24 июля Бонапарт подошел к Каиру. Он провозгласил себя защитником ислама, который посрамил папу римского и уничтожил рыцарей Мальтийского ордена. В Каире он назначил комитет из представителей знати, под контролем французского «советника» и провозгласил себя полновластным правителем Египта. Он назначил сенат из 200 представителей местного населения и стал составлять конституцию. Тогда же Бонапарт основал Египетский научный институт (Институт Египта), чтобы его ученые и исследователи могли приступить к работе.
Эта пасторальная картина мирного завоевания разбилась вдребезги 1 августа, когда Нельсон полностью уничтожил весь французский флот в Александрийской гавани. Армия Бонапарта была заблокирована, что убедило Турцию объявить войну Франции. Но это была не единственная проблема. Бонапарт получил подтверждение того, что Жозефина ему изменяет, и в отместку решил поразвлечься с подарком некоего бея – одиннадцатилетней девственницей (безуспешно) и мальчиком (с тем же результатом), а потом вступил в связь с 21-летней француженкой, Полин Фуре, его «Клеопатрой». Ему также пришлось подавлять восстание на восточном базаре, где погибли 250 его солдат, за что впоследствии арабы поплатились двумя тысячами смертей. Кроме того, в армии вспыхнула эпидемия бубонной чумы, от которой умерло три тысячи французов. Несмотря на все эти беды, Бонапарт решил опередить наступление турецкой армии в своей обычной решительной манере. Оставив всего 4 500 солдат в Каире, он двинулся на Сирию с армией в 14 тысяч человек. Там он занял сначала Газу, потом Яффу, где, опасаясь неприятностей от 4 500 пленных, он приказал их казнить. Чтобы не тратить патроны, всех пленных закололи штыками или утопили. В этой чудовищной бойне не пощадили ни женщин, ни детей. Это, пожалуй, было самое кровавое из военных преступлений Бонапарта. В Яффе в армии Бонапарта снова вспыхнула эпидемия чумы, и Бонапарт, может, для того чтобы стереть память об учиненной резне или, что более вероятно, в пропагандистских целях, посещал чумные госпитали, чтобы ободрить своих людей. Художник Гро изобразил эту трогательную сцену как кульминационный момент всей экспедиции.
Маленькая армия Бонапарта одержала несколько блестящих побед над превосходящими турецкими силами, но так и не смогла взять Акру, которую турки отчаянно защищали под командованием английского адмирала Сиднея Смита (его многословные хвастливые рассказы о подвигах на Востоке в дальнейшем принесли ему прозвище «Длинный Акра»). Провал осады Акры стал первым крупным поражением Бонапарта и едва не выбил его из седла. Он решил вернуться в Египет с 8 тысячами оставшихся в живых солдат, но попал в ужасающую песчаную бурю в Синайской пустыне. Если бы он знал, что это отступление станет предвестником будущей катастрофы, которая ждет его в России… В тот момент неудача только укрепила его в решении покинуть остатки армии и вернуться во Францию. Шло лето 1799 года, и новости с полей сражения в Европе были угрожающими. Бонапарт воспользовался этим как предлогом, оправдывающим его поспешное возвращение, хотя он действительно рассматривал его как свой шанс «спасти» Францию и подняться еще на несколько ступенек к власти, что стерло бы воспоминание о провале египетской экспедиции. Одиннадцатого августа он собрал своих генералов и целый час гневно обличал идиотизм и трусость членов Директории. Он просто обязан вернуться и защитить Францию от вторжения сил второй коалиции. Это была первая из подготовленных им пламенных речей, и она сработала – генералы согласились, что он должен вернуться во Францию. Спустя неделю адмирал Гантом, командовавший фрегатами «Мюирон» и «Каррер», доложил ему, что настал относительно безопасный момент для отправки во Францию, и Бонапарт вышел в море, оставив Жан-Батиста Клебера командовать обреченной армией. Последний заметил: «Он оставил нас avec ses culottes plein de merde[14]». Клебер сказал также, что «вернется во Францию и заставит его утереться ими».
Как иной раз бывает, египетский поход Бонапарта теперь вспоминается не в связи с его поражением, а как культурный успех. И действительно, этот поход оказал огромное влияние на Францию того периода, так как «открыл Восток» для любителей искусства, интеллектуалов или по крайней мере псевдоинтеллектуалов. Несмотря на страшные лишения, эксперты-искусствоведы великолепно справились со своей задачей. Среди прочих находок они откопали розеттский камень (который позже вывезли британцы). Надписи на нем на трех языках помогли Жан-Франсуа Шампольону (при помощи английского исследователя Смита) расшифровать язык иероглифов, который оставался загадкой два тысячелетия. Самым предприимчивым из экспертов был художник-гравер Виван-Денон (1747–1825), бывший аристократ и дипломат, он в Неаполе при старом режиме делал наброски портретов сэра Уильяма Гамильтона, британского консула в Неаполе, и его красавицы-жены, Эммы, пользовавшейся дурной славой, и навсегда невзлюбил англичан. Художник Давид всячески протежировал ему, а в Египте он, наконец, добился признания. Виван-Денон страстно полюбил искусство и архитектуру древнего Египта, путешествовал по Нилу с генералом Луи Дезе, который не только одержал три блестящие победы, но и поощрял Денона зарисовать, а потом запечатлеть в готовых картинах самые выдающиеся храмы Египта. Эти 150 рисунков легли в основу быстро разошедшейся книги «Путешествия по Нижнему и Верхнему Египту» (1802) – первого серьезного исследования цивилизации древнего Египта, и двадцати четырех прекрасно иллюстрированных томов его «Описания Египта», вероятно, самого выдающегося издания со времен Комплютенской полиглотты[15], триумфа испанского книгопечатанья шестнадцатого века на пяти древних языках. Его «Описание» можно смело назвать величайшим артефактом, созданным за всю наполеоновскую эпоху (хотя с ним соперничает египетский столовый сервиз Севрского фарфора, который хранится сейчас в Веллингтоновском музее в Эпсли-хаус в Лондоне). Первый том этого издания появился в 1809 году при активной поддержке Бонапарта. Последний том вышел в 1828 году. Денон способствовал росту популярности египетского стиля в Париже и популяризировал образ Бонапарта как выдающегося новатора, деятеля культуры, превращая его в фигуру «квазиренессанса», притягательную не только для многих французов, но и для всей Европы. Словом, Денон был гениальным пропагандистом, и Бонапарт широко пользовался его услугами как директора Лувра (вскоре названного Музеем Наполеона) и всех французских государственных музеев, на пополнение которых Денон получил право практически официально грабить все королевские и церковные коллекции Европы.
Таким образом, Бонапарт вернулся во Францию, где его ждала уже новая роль – культурного героя. Ему снова повезло ускользнуть от Нельсона. Генерал так быстро ехал с южного побережья Франции в столицу, что умудрился прибыть в Париж до того, как члены Директории узнали, что он вернулся во Францию (16 октября 1799). Его возвращение было встречено с большим энтузиазмом, что подтвердило его мнение, которое сформировалось у него во время революции, о французах вообще и о парижанах в частности. Он считал их ветреными, легкомысленными людьми с короткой памятью, которых легко отвлечь от серьезных бед и невзгод каким-то мимолетным волнующим впечатлением. Бонапарт обнаружил, что его поспешное бегство забыто, а успехи, наоборот, помнят, и теперь на него смотрят как на l’homme providentiel – человека, ниспосланного самим провидением, который защитит Францию от сумасбродства Директории.
Эти так называемые сумасбродства были скорее экономическими, а не военными, так как еще до возвращения Бонапарта во Францию генералы, в основном Мишель Ней, Андре Массена и Гийом Брюн, стабилизировали ситуацию на границах Франции. Но инфляция росла совершенно бесконтрольно. Бумажные денежные знаки, изначально котировавшиеся на уровне 50 франков к одному золотому франку, упали до 100 тысяч к одному, что привело к обнищанию населения. Этот факт и новый закон о всеобщей воинской повинности превратил всех пятерых членов Директории, и в частности Барраса, в объекты всеобщей ненависти. Начались перебои с продовольствием, посыпались общие обвинения в коррупции. Один из членов Директории, аббат Жозеф Сийес (1748–1836), старый революционер, который в свое время приложил руку к падению Дантона и Робеспьера, решил заработать себе популярность, предав своих коллег. Он расположил в пользу своего плана Шарля Мориса Талейрана (1754–1848), который отвечал за внешнюю политику государства, и Жозефа Фуше (1759–1820) – министра полиции, они втроем выбрали Бонапарта в качестве самого подходящего «меча», который сможет возглавить силовую сторону дела. Даже с точки зрения низких стандартов революционных переворотов, заговор 18 брюмера (9 ноября 1799) был делом нечистым: все действующие лица были готовы предать друг друга, и никто из них не собирался выполнять взятых на себя обязательств и данных клятв. Если Бонапарт стал правителем вероломным и лживым, не стоит забывать, что он появился на арене из того политического окружения, где слово чести не значило ничего, ибо честь как понятие не существовала, а убийство было обычным делом. Заговору предшествовал декрет, согласно которому Бонапарт становился командующим войск всего Парижского округа, включая личную охрану членов Директории. После этого все члены Директории, включая Барраса, наставника и покровителя Бонапарта, а также Совет старейшин и марионеточный сенат, депутаты и псевдодемократическое правительство стали легкой добычей. Единственная достойная упоминания сцена – появление Бонапарта, при полном параде, в сопровождении двух гренадеров (остальной эскорт остался под стенами Сен-Клу) в зале заседаний Совета пятисот. Его встретили криками: «Вне закона! Убить его!» Гренадеров избили, а Бонапарта «трясли, как крысу» – это единственный случай в жизни Наполеона, когда на него буквально подняли руку. В этот момент солдаты ворвались в зал и вывели Бонапарта, у которого все лицо было в крови. Наполеон извлек максимум пользы из этого непредвиденного инцидента: «Там, в Совете, есть люди, вооруженные ножами, которые находятся на содержании у англичан». Все члены Законодательного собрания были взяты под арест, был издан указ о необходимости подготовки новой конституции.
Эта новая конституция была обнародована 13 декабря 1799 года; вслед за плебисцитом, она распустила Директорию и сопутствовавшие ей советы представителей, а также учредила институт консульства на манер древнего Рима. Первым консулом был назначен Бонапарт, другими стали Сийес и череда незначительных политических фигур. Были учреждены также различные органы управления: Государственный совет (Conseil d’état), Трибунат (le Tribunat), Законодательный корпус (Corps législatif), Охранительный сенат (le Sénat conservateur), которые были призваны обеспечивать представительский фасад. Но фактически на свет появилась обыкновенная военная диктатура одного человека. Электорат был меньше, чем тот, который создал третье сословие или нижнюю палату при старом режиме, ограничений для исполнительной власти стало гораздо меньше – практически же их не было вовсе. Исполнительную власть олицетворял собой первый консул – до степени, неизвестной со времен Людовика XIV, который заявлял: «Государство – это я». Фактически новый первый консул был гораздо могущественнее, чем Людовик XIV, поскольку он непосредственно командовал вооруженными силами страны, которая теперь была организована как военное государство. Все старые легальные рычаги влияния на помазанника Божьего: церковь, аристократия с ее ресурсами, суды, города с их хартиями, университеты с их привилегиями, гильдии с их иммунитетом – все это смела революция, оставив Францию пустым официальным бланком, на котором Бонапарт мог оставить свою печать, оттиск непреодолимой силы своей личности. После этого государственного переворота Бонапарт без труда присвоил себе титул пожизненного консула (4 августа 1802 г.), а вслед за этим – титул императора (18 мая 1804 г.).
Эта пасторальная картина мирного завоевания разбилась вдребезги 1 августа, когда Нельсон полностью уничтожил весь французский флот в Александрийской гавани. Армия Бонапарта была заблокирована, что убедило Турцию объявить войну Франции. Но это была не единственная проблема. Бонапарт получил подтверждение того, что Жозефина ему изменяет, и в отместку решил поразвлечься с подарком некоего бея – одиннадцатилетней девственницей (безуспешно) и мальчиком (с тем же результатом), а потом вступил в связь с 21-летней француженкой, Полин Фуре, его «Клеопатрой». Ему также пришлось подавлять восстание на восточном базаре, где погибли 250 его солдат, за что впоследствии арабы поплатились двумя тысячами смертей. Кроме того, в армии вспыхнула эпидемия бубонной чумы, от которой умерло три тысячи французов. Несмотря на все эти беды, Бонапарт решил опередить наступление турецкой армии в своей обычной решительной манере. Оставив всего 4 500 солдат в Каире, он двинулся на Сирию с армией в 14 тысяч человек. Там он занял сначала Газу, потом Яффу, где, опасаясь неприятностей от 4 500 пленных, он приказал их казнить. Чтобы не тратить патроны, всех пленных закололи штыками или утопили. В этой чудовищной бойне не пощадили ни женщин, ни детей. Это, пожалуй, было самое кровавое из военных преступлений Бонапарта. В Яффе в армии Бонапарта снова вспыхнула эпидемия чумы, и Бонапарт, может, для того чтобы стереть память об учиненной резне или, что более вероятно, в пропагандистских целях, посещал чумные госпитали, чтобы ободрить своих людей. Художник Гро изобразил эту трогательную сцену как кульминационный момент всей экспедиции.
Маленькая армия Бонапарта одержала несколько блестящих побед над превосходящими турецкими силами, но так и не смогла взять Акру, которую турки отчаянно защищали под командованием английского адмирала Сиднея Смита (его многословные хвастливые рассказы о подвигах на Востоке в дальнейшем принесли ему прозвище «Длинный Акра»). Провал осады Акры стал первым крупным поражением Бонапарта и едва не выбил его из седла. Он решил вернуться в Египет с 8 тысячами оставшихся в живых солдат, но попал в ужасающую песчаную бурю в Синайской пустыне. Если бы он знал, что это отступление станет предвестником будущей катастрофы, которая ждет его в России… В тот момент неудача только укрепила его в решении покинуть остатки армии и вернуться во Францию. Шло лето 1799 года, и новости с полей сражения в Европе были угрожающими. Бонапарт воспользовался этим как предлогом, оправдывающим его поспешное возвращение, хотя он действительно рассматривал его как свой шанс «спасти» Францию и подняться еще на несколько ступенек к власти, что стерло бы воспоминание о провале египетской экспедиции. Одиннадцатого августа он собрал своих генералов и целый час гневно обличал идиотизм и трусость членов Директории. Он просто обязан вернуться и защитить Францию от вторжения сил второй коалиции. Это была первая из подготовленных им пламенных речей, и она сработала – генералы согласились, что он должен вернуться во Францию. Спустя неделю адмирал Гантом, командовавший фрегатами «Мюирон» и «Каррер», доложил ему, что настал относительно безопасный момент для отправки во Францию, и Бонапарт вышел в море, оставив Жан-Батиста Клебера командовать обреченной армией. Последний заметил: «Он оставил нас avec ses culottes plein de merde[14]». Клебер сказал также, что «вернется во Францию и заставит его утереться ими».
Как иной раз бывает, египетский поход Бонапарта теперь вспоминается не в связи с его поражением, а как культурный успех. И действительно, этот поход оказал огромное влияние на Францию того периода, так как «открыл Восток» для любителей искусства, интеллектуалов или по крайней мере псевдоинтеллектуалов. Несмотря на страшные лишения, эксперты-искусствоведы великолепно справились со своей задачей. Среди прочих находок они откопали розеттский камень (который позже вывезли британцы). Надписи на нем на трех языках помогли Жан-Франсуа Шампольону (при помощи английского исследователя Смита) расшифровать язык иероглифов, который оставался загадкой два тысячелетия. Самым предприимчивым из экспертов был художник-гравер Виван-Денон (1747–1825), бывший аристократ и дипломат, он в Неаполе при старом режиме делал наброски портретов сэра Уильяма Гамильтона, британского консула в Неаполе, и его красавицы-жены, Эммы, пользовавшейся дурной славой, и навсегда невзлюбил англичан. Художник Давид всячески протежировал ему, а в Египте он, наконец, добился признания. Виван-Денон страстно полюбил искусство и архитектуру древнего Египта, путешествовал по Нилу с генералом Луи Дезе, который не только одержал три блестящие победы, но и поощрял Денона зарисовать, а потом запечатлеть в готовых картинах самые выдающиеся храмы Египта. Эти 150 рисунков легли в основу быстро разошедшейся книги «Путешествия по Нижнему и Верхнему Египту» (1802) – первого серьезного исследования цивилизации древнего Египта, и двадцати четырех прекрасно иллюстрированных томов его «Описания Египта», вероятно, самого выдающегося издания со времен Комплютенской полиглотты[15], триумфа испанского книгопечатанья шестнадцатого века на пяти древних языках. Его «Описание» можно смело назвать величайшим артефактом, созданным за всю наполеоновскую эпоху (хотя с ним соперничает египетский столовый сервиз Севрского фарфора, который хранится сейчас в Веллингтоновском музее в Эпсли-хаус в Лондоне). Первый том этого издания появился в 1809 году при активной поддержке Бонапарта. Последний том вышел в 1828 году. Денон способствовал росту популярности египетского стиля в Париже и популяризировал образ Бонапарта как выдающегося новатора, деятеля культуры, превращая его в фигуру «квазиренессанса», притягательную не только для многих французов, но и для всей Европы. Словом, Денон был гениальным пропагандистом, и Бонапарт широко пользовался его услугами как директора Лувра (вскоре названного Музеем Наполеона) и всех французских государственных музеев, на пополнение которых Денон получил право практически официально грабить все королевские и церковные коллекции Европы.
Таким образом, Бонапарт вернулся во Францию, где его ждала уже новая роль – культурного героя. Ему снова повезло ускользнуть от Нельсона. Генерал так быстро ехал с южного побережья Франции в столицу, что умудрился прибыть в Париж до того, как члены Директории узнали, что он вернулся во Францию (16 октября 1799). Его возвращение было встречено с большим энтузиазмом, что подтвердило его мнение, которое сформировалось у него во время революции, о французах вообще и о парижанах в частности. Он считал их ветреными, легкомысленными людьми с короткой памятью, которых легко отвлечь от серьезных бед и невзгод каким-то мимолетным волнующим впечатлением. Бонапарт обнаружил, что его поспешное бегство забыто, а успехи, наоборот, помнят, и теперь на него смотрят как на l’homme providentiel – человека, ниспосланного самим провидением, который защитит Францию от сумасбродства Директории.
Эти так называемые сумасбродства были скорее экономическими, а не военными, так как еще до возвращения Бонапарта во Францию генералы, в основном Мишель Ней, Андре Массена и Гийом Брюн, стабилизировали ситуацию на границах Франции. Но инфляция росла совершенно бесконтрольно. Бумажные денежные знаки, изначально котировавшиеся на уровне 50 франков к одному золотому франку, упали до 100 тысяч к одному, что привело к обнищанию населения. Этот факт и новый закон о всеобщей воинской повинности превратил всех пятерых членов Директории, и в частности Барраса, в объекты всеобщей ненависти. Начались перебои с продовольствием, посыпались общие обвинения в коррупции. Один из членов Директории, аббат Жозеф Сийес (1748–1836), старый революционер, который в свое время приложил руку к падению Дантона и Робеспьера, решил заработать себе популярность, предав своих коллег. Он расположил в пользу своего плана Шарля Мориса Талейрана (1754–1848), который отвечал за внешнюю политику государства, и Жозефа Фуше (1759–1820) – министра полиции, они втроем выбрали Бонапарта в качестве самого подходящего «меча», который сможет возглавить силовую сторону дела. Даже с точки зрения низких стандартов революционных переворотов, заговор 18 брюмера (9 ноября 1799) был делом нечистым: все действующие лица были готовы предать друг друга, и никто из них не собирался выполнять взятых на себя обязательств и данных клятв. Если Бонапарт стал правителем вероломным и лживым, не стоит забывать, что он появился на арене из того политического окружения, где слово чести не значило ничего, ибо честь как понятие не существовала, а убийство было обычным делом. Заговору предшествовал декрет, согласно которому Бонапарт становился командующим войск всего Парижского округа, включая личную охрану членов Директории. После этого все члены Директории, включая Барраса, наставника и покровителя Бонапарта, а также Совет старейшин и марионеточный сенат, депутаты и псевдодемократическое правительство стали легкой добычей. Единственная достойная упоминания сцена – появление Бонапарта, при полном параде, в сопровождении двух гренадеров (остальной эскорт остался под стенами Сен-Клу) в зале заседаний Совета пятисот. Его встретили криками: «Вне закона! Убить его!» Гренадеров избили, а Бонапарта «трясли, как крысу» – это единственный случай в жизни Наполеона, когда на него буквально подняли руку. В этот момент солдаты ворвались в зал и вывели Бонапарта, у которого все лицо было в крови. Наполеон извлек максимум пользы из этого непредвиденного инцидента: «Там, в Совете, есть люди, вооруженные ножами, которые находятся на содержании у англичан». Все члены Законодательного собрания были взяты под арест, был издан указ о необходимости подготовки новой конституции.
Эта новая конституция была обнародована 13 декабря 1799 года; вслед за плебисцитом, она распустила Директорию и сопутствовавшие ей советы представителей, а также учредила институт консульства на манер древнего Рима. Первым консулом был назначен Бонапарт, другими стали Сийес и череда незначительных политических фигур. Были учреждены также различные органы управления: Государственный совет (Conseil d’état), Трибунат (le Tribunat), Законодательный корпус (Corps législatif), Охранительный сенат (le Sénat conservateur), которые были призваны обеспечивать представительский фасад. Но фактически на свет появилась обыкновенная военная диктатура одного человека. Электорат был меньше, чем тот, который создал третье сословие или нижнюю палату при старом режиме, ограничений для исполнительной власти стало гораздо меньше – практически же их не было вовсе. Исполнительную власть олицетворял собой первый консул – до степени, неизвестной со времен Людовика XIV, который заявлял: «Государство – это я». Фактически новый первый консул был гораздо могущественнее, чем Людовик XIV, поскольку он непосредственно командовал вооруженными силами страны, которая теперь была организована как военное государство. Все старые легальные рычаги влияния на помазанника Божьего: церковь, аристократия с ее ресурсами, суды, города с их хартиями, университеты с их привилегиями, гильдии с их иммунитетом – все это смела революция, оставив Францию пустым официальным бланком, на котором Бонапарт мог оставить свою печать, оттиск непреодолимой силы своей личности. После этого государственного переворота Бонапарт без труда присвоил себе титул пожизненного консула (4 августа 1802 г.), а вслед за этим – титул императора (18 мая 1804 г.).
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента