Страница:
Как известно, любая теория признается окончательно, если оказывается способной предсказать явление. Они предсказали. Тоже для обкатки. Черт дернул их взяться за современность, да еще перед выборами! Полгода собирали материал. По причине того, что реконструировалось ближайшее будущее — практически сегодняшний день, точность реконструкции оказалась невероятно высока. Выдали политический прогноз. Потом молились, что лишь по чистой случайности он не был обнародован. Именно тогда они поняли, что изобретая, фигурально выражаясь, обычное увеличительное стекло, обнаружили, что с его помощью можно не только рассматривать марки, но и выжигать по дереву, запалить костер. На этом коротком участке современности — раньше все больше в прошлом лазили — проявились многие неявные управляющие ниточки. Ниточки эти оказались весьма доступными для воздействия. Ниточки можно было распутать, за них можно было дергать… Этот случай ясно показал, как чистая наука, словно зазевавшийся пешеход влетает в уличную разборку — уже поздно кричать, что ты тут случайно, надо давать сдачи, уворачиваться, держать удар и вообще менять свое поведение, чтобы не затоптали. Сохранив прогноз в тайне, они не были обвинены в ангажированности, лоббировании, продажности и прочей чепухе, и самое главное — не потеряли возможности спокойно работать. Но прецедент случился. А возможно, кто-то все-таки проболтался.
Помниться, в тот день на стихийно возникшем банкете по поводу удачной реконструкции, разливая по чашкам и пластмассовым стаканчикам толком не охлажденное шампанское, они — счастливые и вдохновленные — дружно гаркнули «ура!» и выпили за Магический Кристалл. А следующий тост за управление историей (даже название гипотетическому проекту придумали — Демиург) задумчиво резюмировал Степан: «Не убьем ли мы так поэзию, в конце концов?» — спросил он и извлек из своего походного синтезатора несколько мрачных аккордов.
Но машину, как всегда, было уже не остановить. Вихрь расширялся, начиная вовлекать в проект совершенно посторонних людей и организации.
Шеф вызвал к себе начальников отделов. Не веря своим ушам, Солонников в тот день принял к сведению задумчивые, как бы сомневающиеся слова шефа, что не отвлекаясь от главной темы, собственно Кристалла, не плохо бы дать через месячишко наметки по дальнейшему развитию Проекта. Все азартно поддержали идею, догадавшись, о чем идет речь. Борис же испытал беспокойство. Переглянулся со Степаном — тот лишь пожал плечами и сделал пометку в рабочем блокноте. В конце концов работа есть работа. Приказали — выполняй.
Через месяц план второго этапа был представлен. Перспективы впечатляли, хотя оставались весьма туманными. Той же осенью состоялся закрытый симпозиум в нейтральной стране. Тема — «Формирование русла». Теперь у Бориса эта метафора почему-то вызывала ассоциацию со строительством зеками Беломорканала. Впрочем, возможно имел место некачественный перевод. На симпозиум он не поехал — работы было невпроворот. Да и не по его теме. Поехал Степан. А может быть это был принципиальный, хотя и неосознанный отказ — Борис не задумывался, а спросил бы кто его в тот момент, пожал бы плечами. Но управлять кем либо он не согласился бы ни тогда, ни теперь. Впрочем, никто и не собирался управлять историей. Речь лишь шла о возможных путях дальнейшего развития самой идеи Магического Кристалла.
Проект поддерживали институты нескольких государств. Причем, далеко не все из них знали истинную суть работы. Многие институты, в России и за рубежом, выполняли простой сбор информации, здорово помогая лаборатории, и были более чем довольны своей ролью, считая, что маленькая лаборатория просто сама не справляется с этой задачей. Секретность осложняла решение проблем с финансированием. Государственные структуры к этому подключать было нельзя. Для чиновников лаборатория была чем-то вроде центра по исследованию общественного мнения и под это дело выделялись копейки. Откуда у лаборатории были деньги, Борис не знал. Его это не интересовало. Иногда лишь проскальзывало любопытство: по слухам, компьютерный комплекс, например, обошелся как среднего размера космодром. А длительные зарубежные поездки в поисках нужной информации без ограничения времени проживания в любых отелях и трат на нужных людей? Впрочем, было у Проекта одно положительное качество. Кто вам даже за деньги откроет двери всех архивов, представит результаты новейших разработок по схожей тематике и открытия последних экспедиций? А под обещание поработать с Магическим Кристаллом мы стали вхожи в такие места… Ну, понятно, пока кроме архива Ватикана и спецхрана, где директором Сизолапов Владлен Георгиевич. То ли Кристалл у них уже есть, то ли бояться залезать в причесанное прошлое.
Понять — значит научится управлять. Это так. Но думать об управлении историей Борису было не приятно. С детства мир казался стихией. Или еще проще: управление — это не из области науки. Это уже область власти. А мы просто изучаем мир, и то, что сделано людьми в этом мире. Прикладное использование? Да, есть. Вернее, таковое возможно. Но не станем пугать себя чрезмерно. Никто не сможет так извращенно воспользоваться Магическим Кристаллом. За стихию и свободу мира можно не волноваться. Какой такой Демиург? Это не серьезно. Просто идея была в теории доведена до логического конца, читай — до абсурда. Тот симпозиум в нейтральной стране был чисто научным действом: крупные умы уперлись в стену принципиально нереализуемого проекта, всласть поспорили о вымышленном предмете — о корректировке пути человечества, и, довольные, разъехались по домам, как всегда переложив окончательное решение на плечи внуков. Все же понимание механизма явления не достаточно для управления им. Вот мы знаем механизм взаимодействия галактик. И что? Галактикам от этого ни тепло, ни холодно. Демиург… Признаю, с чисто научной точки зрения его идея действительно интересна. Но с чисто человеческой… Да и каким образом будут происходить эти многоуровневые воздействия на громадные массы людей? Не представляю. Управляющие нити видны, но их миллиарды. Дернишь за одну, за десять — остальные нетронутые либо погасят воздействие, либо получишь ты совсем не то, что ожидал. Непротиворечивой математической модели механизма воздействия не существует. И уж совсем отсутствует физическая модель. Кто, как и чем будет дергать эти паутинки, нити и канаты?..
Разгадать иероглиф прошлого — можем. Предвосхитить событие близкого будущего — тоже можем. С очень большой точностью. Дальнее будущее для Кристалла как бы расплывается в тумане. Из будущего ведь не поступают данные для реконструкции. Историю надо знать, чтобы понять самих себя. Знать будущее — чтобы понять настоящее. Но управлять будущим, конструировать историю… Зачем это нужно? Хорошо, спросим так: разве ктото знает, куда нам идти? Я — не знаю. И мои друзья — не знают. А судя по состоянию человечества — это никому не известно. Более того — похоже, человечество и не хочет этого знать. Конечно, в хаосе легче найти день, когда «вчера рано, а завтра поздно», а потом всем вместе расхлебывать кашу… И все же пусть все остается как есть. Пусть история будет живым существом, но не смышленой обезьяной на поводке. История людей должна быть похожа на самих людей. Она знакома, но она всегда непредсказуема. Она великодушна, и в то же время подла. Победителей не судят, проигравший никому не интересен — не важно, кто из них был прав. Не все в этом мире справедливо, но не зачем из самых лучших побуждений рисковать получить в рулевые очередного — теперь уже абсолютного — отца народов.
Интересно, кто в самом начале засекретил тему? Дальновидный человек. Слишком. Это как в XIX веке засекречивать урановые рудники. Вот стоишь ты на карауле у заколоченной шахты, мимо прогуливаются барышни с зонтиками от солнца, щеголи в канотье, с тросточками, и даже взгляда не бросят в твою сторону — нет для них ни тебя, ни спящего под ногами у всех ужасного будущего. Физики в расчетах уверенно доказали, что полет аппарата тяжелее воздуха не возможен. Телефон изобретен, но не вышел за стены лабораторий, и мир прекрасно без него обходится. В радиодиапазоне полная тишина, лишь шорох дальней грозы долетит иногда. Электрическое освещение ввели недавно, да и то лишь в столице. Лошади пока еще пугаются первых автомобилей; еще никто не погиб под колесами. А ты стоишь на своей вахте и понимаешь — все уже решено. Никуда не уйти от этого. Будущему тоже нет дела до нас. Оно никогда не спрашивает у людей: «можно войти?» Ключ и соли радия уже положены на фотобумагу — радиация открыта. Эйнштейн уже поступил в патентное бюро. Братья Райт уже строят свой первый самолет в велосипедной мастерской. Циолковский уже размышляет об иных мирах посреди провинциального болота. Военные присматриваются к новым видам оружия — пулемета «максим», хлора и пушек уже маловато будет, но установка по производству лучей смерти почему-то пока не вызывает у них доверия… Будущее как всегда где-то далеко, и никогда не кончится славный XIX-й век, и так бесконечен и хорош каждый летний день… Но уже очень скоро странная всепроникающая сила заставит людей поднять из забоя невзрачную руду… Что-то организует физиков, инженеров, политиков и военных… И долго бессмысленную жестокость двух первых ядерных взрывов будут объяснять военно-политической ситуацией, в которой никто конкретно не виноват.
Все чаще в последнее время приходили Борису на ум эти невеселые мысли. Он не прогонял их, но обдумывал без энтузиазма. После симпозиума «Создание русла» Демиург был почти заморожен. С ним вяло возилась небольшая группа стажеров — разминались перед настоящей работой с Кристаллом. Но все больше рос и усложнялся сам Магический Кристалл, и тем больший потенциал неожиданности он нес. Борис понимал, что это — реальный повод к беспокойству, ибо он знал наверняка — ничто нельзя сделать тайным на Земле. Раскрытие любых тайн — лишь вопрос времени. Пока программа сырая — она никому не нужна, кроме кабинетных ученых, наслаждающихся лицезрением скрытого механизма истории. Когда программа готова — ей продолжают интересоваться почти исключительно ученые. Ну, может какой-нибудь неожиданный протест поступит по неофициальным каналам. Мол, не пришел еще срок давности, не надо копаться здесь и здесь… Но едва заходит речь о возможном прикладном использовании, да если еще это прикладное использование хоть краем затрагивает политику… Те же политики и военные, возможно, просто ждут, когда точность предсказания выборов, результатов локальных войн повысится, а там, глядишь, и Демиург сдвинется с мертвой точки, будут созданы эффекторы для воздействия на массы, и уж тут они своего точно не упустят. Что им до тайн прошлого. Им будущее нужно. Свежее, нетронутое, неизгаженное… Как нужны в бою господствующие высоты. А пока используют грубоватый, но надежный и старый как мир способ, следствием которого является ложное самоотождествление человека с большими и малыми идеями. Страх за свою семью и за свою шкуру. Просто Страх Неизвестности вообще. Незаметный маленький страх остаться одному, отстать от потока. Радость и мудрая уверенность от единения со всеми. Поворот потока — смена страхов. Политика и война… Грязь.
Ты давал себе слово не думать об этом.
Да.
Тогда почему ты думаешь об этом?
Борис сидел, уронив руки, смотрел мимо дисплея.
Почему? Потому что я не могу уже ничего изменить.
Не логично.
Логично! Меня бесит это бессилие. Как была красиво сформулирована тема — семь лет назад, в самом начале… Магический Кристалл! История как книга, которую можно перелистывать в любую сторону. И изучив свой путь, человечество может быть поймет наконец «кто мы, куда и откуда». Как-то сразу нашлись деньги на проект, институт предоставил площади, набралась уникальная команда, все получалось. Казалось, нам просто везло. А может быть пришло время для таких проблем… Как легко мы отвечали редким — теперь признаю, прозорливым — оппонентам — мол, и без Магического Кристалла до нас развязывались войны и совершались перевороты. Мы лишь хотим понять историю. Мне казалось, что гораздо опаснее копание в недрах материи. Или в ДНК.
Да, все и всегда начинается с романтического взлета, но приходит время приземляться.
Мы действительно хотели только понять механизм движущей силы, больше ничего!..
Хорошая успеваемость по физике привела к взрыву атомной бомбы.
Это софистика. Нельзя винить человека во всем! Он живет только свою жизнь! Он не может предвидеть все последствия своих поступков, а тем более не может отвечать за свою роль в истории! За свою косвенную роль, заметь — за начало цепочки последующих событий. Ни у кого из них, повлиявших на человечество своими делами, не было Магического Кристалла, чтобы предвидеть и предотвратить. От каждого человека расходятся круги — большие или малые. Иногда это приводит к негативному результату. И что же этому человеку делать? Тогда лучше вообще не жить, чтобы ничего не совершать и не ошибаться.
Зачем так мрачно? Небезызвестный тебе Тесла лично прекратил невероятно перспективные разработки, кажущиеся фантастикой по сей день, уничтожил оборудование и результаты экспериментов. И заметь, никакого Кристалла у него не было…
Отстань. Все! Не хочу я об этом думать и портить себе настроение.
Борис отключился от Сети и вошел в программу. В ту ее часть, которую разрабатывал сам, со своим отделом. Доступ ко всей Программе был возможен только в бункере лаборатории при одновременном запуске остальных сегментов. А их было около полу-сотни.
Борис посмотрел на часы. Кто говорил, что сегодня не работается? Это не я!
Сердце билось ровнее, он успокаивался. Люди в хаки и люди в строгих безликих костюмах, безуспешно пытавшиеся привлечь его внимание отчаянными жестами, становились призрачными, таяли.
Да идите вы все!
Он снова видел перед собой широкую мощеную дорогу, земля под которой была изъедена тайными ходами, по бокам дороги то распахивались луга до горизонта, то подступали вплотную, нависали мрачные горные кряжи, с вершин срывались лавины… В небе мирно уживалось звездное небо и пылающее солнце… Поток людей в звериных шкурах, блестящих доспехах, в строгих костюмах с кейсами, женщины, дети, животные, деревянные повозки, различные механизмы, сошедшие с экранов фантастических фильмов и сбежавшие из музеев истории техники, под какофонию разноязыкой речи, разностильной музыки — шли, двигались, катились, ползли в одном направлении — к дымному горизонту. Было не разобрать, куда устремляется дорога…
К шести часам Солонников возвращался с пляжа. На нем были шорты, растрепанная соломенная шляпа, на плече болталась пляжная сумка, в которой лежал карманный компьютер.
Сдвинув черные очки на кончик носа, он посматривал на хихикающих девиц, с которыми ждал автобус. Солонникова разморило и лень ему было тащиться два квартала по тротуару душному и раскаленному как сковорода. Девицы покатывались со смеху, косились в его сторону и, прикрывшись ладошками, обменивались мнениями. Впрочем, заигрывать всерьез на такой жаре ему тоже было лень.
В ванной он встал под прохладные тугие струи, испустив длинный вздох человека, без остатка отдавшегося этому высшему из наслаждений.
Наспех обтеревшись, прошел в кабинет и скинул с карманной машинки на большую кое-какие мысли, пришедшие в голову на пляже, где он, лежа на травке, задумчиво следил за яркими радужными перьями виндсерфенгов в заливе Москва-реки.
Спохватился он за пятнадцать минут до назначенного гостям срока. С сожалением выключил компьютер.
Откатил дверцу шкафа, обозрел. Все было выглажено, аккуратно висело на плечиках и едва заметно пахло наташкиными духами. Он глубоко втянул в себя воздух. Да нет, просто чистое белье. Он выбрал кремовую пару тонкого хлопка, вызывавшую неясные колониальные ассоциации. К этому костюму хорошо бы пошел белый пробковый шлем. Трубка. Винчестер. Сафари. Отпуск… Поколебавшись, он все же одел рубашку и галстук. Распад личности начинается с нечищенных зубов и неопрятного вида. Но рубашку выбрал по-тоньше, а галстук — по-уже.
Первыми пришли Борбылев Николай Николаевич и Шумаков Валерий Павлович.
Высокий плотный Борбылев, в безукоризненном костюме с белоснежным платочком в кармане, в алом галстуке, сиял как запотевшая кинозвезда в свете софитов. Он обеими руками прижимал к груди набитый до бочкообразности, расползающийся по шву пластиковый пакет и агрессивновесело жевал жвачку.
— Ну, встречайте! — объявил он.
Солонников встретил его как мог, в результате чего пакет окончательно лопнул и несколько секунд Солонников ловил и подхватывал упорно выпадавшие баночки и свертки. Сложив выпавшее горкой на груди прогнувшегося назад Борбылева, Борис сказал:
— Идите-ка вы на кухню.
Борбылев, устремился мимо Солонникова, жизнерадостно напевая сквозь жевание.
Шумаков, стоявший за Борбылевым с мрачным безучастным видом провинившегося адьютанта, в джинсах и черной расстегнутой до пояса рубашке с закатанными рукавами, шагнул через порог. Руки ему оттягивали две огромные сумки.
— Валерий Палыч, здравствуй! — распростер руки Солонников. — Что пасмурен?
— Напьюсь я у тебя сегодня, — вздохнул Шумаков, — это факт. Держи сумку, ручка рвется.
— Давай. Ух!.. Тут что, стратегические запасы на случай осады?
— Угу, — Шумаков пяткой захлопнул за собой дверь. — У Николаича НЗ, а у меня — бутылки с зажигательной смесью.
Одна из сумок характерно позвякивала.
— Ну что ж, — сказал Борис, — вы первые, а потому мы сейчас с вами займемся гастро-сизифическим творчеством. Не отвертеться, гастросизифики!
— Эх, жизнь! — гремел на кухне Борбылев. Он был уже без пиджака, сверкал золотыми запонками в накрахмаленных манжетах, со звоном и лязгом выставлял из шкафов посуду, включал духовку и заглядывал в кастрюли.
— Чем помочь? — спросил Солонников, в две руки выкладывая снедь на стол.
— Сидите! — сказал Борбылев. — А я буду творить. А вы будете наносить отдельные штрихи и поддерживать мои благодарственные речи.
— Кому? — не понял Солонников. — Сыну?
— Жизни, Боря, жизни! — Борбылев, словно положил на лопатки, шлепнул на стол здоровенную ощипанную утку.
— Давайте я картошку, что ли, почищу, — бесцветным голосом предложил Шумаков. Не дожидаясь ответа, он отволок табурет к раковине, отворил дверку и сгорбился над мусорным ведром.
У Солонникова согнулась бровь:
— Валера, что случилось? На тебе лица нет.
— Фу, черт… — с отвращением сказал Шумаков и залез по локоть в помойное ведро. — Нож уронил. Да ничего, Солоныч, ничего… Все нормально.
— Значит мужик придет, примета такая, — сказал Солонников. Посмотрел на сгорбленную спину Шумакова. — Может, коньячку, а? Мужики! Апперитив, так сказать.
Шумаков не прореагировал. Картофельная шелуха аккуратной спиралью медленно спускалась из-под его ножа.
— Смотри сам, хозяин, — сказал Борбылев, прицеливаясь ножом к обреченной тушке. — Сегодня коньяку будет трудная задача продержаться. Счет пойдет на капли. Я думаю, надо заначить пару емкостей, чтобы не бежать до палатки.
Он подмигнул Солонникову.
— Теперь это будет называться «сходить в библиотеку», — усмехнулся Солонников.
Борбылев творил стоя, засучив рукава рубашки. Быстро и ловко расправившись с уткой, он закрыл духовку.
— Сейчас делаем салаты. Так… — Борбылев, с видом главнокомандующего посмотрел на часы. — Утка будет готова через два часа. До тех пор селедка-картошечка. После, соответственно, чай-варенье. Ну, а в промежутках — по-мелочи.
Он толкнул ногой дружно звякнувший пакет.
Борбылев вдруг замолчал и заулыбался, и принялся резать помидоры. Солонников смотрел на снующий в красной мякоти гладкий нож, на ловкие пальцы Борбылева. Тот свалил нарезанное в салатницу, постучал тупой стороной ножа по разделочной доске и подмигнул Солонникову.
Борис уселся напротив Борбылева, выбрал себе яблочко, ритуально обтер его ладонью и откусил. Как все же приятно общаться с человеком, у которого все хорошо и которому, главное, ничего больше не надо.
— По-моему, Николай Николаевич, грех спрашивать, что вам еще нужно для полного счастья, — сказал Борис.
— Грех, это точно, — согласился Борбылев, вываливая в салатницу майонез из банки. — Лучку порежь.
С яблоком в зубах Солонников порезал лук.
— Эх! — сказал Борбылев. — Ждем еще одного — и покатимся.
Он вскрыл банку селедки и закатил глаза от пряного аромата. Солонников, тряся головой и промаргиваясь после лука, порезал селедку, разложил ломтики в узкой селедочнице, полил маслом.
— А хлеб есть? — спросил Борбылев, озираясь.
— Сейчас, — Солонников вскочил.
— Валера, как у тебя дела? — спросил Борбылев. Он художественно обкладывал селедку зеленью. — И маслину в пасть…
— Я всю почистил, — Шумаков повернулся к нему. — Что еще?
— Еще? Ставь на огонь! — приказал Борбылев. — И следи. Так, — он крепко размял ладони, оглядывая кулинарный фронт.
— Можно я закурю? — спросил Шумаков.
— Кури, конечно! Почему ты спрашиваешь? — удивился Солонников. — Вот пепельница.
— Так у тебя вроде нельзя… Пардон, — Шумаков обогнул Солонникова и поставил кастрюлю на плиту. — Прошлый раз весь вечер промаялся. Все раскрыли рты, как пионеры, на колдуна уставились. Прикладываются исправно, но…
Он надорвал пачку, прислонился к холодильнику и замер, глядя в окно.
Солонников, вытирая стол, пожал плечами:
— Меня это тоже удивило. Я, например, просто не хотел. И это странно… Слушай, Валера! Ты в тот раз совсем другой был, прямо тигр, рта никому не давал открыть. Здорово ты с колдуном схлестнулся!
Шумаков слабо улыбнулся и наконец сунул в рот сигарету. Неожиданно лицо его исказилось — на его месте словно появился другой человек. Но через мгновение лицо Шумакова снова стало безучастным. Он сел на табурет и задымил, прикрыв глаза.
— Кошмар какой-то, — покачал головой Шумаков, не открывая глаз.
Борбылев сочувственно посмотрел на него, но ничего не сказал.
Солонников подсел к Шумакову.
— Валера, могу я чем-то тебе помочь?
— Только выпивкой, — буркнул Шумаков, открыл глаза и с ненавистью уставился на тлеющий кончик сигареты.
— Ну почему же… — сказал Солонников. — Говори, что случилось, и я подумаю. Вдруг все же чем-то смогу.
Шумаков раздавил окурок в пепельнице и с минуту молчал.
Солонников терпеливо ждал.
Шумаков поднял голову и хмуро-внимательно посмотрел на Солонникова.
Борис спокойно смотрел на него и едва заметно кивнул.
— Ну, хорошо, слушай. Жил я жил, тянул свою лямку, мужественно не замечая перемен вокруг, и вдруг стало мне скучно жить. Просто тошно, понимаешь, стало. Словно я шел-шел, и оказался перед запрещающим знаком, за которым ничего нет, пустота. Непонятно, что он запрещал. Понял я тогда, что дело не в знаке, а во мне самом. Глупо следовать правилам, если видишь, что они дурацкие. И появился у меня план… послать на фиг этот знак и все, что было до него, и просто пойти другой дорогой. Тем более, что нынешнее время как раз способствует крутым поворотам. Короче, бросил я диссертацию свою вконец замученную и ударился в бизнес. Не простой бизнес, понимаешь, не ящик сникерсов перепродать… Все организовал тщательно, с научным подходом, идиот… — Шумаков с отчаянием помотал головой. — Была сложная пирамида из посулов, долгов, взяток и обещаний. Высиживал я эту гору год. Опыта не было никакого, но словно кто-то нашептал мне. Короче, организовал. Наметил узел, осталось затянуть. Я должен был провести высокоатмосферный эксперимент, получить отличные результаты, зарекомендовать кое-какой приборчик, прорекламировать коечье оборудование… Общался я на уровне директоров институтов, западных производителей спецтехники. Все очень серьезно, сам видишь. Играл покрупному. Благо, что связей по прошлой научной работе много осталось. За этот удачный эксперимент, — монотонно говорил Шумаков, — я должен был получить кучу бабок — кредит на дальнейшее развитие, а так же патент — вещь в цивилизованном государстве весьма полезную. Ну, там, разумеется, статейки по умным журнальчикам тиснуть — тоже не последнее дело, участвовать в организации производства этого оборудования…
Солонников со смешанным чувством растущего удивления и уважения смотрел на Шумакова. А глаза того уже не смотрели, остекленев, голос перехватывало:
— Короче, все это вместе должно было сработать! А оно, черт бы его подрал, не сработало! И сейчас я сижу по уши в болоте такого дерьма!.. А все, с кем я пил водку и кто клялся мне в вечной дружбе, всем плевать, что сегодня ночью на полосе какой-то ублюдок зацепил наш самолет!!!
— Короче, тебе нужен самолет, — заключил Солонников.
— Смешно, — голос Шумакова сел. Он дрожащей рукой потянулся за сигаретой.
— Я не шучу. Но надо подождать… — Борис прикинул, -
…около недели. Он сейчас в рейсе, обеспечивает экспедицию. Прилетит порожняком — и он твой.
Помниться, в тот день на стихийно возникшем банкете по поводу удачной реконструкции, разливая по чашкам и пластмассовым стаканчикам толком не охлажденное шампанское, они — счастливые и вдохновленные — дружно гаркнули «ура!» и выпили за Магический Кристалл. А следующий тост за управление историей (даже название гипотетическому проекту придумали — Демиург) задумчиво резюмировал Степан: «Не убьем ли мы так поэзию, в конце концов?» — спросил он и извлек из своего походного синтезатора несколько мрачных аккордов.
Но машину, как всегда, было уже не остановить. Вихрь расширялся, начиная вовлекать в проект совершенно посторонних людей и организации.
Шеф вызвал к себе начальников отделов. Не веря своим ушам, Солонников в тот день принял к сведению задумчивые, как бы сомневающиеся слова шефа, что не отвлекаясь от главной темы, собственно Кристалла, не плохо бы дать через месячишко наметки по дальнейшему развитию Проекта. Все азартно поддержали идею, догадавшись, о чем идет речь. Борис же испытал беспокойство. Переглянулся со Степаном — тот лишь пожал плечами и сделал пометку в рабочем блокноте. В конце концов работа есть работа. Приказали — выполняй.
Через месяц план второго этапа был представлен. Перспективы впечатляли, хотя оставались весьма туманными. Той же осенью состоялся закрытый симпозиум в нейтральной стране. Тема — «Формирование русла». Теперь у Бориса эта метафора почему-то вызывала ассоциацию со строительством зеками Беломорканала. Впрочем, возможно имел место некачественный перевод. На симпозиум он не поехал — работы было невпроворот. Да и не по его теме. Поехал Степан. А может быть это был принципиальный, хотя и неосознанный отказ — Борис не задумывался, а спросил бы кто его в тот момент, пожал бы плечами. Но управлять кем либо он не согласился бы ни тогда, ни теперь. Впрочем, никто и не собирался управлять историей. Речь лишь шла о возможных путях дальнейшего развития самой идеи Магического Кристалла.
Проект поддерживали институты нескольких государств. Причем, далеко не все из них знали истинную суть работы. Многие институты, в России и за рубежом, выполняли простой сбор информации, здорово помогая лаборатории, и были более чем довольны своей ролью, считая, что маленькая лаборатория просто сама не справляется с этой задачей. Секретность осложняла решение проблем с финансированием. Государственные структуры к этому подключать было нельзя. Для чиновников лаборатория была чем-то вроде центра по исследованию общественного мнения и под это дело выделялись копейки. Откуда у лаборатории были деньги, Борис не знал. Его это не интересовало. Иногда лишь проскальзывало любопытство: по слухам, компьютерный комплекс, например, обошелся как среднего размера космодром. А длительные зарубежные поездки в поисках нужной информации без ограничения времени проживания в любых отелях и трат на нужных людей? Впрочем, было у Проекта одно положительное качество. Кто вам даже за деньги откроет двери всех архивов, представит результаты новейших разработок по схожей тематике и открытия последних экспедиций? А под обещание поработать с Магическим Кристаллом мы стали вхожи в такие места… Ну, понятно, пока кроме архива Ватикана и спецхрана, где директором Сизолапов Владлен Георгиевич. То ли Кристалл у них уже есть, то ли бояться залезать в причесанное прошлое.
Понять — значит научится управлять. Это так. Но думать об управлении историей Борису было не приятно. С детства мир казался стихией. Или еще проще: управление — это не из области науки. Это уже область власти. А мы просто изучаем мир, и то, что сделано людьми в этом мире. Прикладное использование? Да, есть. Вернее, таковое возможно. Но не станем пугать себя чрезмерно. Никто не сможет так извращенно воспользоваться Магическим Кристаллом. За стихию и свободу мира можно не волноваться. Какой такой Демиург? Это не серьезно. Просто идея была в теории доведена до логического конца, читай — до абсурда. Тот симпозиум в нейтральной стране был чисто научным действом: крупные умы уперлись в стену принципиально нереализуемого проекта, всласть поспорили о вымышленном предмете — о корректировке пути человечества, и, довольные, разъехались по домам, как всегда переложив окончательное решение на плечи внуков. Все же понимание механизма явления не достаточно для управления им. Вот мы знаем механизм взаимодействия галактик. И что? Галактикам от этого ни тепло, ни холодно. Демиург… Признаю, с чисто научной точки зрения его идея действительно интересна. Но с чисто человеческой… Да и каким образом будут происходить эти многоуровневые воздействия на громадные массы людей? Не представляю. Управляющие нити видны, но их миллиарды. Дернишь за одну, за десять — остальные нетронутые либо погасят воздействие, либо получишь ты совсем не то, что ожидал. Непротиворечивой математической модели механизма воздействия не существует. И уж совсем отсутствует физическая модель. Кто, как и чем будет дергать эти паутинки, нити и канаты?..
Разгадать иероглиф прошлого — можем. Предвосхитить событие близкого будущего — тоже можем. С очень большой точностью. Дальнее будущее для Кристалла как бы расплывается в тумане. Из будущего ведь не поступают данные для реконструкции. Историю надо знать, чтобы понять самих себя. Знать будущее — чтобы понять настоящее. Но управлять будущим, конструировать историю… Зачем это нужно? Хорошо, спросим так: разве ктото знает, куда нам идти? Я — не знаю. И мои друзья — не знают. А судя по состоянию человечества — это никому не известно. Более того — похоже, человечество и не хочет этого знать. Конечно, в хаосе легче найти день, когда «вчера рано, а завтра поздно», а потом всем вместе расхлебывать кашу… И все же пусть все остается как есть. Пусть история будет живым существом, но не смышленой обезьяной на поводке. История людей должна быть похожа на самих людей. Она знакома, но она всегда непредсказуема. Она великодушна, и в то же время подла. Победителей не судят, проигравший никому не интересен — не важно, кто из них был прав. Не все в этом мире справедливо, но не зачем из самых лучших побуждений рисковать получить в рулевые очередного — теперь уже абсолютного — отца народов.
Интересно, кто в самом начале засекретил тему? Дальновидный человек. Слишком. Это как в XIX веке засекречивать урановые рудники. Вот стоишь ты на карауле у заколоченной шахты, мимо прогуливаются барышни с зонтиками от солнца, щеголи в канотье, с тросточками, и даже взгляда не бросят в твою сторону — нет для них ни тебя, ни спящего под ногами у всех ужасного будущего. Физики в расчетах уверенно доказали, что полет аппарата тяжелее воздуха не возможен. Телефон изобретен, но не вышел за стены лабораторий, и мир прекрасно без него обходится. В радиодиапазоне полная тишина, лишь шорох дальней грозы долетит иногда. Электрическое освещение ввели недавно, да и то лишь в столице. Лошади пока еще пугаются первых автомобилей; еще никто не погиб под колесами. А ты стоишь на своей вахте и понимаешь — все уже решено. Никуда не уйти от этого. Будущему тоже нет дела до нас. Оно никогда не спрашивает у людей: «можно войти?» Ключ и соли радия уже положены на фотобумагу — радиация открыта. Эйнштейн уже поступил в патентное бюро. Братья Райт уже строят свой первый самолет в велосипедной мастерской. Циолковский уже размышляет об иных мирах посреди провинциального болота. Военные присматриваются к новым видам оружия — пулемета «максим», хлора и пушек уже маловато будет, но установка по производству лучей смерти почему-то пока не вызывает у них доверия… Будущее как всегда где-то далеко, и никогда не кончится славный XIX-й век, и так бесконечен и хорош каждый летний день… Но уже очень скоро странная всепроникающая сила заставит людей поднять из забоя невзрачную руду… Что-то организует физиков, инженеров, политиков и военных… И долго бессмысленную жестокость двух первых ядерных взрывов будут объяснять военно-политической ситуацией, в которой никто конкретно не виноват.
Все чаще в последнее время приходили Борису на ум эти невеселые мысли. Он не прогонял их, но обдумывал без энтузиазма. После симпозиума «Создание русла» Демиург был почти заморожен. С ним вяло возилась небольшая группа стажеров — разминались перед настоящей работой с Кристаллом. Но все больше рос и усложнялся сам Магический Кристалл, и тем больший потенциал неожиданности он нес. Борис понимал, что это — реальный повод к беспокойству, ибо он знал наверняка — ничто нельзя сделать тайным на Земле. Раскрытие любых тайн — лишь вопрос времени. Пока программа сырая — она никому не нужна, кроме кабинетных ученых, наслаждающихся лицезрением скрытого механизма истории. Когда программа готова — ей продолжают интересоваться почти исключительно ученые. Ну, может какой-нибудь неожиданный протест поступит по неофициальным каналам. Мол, не пришел еще срок давности, не надо копаться здесь и здесь… Но едва заходит речь о возможном прикладном использовании, да если еще это прикладное использование хоть краем затрагивает политику… Те же политики и военные, возможно, просто ждут, когда точность предсказания выборов, результатов локальных войн повысится, а там, глядишь, и Демиург сдвинется с мертвой точки, будут созданы эффекторы для воздействия на массы, и уж тут они своего точно не упустят. Что им до тайн прошлого. Им будущее нужно. Свежее, нетронутое, неизгаженное… Как нужны в бою господствующие высоты. А пока используют грубоватый, но надежный и старый как мир способ, следствием которого является ложное самоотождествление человека с большими и малыми идеями. Страх за свою семью и за свою шкуру. Просто Страх Неизвестности вообще. Незаметный маленький страх остаться одному, отстать от потока. Радость и мудрая уверенность от единения со всеми. Поворот потока — смена страхов. Политика и война… Грязь.
Ты давал себе слово не думать об этом.
Да.
Тогда почему ты думаешь об этом?
Борис сидел, уронив руки, смотрел мимо дисплея.
Почему? Потому что я не могу уже ничего изменить.
Не логично.
Логично! Меня бесит это бессилие. Как была красиво сформулирована тема — семь лет назад, в самом начале… Магический Кристалл! История как книга, которую можно перелистывать в любую сторону. И изучив свой путь, человечество может быть поймет наконец «кто мы, куда и откуда». Как-то сразу нашлись деньги на проект, институт предоставил площади, набралась уникальная команда, все получалось. Казалось, нам просто везло. А может быть пришло время для таких проблем… Как легко мы отвечали редким — теперь признаю, прозорливым — оппонентам — мол, и без Магического Кристалла до нас развязывались войны и совершались перевороты. Мы лишь хотим понять историю. Мне казалось, что гораздо опаснее копание в недрах материи. Или в ДНК.
Да, все и всегда начинается с романтического взлета, но приходит время приземляться.
Мы действительно хотели только понять механизм движущей силы, больше ничего!..
Хорошая успеваемость по физике привела к взрыву атомной бомбы.
Это софистика. Нельзя винить человека во всем! Он живет только свою жизнь! Он не может предвидеть все последствия своих поступков, а тем более не может отвечать за свою роль в истории! За свою косвенную роль, заметь — за начало цепочки последующих событий. Ни у кого из них, повлиявших на человечество своими делами, не было Магического Кристалла, чтобы предвидеть и предотвратить. От каждого человека расходятся круги — большие или малые. Иногда это приводит к негативному результату. И что же этому человеку делать? Тогда лучше вообще не жить, чтобы ничего не совершать и не ошибаться.
Зачем так мрачно? Небезызвестный тебе Тесла лично прекратил невероятно перспективные разработки, кажущиеся фантастикой по сей день, уничтожил оборудование и результаты экспериментов. И заметь, никакого Кристалла у него не было…
Отстань. Все! Не хочу я об этом думать и портить себе настроение.
Борис отключился от Сети и вошел в программу. В ту ее часть, которую разрабатывал сам, со своим отделом. Доступ ко всей Программе был возможен только в бункере лаборатории при одновременном запуске остальных сегментов. А их было около полу-сотни.
Борис посмотрел на часы. Кто говорил, что сегодня не работается? Это не я!
Сердце билось ровнее, он успокаивался. Люди в хаки и люди в строгих безликих костюмах, безуспешно пытавшиеся привлечь его внимание отчаянными жестами, становились призрачными, таяли.
Да идите вы все!
Он снова видел перед собой широкую мощеную дорогу, земля под которой была изъедена тайными ходами, по бокам дороги то распахивались луга до горизонта, то подступали вплотную, нависали мрачные горные кряжи, с вершин срывались лавины… В небе мирно уживалось звездное небо и пылающее солнце… Поток людей в звериных шкурах, блестящих доспехах, в строгих костюмах с кейсами, женщины, дети, животные, деревянные повозки, различные механизмы, сошедшие с экранов фантастических фильмов и сбежавшие из музеев истории техники, под какофонию разноязыкой речи, разностильной музыки — шли, двигались, катились, ползли в одном направлении — к дымному горизонту. Было не разобрать, куда устремляется дорога…
К шести часам Солонников возвращался с пляжа. На нем были шорты, растрепанная соломенная шляпа, на плече болталась пляжная сумка, в которой лежал карманный компьютер.
Сдвинув черные очки на кончик носа, он посматривал на хихикающих девиц, с которыми ждал автобус. Солонникова разморило и лень ему было тащиться два квартала по тротуару душному и раскаленному как сковорода. Девицы покатывались со смеху, косились в его сторону и, прикрывшись ладошками, обменивались мнениями. Впрочем, заигрывать всерьез на такой жаре ему тоже было лень.
В ванной он встал под прохладные тугие струи, испустив длинный вздох человека, без остатка отдавшегося этому высшему из наслаждений.
Наспех обтеревшись, прошел в кабинет и скинул с карманной машинки на большую кое-какие мысли, пришедшие в голову на пляже, где он, лежа на травке, задумчиво следил за яркими радужными перьями виндсерфенгов в заливе Москва-реки.
Спохватился он за пятнадцать минут до назначенного гостям срока. С сожалением выключил компьютер.
Откатил дверцу шкафа, обозрел. Все было выглажено, аккуратно висело на плечиках и едва заметно пахло наташкиными духами. Он глубоко втянул в себя воздух. Да нет, просто чистое белье. Он выбрал кремовую пару тонкого хлопка, вызывавшую неясные колониальные ассоциации. К этому костюму хорошо бы пошел белый пробковый шлем. Трубка. Винчестер. Сафари. Отпуск… Поколебавшись, он все же одел рубашку и галстук. Распад личности начинается с нечищенных зубов и неопрятного вида. Но рубашку выбрал по-тоньше, а галстук — по-уже.
Первыми пришли Борбылев Николай Николаевич и Шумаков Валерий Павлович.
Высокий плотный Борбылев, в безукоризненном костюме с белоснежным платочком в кармане, в алом галстуке, сиял как запотевшая кинозвезда в свете софитов. Он обеими руками прижимал к груди набитый до бочкообразности, расползающийся по шву пластиковый пакет и агрессивновесело жевал жвачку.
— Ну, встречайте! — объявил он.
Солонников встретил его как мог, в результате чего пакет окончательно лопнул и несколько секунд Солонников ловил и подхватывал упорно выпадавшие баночки и свертки. Сложив выпавшее горкой на груди прогнувшегося назад Борбылева, Борис сказал:
— Идите-ка вы на кухню.
Борбылев, устремился мимо Солонникова, жизнерадостно напевая сквозь жевание.
Шумаков, стоявший за Борбылевым с мрачным безучастным видом провинившегося адьютанта, в джинсах и черной расстегнутой до пояса рубашке с закатанными рукавами, шагнул через порог. Руки ему оттягивали две огромные сумки.
— Валерий Палыч, здравствуй! — распростер руки Солонников. — Что пасмурен?
— Напьюсь я у тебя сегодня, — вздохнул Шумаков, — это факт. Держи сумку, ручка рвется.
— Давай. Ух!.. Тут что, стратегические запасы на случай осады?
— Угу, — Шумаков пяткой захлопнул за собой дверь. — У Николаича НЗ, а у меня — бутылки с зажигательной смесью.
Одна из сумок характерно позвякивала.
— Ну что ж, — сказал Борис, — вы первые, а потому мы сейчас с вами займемся гастро-сизифическим творчеством. Не отвертеться, гастросизифики!
— Эх, жизнь! — гремел на кухне Борбылев. Он был уже без пиджака, сверкал золотыми запонками в накрахмаленных манжетах, со звоном и лязгом выставлял из шкафов посуду, включал духовку и заглядывал в кастрюли.
— Чем помочь? — спросил Солонников, в две руки выкладывая снедь на стол.
— Сидите! — сказал Борбылев. — А я буду творить. А вы будете наносить отдельные штрихи и поддерживать мои благодарственные речи.
— Кому? — не понял Солонников. — Сыну?
— Жизни, Боря, жизни! — Борбылев, словно положил на лопатки, шлепнул на стол здоровенную ощипанную утку.
— Давайте я картошку, что ли, почищу, — бесцветным голосом предложил Шумаков. Не дожидаясь ответа, он отволок табурет к раковине, отворил дверку и сгорбился над мусорным ведром.
У Солонникова согнулась бровь:
— Валера, что случилось? На тебе лица нет.
— Фу, черт… — с отвращением сказал Шумаков и залез по локоть в помойное ведро. — Нож уронил. Да ничего, Солоныч, ничего… Все нормально.
— Значит мужик придет, примета такая, — сказал Солонников. Посмотрел на сгорбленную спину Шумакова. — Может, коньячку, а? Мужики! Апперитив, так сказать.
Шумаков не прореагировал. Картофельная шелуха аккуратной спиралью медленно спускалась из-под его ножа.
— Смотри сам, хозяин, — сказал Борбылев, прицеливаясь ножом к обреченной тушке. — Сегодня коньяку будет трудная задача продержаться. Счет пойдет на капли. Я думаю, надо заначить пару емкостей, чтобы не бежать до палатки.
Он подмигнул Солонникову.
— Теперь это будет называться «сходить в библиотеку», — усмехнулся Солонников.
Борбылев творил стоя, засучив рукава рубашки. Быстро и ловко расправившись с уткой, он закрыл духовку.
— Сейчас делаем салаты. Так… — Борбылев, с видом главнокомандующего посмотрел на часы. — Утка будет готова через два часа. До тех пор селедка-картошечка. После, соответственно, чай-варенье. Ну, а в промежутках — по-мелочи.
Он толкнул ногой дружно звякнувший пакет.
Борбылев вдруг замолчал и заулыбался, и принялся резать помидоры. Солонников смотрел на снующий в красной мякоти гладкий нож, на ловкие пальцы Борбылева. Тот свалил нарезанное в салатницу, постучал тупой стороной ножа по разделочной доске и подмигнул Солонникову.
Борис уселся напротив Борбылева, выбрал себе яблочко, ритуально обтер его ладонью и откусил. Как все же приятно общаться с человеком, у которого все хорошо и которому, главное, ничего больше не надо.
— По-моему, Николай Николаевич, грех спрашивать, что вам еще нужно для полного счастья, — сказал Борис.
— Грех, это точно, — согласился Борбылев, вываливая в салатницу майонез из банки. — Лучку порежь.
С яблоком в зубах Солонников порезал лук.
— Эх! — сказал Борбылев. — Ждем еще одного — и покатимся.
Он вскрыл банку селедки и закатил глаза от пряного аромата. Солонников, тряся головой и промаргиваясь после лука, порезал селедку, разложил ломтики в узкой селедочнице, полил маслом.
— А хлеб есть? — спросил Борбылев, озираясь.
— Сейчас, — Солонников вскочил.
— Валера, как у тебя дела? — спросил Борбылев. Он художественно обкладывал селедку зеленью. — И маслину в пасть…
— Я всю почистил, — Шумаков повернулся к нему. — Что еще?
— Еще? Ставь на огонь! — приказал Борбылев. — И следи. Так, — он крепко размял ладони, оглядывая кулинарный фронт.
— Можно я закурю? — спросил Шумаков.
— Кури, конечно! Почему ты спрашиваешь? — удивился Солонников. — Вот пепельница.
— Так у тебя вроде нельзя… Пардон, — Шумаков обогнул Солонникова и поставил кастрюлю на плиту. — Прошлый раз весь вечер промаялся. Все раскрыли рты, как пионеры, на колдуна уставились. Прикладываются исправно, но…
Он надорвал пачку, прислонился к холодильнику и замер, глядя в окно.
Солонников, вытирая стол, пожал плечами:
— Меня это тоже удивило. Я, например, просто не хотел. И это странно… Слушай, Валера! Ты в тот раз совсем другой был, прямо тигр, рта никому не давал открыть. Здорово ты с колдуном схлестнулся!
Шумаков слабо улыбнулся и наконец сунул в рот сигарету. Неожиданно лицо его исказилось — на его месте словно появился другой человек. Но через мгновение лицо Шумакова снова стало безучастным. Он сел на табурет и задымил, прикрыв глаза.
— Кошмар какой-то, — покачал головой Шумаков, не открывая глаз.
Борбылев сочувственно посмотрел на него, но ничего не сказал.
Солонников подсел к Шумакову.
— Валера, могу я чем-то тебе помочь?
— Только выпивкой, — буркнул Шумаков, открыл глаза и с ненавистью уставился на тлеющий кончик сигареты.
— Ну почему же… — сказал Солонников. — Говори, что случилось, и я подумаю. Вдруг все же чем-то смогу.
Шумаков раздавил окурок в пепельнице и с минуту молчал.
Солонников терпеливо ждал.
Шумаков поднял голову и хмуро-внимательно посмотрел на Солонникова.
Борис спокойно смотрел на него и едва заметно кивнул.
— Ну, хорошо, слушай. Жил я жил, тянул свою лямку, мужественно не замечая перемен вокруг, и вдруг стало мне скучно жить. Просто тошно, понимаешь, стало. Словно я шел-шел, и оказался перед запрещающим знаком, за которым ничего нет, пустота. Непонятно, что он запрещал. Понял я тогда, что дело не в знаке, а во мне самом. Глупо следовать правилам, если видишь, что они дурацкие. И появился у меня план… послать на фиг этот знак и все, что было до него, и просто пойти другой дорогой. Тем более, что нынешнее время как раз способствует крутым поворотам. Короче, бросил я диссертацию свою вконец замученную и ударился в бизнес. Не простой бизнес, понимаешь, не ящик сникерсов перепродать… Все организовал тщательно, с научным подходом, идиот… — Шумаков с отчаянием помотал головой. — Была сложная пирамида из посулов, долгов, взяток и обещаний. Высиживал я эту гору год. Опыта не было никакого, но словно кто-то нашептал мне. Короче, организовал. Наметил узел, осталось затянуть. Я должен был провести высокоатмосферный эксперимент, получить отличные результаты, зарекомендовать кое-какой приборчик, прорекламировать коечье оборудование… Общался я на уровне директоров институтов, западных производителей спецтехники. Все очень серьезно, сам видишь. Играл покрупному. Благо, что связей по прошлой научной работе много осталось. За этот удачный эксперимент, — монотонно говорил Шумаков, — я должен был получить кучу бабок — кредит на дальнейшее развитие, а так же патент — вещь в цивилизованном государстве весьма полезную. Ну, там, разумеется, статейки по умным журнальчикам тиснуть — тоже не последнее дело, участвовать в организации производства этого оборудования…
Солонников со смешанным чувством растущего удивления и уважения смотрел на Шумакова. А глаза того уже не смотрели, остекленев, голос перехватывало:
— Короче, все это вместе должно было сработать! А оно, черт бы его подрал, не сработало! И сейчас я сижу по уши в болоте такого дерьма!.. А все, с кем я пил водку и кто клялся мне в вечной дружбе, всем плевать, что сегодня ночью на полосе какой-то ублюдок зацепил наш самолет!!!
— Короче, тебе нужен самолет, — заключил Солонников.
— Смешно, — голос Шумакова сел. Он дрожащей рукой потянулся за сигаретой.
— Я не шучу. Но надо подождать… — Борис прикинул, -
…около недели. Он сейчас в рейсе, обеспечивает экспедицию. Прилетит порожняком — и он твой.