Страница:
А теперь давайте вспомним, что сказал Борис Ельцин после операции на сердце! Он сказал, что не платить пенсии — безнравственно. Прошу отметить, он не сказал, что это антиконституционно, противозаконно, политически вредно… Он сказал — безнравственно. То, что такой несентиментальный и философски относящийся к страданиям сограждан политик, как Ельцин, вдруг заговорил о нравственности, свидетельствует лишь об одном: процесс десовестизации, как, впрочем, и десоветизации общества достиг нижней точки — и граждане относятся теперь к государству почти с таким же презрительным равнодушием, с каким государство относится к ним. От социального энтузиазма, которым даже в самые глухие годы славился наш народ, осталось лишь шоссе Энтузиастов в Москве.
За счет чего же мы будем выходить из глубочайшего кризиса? Заграница нам не поможет, это понятно уже даже клиническим западникам. Маленький, но сплоченный класс нуворишей и обслуживающее его интеллигентство не поделятся, они твердо объявили: «Никто пути пройденного у нас не отберет!» Значит, по традиции возрождение России будет происходить за счет, как говаривали прежде, широких народных масс. У ста пятидесяти миллионов проще отобрать по одному рублю, чем у одного отобрать сто пятьдесят миллионов. Но для того чтобы навязать этот мобилизационный курс, нужно воззвать к гражданской совести и социальному мужеству, более того — к жертвенности. Сегодня не издеваться надо над Павками Корчагиными, а трепетно надеяться, что не перевелись они еще в Отечестве. Но для того чтобы призвать народ к жертвенности, власть как минимум должна иметь нравственный авторитет. Кто же станет приносить жертвы на загаженный алтарь! И едва ли стоит надеяться на столь восхищавший Канта нравственный закон внутри нас, когда снаружи царят безнравственность и беззаконие! Единственный выход — неотложная совестизация общества. Лучше, конечно, если начнется она сверху. Лучше, если сопутствовать ей будет частичная советизация — я имею в виду местное самоуправление. Лучше, конечно, если осуществлять ее будет энергичный, но умный лидер… А пока народ безмолвствует и усмехается, глядя в телевизор. Смех, конечно, дело хорошее… Хотя, смеясь, можно расстаться не только с прошлым, но и с будущим!
Газета «Труд», февраль 1997 г.
НЕ ЧУЯ СТРАНЫ
ГОМО ПОСТСОВЕТИКУС — ЧЕЛОВЕК НЕДОУМЕВАЮЩИЙ
ФАБРИКА ГРОЗ
За счет чего же мы будем выходить из глубочайшего кризиса? Заграница нам не поможет, это понятно уже даже клиническим западникам. Маленький, но сплоченный класс нуворишей и обслуживающее его интеллигентство не поделятся, они твердо объявили: «Никто пути пройденного у нас не отберет!» Значит, по традиции возрождение России будет происходить за счет, как говаривали прежде, широких народных масс. У ста пятидесяти миллионов проще отобрать по одному рублю, чем у одного отобрать сто пятьдесят миллионов. Но для того чтобы навязать этот мобилизационный курс, нужно воззвать к гражданской совести и социальному мужеству, более того — к жертвенности. Сегодня не издеваться надо над Павками Корчагиными, а трепетно надеяться, что не перевелись они еще в Отечестве. Но для того чтобы призвать народ к жертвенности, власть как минимум должна иметь нравственный авторитет. Кто же станет приносить жертвы на загаженный алтарь! И едва ли стоит надеяться на столь восхищавший Канта нравственный закон внутри нас, когда снаружи царят безнравственность и беззаконие! Единственный выход — неотложная совестизация общества. Лучше, конечно, если начнется она сверху. Лучше, если сопутствовать ей будет частичная советизация — я имею в виду местное самоуправление. Лучше, конечно, если осуществлять ее будет энергичный, но умный лидер… А пока народ безмолвствует и усмехается, глядя в телевизор. Смех, конечно, дело хорошее… Хотя, смеясь, можно расстаться не только с прошлым, но и с будущим!
Газета «Труд», февраль 1997 г.
НЕ ЧУЯ СТРАНЫ
Интеллигенция или интеллигентство?
В лихие времена надежда умирает последней, а культура — первой. С началом полуобморочного саморазрушения, которое на официальном языке именуется «реформами», в отношении отечественной культуры восторжествовал принцип: Каштанка собачка умная — сама себя прокормит. Разумеется, при советской власти Каштанка частенько зарабатывала себе на пропитание хождением на задних лапах. Однако нынешняя власть, плодотворно развивая эту традицию, обучила понятливую Каштанку в передних лапах носить еще и предвыборные плакаты типа «Голосуй, а то проиграешь!».
Незаметно население убедили в том, что мы в силу нехватки средств не можем позволить себе не только большую армию, но и великую культуру, которая без государственной поддержки невозможна. Насаждаемая идея самоокупаемости культуры — такая же нелепость, как самоокучиваемость картошки. В результате из самой читающей страны мы превратились в самую считающую: как дотянуть до зарплаты, каковую, может быть, дадут через полгода, или до очередного западного кредита, какового, скорее всего, так и не будет. Культура утекает из России, как нефть из переломившегося танкера.
Но так ли уж безвинны в сложившейся ситуации мы сами — служители и прислужники муз? И не возмездие ли это нам за тупое буревестничество, за то, что второй раз за столетие мы позволили использовать себя как фомку для взлома российской государственности? Не мы ли своими словами и поступками, творческими и общественными, понукали птицу-тройку снова свернуть на неведомую дорогу, вообразив, что эта дорога короче и скорее доведет до очередного рая? Объявив всероссийскую кампанию по выдавливанию раба, мы забыли людям объяснить, что человек, выросший в условиях привычной несвободы, может второпях выдавить из себя раба вместе с совестью. Не здесь ли нравственный источник захлестнувшей страну преступности: от безжалостных душегубов — до респектабельных пирамидостроителей?
Впрочем, что тут говорить, если постперестроечная эпоха одарила нас новым типом деятеля культуры, специализирующемся на «добивании гадин», причем «гадиной» может оказаться любой законопослушный гражданин, любой слой общества, оппозиционно настроенный к курсу, объявленному с неискоренимым большевистским задором единственно верным… Если под интеллигенцией понимать национальную элиту, радеющую о судьбе собственного народа, то в последнее время чрезвычайно ясно обозначился сформировавшийся еще при советской власти слой образованных людей, которых я называю «интеллигентством».
Именно к интеллигентству, как выяснилось, относится и один из гитарных кумиров 60-х, заявивший примерно следующее: «Конечно, в России нет никакой демократии, но меня издают, я езжу за границу и больше мне ничего и не надо!» Да, у интеллигенции и интеллигентства много общих ошибок, совершенных в первые годы перестройки, но как раз отношение к этим ошибкам резко и отличает их сегодня друг от друга. Интеллигенция всегда в оппозиции к тому, что вредно для Отечества. Интеллигентство всегда в оппозиции к тому, что вредно для него как сословия.
Всякий подлинный художник, если говорить об искусстве, — неизменен в своей оппозиции к любой власти, ибо любая власть — насилие. Но вот глубина и ярость этой оппозиции зависят от того, насколько целесообразно и осторожно власть пользуется этим своим извечным правом на насилие. И художник по-настоящему влияет на власть не тогда, когда советует ей бить оппозицию канделябром, и не тогда, когда рассказывает притчи про караван, во главе которого в случае поворота в обратную сторону оказывается хромой верблюд. Последнее по крайней мере не умно: на наших глазах уже происходил один поворот на сто восемьдесят градусов, и в этой связи не совсем понятно, кто же персонально подразумевается под хромым верблюдом? На тонком Востоке не очень хорошо продуманная льстивая аллегория порой стоила льстецу головы! Но мы, слава богу, в европах…
У деятелей культуры есть другое, на первый взгляд незаметное, но чрезвычайно мощное средство влияния на власть — нравственная оценка ее действий. С этой оценкой власть может не соглашаться, но не считаться с ней, пусть даже не показывая виду, не может. Не потому ли, кстати, исчезли с телевизионного экрана А. Солженицын и другие совестливые деятели культуры? На первый взгляд, что за проблема для властей предержащих: слушай телевизионного толкователя кремлевских снов и радуйся! Однако тут есть неумолимая закономерность: как только власть перестает реагировать на честную нравственную оценку своих действий, она начинает стремительно терять нравственный, а следовательно, и политический авторитет. В начале века говаривали: «В России два царя — Николай Александрович и Лев Николаевич». И если мы сегодня не можем сказать: «У нас в стране два президента — предположим, Борис Николаевич и, допустим, Александр Исаевич», — то это означает лишь одно — у нас в стране, по сути, нет ни одного президента.
Нынче много рассуждают об отсутствии политической воли, деликатно намекая на нездоровье президента. Но дело совсем не в этом: умирающий Александр Третий твердо вел державу до последнего вздоха. Дело в полной утрате властью нравственного авторитета. Даже если бы Борис Николаевич крестился двухпудовиком и работал с документами двадцать четыре часа в сутки — ничего бы не изменилось. Возможно, даже наоборот: цветущий начальник нравственно истлевшей власти раздражал бы людей гораздо больше! Постоянно призывая хранителей обломков предыдущего режима — коммунистов — покаяться, нынешняя власть не покаялась ни в одной из своих многочисленных ошибок — а они чудовищны! Мы снова живем, под собою не чуя страны, — хотя и в ином, может быть, более страшном смысле. Как сказочный Иванушка кормил несущую его птицу кусками собственного тела, так мы скормили призраку общечеловеческих ценностей изрядные куски исконно российских земель. Но Иванушка-то хоть знал, куда летит. А мы?
Десятки миллионов русских людей оказались вдруг за границей, отрезанные от родной культуры, униженные и оскорбленные. Возвращая на родину плоды послеоктябрьского зарубежья, мы породили тем временем еще более многочисленное послебеловежское зарубежье. Неужели и оно вернется в Россию только стихами? И будет, как это теперь принято, презентация с фуршетом?! Пока в Москве гремят устричные балы, люди, чтобы не умереть с голода, объявляют голодовки. Они месяцами не получают зарплату, чему ухмыльчивый Лившиц всегда находит разумное объяснение. В некоторых областях до четверти детей школьного возраста не посещают школы и даже не умеют читать! Зато дети предпринимателей и интеллигентства учатся в гимназиях и лицеях с преподаванием современных и древних языков. Элита, понимаешь ли…
Элита чего? Вымирающего и дичающего народа? В иных воинских частях до половины солдат имеют третью категорию здоровья, следом за которой, как я понимаю, идет третья группа инвалидности. Глядя на государственное телевидение, можно прийти к выводу, что чувство уверенности россиянину сегодня могут дать только надежные гигиенические прокладки. Между мыльными латиноамериканскими страстями и восторженными репортажами о бородатых героях чеченского сопротивления можно наткнуться на раздумчивую передачу о том, почему Калининград лучше вернуть Германии вместе с трофейными произведениями искусства и почему Украина не должна возвращать Севастополь России… Уникальная ситуация, когда антигосударственная идеология поддерживается и финансируется государством!
Академик Сахаров был, конечно, великим ядерщиком и гуманистом, но зачем же державу ломать? И святое чувство патриотизма совсем не виновато в том, что в системе прежних ценностей именовалось «советским». Как говорится, называй хоть горшком — только в печь не суй! Сунули… Кстати, интеллигентству патриотизм не нужен, обременителен: он требует жертвенного служения если не народу, то государству, а следовательно — самоограничения и отказа от каких-то личных профитов во имя общей цели. Вот почему при малейшем усложнении обстановки самая распространенная в этой среде фраза: «Не-ет, из этой страны надо сматываться!» Я ее слышал даже от интеллектуала, работавшего в ту пору советником президента, а ныне находящегося в бегах!
Я допускаю, кому-то не по душе сравнение родины с кормящей матерью, но ведь это не повод, чтобы без конца сравнивать ее с дойной и к тому же запаршивевшей коровой! От казенного патриотизма метнулись к казенному антипатриотизму, сделав священный трепет перед отеческими гробами предметом бездарного хохмачества. Весь социалистический период нашей истории подается ныне как дурная болезнь, подхваченная в цюрихском борделе и привезенная в Россию в опломбированном вагоне. Над кем смеемся?
Никто не хочет назад в прошлое. Но умело пугая прошлым, нас уже наполовину лишили будущего! Мы живем в обстановке вялотекущей национальной катастрофы. Чтобы поправить дело, нужны колоссальная политическая воля и небывалый взлет нравственного авторитета власти. Лично мне надоели байки пресс-папье-секретарей о крепком рукопожатии. Людям надоело криво усмехаться, видя политиков с глазами, скошенными от постоянного вранья. Люди хотят искренне уважать национальных лидеров, доказавших свою преданность Отечеству и свое умение не разрушать, но созидать в сложнейших постсоветских условиях, учитывая интересы всех групп населения! (А ведь такие лидеры есть!) Только тогда люди, как бедные, так и богатые, пойдут на самоограничение, на сознательный ригоризм, отзовутся на мобилизационные программы выхода из кризиса. А основная программа уже, в сущности, всем понятна: восстановить то хорошее, что выстрадано при социализме, и сохранить то полезное, что с такими лишениями наработано в последнее десятилетие. Перефразируя замечательного Георгия Иванова, можно сказать, что Россия возродится и под серпом, и под орлом…
Газета «Судьба России», март 1997 г.
Незаметно население убедили в том, что мы в силу нехватки средств не можем позволить себе не только большую армию, но и великую культуру, которая без государственной поддержки невозможна. Насаждаемая идея самоокупаемости культуры — такая же нелепость, как самоокучиваемость картошки. В результате из самой читающей страны мы превратились в самую считающую: как дотянуть до зарплаты, каковую, может быть, дадут через полгода, или до очередного западного кредита, какового, скорее всего, так и не будет. Культура утекает из России, как нефть из переломившегося танкера.
Но так ли уж безвинны в сложившейся ситуации мы сами — служители и прислужники муз? И не возмездие ли это нам за тупое буревестничество, за то, что второй раз за столетие мы позволили использовать себя как фомку для взлома российской государственности? Не мы ли своими словами и поступками, творческими и общественными, понукали птицу-тройку снова свернуть на неведомую дорогу, вообразив, что эта дорога короче и скорее доведет до очередного рая? Объявив всероссийскую кампанию по выдавливанию раба, мы забыли людям объяснить, что человек, выросший в условиях привычной несвободы, может второпях выдавить из себя раба вместе с совестью. Не здесь ли нравственный источник захлестнувшей страну преступности: от безжалостных душегубов — до респектабельных пирамидостроителей?
Впрочем, что тут говорить, если постперестроечная эпоха одарила нас новым типом деятеля культуры, специализирующемся на «добивании гадин», причем «гадиной» может оказаться любой законопослушный гражданин, любой слой общества, оппозиционно настроенный к курсу, объявленному с неискоренимым большевистским задором единственно верным… Если под интеллигенцией понимать национальную элиту, радеющую о судьбе собственного народа, то в последнее время чрезвычайно ясно обозначился сформировавшийся еще при советской власти слой образованных людей, которых я называю «интеллигентством».
Именно к интеллигентству, как выяснилось, относится и один из гитарных кумиров 60-х, заявивший примерно следующее: «Конечно, в России нет никакой демократии, но меня издают, я езжу за границу и больше мне ничего и не надо!» Да, у интеллигенции и интеллигентства много общих ошибок, совершенных в первые годы перестройки, но как раз отношение к этим ошибкам резко и отличает их сегодня друг от друга. Интеллигенция всегда в оппозиции к тому, что вредно для Отечества. Интеллигентство всегда в оппозиции к тому, что вредно для него как сословия.
Всякий подлинный художник, если говорить об искусстве, — неизменен в своей оппозиции к любой власти, ибо любая власть — насилие. Но вот глубина и ярость этой оппозиции зависят от того, насколько целесообразно и осторожно власть пользуется этим своим извечным правом на насилие. И художник по-настоящему влияет на власть не тогда, когда советует ей бить оппозицию канделябром, и не тогда, когда рассказывает притчи про караван, во главе которого в случае поворота в обратную сторону оказывается хромой верблюд. Последнее по крайней мере не умно: на наших глазах уже происходил один поворот на сто восемьдесят градусов, и в этой связи не совсем понятно, кто же персонально подразумевается под хромым верблюдом? На тонком Востоке не очень хорошо продуманная льстивая аллегория порой стоила льстецу головы! Но мы, слава богу, в европах…
У деятелей культуры есть другое, на первый взгляд незаметное, но чрезвычайно мощное средство влияния на власть — нравственная оценка ее действий. С этой оценкой власть может не соглашаться, но не считаться с ней, пусть даже не показывая виду, не может. Не потому ли, кстати, исчезли с телевизионного экрана А. Солженицын и другие совестливые деятели культуры? На первый взгляд, что за проблема для властей предержащих: слушай телевизионного толкователя кремлевских снов и радуйся! Однако тут есть неумолимая закономерность: как только власть перестает реагировать на честную нравственную оценку своих действий, она начинает стремительно терять нравственный, а следовательно, и политический авторитет. В начале века говаривали: «В России два царя — Николай Александрович и Лев Николаевич». И если мы сегодня не можем сказать: «У нас в стране два президента — предположим, Борис Николаевич и, допустим, Александр Исаевич», — то это означает лишь одно — у нас в стране, по сути, нет ни одного президента.
Нынче много рассуждают об отсутствии политической воли, деликатно намекая на нездоровье президента. Но дело совсем не в этом: умирающий Александр Третий твердо вел державу до последнего вздоха. Дело в полной утрате властью нравственного авторитета. Даже если бы Борис Николаевич крестился двухпудовиком и работал с документами двадцать четыре часа в сутки — ничего бы не изменилось. Возможно, даже наоборот: цветущий начальник нравственно истлевшей власти раздражал бы людей гораздо больше! Постоянно призывая хранителей обломков предыдущего режима — коммунистов — покаяться, нынешняя власть не покаялась ни в одной из своих многочисленных ошибок — а они чудовищны! Мы снова живем, под собою не чуя страны, — хотя и в ином, может быть, более страшном смысле. Как сказочный Иванушка кормил несущую его птицу кусками собственного тела, так мы скормили призраку общечеловеческих ценностей изрядные куски исконно российских земель. Но Иванушка-то хоть знал, куда летит. А мы?
Десятки миллионов русских людей оказались вдруг за границей, отрезанные от родной культуры, униженные и оскорбленные. Возвращая на родину плоды послеоктябрьского зарубежья, мы породили тем временем еще более многочисленное послебеловежское зарубежье. Неужели и оно вернется в Россию только стихами? И будет, как это теперь принято, презентация с фуршетом?! Пока в Москве гремят устричные балы, люди, чтобы не умереть с голода, объявляют голодовки. Они месяцами не получают зарплату, чему ухмыльчивый Лившиц всегда находит разумное объяснение. В некоторых областях до четверти детей школьного возраста не посещают школы и даже не умеют читать! Зато дети предпринимателей и интеллигентства учатся в гимназиях и лицеях с преподаванием современных и древних языков. Элита, понимаешь ли…
Элита чего? Вымирающего и дичающего народа? В иных воинских частях до половины солдат имеют третью категорию здоровья, следом за которой, как я понимаю, идет третья группа инвалидности. Глядя на государственное телевидение, можно прийти к выводу, что чувство уверенности россиянину сегодня могут дать только надежные гигиенические прокладки. Между мыльными латиноамериканскими страстями и восторженными репортажами о бородатых героях чеченского сопротивления можно наткнуться на раздумчивую передачу о том, почему Калининград лучше вернуть Германии вместе с трофейными произведениями искусства и почему Украина не должна возвращать Севастополь России… Уникальная ситуация, когда антигосударственная идеология поддерживается и финансируется государством!
Академик Сахаров был, конечно, великим ядерщиком и гуманистом, но зачем же державу ломать? И святое чувство патриотизма совсем не виновато в том, что в системе прежних ценностей именовалось «советским». Как говорится, называй хоть горшком — только в печь не суй! Сунули… Кстати, интеллигентству патриотизм не нужен, обременителен: он требует жертвенного служения если не народу, то государству, а следовательно — самоограничения и отказа от каких-то личных профитов во имя общей цели. Вот почему при малейшем усложнении обстановки самая распространенная в этой среде фраза: «Не-ет, из этой страны надо сматываться!» Я ее слышал даже от интеллектуала, работавшего в ту пору советником президента, а ныне находящегося в бегах!
Я допускаю, кому-то не по душе сравнение родины с кормящей матерью, но ведь это не повод, чтобы без конца сравнивать ее с дойной и к тому же запаршивевшей коровой! От казенного патриотизма метнулись к казенному антипатриотизму, сделав священный трепет перед отеческими гробами предметом бездарного хохмачества. Весь социалистический период нашей истории подается ныне как дурная болезнь, подхваченная в цюрихском борделе и привезенная в Россию в опломбированном вагоне. Над кем смеемся?
Никто не хочет назад в прошлое. Но умело пугая прошлым, нас уже наполовину лишили будущего! Мы живем в обстановке вялотекущей национальной катастрофы. Чтобы поправить дело, нужны колоссальная политическая воля и небывалый взлет нравственного авторитета власти. Лично мне надоели байки пресс-папье-секретарей о крепком рукопожатии. Людям надоело криво усмехаться, видя политиков с глазами, скошенными от постоянного вранья. Люди хотят искренне уважать национальных лидеров, доказавших свою преданность Отечеству и свое умение не разрушать, но созидать в сложнейших постсоветских условиях, учитывая интересы всех групп населения! (А ведь такие лидеры есть!) Только тогда люди, как бедные, так и богатые, пойдут на самоограничение, на сознательный ригоризм, отзовутся на мобилизационные программы выхода из кризиса. А основная программа уже, в сущности, всем понятна: восстановить то хорошее, что выстрадано при социализме, и сохранить то полезное, что с такими лишениями наработано в последнее десятилетие. Перефразируя замечательного Георгия Иванова, можно сказать, что Россия возродится и под серпом, и под орлом…
Газета «Судьба России», март 1997 г.
ГОМО ПОСТСОВЕТИКУС — ЧЕЛОВЕК НЕДОУМЕВАЮЩИЙ
Последнее десятилетие породило в нашем Отечестве нового человека. Его предшественник, так называемый «гомо советикус» (или человек верящий), отличался прежде всего клинической верой в светлое завтра.
Обилие в СССР разнообразного инакомыслия, начиная с мужественного и бескорыстного, а также спонсируемого диссидентства и заканчивая стихийным политическим анекдототворчеством, как раз и являлось ярким свидетельством всенародной устремленности в лучшее будущее. Смеясь над полупарализованным Брежневым, люди расставались с прошлым ради будущего. Провожая во внеочередной восстановительно-оздоровительный отпуск Ельцина, они только недоуменно хмурятся.
Теперь очевидно — советский режим пал жертвой собственной оптимистической идеологии, на разработку и внедрение которой он потратил огромные средства. Если бы хоть у кого-то были сомнения в необратимости прогресса, в неизбежности улучшения жизни, — хрен бы шахтеры стучали своими касками супротив партократов, а творческая интеллигенция черта с два топтала бы давно уже скончавшийся социалистический реализм. «Метили в коммунизм, а попали в Россию» от силы несколько тысяч убежденных антикоммунистов, по историко-генетической иронии происходящих непосредственно от «пламенных революционеров». Большинство населения метило в светлое будущее, а попало в себя самое. Я, конечно же, не хочу сказать, что «все у нас было хорошо». Все зависит от того, с чем сравнивать. Общаясь доверительно с соотечественниками, работавшими в советские времена за рубежом, я приметил любопытную закономерность: чем в более высокоразвитой стране человек трудился, тем больше у него было претензий к покинутой временно Родине. И наоборот. А если человек, как большинство советских людей, вообще никуда не выезжал (разве что в Крым или на Кавказ) и сравнивал тогдашнюю жизнь, к примеру, не с нью-йоркским супермаркетом, а с периодом послевоенного восстановления? В этом случае, согласитесь, оптимизм гомо советикуса не кажется таким уже нелепым и беспочвенным.
Будь «неуклонное повышение благосостояния советского народа» всего лишь пропагандистским мифом — коммунисты, как это ни парадоксально звучит, оставались бы у власти и по сей день… Но оптимизм гомо советикуса опирался, согласимся, и на реальные факты жизни. Сейчас, слушая какого-нибудь телевизионного витию, в это трудно поверить. Однако при советской власти рождались дети, росло народонаселение, игрались свадьбы и новоселья, выплачивались зарплаты и пенсии, строились садовые домики — маленькие, зато в огромном количестве, а за похищенных детей и журналистов не родители выкладывали доллары, но руководители соответствующих органов — партбилеты.
Жить постепенно становилось если и не веселее, то во всяком случае — все-таки лучше… Вот и автор этих строк начинал жизнь в каморке заводского общежития, расположенного в переулке, где стояла одна-единственная частная машина, а встретил достопамятный суверенитет России в трехкомнатной квартире и каждый вечер, паркуясь у дома и ругая советскую власть, ломал голову, куда бы воткнуть свои «Жигули». Неуемная жажда реформ появляется обычно на сытый желудок. И утоляется у всех, кроме самих реформаторов, очень быстро.
Победа Ельцина — это подлинный триумф советской идеологемы «завтра будет лучше, чем вчера». Борьба хорошего с лучшим закончилась падением советской власти. Никому ведь в голову не могло влететь, что завтра может оказаться хуже, чем сегодня. И академик Сахаров, клеймя с трибуны съезда афганскую войну, я уверен, не мог себе вообразить, что следующая война будет вестись уже на территории России, что компоненты для атомной бомбы станут контрабандировать, как пасхальные яйца, и что на крымские пляжи начнут высаживаться пока еще учебные украинско-американские десанты. Андрей Дмитриевич, если вы меня слышите и если я в чем-то прав, явитесь хоть на миг обнищавшим атомщикам, устроившим марш протеста на Москву, чтобы не помереть с голодухи.
Гомо советикус исчез именно в тот момент, когда, держа в одной руке трехцветный флаг, он другой рукой схватил-таки за хвост «птицу счастья завтрашнего дня», но вместо чаемого волшебного пера получил в награду хороший залп помета. У всех еще на памяти время страшной гиперинфляции, когда людей лишали даже «гробовых» сбережений — и покойников порой приходилось хоронить, словно цыплят, завернутыми в целлофан. Никто пока не забыл, как вышедшие из котельных и редакций комсомольских газет интеллектуалы-правдоискатели превратились в убогих трибунных врунов, как герои обороны Белого дома образца 91-го стали бессовестными казнокрадами, а уголовники и взяточники с советским стажем преобразились в «новых русских», застроивших виллами половину курортного мира в то время, когда к большинству российских деревень осенью добраться по-прежнему можно только на вездеходе. Вполне возможно, среди «новых русских» есть и такие, что нажили свои капиталы честно, но, полагаю, этот опасный биографический факт они тщательно скрывают от соратников по классу.
Все еще помнят, как в одночасье набившиеся в телевизор, точно тараканы в банку с сухарями, нахальные трепачи стали называть наше Отечество «этой страной» и шумно радоваться распаду империи, словно в этой империи они не пооканчивали престижные вузы, а вкалывали в Баренцевом море, прикованные к галерам. На памяти и то, как вместо ТАСС, который с неуклюжим ехидством комментировал неудачи американских «звездных войн» и поражения чужих экспедиционных корпусов, мы получили национальное телевидение, талантливо ликующее по поводу распада отечественной космонавтики и успешных операций чеченских «робин гудов» против федеральных войск.
В результате сегодня мы живем в стране, поражающей своим единомыслием — тем самым, которого так и не смогли добиться коммунисты. Размышления (между авансом и получкой) на тему, как должно жить завтра, — замечательная почва для инакомыслия. Заставить основную массу людей, лишив их самого необходимого, судорожно искать способы выживания сегодня — вот кратчайший путь к введению единомыслия в России. Тем более что немногочисленный класс нуворишей уже заранее един в своем страхе потерять оттяпанное у зазевавшегося большинства.
В момент, когда гомо советикус (человек верящий) после контакта с птицей счастья окончательно протер глаза, огляделся и, потрясенный, спросил: «За что, ребята?» — в этот самый момент он и превратился в гомо постсоветикуса — человека недоумевающего. А пока он протирал глаза, произошла и замена главного лозунга общественной жизни. Никто уже не обещал, что завтра будет лучше, чем вчера. Более того, вся идеология оказалась
нацеленной на то, чтобы вызвать у человека недоумевающего комплекс неполноценности и сомнения в том, имеет ли он вообще право на завтрашний день. Цель была достигнута быстро и умело.
Один из любимых лозунгов первых реформаторов — научись плавать в новых условиях, иначе утонешь! Никто его, кстати, не отменял, просто стало очевидно: утопленников может оказаться столько, что поток изменит направление и смоет заодно и новоявленных гидропрожектеров. Именно это остановило первоначальный разбег «реформ», а не протесты шахтеров, которые начали стучать оземь уже не касками, а своими доверчивыми головами. Именно этот возможный выход из берегов умерил пыл дорвавшихся до социальной практики завлабов и торговцев цветами, а не потрясенный ропот интеллектуалов, которым показали, что отныне их место не в приемной секретаря ЦК КПСС, а на коврике в прихожей банкира. Реформы не забуксовали, а затормозили на краю пропасти. И основная задача нынешней «команды молодых реформаторов» — продолжить движение вперед с помощью заднего хода. Цель — ничто, движение — ничто, важно — кто за рулем!
Подобно тому, как всеобщая вера в будущее привела Ельцина к власти, так всеобщее безверие сохраняло ему власть в самые, казалось бы, отчаянные моменты. Пассивность обобранных и обманутых в 93-м, «шепот, робкое дыханье» жертв пирамидостроения в 94-м, избрание на второй срок тяжелобольного и не менее тяжело запутавшегося президента в 96-м — все это, кажется, подтверждает мою версию случившегося в Отечестве. Увы, страх народа перед будущим, оказывается, не последняя спица в колесе Истории.
Боязнь любого резкого движения, которое теперь, в свете постперестроечного опыта, может только ухудшить жизнь, делает людей абсолютно беззащитными перед нынешней властью, которая уже позволила в коробках из-под ксерокса вынести из страны огромную часть национального достояния, призвав организованную преступность и Международный валютный фонд чуть ли не в официальные свои соправители. Миленький такой триумвират. Советская власть не смогла победить мелких «несунов». Новая власть попросту стала гарантом несущих в особо крупных размерах.
Мудрый премьер Рабин не устраивал определенную часть израильского общества и получил пулю в голову. Только в прошлом году в России тихо покончили с собой около пятисот отчаявшихся офицеров. Гордый девиз: «Наше дело правое — мы победим!» — сменился жалобой: «Наше дело правое, а мы не едим…» Человека с ружьем, страшащегося завтрашнего дня, можно уже не бояться. У некоторых угрофинских племен, как известно, принимавших серьезное участие в формировании русского этноса, есть обычай, по которому обиженный в отместку вешается на воротах обидчика. Народ, болтающийся на роскошных, выстроенных турецкими рабочими воротах российской власти, — не к этому ли все идет сегодня в нашей стране?
Человек недоумевающий — замечательный материал для социально-нравственной инженерии. Его легко можно убедить в том, что проституция — отличный приработок для бедствующей учительницы, а киллерство не самое плохое занятие для доброго молодца. Ему можно доказать как дважды два, что двойное гражданство совершенно не мешает занимать ответственный государственный пост и что свои богатства политики обретают исключительно благодаря чтению лекций за рубежом. Его можно заболтать, и он поверит, будто выплата пенсий за счет очередного западного кредита — это вершина государственной мудрости, а пересаживание чиновников с иномарок на «спецволги» — это борьба со злоупотреблениями. Наконец, он уже искренне уверовал в то, что НАТО — это просто компания веселых бойскаутов, задумавших совершить невинный турпоход по территориям, еще недавно входившим в СССР.
Человек недоумевающий охотно поверит в то, что резкое сокращение армии — лучший способ укрепления обороноспособности, а расстрел парламента — изысканная форма совершенствования демократии. Ему легко вбить в голову, что воссоединение с братской Беларусью — дело вредное, а президент Лукашенко (по своему парламенту, кстати, не паливший) — враг рода демократического. Его, недоумевающего, легко заставить считать заполонившую наши экраны и полки американскую киномуру и книгожуть приобщением к высокой западной культуре, а камнелицего Сильвестра Сталлоне — эталоном русского национального характера и образцом для подрастающих мальчишек.
Нет, доверчивость тут ни при чем. Доверчивость умерла вместе с гомо советикусом. Гомо постсоветикус страшно, до заторможенности недоверчив и скорее всего только делает вид, будто верит во весь этот бред. А может быть, тут другое — и он подсознательно продлевает, культивирует в себе это спасительное недоумение, подобно тому, как Отелло медлил поверить в измену своей белокожей супруги, ибо поверив — надо действовать. Люди предчувствуют: на смену человеку недоумевающему обязательно придет человек ненавидящий. А в огне ненависти потом, как показала История, сгорают все — и обманутые, и обманщики, за исключением тех, кто успел добежать до личного самолета… Главное — сгорает страна.
Но народ всегда мудрее и честнее власти. Недоумевая, он дает ей, обращающейся со скипетром, как с теннисной ракеткой, время подумать, а еще лучше — одуматься… Думайте, господа, думайте, пока мы терпеливо недоумеваем!
Газета «Труд», июль 1997 г.
Обилие в СССР разнообразного инакомыслия, начиная с мужественного и бескорыстного, а также спонсируемого диссидентства и заканчивая стихийным политическим анекдототворчеством, как раз и являлось ярким свидетельством всенародной устремленности в лучшее будущее. Смеясь над полупарализованным Брежневым, люди расставались с прошлым ради будущего. Провожая во внеочередной восстановительно-оздоровительный отпуск Ельцина, они только недоуменно хмурятся.
Теперь очевидно — советский режим пал жертвой собственной оптимистической идеологии, на разработку и внедрение которой он потратил огромные средства. Если бы хоть у кого-то были сомнения в необратимости прогресса, в неизбежности улучшения жизни, — хрен бы шахтеры стучали своими касками супротив партократов, а творческая интеллигенция черта с два топтала бы давно уже скончавшийся социалистический реализм. «Метили в коммунизм, а попали в Россию» от силы несколько тысяч убежденных антикоммунистов, по историко-генетической иронии происходящих непосредственно от «пламенных революционеров». Большинство населения метило в светлое будущее, а попало в себя самое. Я, конечно же, не хочу сказать, что «все у нас было хорошо». Все зависит от того, с чем сравнивать. Общаясь доверительно с соотечественниками, работавшими в советские времена за рубежом, я приметил любопытную закономерность: чем в более высокоразвитой стране человек трудился, тем больше у него было претензий к покинутой временно Родине. И наоборот. А если человек, как большинство советских людей, вообще никуда не выезжал (разве что в Крым или на Кавказ) и сравнивал тогдашнюю жизнь, к примеру, не с нью-йоркским супермаркетом, а с периодом послевоенного восстановления? В этом случае, согласитесь, оптимизм гомо советикуса не кажется таким уже нелепым и беспочвенным.
Будь «неуклонное повышение благосостояния советского народа» всего лишь пропагандистским мифом — коммунисты, как это ни парадоксально звучит, оставались бы у власти и по сей день… Но оптимизм гомо советикуса опирался, согласимся, и на реальные факты жизни. Сейчас, слушая какого-нибудь телевизионного витию, в это трудно поверить. Однако при советской власти рождались дети, росло народонаселение, игрались свадьбы и новоселья, выплачивались зарплаты и пенсии, строились садовые домики — маленькие, зато в огромном количестве, а за похищенных детей и журналистов не родители выкладывали доллары, но руководители соответствующих органов — партбилеты.
Жить постепенно становилось если и не веселее, то во всяком случае — все-таки лучше… Вот и автор этих строк начинал жизнь в каморке заводского общежития, расположенного в переулке, где стояла одна-единственная частная машина, а встретил достопамятный суверенитет России в трехкомнатной квартире и каждый вечер, паркуясь у дома и ругая советскую власть, ломал голову, куда бы воткнуть свои «Жигули». Неуемная жажда реформ появляется обычно на сытый желудок. И утоляется у всех, кроме самих реформаторов, очень быстро.
Победа Ельцина — это подлинный триумф советской идеологемы «завтра будет лучше, чем вчера». Борьба хорошего с лучшим закончилась падением советской власти. Никому ведь в голову не могло влететь, что завтра может оказаться хуже, чем сегодня. И академик Сахаров, клеймя с трибуны съезда афганскую войну, я уверен, не мог себе вообразить, что следующая война будет вестись уже на территории России, что компоненты для атомной бомбы станут контрабандировать, как пасхальные яйца, и что на крымские пляжи начнут высаживаться пока еще учебные украинско-американские десанты. Андрей Дмитриевич, если вы меня слышите и если я в чем-то прав, явитесь хоть на миг обнищавшим атомщикам, устроившим марш протеста на Москву, чтобы не помереть с голодухи.
Гомо советикус исчез именно в тот момент, когда, держа в одной руке трехцветный флаг, он другой рукой схватил-таки за хвост «птицу счастья завтрашнего дня», но вместо чаемого волшебного пера получил в награду хороший залп помета. У всех еще на памяти время страшной гиперинфляции, когда людей лишали даже «гробовых» сбережений — и покойников порой приходилось хоронить, словно цыплят, завернутыми в целлофан. Никто пока не забыл, как вышедшие из котельных и редакций комсомольских газет интеллектуалы-правдоискатели превратились в убогих трибунных врунов, как герои обороны Белого дома образца 91-го стали бессовестными казнокрадами, а уголовники и взяточники с советским стажем преобразились в «новых русских», застроивших виллами половину курортного мира в то время, когда к большинству российских деревень осенью добраться по-прежнему можно только на вездеходе. Вполне возможно, среди «новых русских» есть и такие, что нажили свои капиталы честно, но, полагаю, этот опасный биографический факт они тщательно скрывают от соратников по классу.
Все еще помнят, как в одночасье набившиеся в телевизор, точно тараканы в банку с сухарями, нахальные трепачи стали называть наше Отечество «этой страной» и шумно радоваться распаду империи, словно в этой империи они не пооканчивали престижные вузы, а вкалывали в Баренцевом море, прикованные к галерам. На памяти и то, как вместо ТАСС, который с неуклюжим ехидством комментировал неудачи американских «звездных войн» и поражения чужих экспедиционных корпусов, мы получили национальное телевидение, талантливо ликующее по поводу распада отечественной космонавтики и успешных операций чеченских «робин гудов» против федеральных войск.
В результате сегодня мы живем в стране, поражающей своим единомыслием — тем самым, которого так и не смогли добиться коммунисты. Размышления (между авансом и получкой) на тему, как должно жить завтра, — замечательная почва для инакомыслия. Заставить основную массу людей, лишив их самого необходимого, судорожно искать способы выживания сегодня — вот кратчайший путь к введению единомыслия в России. Тем более что немногочисленный класс нуворишей уже заранее един в своем страхе потерять оттяпанное у зазевавшегося большинства.
В момент, когда гомо советикус (человек верящий) после контакта с птицей счастья окончательно протер глаза, огляделся и, потрясенный, спросил: «За что, ребята?» — в этот самый момент он и превратился в гомо постсоветикуса — человека недоумевающего. А пока он протирал глаза, произошла и замена главного лозунга общественной жизни. Никто уже не обещал, что завтра будет лучше, чем вчера. Более того, вся идеология оказалась
нацеленной на то, чтобы вызвать у человека недоумевающего комплекс неполноценности и сомнения в том, имеет ли он вообще право на завтрашний день. Цель была достигнута быстро и умело.
Один из любимых лозунгов первых реформаторов — научись плавать в новых условиях, иначе утонешь! Никто его, кстати, не отменял, просто стало очевидно: утопленников может оказаться столько, что поток изменит направление и смоет заодно и новоявленных гидропрожектеров. Именно это остановило первоначальный разбег «реформ», а не протесты шахтеров, которые начали стучать оземь уже не касками, а своими доверчивыми головами. Именно этот возможный выход из берегов умерил пыл дорвавшихся до социальной практики завлабов и торговцев цветами, а не потрясенный ропот интеллектуалов, которым показали, что отныне их место не в приемной секретаря ЦК КПСС, а на коврике в прихожей банкира. Реформы не забуксовали, а затормозили на краю пропасти. И основная задача нынешней «команды молодых реформаторов» — продолжить движение вперед с помощью заднего хода. Цель — ничто, движение — ничто, важно — кто за рулем!
Подобно тому, как всеобщая вера в будущее привела Ельцина к власти, так всеобщее безверие сохраняло ему власть в самые, казалось бы, отчаянные моменты. Пассивность обобранных и обманутых в 93-м, «шепот, робкое дыханье» жертв пирамидостроения в 94-м, избрание на второй срок тяжелобольного и не менее тяжело запутавшегося президента в 96-м — все это, кажется, подтверждает мою версию случившегося в Отечестве. Увы, страх народа перед будущим, оказывается, не последняя спица в колесе Истории.
Боязнь любого резкого движения, которое теперь, в свете постперестроечного опыта, может только ухудшить жизнь, делает людей абсолютно беззащитными перед нынешней властью, которая уже позволила в коробках из-под ксерокса вынести из страны огромную часть национального достояния, призвав организованную преступность и Международный валютный фонд чуть ли не в официальные свои соправители. Миленький такой триумвират. Советская власть не смогла победить мелких «несунов». Новая власть попросту стала гарантом несущих в особо крупных размерах.
Мудрый премьер Рабин не устраивал определенную часть израильского общества и получил пулю в голову. Только в прошлом году в России тихо покончили с собой около пятисот отчаявшихся офицеров. Гордый девиз: «Наше дело правое — мы победим!» — сменился жалобой: «Наше дело правое, а мы не едим…» Человека с ружьем, страшащегося завтрашнего дня, можно уже не бояться. У некоторых угрофинских племен, как известно, принимавших серьезное участие в формировании русского этноса, есть обычай, по которому обиженный в отместку вешается на воротах обидчика. Народ, болтающийся на роскошных, выстроенных турецкими рабочими воротах российской власти, — не к этому ли все идет сегодня в нашей стране?
Человек недоумевающий — замечательный материал для социально-нравственной инженерии. Его легко можно убедить в том, что проституция — отличный приработок для бедствующей учительницы, а киллерство не самое плохое занятие для доброго молодца. Ему можно доказать как дважды два, что двойное гражданство совершенно не мешает занимать ответственный государственный пост и что свои богатства политики обретают исключительно благодаря чтению лекций за рубежом. Его можно заболтать, и он поверит, будто выплата пенсий за счет очередного западного кредита — это вершина государственной мудрости, а пересаживание чиновников с иномарок на «спецволги» — это борьба со злоупотреблениями. Наконец, он уже искренне уверовал в то, что НАТО — это просто компания веселых бойскаутов, задумавших совершить невинный турпоход по территориям, еще недавно входившим в СССР.
Человек недоумевающий охотно поверит в то, что резкое сокращение армии — лучший способ укрепления обороноспособности, а расстрел парламента — изысканная форма совершенствования демократии. Ему легко вбить в голову, что воссоединение с братской Беларусью — дело вредное, а президент Лукашенко (по своему парламенту, кстати, не паливший) — враг рода демократического. Его, недоумевающего, легко заставить считать заполонившую наши экраны и полки американскую киномуру и книгожуть приобщением к высокой западной культуре, а камнелицего Сильвестра Сталлоне — эталоном русского национального характера и образцом для подрастающих мальчишек.
Нет, доверчивость тут ни при чем. Доверчивость умерла вместе с гомо советикусом. Гомо постсоветикус страшно, до заторможенности недоверчив и скорее всего только делает вид, будто верит во весь этот бред. А может быть, тут другое — и он подсознательно продлевает, культивирует в себе это спасительное недоумение, подобно тому, как Отелло медлил поверить в измену своей белокожей супруги, ибо поверив — надо действовать. Люди предчувствуют: на смену человеку недоумевающему обязательно придет человек ненавидящий. А в огне ненависти потом, как показала История, сгорают все — и обманутые, и обманщики, за исключением тех, кто успел добежать до личного самолета… Главное — сгорает страна.
Но народ всегда мудрее и честнее власти. Недоумевая, он дает ей, обращающейся со скипетром, как с теннисной ракеткой, время подумать, а еще лучше — одуматься… Думайте, господа, думайте, пока мы терпеливо недоумеваем!
Газета «Труд», июль 1997 г.
ФАБРИКА ГРОЗ
«На зеркало нечего пенять, коли рожа крива!» — буквально так и возражает эфирная публика на любую критику в свой адрес, уверяя при этом, что телевидение — есть зеркало современного российского общества. Это не так. Я берусь утверждать, что сегодняшнее российское ТВ за некоторыми исключениями абсолютно не справляется с ролью «говорящего правду стекла» — ежели воспользоваться известной строчкой В. Ходасевича. Нынешнее ТВ — это даже не кривое зеркало, ибо кривым, мутным, покрытым черными пятнами умолчаний зеркалом было позднее советское телевидение. Нынешнее ТВ — это зеркало разбитое, точнее, пустая рама от него.
Помните замечательный эпизод из комедии Макса Линдера «Семь лет несчастий», использованный, кстати, в виде изящной цитаты В. Меньшовым в «Ширли-мырли»? Лакей случайно разбивает зеркало и, чтобы скрыть это, пока принесут новое, начинает работать «отражением»: старательно повторяет все движения хозяина… Мутное советское телевидение — особенно в последние годы своего существования — все-таки отражало реальные общественные процессы. Доблесть эфирного люда как раз и заключалась в том, чтобы, имитируя лояльность режиму, показать народу правду о происходящем. Именно поэтому стал возможен феномен Ельцина. Волна, внесшая его в Кремль, имела по преимуществу эфирное происхождение. Сегодня же основная доблесть заключается в том, чтобы, имитируя правдивость, продемонстрировать власти свою лояльность.
Помните замечательный эпизод из комедии Макса Линдера «Семь лет несчастий», использованный, кстати, в виде изящной цитаты В. Меньшовым в «Ширли-мырли»? Лакей случайно разбивает зеркало и, чтобы скрыть это, пока принесут новое, начинает работать «отражением»: старательно повторяет все движения хозяина… Мутное советское телевидение — особенно в последние годы своего существования — все-таки отражало реальные общественные процессы. Доблесть эфирного люда как раз и заключалась в том, чтобы, имитируя лояльность режиму, показать народу правду о происходящем. Именно поэтому стал возможен феномен Ельцина. Волна, внесшая его в Кремль, имела по преимуществу эфирное происхождение. Сегодня же основная доблесть заключается в том, чтобы, имитируя правдивость, продемонстрировать власти свою лояльность.