Дай Бог труду, что нами начат, когда-нибудь найти своих, пусть все стихи хоть что-то значат лишь для того, кто создал их. Пусть это мы невроз лелеем, невроз всех тех, кто одинок; пусть пахнет супом, пылью, клеем наш гордый лавровый венок. Пусть да, мы дураки и дуры, и поделом нам, дуракам.
 
   Но просто без клавиатуры безумно холодно рукам.
 
 
   27-28 февраля 2006 года.
   @@@
   Перед днем рожденья всегда хандреж:
   Видел ли Париж? Сделал хоть на грош?
   Шутишь - изнутри ж пробирает дрожь;
   Что ни говоришь - все кому-то врешь.
   Перед днем рожденья всегда мандраж:
   Вся горишь, орешь, прямо входишь в раж,
   Будто превышаешь хронометраж;
   Пропадает сон, нападает жор,
   Происходит всяческий форс-мажор:
   Ты стоишь над этим как дирижер,
   Когда в яме его пожар
   Перед днем рожденья ты как Бежар,
   Заходящийся в диком танце -
   Бьешься так, что сходит случайный жир
   А всего-то навсего - пассажир:
   Перекур на одной из станций.
 
   3 марта 2006 года.
   @@@
   Погляди: моя реальность в петлях держится так хлипко –
   Рухнет. Обхвачу колени, как поджатое шасси.
   Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка.*
   Не проси об этом счастье, ради Бога, не проси.
 
   Дышишь мерно, пишешь мирно, все пройдет, а ты боялась,
   Скоро снова будет утро, птичка вон уже поет;
   А внутри скулит и воет обессилевшая ярость,
   Коготком срывая мясо, словно маленький койот;
 
   Словно мы и вовсе снились, не сбылись, не состоялись –
   Ты усталый дальнобойщик, задремавший за рулем;
   Словно в черепной коробке бдит угрюмый постоялец:
   Оставайся, мальчик, с нами, будешь нашим королем.
 
   Слушай, нам же приходилось вместе хохотать до колик,
   Ты же был, тебя предъявят, если спросит контролер?
   Я тебя таскаю в венах, как похмельный тебяголик,
   Все еще таскаю в венах. Осторожней, мой соколик.
   У меня к тебе, как видишь, истерический фольклор.
 
   Из внушительного списка саркастических отмазок
   И увещеваний – больше не канает ничего.
   Я грызу сухие губы, словно Митя Карамазов,
   От участливых вопросов приходя в неистовство.
 
   Ведь дыра же между ребер – ни задраить, ни заштопать.
   Ласки ваши бьют навылет, молодцы-богатыри.
   Тушь подмешивает в слезы злую угольную копоть.
   Если так черно снаружи – представляешь, что внутри.
 
   Мальчик, дальше, здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ.
   Но я вижу – ты смеешься, эти взоры – два луча.
   Ты уйдешь, когда наешься. Доломаешь. Обескровишь.
   Сердце, словно медвежонка,
   За собою
   Волоча.
 
 
 
   19 марта 2006 года.
   @@@
   Выйдет к микрофону, буркнет
   Что-нибудь - и зал в огне.
 
   Приходи же, Ваня Ургант,
   И скорей женись на мне.
   21/03/06
   @@@
   Прежде, чем заклеймить меня злой и слабой, -
   Вспомнив уже потом, по пути домой –
   Просто представь себе, каково быть бабой –
   В двадцать, с таким вот мозгом, хороший мой.
 
   Злишься – обзавелась благодарной паствой,
   Кормишь собой желающих раз в два дня?
   Да. Те, кто был любим – ни прощай, ни здравствуй.
   Тем, кто остался рядом – не до меня.
 
   С этой войной внутри – походи, осклабясь,
   В сны эти влезь – страшней, чем под героин,
   После мужчин, - да, я проявляю слабость, -
   Выживи, возведи себя из руин,
 
   Пой, пока не сведет лицевые мышцы,
   Пой, даже видя, сколько кругом дерьма.
   Мальчик мой, ты не выдержишь – задымишься,
   Срежешься, очень быстро сойдешь с ума.
 
   Нет у меня ни паствы, ни слуг, ни свиты.
   Нет никаких иллюзий – еще с зимы.
   Все стало как обычно; теперь мы квиты.
   Господи,
   Проапгрейди и вразуми.
 
   ***
 
   Отдайте меня букетом – одной певице.
   Гвоздиками, васильками, лозой, драценой.
   Пускай она обольет меня драгоценной
   Улыбкой своей и бросит лежать за сценой.
   Она королева.
   Все остальные – вице-.
 
   Сажает тебя в партер к себе как в корытце,
   Купает в горячем голосе, как младенца,
   Закутывает в сиянье, как в полотенце, -
   И больше тебе совсем никуда не деться,
   Нигде от нее не скрыться.
 
   Ни фокусов, ни лукавства, ни грана фальши.
   Ни рынка, ни секса – нет никакой игры там.
   Выходишь с ее концерта раздетым, вскрытым,
   Один, как дурак, с разбитым своим корытом,
   И больше не знаешь в принципе, как жить дальше.
 
   Все прошлое – до секунды отменено.
   Такая она, Нино.
 
   ***
 
   Жирным в журналах – желчь, ни строки о жертвах.
   В жаркой зловонной жиже живем – без жабров.
   Из бижутерии – тяжеленный жернов
   Дежурных жанров.
 
   Щелочь уже по щиколотки – дощечки
   Тащит народ, чтоб как-то перемещаться.
   Щурится по-щенячьи на солнце, щёчки
   Щуплые улыбает – и ищет счастья.
 
   Счастье все хнычет, перед окном маячит,
   Хочет войти и плачет, чет или нечет.
 
   Память меня совсем ничему не учит.
   Время совсем не лечит.
 
 
   6-8 апреля 2006 года.
   @@@
   Дробишься, словно в капле луч.
   Как кончики волос секутся -
   Становишься колючей, куцей,
   Собой щетинишься, как бутсой,
   Зазубренной бородкой - ключ.
 
   И расслоишься, как ногтей
   Края; истаешь, обесценясь.
   Когда совсем теряешь цельность -
   Безумно хочется детей.
 
   Чтоб вынес акушер рябой
   Грудного Маленького Принца, -
   Чтоб в нем опять соединиться
   Со всей бесчисленной собой.
 
   Чтоб тут же сделаться такой,
   Какой мечталось - без синекдох,
   Единой, а не в разных нектах;
   Замкнуться; обрести покой.
 
   Свыкаешься в какой-то миг
   С печальной мудростью о том, как
   Мы продолжаемся в потомках,
   Когда подохнем в нас самих.
 
 
   Ночь 11-12 апреля 2006 года
   @@@
   Хорошо, говорю. Хорошо, говорю Ему, - Он бровями-тучами водит хмуро. - Ты не хочешь со мной водиться не потому, что обижен, а потому, что я просто дура. Залегла в самом отвратительном грязном рву и живу в нем, и тщусь придумать ему эпитет. Потому что я бьюсь башкой, а потом реву, что мне больно и все кругом меня ненавидят. Потому что я сею муку, печаль, вражду, слишком поздно это осознавая. Потому что я мало делаю, много жду, нетрудолюбива как таковая; громко плачусь, что не наследую капитал, на людей с деньгами смотрю сердито. Потому что Ты мне всего очень много дал, мне давно пора отдавать кредиты, но от этой мысли я ощетиниваюсь, как ёж, и трясу кулаком – совсем от Тебя уйду, мол!..
 
   Потому что Ты от меня уже устаешь. Сожалеешь, что вообще-то меня придумал.
 
   Я тебе очень вряд ли дочь, я скорее флюс; я из сорных плевел, а не из зерен; ухмыляюсь, ропщу охотнее, чем молюсь, все глумлюсь, насколько Ты иллюзорен; зыбок, спекулятивен, хотя в любой русской квартире – схемка Тебя, макетик; бизнес твой, поминальный и восковой – образцовый вполне маркетинг; я ношу ведь Тебя распятого на груди, а Тебе дают с Тебя пару центов, процентов, грошей? - Хорошо, говорю, я дура, не уходи. Посиди тут, поговори со мной, мой хороший.
 
   Ты играешь в огромный боулинг моим мирком, стиснув его в своей Всемогущей руце, катишь его орбитой, как снежный ком, чувством влеком, что все там передерутся, грохнет последним страйком игра Твоя. Твой азарт уже много лет как дотлел и умер. А на этом стеклянном шарике только я и ценю Твой гигантоманский усталый юмор.
 
   А на этом стеклянном шарике только Ты мне и светишь, хоть Ты стареющий злой фарцовщик. Думал ли Ты когда, что взойдут цветы вот такие из нищих маленьких безотцовщин. Я танцую тебе, смеюсь, дышу горячо, как та девочка у Пикассо, да-да, на шаре. Ты глядишь на меня устало через плечо, Апокалипсис, как рубильник, рукой нашаря. И пока я танцую, спорю, кричу «смотри!» - даже понимая, как это глупо, - все живет, Ты же ведь стоишь еще у двери и пока не вышел из боулинг-клуба.
 
 
   Ночь 17-18 апреля 2006 года.
   @@@
   Мужик в метро, бородатый, всклокоченный, седой, большие квадратные очки советского еще производства у дужек поддеты огромными булавками; читает газету, нетерпеливо встряхивая листы и что-то бормоча.
 
   Потом видит на странице большой портрет Ющенко и начинает со всей силы тыкать в него пальцем и страшно материться; вагон наблюдает; мужчина листает газету, все еще тяжело дыша от негодования, читает что-то про Северную Корею, светлеет лицом, показывает узкоглазому мужчине во френче, что на фотографии, большой палец; потом снова натыкается на Ющенко, собирает лоб в складки, кричит, достает из кармана ключи и начинает со всей силы бить бумагу ключом. Пропарывает. Произносит нечеловеческое.
 
   Вот для кого стоит печатать газеты, думаю я. Страшно представить, что он делает с телевизором.
   25/05/06
   @@@
   Я всегда с собой в ладу.
   Просто я на все кладу.
 
 
   9 июня 2006 года.
   @@@
   Вечер душен, мохито сладок, любовь навек.
   Пахнет йодом, асфальтом мокрым и мятной Wrigley.
   Милый мальчик, ты весь впечатан в изнанку век:
   Как дурачишься, куришь, спишь, как тебя постригли,
 
   Как ты гнешь уголками ямочки, хохоча,
   Как ты складываешь ладони у барных стоек.
   Я наотмашь стучу по мыслям себя. Я стоик.
   Мне еще бы какого пойла типа Хуча.
 
   Я вся бронзовая: и профилем, и плечом.
   Я разнеженная, раскормленная, тупая.
   Дай Бог только тебе не знать никогда, о чем
   Я тут думаю, засыпая.
 
   Я таскаюсь везде за девочками, как Горич
   За женою; я берегу себя от внезапных
   Вспышек в памяти - милый мальчик, такая горечь
   От прохожих, что окунают меня в твой запах,
 
   От людей, что кричат твое золотое имя -
   Так, на пляже, взрывая тапком песочный веер.
   Милый мальчик, когда мы стали такими злыми?..
   Почему у нас вместо сердца пустой конвейер?..
 
   Я пойду покупать обратный билет до ада плюс
   Винограду, черешни, персиков; поднатужась
   Я здесь смою, забуду, выдохну этот ужас.
   ...Милый мальчик, с какого дня я тебе не надоблюсь?
   Это мой не-надо-блюз.
   Будет хуже-с.
 
   Ранним днем небосвод здесь сливочен, легок, порист.
   Да и море - такое детское поутру.
   Милый мальчик, я очень скоро залезу в поезд
   И обратной дорогой рельсы и швы сотру.
 
   А пока это все - so true.
 
 
   7 июля 2006 года
   @@@
    ТБ
 
   С ним ужасно легко хохочется, говорится, пьется, дразнится; в нем мужчина не обретен еще; она смотрит ему в ресницы – почти тигрица, обнимающая детеныша.
 
   Он красивый, смешной, глаза у него фисташковые; замолкает всегда внезапно, всегда лирически; его хочется так, что даже слегка подташнивает; в пальцах колкое электричество.
 
   Он немножко нездешний; взор у него сапфировый, как у Уайльда в той сказке; высокопарна речь его; его тянет снимать на пленку, фотографировать – ну, бессмертить, увековечивать.
 
   Он ничейный и всехний – эти зубами лязгают, те на шее висят, не сдерживая рыдания. Она жжет в себе эту детскую, эту блядскую жажду полного обладания, и ревнует – безосновательно, но отчаянно. Даже больше, осознавая свое бесправие. Они вместе идут; окраина; одичание; тишина, жаркий летний полдень, ворчанье гравия.
 
   Ей бы только идти с ним, слушать, как он грассирует, наблюдать за ним, «вот я спрячусь – ты не найдешь меня»; она старше его и тоже почти красивая. Только безнадежная.
 
   Она что-то ему читает, чуть-чуть манерничая; солнце мажет сгущенкой бликов два их овала. Она всхлипывает – прости, что-то перенервничала. Перестиховала.
 
   Я ждала тебя, говорит, я знала же, как ты выглядишь, как смеешься, как прядь отбрасываешь со лба; у меня до тебя все что ни любовь – то выкидыш, я уж думала – все, не выношу, несудьба. Зачинаю – а через месяц проснусь и вою – изнутри хлещет будто черный горячий йод да смола. А вот тут, гляди, - родилось живое. Щурится. Улыбается. Узнает.
 
   Он кивает; ему и грустно, и изнуряюще; трется носом в ее плечо, обнимает, ластится. Он не любит ее, наверное, с января еще – но томим виноватой нежностью старшеклассника.
 
   Она скоро исчезнет; оба сошлись на данности тупика; «я тебе случайная и чужая». Он проводит ее, поможет ей чемодан нести; она стиснет его в объятиях, уезжая.
 
   И какая-то проводница или уборщица, посмотрев, как она застыла женою Лота – остановится, тихо хмыкнет, устало сморщится – и до вечера будет маяться отчего-то.
 
 
   Ночь 13-14 июля 2006 года.
   @@@
   Нет, доктор, меня не портят – а умирают.
   Вспороли все мои струны подряд, пройдохи.
   Они меня не умеют. Перевирают.
   Фальшивят меня, бросают на полувздохе.
 
   Играют меня по-школьному, зло, громоздко,
   Не чувствуют сути! Жалуешься – угрозы.
   А если б они прислушались! Если б мозга
   Коснулся сигнал – ведь были бы виртуозы!
 
   Но вывернут так – себя не узнаешь в зеркале.
   А я открываюсь искренне, без условий.
   И плачу: За что ж вы так меня исковеркали?..
   Они мне: Да ну, сам черт в тебе ногу сломит.
 
   Мальчишки ведь, дети – что бы хоть понимали!
   Хохочут, кричат, с размаху бьют по плечу!
   Но вот расшалились, доктор, - и доломали.
   Не трогайте, доктор, хватит.
   Я не звучу.
 
   ***
 
   Накрывают тревогой койки – такой тяжелой, что не засну.
   Испариться бы, попросить их меня не трогать.
   Я люблю тебя так, как щупают языком кровоточащую десну.
   Как касаются пальцем места, где содран ноготь.
 
   Я люблю тебя, как в приемной сидят и ждут.
   Побелелые, словно выпаренные, лица.
   Ожиданье – такой же спазм: оно крутит в жгут.
   Я люблю тебя так, что больно пошевелиться.
 
   Я не жду ничего. Я смирная, будто агнец.
   Врач всех нас оглядит и цокнет: «Вот молодцы-то!»
   Я люблю тебя так, что это теперь диагноз.
   Индуцированный синдром тебядефицита.
 
   ***
 
   Да, а лето-то какое.
   Все несется кувырком.
   Из приемного покоя
   Тянет свежим ветерком.
 
   Стекла в длинных грязных каплях.
   Птицы высоко летят.
   Девушки в больничных тапках
   Все похожи на утят.
 
   Тишина, прохлада, благость.
   Мысли съело пустотой.
   Сестры в капельницы август
   Разливают золотой.
 
   Навещать приходят реже –
   Дорог внутренний уют.
 
   Скоро мне тебя отрежут
   И зашьют.
 
 
 
   4 августа 2006 года.
   @@@
   Жаль, в моих смс-архивах программы нету,
   Что стирала бы слой отмерший в режиме «авто».
   Я читаю «ну я же рядом с тобой» - а это
   Уже неправда.
 
   Недействительные талоны; ущерб немыслим.
   Информация неверна; показанья лживы.
   Он писал мне «я тут умру без тебя», но мы с ним
   Остались живы.
 
   Я читаю: «Я буду после работы сразу
   И останусь» - но не останется. Нестыковки.
   Пусть указывают срок годности каждой фразы
   На упаковке.
 
   Истечет ведь куда быстрее, чем им поверишь.
   И за это им даже, в общем-то, не предъявишь.
   Сколько нужно, чтоб написать их? Минуты две лишь
   И десять клавиш.
 
   Сколько нужно, чтоб обезвредить их, словно мину
   У себя в голове?.. Сапер извлечет из почвы
   Как из почты, и перережет, как пуповину
   Проводочек: «Эй, половина.
   Спокойной ночи».
 
 
   11 августа 2006 года.
   @@@
   Летит с ветвей ажурный лист
   Приходит осень. Зябко ёжась,
   Садится юный журналист
   Искать фуллтаймовую должность.
 
   Да, он, трепло и егоза,
   Берется, наконец, за дело.
   Не хочет быть как Стрекоза,
   Что лето красное пропела,
   А тут зима катит в глаза.
 
   Он алчет славы и бабла.
   Свою визитку; пропуск; статус.
   Сменить веселую поддатость
   На деловое бла-бла-бла.
 
   Сменить куртенку на гвозде
   На пиджачок, лэптоп и туфли.
   Пельмени, что давно протухли -
   На шведские столы везде.
 
   Он спит до трех и пьет до ста
   Бутылок в год, но - не тоска ли? -
   Он хочет, чтоб его пускали
   В партеры и на вип-места.
 
   Так сладко жизнь его течет
   И так он резв и беззаботен.
   Но хочет в месяц двести сотен
   И чтоб везде ему почет.
 
   Чтоб офис, годовой баланс.
   А не друзья, кабак и танцы.
   Ему так мил его фриланс -
   Но толку что с его фриланса?
 
   Да, прозы требуют года.
   Он станет выбрит и хозяйствен.
 
   Сегодня с милым распиздяйством
   Он расстается навсегда.
 
 
   14 августа 2006 года.
   @@@
   Ираклий сидит на лавке в каком-то из арбатских переулков, триумфально поглощает чизбургер; я сижу на коленке у Темы Бергера и что-то рассказываю. Оборачиваюсь, осекаюсь, Ираклий вопросительно ведет бровью.
 
   Я: Черт, как же мне избавиться от фиксации на нерусских кареглазых мальчиках?!
 
   Тема, помедлив: Фашизм?..
   15/08/06
   @@@
   Ревет, и чуть дышит, и веки болезненно жмурит,
   Как будто от яркого света; так стиснула ручку дверную –
   Костяшки на пальцах белеют; рука пахнет мокрой латунью.
   И воду открыла, и рот зажимает ладонью,
   Чтоб не было слышно на кухне.
   Там сонная мама.
   А старенькой маме совсем ни к чему волноваться.
 
   Ревет, и не может, и злится, так это по-бабьи,
   Так это дурацки и детски, и глупо, и непоправимо.
   И комьями воздух глотает, гортанно клокочет
   Слезами своими, как будто вот-вот захлебнется.
   Кот кругло глядит на нее со стиральный машины,
   Большой, умноглазый, печальный; и дергает ухом –
   Снаружи-то рыжим, внутри – от клеща почерневшим.
 
   Не то чтоб она не умела с собою справляться – да сдохли
   Все предохранители; можно не плакать годами,
   Но как-то случайно
   Обнимут, погладят, губами коснутся макушки –
   И вылетишь пулей,
   И будешь рыдать всю дорогу до дома, как дура,
   И тушью испачкаешь куртку,
   Как будто штрихкодом.
 
   Так рвет трубопровод.
   Истерику не перекроешь, как вентилем воду.
 
   На улице кашляет дядька.
   И едет машина,
   По камешкам чуть шелестя – так волна отбегает.
   И из фонаря выливается свет, как из душа.
   Зимой из него по чуть-чуть вытекают снежинки.
 
   Она закусила кулак, чтобы не было громко.
   И правда негромко.
 
   Чего она плачет? Черт знает – вернулась с работы,
   Оставила сумку в прихожей, поставила чайник.
   - Ты ужинать будешь? – Не буду. – Пошла умываться,
   А только зашла, только дверь за собой затворила –
   Так губы свело,
   И внутри всю скрутило, как будто
   Белье выжимают.
   И едет по стенке, и на пол садится, и рот зажимает ладонью,
   И воздухом давится будто бы чадом табачным.
 
   Но вроде легчает. И ноздри опухли, и веки,
   Так, словно избили; глядит на себя и кривится.
   Еще не прошло – но уже не срывает плотины.
   Она себя слушает. Ставит и ждет. Проверяет.
   Так ногу заносят на лед молодой, неокрепший,
   И он под подошвой пружинит.
 
   Выходит из ванной, и шлепает тапками в кухню,
   Настойчиво топит на дне своей чашки пакетик
   Имбирного чаю. Внутри нежило и спокойно,
   Как после цунами.
   У мамы глаза словно бездны – и все проницают.
   - Я очень устала. – Я вижу. Достать шоколадку?..
 
   А вечер просунулся в щелку оконную, дует
   Осенней прохладой, сложив по-утиному губы.
   Две женщины молча пьют чай на полуночной кухне,
   Ломают себе по кирпичику от шоколадки,
   Хрустя серебристой фольгою.
 
 
   18 августа 2006 года.
   @@@
   Друг друговы вотчины – с реками и лесами,
   Долинами, взгорьями, взлетными полосами;
   Давай будем без туристов, а только сами.
   Давай будто растворили нас, погребли
   В биноклевой мгле.
   Друг друговы корабли.
   Бросаться навстречу с визгом, большими псами,
   Срастаться дверьми, широтами, адресами,
   Тереться носами,
   Тросами,
   Парусами,
   Я буду губами смугло, когда слаба,
   Тебя целовать слегка в горизонтик лба
   Между кожей и волосами.
   В какой-нибудь самой крошечной из кают,
   Я буду день изо дня наводить уют,
   И мы будем слушать чаечек, что снуют
   Вдоль палубы, и сирен, что из вод поют.
   Чтоб ветер трепал нам челки и флаги рвал,
   Ты будешь вести, а я отнимать штурвал,
   А на берегу салют чтоб и карнавал.
   Чтоб что-то брать оптом, что-то – на абордаж,
   Чтоб нам больше двадцати ни за что не дашь,
   А соль проедает руки до мяса аж.
   Чтоб профилем в синь, а курсом на юго-юг,
   Чтоб если поодиночке – то всем каюк,
   Чтоб двое форева янг, расторопных юнг,
   И каждый задира, бес, баловник небес,
   На шее зубец
   Акулий, но можно без,
   И каждый влюбленный, злой, молодой балбес.
   В подзорной трубе пунктиром, едва-едва -
   Друг друговы острова.
   А Бог будет старый боцман, гроза морей,
   Дубленый, литой, в наколках из якорей,
   Молчащий красноречиво, как Билл Мюррей,
   Устроенный, как герой.
   Мы будем ему отрадой, такой игрой
   Дельфинов или китят, где-то у кормы.
   И кроме воды и тьмы нет другой тюрьмы.
   И нету местоимения, кроме «мы».
   И, трюмы заполнив хохотом, серебром
   Дождливым московским – всяким таким добром,
   Устанем, причалим, сядем к ребру ребром
   И станем тянуть сентябрь как темный ром,
   И тихо теплеть нутром.
   И Лунья ладонь ощупает нас, строга -
   Друг друговы берега.
   И вечер перченым будет, как суп харчо.
   Таким, чтоб в ресницах колко и горячо.
   И Боцман легонько стукнет тебя в плечо:
   - До скорого, брат, попутных. Вернись богатым.
 
   И бриз в шевелюре будет гулять, игрив.
   И будет назавтра ждать нас далекий риф,
   Который пропорет брюхо нам, обагрив
   Окрестную бирюзу нами, как закатом.
 
 
 
   31 августа 2006 года.
   @@@
   А что, говорю, вот так, говорю, любезный.
   Не можешь любить – сиди, говорю, дружи.
   Я только могу тебя обнимать, как бездной.
   Как пропасть ребенка схватывает во ржи.
 
   А что, говорю я, дверь приоткрыв сутуло.
   Вот терем мой, он не низок и не высок.
   Я буду губами трогать тебя, как дуло
   Беретты – между лопаток или в висок.
 
   А что, говорю, там город лежит за дверью.
   Пустыня, и в каждом сквере по миражу,
   В руке по ножу, на лавочке по бомжу.
   А я все сижу, гляжу и глазам не верю.
   Сижу, говорю, и глаз с тебя не свожу.
 
   ***
 
   У сердца отбит бочок.
   Червоточинка, ранка, гнилость.
   И я о тебе молчок,
   А оно извелось, изнылось;
 
   У сердца ободран край,
   Подол, уголок, подошва.
   Танцуй вот теперь, играй, -
   С замочной дырой в подвздошье;
 
   У сердца внутри боксер.
   Молотит в ребро, толкает.
   Изводит меня, костяшки до мяса стер.
   А ты поглядишь – а взор у тебя остер,
   Прищурен, глумлив – и там у него нокаут.
 
   ***
 
   Я буду писать стихи ему – может он
   Расслышит их, возвращаясь под утро с пьянки.
   На шею себе повесит их, как жетон,
   Стальной, именной, простого сержанта янки.
 
   И после, какой ни будь он подлец и хам,
   Кому ни клади в колени башку патлату –
   Ведь не одна ж, -
   Господь его опознает по тем стихам,
   Хитро подмигнет, возьмет под крыло по блату.
   Мол: «Этот – наш».
 
 
   Ночь 10-11 сентября 2006 года.
   @@@
   Как надо, думаю я сегодня ночью, сильно не любить людей, чтобы втягивать их в такие сложные, выматывающие, а главное - тотально бессмысленные танцы, как отношения, - в смысле, отношения- все вот эти логи асечные с милю длиной, все вот эти коктейли терпковатые из ревности, желания бешеного, нежности материнской, умиленной - и сознания полной своей обреченности; все это затейливое иглоукалывание - вот тщеславие, вот комплекс вины, вот амбиции; все вот эти разборки в такси, ночные, со слезами, с водителем, опасливо косящимся в зеркало заднего вида; обиды, глотаемые регулярно, строго по часам, как противозачаточные таблетки - как же надо, ребята, устать от себя и хотеть от себя избавиться, сбыть себя кому-нибудь, сбагрить, задарма втюхать, бонусом, я не знаю, рекламной акцией, бесплатным подарком покупателю - чтобы каждый раз вестись на это, соглашаться, давать себя отвязать, ногой от берега оттолкнуть, чтоб еще ближайшие полгода в открытом море мыкаться, все кляня, и искать какую-то новую пристань.
 
   Довольно много в этом острого, да, чистого жизненного спирта, девяностошестиградусного, шибающего в ноздри; ощущение жизни, вывернутой на максимум, до упора, истошного такого, лихого, свежего счастья вовлеченности, задействованности в большую, опасную, адреналиновую игру; незамутненной радости контактного спарринга с миром, когда он тебе хук поддых, а ты ему локтем в челюсть с разворота - но это же так в итоге опустошает, Господи, потрошит же, как старую тряпичную куклу, мне двадцать лет только, а я уже набита разочарованиями вся, под горлышко, и форму не держу уже, и поролон лезет из швов.
 
   Меня в игру-то взяли еще двух лет не прошло, я новичок еще, дилетант, едва осваиваю техники и ходы - но уже неотвязный привкус повтора, неверия, предсказуемости исхода.
 
   Как тетки в пятьдесят лет заводят восемьдесят седьмой по счету роман? Какие помещения арендуют, чтоб не таскать в себе эти тонны расставаний?..
 
   Я дурак и нелепый, неуместный моногам, мне непостижим азарт плодить мертворожденные иллюзии, раз за разом, не снижая темпа, просто ради процесса.
 
   Я не в смысле "уйдем же в скиты", я в смысле ну, банального ответа за тех, кого приручили. Как-то не швыряться, что ли, тяжелыми, сакральными, убойной силы словами и жестами просто ради создания видимости, что и ты ради кого-то живешь, что и ты на что-то значительное способен. Не затыкать пустоты в себе случайными мужчинами и женщинами, как комканой газетой - обувь, чтоб не ссыхалась. Мужчины эти и женщины приживутся в тебе, пригреются - а ты их как раз и вышвырнешь, потому что опять весна.