Он весь дрожал.
— Прошу вас, — взмолился он. — Вы видели только что? Что все это значит?
— Ну, ну! — жизнерадостно, но с укором сказала общительница. — Ваша обязанность перед лицом Плана — выздороветь как можно скорей. Вы должны подготовить себя к возвращению на службу. Никаких вопросов, никаких тревог... только отдыхать и выздоравливать!
— В передаче было сказано, — с трудом проговорил Ганн, — что в аварии субпоезда виноват я. Но это неправда! И сержант охранников, отвечавший за мою доставку... что с ним?
Большие ясные глаза девушки на мгновение потемнели — она не знала, как воспринять слова Ганна. Но лишь на мгновение. Ей было приказано заботиться о враге Плана, она будет исполнять приказ. Она покачала головой и с улыбкой повела Ганна обратно к кушетке.
— Пейте ваш сок, — сказала она с веселой строгостью и больше ничего не прибавила. Для нее все, что План Человека определял как «верное» и «правильное», было верным и правильным.
Так же думал и Бойс Ганн.
Он думал, но сознавал где-то внутри, что в таком образе мыслей таится что-то опасное — для него и для всего человечества... потому что если симпатичная и пустоголовая девица-общительница так безоговорочно принимала распоряжения Плана...
Он не мог сформулировать мысль до конца. Возникало впечатление, что он сам, и генерал Вилер, и даже Планирующий — и все человечество в системе Плана — были в каком-то смысле такими же пустоголовыми, как и эта общительница.
Но он не мог довести мысль до логического завершения. А потом время отдыха истекло, и больше он не имел возможности размышлять на подобные темы, потому что начал курс подготовки, который должен был привести его к посвящению в сообщность с Машиной.
С помощью преподавателей и учебников, гипнопедических лент, шептавших ему на ухо, когда он спал, и обучающих машин, командовавших Ганном во время бодрствования, он начал овладевать исчислением утверждений, логикой отношений, геометрией Гильберта, Аккермана и Буля. Конъюнкция и дизъюнкция, аксиомы и теоремы, двойные отрицания и метаутверждения... все это хлынуло в его мозг вместе с разрушительными дилеммами и силлогизмами в стиле Барбара. Он учился, как переносить и соединять. Он изучил принцип экспортирования и научился применять точки в качестве скобок. Он познакомился с однолинейным построением фраз и нефлективной грамматикой машинного языка. Он узнал о разнице между символами восприятия и акции и обучался воспроизводить тональные символы, которые наводили мост между человеком и Машиной. Часами распевал он бесконечные гаммы в четверть ноты, в ушах его не прекращалось эталонное гудение осциллирующих сигналов. Он изучил строение таблиц истинности и как использовать их для обнаружения тавтологии в посылках.
Здесь не было классных помещений, была учеба и работа. Она казалась бесконечной. Ганн просыпался под тягучий речитатив магнитофонной записи, раздающейся из-под подушки, ел под названивание тональных четок, в изнеможении опускался на кровать, пока сквозь мозг его проносились схемы общего ввода информации.
За сценами учебного центра продолжал жить своей жизнью весь остальной мир, но Ганн полностью потерял с ним связь. В редкие моменты ему удавалось уловить обрывки разговора между немногими людьми, с которыми он имел контакт — девушками-общительницами, подававшими еду, охранниками, бродившими по залам и коридорам. Но сознание его было слишком утомлено, чтобы пытаться сложить части в единое целое. Дитя Звезд. Требование Освобождения. Аварии в подземных туннелях. Взрывы космических кораблей. Но это не имело сейчас для Ганна значения. Всякий раз, когда у него хватало времени и сил подумать о чем-то другом, кроме обучения, он всегда представлял одно — тот момент, когда обучение закончится и он получит металлический знак сообщности.
Когда первый этап подошел к концу, Ганн этого тоже не заметил. Он лег спать, как всегда, уставший до предела. Он рухнул на жесткую койку в своей отдельной тесной комнатушке с покрытыми белой плиткой стенами. Сразу же из-под подушки зашептала учебная запись:
— ...генерировать матрицу К, использую механизм ассоциативного накопления дополнительно к контекстуальным отношениям координатного накопления. Пусть ряд i и столбец j покажут степень ассоциативности...
Какая-то часть сознания Ганна впитывала информацию, хотя в основном работа происходила в подсознании. Сам Ганн сознавал лишь свое несоответствие заданию. Ему никогда не добиться тех чистых хрустальных тонов, которые умели выпевать сестра Дельта Четыре и остальные служители. У него неподходящий голос. Он никогда не освоит всей теории программирования. У него просто не хватит подготовки...
Он заснул.
Об исчезнувших никто не говорил. Вместе с ними исчезали и все их немногочисленные вещи, хранившиеся на узких полках над койками. Имена их вычеркивались из списка обучающихся. Они просто переставали существовать. Почему-то об этом никто не спрашивал.
Но однажды ночью Ганна разбудил шорох торопливых шагов. Ганн рывком сел на койке; словно ему грозила смертельная опасность.
— Джим? — прошептал он имя своего соседа, недавно поступившего на обучение парня, у которого были мускулы борца и отличный чистый тенор. Его мать была девицей-общительницей, а отец погиб в космосе, выполняя задание Плана. — Джим, что?..
— Друг, ты ведь спишь, — прошептал в темноте хриплый голос. — Ну так и спи дальше — тебе же лучше.
Тяжелая рука толкнула Ганна в плечо, заставив его опуститься обратно на койку.
Ганн хотел бы помочь Джиму, но его охватил страх. Он видел, как темные силуэты склонились над соседней койкой. Он услышал сдавленный вздох Джима. Приглушенные голоса, шорох одежды, металлическое звяканье. Заскрипела койка. В лицо ударил тонкий луч, и Ганн зажмурился. Послышались удаляющиеся шаги.
Он долго лежал в темноте, прислушиваясь к дыханию спящих, число которых уменьшилось на одного. Джим так дорожил красной пластиковой медалью, которая говорила, что отец Джима был Героем Плана Второго класса. У Джима был красивый чистый голос, но он слишком медленно постигал семантику.
Ганн был бы рад помочь, но он ничего не мог поделать. Машина требовала от своих избранных слуг чисто механических качеств. Возможно, Джим выказал недостаточное рвение превратиться в механизм. Ганн повернулся на жесткой койке и начал повторять про себя семантические тензоры. Вскоре он заснул.
11
— Прошу вас, — взмолился он. — Вы видели только что? Что все это значит?
— Ну, ну! — жизнерадостно, но с укором сказала общительница. — Ваша обязанность перед лицом Плана — выздороветь как можно скорей. Вы должны подготовить себя к возвращению на службу. Никаких вопросов, никаких тревог... только отдыхать и выздоравливать!
— В передаче было сказано, — с трудом проговорил Ганн, — что в аварии субпоезда виноват я. Но это неправда! И сержант охранников, отвечавший за мою доставку... что с ним?
Большие ясные глаза девушки на мгновение потемнели — она не знала, как воспринять слова Ганна. Но лишь на мгновение. Ей было приказано заботиться о враге Плана, она будет исполнять приказ. Она покачала головой и с улыбкой повела Ганна обратно к кушетке.
— Пейте ваш сок, — сказала она с веселой строгостью и больше ничего не прибавила. Для нее все, что План Человека определял как «верное» и «правильное», было верным и правильным.
Так же думал и Бойс Ганн.
Он думал, но сознавал где-то внутри, что в таком образе мыслей таится что-то опасное — для него и для всего человечества... потому что если симпатичная и пустоголовая девица-общительница так безоговорочно принимала распоряжения Плана...
Он не мог сформулировать мысль до конца. Возникало впечатление, что он сам, и генерал Вилер, и даже Планирующий — и все человечество в системе Плана — были в каком-то смысле такими же пустоголовыми, как и эта общительница.
Но он не мог довести мысль до логического завершения. А потом время отдыха истекло, и больше он не имел возможности размышлять на подобные темы, потому что начал курс подготовки, который должен был привести его к посвящению в сообщность с Машиной.
* * *
Двухэлементное отношение: «Я ненавижу шпинат.» Трехэлементное отношение: «Я ненавижу шпинат, если он плохо вымыт, потому что в рот попадает песок».С помощью преподавателей и учебников, гипнопедических лент, шептавших ему на ухо, когда он спал, и обучающих машин, командовавших Ганном во время бодрствования, он начал овладевать исчислением утверждений, логикой отношений, геометрией Гильберта, Аккермана и Буля. Конъюнкция и дизъюнкция, аксиомы и теоремы, двойные отрицания и метаутверждения... все это хлынуло в его мозг вместе с разрушительными дилеммами и силлогизмами в стиле Барбара. Он учился, как переносить и соединять. Он изучил принцип экспортирования и научился применять точки в качестве скобок. Он познакомился с однолинейным построением фраз и нефлективной грамматикой машинного языка. Он узнал о разнице между символами восприятия и акции и обучался воспроизводить тональные символы, которые наводили мост между человеком и Машиной. Часами распевал он бесконечные гаммы в четверть ноты, в ушах его не прекращалось эталонное гудение осциллирующих сигналов. Он изучил строение таблиц истинности и как использовать их для обнаружения тавтологии в посылках.
Здесь не было классных помещений, была учеба и работа. Она казалась бесконечной. Ганн просыпался под тягучий речитатив магнитофонной записи, раздающейся из-под подушки, ел под названивание тональных четок, в изнеможении опускался на кровать, пока сквозь мозг его проносились схемы общего ввода информации.
За сценами учебного центра продолжал жить своей жизнью весь остальной мир, но Ганн полностью потерял с ним связь. В редкие моменты ему удавалось уловить обрывки разговора между немногими людьми, с которыми он имел контакт — девушками-общительницами, подававшими еду, охранниками, бродившими по залам и коридорам. Но сознание его было слишком утомлено, чтобы пытаться сложить части в единое целое. Дитя Звезд. Требование Освобождения. Аварии в подземных туннелях. Взрывы космических кораблей. Но это не имело сейчас для Ганна значения. Всякий раз, когда у него хватало времени и сил подумать о чем-то другом, кроме обучения, он всегда представлял одно — тот момент, когда обучение закончится и он получит металлический знак сообщности.
Когда первый этап подошел к концу, Ганн этого тоже не заметил. Он лег спать, как всегда, уставший до предела. Он рухнул на жесткую койку в своей отдельной тесной комнатушке с покрытыми белой плиткой стенами. Сразу же из-под подушки зашептала учебная запись:
— ...генерировать матрицу К, использую механизм ассоциативного накопления дополнительно к контекстуальным отношениям координатного накопления. Пусть ряд i и столбец j покажут степень ассоциативности...
Какая-то часть сознания Ганна впитывала информацию, хотя в основном работа происходила в подсознании. Сам Ганн сознавал лишь свое несоответствие заданию. Ему никогда не добиться тех чистых хрустальных тонов, которые умели выпевать сестра Дельта Четыре и остальные служители. У него неподходящий голос. Он никогда не освоит всей теории программирования. У него просто не хватит подготовки...
Он заснул.
* * *
На втором этапе обучения Ганн переселился в общую спальню. Койка здесь была такой же жесткой. Каждую ночь после отбоя на койки укладывались восемьдесят усталых и молчаливых обучающихся. И каждое утро под резкие, неприятные удары гонга они пробуждались в несколько уменьшенном числе — несколько коек пустовало.Об исчезнувших никто не говорил. Вместе с ними исчезали и все их немногочисленные вещи, хранившиеся на узких полках над койками. Имена их вычеркивались из списка обучающихся. Они просто переставали существовать. Почему-то об этом никто не спрашивал.
Но однажды ночью Ганна разбудил шорох торопливых шагов. Ганн рывком сел на койке; словно ему грозила смертельная опасность.
— Джим? — прошептал он имя своего соседа, недавно поступившего на обучение парня, у которого были мускулы борца и отличный чистый тенор. Его мать была девицей-общительницей, а отец погиб в космосе, выполняя задание Плана. — Джим, что?..
— Друг, ты ведь спишь, — прошептал в темноте хриплый голос. — Ну так и спи дальше — тебе же лучше.
Тяжелая рука толкнула Ганна в плечо, заставив его опуститься обратно на койку.
Ганн хотел бы помочь Джиму, но его охватил страх. Он видел, как темные силуэты склонились над соседней койкой. Он услышал сдавленный вздох Джима. Приглушенные голоса, шорох одежды, металлическое звяканье. Заскрипела койка. В лицо ударил тонкий луч, и Ганн зажмурился. Послышались удаляющиеся шаги.
Он долго лежал в темноте, прислушиваясь к дыханию спящих, число которых уменьшилось на одного. Джим так дорожил красной пластиковой медалью, которая говорила, что отец Джима был Героем Плана Второго класса. У Джима был красивый чистый голос, но он слишком медленно постигал семантику.
Ганн был бы рад помочь, но он ничего не мог поделать. Машина требовала от своих избранных слуг чисто механических качеств. Возможно, Джим выказал недостаточное рвение превратиться в механизм. Ганн повернулся на жесткой койке и начал повторять про себя семантические тензоры. Вскоре он заснул.
11
Перейдя на второй этап обучения, Ганн понял, что первая фаза была по сравнению с ним чем-то вроде воскресного отдыха в отеле на берегу моря в компании общительниц. О ней он вспоминал теперь сквозь туман изнеможения. У него не было ни секунды, чтобы сбросить напряжение.
— Выгляди, как машина!
Монотонными голосами преподаватели вдалбливали в него это простое правило. Ясноглазые общительницы выпевали его, словно воркующие голуби, пока он стоял в медленно продвигающейся очереди к окошку раздачи пищи. Ослепительные знаки на стереоэкранах выжигали правило на сетчатке его глаз. Не знающие сна динамики гипнопедических установок шептали его из-под подушки.
— Выгляди, как машина!.. Действуй, как машина!.. Будь машиной!
Чтобы овладеть мириадами сложнейших тонов языка механо человек должен был превратиться в механизм. Сверкающие изображения и шепчущие динамики напоминали Ганну о тех, кто не справился с задачей и попал в орган-банк.
Заключенный в тесную экзаменационную камеру, стены которой были выложены серой звукоизоляцией, Ганн согнулся в три погибели над черным связь-кубом, напрягая слух, чтобы уловить все поющие флексии механо, которые выпевало устройство.
— Кандидат... — Даже это слово едва не ускользнуло от него, — кандидат должен идентифицировать себя.
Ганн пропел ответ — но голос его был слишком хриплым и высоким. Он сглотнул, чтобы прочистить горло, потом провел пальцем по тональным бусинам.
— Кандидат Бойс Ганн. — Он еще раз сглотнул и пропел свой номер.
— Кандидат Бойс Ганн, вы проходите экзаменационную проверку, — мгновенно промурлыкал связь-куб. — Набрав положительное количество баллов, вы перейдете на новую ступень, приблизившись к высшему служению Машине, которое она награждает сообщностью. Но вы должны знать, что обратного пути для вас больше нет! В системе Плана нет места для потерпевших неудачу, учитывая их секретные знания и навыки. Единственный ваш путь в этом случае — в центры утилизации.
— Я понимаю, я готов служить, — пропел он единую сложную фразу.
— Тогда начинается проверка, — прочирикал куб. — Вы должны отвечать на каждый вопрос, давая полные и четкие ответы на правильном механо. Каждая миллисекунда паузы и каждая неправильная нота будет заноситься в штрафные баллы. План не может терять время, не может позволить совершиться ошибке. Вы готовы начать?
Ганн поспешно пропел мелодию, означающую: «Я готов начинать».
— Ваша реакция была задержана на девять миллисекунд сверх оптимального интервала, — мгновенно проныл куб. — Ваш первоначальный тон был на двенадцать циклов выше требуемого. Ваш тональный рисунок неправилен. Длительность вашей фразы была больше стандартной на одну миллисекунду. Эти ошибки идут в ваши штрафные баллы.
— Я понимаю.
— Ваш ответ сейчас не требуется, — фыркнул куб. — Теперь приготовьтесь к первому вопросу текста... Назовите первый принцип механообучения.
Сначала, когда Ганн попытался пропеть ответ, голос его оказался слишком хриплым и низким. Связь-куб прогудел новую сумму ошибок Ганна, который даже не успел коснуться тональных четок, чтобы найти верный тон и сделать новую попытку.
— Обучение — это действие, — наконец неровно пропел он. — Это первый принцип механического обучения. Правильная реакция должна мгновенно закрепляться. Неправильная реакция должна мгновенно подавляться. Первое уравнение механического обучения гласит, что эффективность обучения интенсивно варьируется промежутком между реакцией и наградой.
— Ваша общая сумма штрафных баллов составляет сейчас 489 очков, — фыркнул связь-куб. — Приготовьтесь к следующему вопросу. Назовите второй принцип механообучения.
Ганн истекал потом, согнувшись на маленьком твердом сиденье. Темная серая комната казалась слишком тесной. Обитые изоляцией стены словно сжимались вокруг него. Он почти задыхался и судорожно набрал воздуха в легкие, чтобы ответить на второй вопрос.
— Обучение — это выживание — пропел он короткие фонемы, стараясь как следует их оформить. — Удача в обучении — путь к жизненной адаптации. Неудача в обучении — смерть индивида. Второе уравнение механообучения утверждает: скорость обучения прямо зависит от величины награды и наказания.
Едва он замолчал, как зачирикал связь-куб. Даже для напрягшегося слуха Ганна это была лишь единая неразборчивая металлическая нота. Ему пришлось просвистеть просьбу повторить вопрос.
— Ваша сумма штрафных очков по восприятию достигла 90. — Издаваемые кубом ноты появлялись с немного меньшим темпом и были лишь чуть-чуть более много меньшим темпом и были лишь чуть-чуть более понятными. — Ваша общая сумма всех штрафных баллов составляет 673. Соотношение между положительными и штрафными баллами достигло критического уровня.
Мчащиеся друг за другом звенящие ноты, острые, как осколки стекла, не давали ему времени собрать метавшиеся мысли. Он смутно чувствовал, как стекает по ребрам едкий пот, как холодная испарина покрывает лоб, как жжет пот глаза.
— Приготовьтесь к следующему вопросу. — Это предложение было выражено всего одной сложной фонемой за несколько миллисекунд, и Ганн едва не пропустил его смысл. — Назовите третий принцип механообучения.
Ганн тронул сонарные четки, взял верные ноты и пропел нужные фонемы.
— Третий принцип механообучения утверждает, что величайшим стремлением является избавление от страданий.
Ошибки Ганна все накапливались, а безжалостный связь-куб требовал определить принцип за принципом.
— Ваше испытание завершено, — сообщил наконец куб. — Ваша общая сумма всех штрафных баллов составила 5940. Вы должны сообщить эту цифру вашему руководителю группы.
Он едва успел по возвращении в барак выбить сумму своих баллов на клавиатуре группового компьютера. Он опоздал — всего на полминуты — на гимнастическое построение, за что получил два лишних круга в туннеле препятствий. Оказавшись последним в очереди за ужином, он так устал, что не в силах был есть и за разбазаривание пищи получил еще две желтые фишки в наказание. Когда он наконец добрался до койки, он почувствовал, что слишком устал, чтобы заснуть.
— Кандидат Ганн!
Он не заметил, как темные силуэты окружили его койку. Бледная игла света уперлась в его форму, его вещевой мешок, его ботинки. Хриплый шепот отдал ему приказ. Минуту спустя он уже пробирался, волоча ноги, по темному проходу между койками, на которых тяжело дышали спящие кандидаты. За спиной он нес свой мешок.
Итак, это и означает конец? На секунду у него ослабели колени, потом он почувствовал непонятное облегчение.
Он уже почти стремился в орган-банк с его забытьем. Потому что а орган-банке уже не будет связь-кубов. Ему не придется больше распевать труднейшие гаммы или зазубривать таблицы семантических переменных.
Теперь все позади.
Облаченный в черное эскорт позволил Ганну присесть вместе с ними за стол в пустом зале столовой. Сонная общительница, зевая подала им завтрак. Ганн ничего не ел, только выпил две чашки кофе, от которого во рту осталась горечь.
Он присоединился к группе из пяти таких же сонных и огорошенных кандидатов, которые, очевидно, прибыли из других бараков. Они вошли в вагон военного субпоезда и через некоторое время вышли уже в другом месте. Мимо хмурого часового они промаршировали в новую пещеру, где располагался другой центр обучения.
Ганн оставил свои вещи в крошечной комнатке-камере с выложенными плиткой стенами и доложил о прибытии оператор-майору, имевшему вид живого трупа, лысая, как полено, голова которого была украшена шрамами — следами нападения венерианского аэробного паразита. Майор сухо отдал честь в ответ за приветствие Ганна. Рука его была затянута в черную перчатку.
— Поздравляю, майор Ганн.
Уставясь на высохшего, как палка, майора, перекладывавшего на столе перед собой какие-то бумаги, Ганн вдруг понял, что черная перчатка — это вовсе не перчатка, а утилизованная рука, доставшаяся майору от какого-то негра.
— Вы успешно завершили вторую ступень обучения на пути к посвящению в служители Машины, — не в силах отвести глаз от черной руки, Ганн едва слышал слова майора. — Вас направили сюда для прохождения третьей ступени обучения.
Призрак улыбки тронул желтое пятнистое лицо майора.
— Вы набрали необыкновенную сумму баллов, майор Ганн, — добавил он. — Машина особо отметила вас. Поздравляю, вы можете гордиться.
Когда этот факт, подобно куску льда, достиг сознания Ганна, он покачнулся. Он вовсе не гордился. Он стоял, потеряв дар речи, не в силах вздохнуть, содрогаясь от потаенного ужаса.
— Вы прошли долгий путь, майор. — Желтые шрамы превратили улыбку майора в маску агонии. — Вы избежали опасности утилизации. Вы далеко ушли по пути к высшей награде. — Черные пальцы майора с сожалением коснулись его собственного лба, где пластинки-контактора не наблюдалось. — Вам очень повезло, майор Ганн!
Ганн пошатнулся. Внезапно вся эта комната, залитая резким светом, уставленная серыми кожухами компьютеров, показалась ему нереальной вместе с лысым желтолицым майором. До ужаса реальными были блестящие ледяные скальпели и пилы хирургов, возникшие в его воображении, которыми в лобной кости Ганна будет выскоблено гнездо. Сверла вонзались в макушку и виски его обритой головы. Тонкими жесткими иглами они пробирались до самых глубин нервных центров. Они хладнокровно вторгались в самые интимные уголки его существования...
Ему хотелось закричать.
— Что-то случилось, майор Ганн? — Высохший майор в тревоге привстал. — У вас нездоровый вид.
— Все в порядке, сэр. — Собравшись с силами, Ганн слабо улыбнулся. — Понимаете, я не знал, что перешел на третью ступень. Я думал, мы в центре утилизации.
— Это скоро пройдет. — Ухмылка майора стала еще более отталкивающей. — С вашим послужным списком можете быть уверены — вы уже почти получили посвящение в сообщность. Как бы я хотел быть на вашем месте.
— Бла... — Ганн постарался проглотить сухой, как песок, комок, вставший поперек горла. — Благодарю вас, сэр!
— Вот она, сэр! — Преподавателем оказался молодой полный тех-лейтенант с розовым лицом младенца, голубыми глазами и яркой пластинкой-контактором посреди лба. — Совершеннейшая обучающая машина!
Ганн совсем не был в этом уверен. Весь покрытый каким-то липким желе, облаченный лишь в свободный серый комбинезон, он остановился на миг у выхода из туннеля, без всякого удовольствия глядя на громадную металлическую грушу.
— Становитесь прямо сюда, сэр. — Лейтенант послал ему невиннейшую улыбку. — Скидывайте комбинезон и вперед. — Круглые голубые глаза вопросительно моргнули. — Вы готовы, сэр?
Он был весь мокрый, липкий из-за желе, и комбинезон был слишком тонким. Он вдруг задрожал на пронизывающем ветру. Он совсем не хотел изучать механо. Он не желал награды в виде электродов в мозгу. Но он сглотнул и сказал, что готов.
— Тогда вперед, сэр. — Тех-лейтенант коснулся панели управления. Зашипели воздушные клапаны. Огромная металлическая груша запрыгала в подвесках и раскрылась, как разрезанная.
— Вперед, сэр. — Лейтенант уважительно коснулся его плеча. — Поднимайтесь по лесенке. Там разденетесь. И ложитесь прямо на сенсорно-эффекторную оболочку. — Он тихо засмеялся. — Многие чувствуют себя поначалу не в своей тарелке, но потом вы привыкнете, сэр.
Ганн глубоко вздохнул и начал взбираться вверх по лестнице. Металлические поручни были холодными и липкими. Ветер холодил обритую голову, и во рту вдруг появился неприятный горький привкус кофе.
Он стащил комбинезон и осторожно ступил на розовую мембрану, покрывавшую изнутри поверхность груши. Мембрана сморщилась под его весом, теплая, влажная, почти живая, потом упруго подтолкнула Ганна к центральному углублению.
— Все готово, сэр?
Он постарался не отвечать на жизнерадостную реплику лейтенанта, потом услышал шипение воздуха, и верхняя часть груши закрылась. Мягкая теплая мембрана ласково уложила Ганна в приготовленное углубление. Вокруг сомкнулась абсолютная тьма.
Он попытался вскрикнуть, но не мог вздохнуть.
Но тут в легкие хлынул свежий воздух. Сквозь закрытые веки он увидел розовый свет.
Он открыл глаза и обнаружил перед собой сестру Дельта Четыре. На самом деле, как он понимал, это был лишь проецируемый в его мозг фантом, но она казалась достаточно реальной. Он знал, что это должен быть фантом, потому что ее не могло быть здесь, в подземном центре. И все же она стояла перед ним, совсем как живая. В балахоне с капюшоном и черной коробочкой связь-куба, она шла вдоль поросшего пальмами кораллового берега, очень похожего на тот, в курортном городе Плайя Бланка.
И он шел ей навстречу.
Приникшие к коже эффекторы механоинструктора воссоздавали любое ощущение: холодную твердость мокрого песка, жар солнечных лучей, прохладное дуновение океанского бриза. Он слышал глухие удары волн о плиты волнолома, чувствовал острый запах гниющих водорослей и даже слабый аромат духов Джули... она была уже рядом и разговаривала с ним самым живым теплым голосом Джули Мартин, который он не мог забыть.
— Вот мы и прибыли, — говорила он. — Здесь мы проведем твой первый урок с помощью механоинструктора, модель 8. Этот прибор является практически последним словом в области достижения стопроцентной эффективности обучения. Если ты будешь стараться, то я уверена, что процесс покажется тебе очень приятным и полезным.
Она улыбнулась ему.
— Итак, — продолжала она, — мы сейчас начнем вводный урок в технический словарь языка механо. Он построен на том же принципе экономии, хорошо тебе известном: один слог для одного предложения. Совершенно очевидно, что для этого требуется большое количество слогов. Общий объем словаря механо, как мы считаем, составляет более миллиарда монослогов — более миллиарда предложений звуков.
Он стоял на песке пляжа — или ему так казалось, потому что синтетические ощущения, созданные механоинструктором, заставляли его позабыть, что он может на самом деле находиться совсем в другом месте. Холодная волна с шипением прокатилась по его босым ногам, потом вода ринулась обратно в море.
— Это невозможно! — запротестовал он. — Я не могу запомнить миллиард слов!
Тихий смех Джули остановил его.
— Ты даже не представляешь. — Хотя она говорила на обычном языке людей, ее голос, казалось, пел песню. — Ты даже не представляешь, что может сделать с тобой механоинструктор. — Морской бриз вдруг приподнял ее капюшон, и Ганн заметил блеск пластинки на ее лбу. Несмотря на теплоту тропического воздуха, он почувствовал, как по спине бегут ледяные мурашки. — На самом деле тебе не нужно учить все слова, — пояснила она. — Ты должен научиться составлять монослоги языка механо из нескольких тысяч готовых фонем. Ты должен научиться слышать и понимать самые малые вариации в ударении и высоте звука и некоторые другие простые явления артикуляции.
— Но я не смогу! — погрузив ступни в песок, он ждал, пока она повернется. Он не хотел ничего учить, хотя едва ли решился бы прямо сказать ей это. Он искал спасения от электронных зондов, которые проникнут в его мозг, когда он выучит механо. — Я не смогу научиться произносить миллиард различных слов.
— Тебя ждет сюрприз. — Ее смех был таким же мелодичным, как и голос. — Начнем.
Он упрямо тряхнул головой, стараясь не забывать, что белый песок на самом деле не существовал, что соленый ветер и сама Джули тоже не были реальными.
— Старайся, — сказала она мягко, но настойчиво. — Если ты будешь стараться, мы немного позже сможем поплавать. — В ее глазах светилось дразнящее обещание, а проворные белые ладони сделали соответствующий жест, словно сбрасывали капюшон и балахон. — Ты должен стараться.
Овальное лицо Джули вдруг стало серьезным.
— Если ты не будешь стараться, то пожалеешь об этом, — сказала она медленно и с печалью. — Я не хочу напоминать тебе о третьем принципе механообучения... но величайшей наградой является избавление от страданий.
Она пожала плечами, и ее быстрая улыбка ослепила Ганна.
— Начнем!
Они начали с глагольных тонов. Малейшие вариации тона означали изменение в наклонении, лице, виде. Она пропела сложную ноту. Честно стараясь повторить ее, Ганн вскоре все же получил новое напоминание о третьем принципе.
Даже малейшая ошибка означала вспышку боли, а ошибки он делал часто, и далеко не мелкие. Даже когда он реагировал мгновенно и выпевал фонему, казавшуюся ему точно такой же, как эталонная, он часто ошибался и тут же за это наказывался.
Потому что на самом деле он был не на ослепительном песке кораллового берега. На самом деле он был заключен внутри громадной металлической груши механоинструктора, эффекторы которого проникли к каждому дюйму обнаженного тела Ганна. Они могли сделать его онемевшим от холода или горящим, как в огне, могли сдавить, как клещами.
И часто они так и делали. Малейшая погрешность бросала его с солнечного берега в своего рода механистический ад, где он всем своим существом жаждал получить высочайшую награду — конец страданий.
Иногда он оказывался в ловушке на борту разбитой ракеты, падавшей на Солнце. Воздух со свистом покидал продырявленный метеоритом корпус, легкие Ганна разрывались в агонии. Жестокий свет бил через рваную дыру, слепя, сжигая глаза. Отсек превратился в раскаленное жерло печи, в которой варилось покалеченное тело Ганна — и одновременно он продолжал слышать голос Джули Мартин. Голос достигал ушей Ганна через динамик лазерного передатчика. Сладким голосом выпевала она комбинации фонем, которые он должен был заучить. Со всхлипом втягивая воздух, он изо всех сил старался отвечать правильно. Законы автоматизированного обучения он теперь изучил на самом себе.
Когда он ошибался, жар грозящего поглотить его Солнца становился на какую-то долю еще более невыносимым. Когда ответ был правильным — в пределах ошибки, установленной Машиной — жар немного уменьшался, в сожженные легкие вливался глоток свежего воздуха.
— Выгляди, как машина!
Монотонными голосами преподаватели вдалбливали в него это простое правило. Ясноглазые общительницы выпевали его, словно воркующие голуби, пока он стоял в медленно продвигающейся очереди к окошку раздачи пищи. Ослепительные знаки на стереоэкранах выжигали правило на сетчатке его глаз. Не знающие сна динамики гипнопедических установок шептали его из-под подушки.
— Выгляди, как машина!.. Действуй, как машина!.. Будь машиной!
Чтобы овладеть мириадами сложнейших тонов языка механо человек должен был превратиться в механизм. Сверкающие изображения и шепчущие динамики напоминали Ганну о тех, кто не справился с задачей и попал в орган-банк.
Заключенный в тесную экзаменационную камеру, стены которой были выложены серой звукоизоляцией, Ганн согнулся в три погибели над черным связь-кубом, напрягая слух, чтобы уловить все поющие флексии механо, которые выпевало устройство.
— Кандидат... — Даже это слово едва не ускользнуло от него, — кандидат должен идентифицировать себя.
Ганн пропел ответ — но голос его был слишком хриплым и высоким. Он сглотнул, чтобы прочистить горло, потом провел пальцем по тональным бусинам.
— Кандидат Бойс Ганн. — Он еще раз сглотнул и пропел свой номер.
— Кандидат Бойс Ганн, вы проходите экзаменационную проверку, — мгновенно промурлыкал связь-куб. — Набрав положительное количество баллов, вы перейдете на новую ступень, приблизившись к высшему служению Машине, которое она награждает сообщностью. Но вы должны знать, что обратного пути для вас больше нет! В системе Плана нет места для потерпевших неудачу, учитывая их секретные знания и навыки. Единственный ваш путь в этом случае — в центры утилизации.
— Я понимаю, я готов служить, — пропел он единую сложную фразу.
— Тогда начинается проверка, — прочирикал куб. — Вы должны отвечать на каждый вопрос, давая полные и четкие ответы на правильном механо. Каждая миллисекунда паузы и каждая неправильная нота будет заноситься в штрафные баллы. План не может терять время, не может позволить совершиться ошибке. Вы готовы начать?
Ганн поспешно пропел мелодию, означающую: «Я готов начинать».
— Ваша реакция была задержана на девять миллисекунд сверх оптимального интервала, — мгновенно проныл куб. — Ваш первоначальный тон был на двенадцать циклов выше требуемого. Ваш тональный рисунок неправилен. Длительность вашей фразы была больше стандартной на одну миллисекунду. Эти ошибки идут в ваши штрафные баллы.
— Я понимаю.
— Ваш ответ сейчас не требуется, — фыркнул куб. — Теперь приготовьтесь к первому вопросу текста... Назовите первый принцип механообучения.
Сначала, когда Ганн попытался пропеть ответ, голос его оказался слишком хриплым и низким. Связь-куб прогудел новую сумму ошибок Ганна, который даже не успел коснуться тональных четок, чтобы найти верный тон и сделать новую попытку.
— Обучение — это действие, — наконец неровно пропел он. — Это первый принцип механического обучения. Правильная реакция должна мгновенно закрепляться. Неправильная реакция должна мгновенно подавляться. Первое уравнение механического обучения гласит, что эффективность обучения интенсивно варьируется промежутком между реакцией и наградой.
— Ваша общая сумма штрафных баллов составляет сейчас 489 очков, — фыркнул связь-куб. — Приготовьтесь к следующему вопросу. Назовите второй принцип механообучения.
Ганн истекал потом, согнувшись на маленьком твердом сиденье. Темная серая комната казалась слишком тесной. Обитые изоляцией стены словно сжимались вокруг него. Он почти задыхался и судорожно набрал воздуха в легкие, чтобы ответить на второй вопрос.
— Обучение — это выживание — пропел он короткие фонемы, стараясь как следует их оформить. — Удача в обучении — путь к жизненной адаптации. Неудача в обучении — смерть индивида. Второе уравнение механообучения утверждает: скорость обучения прямо зависит от величины награды и наказания.
Едва он замолчал, как зачирикал связь-куб. Даже для напрягшегося слуха Ганна это была лишь единая неразборчивая металлическая нота. Ему пришлось просвистеть просьбу повторить вопрос.
— Ваша сумма штрафных очков по восприятию достигла 90. — Издаваемые кубом ноты появлялись с немного меньшим темпом и были лишь чуть-чуть более много меньшим темпом и были лишь чуть-чуть более понятными. — Ваша общая сумма всех штрафных баллов составляет 673. Соотношение между положительными и штрафными баллами достигло критического уровня.
Мчащиеся друг за другом звенящие ноты, острые, как осколки стекла, не давали ему времени собрать метавшиеся мысли. Он смутно чувствовал, как стекает по ребрам едкий пот, как холодная испарина покрывает лоб, как жжет пот глаза.
— Приготовьтесь к следующему вопросу. — Это предложение было выражено всего одной сложной фонемой за несколько миллисекунд, и Ганн едва не пропустил его смысл. — Назовите третий принцип механообучения.
Ганн тронул сонарные четки, взял верные ноты и пропел нужные фонемы.
— Третий принцип механообучения утверждает, что величайшим стремлением является избавление от страданий.
Ошибки Ганна все накапливались, а безжалостный связь-куб требовал определить принцип за принципом.
— Ваше испытание завершено, — сообщил наконец куб. — Ваша общая сумма всех штрафных баллов составила 5940. Вы должны сообщить эту цифру вашему руководителю группы.
Он едва успел по возвращении в барак выбить сумму своих баллов на клавиатуре группового компьютера. Он опоздал — всего на полминуты — на гимнастическое построение, за что получил два лишних круга в туннеле препятствий. Оказавшись последним в очереди за ужином, он так устал, что не в силах был есть и за разбазаривание пищи получил еще две желтые фишки в наказание. Когда он наконец добрался до койки, он почувствовал, что слишком устал, чтобы заснуть.
— Кандидат Ганн!
Он не заметил, как темные силуэты окружили его койку. Бледная игла света уперлась в его форму, его вещевой мешок, его ботинки. Хриплый шепот отдал ему приказ. Минуту спустя он уже пробирался, волоча ноги, по темному проходу между койками, на которых тяжело дышали спящие кандидаты. За спиной он нес свой мешок.
Итак, это и означает конец? На секунду у него ослабели колени, потом он почувствовал непонятное облегчение.
Он уже почти стремился в орган-банк с его забытьем. Потому что а орган-банке уже не будет связь-кубов. Ему не придется больше распевать труднейшие гаммы или зазубривать таблицы семантических переменных.
Теперь все позади.
Облаченный в черное эскорт позволил Ганну присесть вместе с ними за стол в пустом зале столовой. Сонная общительница, зевая подала им завтрак. Ганн ничего не ел, только выпил две чашки кофе, от которого во рту осталась горечь.
Он присоединился к группе из пяти таких же сонных и огорошенных кандидатов, которые, очевидно, прибыли из других бараков. Они вошли в вагон военного субпоезда и через некоторое время вышли уже в другом месте. Мимо хмурого часового они промаршировали в новую пещеру, где располагался другой центр обучения.
Ганн оставил свои вещи в крошечной комнатке-камере с выложенными плиткой стенами и доложил о прибытии оператор-майору, имевшему вид живого трупа, лысая, как полено, голова которого была украшена шрамами — следами нападения венерианского аэробного паразита. Майор сухо отдал честь в ответ за приветствие Ганна. Рука его была затянута в черную перчатку.
— Поздравляю, майор Ганн.
Уставясь на высохшего, как палка, майора, перекладывавшего на столе перед собой какие-то бумаги, Ганн вдруг понял, что черная перчатка — это вовсе не перчатка, а утилизованная рука, доставшаяся майору от какого-то негра.
— Вы успешно завершили вторую ступень обучения на пути к посвящению в служители Машины, — не в силах отвести глаз от черной руки, Ганн едва слышал слова майора. — Вас направили сюда для прохождения третьей ступени обучения.
Призрак улыбки тронул желтое пятнистое лицо майора.
— Вы набрали необыкновенную сумму баллов, майор Ганн, — добавил он. — Машина особо отметила вас. Поздравляю, вы можете гордиться.
Когда этот факт, подобно куску льда, достиг сознания Ганна, он покачнулся. Он вовсе не гордился. Он стоял, потеряв дар речи, не в силах вздохнуть, содрогаясь от потаенного ужаса.
— Вы прошли долгий путь, майор. — Желтые шрамы превратили улыбку майора в маску агонии. — Вы избежали опасности утилизации. Вы далеко ушли по пути к высшей награде. — Черные пальцы майора с сожалением коснулись его собственного лба, где пластинки-контактора не наблюдалось. — Вам очень повезло, майор Ганн!
Ганн пошатнулся. Внезапно вся эта комната, залитая резким светом, уставленная серыми кожухами компьютеров, показалась ему нереальной вместе с лысым желтолицым майором. До ужаса реальными были блестящие ледяные скальпели и пилы хирургов, возникшие в его воображении, которыми в лобной кости Ганна будет выскоблено гнездо. Сверла вонзались в макушку и виски его обритой головы. Тонкими жесткими иглами они пробирались до самых глубин нервных центров. Они хладнокровно вторгались в самые интимные уголки его существования...
Ему хотелось закричать.
— Что-то случилось, майор Ганн? — Высохший майор в тревоге привстал. — У вас нездоровый вид.
— Все в порядке, сэр. — Собравшись с силами, Ганн слабо улыбнулся. — Понимаете, я не знал, что перешел на третью ступень. Я думал, мы в центре утилизации.
— Это скоро пройдет. — Ухмылка майора стала еще более отталкивающей. — С вашим послужным списком можете быть уверены — вы уже почти получили посвящение в сообщность. Как бы я хотел быть на вашем месте.
— Бла... — Ганн постарался проглотить сухой, как песок, комок, вставший поперек горла. — Благодарю вас, сэр!
* * *
Механоинструктор оказался десятифутовым устройством в виде груши. Обшивка его сверкала алюминием. Покачиваясь на массивных кардановых подвесах из серой стали, он стоял в мрачной пещере, сквозь которую постоянно дул ветер, а с бетонного сводчатого потолка капала влага. Толстые черные кабели и шланги, змеясь, уходили к контрольной панели у входа в пещеру.— Вот она, сэр! — Преподавателем оказался молодой полный тех-лейтенант с розовым лицом младенца, голубыми глазами и яркой пластинкой-контактором посреди лба. — Совершеннейшая обучающая машина!
Ганн совсем не был в этом уверен. Весь покрытый каким-то липким желе, облаченный лишь в свободный серый комбинезон, он остановился на миг у выхода из туннеля, без всякого удовольствия глядя на громадную металлическую грушу.
— Становитесь прямо сюда, сэр. — Лейтенант послал ему невиннейшую улыбку. — Скидывайте комбинезон и вперед. — Круглые голубые глаза вопросительно моргнули. — Вы готовы, сэр?
Он был весь мокрый, липкий из-за желе, и комбинезон был слишком тонким. Он вдруг задрожал на пронизывающем ветру. Он совсем не хотел изучать механо. Он не желал награды в виде электродов в мозгу. Но он сглотнул и сказал, что готов.
— Тогда вперед, сэр. — Тех-лейтенант коснулся панели управления. Зашипели воздушные клапаны. Огромная металлическая груша запрыгала в подвесках и раскрылась, как разрезанная.
— Вперед, сэр. — Лейтенант уважительно коснулся его плеча. — Поднимайтесь по лесенке. Там разденетесь. И ложитесь прямо на сенсорно-эффекторную оболочку. — Он тихо засмеялся. — Многие чувствуют себя поначалу не в своей тарелке, но потом вы привыкнете, сэр.
Ганн глубоко вздохнул и начал взбираться вверх по лестнице. Металлические поручни были холодными и липкими. Ветер холодил обритую голову, и во рту вдруг появился неприятный горький привкус кофе.
Он стащил комбинезон и осторожно ступил на розовую мембрану, покрывавшую изнутри поверхность груши. Мембрана сморщилась под его весом, теплая, влажная, почти живая, потом упруго подтолкнула Ганна к центральному углублению.
— Все готово, сэр?
Он постарался не отвечать на жизнерадостную реплику лейтенанта, потом услышал шипение воздуха, и верхняя часть груши закрылась. Мягкая теплая мембрана ласково уложила Ганна в приготовленное углубление. Вокруг сомкнулась абсолютная тьма.
Он попытался вскрикнуть, но не мог вздохнуть.
Но тут в легкие хлынул свежий воздух. Сквозь закрытые веки он увидел розовый свет.
Он открыл глаза и обнаружил перед собой сестру Дельта Четыре. На самом деле, как он понимал, это был лишь проецируемый в его мозг фантом, но она казалась достаточно реальной. Он знал, что это должен быть фантом, потому что ее не могло быть здесь, в подземном центре. И все же она стояла перед ним, совсем как живая. В балахоне с капюшоном и черной коробочкой связь-куба, она шла вдоль поросшего пальмами кораллового берега, очень похожего на тот, в курортном городе Плайя Бланка.
И он шел ей навстречу.
Приникшие к коже эффекторы механоинструктора воссоздавали любое ощущение: холодную твердость мокрого песка, жар солнечных лучей, прохладное дуновение океанского бриза. Он слышал глухие удары волн о плиты волнолома, чувствовал острый запах гниющих водорослей и даже слабый аромат духов Джули... она была уже рядом и разговаривала с ним самым живым теплым голосом Джули Мартин, который он не мог забыть.
— Вот мы и прибыли, — говорила он. — Здесь мы проведем твой первый урок с помощью механоинструктора, модель 8. Этот прибор является практически последним словом в области достижения стопроцентной эффективности обучения. Если ты будешь стараться, то я уверена, что процесс покажется тебе очень приятным и полезным.
Она улыбнулась ему.
— Итак, — продолжала она, — мы сейчас начнем вводный урок в технический словарь языка механо. Он построен на том же принципе экономии, хорошо тебе известном: один слог для одного предложения. Совершенно очевидно, что для этого требуется большое количество слогов. Общий объем словаря механо, как мы считаем, составляет более миллиарда монослогов — более миллиарда предложений звуков.
Он стоял на песке пляжа — или ему так казалось, потому что синтетические ощущения, созданные механоинструктором, заставляли его позабыть, что он может на самом деле находиться совсем в другом месте. Холодная волна с шипением прокатилась по его босым ногам, потом вода ринулась обратно в море.
— Это невозможно! — запротестовал он. — Я не могу запомнить миллиард слов!
Тихий смех Джули остановил его.
— Ты даже не представляешь. — Хотя она говорила на обычном языке людей, ее голос, казалось, пел песню. — Ты даже не представляешь, что может сделать с тобой механоинструктор. — Морской бриз вдруг приподнял ее капюшон, и Ганн заметил блеск пластинки на ее лбу. Несмотря на теплоту тропического воздуха, он почувствовал, как по спине бегут ледяные мурашки. — На самом деле тебе не нужно учить все слова, — пояснила она. — Ты должен научиться составлять монослоги языка механо из нескольких тысяч готовых фонем. Ты должен научиться слышать и понимать самые малые вариации в ударении и высоте звука и некоторые другие простые явления артикуляции.
— Но я не смогу! — погрузив ступни в песок, он ждал, пока она повернется. Он не хотел ничего учить, хотя едва ли решился бы прямо сказать ей это. Он искал спасения от электронных зондов, которые проникнут в его мозг, когда он выучит механо. — Я не смогу научиться произносить миллиард различных слов.
— Тебя ждет сюрприз. — Ее смех был таким же мелодичным, как и голос. — Начнем.
Он упрямо тряхнул головой, стараясь не забывать, что белый песок на самом деле не существовал, что соленый ветер и сама Джули тоже не были реальными.
— Старайся, — сказала она мягко, но настойчиво. — Если ты будешь стараться, мы немного позже сможем поплавать. — В ее глазах светилось дразнящее обещание, а проворные белые ладони сделали соответствующий жест, словно сбрасывали капюшон и балахон. — Ты должен стараться.
Овальное лицо Джули вдруг стало серьезным.
— Если ты не будешь стараться, то пожалеешь об этом, — сказала она медленно и с печалью. — Я не хочу напоминать тебе о третьем принципе механообучения... но величайшей наградой является избавление от страданий.
Она пожала плечами, и ее быстрая улыбка ослепила Ганна.
— Начнем!
Они начали с глагольных тонов. Малейшие вариации тона означали изменение в наклонении, лице, виде. Она пропела сложную ноту. Честно стараясь повторить ее, Ганн вскоре все же получил новое напоминание о третьем принципе.
Даже малейшая ошибка означала вспышку боли, а ошибки он делал часто, и далеко не мелкие. Даже когда он реагировал мгновенно и выпевал фонему, казавшуюся ему точно такой же, как эталонная, он часто ошибался и тут же за это наказывался.
Потому что на самом деле он был не на ослепительном песке кораллового берега. На самом деле он был заключен внутри громадной металлической груши механоинструктора, эффекторы которого проникли к каждому дюйму обнаженного тела Ганна. Они могли сделать его онемевшим от холода или горящим, как в огне, могли сдавить, как клещами.
И часто они так и делали. Малейшая погрешность бросала его с солнечного берега в своего рода механистический ад, где он всем своим существом жаждал получить высочайшую награду — конец страданий.
Иногда он оказывался в ловушке на борту разбитой ракеты, падавшей на Солнце. Воздух со свистом покидал продырявленный метеоритом корпус, легкие Ганна разрывались в агонии. Жестокий свет бил через рваную дыру, слепя, сжигая глаза. Отсек превратился в раскаленное жерло печи, в которой варилось покалеченное тело Ганна — и одновременно он продолжал слышать голос Джули Мартин. Голос достигал ушей Ганна через динамик лазерного передатчика. Сладким голосом выпевала она комбинации фонем, которые он должен был заучить. Со всхлипом втягивая воздух, он изо всех сил старался отвечать правильно. Законы автоматизированного обучения он теперь изучил на самом себе.
Когда он ошибался, жар грозящего поглотить его Солнца становился на какую-то долю еще более невыносимым. Когда ответ был правильным — в пределах ошибки, установленной Машиной — жар немного уменьшался, в сожженные легкие вливался глоток свежего воздуха.