Александр Лазаревич Полещук
Эффект бешеного Солнца
Памяти Кирилла Константиновича Андреева
Бомбардировщик класса «Пи-175» выходил на посадку.
Все шло как обычно. Пилот уменьшил стреловидность крыльев, и самолет скользил над пальмами, теряя высоту.
— Шасси! — закричал в микрофон наблюдатель. — Он не выпустил шасси!
Командующий воздушным соединением кинулся к открытой двери. Увиденное заставило его оцепенеть от ужаса; самолет, заходивший на посадку, был с полным бомбовым грузом.
— Шасси! — голос наблюдателя в динамике звучал хрипло. — Пилот девятой «бис», вы забыли выпустить шасси! Шасси, вы слышите?!
Те, кто видел момент первого соприкосновения бомбардировщика с посадочной полосой, никогда не забудут этого зрелища. Аэродром содрогнулся, и в то же мгновение самолет был уже высоко в воздухе; последовал еще удар, еще…
Аэродром ожил. Завыли сирены, и аварийные машины устремились к бетонной дорожке. Из ангара выскочил какой-то человэ." с топором в руке, и догнав пожарную машину, ловко вскочил на подножку. И тут раздался первый взрыв.
Генерал находился метрах в ста от самолета, когда увидел, что пламя уже сбито. Человек из ангара бил своим топором по плексигласу фонаря… Еще мгновение, и пилот выбрался наружу. Он был совершенно невредим и, по-видимому, в полном сознании. Вот он спрыгнул с дымящейся машины и шагнул к человеку с топором. Тот всхлипнул и, отбросив топор в сторону, обнял его разбитыми в кровь руками. Генерал повернулся и побрел к своей автомашине. Штабной офицер догнал его, забежал вперед и, поймав его взгляд, вопросительно поднял брови.
— Вы видели бомбы? — спросил генерал.
— Это потрясающе! Корпуса срезаны как ножом… Даже начинка видна… Пилота приведите ко мне… И того парня с топором. Кстати, кто он?
— Уиффлер, техник из седьмого отряда.
— Как это вышло? — спросил генерал.
Пилот стоял перед ним, широко расставив ноги. Из-за его плеча выглядывал техник с забинтованной головой.
— Я вас спрашиваю, как это вышло? — еще раз повторил генерал. — Вы просто забыли выпустить шасси?
— Просто забыл, генерал, — сказал пилот, не опуская глаз.
— Вы будете освидетельствованы, и дай бог, чтобы вас признали невменяемым.
Пилот засмеялся. Ом стоял, все так же расставив ноги, и, широко раскрыв рот, смеялся в лицо генералу.
— Довольно! — попытался оборвать его смех генерал. — Как только вернется ваша эскадрилья, вас будут судить…
Пилот шагнул к столу и четко, будто рапортуя, сказал:
— Эскадрилья уже вернулась, генерал. Это я — эскадрилья. Я один… Вы до сих пор не поняли? Солнце сошло с ума, генерал, понимаете? На моих глазах — все! Все сразу! Я шел замыкающим, это меня и спасло… Это было не пламя, это был свет. Эскадрильи больше не существует.
Он повернулся спиной к генералу и, коснувшись забинтованной щеки Уяффлера, тихо сказал: «Пойдем…».
Это был старый, очень старый человек. Обезобразившие его лицо шрамы — пять глубоких белесых борозд — постарели вместе с ним.
Генерал пододвинул к нему одну из фотографий.
— Мне посоветовали обратиться к вам. Это самолеты… Вы понимаете?
— Лицо… — сказал вдруг человек со шрамами и близоруко наклонился над фотографиями.
— Да, лицо… Я надеюсь, что вы возьмете это дело на себя. Пилоты отказываются выполнять свои обязанности. Стоимость самолетовылета подскочила вдесятеро.
— Лицо… — вновь повторил его собеседник.
— И это пятно на лбу. Вы обратили внимание? Это не дефект съемки. Темное пятно повторено на всех кадрах.
— Я промахнулся! Старик тогда крикнул, и у меня дрогнула рука… — Последнюю фразу человек со шрамами сказал на незнакомом генералу языке.
— Не понимаю, — сказал генерал. — Вы берете этот случай на себя?..
— Беру, — ответил его собеседник и одним движением руки смел фотографии в ящик стола. — Так как сказал ваш пилот? «Солнце сошло с ума?» — Эффект бешеного Солнца, — вот вам, генерал, и наименование операции. Но все пополам, генерал…
Все шло как обычно. Пилот уменьшил стреловидность крыльев, и самолет скользил над пальмами, теряя высоту.
— Шасси! — закричал в микрофон наблюдатель. — Он не выпустил шасси!
Командующий воздушным соединением кинулся к открытой двери. Увиденное заставило его оцепенеть от ужаса; самолет, заходивший на посадку, был с полным бомбовым грузом.
— Шасси! — голос наблюдателя в динамике звучал хрипло. — Пилот девятой «бис», вы забыли выпустить шасси! Шасси, вы слышите?!
Те, кто видел момент первого соприкосновения бомбардировщика с посадочной полосой, никогда не забудут этого зрелища. Аэродром содрогнулся, и в то же мгновение самолет был уже высоко в воздухе; последовал еще удар, еще…
Аэродром ожил. Завыли сирены, и аварийные машины устремились к бетонной дорожке. Из ангара выскочил какой-то человэ." с топором в руке, и догнав пожарную машину, ловко вскочил на подножку. И тут раздался первый взрыв.
Генерал находился метрах в ста от самолета, когда увидел, что пламя уже сбито. Человек из ангара бил своим топором по плексигласу фонаря… Еще мгновение, и пилот выбрался наружу. Он был совершенно невредим и, по-видимому, в полном сознании. Вот он спрыгнул с дымящейся машины и шагнул к человеку с топором. Тот всхлипнул и, отбросив топор в сторону, обнял его разбитыми в кровь руками. Генерал повернулся и побрел к своей автомашине. Штабной офицер догнал его, забежал вперед и, поймав его взгляд, вопросительно поднял брови.
— Вы видели бомбы? — спросил генерал.
— Это потрясающе! Корпуса срезаны как ножом… Даже начинка видна… Пилота приведите ко мне… И того парня с топором. Кстати, кто он?
— Уиффлер, техник из седьмого отряда.
— Как это вышло? — спросил генерал.
Пилот стоял перед ним, широко расставив ноги. Из-за его плеча выглядывал техник с забинтованной головой.
— Я вас спрашиваю, как это вышло? — еще раз повторил генерал. — Вы просто забыли выпустить шасси?
— Просто забыл, генерал, — сказал пилот, не опуская глаз.
— Вы будете освидетельствованы, и дай бог, чтобы вас признали невменяемым.
Пилот засмеялся. Ом стоял, все так же расставив ноги, и, широко раскрыв рот, смеялся в лицо генералу.
— Довольно! — попытался оборвать его смех генерал. — Как только вернется ваша эскадрилья, вас будут судить…
Пилот шагнул к столу и четко, будто рапортуя, сказал:
— Эскадрилья уже вернулась, генерал. Это я — эскадрилья. Я один… Вы до сих пор не поняли? Солнце сошло с ума, генерал, понимаете? На моих глазах — все! Все сразу! Я шел замыкающим, это меня и спасло… Это было не пламя, это был свет. Эскадрильи больше не существует.
Он повернулся спиной к генералу и, коснувшись забинтованной щеки Уяффлера, тихо сказал: «Пойдем…».
Это был старый, очень старый человек. Обезобразившие его лицо шрамы — пять глубоких белесых борозд — постарели вместе с ним.
Генерал пододвинул к нему одну из фотографий.
— Мне посоветовали обратиться к вам. Это самолеты… Вы понимаете?
— Лицо… — сказал вдруг человек со шрамами и близоруко наклонился над фотографиями.
— Да, лицо… Я надеюсь, что вы возьмете это дело на себя. Пилоты отказываются выполнять свои обязанности. Стоимость самолетовылета подскочила вдесятеро.
— Лицо… — вновь повторил его собеседник.
— И это пятно на лбу. Вы обратили внимание? Это не дефект съемки. Темное пятно повторено на всех кадрах.
— Я промахнулся! Старик тогда крикнул, и у меня дрогнула рука… — Последнюю фразу человек со шрамами сказал на незнакомом генералу языке.
— Не понимаю, — сказал генерал. — Вы берете этот случай на себя?..
— Беру, — ответил его собеседник и одним движением руки смел фотографии в ящик стола. — Так как сказал ваш пилот? «Солнце сошло с ума?» — Эффект бешеного Солнца, — вот вам, генерал, и наименование операции. Но все пополам, генерал…
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Вот уже вторую неделю стоял в этом экзотическом порту советский сухогруз «Степняк-Кравчымский». Держали наполадки в судовом оборудовании. В пароходстве, поверив великолепным характеристикам, рекомендовали на сухогруз, в качестве радиста научного работника, автора многих исследований в области электроники, которого вдруг, видите ли, «позвало» море. И сейчас капитин ожидал появления этого «академика», как его скрестили матросы, с ворохом претензий. А вот и он, ну, конечно, с блокнотом под мышкой и с дымящейся матросской трубкой в зубах.
— Капитан, — закричал «академик», карабкаясь по трапу. — Я, кажется, нашел, черт возьми!
Капитан грустно улыбнулся: каждое утро начиналось с объявления очередной находки в области теории устойчивости колебательных систем, а вчера, кажется, «академик» открыл принципиально новый способ представления фазового пространства.
— Вы понимаете, — заговорил «академик», быстро перелистывая блокнот, — на основании только одного вида нарушений на экране я сделал с виду очень простые, но логически тончайшие предположения о граничных условиях возбуждения жестких колебаний… Черт, опять эта проклятая трубка. — «Академик» попытался зажечь спичку о подошву своего башмака, но попытка окончилась полной неудачей: стоя на одной ноге, «академик» поскользнулся и, падая, выпустил из рук блокнот. Бесценное собрание высоконаучных выводов очутилось за бортом и после секундного колебания отправилось в темно-бурую глубин залива. Капитан не без злорадства заметил:
— Это символично… На этот раз вы возьмете в руки паяльник и приступите… Э, да вам повезло!
С легкой лодчонки, крутившейся вокруг корабля с самого утра, соскользнуло чье-то гибкое тело. Капитан наклонился и ясно увидел стремительное движение уходящего в глубину пловца. Вскоре тот вынырнул и поплыл к своей лодке, на корме которой сидел его товарищ, завернутый по плечи в какое-то синее одеяло, наряд в этих широтах не такой уж редкий.
— Эй, кэптен! — закричал ныряльщик, размахивая мокрым блокнотом.
Лодка подошла к трапу, но, к удивлению капитана, на борт поднялся не ныряльщик, а человек в синем.
— Капитан, — крикнул боцман. — Он не отдает бумагу, только говорит, капитану отдам.
Капитан спустился вниз.
— Говорите по-французски, по-английски? — быстро спросил человек в одеяле, прижимая к груди мокрый блокнот.
Настойчивость нежданного гостя нравилась капитану все меньше и меньше, а гость заговорил громко и настойчиво, но с такой быстротой, что капитан повернулся к мостику и крикнул:
— Французский знаете?
— Конечно, что за вопрос! — заторопился «академик», не сразу найдя выход на трап. — Я весь к вашим услугам, капитан.
Говоря эти слова, «академик», спускавшийся по трапу с чисто сухопутной грацией, поскользнулся и очутился на релубе несколько быстрее, чем ожидал. Капитан прояел гостя в салон и, оставив его наедине с «академиком», радостно перелистывавшим свой промокший блокнот, распорядился, чтобы кок приготовил кофе. Когда он вернулся, гость что-то оживленно говорил «академику».
— Вы знаете, капитан, этот человек рассказывает очень интересные вещи. Он, оказывается, вот уже три дня пытается найти предлог, чтобы попасть к вам. У него какое-то важное сообщение. Что-то очень-очень важное.
— Но почему он не обратился к нашему консулу? — спросил капитан. Спросите его, спросите.
— Я не мог, не имел права, — сказал человек в одеяле.
— А откуда вы? — спросил капитан. — Вы отлично говорите по-французски…
— Он объяснил, — сказал «академик». — Наш гость учился во Франции, он, кажется, даже бакалавр. — Гость кивнул. — Потом он вернулся к себе. Сейчас он солдат, вы понимаете?
— Не понимаю, — твердо сказал капитан, хотя уже догадался, откуда пришел гость.
— Я оттуда, — сказал гость и показал рукой на один из иллюминаторов по правому борту. Капитан непроизвольно «сориентировался»: там, куда показал худенькой рукой человек в одеяле, был северо-восток. И именно там шла сейчас затяжная война, стоившая многих и многих жертв. Значит, оттуда…
— Пришлось пересечь государственную границу, не так ли? — спросил капитан.
— Два раза, — уточнил охотно гость.
— Дорого бы я дал, чтобы получить полную уверенность в ваших словах, — откровенно сказал капитан. — Что-нибудь вроде документа не помешало бы.
— Пассепорт? — переспросил «академика» гость. — Но у нас нет официальных документов. На всякий случай мне дали вот это.
Гость развязал тонкими пальцами узел и освободился от одеяла. На нем была темная куртка, довольно потрепанная, но тщательно выглаженная. Откуда-то из-под воротника он достал тонкий листок рисовой бумаги, на котором было что-то написано, а сбоку приклеена его фотография. Капитан попытался прочесть написанное. Это ему удалось без особого труда: буквы — латинские, но буква "т" преобладала столь значительно над всеми остальными, что он не решился прочесть имя своего гостя вслух.
— Очень хорошая фотография, — сказал капитан. — И я всей душой хотел бы вам поверить, но осторожность, вы понимаете? Вас могли выследить. Вас могут задержать после того, как мы расстанемся. Это все чревато большими последствиями. Наконец, где гарантия, что эта прекрасная фотография выполнена не в разведывательном отделении с целью компрометации советского торгового флота? Смягчите при переводе, — вполголоса добавил он, не глядя на «академика», но гость уловил смысл слов капитана.
— Компрометр? — быстро спросил он.
— Не сердитесь, — сказал капитан. — Но я могу ожидать всего, даже того, что у вас в кармане спрятана граната.
— О, да! — улыбнувшись, сказал гость. — Граната. Конечно…
С этими словами гость достал из кармана куртки какой-то длинный цилиндр, снабженный на одном конце блестящей скобой, и бережно положил его на стол. «Академик» едва заметно откинул голову и быстро взглянул на капитана.
— Сейчас, сейчас, — сказал гость.
Он крепко прижал цилиндр к столу и точным движением рассоединил цилиндр на две части, протянув капитану пслую металлическую трубку. В правой руке у него осталась самая настоящая граната, которую гость спрятал в карман.
— Вот это я и хотел передать вам, — сказал он, показывая на цилиндр в руках капитана. — Он запаян, но я рекомендовал бы держать его в прохладном месте.
— А что в нем? — спросил «академик».
— Фотопленка. Только фотопленка, — быстро сояснкл гость. — Вы, вероятно, знаете, мы часто сбиваем самолеты. Из ружей, из пулеметов. — Гость двумя руками схватился за рукоятей воображлемого пулемета, и кисти его рук задрожали уверенно и часто. — Но у нас есть потолок. Три, четыре километра — высоты, не досягаамые для нашего оружия. Четырнадцатого ноября над нами пролетев самолет-разведчик. Мы не стреляли. Бесповезно, но он вдруг упал. В его передней части мы нашли оборудование для фотосьемки и в нем непроявленную пленку… При просмотре через проектор мы наблюдали странную картину… Мм не поняли ее, как ни старались. Но для нас многое стало ясным, — гость взволнованно закурил. — Налеты на нас в последнее время стали реже… Вы понимаете?
По утрам мы встречали самолеты вместе с солнцем. Да, вместе с восходом солнца. А теперь — теперь по-другому…
— Бслм я вас правильно понял, то самолеты не долетают?
— Да, они исчезают в пути… — Гость наклонился над столом и едва слышно сказал: — Они вспыхивают в воздухе… Но мы тут им при чем. Это происходит не над теми районами, которые мы контролируем. Остальное содержится в этой кассете.
— Капитан, — закричал «академик», карабкаясь по трапу. — Я, кажется, нашел, черт возьми!
Капитан грустно улыбнулся: каждое утро начиналось с объявления очередной находки в области теории устойчивости колебательных систем, а вчера, кажется, «академик» открыл принципиально новый способ представления фазового пространства.
— Вы понимаете, — заговорил «академик», быстро перелистывая блокнот, — на основании только одного вида нарушений на экране я сделал с виду очень простые, но логически тончайшие предположения о граничных условиях возбуждения жестких колебаний… Черт, опять эта проклятая трубка. — «Академик» попытался зажечь спичку о подошву своего башмака, но попытка окончилась полной неудачей: стоя на одной ноге, «академик» поскользнулся и, падая, выпустил из рук блокнот. Бесценное собрание высоконаучных выводов очутилось за бортом и после секундного колебания отправилось в темно-бурую глубин залива. Капитан не без злорадства заметил:
— Это символично… На этот раз вы возьмете в руки паяльник и приступите… Э, да вам повезло!
С легкой лодчонки, крутившейся вокруг корабля с самого утра, соскользнуло чье-то гибкое тело. Капитан наклонился и ясно увидел стремительное движение уходящего в глубину пловца. Вскоре тот вынырнул и поплыл к своей лодке, на корме которой сидел его товарищ, завернутый по плечи в какое-то синее одеяло, наряд в этих широтах не такой уж редкий.
— Эй, кэптен! — закричал ныряльщик, размахивая мокрым блокнотом.
Лодка подошла к трапу, но, к удивлению капитана, на борт поднялся не ныряльщик, а человек в синем.
— Капитан, — крикнул боцман. — Он не отдает бумагу, только говорит, капитану отдам.
Капитан спустился вниз.
— Говорите по-французски, по-английски? — быстро спросил человек в одеяле, прижимая к груди мокрый блокнот.
Настойчивость нежданного гостя нравилась капитану все меньше и меньше, а гость заговорил громко и настойчиво, но с такой быстротой, что капитан повернулся к мостику и крикнул:
— Французский знаете?
— Конечно, что за вопрос! — заторопился «академик», не сразу найдя выход на трап. — Я весь к вашим услугам, капитан.
Говоря эти слова, «академик», спускавшийся по трапу с чисто сухопутной грацией, поскользнулся и очутился на релубе несколько быстрее, чем ожидал. Капитан прояел гостя в салон и, оставив его наедине с «академиком», радостно перелистывавшим свой промокший блокнот, распорядился, чтобы кок приготовил кофе. Когда он вернулся, гость что-то оживленно говорил «академику».
— Вы знаете, капитан, этот человек рассказывает очень интересные вещи. Он, оказывается, вот уже три дня пытается найти предлог, чтобы попасть к вам. У него какое-то важное сообщение. Что-то очень-очень важное.
— Но почему он не обратился к нашему консулу? — спросил капитан. Спросите его, спросите.
— Я не мог, не имел права, — сказал человек в одеяле.
— А откуда вы? — спросил капитан. — Вы отлично говорите по-французски…
— Он объяснил, — сказал «академик». — Наш гость учился во Франции, он, кажется, даже бакалавр. — Гость кивнул. — Потом он вернулся к себе. Сейчас он солдат, вы понимаете?
— Не понимаю, — твердо сказал капитан, хотя уже догадался, откуда пришел гость.
— Я оттуда, — сказал гость и показал рукой на один из иллюминаторов по правому борту. Капитан непроизвольно «сориентировался»: там, куда показал худенькой рукой человек в одеяле, был северо-восток. И именно там шла сейчас затяжная война, стоившая многих и многих жертв. Значит, оттуда…
— Пришлось пересечь государственную границу, не так ли? — спросил капитан.
— Два раза, — уточнил охотно гость.
— Дорого бы я дал, чтобы получить полную уверенность в ваших словах, — откровенно сказал капитан. — Что-нибудь вроде документа не помешало бы.
— Пассепорт? — переспросил «академика» гость. — Но у нас нет официальных документов. На всякий случай мне дали вот это.
Гость развязал тонкими пальцами узел и освободился от одеяла. На нем была темная куртка, довольно потрепанная, но тщательно выглаженная. Откуда-то из-под воротника он достал тонкий листок рисовой бумаги, на котором было что-то написано, а сбоку приклеена его фотография. Капитан попытался прочесть написанное. Это ему удалось без особого труда: буквы — латинские, но буква "т" преобладала столь значительно над всеми остальными, что он не решился прочесть имя своего гостя вслух.
— Очень хорошая фотография, — сказал капитан. — И я всей душой хотел бы вам поверить, но осторожность, вы понимаете? Вас могли выследить. Вас могут задержать после того, как мы расстанемся. Это все чревато большими последствиями. Наконец, где гарантия, что эта прекрасная фотография выполнена не в разведывательном отделении с целью компрометации советского торгового флота? Смягчите при переводе, — вполголоса добавил он, не глядя на «академика», но гость уловил смысл слов капитана.
— Компрометр? — быстро спросил он.
— Не сердитесь, — сказал капитан. — Но я могу ожидать всего, даже того, что у вас в кармане спрятана граната.
— О, да! — улыбнувшись, сказал гость. — Граната. Конечно…
С этими словами гость достал из кармана куртки какой-то длинный цилиндр, снабженный на одном конце блестящей скобой, и бережно положил его на стол. «Академик» едва заметно откинул голову и быстро взглянул на капитана.
— Сейчас, сейчас, — сказал гость.
Он крепко прижал цилиндр к столу и точным движением рассоединил цилиндр на две части, протянув капитану пслую металлическую трубку. В правой руке у него осталась самая настоящая граната, которую гость спрятал в карман.
— Вот это я и хотел передать вам, — сказал он, показывая на цилиндр в руках капитана. — Он запаян, но я рекомендовал бы держать его в прохладном месте.
— А что в нем? — спросил «академик».
— Фотопленка. Только фотопленка, — быстро сояснкл гость. — Вы, вероятно, знаете, мы часто сбиваем самолеты. Из ружей, из пулеметов. — Гость двумя руками схватился за рукоятей воображлемого пулемета, и кисти его рук задрожали уверенно и часто. — Но у нас есть потолок. Три, четыре километра — высоты, не досягаамые для нашего оружия. Четырнадцатого ноября над нами пролетев самолет-разведчик. Мы не стреляли. Бесповезно, но он вдруг упал. В его передней части мы нашли оборудование для фотосьемки и в нем непроявленную пленку… При просмотре через проектор мы наблюдали странную картину… Мм не поняли ее, как ни старались. Но для нас многое стало ясным, — гость взволнованно закурил. — Налеты на нас в последнее время стали реже… Вы понимаете?
По утрам мы встречали самолеты вместе с солнцем. Да, вместе с восходом солнца. А теперь — теперь по-другому…
— Бслм я вас правильно понял, то самолеты не долетают?
— Да, они исчезают в пути… — Гость наклонился над столом и едва слышно сказал: — Они вспыхивают в воздухе… Но мы тут им при чем. Это происходит не над теми районами, которые мы контролируем. Остальное содержится в этой кассете.
ГЛАВА ВТОРАЯ
— Начинайте, — сказал голос, и утреннее небо далекой южной страны заполнило экран. Внизу оказался частокол гибких стволов пальм с сорванными листьями, решетчатые клешни радиолокаторов, сеть антенн над нмзенькммм строениями. И сразу же откуда-то снизу вылетела стрела реактивного бомбардировщика и исчезла вдали.
— ПИ-175, — определил вполголоса кто-то из сидящих в переднем ряду. — Маневренная машина…
— Вот еще один…
Теперь самолеты взлетали один за другим, а небо ушло кудато вниз. Исчезли локаторы, пальмы, здания, скользнула назад кромка берега, и океан дугой прочертил горизонт.
— Можно определить высоту, — сказал тот же человек, который назвал тип бомбардировщика. — Что-то вроде… Ого, как идет!
Самолет стремительно поднимался. Вот он пробился сквозь слой легкой облачности, и небо приобрело темно-синий оттенок. Теперь в поле зрения киноаппарата была вея эскадрилья.
— Он идет замыкающим? — голос сзади.
— Да, на расстоянии километров пяти, не больше.
— Снижаются…
— На горизонте материк!
— Резко сбавил скорость… Как ваше мнение?
— Да. Но что это?!
Желтый свет залил экран. Он был настолько ослепителен, что комната осветилась. Это длилось секунду, другую. Казалось, глаза успели привыкнуть к свету. Экран вдруг погас, но на нем звездами вспыхнули точки взрывов. И сразу же скользнули вниз — видимо, самолет, с которого велась съемка, стая набирать высоту. Другого объяснения не было: красный диск восходящего солнца появился в углу экрана. Вслед за ним — черта горизонта,
Все сидели молча.
— Мне показалось, — сказал тот же годос, который приказал начинать демонстрацию фильма. — Может быть, мне показалось…
— Да, действительно.
— Я вижу лицо.
— Да, да.
— А сейчас, как на негативе, стоит только закрыть глаза.
— Прокрутить бы еще раз.
— Нет, нужен фильтр. Темный фильтр,
— Попросите киномеханика.
Зажегся свет. В комнате человек семь, в форме и штатском. Тот, кто отдавал распоряжения, в штатском.
И вновь то же небо. Сквозь фияьтр оно кажется теперь вечерним. Стремительный взлет самолетов, вот одни, второй, третий… Быстрые призрачные тени. И, наконец, ослепительный свет,
— Остановите! — резко выкрикнул руководитель группы.
Изображение застыло. Во весь экран теперь возникло лицо человека, видимое во всех подробностях. Лицо улыбающегося скуластого человека, в его темных волосах застыли сияющие точки: вспыхнувшие самолеты эскадрильи.
— Еще кадр!.. Еще… Стоп!
Лицо на экране дрогнуло. Поползла вверх бровь. И вдруг на лбу, ближе к левому виску, появилось то ли отверстие, то ли пятно. Экран погас.
— Вы заметили пиджак? — спросил кто-то. Самым обыкновенный пиджак, надетый на голое тело.
— Нужно сделать фотографии с каждого кадра.
— Само собой.
— А точка на лбу?
— Может быть, дефект пленки?
— Зажгите свет, — приказал руководитель группы. — Совещание продолжим в моем кабинете.
На стекле, покрывавшем письменный стол, стоял знакомый уже нам оцинкованный цилиндр.
— Прочтите еще раз сопроводительную записку капитана корабля.
Тот, к кому была обращена просьба, достал из папки листок с густо напечатанным текстом.
…"Двадцатого января был вынужден принять на борт посетителя, который вручил мне, для дальнейшей передачи, кассету, содержащую, по его словам, документальный материал",читал человек с папкой. Когда он окончил, посыпались восклицания:
— Это началось в ноябре?
— Для нас тут нет ничего нового. Мы знали, что в ноябре была впервые сорвана атака двадцать седьмой эскадрильи.
— Но кто доставил пленку? Что за люди?
— Совершенно необъяснимая история!
— Во всяком случае, это не ракетное оружие…
— Не торопитесь с выводами.
— Показать бы все это Сизову!..
Руководитель группы взял в руки кассету.
— Ясно одно, — сказал он. — Изображение человека, появившееся в момент уничтожения эскадрильи агрессора, — вот главное содержание присланного нам фильма, вот чего мы не знали. Что же касается всей этой истории в целом, то объяснять необъяснимое — дело для нас привычное. Сейчас нам принесут отпечатанные фотографии. Это первый материал, с которым мы начнем работать. Случай из ряда вон выходящий, но мы знаем, на какой риск пошли те, кто решился доставить нам кассету с фильмом. И ответить на это мы можем только самым пристальным вниманием ко всему, что может помочь анализу событий…
Дверь бесшумно отворилась, и человек в черном халате молча пронес через весь кабинет кипу фотографий. Так же молча разложил их на письменном столе.
— Это все? — спросил руководитель группы.
— Нет, здесь только часть. Завтра выполним другим способом, будут более контрастные.
— Спасибо и на этом, — задумчиво сказал руководитель группы, просматривая фотографии. — А почему по краю каждого 'кадра идут надписи? — спросил он человека в халате.
— Дело знакомое, — ответил тот. — Это название операции, разумеется, кодовое… «Эс. Джи. Эм.» — видимо, первые буквы какой-то фразы или согласные какого-то слова, известного тем, кому сие ведать надлежит, а дальше номер кадра и еще какие-то номера…
— И все-таки надо показать Сизову, — сказал кто-то из присутствующих. — А вдруг?
Начальник архивного отдела Управления Сизов начал свою службу на одной из далеких погранзастав. Он уже готовился демобилизоваться и отбыть в родное село на Кубани, как неожиданно в нем открылся талант столь удивительный, что начальство предложило ему остаться на сверхсрочной,
Во время самодеятельного спектакля Сизов, раздав в зале подшефной средней школы с десяток томиков Гоголя, не глядя в текст, читал на память любую страницу, которую ему называли. Преподавательница литературы восторженно аплодировала Сизову, а начальник заставы посмеивался в усы, полагая, что тут не обошлось без радиопередачи из другой комнаты. Назавтра он вызвал к себе Сизова, чтобы особо поблагодарить за удачное выступление. К его удивлению, Сизов заявил, что никаких технических приспособлений не было и что он все сам помнит.
С этого дня в жизни Сизова наступила резкая перемена. Ему поручили надзор за безопасностью целого ряда особо важных пунктов. Со скучающим видом он стоял у выхода с перрона, и толпа приезжих текла мимо него нескончаемым потоком. Оперативная группа ограничивалась проверкой документов только у тех из приезжих, на кого незаметно указывал Сизов. Он безошибочно узнавал людей с нездоровым любопытством ко всякого рода объектам военного значения.
Нет ничего удивительного, что с самого начала работы с архивными материалами Сизов указал на целый ряд моментов, связывавших два или три, казалось бы, различных дела в одно. К описываемому нами времени он окончил юридический факультет, но к самостоятельной следовательской работе, так и не приступил: новое начальство нашло, что Сизов придает архивному отделу небывало действенный характер. День за днем, он лросматривал пыльные папки с делами, и каждая строчка, каждый документ запечатлевались в его необъятной памяти навсегда. Таков был человек, который на следующее утро принялся за просмотр уже известных нам фотографий.
— Мы, конечно, не ждем от вас помощи, — прямо сказал руководитель группы, — но так уж повелось, что без вашего веского слова и начинать непривычно.
— Не ждете помощи? — улыбнулся Сизов. — Почему? Не знаю, Откуда у вас эта фотография, но лицо на ней мне знакомо. Дело, правда, очень старое, архивное дело в полном смысле этого слова, я его просматривал пять лет назад.
— Вы не ошибаетесь?
— Нет. Это старое дело… Больше того, фотография прямо взята из того дела. Хотя… у меня нет полной уверенности. Будто бы фон другой? Но вы сами посмотрите.
Через полчаса Сизов принес папку, содержащую материалы двадцатилетней давности. Перебрав десяток фотографий, содержавшихся в деле, генерал натолкнулся на фотографию человека с простреленным виском. На обороте значилось: «Горбунов Афанасий Петрович». Это было то же лицо, только с закрытыми глазами. Сизов оказался прав: фон был другой, фотографии тут же были переданы для сравнения, и к вечеру пришел ответ экспертов, подтвердивший предположение.
Папка, принесенная Сизовым, оказалась только приложением к обширному делу в нескольких томах, часть из которых находилась вне стен Управления, и Сизов обещал доставить их к одиннадцати. В толстой папке было много фотоснимков.
Вот первая фотография, изображающая большую группу офицеров в мундирах царской армии. Подложка твердая, со старинным вензелем на обороте, поверх — писарской вязью — список офицеров. Ряд, место в ряду, воинское звание, фамилия. Двадцать один офицер. По-видимому, штаб. Руководитель группы расследования непроизвольно пересчитал лица на фотографии, их оказалось двадцать два. Пересчитал еще раз и опять получил то же число. В конверте из черной фотобумаги оказались снимки сгоревшей избы и обширного подвала, во всю длину которого протянулись крылья самолета устаревшей конструкции. И, наконец, целая серия судебно-медицинских фотографий, среди которых был и снимок человека с простреленной головой.
— Так кто же такой Горбунов? — вопросил руководитель на очередном совещании группы расследования. — Ничого достоверного, ничего…
— Живы ли участники дела? — спросил один из присутствующих. — Поговорить бы с кем-нибудь из них…
— Кому-то светит длительная командировка, — заметил второй.
— Верно, — согласился руководитель. — Вот вы, Козлов, и отправитесь. Если обнаружите хоть что-нибудь интересное, немедленно сообщите, и мы выедем всей группой. А пока я предлагаю составить полный список всех, кто принимал участие в этих событиях. — Он положил руку, на стопку дел. — Фамилию, характер участия и краткую характеристику. И вот еще что…
Напомнили мне эти листки Рубежанск первых послевоенных лет. Особенное было время, трудное время. Только-только отменили карточную систему, волна за волной прошла демобилизация миллионов вчерашних солдат из рядов Советской Армии, и люди страстно, именно страстно, восстанавливали и строили наш мир, нашу советскую жизнь. Но дело не только и не столько в построенных корпусах заводов и институтов. Дело не только в восстановлении материальной стороны мирной жизни. Что всего важней, — кто бы мог ожидать? — именно в те годы зародились и окрепли многие замечательные научные идеи, осуществленные в последующие годы с таким блеском нашими учеными, нашим народом. Мне дороги то время и те годы, как бы трудны они ни были… Может быть, еще и потому, что тогда я был несколько моложе, чем сейчас, — руководитель провел рукой по щетке седых волос.
И вдруг узнаем, что где-то в Рубежанске есть узелок, развязав который, мы, быть может, раскроем всю картину. Может быть, в одном из институтов Рубежанска разрешена какая-то грандиозная задача, причем исследователи сами не знают всех побочных результатов своей работы,
Я не хочу никому из вас навязывать своих догадок. Разбирайте тома, товарищи, и изучайте. Часа через два мы сведем все в таблицу, и станет ясно, кого и о чем расспрашивать.
— ПИ-175, — определил вполголоса кто-то из сидящих в переднем ряду. — Маневренная машина…
— Вот еще один…
Теперь самолеты взлетали один за другим, а небо ушло кудато вниз. Исчезли локаторы, пальмы, здания, скользнула назад кромка берега, и океан дугой прочертил горизонт.
— Можно определить высоту, — сказал тот же человек, который назвал тип бомбардировщика. — Что-то вроде… Ого, как идет!
Самолет стремительно поднимался. Вот он пробился сквозь слой легкой облачности, и небо приобрело темно-синий оттенок. Теперь в поле зрения киноаппарата была вея эскадрилья.
— Он идет замыкающим? — голос сзади.
— Да, на расстоянии километров пяти, не больше.
— Снижаются…
— На горизонте материк!
— Резко сбавил скорость… Как ваше мнение?
— Да. Но что это?!
Желтый свет залил экран. Он был настолько ослепителен, что комната осветилась. Это длилось секунду, другую. Казалось, глаза успели привыкнуть к свету. Экран вдруг погас, но на нем звездами вспыхнули точки взрывов. И сразу же скользнули вниз — видимо, самолет, с которого велась съемка, стая набирать высоту. Другого объяснения не было: красный диск восходящего солнца появился в углу экрана. Вслед за ним — черта горизонта,
Все сидели молча.
— Мне показалось, — сказал тот же годос, который приказал начинать демонстрацию фильма. — Может быть, мне показалось…
— Да, действительно.
— Я вижу лицо.
— Да, да.
— А сейчас, как на негативе, стоит только закрыть глаза.
— Прокрутить бы еще раз.
— Нет, нужен фильтр. Темный фильтр,
— Попросите киномеханика.
Зажегся свет. В комнате человек семь, в форме и штатском. Тот, кто отдавал распоряжения, в штатском.
И вновь то же небо. Сквозь фияьтр оно кажется теперь вечерним. Стремительный взлет самолетов, вот одни, второй, третий… Быстрые призрачные тени. И, наконец, ослепительный свет,
— Остановите! — резко выкрикнул руководитель группы.
Изображение застыло. Во весь экран теперь возникло лицо человека, видимое во всех подробностях. Лицо улыбающегося скуластого человека, в его темных волосах застыли сияющие точки: вспыхнувшие самолеты эскадрильи.
— Еще кадр!.. Еще… Стоп!
Лицо на экране дрогнуло. Поползла вверх бровь. И вдруг на лбу, ближе к левому виску, появилось то ли отверстие, то ли пятно. Экран погас.
— Вы заметили пиджак? — спросил кто-то. Самым обыкновенный пиджак, надетый на голое тело.
— Нужно сделать фотографии с каждого кадра.
— Само собой.
— А точка на лбу?
— Может быть, дефект пленки?
— Зажгите свет, — приказал руководитель группы. — Совещание продолжим в моем кабинете.
На стекле, покрывавшем письменный стол, стоял знакомый уже нам оцинкованный цилиндр.
— Прочтите еще раз сопроводительную записку капитана корабля.
Тот, к кому была обращена просьба, достал из папки листок с густо напечатанным текстом.
…"Двадцатого января был вынужден принять на борт посетителя, который вручил мне, для дальнейшей передачи, кассету, содержащую, по его словам, документальный материал",читал человек с папкой. Когда он окончил, посыпались восклицания:
— Это началось в ноябре?
— Для нас тут нет ничего нового. Мы знали, что в ноябре была впервые сорвана атака двадцать седьмой эскадрильи.
— Но кто доставил пленку? Что за люди?
— Совершенно необъяснимая история!
— Во всяком случае, это не ракетное оружие…
— Не торопитесь с выводами.
— Показать бы все это Сизову!..
Руководитель группы взял в руки кассету.
— Ясно одно, — сказал он. — Изображение человека, появившееся в момент уничтожения эскадрильи агрессора, — вот главное содержание присланного нам фильма, вот чего мы не знали. Что же касается всей этой истории в целом, то объяснять необъяснимое — дело для нас привычное. Сейчас нам принесут отпечатанные фотографии. Это первый материал, с которым мы начнем работать. Случай из ряда вон выходящий, но мы знаем, на какой риск пошли те, кто решился доставить нам кассету с фильмом. И ответить на это мы можем только самым пристальным вниманием ко всему, что может помочь анализу событий…
Дверь бесшумно отворилась, и человек в черном халате молча пронес через весь кабинет кипу фотографий. Так же молча разложил их на письменном столе.
— Это все? — спросил руководитель группы.
— Нет, здесь только часть. Завтра выполним другим способом, будут более контрастные.
— Спасибо и на этом, — задумчиво сказал руководитель группы, просматривая фотографии. — А почему по краю каждого 'кадра идут надписи? — спросил он человека в халате.
— Дело знакомое, — ответил тот. — Это название операции, разумеется, кодовое… «Эс. Джи. Эм.» — видимо, первые буквы какой-то фразы или согласные какого-то слова, известного тем, кому сие ведать надлежит, а дальше номер кадра и еще какие-то номера…
— И все-таки надо показать Сизову, — сказал кто-то из присутствующих. — А вдруг?
Начальник архивного отдела Управления Сизов начал свою службу на одной из далеких погранзастав. Он уже готовился демобилизоваться и отбыть в родное село на Кубани, как неожиданно в нем открылся талант столь удивительный, что начальство предложило ему остаться на сверхсрочной,
Во время самодеятельного спектакля Сизов, раздав в зале подшефной средней школы с десяток томиков Гоголя, не глядя в текст, читал на память любую страницу, которую ему называли. Преподавательница литературы восторженно аплодировала Сизову, а начальник заставы посмеивался в усы, полагая, что тут не обошлось без радиопередачи из другой комнаты. Назавтра он вызвал к себе Сизова, чтобы особо поблагодарить за удачное выступление. К его удивлению, Сизов заявил, что никаких технических приспособлений не было и что он все сам помнит.
С этого дня в жизни Сизова наступила резкая перемена. Ему поручили надзор за безопасностью целого ряда особо важных пунктов. Со скучающим видом он стоял у выхода с перрона, и толпа приезжих текла мимо него нескончаемым потоком. Оперативная группа ограничивалась проверкой документов только у тех из приезжих, на кого незаметно указывал Сизов. Он безошибочно узнавал людей с нездоровым любопытством ко всякого рода объектам военного значения.
Нет ничего удивительного, что с самого начала работы с архивными материалами Сизов указал на целый ряд моментов, связывавших два или три, казалось бы, различных дела в одно. К описываемому нами времени он окончил юридический факультет, но к самостоятельной следовательской работе, так и не приступил: новое начальство нашло, что Сизов придает архивному отделу небывало действенный характер. День за днем, он лросматривал пыльные папки с делами, и каждая строчка, каждый документ запечатлевались в его необъятной памяти навсегда. Таков был человек, который на следующее утро принялся за просмотр уже известных нам фотографий.
— Мы, конечно, не ждем от вас помощи, — прямо сказал руководитель группы, — но так уж повелось, что без вашего веского слова и начинать непривычно.
— Не ждете помощи? — улыбнулся Сизов. — Почему? Не знаю, Откуда у вас эта фотография, но лицо на ней мне знакомо. Дело, правда, очень старое, архивное дело в полном смысле этого слова, я его просматривал пять лет назад.
— Вы не ошибаетесь?
— Нет. Это старое дело… Больше того, фотография прямо взята из того дела. Хотя… у меня нет полной уверенности. Будто бы фон другой? Но вы сами посмотрите.
Через полчаса Сизов принес папку, содержащую материалы двадцатилетней давности. Перебрав десяток фотографий, содержавшихся в деле, генерал натолкнулся на фотографию человека с простреленным виском. На обороте значилось: «Горбунов Афанасий Петрович». Это было то же лицо, только с закрытыми глазами. Сизов оказался прав: фон был другой, фотографии тут же были переданы для сравнения, и к вечеру пришел ответ экспертов, подтвердивший предположение.
Папка, принесенная Сизовым, оказалась только приложением к обширному делу в нескольких томах, часть из которых находилась вне стен Управления, и Сизов обещал доставить их к одиннадцати. В толстой папке было много фотоснимков.
Вот первая фотография, изображающая большую группу офицеров в мундирах царской армии. Подложка твердая, со старинным вензелем на обороте, поверх — писарской вязью — список офицеров. Ряд, место в ряду, воинское звание, фамилия. Двадцать один офицер. По-видимому, штаб. Руководитель группы расследования непроизвольно пересчитал лица на фотографии, их оказалось двадцать два. Пересчитал еще раз и опять получил то же число. В конверте из черной фотобумаги оказались снимки сгоревшей избы и обширного подвала, во всю длину которого протянулись крылья самолета устаревшей конструкции. И, наконец, целая серия судебно-медицинских фотографий, среди которых был и снимок человека с простреленной головой.
— Так кто же такой Горбунов? — вопросил руководитель на очередном совещании группы расследования. — Ничого достоверного, ничего…
— Живы ли участники дела? — спросил один из присутствующих. — Поговорить бы с кем-нибудь из них…
— Кому-то светит длительная командировка, — заметил второй.
— Верно, — согласился руководитель. — Вот вы, Козлов, и отправитесь. Если обнаружите хоть что-нибудь интересное, немедленно сообщите, и мы выедем всей группой. А пока я предлагаю составить полный список всех, кто принимал участие в этих событиях. — Он положил руку, на стопку дел. — Фамилию, характер участия и краткую характеристику. И вот еще что…
Напомнили мне эти листки Рубежанск первых послевоенных лет. Особенное было время, трудное время. Только-только отменили карточную систему, волна за волной прошла демобилизация миллионов вчерашних солдат из рядов Советской Армии, и люди страстно, именно страстно, восстанавливали и строили наш мир, нашу советскую жизнь. Но дело не только и не столько в построенных корпусах заводов и институтов. Дело не только в восстановлении материальной стороны мирной жизни. Что всего важней, — кто бы мог ожидать? — именно в те годы зародились и окрепли многие замечательные научные идеи, осуществленные в последующие годы с таким блеском нашими учеными, нашим народом. Мне дороги то время и те годы, как бы трудны они ни были… Может быть, еще и потому, что тогда я был несколько моложе, чем сейчас, — руководитель провел рукой по щетке седых волос.
И вдруг узнаем, что где-то в Рубежанске есть узелок, развязав который, мы, быть может, раскроем всю картину. Может быть, в одном из институтов Рубежанска разрешена какая-то грандиозная задача, причем исследователи сами не знают всех побочных результатов своей работы,
Я не хочу никому из вас навязывать своих догадок. Разбирайте тома, товарищи, и изучайте. Часа через два мы сведем все в таблицу, и станет ясно, кого и о чем расспрашивать.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В Рубежанске Козлова ждали. Список был уже изучен, и почти против всех фамилий были проставлены крестики синим карандашом да два или три вопросительных знака.
— Иных уж нет, другие странствуют далече, — сказал сотрудник отдела, показывая на синие кресты и красные вопросительные знаки. — В живых и на месте бывший помдиректора по хозчасти Зайцев, но и он на пенсии, Чернышев болеет и только изредка консультирует. Да вот еще Дейнека Юрий Васильевич. Его можно увидать в любой момент. Завтра и устроим вам встречу.
Институт, в котором работал Юрий Васильевич, располагался за городом. Место было живописное. Вокруг — старый сосновый лес, невдалеке, за крутым обрывом, река, скованная льдом. Машина прошла как раз по краю этого скалистого обрыва и завернула в широкую аллею. В конце аллеи виднелись корпуса научного городка.
Лейтенант позвонил из проходной в отдел кадров, и их тотчас же пропустили.
Главный корпус произвел на Козлова внушительное впечатление обилием света и воздуха, простотой и изяществом мощных железобетонных конструкций. Начальник отдела кадров ожидал у входа и проводил Козлова в свой кабинет.
— Вас интересует Дейнека? — переспросил он Козлова. — Отличный работник, один из наших лучших специалистов. За полтора десятка лет — ни одного конфликта с сотрудниками…
— У нас нет к нему ни малейших претензий, — скзэал Козлов. — Мне нужно кое о чем расспросить его, только и всего.
— Ах, так?..
— Не сомневайтесь. Он проходил свидетелем по очень давнему делу, мне кажется, еще до организации вашего института, а вот сейчас создалась необходимость некоторых уточнений. Кстати, в вашем институте, конечно, есть просмотровый зал? Тогда вот что… Я пройду к Дейнеке сам, а вас попрошу организовать закрытый просмотр одной пленки.
— Закрытый для кого?
— Для всех, — сухо сказал Козлов, — кроме Дейнеки.
— Будет сделано.
— Я вернусь вместе с Дейнекой минут через тридцать. Пусть ваш киномеханик проверит к этому времени аппаратуру.
— Весь к вашим услугам, — сказал Дейнека, садясь рядом с Козловым.
— Я приехал из Москвы, Юрий Васильевич, по делу, которое вас, вероятно, удивит. Меня просили узнать, что вы помните о некоем Горбунове Афанасии Петровиче… Дело давнее, я понимаю, что вопрос для вас неожиданный.
— Да, давнее, очень давнее. Но меня не удивляет вопрос… Афанасий Петрович был человек особенный. Не скажу, что каждый день, но уж через день я вспоминаю его по самым различным причинам. Я, например, ему многим обязан в своей работе.
— Иных уж нет, другие странствуют далече, — сказал сотрудник отдела, показывая на синие кресты и красные вопросительные знаки. — В живых и на месте бывший помдиректора по хозчасти Зайцев, но и он на пенсии, Чернышев болеет и только изредка консультирует. Да вот еще Дейнека Юрий Васильевич. Его можно увидать в любой момент. Завтра и устроим вам встречу.
Институт, в котором работал Юрий Васильевич, располагался за городом. Место было живописное. Вокруг — старый сосновый лес, невдалеке, за крутым обрывом, река, скованная льдом. Машина прошла как раз по краю этого скалистого обрыва и завернула в широкую аллею. В конце аллеи виднелись корпуса научного городка.
Лейтенант позвонил из проходной в отдел кадров, и их тотчас же пропустили.
Главный корпус произвел на Козлова внушительное впечатление обилием света и воздуха, простотой и изяществом мощных железобетонных конструкций. Начальник отдела кадров ожидал у входа и проводил Козлова в свой кабинет.
— Вас интересует Дейнека? — переспросил он Козлова. — Отличный работник, один из наших лучших специалистов. За полтора десятка лет — ни одного конфликта с сотрудниками…
— У нас нет к нему ни малейших претензий, — скзэал Козлов. — Мне нужно кое о чем расспросить его, только и всего.
— Ах, так?..
— Не сомневайтесь. Он проходил свидетелем по очень давнему делу, мне кажется, еще до организации вашего института, а вот сейчас создалась необходимость некоторых уточнений. Кстати, в вашем институте, конечно, есть просмотровый зал? Тогда вот что… Я пройду к Дейнеке сам, а вас попрошу организовать закрытый просмотр одной пленки.
— Закрытый для кого?
— Для всех, — сухо сказал Козлов, — кроме Дейнеки.
— Будет сделано.
— Я вернусь вместе с Дейнекой минут через тридцать. Пусть ваш киномеханик проверит к этому времени аппаратуру.
— Весь к вашим услугам, — сказал Дейнека, садясь рядом с Козловым.
— Я приехал из Москвы, Юрий Васильевич, по делу, которое вас, вероятно, удивит. Меня просили узнать, что вы помните о некоем Горбунове Афанасии Петровиче… Дело давнее, я понимаю, что вопрос для вас неожиданный.
— Да, давнее, очень давнее. Но меня не удивляет вопрос… Афанасий Петрович был человек особенный. Не скажу, что каждый день, но уж через день я вспоминаю его по самым различным причинам. Я, например, ему многим обязан в своей работе.