваемых отбивных и помочь ей, комиссии, правильно оценить сложившуюся кругом ситуацию.
   Но в случившемся ажиотаже, среди мата и судорожных приготовлений, тогда все перепутали, отловили другую свинью, и Машка отпраздновала свое совершеннолетие, а когда пришло время доложить; ""Северный флот" опоросился", - присутствующим не нужно было объяснять, где искать эти сладкие попочки.
   Солнце весело играло на вершине навозного холма. Машка втянула воздух и хрюкнула навстречу очередной комиссии. Этот волшебный звук в переводе со свинячьего означал "Становись", и рядом с Машкой мгновенно обозначились двенадцать нетерпеливых поросячьих хвостиков.
   В один момент Машка оказалась на земле, и поросята, завизжав и на ходу перестроившись в две шеренги, бросились к ее соскам.
   После небольшой трехсекундной давки, которую можно было бы сравнить только с вбрасыванием в общественный транспорт, обе шеренги упрямо трудились.
   Перед начпо и комбригом, прибывшими обозреть образцовое подсобное хозяйство, открылась широкая, мирная сосательная картина.
   Комбриг улыбнулся. Начпо улыбнулся вслед за комбригом. Улыбка начальства передалась по эстафете и украсила полусогнутый личный состав подсобного хозяйства.
   - Хороши! - сказал комбриг и ткнул пальцем. - Этого.
   - Да, - сказал начпо и тоже ткнул. - И этого.
   Светлее майского дня сделалось лицо заведующего, когда он оторвал и поднес начальству двух визжащих поросят для утверждения принятого начальством решения.
   - Самые быстрые, - неуемно расцветая, резвился заведующий.
   - Пометить! - сказал он матросу и передал ему двух поросят после утверждения принятого решения, и кисть художника замахала вслед убывающему начальству. На одной розовой спинке появилась надпись "Комбриг", на другой "Начпо".
   Со стороны казалось, что помеченные принялись сосать Машку - "Северный флот" гораздо исправнее.
   Когда через несколько дней на свинарнике появилась очередная комиссия, на этот раз народного контроля, двенадцатисосковая Машка вновь уставилась на посетителей. Потом она понюхала воздух, хрюкнула и рухнула как подкошенная. Со всех сторон к ней бросились исполнительные поросята. Раньше всех успели "Комбриг" и "Начпо".
   На глазах у изумленной комиссии поросята "Комбриг" и "Начпо", а за ними и все остальные мощно и взахлеб сосали Машку - "Северный флот".
   ОРГАНИЗОВАННЫЙ ЗАЕЗД
   Организованный заезд - это когда нужно организованно заехать; причем все равно куда: хоть - в морду, хоть - в дом отдыха** После похода экипажу должен предоставляться дом отдыха..
   Была вторая автономка в году, и с самого начала думали только об отпуске. На докладах командир вытягивал шею по-змеиному и шипел, вращая белками, как безумный мавр:
   - Шиш! Чужое горе! Шиш! Все заедут только организованно. И чтоб никто не подходил! Послепоходовый отдых для подводника - это обязательное мероприятие, это продолжение службы, служебная командировка. Туда же командировочный выписывают, а не отпускной. И передайте всем, чтоб перестали ко мне лезть. Не успели оторваться от пирса, а уже подходят: "Товарищ командир, разрешите на родину, можно мне вместо дома отдыха?" Шиш! Никто не улизнет на родину. Все заедут только организованно.
   Командир Горюнов с мелкого детства, когда впервые укусил маму за палец, имел прозвище Горыныч, или просто Змей.
   Личный состав, который за скользкость экипажного характера звался "змеенышами", молчал и вздыхал.
   Дело в том, что подводник старается избежать организованного заезда. Не любит он организованного заезда. Он любит что-нибудь неорганизованное, внезапное, спонтанное, на родину он любит. И всегда находятся отговорки жены, дети, сопли, пеленки.
   Но теперь, но в этот раз - все! Шиш в этот раз! Все заедут только организованно. Сначала организованно - в дом отдыха, потом организованно - в отпуск. И так будет всегда,
   Автономка закончилась, как и все в этом мире. Только пришли и не успели привязаться, как тут же ушли на учение.
   Проживу ли я еще пятьдесят лет? Хочется прожить, хотя бы для того, чтоб увидеть, как космонавты будут улетать в свой занюханный космос на заезженных космических кораблях, отчаливать, закидывая на борт последние ящики с продовольствием, забывая скафандры на земле.
   И только прилетели - сразу же под руки, по традиции, и на стул, бережно, как стеклянных. И корреспонденты, бросающиеся к ним как к родным: "Как ваше самочувствие? Самочувствие у них хорошее, а как они соскучились по травке? Вот я сейчас держу шнур микрофона и не могу! Как они сос-кучились! Вы бы видели! Но они опять готовы..."
   А рядом уже разводит пары другой чудесный космический корабль, и камеры стыдливо отводят свой глаз от пронзительной сцены: один из космонавтов плачет и надсадно, животно, высоко кричит: "Неха-чу-у-у!!!" - и старается задержаться за кого-нибудь руками, а его по траве, по той самой, по которой он соскучился, вверх ножками, ко входу, и вот и перевернули, и уже под руки, два здоровенных дяди, переодетых корреспондентами, - и запихивают, запихивают... и запихали...
   Но вернемся на пятьдесят лет назад. Сюда - туда, где подводники все еще ходят в автономки, а космонавты все еще смотрят по телевизору у себя на орбите певцов и певчих и беседуют запросто с родственниками и президентами. У них все впереди...
   Отпуск! Мама моя, отпуск! Ради тебя стоит жить! Ради тебя подводник готов дни и ночи целовать все равно кого, вылизывать все равно что и кивать все равно кому, работая в режиме жеребца, поршня, сторожа, пугала, говорить: "Так точно, дурак!" - и предлагать себя.
   "Отпуск" - при звуках этих выпадают рядами, сердце замирает, слезы душат, слизь в носу, и в горле поперхнутость, а в животе нехорошо, как с прошлогодней квашеной капусты.
   Отпуск, возьми меня к себе!
   Перед тем как убыть в отпуск, а равно как и в дом отдыха, подводник сдает на время свой подводный корабль другому подводнику.
   После сдачи корабля отпуск у всех пошел с 25 декабря. Об этом стало известно только 29 декабря, да и то не всем. А 12 января спланировали для экипажа организованный заезд в дом отдыха.
   Деньги отпускные выдали только 5 января, потому что в прошлом году они кончились. А отпускные билеты?
   - Будут у меня! - командир завращал головой, выискивая недовольных. - Я сам поеду в дом отдыха старшим. 9 января сбор у Дофа. Катер для нас заказан.
   Куда же офицер денется без отпускного билета? Никуда не денется покружит, поскулит да и поедет в дом отдыха, и там уже, в последний день отдыха, его вызовут и вручат его отпускной - дуй на все четыре!
   9 января была сказочная метель. Именно в такую метель пропал сказочный мальчик Кей, и сказочная девочка Герда его замучилась потом разыскивать.
   В десять утра собрались у Дофа: жены, дети, коляски, пеленки - полный комплект. Ждали командира, который вот-вот должен был подойти.
   Вера в будущее падала с каждой минутой. Поезд был в час ночи уже 10 января. Наконец пришел командир, и через двадцать минут, после обмена выражениями через телефонную трубу, стало известно, что катер, который заказали для экипажа давным-давно, внезапно, скоропостижно ушел куда-то с какой-то комиссией.
   - А что же вы не поинтересовались? - сказала трубка на том конце и повесилась.
   Горыныч брякнул шапкой об пел и, закатив глаза, покачиваясь с пятки на носок, чуть слышно красиво завыл.
   - Найдите мне любое транспортное средство, - сказал он минорно, когда закончил красиво выть.
   Некоторые из тех, что всю жизнь паслись на асфальте, скажут:
   - А чего же они не поехали на автобусе?
   - Хи-хи, - скажем мы, - автобусы в нашей тундре тогда с трудом водились.
   И потом, какие автобусы рядом с военно-морской базой? Дорог нет, метель, пурга, заносы, полярная ночь, северное сияние, росомахи...
   Через часик достали воина-строителя на самосвале. Вы ездили когда-нибудь на самосвале? Нет, не в кабине, а сверху, когда кузов подпрыгивает подкирпиченным верблюдом, а ты стараешься держаться руками за борта, приседая в остатках железобетона. Жаль, что не ездили.
   Когда воин-строитель вылез из своего самосвала, получилось незабываемое зрелище: капитан первого ранга и воин-самосвальщик говорили друг другу "ты" и, разгорячившись, пихались в плечо с криками: "Да брось ты... Да иди ты...".
   Сторговались по пятерке с носа. Он согласился сделать только двадцать ходок до того места, где водятся автобусы.