Покровский Владимир. Планета, где все можно

   - Э... Мммм... Уййййооо! - так ответил на обвинения офицер, и видно было, что дальше отвечать ему затруднительно.
   Я вам скажу, если вы еще не поняли. Это самый О'Ты или О'Вы - никто не знает, что оно было такое, - но кем бы он ни был, он умел внушать к себе самое почтительное отношение. Очень трудно было хотя бы в чем-то ему перечить. И офицер Комкона, хоть и был ну совсем вне себя от злости, все равно ничего не мог сделать. Поэтому он даже почувствовал несколько облегчения, когда О'Ты (или О'Вы) начал давать ему более конкретные рекомендации о дальнейшем.
   - Офицер, - сказал О'Ты, - Вы на вид такой бравый, инициативный, такой надежный, а вот инструкции забываете. Ведь вам на чистой интерлингве говорят, что перед вами инопланетное существо. Что вы должны осуществлять, если вам встретится инопланетное существо неизвестной принадлежности?
   - Если это Странник... - начал было офицер, но опять был безжалостно прерван.
   - У вас нет решительно никаких доказательств того, что перед вами Странник. У вас есть только инопланетное существо неопознанной принадлежности, а если таковое лицо у вас есть, то вы должны, следуя букве Устава, устанавливать с ним - что?
   - А? - сказал офицер, выражая лицом заинтересованность.
   - Устанавливая с ним... ну-ка, ну-ка?
   - А! - сказал офицер, просветлев взглядом. - Я должен устанавливать с ним первичный контакт.
   - Ну вот, - радостно заключил О'Ты. - Вот мы и добрались до того самого. Ведь вы, офицер, должны установить со мной контакт. И вы даже знаете, каким образом.
   Офицер наморщил лоб, вспоминая Устав, затем рявкнул:
   - Иакименко!
   - Ага, вашскродь! - как чертик из коробочки выскочил откуда-то солдатик, расхристанный и, кажется, немножечко пьяный.
   - Немедленно! - закричал на него офицер. - Набор шестнадцать! Нет, Семнадцать! Нет - точно, двадцать четыре! Набор двадцать четыре немедленно сюда!
   Якименко изумленно оглядел офицера с головы до ног, обернулся к оцеплению, все еще пребывающему в состоянии боевой готовности номер ноль, потом опять посмотрел на офицера и недоверчиво хихикнул:
   - Двадцать четыре? Да где ж я вам его найду-то сейчас?
   - Тебе помочь? - угрожающе спросил офицер
   - Ага, вашскродь!
   С этими словами Иакименко отдал под козырек и умчался прочь. Спустя очень короткое время он появился снова с громадной коробкой с большой красной надписью "24". На лице его было написано такое же изумление, с которым он отправлялся исполнять поручение.
   - Нет, ну надо же, вашскродь! - задушевно воскликнул он. - Ну никогда бы не подумал, что она еще на месте!
   - Давай сюда!
   В ящике оказалось множество всяких никому не нужных вещей. Офицер задумчиво наморщил лоб, пошептал себе под нос, вспоминая дух и букву соответствующих статей устава, затем просветлел и достал из ящика свернутый в трубку плакат. Офицер передал плакат Иакименке, тот развернул его и показал О'Ты. О'Ты с большим интересом посмотрел.
   На плакате был изображен треугольник с надписью:
   А2 + В2 С2
   - Вот, - сказал офицер. - Теорема Пифагора.
   - Очень интересно, - заявил О'Ты. - Что у нас там дальше? Площадь окружности?
   - Она, - ответил офицер и полез в ящик за следующим плакатом.
   За площадью окружности последовала то ли планетарная модель атома, то ли очень условная карта Солнечной системы (офицер точно не помнил и никак этот плакат не откомментировал). Потом была формула кислорода с красивой картинкой, потом голая женщина, которой О'Ты вежливо поаплодировал под яростное хмыкание Марии, а также под гыгыкание Боба Исаковича.
   После картинки с формулами дезоксирибонуклеиновой кислоты и вируса холеры О'Ты вежливо поинтересовался у офицера, много ли у него в запасе осталось плакатов для контакта. Офицер заглянул в ящик, после чего ответил, что примерно столько же, сколько уже показано.
   - Ну, тогда в другой раз докончим, - решил О'Ты.
   Офицеру это почему-то не понравилось и он стал упрашивать О'Ты посмотреть еще немножко.
   - Да я бы с удовольствием, - ответил на его просьбы О'Ты, - потому что очень познавательный у нас контакт получается, но у меня гости. Неудобно как-то.
   - А что ж, что гости, - возразил офицер. - Им тоже, может быть, интересно посмотреть, как завязываются контакты. Ну, может, хоть немножечко, а? Я бы быстро показал. Минут за пятнадцать точно бы уложился.
   - Вали-вали! - сказал ему Тим, не очень приветливо улыбаясь.
   - Помолчали бы, Тим Анатолич, - ответил на это офицер, не улыбаясь совсем никак. - Разговор наш с вами еще впереди.
   - Это насчет чего разговор? - грозно поинтересовался Тим. - Какие там еще у Комкона претензии ко мне могут иметься?
   - Да уж могут, - ответил офицер с нехорошим выражением взгляда. - У Комкона ко всякому претензии могут иметься. Например, по поводу некоторых списанных вегикелов, а то и по поводу вот таких вот пикничков очень странных с очень странными инопланетянами неопознанного происхождения.
   С этими словами офицер надулся и собрался уходить, даже ни с кем совершено не попрощавшись.
   О'Ты, однако, остановил его заданием вопроса.
   - А скажите-ка мне, офицер, вы так-таки действительно хотели меня арестовать?
   Тот круто развернулся и посмотрел на О'Ты очень строго. Такое у всех собравшихся сложилось единодушное впечатление, что чары О'Ты немножко ослабли и у офицера, соответственно, появилось небольшое непослушание. В беззаботном свиристеньи и чирикании, наполнявшем рощи, тут же появились тревожные нотки.
   - Да, - отчеканил офицер. - Еще вопросы есть?
   - Вопросов-то у меня не так чтобы очень много. Просто любопытно. Вы, по-моему, принимаете меня за Странника, не правда ли, офицер? - ну очень приветливо улыбаясь, задал свой следующий вопрос О'Ты.
   - Еще как принимаю, - согласился офицер. - Вот, думаю сейчас вас штурмом взять. Заодно там и контакты положенные установим.
   В рощах кто-то истерически взвизгнул.
   - Вот-вот, я так и думал, что принимаете, - радостно сказал О'Ты, опять прикладываясь к своей баклажке. - Нет, все-таки замечательный напиток. А скажите-ка мне, офицер, почему это у вас на Странников такой зуб?
   - Они угрожают безопасности Объединенного Человечества, - с готовностью объяснил офицер, снова подпадая под чары О'Ты и проявляя предупредительность, отчего в рощах все сразу приуспокоилось. - Мы не можем ни на секунду забыть об угрозе, которую они нам источают. Мы, комконовцы, все как один, каменной стеной станем на пути их кровавых поползновений. Мы не позволим каким-то там Странникам порабощать нас, угнетать, шантажировать и убивать направо-налево и что там еще они делают с другими цивилизациями.
   - Так-так, любопытно. А... А вот скажите-ка еще, офицер, а какие у вас есть основания считать меня Странником?
   - Да Странник он, Странник - донесся издали взволнованный голос Проспера Маурисовича. - Какие там еще основания? И так ясно!
   Офицер недовольно мотнул головой и Проспер Маурисович немедленно прекратил.
   - У нас, уважаемый О'Вы, на Странников всякие там прозуменции невиновностей не распространяются, - заявил офицер. - Для нас достаточно подозрения, что Странник, потому что угроза Объединенному Человечеству серьезнее, чем всякие там ихние юридические штучки-дрючки. И вот сотрудник наш региональный, Проспер Эм Кандалык, правильно мне подсказал - странно вы себя ведете, инопланетянин, а других оснований нам уже и не надо. "Странный - значит Странник".
   - Так-так-так-так-так... Совсем интересно, - разулыбавшись просто до невозможности, просто даже до того, что сам офицер чуть было не улыбнулся. А знаете ли, любезнейший, вот эти вот мои гости заподозрили во мне Бога. Я не говорю, что они правы, но ведь в принципе и такое возможно. На этой планете все может быть, любезнейший, в том числе и Бог. Почему бы, собственно, нет? И стало быть, получается, что Комкон идет против самого Бога. Правильно ли я вас понял?
   - С Богами и женщинами не воюем, - ответил на это офицер. - Они не представляют угрозы для безопасности Объединенного Человечества. Но пусть они нашей борьбе со Странниками не препятствуют, иначе всякое может быть.. Если странно ведешь себя, так уж не пеняй, что тебя Комкон по ошибке за Странника примет. Будь ты хоть Бог, хоть расперебог.
   И добавил с мрачной угрозой:
   - Мы еще, кстати, разберемся, какой вы Бог.
   - Очень интересное рассуждение, я над ним подумаю на досуге. - перестав улыбаться, ответил на это О'Ты и зевнул. - А сейчас извините меня, что-то я утомился. До свидания, любезнейший, как-нибудь наезжайте, поболтаем, напиточек разопьем, а?
   - Как это до свидания? - недоуменно возразил офицер. - А штурм? Даром я, что ли, оцепление тройное вокруг поставил?
   - Честное слово, давайте перенесем на другой раз! - с некоторой шутливостью в голосе взмолился О'Ты. - Для одного раза слишком много впечатлений, а я человек пожилой. Как видите, на одних только лекарствах, можно сказать и держусь? Истинно говорю вам - мне требуется отдых от утомления. Договорились?
   Офицер вздохнул.
   - Ладно. В другой, так в другой. Любите вы, штатские, откладывать на потом. В общем, ждите, приедем. Адресок, как-никак, имется.
   - Вот-вот, - снова заулыбался О'Ты. - Ниночке с детишками приветы передавайте!
   - Непременно, - буркнул офицер и пошел снимать свое оцепление.
   Когда же подбежал к нему Проспер Маурисович и стал ему пенять, что, мол, что ж вы Странника отпускаете, офицер мрачно, одурманенно на него посмотрел и строго-настрого приказал:
   - С нами поедешь, Кандалык, разговор разговаривать.
   Проспер Маурисович так и просиял.
   - Это что же, значит, за обнаружение Странника к награде меня предоставят? Или, может, к повышению по служебной линии?
   - Не предоставят, а привлекут, грамотей деревенский, - возразил ему офицер. - И не к награде или повышению, а к ответственности, причем строгой.
   Немного померкнув радостью, Проспер Маурисович нашел в себе силы переспросить, уже и без того угадывая страшную правду:
   - За что же... к ответствености-то? Ведь верой и правдой, без единого замечания...
   - Стратегический траспорт Комкона преступно разбазаривает направо-налево и еще спрашивает, - сам себе сказал офицер и отдал солдатам приказ немедленно Проспера Маурисовича арестовать и чтоб не визжал больше, потому что и без него башка раскалывается от этой планеты.
   Но Проспер Маурисович визжать не перестал, а напротив того, завизжал еще громче, да еще вдобавок стал отбиваться ногами и чем только можно, когда солдаты принялись его арестовывать и к одному из своих вегикелов препровождать.
   - Вот такова вся наша жизнь, - еле выкомментировал из себя очень ошеломленный Боб Исакович, глядя на трагическое препровождение Проспера Маурисовича. - Хоть и скотина он, конечно, порядочная, а все-таки жалко.
   - Жалко ему, - тут же взвилась очень обозленная Мария. - Ему жалко, он сейчас всех нас тут обрыдает! А не жалко тебе, Боб, что у нас вегикел отняли, законным, между прочим, образом, подаренный на день рождения Анатоль Максимовичу, отцу моего супруга? Тебе не жалко, что нам теперь не на чем до дому добираться? Тебе не жалко, что он, скотина такая, продал нас всех и под расследование комконовское подставил?
   - Да ладно тебе, Мария, - сказал Тим, тоже не без грусти наблюдая за препровождением Проспера Маурисовича. Мария тут же набросилась на Тима со словами, полными горькой злобы.
   Между тем к О'Ты, безмятежно развалившемуся в своем плетеном кресле, подошел Аскольд и обратился к нему со следующей просьбой.
   - Слушай, О'Ты, - сказал он. - Бог ты или не Бог, это нам все равно, но ведь ты же действительно все можешь? Если можешь, пожалуйста, предотврати арест Проспера Маурисовича, хоть и действительно нехороший он человек.
   На что О'Ты ответил Аскольду туманной и к делу не очень относящейся фразой.
   - Может ли Бог, - спросил сам себя О'Ты, - если Он действительно всемогущ, создать такой камень, который сам понять не может?
   - Поднять, а не понять, - машинально поправил его Аскольд.
   - Да нет, вот именно что понять, - возразил О'Ты. - Поднять как раз штука не сложная.
   - Нет, правда, нехорошо как-то, - поддержал Аскольда Тим. - Он же ведь сам помогал доставать этот вегикел. И вообще помогал часто.
   - С прожекторами, например, - подтвердил Аскольд.
   - Во-во. А то, что дурь у него в голове, так у кого что-то иное?
   - Хороший вопрос, - похвалил О'Ты. - Но ведь с другй стороны. он предал вас. Он, больше того, попытался предать меня...
   - Так он же предупреждал! - возразил Тим.
   - А я его, может, испытывал. - в свою очередь возразил О'Ты. - Ведь если стать на точку вашего зрения, согласно которой я Бог, то получается, что Проспер ваш Маурисович самого бога предал. Факт сам по себе распространенный, но от этого не менее неприятный. И, кстати, наказуемый очень сильно. Ох, расстроил меня ваш Проспер Маурисович, и поэтому я немножечко отопью.
   - Но ты хоть вегикел-то им не отдавай, - продолжал Тим. - О'Ты посмотри на отца, ведь лица нет на человеке!
   Здесь Тим был неправ. Лицо у Анатоль Максимовича какое-никакое, но было. Правда, перекошенное и с бесконечной тоской обращенное в сторону вегикела Максима, возвышающегося над деревьями рощ, в который уже гурьбой забирались гвардейцы Комкона. У Анатоль Максимовича тоже было что сказать в адрес безмятежного О'Ты, но от огорчения голос у него куда-то пропал.
   Услышав свое имя, Анатоль Максимович, машинально, не думая, приблизился к О'Ты и взял из его руки раскрашенный бокал с напитком. Точно так же машинально, он поднес этот бокал ко рту, жадным глотком осушил его до дна и тут же с отвращением сплюнул. Не отрывая при этом взгляда от любимого своего Максима.
   О'Ты несколько нахмурился, но тут за отца вступился Тим.
   - Прости ты его, О'Ты. Он же от огорчения не соображает, что делает.
   - Бог простит, - ответил ему О'Ты и снова отпил глоточек, пердварительно из рук Проспера Маурисовича свой бокал извлекя.
   Между тем приготовления к отлету закончились, люки захлопнулись, двигатели взревели и серебристые комконовские машины с победной легкостью взмыли в воздух, чтобы через несколько секунд исчезнуть в темно-синем космическом далеке.
   Но вот что самое интересное - вегикела Максима среди отлетавших машин не было. Вегикел Максим как возвышался над деревьями рощ, так о продолжил это свое возвышение, ни на миллиметр над деревьями не поднявшись. Вместо него в воздух взлетели занявшие его гвардейцы Комкона. Летели они в дурацких и неестественных позах, рядком и словно бы на воздухе сидя. И прежде чем они последовали за своими коллегами в темно-синее космическое далеко, начали они испуганно оглядываться и руками при этом страшно размахивать.
   А от одного комконовского вегикела, прежде чем тот сгинул в то самое темно-синее, отделился вдруг Проспера Маурисовича силуэт и с несвойственной ему медлительностью в рощи упал, сопровождаемый усиленным цвириканием и веселыми трелями.
   - Вот и все, - сказал О'Ты, когда громы двигателей окончательно стихли. - Вы этого хотели, вы это и получили. А я, пожалуй, еще разочек к бокальчику-то прильну.
   * * *
   Проспер Маурисович, совсем уже было простившийся с жизнью, обнаружив себя без кресла и привязных ремней на высоте где-то около ста, а то и двухсот метров, сдержал желание жутко заорать и покорно попадал вниз. Если в тот момент и пролетела перед его внутренним взглядом вся его автобиография, то это произошло так быстро, что Проспер Маурисович ничего такого просто-напросто не заметил. То, что пролетало перед его внешним взглядом, было куда интересней. Настолько интересней, что Проспер Маурисович как-то вдруг обмяк и приготовился к нелицеприятной встрече с твердью. Однако вместо жесткого, костоломного земляного приема он испытал совсем другое. Перед самым приземлением он вдруг мягко затормозил и подобно осеннему листу нежно спланировал на травяной покров очень темно-зеленого цвета.
   Вот тут-то Проспер Маурисович чуть-чуть опомнился и заорал самым жутким из своих наиболее жутких голосов.
   Поорав некоторое время, Проспер Маурисович увидел себя лежащим на чудно пахнущей травке, под, извините, сенью кущ и кустов. Что-то над ним такое ласково цвирикало и даже вроде с нежным аханьем какие-то голые женщины пролетали сквозь листву перед ним.
   К голым женщинам Проспер Маурисович всегда относился с очень большим почтением. Без преувеличения можно сказать, что голых женщин Проспер Маурисович обожал. Его кожный покров наэлектризовывался, когда Проспер Маурисович хотя бы даже просто думал про голых женщин. Волосы и все остальные части тела у него просто дыбом вставали, когда он про голых женщин позволял себе думать. И вот тебе пожалуйста - упасть с такой высоты и вместо костоломства узреть целые грозди голых женских телес - да еще каких!
   - Хе-хе! - сказал себе Проспер Маурисович. - Прокляни меня Комкон, сисечки!
   В кущах что-то польщенно и вместе с тем призывно забулькало, однако момент неземного блаженства тут же и кончился, сменившись моментом прибытия группы экстренной помощи.
   Чьи-то руки (среди них руки Тима! который сейчас убьет!) утащили его из-под сени кущ и кустов, быстро-быстро (кто-то кричал: "Кажется, дышит еще!", хотя к тому времени Проспер Маурисович от возмущения только что не орал) приволокли его на поляну, бросили довольно чувствительно около плетеного кресла и стали жутко тискать и перевязывать обрывками собственых одежд.
   - Прощайте, прекрасные голые женщины! - сказал про себя (точнее, про голых женщин) Проспер Маурисович, но мысли его торжественные прервал Тим, грубо ухвативший его за грудки и закричавший очень раздражающим криком:
   - Ну уж нет! Только не умирай!
   Умирать вообще-то в планы Проспера Маурисовича совсем не входило. Больше того, мысли о смерти, этой вечной спутницы наших надежд, чужды были совершенно Маурисовичу Просперу. Ему вдруг захотелось любить - какую-нибудь из тех голых женщин, - но чтобы не так как-нибудь, а с очень серьезными намерениями, и, главное, впервые за всю свою героическую жизнь Проспер Маурисович напрочь забыл про вечную погоню за странностями, и причудился ему чей-то беретик, и профиль вполоборота и с удивлением Проспер Маурисович узнал в этом профиле жену свою, Аугусту Ричардовну, и вот именно Аугусту Ричардовну, к великому Проспера Маурисовича удивлению, захотелось ему любить, несмотря на вполне достаточное количество лоботрясов, совместно с нею прижитых.
   Но проклятый Тим яростно его тряс и кричал ему в ухо какие-то несуразные вещи, поэтому Проспер Маурисович решил отреагировать и отреагировал так:
   - Скажи мне, Тим, - произнес он слабым голосом, несмотря на то, что мог произносить что угодно сильным, и грубым, и командным голосом. - Скажи мне пожалуйста, дорогой Тим, я уже совсем умер или я еще не совсем умер? Осталось ли во мне хоть что-нибудь живое, скажи мне, Тим?
   В ответ, гневный и негодующий, еле сдерживая скупую мужскую слезу, ответил ему Тим на фоне темно-синего неба:
   - Скотина! Предатель! Сволочь гадская!
   В таком духе Тим мог продолжать и дальше, тем более что он как раз и собрался отвести душеньку на поганце-предателе, как вдруг О'Ты прервал его своим замечанием.
   - Замечаю я, Тим Анатолич, - заметил он, не изменяя своей привычке приветливо улыбаться, - что вы собираетесь учинить над Проспером Маурисовичем суд некоего Линча со всеми вытекающими последствиями, которые уже прямо сейчас и собираются вытекать. Правильно ди я вас понял и отдаете ли вы себе отчет, Тим Анатолич, что по сути дела Проспер Маурисович вовсе даже и не виноват, а, напротив того, форменный герой получается?
   - Послушай, ты, уважаемый О'Ты, - произнес в ответ Тим, не прекращая трясти Проспера Маурисовича за грудки с энергией, достойной лучшего применения (заметили мы, кстати, что энергия, растрачиваемая людьми, как правило, всегда достойна лучшего применения). - У тебя там, я предчувствую, напиток есть в кружке. Вот ты его и пей своими маленькими глоточками.
   Но на этот выпад Тима О'Ты не отреагировал буквально никак. Он, наоборот, послушался совета, выпил из своей рюмочки еще немножко напитка, в блаженстве возвел глаза кверху, маленько покайфовал, а потом заметил в ответ следующее замечание:
   - Замечаю я, Тим Анатолич, что вы не совсем понимаете существа происходящего в этом мире. Например, не понимаете вы, Тим Анатолич, побудительных причин, заставивших однопосельчанина вашего, Проспера Маурисовича Кандалыка, совершить поступок, расцениваемый вами, как предательство.
   Любому кому другому Тим тут же бы ответил подходящей к случаю резкостью, плавно переходящей в ненавязчивый мордобой, но О'Ты со своим плетеным креслом, со своей этой приветливой улыбочкой, ну и, само собой, с посудиной этой своей раскрашенной, к грубостям почему-то не располагал. О'Ты вызывал у Тима страстное желание тут же все и рассказать, тут же все и объяснить по-хорошему, схватившись для лучшести за вторую верхнюю пуговицу на рубашке. Но, конечно, ничего такого в отношении незнакомого человека Тим ни под каким видом делать не стал и ограничился лишь тем, что ответил по существу высказанного замечания.
   - Так он предатель и есть, вот потому и трясу я его за грудки, потому что предатель. Потому что не ожидал. Знал, что тот еще тип, но чтобы такое! Он же сдал всех нас, нам же теперь в Поселок и носу показать нельзя будет!
   - Да ладно, Тим, чего там, хватит ему уже, смотри, сейчас голову оторвешь, прекрати, пожалуйста, немедленно, Тим, а? - неожиданно вступился за Проспера Маурисовича Анатоль Максимович, до той поры тихохонько сидевший на травке и без лишних слов радовавшийся хотя бы уже тому, что с вегикелом его Максимом ничего нехорошего не случилось. На самом деле Анатоль Мксимовичу больше всего на свете хотелось не сидеть на какой-то там дурацкой траве и быть молчаливым слушателем каких-то там дурацких бесед с каким-то там не менее дурацким типом в дурацком плетеном кресле, а мчаться во весь опор к вегикелу, которого за такое короткое время он успел полюбить крепкой, суровой, надежной мужской дружбой. Тем более, что на вегикеле у Анатоль Максимовича была масса спиртных напитков с отрезвляющими таблетками.
   Но Анатоль Максимович вместо этого сидел и покорно слушал, встревать не особенно и пытаясь. И встрянул, честно говоря, только потому, что надоело ему все это слушать - ему хотелось поскорее к вегикелу своему. Однако как только Анатоль Максимович вступился за Проспера Маурисовича, Мария, до той поры молча глодавшая глазами Эксклюзивного Представителя, тут же переключилась на Тиминого отца, которого ей глодать было куда привычнее и стала наносить ему оскорбления различными словами, которые и повторять-то не хочется. Анатоль Максимович терпел-терпел, да и рявкнул, вследствие чего уже не выдержал Тим, который не любил, когда к его жене относится неуважительно кто-нибудь, кроме него самого.
   - Папа, - сказал он грозно, - я очень прошу тебя замолчать на мою жену, иначе я не уверен.
   - Он не уверен! - сказал Анатоль Максимович с сарказмом, а также горечью на противодействие единственного по-настоящему родного человека. Он отцу своему хочет физиономию начистить, за то, что его, отца его, всякие там жены прилюдно оскорбляют словами...
   - Я этого не говорил насчет физиономии! - пошел было Тим на попятную, но Анатоль Максимовича уже понесло. Все, какие им проглочены были, отрезвительные таблетки, разом выветрились, и получилось в Анатоль Максимовиче полное озверение разума.
   - Он даже и говорить не хочет, - продолжал он, на глазах разумом озверевающий все больше и больше, - что физиономию отцу своему начистить собирается, он ее исподтишка хочет набить. Отец, мол, глупый и пьяный, может, ничего не заметит и сдачи, может, не даст.
   Боб Исакович переглянулся с Аскольдом, после чего они стали подтягиваться поближе к месту предполагаемой схватки отца и сына, чтобы, значит, в случае чего их сразу разнять. Но ничего такого не потребовалось, потому что О'Ты, с приветливой улыбкой следящий за протекающей перед ним дискуссией, умиротворяюще поднял вверх руку с рюмкой и произнес такие слова:
   - Я тебе, Анатоль Максимович, настоятельно советую принять пару капель напитка моего собственного изготовления.
   - А? - переспросил Анатоль Максимович, сразу поняв, что речь пойдет о спиртном, и потому несколько подзабыв свой гнев, только что разгоравшийся со скоростью лесного пожара.
   - Этот напиток, - продолжил О'Ты, - обладает способностью успокаивать нервы, напитывать организм витаминами для усвоения и тому подобной медицинской чепухи, а, главное, вкусный и приводит в состояние духа. Угостись, Анатоль Максимович, а вслед за ним и все вы, дорогие гости, им пожалуйста угоститесь тоже!
   При этих словах неизвестно откуда в руках у каждого из присутствующих появилась точно такая же, как у О'Ты, раскрашенная рюмка, из которой пахло каким-то просто замечательно хорошим спиртным.
   Понюхав его, все заулыбались, в том числе и Тим со своей женой Марией, но если все улыбались в предвкушении радости, то у Марии улыбка получилась зловещей. Хотя, в общем, это у нее по привычке получилось, потому что она, понюхав напиток, точно так же его запредвкушала, как и все остальные.
   - Как замечательно пахнет изготовленное вами спиртное, - робко подал свой голос Проспер Маурисович, который хотя и числил себя в первых рядах охотников за Странниками, но имел достойную привычку даже врагам отдавать должное.
   - Теперь лебезит. Вот скотина! - скорей добродушно, чем злобно попенял Просперу Маурисовичу Тим, тоже очень занятый предвкушением. На что опять же был прерван словами со стороны О'Ты.