Страница:
Остается добавить, что внешне у нас в стране все отлично и предельно демократично. Провозглашен принцип полной независимости судебной власти и уголовно наказуемого запрета на любое вмешательство в отправление правосудия. Действует федеральный закон «О статусе судей» – передовой и обеспечивающий будто бы независимость судьи. Однако реальная жизнь такова, что все конституционные демократические принципы подвергнуты самому циничному надругательству. Они могут быть низложены, и никто не понесет никакого наказания. Получается, что сильнее законов – независимость от них. Судебное обслуживание населения зависит от того, к какому ты классу принадлежишь. Высший – ВИП-уровень – занят мафией и олигархией.
А как же те, кто не ВИП? На нет и суда нет.
…Раз есть капитализм, который мы строим, – значит, есть собственность. Если есть собственность, всегда найдется тот, кто будет ее хотеть. И другой – кто не пожелает отдать. Весь вопрос – только в методах. В правилах, по которым играют в государстве. Пока живем по законам Пашки Федулева, бывшего мелкого екатеринбургского вымогателя и мошенника, ныне – уральского олигарха, – наше государство коррумпировано.
Под занавес – только одна картинка. 2003 год. Март. Екатеринбург. Провинциальная жизнь – медленная, тут все будто замороженное. Но уже несколько дней подряд, с 25 по 28 марта, на центральной площади проходит постоянный митинг. Это – правозащитники Свердловской области: Международный центр по правам человека, Общественный комитет защиты прав заключенных, Объединение общественных организаций «Союз – Территория Народной Власти». Они собирают подписи с требованием немедленной отставки Ивана Овчарука. Участники акции скандируют, что Овчарук, связанный давними узами «сотрудничества» с криминальными авторитетами Урала, – одновременно и главный организатор судебного произвола на Урале, и противник проведения судебной реформы. Овчарук, говорят они всем, кто хочет слышать, продолжает выдавливать любые формы демократии и стоит насмерть против введения суда присяжных, заявляя, что суды присяжных «не соответствуют интересам жителей Свердловской области». И все это – ради одного: чтобы ничем не была ограничена созданная им коррумпированная система судопроизводства на благо криминального мира Урала.
Тот же март. Но уже не Екатеринбург, а Москва. Иван Овчарук опять утвержден президентом в должности председателя Свердловского областного суда… Кто будет спорить, что мафия не бессмертна?…
Но у нас всегда все как снег на голову – неожиданно, и холода в том числе, и поэтому эта страшная история все-таки случилась.
В Иркутске, глубинном сибирском городе, жил один очень старый человек – за восемьдесят, простой пенсионер, из тех, к кому даже «скорая помощь» отказывается приезжать – потому что слишком старые, просто и незамысловато отвечая на вызов по телефону: «А что вы хотите? Конечно, плохо себя чувствует… Возраст». Так вот, этот один очень и очень старый иркутянин, к тому же, живший в одиночестве, ветеран Второй мировой войны, так сказать, воин-освободитель, орденоносец и инвалид на попечении государства, один из тех, кому президент Путин присылает поздравительные письма ко Дню Победы 9 Мая, желая ему счастья и здоровья, и старики наши, ветераны, совершенно не избалованные вниманием государства, плачут над этими стандартными письмами с президентским факсимиле – так вот, в январе месяце 2003 года этот иркутский дедушка был обнаружен примерзшим к полу собственной квартиры. Он умер от переохлаждения, упал и примерз к тому месту, где упал. Ветеран по фамилии Иванов. Самой распространенной русской фамилии – Ивановых у нас сотни тысяч.
Ветеран Иванов примерз к полу потому, что его квартира не отапливалась. Вообще. Хотя и должна отапливаться. Как и все квартиры многоэтажного дома, где он жил. Как и все дома в его городе Иркутске зимой третьего года правления Путина.
Почему именно так? Объяснения просты: сначала трубы отопления прохудились по всей России – потому что служили с советских времен, а советские времена минули уж, слава Богу, больше десяти лет назад. Потом трубы долго текли и текли, и отвечающие за это коммунальные службы ничего не предпринимают (у нас коммунальные службы – централизованные, государственные, монополисты этого рынка услуг, и других просто нет. Каждый месяц мы должны им платить ни за что: то есть за техническое обслуживание, которого нет, немалые, в соответствии с реальными доходами, деньги. Но они почти не обращают на нас, плательщиков, внимания, и продолжают игнорировать свою работу, традиционно требуя повышения тарифов, и правительство уступает, и нас обязывают платить им больше, но коммунальщики до того привыкли к ничегонеделанью, что не работают все равно).
Так вот, наконец, давно текущие и хронически не ремонтируемые «монопольные» трубы полопались, и тут, прямо зимой, в жестокие морозы, выяснилось, что заменить эти трубы нечем… Денег у коммунальщиков на смену нет, те, что мы им платим, неизвестно на что потрачены. Все коммунальные сети, служившие еще со времен Советского Союза, в конце концов сгнили (чего, впрочем, и следовало ожидать), а поменять оказалось просто не на что (чего, естественно, никто не ожидал – мы ведь страна, производящая тысячи километров разнообразных труб)… «В стране нет денег на это», – возвещали члены путинского правительства, разводили руками и делали вид, что они тут ни при чем… «Как это – «нет денег»?» – хило парировали политики, обычно делающие публичный вид, что они защищают права человека… И все. На том и разошлись. Никакого грандиозного скандала – с отставкой правительства, с уходом соответствующего министра с должности, на худой конец, – не случилось.
Ну и что, что люди круглые сутки ходят по своим квартирам, спят и едят в шубах и валенках?… Бывает, надо потерпеть – летом отремонтируют…
Президент публично пожурил премьера. Представители оппозиционных партий произнесли несколько сильных речей, о которых тут же забыли. И они сами, и все остальные…
И все потекло по-прежнему. Умершего старика иркутские коммунальщики отковырнули ломами от ледяного пола и тихо схоронили в ледяной сибирской земле. Траура в стране не объявили. Даже в Иркутской области.
Президент сделал вид, что это не его страна и не его электорат – на похороны и вовсе отделался молчанием. И страна «съела» это молчание. И Путин, чтобы усилить свои позиции, еще и перенес акценты: выступил с жесткой речью, что во всем виноваты – в преследующей нас бедности террористы и война, и это приоритет государства – уничтожить «международный терроризм» в Чечне…
В остальном жизнь в стране опять понеслась «положительная» – так у нас теперь все по-советски происходит, когда ничто не должно сильно печалить гражданина, толпа не должна задумываться о несовершенстве разворачивающейся перед ее глазами реальной действительности…
Вскоре наступила весна. Выглянуло солнышко. И некоторое неудобство от случившегося как-то само собой забылось, стерлось… Весной Путин стал готовиться к своим перевыборам 2004 года. И тут не должно быть места грусти от поражений – только радость побед. Поэтому, с весны начиная, в стране объявили много праздников – небывало много праздников. Включая время Великого Поста.
Чем ближе было лето, тем меньше стало разговоров о полном коллапсе теплоснабжения, случившемся этой зимой в России, – граждан призывали в массовом порядке радоваться подготовке к 300-летию Санкт-Петербурга и гордиться роскошью отремонтированных царских дворцов, где не стыдно будет ослепить великолепием мировую элиту… И так все и случилось.
Путин пригласил всех мировых лидеров в Санкт-Петербург, и город изнасиловали перекраской фасадов. Об иркутском старике, как, впрочем, и о питерских стариках, никто и не вспоминал. Включая Путина. Будто и не он президент в стране, где старики примерзают к полу оттого, что их квартиры не отапливаются.
«Вот если бы он умер в Москве…» – поговаривали столичные аналитики, подразумевая, что тогда уж точно был бы огромный скандал, власть предприняла бы меры, поменяли бы трубы к следующей зиме… А тут…
Шредер, Буш, Ширак, Блэр и много других ВИП-персон прикатили в нашу Северную столицу и фактически короновали Путина как ровню себе – их принимали так шикарно, как только было позволительно расстрелянному последнему императору… Шредер, Буш, Ширак, Блэр и другие ВИП-персоны сделали вид, что Путин – им полнейшая ровня, и об иркутском старике Иванове, как и о миллионах бедствующих российских пенсионеров, еле-еле сводящих концы с концами, конечно же, опять никто не вспомнил…
Тем не менее, зимой 2002—2003 года, под стук ломов в квартире пенсионера, наступил час пик времен правления Путина, которого почти не заметили. Почему? Путин поставил свою власть исключительно на олигархические глиняные подпорки – народу в этой схеме места не оказалось. Он дружит с одними олигархами – и воюет с другими, и именно это называется у нас высшим государственным управлением, когда главное – миллиардеры, между которыми поделены нефтяные и газовые запасы…
Но не народ. Провинция и столица России живут, как планета Земля и светило Солнце. Солнце – это все, тепло, жизнь, свет (Москва). Земля – это сопутствующий Солнцу товар. Разные орбиты, разные пути, разные обитатели.
Камчатка – хорошее место для того, чтобы понять, насколько далека российская провинция от столицы. И расстояние тут ни при чем. Провинция не просто живет по-другому – она дышит иначе. Но настоящая Россия – именно там.
Капитан Дикий
…На Камчатке моряков, как рыбаков, и еще больше. Несмотря на массовые сокращения в армии, пока тут сохраняется прежний расклад: за кого голосует камчатский флот, тот и выиграл.
Как и положено в приморских городах, повсюду черно-синяя гамма – бушлаты, матроски, бескозырки… Только вот одного не заметно – это былого флотского шика. Если бушлаты, то ношеные, если матроски – стираные-перестиранные, бескозырки – линялые.
Алексей Дикий – командир атомного подводного противолодочного крейсера «Вилючинск». И Дикий – наша флотская элита. И его «Вилючинск» – тоже. Крейсер состоит на вооружении Камчатской флотилии Тихоокеанского флота.
Дикий получил блестящее образование в Ленинграде – нынешнем Санкт-Петербурге. Потом Дикий, как очень талантливый офицер, также блестяще прошагав по служебной лестнице, в 34 года от роду уже стал уникальным специалистом-подводником, цена которому, по мировой военной иерархии, тысячи долларов за каждый следующий месяц службы. Теперь капитан первого ранга Дикий влачит жалкое существование. По-другому это не назовешь. Будто он то ли хронически бездомный. То ли неудачник.
Его дом – это жуткое офицерское общежитие с облезлыми лестничными пролетами, полупустое и страшноватое, как Гарлем прошлых времен, каким его показывали в американском кино про гангстеров. Все, кто мог, уехал отсюда на Большую землю, бросив военную карьеру ко всем чертям. Окна многих квартир зияют пустотой – людей там больше нет. Холодно, голодно, неуютно. Люди бежали прежде всего от нищеты. Капитан Дикий рассказывает, как с другими высшими флотскими офицерами ходит в хорошую погоду на рыбалку – чтобы семья могла сытно и вкусно поесть.
На кухонном столе в его квартире – то, чем Родина платит за верную безупречную службу: месячный паек капитана. Только что Дикий принес его домой в казенной простыне с подлодки.
Паек состоит из двух пачек лущеного гороха, двух килограммов гречки и риса в бумажных пакетах, двух банок консервированного горошка, дешевле которого не бывает, также двух консервных банок тихоокеанской селедки, бутылки растительного масла…
– И все?
– Да. Все. – Дикий не плачется, просто констатирует без всяких комментариев. Он – крепкий и очень настоящий человек. Точнее, он – очень русский. Лишения – его стихия, он служит Родине, а не вождю какого-то конкретного временного периода. Если бы он допускал иные мысли, его давно бы тут не было. А так капитан допускает, что все может случиться – в том числе и голод, а такой паек ему, командиру атомной подлодки, означает именно это – голод.
Эти банки – на семью капитана, состоящую из трех человек. У Дикого – жена Лариса, по специальности радиохимик. Она закончила престижный столичный МИФИ – Московский инженерно-физический институт, выпускников которого компьютерные фирмы Силиконовой Долины в Калифорнии, как рассказывают, переманивают прямо со студенческой скамьи.
Но Лариса, живя с мужем в закрытом военном городке Тихоокеанского флота, не работает. Потому что никто – ни штаб Военно-морских сил, ни далекое Министерство обороны – этими «деталями» жизни своих офицеров совершенно не интересуется. Подбор армейских трудовых резервов таков, что штабы в упор не видят золота под ногами. У Ларисы даже нет возможности пойти учительницей в школу для детей подводников – все места заняты, на них очередь, безработица для невоенных тут 90 процентов.
Третий член семьи капитана Дикого – дочка Алиса, ученица второго класса. Ей тоже трудно позавидовать. В военном городке нет ничего, что могло бы помочь развиться способностям как этой девочки, так и других детей. Ни спортивных залов, ни танцевальных площадок, ни компьютеров… Все, на что претендуют гарнизонные дети, разделяющие участь своих отцов-офицеров, – это унылый грязный двор и дом с видеомагнитофоном и набором мультфильмов.
Действительно, Камчатка – край нашего света. Предел государственного бездушия. Самые совершенные технологии уничтожения человека, с одной стороны, и пещерный уровень жизни для тех, кто ими управляет, с другой. Вся жизнь построена только на личном энтузиазме и любви к Родине. Ни денег, ни славы, ни будущего.
Место, где живет Дикий, называется Рыбачье – это в часе езды на машине от Петропавловска-Камчатского, столицы Камчатского полуострова. Рыбачье – самый знаменитый, быть может, даже во всем мире, закрытый военный городок на 20 тысяч человек. А также – символ и флагман российского ядерного флота. Городок напичкан самыми современными видами оружия, здесь располагается ядерный щит России с Востока, и живут те, кто его поддерживает в целости и сохранности.
Подводная лодка капитана Дикого – одна из главных составляющих, которые обеспечивают боеготовность этого ядерного щита. Отсюда и сам Дикий – главная его составляющая… Субмарина «Вилючинск» – совершенный технический организм, каких нет на вооружении ни у кого другого в мире. Лодка способна уничтожать в бою и целые надводные соединения, и лучшие подводные лодки мировых держав, в том числе американские. Под началом у Дикого – уникальное ракетно-ядерное оружие и внушительный торпедный боезапас. Пока с такой лодкой все в порядке – Россию никто не способен серьезно обидеть, по крайней мере, со стороны Тихого океана.
А вот самого Дикого может обидеть всякий. И первый, кто это делает, – государство, которому он служит. Но капитан «Вилючинска» думает в подобном направлении редко. Как и многие другие офицеры, он весьма искусно выживает при тотальном безденежье. Заработные платы – низкие, и те бывают нерегулярно, часто случаются задержки выплат до полугода; и в тот момент, когда мы говорим, денег тут не видели уже пять месяцев подряд.
Так вот, Дикий выживает следующим образом: когда нет денег, он предпочитает отказываться от обедов на корабле (а офицеров там обязательно кормят) и носит домой то, что ему положено одному, в виде так называемого сухого пайка. И делит на троих. Других возможностей прокормить семьи нет. В результате Дикий – человек-тень. Он худ сверх меры и бледен, лицо его имеет нездоровый серый тон – и ясно, почему: капитан главной составляющей ядерного щита России не может пожаловаться на сытость.
Естественно, сказывается и долгое постоянное пребывание в зоне радиации. Если в прошлые годы это особым образом оплачивалось, что превращало подводников в весьма завидных мужей, то теперь все не так – невесты в сторону морских офицеров не смотрят.
«И все-таки нищета – не самое страшное, – говорит Дикий, человек-аскет. Романтик-бессребреник. Офицер до мозга костей. Почти святой в наши годы тотального пересчета всех ценностей на циничный язык доллара. – Нищету можно пережить, если имеешь перед собой ясную цель и понятные боевые задачи. Наша настоящая беда совсем в другом – в бедственном положении ядерного флота страны, в бесперспективности. Похоже, в Москве не до конца понимают, что с нашим оружием шутки плохи. Через 10 лет здесь, в Рыбачьем, если сохранится нынешнее финансирование, или не будет ничего, или на наши пирсы придет НАТО».
От безысходности происходящего перед его глазами, Дикий собрался учиться дальше – поступать в Академию Генерального штаба, чтобы написать диссертацию о состоянии национальной безопасности России в конце двадцатого – начале двадцать первого века. Его цель – в финале исследования суметь научно обосновать ответ на вопрос, его тревожащий: кому нужно было развалить эту самую национальную безопасность?
Пока все его выводы – не в пользу столицы. Однако агрессии или озлобленности по поводу происходящего у капитана нет. Ход мысли примерно таков: да, ужасно, что Москва ведет себя таким образом, но делать нам нечего, надо выстоять, потому что мы умнее и сильнее тех, кто наверху.
Жизненная позиция Дикого делает его быт не принадлежащим ему самому. Командиру нельзя ничего из того, что доступно всякому другому. Готовность явки на лодку – 5 минут после поступления приказа, это значит, никаких и никуда отлучек, он всегда должен быть на связи. Ни за ягодами, ни за грибами, ни на рыбалку, ни просто пошататься бесцельно, куда глаза глядят, с друзьями… Жизнь на посту, который ты принял, а сдать некому. Надо быть с офицерами, чтобы они не падали духом в столь трудное время. Надо успеть в казармы, чтобы вовремя узнать, что творится с матросами. В общем, надо абсолютно все, и даже больше.
В результате получается следующее: если ты просто армейский офицер и тоже живешь, как нищий, как и капитан Дикий, но у тебя есть возможность – что и происходит сегодня сплошь и рядом, – где-то подрабатывать после службы и тем кормить свою семью, покупать одежду и даже форму (не удивляйтесь: большинство офицеров, действительно должны покупать обмундирование самостоятельно), – то у капитана Дикого для этого нет ни времени, ни возможностей. В оставшиеся от службы короткие часы он обязан – именно обязан – отдохнуть, выспаться, привести свои нервы в полный порядок, а ведь они не могут не расшататься при такой-то жизни, чтобы идти на свою ядерную лодку не во взвинченном состоянии. Это категорически запрещено – слишком непоправимыми могут быть последствия бытовой неврастении.
– Я должен быть на службе спокойным и уравновешенным, – объясняет Дикий. – Будто с курорта. Будто быт налажен. И даже вопроса такого нет передо мною: чем накормить жену и дочку завтра…
– Что значит «должен»? По-моему, вы неверно ставите вопрос. Вы служите государству, и, значит, это прежде всего государство ДОЛЖНО вам создать подобающие условия, при которых вы придете на службу спокойным и уравновешенным. Разве не так?
Дикий снисходительно улыбается, и я не могу понять, к кому же он больше снисходителен, этот странный человек особой закалки: ко мне, задающей подобные вопросы, или к государству, плюющему на тех, кто ему служит?… В конце концов, выходит, что ко мне…
– Нет у государства сейчас такой возможности, – наконец говорит капитан. – Ну, нет – и все тут. Что толку требовать, чего нет? Я – человек, мыслящий реально. И от природы не злобный. Все фантазеры и злые отсюда давно сбежали. Уволились с флота.
– И все-таки я не понимаю, почему не уволились лично вы? Вы – ядерщик, имеете инженерную специальность. Уверена, нашли бы себе пристойную работу…
– Нельзя уволиться. Потому что нельзя бросить лодку. Я – командир, а не матрос. Меня некем заменить. Если уйду – буду чувствовать себя предателем.
– Но перед кем? Государство и так вас предало…
– Пройдет время, и государство образумится. А пока надо терпеть. И ждать. И сохранить ядерный флот. Вот именно я его и сохраняю. Даже если Министерство обороны ведет предательскую политику. Я служу стране, я защищаю людей, а не государственный аппарат.
Вот вам и портрет российского офицера-подводника нашего времени – сидит себе человек на краю нашей земли и, верный воинской присяге, ежедневно закрывает собою амбразуру. В условиях, когда закрыть эту амбразуру больше нечем.
Чтобы суметь выполнить свои обязанности в условиях глубокого финансового нездоровья, охватившего войска, от командира требуется полная отдача. Капитан Дикий уходит из дома ровно в 7.20 и возвращается в 22.40. И так каждый день: по 10 и более часов он на борту. Другого выхода просто нет – флот на глазах разваливается, и с техникой, стоящей без ремонта, в любой момент может что-то случиться, в том числе и большая беда. Единственное, что здесь неизменно с прошлых времен, это поднятие флага. Ритуал проходит ежедневно в 8.00. Что бы ни произошло – хоть тайфун, хоть пурга, хоть авария, хоть смена правительства.
Кстати, Дикий именно ХОДИТ до причалов, где стоит его «Вилючинск». Пешком – это занимает ровно 40 минут. Ходит он туда не потому, что заботится о своем здоровье. Во-первых, у него, конечно, нет личного автомобиля, потому что нет денег на него. А во-вторых, служебного транспорта тоже нет, точнее, он на приколе. Вторая флотилия, к которой приписана подлодка «Вилючинск», – как и вся Камчатка, в тисках энергетического кризиса, и поэтому ни машин, ни автобусов до причалов не подают. Просто нет достаточного количества бензина у военных. Да что там бензин в стране, направо-налево торгующей нефтью! Без хлеба бы не остаться. Гарнизон, где служит Дикий, вечно должен местному хлебозаводу… А тот вечно отпускает хлеб на лодки в долг…
Представляете картину? Люди, обслуживающие ядерный щит страны, претендующей на звание великой державы, – эти люди питаются подаянием…
Мне, например, стыдно. А президенту? Когда он заседает на «восьмерках»?
Ну да ладно… Все офицеры в Рыбачьем ходят на работу пешком по утрам. И вот по дороге на пирсы и в штаб офицерский корпус обычно гудит, как рассерженный улей. Обсуждают наболевшее: сколько можно терпеть? В какую пропасть мы летим?…
Горячим политическим дискуссиям способствует открывающийся офицерам вид. Если двигаться, к примеру, по направлению к пирсу № 5, где пришвартован «Вилючинск», то можно созерцать остров Хлебалкин. Там находится мертвый судоремонтный завод. Еще два-три года назад на Хлебалкинском заводе одновременно проходили профилактический ремонт по 15-16 субмарин. Теперь там спокойная водная гладь и ни одного «больного» судна.
Офицерам объявляют: и здесь действует жесточайший режим экономии. И подводники созерцают умирающие доки по два раза в день: когда идут на работу и когда возвращаются обратно.
– Жуткая картина, – говорит Дикий. – Мы-то понимаем, что это значит… За все придется платить. Нашу технику ОБЯЗАНЫ ремонтировать. Чудес не надо ждать – тут не бывает долгожителей, ни разу не обращающихся к врачам. Это надо понимать. Аварии неизбежны.
Одних офицеров Рыбачьего весь этот флотский распад вдрызг расхолаживает. Других развращает – всякого навидались в гарнизоне в последнее время. И самоубийства были, и ничем не мотивированные поступки случались.
– Но мне кажется, нынешняя обстановка офицеров все-таки скорее ожесточает, – рассказывает Дикий. – Поэтому мне так важно, чтобы все были на поднятии флага ровно в восемь утра. Экипаж должен увидеть глаза своего командира. И прочитать в них – все в порядке, все спокойно, служба продолжается. Несмотря ни на что. Вопреки всему.
А как же те, кто не ВИП? На нет и суда нет.
…Раз есть капитализм, который мы строим, – значит, есть собственность. Если есть собственность, всегда найдется тот, кто будет ее хотеть. И другой – кто не пожелает отдать. Весь вопрос – только в методах. В правилах, по которым играют в государстве. Пока живем по законам Пашки Федулева, бывшего мелкого екатеринбургского вымогателя и мошенника, ныне – уральского олигарха, – наше государство коррумпировано.
Под занавес – только одна картинка. 2003 год. Март. Екатеринбург. Провинциальная жизнь – медленная, тут все будто замороженное. Но уже несколько дней подряд, с 25 по 28 марта, на центральной площади проходит постоянный митинг. Это – правозащитники Свердловской области: Международный центр по правам человека, Общественный комитет защиты прав заключенных, Объединение общественных организаций «Союз – Территория Народной Власти». Они собирают подписи с требованием немедленной отставки Ивана Овчарука. Участники акции скандируют, что Овчарук, связанный давними узами «сотрудничества» с криминальными авторитетами Урала, – одновременно и главный организатор судебного произвола на Урале, и противник проведения судебной реформы. Овчарук, говорят они всем, кто хочет слышать, продолжает выдавливать любые формы демократии и стоит насмерть против введения суда присяжных, заявляя, что суды присяжных «не соответствуют интересам жителей Свердловской области». И все это – ради одного: чтобы ничем не была ограничена созданная им коррумпированная система судопроизводства на благо криминального мира Урала.
Тот же март. Но уже не Екатеринбург, а Москва. Иван Овчарук опять утвержден президентом в должности председателя Свердловского областного суда… Кто будет спорить, что мафия не бессмертна?…
Провинциальные истории обо всем
Часть 1. Иркутский дедушка
…Зима третьего года правления Путина (2002—2003) была у нас очень холодная. Критическая зима. Конечно, мы северная страна – Сибирь, медведи, меха и все такое прочее, поэтому вроде бы должны быть готовы к холодам…Но у нас всегда все как снег на голову – неожиданно, и холода в том числе, и поэтому эта страшная история все-таки случилась.
В Иркутске, глубинном сибирском городе, жил один очень старый человек – за восемьдесят, простой пенсионер, из тех, к кому даже «скорая помощь» отказывается приезжать – потому что слишком старые, просто и незамысловато отвечая на вызов по телефону: «А что вы хотите? Конечно, плохо себя чувствует… Возраст». Так вот, этот один очень и очень старый иркутянин, к тому же, живший в одиночестве, ветеран Второй мировой войны, так сказать, воин-освободитель, орденоносец и инвалид на попечении государства, один из тех, кому президент Путин присылает поздравительные письма ко Дню Победы 9 Мая, желая ему счастья и здоровья, и старики наши, ветераны, совершенно не избалованные вниманием государства, плачут над этими стандартными письмами с президентским факсимиле – так вот, в январе месяце 2003 года этот иркутский дедушка был обнаружен примерзшим к полу собственной квартиры. Он умер от переохлаждения, упал и примерз к тому месту, где упал. Ветеран по фамилии Иванов. Самой распространенной русской фамилии – Ивановых у нас сотни тысяч.
Ветеран Иванов примерз к полу потому, что его квартира не отапливалась. Вообще. Хотя и должна отапливаться. Как и все квартиры многоэтажного дома, где он жил. Как и все дома в его городе Иркутске зимой третьего года правления Путина.
Почему именно так? Объяснения просты: сначала трубы отопления прохудились по всей России – потому что служили с советских времен, а советские времена минули уж, слава Богу, больше десяти лет назад. Потом трубы долго текли и текли, и отвечающие за это коммунальные службы ничего не предпринимают (у нас коммунальные службы – централизованные, государственные, монополисты этого рынка услуг, и других просто нет. Каждый месяц мы должны им платить ни за что: то есть за техническое обслуживание, которого нет, немалые, в соответствии с реальными доходами, деньги. Но они почти не обращают на нас, плательщиков, внимания, и продолжают игнорировать свою работу, традиционно требуя повышения тарифов, и правительство уступает, и нас обязывают платить им больше, но коммунальщики до того привыкли к ничегонеделанью, что не работают все равно).
Так вот, наконец, давно текущие и хронически не ремонтируемые «монопольные» трубы полопались, и тут, прямо зимой, в жестокие морозы, выяснилось, что заменить эти трубы нечем… Денег у коммунальщиков на смену нет, те, что мы им платим, неизвестно на что потрачены. Все коммунальные сети, служившие еще со времен Советского Союза, в конце концов сгнили (чего, впрочем, и следовало ожидать), а поменять оказалось просто не на что (чего, естественно, никто не ожидал – мы ведь страна, производящая тысячи километров разнообразных труб)… «В стране нет денег на это», – возвещали члены путинского правительства, разводили руками и делали вид, что они тут ни при чем… «Как это – «нет денег»?» – хило парировали политики, обычно делающие публичный вид, что они защищают права человека… И все. На том и разошлись. Никакого грандиозного скандала – с отставкой правительства, с уходом соответствующего министра с должности, на худой конец, – не случилось.
Ну и что, что люди круглые сутки ходят по своим квартирам, спят и едят в шубах и валенках?… Бывает, надо потерпеть – летом отремонтируют…
Президент публично пожурил премьера. Представители оппозиционных партий произнесли несколько сильных речей, о которых тут же забыли. И они сами, и все остальные…
И все потекло по-прежнему. Умершего старика иркутские коммунальщики отковырнули ломами от ледяного пола и тихо схоронили в ледяной сибирской земле. Траура в стране не объявили. Даже в Иркутской области.
Президент сделал вид, что это не его страна и не его электорат – на похороны и вовсе отделался молчанием. И страна «съела» это молчание. И Путин, чтобы усилить свои позиции, еще и перенес акценты: выступил с жесткой речью, что во всем виноваты – в преследующей нас бедности террористы и война, и это приоритет государства – уничтожить «международный терроризм» в Чечне…
В остальном жизнь в стране опять понеслась «положительная» – так у нас теперь все по-советски происходит, когда ничто не должно сильно печалить гражданина, толпа не должна задумываться о несовершенстве разворачивающейся перед ее глазами реальной действительности…
Вскоре наступила весна. Выглянуло солнышко. И некоторое неудобство от случившегося как-то само собой забылось, стерлось… Весной Путин стал готовиться к своим перевыборам 2004 года. И тут не должно быть места грусти от поражений – только радость побед. Поэтому, с весны начиная, в стране объявили много праздников – небывало много праздников. Включая время Великого Поста.
Чем ближе было лето, тем меньше стало разговоров о полном коллапсе теплоснабжения, случившемся этой зимой в России, – граждан призывали в массовом порядке радоваться подготовке к 300-летию Санкт-Петербурга и гордиться роскошью отремонтированных царских дворцов, где не стыдно будет ослепить великолепием мировую элиту… И так все и случилось.
Путин пригласил всех мировых лидеров в Санкт-Петербург, и город изнасиловали перекраской фасадов. Об иркутском старике, как, впрочем, и о питерских стариках, никто и не вспоминал. Включая Путина. Будто и не он президент в стране, где старики примерзают к полу оттого, что их квартиры не отапливаются.
«Вот если бы он умер в Москве…» – поговаривали столичные аналитики, подразумевая, что тогда уж точно был бы огромный скандал, власть предприняла бы меры, поменяли бы трубы к следующей зиме… А тут…
Шредер, Буш, Ширак, Блэр и много других ВИП-персон прикатили в нашу Северную столицу и фактически короновали Путина как ровню себе – их принимали так шикарно, как только было позволительно расстрелянному последнему императору… Шредер, Буш, Ширак, Блэр и другие ВИП-персоны сделали вид, что Путин – им полнейшая ровня, и об иркутском старике Иванове, как и о миллионах бедствующих российских пенсионеров, еле-еле сводящих концы с концами, конечно же, опять никто не вспомнил…
Тем не менее, зимой 2002—2003 года, под стук ломов в квартире пенсионера, наступил час пик времен правления Путина, которого почти не заметили. Почему? Путин поставил свою власть исключительно на олигархические глиняные подпорки – народу в этой схеме места не оказалось. Он дружит с одними олигархами – и воюет с другими, и именно это называется у нас высшим государственным управлением, когда главное – миллиардеры, между которыми поделены нефтяные и газовые запасы…
Но не народ. Провинция и столица России живут, как планета Земля и светило Солнце. Солнце – это все, тепло, жизнь, свет (Москва). Земля – это сопутствующий Солнцу товар. Разные орбиты, разные пути, разные обитатели.
Часть 2. Камчатка – полуостров отчаянного выживания
Камчатка – это самый край нашей русской земли. Из Москвы сюда лететь больше десяти часов, самолеты на линии до Петропавловска-Камчатского – малокомфортабельные, и поэтому очень хорошо в полете думается и о необъятности нашей непростой Родины, и о том, что в Москве проживает лишь крошечная группка наших людей, и эта группка играет в какие-то большие политические игры, свергает и водружает идолов и, главное, уверена, что именно она управляет огромной страной…Камчатка – хорошее место для того, чтобы понять, насколько далека российская провинция от столицы. И расстояние тут ни при чем. Провинция не просто живет по-другому – она дышит иначе. Но настоящая Россия – именно там.
Капитан Дикий
…На Камчатке моряков, как рыбаков, и еще больше. Несмотря на массовые сокращения в армии, пока тут сохраняется прежний расклад: за кого голосует камчатский флот, тот и выиграл.
Как и положено в приморских городах, повсюду черно-синяя гамма – бушлаты, матроски, бескозырки… Только вот одного не заметно – это былого флотского шика. Если бушлаты, то ношеные, если матроски – стираные-перестиранные, бескозырки – линялые.
Алексей Дикий – командир атомного подводного противолодочного крейсера «Вилючинск». И Дикий – наша флотская элита. И его «Вилючинск» – тоже. Крейсер состоит на вооружении Камчатской флотилии Тихоокеанского флота.
Дикий получил блестящее образование в Ленинграде – нынешнем Санкт-Петербурге. Потом Дикий, как очень талантливый офицер, также блестяще прошагав по служебной лестнице, в 34 года от роду уже стал уникальным специалистом-подводником, цена которому, по мировой военной иерархии, тысячи долларов за каждый следующий месяц службы. Теперь капитан первого ранга Дикий влачит жалкое существование. По-другому это не назовешь. Будто он то ли хронически бездомный. То ли неудачник.
Его дом – это жуткое офицерское общежитие с облезлыми лестничными пролетами, полупустое и страшноватое, как Гарлем прошлых времен, каким его показывали в американском кино про гангстеров. Все, кто мог, уехал отсюда на Большую землю, бросив военную карьеру ко всем чертям. Окна многих квартир зияют пустотой – людей там больше нет. Холодно, голодно, неуютно. Люди бежали прежде всего от нищеты. Капитан Дикий рассказывает, как с другими высшими флотскими офицерами ходит в хорошую погоду на рыбалку – чтобы семья могла сытно и вкусно поесть.
На кухонном столе в его квартире – то, чем Родина платит за верную безупречную службу: месячный паек капитана. Только что Дикий принес его домой в казенной простыне с подлодки.
Паек состоит из двух пачек лущеного гороха, двух килограммов гречки и риса в бумажных пакетах, двух банок консервированного горошка, дешевле которого не бывает, также двух консервных банок тихоокеанской селедки, бутылки растительного масла…
– И все?
– Да. Все. – Дикий не плачется, просто констатирует без всяких комментариев. Он – крепкий и очень настоящий человек. Точнее, он – очень русский. Лишения – его стихия, он служит Родине, а не вождю какого-то конкретного временного периода. Если бы он допускал иные мысли, его давно бы тут не было. А так капитан допускает, что все может случиться – в том числе и голод, а такой паек ему, командиру атомной подлодки, означает именно это – голод.
Эти банки – на семью капитана, состоящую из трех человек. У Дикого – жена Лариса, по специальности радиохимик. Она закончила престижный столичный МИФИ – Московский инженерно-физический институт, выпускников которого компьютерные фирмы Силиконовой Долины в Калифорнии, как рассказывают, переманивают прямо со студенческой скамьи.
Но Лариса, живя с мужем в закрытом военном городке Тихоокеанского флота, не работает. Потому что никто – ни штаб Военно-морских сил, ни далекое Министерство обороны – этими «деталями» жизни своих офицеров совершенно не интересуется. Подбор армейских трудовых резервов таков, что штабы в упор не видят золота под ногами. У Ларисы даже нет возможности пойти учительницей в школу для детей подводников – все места заняты, на них очередь, безработица для невоенных тут 90 процентов.
Третий член семьи капитана Дикого – дочка Алиса, ученица второго класса. Ей тоже трудно позавидовать. В военном городке нет ничего, что могло бы помочь развиться способностям как этой девочки, так и других детей. Ни спортивных залов, ни танцевальных площадок, ни компьютеров… Все, на что претендуют гарнизонные дети, разделяющие участь своих отцов-офицеров, – это унылый грязный двор и дом с видеомагнитофоном и набором мультфильмов.
Действительно, Камчатка – край нашего света. Предел государственного бездушия. Самые совершенные технологии уничтожения человека, с одной стороны, и пещерный уровень жизни для тех, кто ими управляет, с другой. Вся жизнь построена только на личном энтузиазме и любви к Родине. Ни денег, ни славы, ни будущего.
Место, где живет Дикий, называется Рыбачье – это в часе езды на машине от Петропавловска-Камчатского, столицы Камчатского полуострова. Рыбачье – самый знаменитый, быть может, даже во всем мире, закрытый военный городок на 20 тысяч человек. А также – символ и флагман российского ядерного флота. Городок напичкан самыми современными видами оружия, здесь располагается ядерный щит России с Востока, и живут те, кто его поддерживает в целости и сохранности.
Подводная лодка капитана Дикого – одна из главных составляющих, которые обеспечивают боеготовность этого ядерного щита. Отсюда и сам Дикий – главная его составляющая… Субмарина «Вилючинск» – совершенный технический организм, каких нет на вооружении ни у кого другого в мире. Лодка способна уничтожать в бою и целые надводные соединения, и лучшие подводные лодки мировых держав, в том числе американские. Под началом у Дикого – уникальное ракетно-ядерное оружие и внушительный торпедный боезапас. Пока с такой лодкой все в порядке – Россию никто не способен серьезно обидеть, по крайней мере, со стороны Тихого океана.
А вот самого Дикого может обидеть всякий. И первый, кто это делает, – государство, которому он служит. Но капитан «Вилючинска» думает в подобном направлении редко. Как и многие другие офицеры, он весьма искусно выживает при тотальном безденежье. Заработные платы – низкие, и те бывают нерегулярно, часто случаются задержки выплат до полугода; и в тот момент, когда мы говорим, денег тут не видели уже пять месяцев подряд.
Так вот, Дикий выживает следующим образом: когда нет денег, он предпочитает отказываться от обедов на корабле (а офицеров там обязательно кормят) и носит домой то, что ему положено одному, в виде так называемого сухого пайка. И делит на троих. Других возможностей прокормить семьи нет. В результате Дикий – человек-тень. Он худ сверх меры и бледен, лицо его имеет нездоровый серый тон – и ясно, почему: капитан главной составляющей ядерного щита России не может пожаловаться на сытость.
Естественно, сказывается и долгое постоянное пребывание в зоне радиации. Если в прошлые годы это особым образом оплачивалось, что превращало подводников в весьма завидных мужей, то теперь все не так – невесты в сторону морских офицеров не смотрят.
«И все-таки нищета – не самое страшное, – говорит Дикий, человек-аскет. Романтик-бессребреник. Офицер до мозга костей. Почти святой в наши годы тотального пересчета всех ценностей на циничный язык доллара. – Нищету можно пережить, если имеешь перед собой ясную цель и понятные боевые задачи. Наша настоящая беда совсем в другом – в бедственном положении ядерного флота страны, в бесперспективности. Похоже, в Москве не до конца понимают, что с нашим оружием шутки плохи. Через 10 лет здесь, в Рыбачьем, если сохранится нынешнее финансирование, или не будет ничего, или на наши пирсы придет НАТО».
От безысходности происходящего перед его глазами, Дикий собрался учиться дальше – поступать в Академию Генерального штаба, чтобы написать диссертацию о состоянии национальной безопасности России в конце двадцатого – начале двадцать первого века. Его цель – в финале исследования суметь научно обосновать ответ на вопрос, его тревожащий: кому нужно было развалить эту самую национальную безопасность?
Пока все его выводы – не в пользу столицы. Однако агрессии или озлобленности по поводу происходящего у капитана нет. Ход мысли примерно таков: да, ужасно, что Москва ведет себя таким образом, но делать нам нечего, надо выстоять, потому что мы умнее и сильнее тех, кто наверху.
Жизненная позиция Дикого делает его быт не принадлежащим ему самому. Командиру нельзя ничего из того, что доступно всякому другому. Готовность явки на лодку – 5 минут после поступления приказа, это значит, никаких и никуда отлучек, он всегда должен быть на связи. Ни за ягодами, ни за грибами, ни на рыбалку, ни просто пошататься бесцельно, куда глаза глядят, с друзьями… Жизнь на посту, который ты принял, а сдать некому. Надо быть с офицерами, чтобы они не падали духом в столь трудное время. Надо успеть в казармы, чтобы вовремя узнать, что творится с матросами. В общем, надо абсолютно все, и даже больше.
В результате получается следующее: если ты просто армейский офицер и тоже живешь, как нищий, как и капитан Дикий, но у тебя есть возможность – что и происходит сегодня сплошь и рядом, – где-то подрабатывать после службы и тем кормить свою семью, покупать одежду и даже форму (не удивляйтесь: большинство офицеров, действительно должны покупать обмундирование самостоятельно), – то у капитана Дикого для этого нет ни времени, ни возможностей. В оставшиеся от службы короткие часы он обязан – именно обязан – отдохнуть, выспаться, привести свои нервы в полный порядок, а ведь они не могут не расшататься при такой-то жизни, чтобы идти на свою ядерную лодку не во взвинченном состоянии. Это категорически запрещено – слишком непоправимыми могут быть последствия бытовой неврастении.
– Я должен быть на службе спокойным и уравновешенным, – объясняет Дикий. – Будто с курорта. Будто быт налажен. И даже вопроса такого нет передо мною: чем накормить жену и дочку завтра…
– Что значит «должен»? По-моему, вы неверно ставите вопрос. Вы служите государству, и, значит, это прежде всего государство ДОЛЖНО вам создать подобающие условия, при которых вы придете на службу спокойным и уравновешенным. Разве не так?
Дикий снисходительно улыбается, и я не могу понять, к кому же он больше снисходителен, этот странный человек особой закалки: ко мне, задающей подобные вопросы, или к государству, плюющему на тех, кто ему служит?… В конце концов, выходит, что ко мне…
– Нет у государства сейчас такой возможности, – наконец говорит капитан. – Ну, нет – и все тут. Что толку требовать, чего нет? Я – человек, мыслящий реально. И от природы не злобный. Все фантазеры и злые отсюда давно сбежали. Уволились с флота.
– И все-таки я не понимаю, почему не уволились лично вы? Вы – ядерщик, имеете инженерную специальность. Уверена, нашли бы себе пристойную работу…
– Нельзя уволиться. Потому что нельзя бросить лодку. Я – командир, а не матрос. Меня некем заменить. Если уйду – буду чувствовать себя предателем.
– Но перед кем? Государство и так вас предало…
– Пройдет время, и государство образумится. А пока надо терпеть. И ждать. И сохранить ядерный флот. Вот именно я его и сохраняю. Даже если Министерство обороны ведет предательскую политику. Я служу стране, я защищаю людей, а не государственный аппарат.
Вот вам и портрет российского офицера-подводника нашего времени – сидит себе человек на краю нашей земли и, верный воинской присяге, ежедневно закрывает собою амбразуру. В условиях, когда закрыть эту амбразуру больше нечем.
Чтобы суметь выполнить свои обязанности в условиях глубокого финансового нездоровья, охватившего войска, от командира требуется полная отдача. Капитан Дикий уходит из дома ровно в 7.20 и возвращается в 22.40. И так каждый день: по 10 и более часов он на борту. Другого выхода просто нет – флот на глазах разваливается, и с техникой, стоящей без ремонта, в любой момент может что-то случиться, в том числе и большая беда. Единственное, что здесь неизменно с прошлых времен, это поднятие флага. Ритуал проходит ежедневно в 8.00. Что бы ни произошло – хоть тайфун, хоть пурга, хоть авария, хоть смена правительства.
Кстати, Дикий именно ХОДИТ до причалов, где стоит его «Вилючинск». Пешком – это занимает ровно 40 минут. Ходит он туда не потому, что заботится о своем здоровье. Во-первых, у него, конечно, нет личного автомобиля, потому что нет денег на него. А во-вторых, служебного транспорта тоже нет, точнее, он на приколе. Вторая флотилия, к которой приписана подлодка «Вилючинск», – как и вся Камчатка, в тисках энергетического кризиса, и поэтому ни машин, ни автобусов до причалов не подают. Просто нет достаточного количества бензина у военных. Да что там бензин в стране, направо-налево торгующей нефтью! Без хлеба бы не остаться. Гарнизон, где служит Дикий, вечно должен местному хлебозаводу… А тот вечно отпускает хлеб на лодки в долг…
Представляете картину? Люди, обслуживающие ядерный щит страны, претендующей на звание великой державы, – эти люди питаются подаянием…
Мне, например, стыдно. А президенту? Когда он заседает на «восьмерках»?
Ну да ладно… Все офицеры в Рыбачьем ходят на работу пешком по утрам. И вот по дороге на пирсы и в штаб офицерский корпус обычно гудит, как рассерженный улей. Обсуждают наболевшее: сколько можно терпеть? В какую пропасть мы летим?…
Горячим политическим дискуссиям способствует открывающийся офицерам вид. Если двигаться, к примеру, по направлению к пирсу № 5, где пришвартован «Вилючинск», то можно созерцать остров Хлебалкин. Там находится мертвый судоремонтный завод. Еще два-три года назад на Хлебалкинском заводе одновременно проходили профилактический ремонт по 15-16 субмарин. Теперь там спокойная водная гладь и ни одного «больного» судна.
Офицерам объявляют: и здесь действует жесточайший режим экономии. И подводники созерцают умирающие доки по два раза в день: когда идут на работу и когда возвращаются обратно.
– Жуткая картина, – говорит Дикий. – Мы-то понимаем, что это значит… За все придется платить. Нашу технику ОБЯЗАНЫ ремонтировать. Чудес не надо ждать – тут не бывает долгожителей, ни разу не обращающихся к врачам. Это надо понимать. Аварии неизбежны.
Одних офицеров Рыбачьего весь этот флотский распад вдрызг расхолаживает. Других развращает – всякого навидались в гарнизоне в последнее время. И самоубийства были, и ничем не мотивированные поступки случались.
– Но мне кажется, нынешняя обстановка офицеров все-таки скорее ожесточает, – рассказывает Дикий. – Поэтому мне так важно, чтобы все были на поднятии флага ровно в восемь утра. Экипаж должен увидеть глаза своего командира. И прочитать в них – все в порядке, все спокойно, служба продолжается. Несмотря ни на что. Вопреки всему.