Фамилии офицера Тася не помнила, знала только, что сына его звали Павликом, а собаку Джимом. Павлику, по ее словам, было пять лет с небольшим или около пяти. Почти до конца зимы он и его отец жили в Пушкино, неподалеку от школы.
   Потом они куда-то уехали.
   — Какой он был из себя, этот офицер? — спросил я. — Высокий?
   — Ой, очень! Когда в калитку входил, даже пригибался.
   Неужели Гасилов? Но куда же он уехал из города Пушкино? Ведь страна велика, а его не смущают большие расстояния.
   Однако адрес я сумел узнать гораздо быстрее, чем думал: Гасилов оказался в Москве.
   И вот он снова передо мной, бывший зампотех полка, инженер-капитан, сменивший военную шинель на обычное пальто, — Юрий Петрович Гасилов.
   Он почти не изменился за время, которое прошло после нашей встречи в Саратове. Такой же темноволосый, энергичный, жизнерадостный. И ничуть не хромает. Он вернулся к своей довоенной работе, живет теперь в Москве в небольшой квартире нового дома.
   Но что поразило меня в кабинете Гасилова — это фотография на письменном столе: ребенок обвил руками шею молодой женщины и оба улыбаются.
   Я вгляделся в снимок, не сомневаясь, что вижу Павлика.
   — Моя жена и сын, — сказал Гасилов. — Узнали?
   — Только наполовину, — сказал я искренне. — Расскажите, пожалуйста, все по порядку, Юрий Петрович. Куда вы уехали с Дальнего Востока?
   — Сперва в Белоруссию, узнать все подробности о своих близких. Моя семья погибла при бомбежке в первый день войны. Оставаться там я был не в силах, а тут меня вызвали в Москву на работу, и поселились мы с Павликом поначалу в Пушкино, — начал свой рассказ Гасилов.
   И вновь, как и во время предыдущих встреч, мы как бы заново, уже вместе, прошли по тому пути, который привел Гасилова в Москву. По тому трудному пути, о котором я не мог бы узнать без помощи Гасилова никаких подробностей или узнал бы очень немного, а между тем мне казалось, что знать об этом должны все.
   — Значит, жена и сын? — переспросил я.
   — Обождите, — улыбнулся Гасилов. — По порядку так по порядку.
* * *
   На фанерке, прибитой к воротам дачи, была нарисована большая, похожая на медвежью, собачья морда с люто оскаленной пастью.
   Страшный зверь, намалеванный на табличке, в действительности выглядел совсем не так. Молодая немецкая овчарка, звавшаяся почему-то Джимом, никому не мешала входить во двор дачи, на веранду или в комнаты. Правда, выйти оттуда не смел уже никто.
   Джим всех впускал, вежливо и даже приветливо, но зато обратно никого не выпускал без позволения своего хозяина Юрия Петровича Гасилова.
   А хозяин Джима уходил из дому рано. Пес провожал его до ворот, вилял хвостом, заглядывал в глаза и обычно стоял у калитки до тех пор, пока рослый человек, заботившийся о нем, не скрывался из виду. Тогда Джим спохватывался и поспешно бежал к другому человеку — Павлику, которого, по-видимому, очень любил хозяин.
   Джим знал, что хозяин вернется, когда станет совсем темно. Павлик, если до той поры не уснет, встретит его радостными воплями. А он, Джим, повизгивая, будет вертеться рядом, а иногда, чтобы полнее выразить свою преданность, негромко лаять.
   Еще Джим знал, что вскоре после ухода хозяина появится тетя Фрося. Ее он обязан и впускать и выпускать. Тетя Фрося оденет, умоет и накормит проснувшегося Павлика. Потом она поведет его гулять, а Джима оставит караулить квартиру. Павлик вернется с прогулки и снова будет спать. Джим, свернувшись калачиком, чутко подремлет у его кровати, готовый в любую минуту вскочить, если кто-то обеспокоит мальчика. Очень приятно дремать, ощущая множество приятных запахов. Это за перегородкой тетя Фрося гремит кастрюлями, постукивает ножом. В кастрюле что-то булькает, на сковороде шипит мясо. Порой Джим не выдерживает, подходит к приоткрытой двери, за которой орудует тетя Фрося, и просовывает туда морду.
   Тетя Фрося этого не любит.
   — А ну цыц отсюда! Кто тебя звал? Ступай прочь! — грозным шепотом, чтобы не разбудить Павлика приказывает она.
   Однако Джим прекрасно знает, что она не злая. Разве не она каждый день кормит его, доверху наполняя миску похлебкой? И если Джим, съев свою порцию, продолжает с мольбой глядеть на нее, она хоть и ворчит, но дает добавки. А ворчит тетя Фрося оттого, что мяса в доме мало, крупы и хлеба тоже мало.
   — Погоди еще немножко, — говорила тетя Фрося в добрые минуты. — Война кончилась, скоро все наладится.
   Джим, конечно, не понимал этих слов, но ласково-ворчливый тон, каким они произносились, вполне его устраивал. Деликатно помахав хвостом в знак благодарности, он оставлял чисто вылизанную миску и отходил в сторону.
   И кто мог подумать, что к разговорам тети Фроси с Джимом внимательно прислушивается маленький Павлик?
   Однажды, когда отец вернулся с работы, Павлик бросился ему на шею:
   — Папа, ведь война же кончилась! Поедем за нашей мамой!
   Гасилов пробормотал:
   — Дружочек, ясное дело, война кончилась, но вот с мамой…
   И запнулся, встретив взгляд мальчика, полный ужаса.
   Да-а… Задача!
   А тут еще с Фросей произошло неладное. Гасилов, как всегда, чуть свет уехал на работу. Но Фрося, приходившая обычно после его ухода, на этот раз не явилась. Павлик проснулся и терпеливо ждал, но сколько можно лежать?
   Кое-как мальчик сам оделся, взял со стола кусок хлеба и честно поделился с Джимом.
   В квартире было прохладно и становилось все холоднее. Вообще мальчик привык, что в такое время всегда топилась печь, а сейчас растопить ее было некому…
   Возвращаясь с работы, Гасилов любил смотреть на освещенные окна дачи. Они, казалось, ласково подмигивают, напоминая, что его любят и ждут, что есть у него свой родной дом.
   Но на этот раз окна не были освещены. Почуяв недоброе, Гасилов ускорил шаг. В щели калитки он заметил торчавшую записку, быстро взбежал по ступеням, распахнул дверь и щелкнул выключателем.
   В комнате царил страшный беспорядок. Стулья и табуретки были опрокинуты, шкафчик, в котором хранились продукты, открыт настежь. На обеденном столе было полно хлебных крошек, сахарница лежала вверх дном, а под ногами хрустел рассыпанный сахарный песок.
   Но где же Павлик? И куда девался Джим?
   Гасилов подошел к детской кроватке, поднял беспорядочно сбитые одеяла и простыни. Под ними в нетопленной комнате крепко спал мальчик, прижимаясь к собаке. Джим поднял голову и посмотрел на хозяина, как бы спрашивая: «А что я мог сделать? Не бросать же мне его, если другие бросили?» И хозяин сказал с облегчением: «Ох, Джимка, когда я сейчас бежал, я только на тебя и надеялся…»
   Только теперь Юрий Петрович вспомнил о записке, развернул ее:
    «Товарищ Гасилов! Тетя Фрося неожиданно заболела. Мы хотели вместо нее послать к Вам другую женщину, но никто не хочет без Вас входить в квартиру, все боятся собаки, а то она обратно не выпустит. Извините, пожалуйста. Это пишет по поручению тети Фроси ее племянница Тася Короткова. Если нужно, ребята после занятий придут, чтобы присмотреть за Вашим сыном, Вы только прикажите собаке нас выпускать.
    Тася Короткова».
   Гасилов прочитал записку, пробормотал огорченно: «Ну и дела!» — и принялся наводить в доме порядок. Прежде всего он сказал Джиму:
   — Понимаешь, друг, тебе тут не место, — и Джим спрыгнул на пол, взвизгивая, завертелся вокруг хозяина, как будто хотел рассказать обо всех тревогах, пережитых в этот день.
   Гасилов бережно поднял Павлика и аккуратно застелил постель чистым бельем.
   Через полчаса в комнате стало тепло, печка весело гудела, на плите варился в чугунке картофель и закипал чайник. Джим на этот раз получил свою порцию костей сухим пайком, а Гасилов, вооружившись веником и совком, энергично подметал комнату.
   Неожиданно он подцепил веником большую банку, и она, слабо погромыхивая, выкатилась на середину комнаты. Это была банка из-под витаминных шариков-драже. Гасилов встревожился: неужели Павлик сам достал банку и проглотил за один раз такое количество поливитаминов? А вдруг опять заболеет?
   Мальчик до самого утра спал удивительно крепко, зато Гасилову этой ночью не спалось вовсе. Как быть? Не оставлять же, в самом деле, ребенка на попечение детей, как предлагает Тася Короткова…
   Стоял апрель. Утро наступило рано, а Гасилов, неприкаянно бродя по комнате, все размышлял, с чего начать день.
   Остаться с Павликом? Нет, это невозможно. Работа у него такая, что об этом надо было предупредить заранее. Значит…
   В утреннюю электричку Юрий Петрович сел не один. Впервые с ним ехал на работу и Павлик. Джим, получивший двойную порцию овсянки, остался караулить запертую квартиру.
   Павлик два или три раза бывал с отцом в Москве. Но ездили они на прогулку, в воскресные дни, а сейчас озабоченный, деловой город оглушил и напугал мальчика, привыкшего к дачной тишине.
   В переулке близ вокзала стоял зеленый «виллис», поджидавший инженера Гасилова. Шофер, молодой парень, очень удивился, увидев ребенка, но Юрий Петрович, как будто в этом не было ничего особенного, познакомил его с Павликом и сел в машину, устроив ребенка на коленях. Павлик с любопытством вытягивал шею, а Гасилов грустно смотрел на детский затылок, прикрытый золотистыми кудряшками.
   — Подстричь тебя нужно, дружочек, — сказал он со вздохом.
   Машина неслась по огромной Москве, но восторг Павлика не мог утешить Гасилова.
   «Ах да, витамины… — вспомнил он, — еще и это. Неужели мальчуган съел такое количество? И что теперь будет?»
   «Виллис» остановился у подъезда большого серого дома. Гасилов показал стоявшему у входа дежурному красную книжечку. Тот приложил руку к козырьку военной фуражки и пропустил Юрия Петровича, потом шутливо обратился к Павлику:
   — А ваш пропуск, молодой человек?
   Павлик с самым серьезным видом порылся в карманах, вытащил руки и беспомощно разжал ладошки, на одной из них Юрий Петрович заметил три цветных витаминных шарика, поспешно забрал их.
   Вахтер засмеялся и пропустил мальчика. Вместе с отцом Павка вошел в большой деревянный ящик со скамеечкой и зеркалом. Тетенька нажала кнопку, и все трое начали подниматься вверх. Когда двери ящика с тихим шипением раздвинулись, Юрий Петрович повел Павку по длинному коридору с множеством дверей и без единого окна. Если бы не электрические лампочки под потолком, в этом коридоре свободно можно было заблудиться.
   Юрий Петрович отворил ключом дверь одной из комнат, и они вошли, начали снимать пальто. Не успел Юрий Петрович повесить оба пальто и шапки на вешалку, как на столе зазвонил телефон.
   — Гасилов слушает, — сказал Юрий Петрович. — Да, да, сейчас приду.
   Он достал из ящика большой журнал с картинками и усадил Павлика на клеенчатый диван.
   — Сынок, никуда не уходи отсюда. Посмотри, сколько картинок. Я скоро вернусь, а ты мне расскажешь, что увидел…
   Гасилов вышел из комнаты, Павлик остался один. Он слез с дивана и уселся за стол, разложив перед собой журнал. Всеми своими движениями он невольно подражал Гасилову, и кто бы в эту минуту мог сказать, что они не похожи друг на друга, отец и сын? Во всяком случае, Павлик был убежден, что он очень похож на папу, который казался ему самым большим, красивым, сильным и умным и, конечно, самым смелым из всех мужчин, которых он знал на своем веку…
   Мальчик не спеша перелистывал журнал и разглядывал картинки. На каждой был изображен автомобиль, но все автомобили были разные, не похожие один на другой. Никогда еще не видел Павка столько машин.
   Но одна картинка особенно заинтересовала мальчика: за рулем открытой машины сидел улыбающийся загорелый человек, а позади него устроились на мягком сиденье молодая женщина и мальчик, чуть постарше Павлика.
   Когда вернулся Гасилов, Павлик все еще разглядывал эту картинку. Он поднял на Гасилова глаза и сказал тихо:
   — Папа с мамой поехали кататься… и Павлик поехал. Гасилов вздохнул и ничего не ответил. Он уселся на диван, подозвал к себе Павлика.
   — А ну-ка, малыш, — начал он доверительно, — покажи папе свой пропуск.
   Павлик удивленно поднял брови и засунул руки в карманы, потом протянул отцу открытые ладошки. Витаминных шариков было теперь гораздо больше. Павлик вопросительно посмотрел на Гасилова, тот молча кивнул, и Павлик разложил шарики на диване.
   — Скажи, Павлик, зачем ты достал вчера из шкафа банку с этими шариками? — спросил Гасилов серьезно.
   Павлик, не очень любивший такой тон, поколебался немного, посмотрел в одну сторону, в другую и неожиданно сказал:
   — Это не я, это Джимка…
   — Павлик, скажи правду: кто вынул из шкафа банку и съел почти все шарики?
   — Джимка, — упрямо повторил мальчик.
   — Неправда, Павлик, это сделал ты.
   — Нет, Джимка!
   — Ну, если так, я его накажу как следует. Пусть в другой раз не открывает без спросу шкаф и ничего оттуда не берет…
   Гасилов говорил и наблюдал за мальчиком: какое впечатление произведут эти слова?
   Павлик явно растерялся, лицо его сморщилось. Он и жалел собаку, и повторял упорно:
   — Джимка взял… Джимка нехороший…
   — Нет, Павлик, это ты нехороший, — тоскливо сказал Гасилов. — Зачем же ты желаешь зла бедному псу и для чего обманываешь папу? Ты, наверно, был голодный, искал, чего бы поесть, и достал эту банку. Так ведь?
   — Так, — сказал Павка, явно пораженный.
   — И Джиму ты немножко отсыпал, да?
   — Отсыпал, — прошептал Павлик. — Он так смешно за ними гонялся по комнате! Это я взял… и он тоже взял.
   «Все же упорствует, — подумал Гасилов. — Не хочет до конца сознаться. Что ж, все понятно. Некому его воспитывать. Я весь день на работе, а тетя Фрося — она, конечно, не воспитательница, ей лишь бы сготовить да накормить. Вон даже и одеваться ребенок сам не научился…»
   Так Павлик провел целый день у отца на работе. Сослуживцы обратили внимание, что инженер Гасилов лишь наскоро перекусил в столовой и понес обед к себе в кабинет. Вообще семейная жизнь этого человека многим казалась таинственной и в чем-то, возможно, трагичной. Он никогда не говорил о себе, своих делах, но постоянно выглядел озабоченным, а иногда и удрученным.
   Трудно сказать, случайно или умышленно вошел к нему на этот раз в кабинет инженер-майор Тамарин, секретарь партийного бюро.
   Тамарин увидел мальчика, с аппетитом уплетавшего горячий обед.
   — У вас, оказывается, посетитель, — пошутил он.
   — Посетитель поневоле, товарищ инженер-майор. Познакомьтесь, пожалуйста. Мой сынишка Павлик.
   Тамарин с улыбкой протянул мальчику руку. Потом, скользнув взглядом по мрачному лицу Гасилова, спросил:
   — Что с тобой, Юрий Петрович? Впервые тебя таким вижу. Жена, что ли, захворала? Или неполадки семейные?
   — Не надо об этом! — коротко обронил Гасилов…
   Спустя немного времени Гасилова вызвали к начальнику, генералу. В кабинете генерала он увидел Тамарина и понял, ему обязан этим вызовом.
   — Что у вас произошло, Юрий Петрович? — мягко спросил генерал. — Вы должны понять, не любопытство заставляет нас задавать этот вопрос. Какие обстоятельства заставили вас тащить сынишку с собой на работу?
   — Товарищ генерал, это чистая случайность. Я не мог предупредить. Мальчик никогда больше тут не появится, просто сегодня так неудачно вышло…
   — Юрий Петрович, друг дорогой, да мы даже рады такому гостю! Вот мне сейчас Тамарин рассказывал, что мальчик — вылитый вы, хотя и другой масти. Я с ним тоже охотно познакомлюсь, но если вам помощь нужна — скажите, не таитесь… Что у вас там такое с женой?
   — Да нету у меня жены, — отчаянно сказал Гасилов. — Один остается мальчишка, вот и получилось.
   — И хорошо, что получилось. По крайней мере, мы теперь будем знать, какая помощь вам необходима. А насчет жены… извините. Лично я по таким вопросам в анкету не лезу.
   Вскоре после этого разговора Гасилову предложили оставить дачу в Пушкино и поселиться в Москве. Павлика определили в круглосуточный детский сад. Но до переезда Гасилова из Пушкино Тася Короткова с подругами заботились о Павлике.
   Так Гасиловы стали москвичами.

МУЧИТЕЛЬНЫЙ ВОПРОС

   С тех пор, как я отыскал Юрия Петровича и Павлика в Москве, жизнь их, что называется, протекала у меня на глазах.
   Однажды Гасилов подробно рассказал мне о своем разговоре с сынишкой, происшедшем вскоре после того памятного дня, когда вся наша страна торжественно отметила День Победы.
   Гуляя по улице с отцом, Павлик как будто даже не замечал надетых по случаю первого после окончания войны воскресного дня орденов и медалей на груди Гасилова. И вообще было похоже, что его вовсе не тянет гулять. Шагал он медленно, то и дело оглядывался, потом вовсе остановился.
   — Папа, — спросил он таинственно, — а что, если мама наша уже дома?
   Гасилов, постоянно готовый к этому вопросу, ответил:
   — Нет, сынок, она еще не приехала.
   — Почему не приехала? Войны же больше нет! — допытывался Павлик.
   — Война была далеко-далеко от дома, ей нужно долго ехать, — сказал Гасилов, удрученный необходимостью постоянно обманывать малыша.
   — А она уже едет к нам, наша мама? — снова спросил Павлик.
   — Да… она в дороге.
   Это был единственный ответ, в который сам Гасилов твердо верил. Да, она была для него еще в дороге к его дому, женщина, которую Павлик мог бы назвать матерью.
   …Между тем в эти самые дни возле одной из советских пограничных станций остановился прибывший из-за рубежа поезд. Среди пассажиров поезда не было ни одного человека, знакомого Гасилову. Ничего не сказало бы ему тогда и имя Анны Тимофеевны Марсовой, капитана медицинской службы. После демобилизации она возвращалась в родную Москву.
   По дороге Анна Тимофеевна, перенесшая и ранение, и контузию, мечтала об одном: отдыхать, отдыхать, отдыхать. Казалось ей, что вовеки не пройдет накопившаяся за войну усталость.
   Но не прошло и месяца после возвращения домой, как доктор Марсова стосковалась по работе, вновь надела белый халат. Работала она теперь в поликлинике того самого учреждения, куда был вызван и инженер Гасилов.
   К одному и тому же часу спешили они на службу, проходили через ту же самую проходную, мимо тех же дежурных, но ни разу не пересеклись их пути, пока однажды Юрий Петрович не повредил себе палец во время испытаний машины. Пострадавшего тотчас отправили в поликлинику к хирургу Марсовой.
   — Следующий!
   Юрий Петрович вздрогнул и, поддерживая осторожно больную руку, переступил порог кабинета.
   Марсова сделала все, что должен был сделать самый внимательный врач. Казалось бы, следует радоваться возможности покинуть хирургический кабинет. Но Гасилову мучительно хотелось вернуться назад. Он сам не понимал отчего этот сильный молодой голос заставил его неожиданно вздрогнуть. По дороге он вызывал в памяти лицо хирурга Марсовой: отчего-то она представлялась ему похожей на Павлика — такие же светлые нежные колечки у висков, такие же ясные глаза. И потому, что женщина эта напомнила Павлика, а под глазами у нее Гасилов заметил тонкие, будто от глубокой усталости, морщинки, вспоминалось о ней удивительно по-доброму.
   Однажды Гасилов столкнулся с Анной Тимофеевной в вестибюле. Не так-то легко было узнать ее в стройной женщине, которую длинное темное пальто делало моложе, худее, выше. Гасилов шагнул ей навстречу с отчаянной решимостью, она же смотрела на него снизу вверх, будто забавляясь его смущением и растерянностью. А что он мог сказать ей?..
   Анна Тимофеевна с улыбкой начала прощаться, но Гасилов вдруг сказал чужим голосом:
   — Позвольте, пожалуйста, вас проводить?
   Она молчала и смотрела на него с прежней улыбкой. Потом взяла его под руку. По-видимому, ей с самого начала нравился этот рослый, добродушный, по-детски застенчивый человек. Но когда, проводив ее, Гасилов тревожно глянул на часы, Анна Тимофеевна слегка нахмурилась, сказала холодно:
   — Может быть, вам не стоило терять времени?
   — Стоило! — воскликнул он с такой горячностью, что она не выдержала, засмеялась. — Честное слово, стоило!
   Он решил приехать домой немного позже обычного. Ведь Павлик был в этот будний день в детском садике, просто Гасилов привык вечерами приводить в порядок детские вещи, тщательно готовился к каждому воскресному дню, чтобы провести его вместе с Павликом как можно интереснее. Придумывал маршруты путешествий по Москве, отбирал книги, какие нужно прочесть вместе.
   В этот вечер они долго гуляли с Анной Тимофеевной, но о Павлике Гасилов не проронил ни слова.

«НАША МАМА ПРИЕХАЛА!»

   Однажды они возвращались вместе из театра. Спектакль окончился поздно, и Гасилов остановил такси. Заметив приближающихся пассажиров, шофер открыл дверцу, загорелся свет.
   Юрий Петрович помог своей спутнице войти в машину, затем, пригнувшись, сел рядом и назвал шоферу адрес Анны Тимофеевны.
   Однако вместо того, чтобы сразу двинуться с места, шофер почему-то вышел из машины, снова открыл заднюю дверцу и, вытянувшись по-строевому, отчетливо произнес:
   — Здравия желаю, товарищ инженер-капитан!
   Гасилов не сразу сообразил, в чем дело, хотя голос показался ему удивительно знакомым. Еще ниже пригнувшись, он выглянул из машины.
   Неужели? Перед ним стоял его фронтовой товарищ, сосед по землянке, бывший водитель полуторки, гвардии рядовой Василий Васильевич Васьков.
   — Васек! — воскликнул бывший зампотех.
   — Он самый, товарищ инженер-капитан!
   — Какая встреча! — воскликнул Гасилов, выбираясь из машины. — Анна Тимофеевна, если бы вы знали, какая это встреча! Подумать только!..
   И посыпались бесконечные вопросы, ответы, восклицания — одним словом, все то, что обрушивают друг на друга давно не видевшиеся, но тесно некогда связанные друг с другом люди.
   И вдруг Васьков спросил:
   — Малый-то наш… «Запасной гвардеец»… Где он теперь? Выжил ли? Помнится, Павлушей вы его тогда назвали, так?
   — Значит, не забыл ты его, Васек? — несколько растерянно сказал Гасилов.
   — Разве такое забудешь… До скончания жизни буду помнить и эшелон тот разбитый, и детишек мертвых… И его одного, живого. Где он, не потеряли вы его в войну?
   — Нет, не потерял, Васьков, — медленно произнес Гасилов. — Со мной он. Ему уж пять скоро будет.
   Он покосился на Анну Тимофеевну. Ну почему, почему он не рассказал ей всего с самого начала? Что она сейчас подумает: скрывал, не доверяет, не надеется.
   Он спохватился, что они все еще стоят посреди дороги.
   — Извините, Анна Тимофеевна, этак мы до утра можем толковать. Поехали, Васек!
   Шофер невольно улыбнулся: сколько раз те же самые слова он слышал от зампотеха на фронте.
   Всю дорогу, до самого дома Анны Тимофеевны, шофер и Гасилов вели разговор о неведомом для нее Павлике. Они обменялись адресами, телефонами, но, выйдя из машины, Гасилов посмотрел на свою спутницу вопросительно.
   Кто знает, может быть, ее смутил рассказ о ребенке или его скрытность, и она не чает теперь, как прекратить ставшее ненужным знакомство?
   Но Анна Тимофеевна потянула его за руку:
   — А теперь я хочу вас о чем-то спросить.
   Некоторое время Юрий Петрович и Анна Тимофеевна смотрели вслед машине. Потом, не уговариваясь, пошли вдоль тихой, пустынной улицы. Гасилова удивило выражение странной задумчивости на лице его спутницы. Она почувствовала его пытливый взгляд, мгновенно подняла глаза и взглянула на него, будто чего-то ожидая.
   Он понимал, чего она ждала, и был благодарен, что она не обиделась, сумела понять его опасения, его тревогу.
   И он стал рассказывать ей о Павлике, об этом бесконечно дорогом для него ребенке.
   Долго бродили они в ту ночь по затихшим улицам. Не раз Анна Тимофеевна незаметно утирала платочком слезы.
   Радостный и взволнованный возвратился Юрий Петрович домой.
   Медленно и задумчиво поднималась по лестнице Анна Тимофеевна. Иногда она останавливалась, как бы прислушиваясь к тому, что происходит в ней, радуясь той удивительной полноте жизни, какую она вдруг именно сегодня ощутила. Гасилов нравился ей с самого начала, но был в чем-то непонятен, она угадывала: он избегает разговоров о своей жизни, не до конца откровенен, и это ее настораживало. Сегодня же он раскрылся так неожиданно, так хорошо! Она снова заплакала от волнения, от нежности к этим двоим людям, отцу и сыну…
* * *
   Детский сад, куда ходил Павлик, перебрался на дачу, в Подмосковье.
   В один из воскресных дней к воротам подъехала машина, за рулем которой сидел шофер Васьков. Он привез на свидание к Павлику Юрия Петровича и… Анну Тимофеевну.
   Все трое трепетно ожидали встречи с «запасным гвардейцем».
   Машина остановилась. Условились, что сначала Гасилов пойдет к Павлику один, побудет с ним недолго, скажет все, что нужно, и вернется сюда, к Анне Тимофеевне и Васькову.
   На Гасилова жалко было смотреть. Он сделал шаг, остановился, оглянулся беспомощно на своих друзей. Потом решительно махнул рукой и отправился искать мальчика.
   Когда Гасилов скрылся из виду, Анна Тимофеевна и Васьков, выйдя из машины, сели на траву. Васьков видел волнение женщины и, стараясь не смотреть на нее, вновь стал рассказывать во всех подробностях, как был найден малютка и как после он жил вместе с ними во фронтовой землянке.
   Васьков догадывался, что Анна Тимофеевна была, пожалуй, единственным в Москве человеком, которому Гасилов сам поведал эту историю. К тому же догадливый Васьков уже понимал, чем кончится знакомство Гасилова с доктором Марсовой…