Страница:
Всех людей Ежова постепенно убирали из НКВД с назначением на высокие, но "бессильные" должности. Приятеля Ежова бывшего высокопоставленного чекиста Ефима Георгиевича Евдокимова55 с поста первого секретаря Азово-Черноморского крайкома ВКП(б) направили в Наркомвод заместителем Ежова. Фриновского Михаила Петровича, с которым Ежов дружил, еще работая в ЦК, а с приходом в НКВД сделал его своим замом, а потом и первым, назначили наркомом военно-морского флота, где он стал инородным телом и не имел никакой власти. А потом этих двоих арестовали, как и заместителя Ежова Семена Борисовича Жуковского, которого он перевел к себе с ответственной партийной работы; как начальника отдела правительственной охраны Израиля Яковлевича Дагина, майора госбезопасности Михаила Сергеевича Алехина, который возглавлял один из наиболее таинственных в НКВД отделов научно-технический. Теперь они все наверняка уже дали на него соответствующие показания.
Щепилов вышел из машины около небольшого одноэтажного дома, вернулся минут через десять в сопровождении командира взвода охраны и красноармейца с винтовкой. Ежова через узкий коридор провели в комнату с тусклым освещением, где из мебели были только стол и стул, а в стене несколько железных дверей. Как он понял, это были боксы. Его заперли в одном из них, размером с небольшой платяной шкаф. Он не помнил, сколько времени провел в этом темном, тесном и душном отсеке, может быть, двадцать минут, а может быть, и час. Потом его выпустили и сидевший за столом полный черноглазый сержант госбезопасности приказал ему раздеться. Пока Ежов снимал сапоги, брюки, гимнастерку, за его действиями внимательно наблюдали двое надзирателей или, как их официально называли в тюрьме, контролеров. Один из них собрал вещи и передал сержанту. Тот положил их на стол и стал тщательно проверять - щупал, лазил в карманы, внимательно рассматривал швы и даже пуговицы. Ему, видимо, показались подозрительными высокие наборные каблуки новеньких хромовых сапог. Из-за малого роста Ежов заказывал себе сапоги на высоких каблуках. Наверное, сержант не исключал, что такой опасный преступник, как Ежов, мог оборудовать в своих каблуках тайники, где хранил яды, шифры, инструкции иностранных разведок и прочие необходимые шпиону атрибуты. Поэтому он достал стамеску, расщепил каблуки на мелкие кусочки и, внимательно осмотрев каждый, начал кромсать подошвы. От ремня он оторвал внутреннюю кожаную прокладку и только после этого крикнул контролерам:
- Приступайте.
Совершенно голого Ежова поставили к стене, велели опереться о нее ладонями и широко расставить ноги. Трудно сказать, что еще они надеялись найти у него, но шарили в волосах, раздвигали ягодицы, а потом заставили широко открыть рот и осветили полость карманным фонариком.
На полу рядом с ним что-то плюхнулось. Николай Иванович опустил глаза и увидел старые кирзовые опорки и поношенное красноармейское обмундирование, от которого несло хлоркой. Видимо, специально все было подобрано очень большого размера. Ноги его утопали в опорках и шел он в них словно на лыжах, гимнастерка сидела на нем как платье, а брюки были такие большие, что он постоянно держал руки на поясе, поддерживая их. Медленно передвигаясь, он в сопровождении трех конвоиров доплелся до камеры, у которой уже находился пост из двух красноармейцев с винтовками и начальника караула средних лет, с расстегнутой на всякий случай кобурой.
Это была его, Ежова, идея, ставить усиленную охрану у камер особо опасных государственных преступников. В начале июня тридцать седьмого перед самым процессом над Тухачевским и его сообщниками Ежов в окружении своей свиты шел по коридору внутренней тюрьмы на Лубянке. Предупредительный начальник тюрьмы, показывая на камеры, перечислял ему:
- Здесь Корк, здесь Путна, здесь Уборевич...
Вдруг ему в голову неожиданно пришла мысль, что признавшиеся в своих преступлениях фашистские агенты могут быть освобождены своими же сообщниками, которые наверняка сумели проникнуть и в НКВД. Вернувшись в свой кабинет, он сразу вызвал Фриновского и Вейнштока и дал им соответствующие распоряжения об усилении охраны особо опасных преступников в ходе следствия. Ежов еще сказал тогда, что шпионов и заговорщиков из числа высшего командного состава РККА и НКВД надо по возможности содержать не в Москве, где дорогу к любой из тюрем покажет любой прохожий, а на Спецобъекте № 110, который еще мало кому известен как следственный изолятор. Надо и там ужесточить режим до такой степени, чтобы полностью исключить возможность побега заключенных и их связи с сообщниками. Разве могли они предположить, что готовят все это для себя?
Сухановка, получившая такое название от расположенного рядом бывшего имения Волконских Суханово и находившаяся на территории Свято-Екатерининской пустыни, не имела внешних признаков тюрьмы. Для конспирации даже решеток на окнах не было. Вместо них в двойные рамы окон были вставлены очень толстые гофрированные стекла, выбить которые можно было если только пушечным выстрелом. Одним словом, старый и запущенный монастырь, каких было много в Подмосковье. Местные жители считали, что в нем просто размещается войсковая часть НКВД, и девушки из окрестных сел ходили на танцы в клуб, расположенный метрах в ста от восточной стены монастыря, охотно знакомились с молодыми солдатами из роты охраны. Большинство надзирателей и следователей жили в Москве и на суточные дежурства приезжали на электричке. Родственники заключенных не знали, что те сидят в Сухановке. Если кто-то из подследственных умирал, то родные получали справку о смерти в Бутырке или в Лефортове.
Камера, бывшая монашья келья, была маленькой, метра два с половиной в ширину и три в длину. Все: и пол, и стены, и потолок были выкрашены в голубой цвет, и Ежову показалось, что его ввели в купе поезда. Кровати не было, к стене петлей с замком крепилось деревянное ложе, которое опускалось только на ночь. В середине камеры на зацементированной в каменный пол металлической трубе крепился небольшой круглый стол, а рядом - подобное сооружение, только поменьше, служившее табуретом.
Ежов сразу увидел сидевшего на стуле в углу комнаты угрюмого мужчину в военной форме. Это называлось специальным надзором. Такое положение было введено в начале тридцатых годов и применялось к особо опасным преступникам после нескольких случаев с арестованными, которые, потеряв над собой контроль, бились головой об пол и стены. Кроме того, заключенные могли разговаривать во сне, а это не вредно и послушать. Контролеры менялись через шесть часов. Если узник вел себя спокойно, надзор снимался.
Ежов сел на табурет, положил руки на стол. Он понял, что Берия решил пропустить его в Сухановке по полной программе. Разве в марте 1937 года, выступая на Пленуме ЦК по вопросу о местах заключения, мог он подумать, что через каких-нибудь два года сам окажется в тюремной камере.
Тогда, уверенный в себе, гордый, в новенькой, недавно идеально сшитой по его фигуре форме Генерального комиссара госбезопасности, что соответствовало маршалу в РККА, Ежов возмущался слишком либеральным отношением к заключенным в политизоляторах.
- Там есть спортивные площадки и разрешается иметь в камерах полки для книг. А в Суздальском изоляторе большие и светлые камеры, с цветами на окнах, ежедневные прогулки заключенных по три часа, - говорил, чеканя каждое слово, Ежов.
Берия тогда громко рассмеялся и выкриком с места назвал Суздальский изолятор "домом отдыха".
Прошло всего несколько часов, но Ежову они показались вечностью. Он не представлял себе, как сможет проводить здесь дни и ночи, и подумал, что вызовы на допросы, наверное, станут для него отдушинами.
"Начальнику 3 спецотдела НКВД
Полковнику тов. Панюшкину56
Рапорт
Докладываю о некоторых фактах, обнаружившихся при производстве обыска в квартире арестованного по ордеру 2950 от 10 апреля 1939 года Ежова Николая Ивановича в Кремле.
1. При обыске в письменном столе в кабинете Ежова в одном из ящиков мною был обнаружен незакрытый пакет с бланком "Секретариат НКВД", адресованный в ЦК ВКП(б) Н.И. Ежову, в пакете находилось четыре пули (три от патронов к пистолету "Наган" и одна, по-видимому, к револьверу "Кольт").
Пули сплющены после выстрела. Каждая пуля была завернута в бумажку с надписью карандашом на каждой "Зиновьев", "Каменев", "Смирнов" (причем в бумажке с надписью "Смирнов" было две пули). По-видимому, эти пули присланы Ежову после приведения в исполнение приговора над Зиновьевым, Каменевым и др. Указанный пакет мною изъят.
2. Изъяты мною при обыске пистолеты "Вальтер" № 623573, калибра 6,35; "Браунинг" калибра 6,35, № 104799 - находились запрятанными за книгами в книжных шкафах в разных местах. В письменном столе, в кабинете, мною был обнаружен пистолет "Вальтер" калибра 7,65, № 777615, заряженный, со сломанным бойком ударника.
3. При осмотре шкафов в кабинете в разных местах за книгами были обнаружены 3 полбутылки (полные) пшеничной водки, одна полбутылка с водкой, выпитой до половины, и две пустых полбутылки из-под водки. По-видимому, они были расставлены в разных местах намеренно.
4. При осмотре книг в библиотеке мною обнаружены 115 штук книг и брошюр контрреволюционных авторов, врагов народа, а также книг заграничных белоэмигрантских: на русском и иностранных языках.
Книги, по-видимому, присылались Ежову через НКВД. Поскольку вся квартира мною опечатана, указанные книги оставлены в кабинете и собраны в отдельном месте.
5. При производстве обыска на даче Ежова (совхоз Мещерино) среди других книг контрреволюционных авторов, подлежащих изъятию, изъяты две книги в твердых переплетах под названием "О контрреволюционной троцкистско-зиновьевской группе". Книги имеют титульный лист и печатного текста по содержанию текста страниц на 10 - 15, а далее до самого конца текста не имеют - сброшюрована совершенно чистая бумага.
При производстве обыска обнаружены и изъяты различные материалы, бумаги, рукописи, письма и записки личного и партийного характера, согласно протокола обыска.
Пом. начальника 3 спецотдела НКВД
Капитан государственной безопасности
Щепилов
11 апреля 1939 года".
13 апреля 1939 года
Контролер Петр Мальцев попал в НКВД, отслужив армию, и в Сухановке работал всего несколько месяцев. Образование у него было начальное, но командование всегда считало его политически подкованным. По крайней мере, на политучебах и комсомольских собраниях он часто делал небольшие, но грамотные выступления, к которым тщательно готовился по газетам в Ленинской комнате. А выступали тогда, главным образом, только на одну тему: "Враги народа и как с ними бороться".
Мальцев всей душой ненавидел связавшихся с буржуазными разведками предателей. Он знал, что в Сухановке сидят только такие и гордился своей столь почетной и важной для текущего момента работой. Утром Мальцева вызвал дежурный по тюрьме сержант госбезопасности Борисов.
- Петр, пойдешь сегодня в специальный караул, в сорок четвертую камеру. Знаешь, кто там?
- Нет, я же последнюю неделю в карцерах дежурил.
- Там Ежов сидит.
- Кто?
- Ежов, нарком наш бывший.
- Так, значит, и он враг народа?
- Еще какой! Страшнее многих.
Борисов подошел к Мальцеву поближе и почти шепотом продолжал:
- Я тебе доверяю и скажу по секрету. Этот гад по заданию разведок Советскую власть хотел свергнуть. А для этого все правительство задумал ядом отравить.
- И товарища Сталина?
- Да. Всех хотел убить. А товарищ Берия Лаврентий Павлович сумел этот заговор раскрыть. Многих арестовали, а Ежов у них главарь.
- Вот сволочь! Я бы его хоть сейчас шлепнул.
- Без тебя обойдутся. Ты давай с него глаз не своди, а то он по камере, как зверь по клетке, мечется, психует. Как бы башку себе об стенку не размозжил.
Ежов понимал, что его не скоро начнут вызывать к следователям: длительное пребывание в одиночной камере - хорошее психологическое давление на заключенного. Некоторых не надо было запугивать и бить: проведя с десяток дней в таком затворничестве, они на первом же допросе признавались во всем. Но ему-то в чем признаваться? Бескорыстно служил делу революции, боролся за чистоту рядов партии, безжалостно уничтожал врагов народа. К оппозициям никогда не примыкал, всегда был верен Сталину. В чем его вина?
Он находился в камере уже трое суток. Было душно, мутило от баланды с протухшей рыбой, руки тряслись, очень хотелось спиртного.
В последнее время, особенно с ноября прошлого года, когда фактически остался не у дел и потерял Женю, он сильно пил. Водкой заглушал страх, обиду на происходящее с ним. Почти всегда пил один: в своем кабинете в Наркомводе, в кремлевской квартире, на даче. Иногда за день выпивал до двух бутылок, и шофер не успевал покупать ему водку. К вечеру обязательно напивался, часто засыпал в одежде. Это позволяло ему на какое-то время забыться, но утром его снова одолевали страх и безысходная тоска, и он дрожащими руками опять доставал бутылку.
В тот день, 10 апреля, он приехал в Наркомвод около одиннадцати. Секретарша сказала, что недавно звонил помощник Маленков и просил его срочно прибыть в ЦК. В последний раз Ежов вошел в свой кабинет, сразу достал початую бутылку водки, налил стакан и выпил без закуски. Нервная дрожь стала проходить. Он понял, что сегодня его арестуют. С минуту сидел за столом, куря папиросу.
- Николай Иванович, звонят из ЦК, вы возьмете трубку? - вдруг услышал он голос секретарши.
- Нет, скажите, что я уже вышел.
Ежов достал "вальтер" и положил на стол перед собой. Потом полез в ящик взять лист бумаги. Занес над ним ручку, но так ничего и не смог написать. Потом убрал оружие и быстро вышел из кабинета. Еще была небольшая надежда, что Сталин во всем разберется...
Вдруг все - голубая камера с маленьким желтым окном, круглый стол, сидевший в углу охранник с квадратным лицом - поплыло у него перед глазами. Он начал бить кулаками по столу, кричать, потом бросился к двери, но сзади на него навалилось что-то огромное, подмяло под себя. Ежов почувствовал сильную боль в запястье левой руки и потерял сознание.
Очнулся он на лежанке, когда человек в белом халате дал ему понюхать нашатырь. Стоявшая рядом пожилая женщина с сухим морщинистым лицом, наверное фельдшер, сделала ему укол, а потом смазала йодом ссадины на лбу. Доктор пощупал начинающую опухать руку и наложил на нее тугую повязку.
- Что со мной? - спросил Ежов.
Ответа он не получил. После некоторой паузы доктор сказал:
- Пока вам разрешено все время лежать. Два раза в день будут делать успокаивающие уколы. Почувствуете себя плохо, - обратитесь к контролеру, он меня вызовет.
И доктор кивнул в сторону сидевшего на стуле молодого рыжего парня.
Начальник Спецобъекта № 110 лейтенант госбезопасности Ионов не на шутку испугался, узнав о случившемся в сорок четвертой камере. Ежов в то время был самым важным его клиентом, и Ионов понимал, что отвечает за него головой. Сначала, когда Ионову доложили, что Ежов - без сознания, после того как в камере с ним случился припадок, а контролер не надел ему наручники и не вызвал врача, как положено по инструкции, а стал бить, выламывать руки и нанес ему телесные повреждения, начальник тюрьмы хотел строго наказать Мальцева, объявить выговор и заставить целый месяц заниматься уборкой территории. Но после того как врач сказал, что у Ежова просто нервный срыв после запоя, что часто бывает с алкоголиками, а побои не страшны для его здоровья, Ионов решил не наказывать Мальцева. Но все равно настроение испортилось. Об этом случае нужно было обязательно доложить Богдану Захаровичу Кобулову, начальнику Следчасти НКВД. Он по поручению наркома держал под личным контролем дело Ежова. Кобулов был человеком резким, непредсказуемым, и поэтому Ионов немного волновался, снимая трубку.
Но реакция Кобулова на происшедшее подняла у Ионова настроение.
- Значит, наломали бока этому пьянчуге. Ну и правильно сделали. Будет выступать - еще поддайте. Только аккуратненько, чтобы не подох.
11 мая 1939 года
Несколько дней назад Берия озадачил Кобулова: получить от Ежова показания на связи его жены и в первую очередь на Исаака Бабеля, решение об аресте которого уже было принято и оставалось лишь провести некоторую техническую подготовку для этого.
Ранее Кобулов уже сумел убедить Ежова, что Евгения Соломоновна была тесно связана с иностранными разведками, но к шпионской и подрывной деятельности самого бывшего наркома начальник Следчасти ГУГБ НКВД пока не переходил, оставляя это для других следователей. Сейчас в его задачу входило получить от Ежова данные на тех, кто был связан с его женой-шпионкой.
Ежов охотно давал эти показания. Его устраивал подобный вариант. Жена, будучи человеком увлекающимся, да и не очень выдержанной в моральном и политическом плане, попала в расставленные шпионами и троцкистами сети. А он, Ежов, за государственными делами просмотрел это. Конечно же виноват, но не враг. А потом, Евгении уже нет, и многое из того, что он скажет, невозможно проверить.
Кобулов был доволен, как Ежов вел себя на следствии, и даже ни разу не повысил на него голос. Получив от Ежова некоторые сведения о гостях "салона" Евгении Соломоновны, Кобулов спросил его:
- Не совсем ясно, почему близость этих людей к Ежовой вам казалась подозрительной?
- Близость Ежовой к этим людям была подозрительной в том отношении, что Бабель, например, как мне известно, за последние годы почти ничего не писал, все время вертелся в подозрительной троцкистской среде и, кроме того, был тесно связан с рядом французских писателей, которых отнюдь нельзя отнести к числу сочувствующих Советскому Союзу. Я не говорю уже о том, что Бабель демонстративно не хотел выписывать своей жены, которая многие годы проживает в Париже, а предпочитает ездить к ней. У Ежовой была особая дружба с Бабелем. Я подозреваю, правда, на основании моих личных наблюдений, что дело не обошлось без шпионских связей моей жены с Бабелем.
- На основании каких фактов вы это заявляете?
- Я знаю со слов моей жены, что с Бабелем она знакома примерно с 1925 года. Она всегда уверяла, что никаких интимных связей с Бабелем не имела. Связь ограничивалась ее желанием поддерживать знакомство с талантливым своеобразным писателем. Бабель был по ее приглашению несколько раз у нас на дому, где с ним, разумеется, встречался и я.
Я наблюдал, что во взаимоотношениях с моей женой Бабель проявлял требовательность и грубость. Я видел, что жена его просто побаивается. Я понимал, что дело не в литературном интересе жены, а в чем-то более серьезном. Интимную их связь я исключал по той причине, что вряд ли Бабель стал бы проявлять к моей жене такую грубость, зная о том, какое общественное положение я занимал. На мои вопросы к жене, нет ли у нее с Бабелем такого же рода отношений, как с Кольцовым57, она отмалчивалась либо слабо отрицала. Я всегда предполагал, что этим неопределенным ответом она просто хотела от меня скрыть свою шпионскую связь с Бабелем, по-видимому, из-за нежелания посвятить меня в многочисленные каналы этого рода связи...
Теперь, получив эти показания, Кобулову надо было, чтобы Ежов еще раз подтвердил, что у его жены с Бабелем были чисто шпионские отношения. Поэтому он решил немного спровоцировать подследственного, чтобы получить нужный ответ.
- То, что вы сказали о Бабеле, не является достаточным основанием для подозрения его в причастности к английскому шпионажу. Вы не оговариваете Бабеля?
- Я его не оговариваю. Ежова мне твердо никогда не говорила о том, что связана с Бабелем по работе в пользу английской разведки. В данном случае я только высказываю такое предположение, основанное на наблюдении характера взаимоотношений моей жены с писателем Бабелем.
- Как вы вообще относитесь к, скажем так, дружбе Ежовой с деятелями культуры?
- Вся эта специфическая среда людей, которые очень тонкими нитями были связаны с интересами советского народа, не могла не вызвать у меня подозрений.
- А что вы можете сказать о ее связях с писателем Шолоховым?
- Я припоминаю, как, кажется, прошлой весной, жена говорила мне, что познакомилась с Шолоховым, который приезжал в Москву и заходил в журнал "СССР на стройке". В этом не был ничего удивительного, Ежова стремилась к знакомству с писателями и никогда не упускала такой возможности. Об этом мне было хорошо известно.
- Хорошо. А что вы сделали, когда вам стало известно об интимной связи Ежовой с Шолоховым?
- Мне о такой их связи ничего не было известно, я слышу об этом в первый раз.
- Не надо врать, Ежов. В июне и в августе прошлого года по вашему указанию Алехин распорядился проводить контроль по литеру "Н" за номером гостиницы "Националь", где останавливался Шолохов.
- Я не давал такого распоряжения. Ежова могла попасть под литер "Н" только случайно.
- Но вы же знали о том, что задокументирована интимная близость Шолохова с вашей женой. Вот, ознакомьтесь.
И Ежов прочел:
"Народному комиссару
внутренних дел Союза ССР
Комиссару государственной
безопасности первого ранга
Тов. Берия
Рапорт
Согласно вашего приказания о контроле по литеру "Н" писателя Шолохова доношу: в последних числах мая поступило задание о взятии на контроль прибывшего в Москву Шолохова, который с семьей остановился в гостинице "Националь" в 215 номере. Контроль по указанному объекту длился с 3.06. по 11.06.38 г. Копии сводок имеются.
Примерно в середине августа Шолохов снова прибыл в Москву и остановился в той же гостинице. Так как было приказание в свободное от работы время включаться самостоятельно в номера гостиницы и при наличии интересного разговора принимать необходимые меры, стенографистка Королева включилась в номер Шолохова и, узнавши его по голосу, сообщила мне, нужно ли контролировать. Я сейчас же об этом доложил Алехину, который и распорядился продолжать контроль. Оценив инициативу Королевой, он распорядился премировать ее, о чем был составлен проект приказа. На второй день заступила на дежурство стенографистка Юревич, застенографировав пребывание жены тов. Ежова у Шолохова.
Контроль за номером Шолохова продолжался еще свыше десяти дней, вплоть до его отъезда, и во время контроля была зафиксирована интимная связь Шолохова с женой тов. Ежова.
Зам начальника первого отделения
2-го специального отдела НКВД
лейтенант госбезопасности
(Кузьмин)
12 декабря 1938 года."
Ежов допускал, что Евгения могла иметь интимную связь с Шолоховым, могло все это попасть и под прослушку. Но откуда стенографистке знать, с кем развлекается писатель в своем номере? И Алехин никогда бы не позволил документировать любовные похождения жены своего наркома. Дал бы негласно команду срочно прекратить всю работу, а если что и попало на бумагу - то быстро уничтожить. В августе тридцать восьмого в НКВД еще ничто не предвещало крах Ежова, а Алехин всегда боялся его и никогда бы не пошел на подобную самоубийственную авантюру. Скорее всего, это дело "слепили" уже при Берии. Но доказать обратное невозможно, и поэтому Ежов молча вернул документ Кобулову.
- Вы признаетесь, что через несколько дней после этого, получив расшифровку, принесли домой, показали жене документ, а потом судили ее за измену?
Ежов почувствовал в этом вопросе серьезный подвох. Дело не в интимных связях Евгении. Главное - получить от него признания, что он знакомил жену с секретными документами НКВД, зная, что она связана со шпионами. А это уже соучастие в антигосударственных преступлениях.
- Такого случая не было. Расшифровку интимной связи Ежовой с Шолоховым мне никто не давал, и вообще я никогда не показывал жене служебных документов и не раскрывал ей их содержания.
- Вы, конечно, можете это отрицать, Ежов. Но есть показания Гликиной, близкой подруги Ежовой и немецкой шпионки, которая арестована и находится под следствием. Гликина показывает, что избитая вами Ежова пожаловалась ей и рассказала обо всем. Поэтому запомните, что вранье вам не на пользу!
12 июня 1939 года
Спустя два месяца после ареста Ежова, 11 июня 1939 года, комиссар государственной безопасности третьего ранга Кобулов своей подписью заверил постановление о привлечении Ежова Н.И. к уголовной ответственности.
"УТВЕРЖДАЮ
Начальник Следственной части НКВД СССР
Комиссар госбезопасности 3 ранга
Кобулов
11 июня 1939 года
Постановление
г. Москва, 1939 года, 10 дня
Я ст. следователь Следчасти НКВД СССР ст. лейтенант Государственной Безопасности Сергиенко, рассмотрев материалы, поступившие на Ежова Николая Ивановича, 1895 г. р., из рабочих, русского, с низшим образованием, состоявшим членом ВКП(б) с 1917 года, судимого в 1919 году Военным Трибуналом запасной армии республики и осужденного к одному году тюремного заключения - условно, занимавшего пост Народного Комиссара Водного Транспорта СССР и проживавшего в г. Москве - нашел:
Щепилов вышел из машины около небольшого одноэтажного дома, вернулся минут через десять в сопровождении командира взвода охраны и красноармейца с винтовкой. Ежова через узкий коридор провели в комнату с тусклым освещением, где из мебели были только стол и стул, а в стене несколько железных дверей. Как он понял, это были боксы. Его заперли в одном из них, размером с небольшой платяной шкаф. Он не помнил, сколько времени провел в этом темном, тесном и душном отсеке, может быть, двадцать минут, а может быть, и час. Потом его выпустили и сидевший за столом полный черноглазый сержант госбезопасности приказал ему раздеться. Пока Ежов снимал сапоги, брюки, гимнастерку, за его действиями внимательно наблюдали двое надзирателей или, как их официально называли в тюрьме, контролеров. Один из них собрал вещи и передал сержанту. Тот положил их на стол и стал тщательно проверять - щупал, лазил в карманы, внимательно рассматривал швы и даже пуговицы. Ему, видимо, показались подозрительными высокие наборные каблуки новеньких хромовых сапог. Из-за малого роста Ежов заказывал себе сапоги на высоких каблуках. Наверное, сержант не исключал, что такой опасный преступник, как Ежов, мог оборудовать в своих каблуках тайники, где хранил яды, шифры, инструкции иностранных разведок и прочие необходимые шпиону атрибуты. Поэтому он достал стамеску, расщепил каблуки на мелкие кусочки и, внимательно осмотрев каждый, начал кромсать подошвы. От ремня он оторвал внутреннюю кожаную прокладку и только после этого крикнул контролерам:
- Приступайте.
Совершенно голого Ежова поставили к стене, велели опереться о нее ладонями и широко расставить ноги. Трудно сказать, что еще они надеялись найти у него, но шарили в волосах, раздвигали ягодицы, а потом заставили широко открыть рот и осветили полость карманным фонариком.
На полу рядом с ним что-то плюхнулось. Николай Иванович опустил глаза и увидел старые кирзовые опорки и поношенное красноармейское обмундирование, от которого несло хлоркой. Видимо, специально все было подобрано очень большого размера. Ноги его утопали в опорках и шел он в них словно на лыжах, гимнастерка сидела на нем как платье, а брюки были такие большие, что он постоянно держал руки на поясе, поддерживая их. Медленно передвигаясь, он в сопровождении трех конвоиров доплелся до камеры, у которой уже находился пост из двух красноармейцев с винтовками и начальника караула средних лет, с расстегнутой на всякий случай кобурой.
Это была его, Ежова, идея, ставить усиленную охрану у камер особо опасных государственных преступников. В начале июня тридцать седьмого перед самым процессом над Тухачевским и его сообщниками Ежов в окружении своей свиты шел по коридору внутренней тюрьмы на Лубянке. Предупредительный начальник тюрьмы, показывая на камеры, перечислял ему:
- Здесь Корк, здесь Путна, здесь Уборевич...
Вдруг ему в голову неожиданно пришла мысль, что признавшиеся в своих преступлениях фашистские агенты могут быть освобождены своими же сообщниками, которые наверняка сумели проникнуть и в НКВД. Вернувшись в свой кабинет, он сразу вызвал Фриновского и Вейнштока и дал им соответствующие распоряжения об усилении охраны особо опасных преступников в ходе следствия. Ежов еще сказал тогда, что шпионов и заговорщиков из числа высшего командного состава РККА и НКВД надо по возможности содержать не в Москве, где дорогу к любой из тюрем покажет любой прохожий, а на Спецобъекте № 110, который еще мало кому известен как следственный изолятор. Надо и там ужесточить режим до такой степени, чтобы полностью исключить возможность побега заключенных и их связи с сообщниками. Разве могли они предположить, что готовят все это для себя?
Сухановка, получившая такое название от расположенного рядом бывшего имения Волконских Суханово и находившаяся на территории Свято-Екатерининской пустыни, не имела внешних признаков тюрьмы. Для конспирации даже решеток на окнах не было. Вместо них в двойные рамы окон были вставлены очень толстые гофрированные стекла, выбить которые можно было если только пушечным выстрелом. Одним словом, старый и запущенный монастырь, каких было много в Подмосковье. Местные жители считали, что в нем просто размещается войсковая часть НКВД, и девушки из окрестных сел ходили на танцы в клуб, расположенный метрах в ста от восточной стены монастыря, охотно знакомились с молодыми солдатами из роты охраны. Большинство надзирателей и следователей жили в Москве и на суточные дежурства приезжали на электричке. Родственники заключенных не знали, что те сидят в Сухановке. Если кто-то из подследственных умирал, то родные получали справку о смерти в Бутырке или в Лефортове.
Камера, бывшая монашья келья, была маленькой, метра два с половиной в ширину и три в длину. Все: и пол, и стены, и потолок были выкрашены в голубой цвет, и Ежову показалось, что его ввели в купе поезда. Кровати не было, к стене петлей с замком крепилось деревянное ложе, которое опускалось только на ночь. В середине камеры на зацементированной в каменный пол металлической трубе крепился небольшой круглый стол, а рядом - подобное сооружение, только поменьше, служившее табуретом.
Ежов сразу увидел сидевшего на стуле в углу комнаты угрюмого мужчину в военной форме. Это называлось специальным надзором. Такое положение было введено в начале тридцатых годов и применялось к особо опасным преступникам после нескольких случаев с арестованными, которые, потеряв над собой контроль, бились головой об пол и стены. Кроме того, заключенные могли разговаривать во сне, а это не вредно и послушать. Контролеры менялись через шесть часов. Если узник вел себя спокойно, надзор снимался.
Ежов сел на табурет, положил руки на стол. Он понял, что Берия решил пропустить его в Сухановке по полной программе. Разве в марте 1937 года, выступая на Пленуме ЦК по вопросу о местах заключения, мог он подумать, что через каких-нибудь два года сам окажется в тюремной камере.
Тогда, уверенный в себе, гордый, в новенькой, недавно идеально сшитой по его фигуре форме Генерального комиссара госбезопасности, что соответствовало маршалу в РККА, Ежов возмущался слишком либеральным отношением к заключенным в политизоляторах.
- Там есть спортивные площадки и разрешается иметь в камерах полки для книг. А в Суздальском изоляторе большие и светлые камеры, с цветами на окнах, ежедневные прогулки заключенных по три часа, - говорил, чеканя каждое слово, Ежов.
Берия тогда громко рассмеялся и выкриком с места назвал Суздальский изолятор "домом отдыха".
Прошло всего несколько часов, но Ежову они показались вечностью. Он не представлял себе, как сможет проводить здесь дни и ночи, и подумал, что вызовы на допросы, наверное, станут для него отдушинами.
"Начальнику 3 спецотдела НКВД
Полковнику тов. Панюшкину56
Рапорт
Докладываю о некоторых фактах, обнаружившихся при производстве обыска в квартире арестованного по ордеру 2950 от 10 апреля 1939 года Ежова Николая Ивановича в Кремле.
1. При обыске в письменном столе в кабинете Ежова в одном из ящиков мною был обнаружен незакрытый пакет с бланком "Секретариат НКВД", адресованный в ЦК ВКП(б) Н.И. Ежову, в пакете находилось четыре пули (три от патронов к пистолету "Наган" и одна, по-видимому, к револьверу "Кольт").
Пули сплющены после выстрела. Каждая пуля была завернута в бумажку с надписью карандашом на каждой "Зиновьев", "Каменев", "Смирнов" (причем в бумажке с надписью "Смирнов" было две пули). По-видимому, эти пули присланы Ежову после приведения в исполнение приговора над Зиновьевым, Каменевым и др. Указанный пакет мною изъят.
2. Изъяты мною при обыске пистолеты "Вальтер" № 623573, калибра 6,35; "Браунинг" калибра 6,35, № 104799 - находились запрятанными за книгами в книжных шкафах в разных местах. В письменном столе, в кабинете, мною был обнаружен пистолет "Вальтер" калибра 7,65, № 777615, заряженный, со сломанным бойком ударника.
3. При осмотре шкафов в кабинете в разных местах за книгами были обнаружены 3 полбутылки (полные) пшеничной водки, одна полбутылка с водкой, выпитой до половины, и две пустых полбутылки из-под водки. По-видимому, они были расставлены в разных местах намеренно.
4. При осмотре книг в библиотеке мною обнаружены 115 штук книг и брошюр контрреволюционных авторов, врагов народа, а также книг заграничных белоэмигрантских: на русском и иностранных языках.
Книги, по-видимому, присылались Ежову через НКВД. Поскольку вся квартира мною опечатана, указанные книги оставлены в кабинете и собраны в отдельном месте.
5. При производстве обыска на даче Ежова (совхоз Мещерино) среди других книг контрреволюционных авторов, подлежащих изъятию, изъяты две книги в твердых переплетах под названием "О контрреволюционной троцкистско-зиновьевской группе". Книги имеют титульный лист и печатного текста по содержанию текста страниц на 10 - 15, а далее до самого конца текста не имеют - сброшюрована совершенно чистая бумага.
При производстве обыска обнаружены и изъяты различные материалы, бумаги, рукописи, письма и записки личного и партийного характера, согласно протокола обыска.
Пом. начальника 3 спецотдела НКВД
Капитан государственной безопасности
Щепилов
11 апреля 1939 года".
13 апреля 1939 года
Контролер Петр Мальцев попал в НКВД, отслужив армию, и в Сухановке работал всего несколько месяцев. Образование у него было начальное, но командование всегда считало его политически подкованным. По крайней мере, на политучебах и комсомольских собраниях он часто делал небольшие, но грамотные выступления, к которым тщательно готовился по газетам в Ленинской комнате. А выступали тогда, главным образом, только на одну тему: "Враги народа и как с ними бороться".
Мальцев всей душой ненавидел связавшихся с буржуазными разведками предателей. Он знал, что в Сухановке сидят только такие и гордился своей столь почетной и важной для текущего момента работой. Утром Мальцева вызвал дежурный по тюрьме сержант госбезопасности Борисов.
- Петр, пойдешь сегодня в специальный караул, в сорок четвертую камеру. Знаешь, кто там?
- Нет, я же последнюю неделю в карцерах дежурил.
- Там Ежов сидит.
- Кто?
- Ежов, нарком наш бывший.
- Так, значит, и он враг народа?
- Еще какой! Страшнее многих.
Борисов подошел к Мальцеву поближе и почти шепотом продолжал:
- Я тебе доверяю и скажу по секрету. Этот гад по заданию разведок Советскую власть хотел свергнуть. А для этого все правительство задумал ядом отравить.
- И товарища Сталина?
- Да. Всех хотел убить. А товарищ Берия Лаврентий Павлович сумел этот заговор раскрыть. Многих арестовали, а Ежов у них главарь.
- Вот сволочь! Я бы его хоть сейчас шлепнул.
- Без тебя обойдутся. Ты давай с него глаз не своди, а то он по камере, как зверь по клетке, мечется, психует. Как бы башку себе об стенку не размозжил.
Ежов понимал, что его не скоро начнут вызывать к следователям: длительное пребывание в одиночной камере - хорошее психологическое давление на заключенного. Некоторых не надо было запугивать и бить: проведя с десяток дней в таком затворничестве, они на первом же допросе признавались во всем. Но ему-то в чем признаваться? Бескорыстно служил делу революции, боролся за чистоту рядов партии, безжалостно уничтожал врагов народа. К оппозициям никогда не примыкал, всегда был верен Сталину. В чем его вина?
Он находился в камере уже трое суток. Было душно, мутило от баланды с протухшей рыбой, руки тряслись, очень хотелось спиртного.
В последнее время, особенно с ноября прошлого года, когда фактически остался не у дел и потерял Женю, он сильно пил. Водкой заглушал страх, обиду на происходящее с ним. Почти всегда пил один: в своем кабинете в Наркомводе, в кремлевской квартире, на даче. Иногда за день выпивал до двух бутылок, и шофер не успевал покупать ему водку. К вечеру обязательно напивался, часто засыпал в одежде. Это позволяло ему на какое-то время забыться, но утром его снова одолевали страх и безысходная тоска, и он дрожащими руками опять доставал бутылку.
В тот день, 10 апреля, он приехал в Наркомвод около одиннадцати. Секретарша сказала, что недавно звонил помощник Маленков и просил его срочно прибыть в ЦК. В последний раз Ежов вошел в свой кабинет, сразу достал початую бутылку водки, налил стакан и выпил без закуски. Нервная дрожь стала проходить. Он понял, что сегодня его арестуют. С минуту сидел за столом, куря папиросу.
- Николай Иванович, звонят из ЦК, вы возьмете трубку? - вдруг услышал он голос секретарши.
- Нет, скажите, что я уже вышел.
Ежов достал "вальтер" и положил на стол перед собой. Потом полез в ящик взять лист бумаги. Занес над ним ручку, но так ничего и не смог написать. Потом убрал оружие и быстро вышел из кабинета. Еще была небольшая надежда, что Сталин во всем разберется...
Вдруг все - голубая камера с маленьким желтым окном, круглый стол, сидевший в углу охранник с квадратным лицом - поплыло у него перед глазами. Он начал бить кулаками по столу, кричать, потом бросился к двери, но сзади на него навалилось что-то огромное, подмяло под себя. Ежов почувствовал сильную боль в запястье левой руки и потерял сознание.
Очнулся он на лежанке, когда человек в белом халате дал ему понюхать нашатырь. Стоявшая рядом пожилая женщина с сухим морщинистым лицом, наверное фельдшер, сделала ему укол, а потом смазала йодом ссадины на лбу. Доктор пощупал начинающую опухать руку и наложил на нее тугую повязку.
- Что со мной? - спросил Ежов.
Ответа он не получил. После некоторой паузы доктор сказал:
- Пока вам разрешено все время лежать. Два раза в день будут делать успокаивающие уколы. Почувствуете себя плохо, - обратитесь к контролеру, он меня вызовет.
И доктор кивнул в сторону сидевшего на стуле молодого рыжего парня.
Начальник Спецобъекта № 110 лейтенант госбезопасности Ионов не на шутку испугался, узнав о случившемся в сорок четвертой камере. Ежов в то время был самым важным его клиентом, и Ионов понимал, что отвечает за него головой. Сначала, когда Ионову доложили, что Ежов - без сознания, после того как в камере с ним случился припадок, а контролер не надел ему наручники и не вызвал врача, как положено по инструкции, а стал бить, выламывать руки и нанес ему телесные повреждения, начальник тюрьмы хотел строго наказать Мальцева, объявить выговор и заставить целый месяц заниматься уборкой территории. Но после того как врач сказал, что у Ежова просто нервный срыв после запоя, что часто бывает с алкоголиками, а побои не страшны для его здоровья, Ионов решил не наказывать Мальцева. Но все равно настроение испортилось. Об этом случае нужно было обязательно доложить Богдану Захаровичу Кобулову, начальнику Следчасти НКВД. Он по поручению наркома держал под личным контролем дело Ежова. Кобулов был человеком резким, непредсказуемым, и поэтому Ионов немного волновался, снимая трубку.
Но реакция Кобулова на происшедшее подняла у Ионова настроение.
- Значит, наломали бока этому пьянчуге. Ну и правильно сделали. Будет выступать - еще поддайте. Только аккуратненько, чтобы не подох.
11 мая 1939 года
Несколько дней назад Берия озадачил Кобулова: получить от Ежова показания на связи его жены и в первую очередь на Исаака Бабеля, решение об аресте которого уже было принято и оставалось лишь провести некоторую техническую подготовку для этого.
Ранее Кобулов уже сумел убедить Ежова, что Евгения Соломоновна была тесно связана с иностранными разведками, но к шпионской и подрывной деятельности самого бывшего наркома начальник Следчасти ГУГБ НКВД пока не переходил, оставляя это для других следователей. Сейчас в его задачу входило получить от Ежова данные на тех, кто был связан с его женой-шпионкой.
Ежов охотно давал эти показания. Его устраивал подобный вариант. Жена, будучи человеком увлекающимся, да и не очень выдержанной в моральном и политическом плане, попала в расставленные шпионами и троцкистами сети. А он, Ежов, за государственными делами просмотрел это. Конечно же виноват, но не враг. А потом, Евгении уже нет, и многое из того, что он скажет, невозможно проверить.
Кобулов был доволен, как Ежов вел себя на следствии, и даже ни разу не повысил на него голос. Получив от Ежова некоторые сведения о гостях "салона" Евгении Соломоновны, Кобулов спросил его:
- Не совсем ясно, почему близость этих людей к Ежовой вам казалась подозрительной?
- Близость Ежовой к этим людям была подозрительной в том отношении, что Бабель, например, как мне известно, за последние годы почти ничего не писал, все время вертелся в подозрительной троцкистской среде и, кроме того, был тесно связан с рядом французских писателей, которых отнюдь нельзя отнести к числу сочувствующих Советскому Союзу. Я не говорю уже о том, что Бабель демонстративно не хотел выписывать своей жены, которая многие годы проживает в Париже, а предпочитает ездить к ней. У Ежовой была особая дружба с Бабелем. Я подозреваю, правда, на основании моих личных наблюдений, что дело не обошлось без шпионских связей моей жены с Бабелем.
- На основании каких фактов вы это заявляете?
- Я знаю со слов моей жены, что с Бабелем она знакома примерно с 1925 года. Она всегда уверяла, что никаких интимных связей с Бабелем не имела. Связь ограничивалась ее желанием поддерживать знакомство с талантливым своеобразным писателем. Бабель был по ее приглашению несколько раз у нас на дому, где с ним, разумеется, встречался и я.
Я наблюдал, что во взаимоотношениях с моей женой Бабель проявлял требовательность и грубость. Я видел, что жена его просто побаивается. Я понимал, что дело не в литературном интересе жены, а в чем-то более серьезном. Интимную их связь я исключал по той причине, что вряд ли Бабель стал бы проявлять к моей жене такую грубость, зная о том, какое общественное положение я занимал. На мои вопросы к жене, нет ли у нее с Бабелем такого же рода отношений, как с Кольцовым57, она отмалчивалась либо слабо отрицала. Я всегда предполагал, что этим неопределенным ответом она просто хотела от меня скрыть свою шпионскую связь с Бабелем, по-видимому, из-за нежелания посвятить меня в многочисленные каналы этого рода связи...
Теперь, получив эти показания, Кобулову надо было, чтобы Ежов еще раз подтвердил, что у его жены с Бабелем были чисто шпионские отношения. Поэтому он решил немного спровоцировать подследственного, чтобы получить нужный ответ.
- То, что вы сказали о Бабеле, не является достаточным основанием для подозрения его в причастности к английскому шпионажу. Вы не оговариваете Бабеля?
- Я его не оговариваю. Ежова мне твердо никогда не говорила о том, что связана с Бабелем по работе в пользу английской разведки. В данном случае я только высказываю такое предположение, основанное на наблюдении характера взаимоотношений моей жены с писателем Бабелем.
- Как вы вообще относитесь к, скажем так, дружбе Ежовой с деятелями культуры?
- Вся эта специфическая среда людей, которые очень тонкими нитями были связаны с интересами советского народа, не могла не вызвать у меня подозрений.
- А что вы можете сказать о ее связях с писателем Шолоховым?
- Я припоминаю, как, кажется, прошлой весной, жена говорила мне, что познакомилась с Шолоховым, который приезжал в Москву и заходил в журнал "СССР на стройке". В этом не был ничего удивительного, Ежова стремилась к знакомству с писателями и никогда не упускала такой возможности. Об этом мне было хорошо известно.
- Хорошо. А что вы сделали, когда вам стало известно об интимной связи Ежовой с Шолоховым?
- Мне о такой их связи ничего не было известно, я слышу об этом в первый раз.
- Не надо врать, Ежов. В июне и в августе прошлого года по вашему указанию Алехин распорядился проводить контроль по литеру "Н" за номером гостиницы "Националь", где останавливался Шолохов.
- Я не давал такого распоряжения. Ежова могла попасть под литер "Н" только случайно.
- Но вы же знали о том, что задокументирована интимная близость Шолохова с вашей женой. Вот, ознакомьтесь.
И Ежов прочел:
"Народному комиссару
внутренних дел Союза ССР
Комиссару государственной
безопасности первого ранга
Тов. Берия
Рапорт
Согласно вашего приказания о контроле по литеру "Н" писателя Шолохова доношу: в последних числах мая поступило задание о взятии на контроль прибывшего в Москву Шолохова, который с семьей остановился в гостинице "Националь" в 215 номере. Контроль по указанному объекту длился с 3.06. по 11.06.38 г. Копии сводок имеются.
Примерно в середине августа Шолохов снова прибыл в Москву и остановился в той же гостинице. Так как было приказание в свободное от работы время включаться самостоятельно в номера гостиницы и при наличии интересного разговора принимать необходимые меры, стенографистка Королева включилась в номер Шолохова и, узнавши его по голосу, сообщила мне, нужно ли контролировать. Я сейчас же об этом доложил Алехину, который и распорядился продолжать контроль. Оценив инициативу Королевой, он распорядился премировать ее, о чем был составлен проект приказа. На второй день заступила на дежурство стенографистка Юревич, застенографировав пребывание жены тов. Ежова у Шолохова.
Контроль за номером Шолохова продолжался еще свыше десяти дней, вплоть до его отъезда, и во время контроля была зафиксирована интимная связь Шолохова с женой тов. Ежова.
Зам начальника первого отделения
2-го специального отдела НКВД
лейтенант госбезопасности
(Кузьмин)
12 декабря 1938 года."
Ежов допускал, что Евгения могла иметь интимную связь с Шолоховым, могло все это попасть и под прослушку. Но откуда стенографистке знать, с кем развлекается писатель в своем номере? И Алехин никогда бы не позволил документировать любовные похождения жены своего наркома. Дал бы негласно команду срочно прекратить всю работу, а если что и попало на бумагу - то быстро уничтожить. В августе тридцать восьмого в НКВД еще ничто не предвещало крах Ежова, а Алехин всегда боялся его и никогда бы не пошел на подобную самоубийственную авантюру. Скорее всего, это дело "слепили" уже при Берии. Но доказать обратное невозможно, и поэтому Ежов молча вернул документ Кобулову.
- Вы признаетесь, что через несколько дней после этого, получив расшифровку, принесли домой, показали жене документ, а потом судили ее за измену?
Ежов почувствовал в этом вопросе серьезный подвох. Дело не в интимных связях Евгении. Главное - получить от него признания, что он знакомил жену с секретными документами НКВД, зная, что она связана со шпионами. А это уже соучастие в антигосударственных преступлениях.
- Такого случая не было. Расшифровку интимной связи Ежовой с Шолоховым мне никто не давал, и вообще я никогда не показывал жене служебных документов и не раскрывал ей их содержания.
- Вы, конечно, можете это отрицать, Ежов. Но есть показания Гликиной, близкой подруги Ежовой и немецкой шпионки, которая арестована и находится под следствием. Гликина показывает, что избитая вами Ежова пожаловалась ей и рассказала обо всем. Поэтому запомните, что вранье вам не на пользу!
12 июня 1939 года
Спустя два месяца после ареста Ежова, 11 июня 1939 года, комиссар государственной безопасности третьего ранга Кобулов своей подписью заверил постановление о привлечении Ежова Н.И. к уголовной ответственности.
"УТВЕРЖДАЮ
Начальник Следственной части НКВД СССР
Комиссар госбезопасности 3 ранга
Кобулов
11 июня 1939 года
Постановление
г. Москва, 1939 года, 10 дня
Я ст. следователь Следчасти НКВД СССР ст. лейтенант Государственной Безопасности Сергиенко, рассмотрев материалы, поступившие на Ежова Николая Ивановича, 1895 г. р., из рабочих, русского, с низшим образованием, состоявшим членом ВКП(б) с 1917 года, судимого в 1919 году Военным Трибуналом запасной армии республики и осужденного к одному году тюремного заключения - условно, занимавшего пост Народного Комиссара Водного Транспорта СССР и проживавшего в г. Москве - нашел: