Пол Фредерик. За синим горизонтом событий (Хичи - 2)

   - Хичи?
   - Не знаю, Робин. Не могу даже строить догадки. Из всего этого можно заключить следующее: единственные живые существа, обитающие в артефакте хичи, это сами хичи. Но прямого доказательства этому нет. Вы знаете, мы не представляем себе, как выглядели хичи.
   Это я знал. И мысль, что мы, возможно, скоро сможем познакомиться с ними поближе, действовала отрезвляюще.
   - Что еще? Что с попытками отбуксировать фабрику к Земле?
   - Вопрос понятен, Робин, - с тем же неторопливым достоинством ответил Альберт, поднося спичку к трубке. - Но, боюсь, тут хороших новостей нет. Объект, похоже, сам программирует свой курс и сохраняет полный контроль над ним.
   Нужно было заранее решать, оставить ли фабрику в облаке Оорта и привозить пищу на Землю кораблями или перетащить ее к Земле. Теперь, кажется, у нас выбора не оставалось.
   - Ты считаешь, ее контролируют хичи?
   - В этом пока нельзя быть уверенным. Я бы скорее предположил отрицательный ответ. Фабрика как будто действует автоматически. Однако, продолжал он, аппетитно попыхивая трубкой, - во всей этой истории есть кое-что обнадеживающее. Позвольте продемонстрировать вам кое-какие изображения с фабрики.
   - Пожалуйста, - ответил я, но он и не ждал моего разрешения. Альберт не только вежливая, но и умная программа.
   Альберт Эйнштейн уже исчез, и я увидел сцену на фабрике. Мальчик, Вэн, показывал Питеру Хертеру, как открывается что-то вроде крышки люка в стене коридора. Он доставал оттуда какие-то пакеты в ярко-красной упаковке.
   - Похоже, наше предположение о природе артефакта подтверждается, Робин. Это съедобно и, если верить Вэну, постоянно возобновляется. Он прожил на этой пище большую часть жизни и, как видите, здоров. В принципе здоров боюсь, что как раз сейчас у него насморк.
   Я посмотрел на часы за его плечом - Альберт всегда показывает мне время.
   - Пока все. Если придешь к каким-то новым выводам, сообщи мне.
   - Конечно, Робин, - ответил Альберт и исчез.
   Я поднялся. Разговор о пище напомнил мне, что ленч должен быть уже готов, а я не только страшно голоден, но у меня есть определенные планы на перерыв после ленча.
   Я плотнее запахнул халат и тут вспомнил новость о судебном иске. В жизни богатого человека судебные иски не такое уж редкое дело, но об этом хотел поговорить со мной Мортон, и, вероятно, мне следовало его выслушать.
   Мортон ответил немедленно. Сидя за своим столом, он живо нагнулся в мою сторону.
   - На нас подали в суд, - сообщил Мортон. - На Корпорацию по исследованию Пищевой фабрики, на Корпорацию "Врата", а также на Пола Холла, Дорему Хертер-Холл и Питера Хертера как на опекунов несовершеннолетней Джанин Хертер - одновременно и propria persona*. В числе ответчиков ваш институт и вы лично.
   ______________
   * от собственного лица (лат.). - Примеч. пер.
   - Ну, по крайней мере я в большой компании. Мне нужно беспокоиться?
   - Я думаю, пошевелиться следует, - после непродолжительной паузы задумчиво ответил он. - Иск подал Хан-сон Боувер. Муж Триш или вдовец, в зависимости от того, как на это дело посмотреть. - Изображение Мортона чуть мерцало. Сказывался дефект его программы. Эсси все время собирается его отрегулировать, но на его способности юриста это никак не влияет, а мне даже нравится. - Он объявил себя хранителем прав Триш Боувер и на основании того, что она открыла Пищевую фабрику, требует доли всех доходов.
   Это совсем не забавно. Даже если мы не сумеем передвинуть эту проклятую штуку к Земле, со всеми новыми достижениями сумма доходов должна быть колоссальной.
   - Как он может этого добиться? Она ведь подписала стандартный контракт. Значит, нам нужно только предъявить этот контракт. Триш не вернулась и, следовательно, никакой доли не получает.
   - Да, так мы и должны действовать, если дело дойдет до суда, Робин. Но существуют один или два сомнительных прецедента. Ну, может, даже не сомнительных - адвокат истца считает их перспективными, хотя они довольно старые. Самый важный из них: когда-то один сумасшедший парень подписал контракт о том, что пройдет по натянутой веревке над Ниагарским водопадом. Если нет представления, нет и оплаты. Он упал на полпути. Суд решил, что представление все же состоялось и сумма должна быть выплачена.
   - Это безумие, Мортон!
   - Нет, всего лишь судебный прецедент, Робин. Но я сказал, что беспокоиться следует немного. Я считаю, что, вероятно, все будет в порядке. Хотя на сто процентов не Уверен в этом. Предварительное рассмотрение дела в суде через два дня. Там посмотрим, что получится.
   - Хорошо. Погасни, Мортон, - сказал я, потому что теперь был уже абсолютно уверен, что пришло время ленча. Как раз в этот момент появилась Эсси, к моему великому разочарованию, совершенно одетая.
   Эсси прекрасная женщина, и одна из радостей брака с ней состоит в том, что каждый год она выглядит лучше, чем в предыдущий.
   Эсси обняла меня, и мы вместе пошли в столовую. Она посмотрела мне в лицо и спросила:
   - Что случилось, Робин?
   - Ничего особенного, дорогая, - ответил я. - Только я планировал пригласить тебя в душ сразу после ленча.
   - Ты старый сексуальный маньяк и вдобавок козел, - сердито ответила она. - Почему мы не можем пойти в душ вечером, а после душа отправиться в постель?
   - Вечером я должен быть в Вашингтоне. А ты завтра утром в Таксоне на твоей конференции. И уик-энд у меня будет занят медицинским осмотром. Впрочем, это не имеет значения.
   Эсси села за стол.
   - К тому же ты жалкий лжец, - сказала она. - Ешь быстрее, старик. В конце концов нельзя только и делать, что принимать душ.
   - Эсси, ты очень разумная женщина, - задушевно проговорил я. - Это одно из лучших твоих достоинств.
   Квартальный отчет пищевых шахт еще до завтрака ждал меня на столе кабинета в Вашингтоне. Дела обстояли еще хуже, чем я предполагал - по крайней мере два миллиона долларов сгорели под холмами Вайоминга, и ежедневно продолжали сгорать по пятьдесят тысяч. И так будет, пока не погасят пожар. Если пожарным вообще удастся с ним справиться. Это не означает, конечно, что у меня сверхсерьезные неприятности. Просто некоторая часть легко достававшихся кредитов теперь будет доставаться менее легко. И не только я знал об этом. К тому времени, как я явился на сенатские слушания, весь Вашингтон уже обсуждал мои финансовые потери.
   Я быстро принес присягу и дал показания. Когда я закончил, сенатор Прагглер объявил перерыв и отвел меня в сторону.
   - Не могу вас понять, Робин, - сказал он. - Разве пожар не изменил ваши планы?
   - Нет. Мы ведь говорим о долговременных планах. Он покачал головой:
   - Удивительно. Человек, владеющий значительной частью пищевых шахт, требует повышения налогов на них! Я считаю, что это не имеет смысла.
   Я снова принялся объяснять ему, что в целом пищевые шахты вполне способны потратить, скажем, десять процентов своих доходов на восстановление Скалистых гор, после того как весь сланец будет извлечен. Но никакая компания в отдельности не может позволить себе это сделать. Если этим буду заниматься только я, то меня ожидает потеря позиции в конкуренции, и тогда меня быстро разорят.
   - Так что, если поправка пройдет, Тим, - продолжал я, - мы все вынуждены будем заниматься реставрацией Скалистых гор. Цена на пищу, конечно, поднимется, но ненамного. Мои специалисты говорят, что не больше, чем на восемь-девять долларов в год на человека. А местность станет почти неиспорченной!
   Он рассмеялся.
   - Вы странный человек, Робин. Со всей вашей благотворительностью, не говоря уже об этих штуках... - Прагглер кивком указал на мои браслеты: три браслета на руке означали три вылета с Врат - сколько я при этом испытал страха, будучи старателем! - Почему вы не пытаетесь баллотироваться в сенат?
   - Не желаю, Тим. К тому же, баллотируясь от Нью-Йорка, я стану соперником - вашим или Шейлы, а я этого не хочу. Я слишком много времени провожу на Гавайях, и у меня нет никакого желания переселяться в Вайоминг.
   Прагглер похлопал меня по плечу.
   - Ну хорошо, - с наигранной обреченностью проговорил он. - Я постараюсь провести эту вашу поправку, хотя бог знает, какие уловки используют ваши конкуренты, чтобы не допустить этого.
   Расставшись с Прагглером, я вернулся в отель. Эсси находилась на пути к Таксону, и у меня не было особой необходимости спешно возвращаться в Нью-Йорк. Поэтому я решил остаток дня провести в Вашингтоне. Позже оказалось, что мое решение было неправильным, но тогда я еще этого не знал; Я размышлял о том, нравится мне или нет, когда меня называют "филантропом". Мой старый психоаналитик когда-то здорово помог мне - я научился не возражать, если меня за что-то заслуженно хвалят, но здесь был другой случай. В этом деле я действовал ради себя. Поправка о восстановлении местности мне ничего не будет стоить: как я уже объяснил, все расходы покроет повышение цен на пищу. Деньги, которые я трачу на космические исследования, должны принести прибыль и, вероятно, принесут. Впрочем, все равно я буду тратить деньги только там, где их получил. К тому же у меня есть незаконченное дело. Где-то там.
   Я сидел в своем номере на сорок пятом этаже, смотрел на Капитолий с монументом и думал: живо ли еще мое незавершенное дело? Я надеялся, что она жива. Даже если ненавидит меня за это.
   Мысль об оставленных делах заставила меня вспомнить об Эсси, которая уже должна была прибыть в Таксон, и я почувствовал легкое беспокойство. Приближался очередной приступ стотридцатидневной лихорадки. Я об этом как-то не подумал. Мне не нравилось, что Эсси от меня в тысячах километров, особенно если приступ будет тяжелым. Я не ревнив, но с каждым разом приступы становятся все более и более эротическими и оргиастическими. И мне хотелось, чтобы Эсси была эротической и оргиастической рядом со мной.
   А почему бы и нет? Я вызвал Харриет и приказал ей заказать мне место на дневной рейс в Таксон. Дела можно вести и оттуда, хотя это и не так удобно. Затем я вернулся к событиям на фабрике.
   Вначале Альберт. Он сообщил, что никаких особенных изменений на Пищевой фабрике не произошло, только у мальчика сильный насморк.
   - Мы предложили группе Хертер-Холл применить обычные антибиотики и иммунодепрессанты, - сказал он мне. - Но, конечно, инструкцию они получат только через несколько недель.
   - Насколько это серьезно?
   Альберт нахмурился, попыхтел трубкой и выпустил несколько сизых клубов дыма.
   - Вэн никогда не подвергался воздействию вирусов и бактерий, - ответил он, - поэтому ничего определенного сказать не могу. Но надеюсь, ничего серьезного нет. Во всяком случае, экспедиция Хертер-Холл располагает самым современным медицинским оборудованием, чтобы справиться с большинством болезней.
   - Что-нибудь новое о нем известно?
   - Новостей достаточно, но ничего такого, что изменило бы мои прежние оценки, Робин. - Пуф, пуф, пуф. - Мать его была испанкой, отец американцем, оба старатели с Врат. Так по крайней мере кажется. Таковы же и многие личности, которых он называет "Мертвецами", хотя окончательно это пока неясно.
   - Альберт, - сказал я, - просмотри все данные о полетах с Врат за последние десять лет. Может, там отыщется не вернувшийся корабль с испанкой и американцем.
   - Конечно, Боб. - Когда-нибудь я прикажу ему перейти к более энергичному словарю, но он и так действует хорошо. Почти немедленно Альберт ответил: - Такого рейса Не зафиксировано. Но есть рейс, в котором находилась бе-Ременная испанка. Корабль не вернулся. Показать изображения?
   - Будь добр, Альберт, - ответил я, но он не запрограммирован понимать такие чисто человеческие вещи, как ирония или сарказм.
   Изображения мало что дали. Женщина оказалась незнакомой - она улетела к Вратам до меня. Выжила в полете на пятиместном корабле, в нем погибли ее муж и еще три члена экипажа. После этого она улетела на одноместном. И с тех пор о ней ничего не было известно. Кстати сказать, полет был простой: вылететь и посмотреть, что получится. Похоже, единственное, что получилось, - это ребенок, который родился и вырос в неизвестном месте.
   - Но это не объясняет, кто отец Вэна, - сказал я.
   - Да, возможно, он из другой экспедиции. Если мы предполагаем, что Мертвецы - это не вернувшиеся старатели, их должно быть немало.
   -' Ты полагаешь, что Мертвецы - настоящие старатели? - удивился я.
   - Конечно, Робин.
   - Но каким образом? Их мозг сохранен?
   - Сомневаюсь, Робин, - снова зажигая трубку, задумчиво ответил Альберт. - Данных недостаточно, но я бы сказал, что сохранено лишь ноль целых одна десятая от первоначального объема мозга.
   - А что остальные девять десятых?
   - Возможно, три десятые - это запись памяти на химическом уровне. Хотя вероятность не очень высока. Но все же самая высокая из всех имеющихся. Сознательная передача - допустим, они наговаривали свои воспоминания на ленту, - почти ничтожная вероятность. Высший предел - одна тысячная. Прямая умственная связь - в определенном смысле ее можно назвать телепатией вероятность примерно того же уровня. Неизвестные средства - пять десятых. Конечно, Робин, - торопливо добавил он, - вы понимаете, что эти оценки сделаны при недостатке данных и отсутствии правдоподобной гипотезы?
   - Наверное, тебе было бы легче определить, если бы ты поговорил непосредственно с Мертвецами.
   - Конечно, Боб. И я собираюсь затребовать такую связь через бортовой компьютер группы Хертер-Холл. Но для этого потребуется тщательное предварительное программирование. Там не очень хороший компьютер, Робин. Он немного помолчал, а затем, будто вспомнив, продолжил: - Да, Робин. Есть одно интересное обстоятельство.
   - Какое? - заинтересовался я.
   - Как вы знаете, на Пищевой фабрике, когда она была открыта, находилось несколько различных кораблей. Фабрика с тех пор находится под постоянным наблюдением, количество кораблей остается прежним, не считая корабля Хертеров-Холлов и того, на котором два дня назад прибыл Вэн. Но у меня нет уверенности, что это те же самые корабли.
   -Что?
   - Это всего лишь предположение, Робин, - поспешил пояснить он. Корабли хичи абсолютно одинаковы. Но детальный анализ фотографий свидетельствует, что местоположение одного из них относительно других кораблей изменилось. У большого. А может, у всех трех больших. Как будто остававшиеся корабли улетели, а их место заняли новые.
   У меня по спине пробежал неприятный холодок.
   - Альберт, - с трудом проговорил я, - ты понимаешь, что это для меня значит?
   - Конечно, Робин, - серьезно ответил он, - это означает, что Пищевая фабрика по-прежнему действует. Она превращает газ кометы в СНОN-пищу. И куда-то ее отправляет.
   Я с трудом проглотил слюну, а Альберт продолжал говорить:
   - К тому же окрестности полны ионизированным излучением. Вынужден признать, что не знаю его источника.
   - Это опасно для Хертеров-Холлов?
   - Нет, Робин, я бы этого не сказал. Не больше, скажем, чем для вас пьезовидение. Это не опасно, просто меня интересует его источник.
   - Нельзя ли попросить Хертеров-Холлов проверить? - сказал я.
   - Конечно, Робин. Я уже запросил. Но пройдет целых пятьдесят дней, прежде чем мы получим ответ.
   Я отключил Альберта и откинулся в кресле, размышляя о хичи и их странных обычаях...
   И тут меня словно ударило.
   Мое кресло очень удобно и устойчиво, но на этот раз я чуть не выпал из него. Меня мгновенно охватила боль. Но не просто привычная тупая или острая боль: у меня вдруг закружилась голова, я утратил ориентировку, и даже начались галлюцинации. Казалось, голова вот-вот взорвется, легкие жгло огнем. Я никогда не чувствовал себя так паршиво, умственно и физически, и в то же время у меня возникали фантастические сексуальные видения.
   Я попытался встать и не смог. Лежа в кресле, я как вытащенная из воды рыба разевал рот и беспомощно барахтался.
   - Харриет! - прохрипел я. - Врача!
   Ей потребовалось целых три секунды для ответа, и при этом ее изображение колебалось еще хуже, чем у Мортона.
   - Мистер Броудхед, - встревожено проговорила она, - я не несу ответственности за качество связи, но все линии забиты. Я... я... я... Повторялось не только слово, все изображение напоминало петлю в видеозаписи, когда картинка по кругу возвращается снова и снова.
   Я упал на пол, и последней моей сознательной мыслью было: "Это лихорадка".
   Она повторилась. И хуже, чем когда-либо раньше. Я боялся, что не переживу этого приступа. Но мне было так плохо, так больно и страшно, что я совсем не был уверен, хочу ли пережить.
   5. Джанин
   Разница между десятью и четырнадцатью годами огромна. За три с половиной года, в течение которых корабль под давлением фотонов летел к облаку Оорта, Джанин перестала быть тем беспечным ребенком, каким была до начала экспедиции. Она достигла того состояния взросления, когда молодой человек начинает понимать, что ему еще только предстоит вырасти. Но Джанин не торопилась становиться взрослой. Она просто делала это. Ежедневно. Постоянно. При помощи средств, которые у нее были.
   В тот день, когда Джанин встретила Вэна, она ничего особенного не искала. Просто хотела побыть одной. Не только из-за личных причин. И не потому, вернее, не только потому, что устала от своей семьи. Она хотела чего-то своего, собственного, опыта, который бы она ни с кем не делила, чтобы в ее оценки не вмешивались постоянно присутствующие взрослые. Джанин желала посмотреть, потрогать, вдохнуть необычность фабрики, и собиралась сделать это в одиночестве.
   Поэтому она наобум шла по коридорам, время от времени отпивая из бутылки кофе. Вернее, тот загадочный напиток, который Джанин считала кофе. Эту привычку Джанин переняла у отца, хотя если бы ее спросили, она бы заявила, что никому не подражает.
   Все ее чувства были предельно обострены. Пищевая Фабрика была самым удивительным, самым возбуждающим и самым пугающим происшествием в ее короткой жизни. Появление фабрики в жизни Джанин казалось ей событием куда более значительным, чем отлет с Земли - тогда она была еще ребенком. Более многообещающим, чем испачканные простыни, которые свидетельствовали о том, что она стала женщиной. Фабрика заслонила собой всю ее предыдущую жизнь и теперь путано и непонятно рисовала контуры будущего. Даже голые стены коридоров действовали на Джанин возбуждающе - ведь они были из металла хичи, им миллион лет, но они по-прежнему светились неярким голубым светом. "Какими были те люди, которые построили это чудо техники?"
   Джанин перепархивала из помещения в помещение, касаясь пола только кончиками пальцев. В этом большом зале стены покрыты полками из материала, похожего на резину. "Что на них когда-то лежало?" А в этом - большая усеченная сфера, верх и низ ее срезаны, внешне похоже на зеркальный хром. Она странно шероховата на ощупь, и для чего сфера предназначалась непонятно.
   О назначении некоторых предметов Джанин догадывалась. Штука, напоминающая стол, несомненно, столом и была. Высокий ободок по краю препятствует падению предметов со стола в слабом тяготении фабрики. Еще несколько загадочных предметов опознала Вера. Она сравнивала их с информацией об артефактах хичи, накопленной большими компьютерными банками данных на Земле. Небольшие углубления в стенах, заплетенные зеленой паутиной, считались приспособлениями для сна. Но кто знает, права ли туповатая Вера? Да это и не важно. Сами по себе неимоверно древние предметы вызывают священный трепет. И пространство вокруг них - тоже. Даже возможность заблудиться в лабиринте коридоров казалась чем-то вроде подарка судьбы. Потому что до прибытия на Пищевую фабрику у Джанин никогда в жизни не было возможности заблудиться. Мысль об этом доставляла ей страшноватое удовольствие. Особенно потому, что взрослая часть ее четырнадцатилетнего мозга все время сознавала, что Пищевая фабрика просто недостаточно велика, чтобы заблудиться в ней основательно.
   Так что страх был вполне безопасным. Или казался таким. Пока Джанин не попала в ловушку, где ее поджидало нечто неизвестное: хичи? кровожадное чудовище? спятивший космический робинзон с ножом? Это что-то двигалось к ней.
   Оказалось, ничего подобного, это был Вэн. Конечно, в тот момент она не знала его имени. "Не подходи ближе!" - завопила Джанин. Сердце билось чуть ли не во рту, радио она держала в руке, руки прижимала к только что сформировавшейся груди. Но он не стал подходить. Вэн остановился. Он смотрел на нее, выпучив глаза, раскрыв рот, чуть не высунув язык. Высокий, тощий. Лицо треугольное, с длинным крючковатым носом. Одет он был во что-то похожее на короткую юбку и рубашку, и то и другое ужасно грязное. Пахло от него мужчиной. Вэн по-звериному принюхивался и почему-то дрожал. Но самое главное, он был молод. Ненамного старше самой Джанин. Это был единственный человек примерно ее возраста, какого она встретила впервые за долгие годы.
   И тут он опустился на колени и начал проделывать то, чего Джанин никогда не видела. Она смотрела во все глаза: постанывая, хихикая, испытывая одновременно шок, облегчение, интерес и истерию. Но шок не от того, что он делал, а от самой встречи с мальчиком. В своих снах Джанин видела многое, но никогда такое.
   В следующие несколько дней Джанин с трудом переносила, если Вэн исчезал из ее поля зрения. Она вдруг почувствовала себя его матерью, товарищем по играм, учителем, женой. "Нет, Вэн! Пей помедленнее - горячо!" "Вэн, неужели ты был здесь совсем один с трех лет?" "У тебя очень красивые глаза, Вэн".
   Джанин не обращала внимания на то, что он недостаточно воспитан, чтобы ответить ей таким же комплиментом - мол, у нее тоже прекрасные глаза. Она точно знала, что все части ее тела восхищают его.
   Остальные, конечно, видели это, но Джанин было все равно. Его остроглазого обостренного восхищения хватало на всех.
   Вэн спал даже меньше ее. Вначале это радовало Джанин, потому что так ей можно было проводить с ним больше времени. Но потом она заметила, что он стал выдыхаться. И даже заболел. Когда Вэн начал сильно потеть и дрожать в комнате, где стояла кушетка с голубоватым металлическим покровом, она первая закричала: "Ларви! Мне кажется, он болен!" Когда же он направился к этому странному ложу и едва не упал, она подхватила его, протянула руку, чтобы коснуться лба и проверить температуру. Закрывающийся кокон кушетки чуть не отхватил ей руку и нанес глубокий порез от пальцев до запястья. "Пол, отскакивая от кушетки, крикнула Джанин, - мы должны..."
   И тут их всех настигло стотридцатидневное безумие. Самый тяжелый приступ за все время. Отличный от всех предыдущих. В промежутке между двумя ударами сердца Джанин заболела.
   Она никогда раньше не болела. Изредка сажала синяк или ногу сводило судорога, еще реже - подхватывала легкий насморк. В общем, ничего серьезного. Почти всю жизнь Джанин находилась под Полным медицинским контролем, и заболеть она просто не могла. Поэтому Джанин не понимала, что с ней происходит. Все тело ее терзала боль и била лихорадка. Она бредила, ей виделись какие-то чудовищные обнаженные фигуры. В некоторых Джанин узнавала окарикатуренные изображения членов своей семьи. Остальные были ей незнакомы и просто приводили девочку в ужас. Джанин даже наблюдала себя, с огромными грудями и необыкновенно толстенными бедрами. Вид был отвратительным, но это была она. Ко всему прочему, в животе Джанин как будто что-то горело, и она постоянно испытывала непреодолимое желание толкать и толкать во все эти воображаемые и невоображаемые углубления своих фантазий то, чего у нее нет. Но в то же время девочка ничего не понимала. Все было предельно неясно.
   Боль и приступы безумия накатывались волнами. Между ними, на секунду или две, перед Джанин вдруг открывалась картина реальности. Она снова видела ровный голубой свет стен. Рядом с ней скорчилась на полу Ларви. Она смотрит перед собой невидящими безумными глазами и всхлипывает. Отец лежит рядом в коридоре - его рвет. Под хромовым голубым покрытием кушетки, в этом коконе бьется и что-то бормочет Вэн. Не разум и не воля заставляли Джанин все время пытаться открыть кокон, и на сотый или тысячный раз ей это удалось - она наконец стащила с кушетки хнычущего и дрожащего Вэна.
   Галлюцинации мгновенно прекратились. Но боль, тошнота и ужас еще какое-то время давали о себе знать, а затем тоже исчезли. Все дрожали и шатались, все, кроме мальчика, который был без сознания и дышал тяжело и хрипло. Это привело Джанин в ужас.
   - Помоги, Ларви! - закричала она. - Он умирает! Старшая сестра Джанин быстро подскочила к Вэну и прощупала у него пульс. Периодически она трясла головой, чтобы прояснить ее, и всматривалась в глаза мальчика.
   - Обезвоживание, - проговорила она. - Высокая температура. Пошли. Ларви попыталась поднять Вэна. - Нужно отнести его на корабль. Ему нужна соль, антибиотики, жаропонижающее, может быть, гамма-глобулин...
   Им потребовалось почти двадцать минут, чтобы дотащить Вэна до корабля, и Джанин с ужасом подумала, что он в любую минуту может умереть. Последние сто метров мальчика несли втроем. Ларви убежала вперед, и к тому времени, как Пол и Джанин втащили Вэна в люк, она раскрыла медицинскую сумку и принялась отдавать приказы:
   - Положите его. Пусть проглотит это. Возьмите образец крови и проверьте на вирусы и антитела. Срочное сообщение на базу, нам нужно медицинское руководство... если, конечно, он доживет до ответа!