Страница:
Граф Валишевский описывал самозванку так: «Юна, прекрасна и удивительно грациозна. Пепельные волосы, как у Елизаветы, цвет глаз постоянно меняется – то синие, то иссиня-черные, что придает лицу некую загадочность и мечтательность. У нее благородные манеры – похоже, получила прекрасное воспитание. Выдает себя за черкешенку – точнее, так называют ее многие».
Английский посол в Париже, описывая ее в своем дневнике, давал ей на вид двадцать лет, но уже через три месяца характеризовал ее как тридцатилетнюю. Некоторые говорили, что княжна Владимирская на самом деле дочь пражского трактирщика, другие же утверждали, что она происходит из семьи нюрнбергского булочника, но все одно – простолюдинка. Вряд ли это было так: явно незаурядное образование и воспитание выдавали в этой авантюристке птицу высокого полета. Она знала множество европейских языков, но вот только с русским у нее были проблемы. Как, впрочем, и со знанием российских реалий: это ее в итоге и сгубило.
В основном она занималась тем, чем занимаются все привлекательные авантюристки, – под различными предлогами юная княжна Владимирская опустошала карманы всех своих парижских поклонников. Если у тех не было денег, то княжна не гнушалась принять ценный подарок или даже просто рекомендательное письмо. К тому же княжна одалживала деньги у всех, у кого только могла. Но лимит доверия не бесконечен, и вскоре деньги, которые ей охотно ссужали под Азовское княжество, стали требовать назад.
Красавицей заинтересовалась полиция, и оказаться бы ей во французской тюрьме, когда бы не маршал германского посольства, сгоравший от безответной любви и даже возведенный, ввиду приближающейся опасности, в ранг жениха. Он тайно вывез княжну за границу и спрятал при дворе князя Лимбург-Штирумского. Властелин небольшого германского княжества, увидев гостью, тут же потерял голову. Незадачливый жених оказался в тюрьме за некое государственное преступление, а княжна, недолго думая, отдалась обезумевшему от любви князю. Он был щедр, как всякий искренне влюбленный, – выплатил все ее долги и даже уговорил французские власти прекратить преследование.
Казалось бы, чего еще желать авантюристке?.. Но в ее жилах, видимо, кипела слишком горячая кровь, деньги и положение были для нее не самым главным в жизни. Авантюристка попыталась сбежать от пылко влюбленного князя, ссылаясь на то, что ее ждут неотложные дела в Азовском княжестве. Но тот тут же пообещал отречься от престола и последовать за ней хоть на край света. Поняв, что для расставания с князем нужен предлог посерьезней, авантюристка решила разбить ему сердце – завела себе любовника и подстроила так, чтобы князь их застал. Но это только убедило аристократа в том, что он уделял своей возлюбленной слишком мало внимания: князь тут же предложил роковой красавице руку и сердце. И, соответственно, титул княгини Лимбург-Штирумской. Но та была не готова променять всю славу, деньги и всех мужчин мира на «затрапезное» княжество. И пустила в ход свой главный козырь: призналась князю, что она на самом деле не княжна Владимирская, а дочь императрицы Елизаветы, претендентка на русский престол, которая была сослана в Сибирь, но похищена оттуда добрыми людьми и воспитана в Азове, а вот прямо сейчас должна ехать возвращать себе наследное царство. Князь поверил, растаял и отпустил возлюбленную, предварительно составив официальный документ, по которому та, в случае его преждевременной смерти, получала звание княгини Лимбург-Штирумской.
Но для доверчивой европейской публики сработала даже эта нехитрая легенда, и «наследнице» понесли деньги для восстановления на троне и в надежде на будущее монаршее расположение (тем более та утверждала, что с Ватиканом и османами все уже договорено).
Россия тогда и в самом деле была в сложном положении: извне ее терзали османы и поляки, изнутри – Пугачев, и самозванка сама поверила в то, что легко сможет занять русский престол. Стать русской императрицей – это был бы достойный финал ее приключений!
Она решила отправиться в Венецию, а оттуда в Константинополь (чтобы и в самом деле договориться с османами), но корабль, на котором она следовала, бурей был выброшен около Рагузы. Здесь она и прожила весь 1774 год, начав рассылать письма султану и «манифестики» – старшему брату фаворита императрицы Алексею Орлову-Чесменскому, графу Панину и прочим влиятельным лицам, – в которых она признавалась в своем царском происхождении, в том, что до девяти лет воспитывалась у матери, а затем у персидского шаха, в намерении при помощи Пугачева занять престол… К письмам она прилагала подложную копию завещания Елизаветы, в которой говорилось о правах самозванки на престол.
Поскольку морганатический брак императрицы в России секретом ни для кого не был, то Екатерина II (сама пришедшая к власти с помощью переворота и помнившая череду переворотов, предшествовавшую ее царствованию) обеспокоилась не на шутку. И тут же приказала Орлову доставить «бродяжку» в Санкт-Петербург.
Граф откликнулся на письмо самозванки и прибыл к ней в Рим (причем, для уверения в своей верноподданности, он оплатил ее многочисленные долги). Вспыхнул роман. Орлову было 38 лет, он был огромного роста, обладал необычайной силой и считался одним из самых красивых людей своего времени. Однажды он пригласил «будущую императрицу» посмотреть на маневры русской эскадры, и, как только та, абсолютно очарованная Орловым, ступила на русский корабль (по закону это территория России), так тут же была арестована, а корабль на всех парусах пошел в Петербург.
Граф Орлов считался одним из красивейших мужчин своего времени
Говорили, что Орлов и сам был не на шутку влюблен в самозванку, но чувства патриота пересилили в нем чувства любовника. Возможно, свою роль сыграло еще и то, что Орловы в это время находились в немилости.
Но судьба бывает порой коварна: героя Чесмы не спас этот «подвиг» – менее чем через год он был отправлен в отставку и всю жизнь испытывал чувство вины за свое предательство.
Самозванка продолжала настаивать на этой версии, указывая, правда, что престол она захватывать не собиралась и вообще желала России только добра. Она написала два письма Голицыну и одно Екатерине, поставив подпись Елизавета, и императрицу это привело в бешенство: «Князь! – писала она Голицыну. – Соблаговолите передать небезызвестной особе, что, ежели ей угодно облегчить свою участь, пусть прекратит ломать комедию и выбросит спесь из головы, ибо, судя по ее письмам к вам, дерзко подписанным именем Елизаветы, она так до сих пор и не образумилась. Велите передать ей, что никто ни на мгновение не сомневается в том, что она отъявленная авантюристка и что вы настоятельно советуете ей умерить тон и чистосердечно признаться, кто надоумил ее взять на себя эту роль, где она родилась и с какого времени начала заниматься мошенничеством. Повидайтесь с нею и еще раз передайте, чтобы прекратила ломать комедию. Надо же, какая негодяйка! Судя по тому, что она написала мне, дерзость ее вообще не знает границ, и я уж начинаю думать, все ли у нее в порядке с рассудком».
Но «прекращать ломать комедию» было уже поздно: авантюристка давно была больна туберкулезом, приступы которого случались с ней еще и в Италии, а в сыром Петербурге, после изнуряющего плавания, на первом допросе она уже харкала кровью. И 3 декабря 1775 года княжна Тараканова, так и не признавшись ни в чем, испустила дух. (Картина К. Д. Флавицкого, где княжна показана гибнущей во время наводнения, неверна: наводнение «запоздало» на два года.)
При погребении неудачливой княжны не было совершено никаких обрядов, место ее захоронения неизвестно. Но многие считают, что похоронена княжна Тараканова там же, где и сидела: в Алексеевском равелине. Заключенные туда несколько десятилетий спустя декабристы упоминали, что им показывали в садике небольшой холмик, безымянную могилку, в которой якобы покоились кости легендарной самозванки.
Но призрак княжны Таракановой впечатлительные петербуржцы видят почему-то у Трубецкого бастиона. Появляется он якобы только в дождливую сырую погоду. Стоит, отвернувшись к стене, и плачет.
Трубецкой бастион Петропавловки. Где-то здесь появляется призрак княжны
Максим К., часто гуляющий с детьми на пляже Петропавловской крепости, рассказывал, что он как-то видел этот призрак: «Была поздняя осень и, несмотря на относительно раннее время, было уже совершенно темно. Мы, прогуливаясь, обходили крепость, когда мой младший сын, убежавший вперед, вернулся и сообщил, что „там плачет какая-то тетя”. Я пошел быстрее и вскоре около стены увидел женскую фигуру и услышал всхлипывания. Было довольно темно, и рассмотреть ее толком было невозможно. Но я обратил внимание, что одета женщина необычно, во что-то старинное. Решил, что, быть может, здесь проводились какие-то киносъемки – недалеко „Ленфильм”, – и это просто расстроенная чем-то актриса. Но когда я к ней направился, то фигура исчезла, растворилась, как будто просто прошла сквозь стену! Причем женский плач еще был слышен некоторое время. Мои сыновья перепугались, они тоже это видели, и стали просить меня быстрее уйти отсюда. Я согласился, так как и мне, никогда не верившему в призраков, стало не по себе».
Очевидцы рассказывают, что иногда видят фигуру княжны и на Английской набережной и Галерной улице, где когда-то стоял дом, подаренный Екатериной графу Алексею Орлову. (Дом Орлова находился на месте нынешнего дома № 20 по Английской набережной и дома № 19 по Галерной). Дом этот был весьма быстро им продан, а затем – перестроен. Видимо, потому призрак княжны не может его найти и порою обращается к прохожим, что-то спрашивая у них по-французски. Обычно призрак княжны одет в дорожное серое платье, шляпку с вуалью и рваные перчатки. В руках у него – белый окровавленный платок.
По некоторым данным, находясь в крепости, самозванка родила от графа ребенка, которого крестили генерал-прокурор князь Вяземский и жена коменданта крепости Чернышева. Мальчику дали фамилию Чесменский и назвали Александром.
Александр Алексеевич Чесменский служил в конной гвардии и погиб молодым.
Сам Орлов своего сына никогда не видел.
Тайна могилы декабристов
Декабристами называют членов различных тайных обществ второй половины 10-х – первой половины 20-х годов XIX века, организовавших антиправительственное восстание в декабре 1825 года. Единой программы у декабристов не было, и, например, проект конституции Н. М. Муравьева, который продвигало «Северное общество», весьма сильно отличался от «Русской правды» П. И. Пестеля.
Декабристы воспользовались внезапной смертью в Таганроге императора Александра I и после отречения от престола цесаревича Константина, при восшествии на престол императора Николая, попытались поднять открытое восстание.
Выступление 14 декабря 1825 года на Сенатской площади было жестко подавлено. При этом погиб 1271 человек, из которых: «39 – во фраках и шинелях, 9 – женского пола, 19 – малолетних и 903 – черни». Все, кто участвовал в заговоре, понесли суровое наказание. Уже в последний момент новый император – Николай I – смягчил решение суда, но оставил в силе смертный приговор для пяти декабристов: Пестеля, Рылеева, Сергея Муравьева-Апостола, Бестужева-Рюмина и Каховского, заменив, правда, для них четвертование на повешение. Еще тридцати одному декабристу – приговоренному к смерти через отсечение головы – казнь заменили каторгой. Всего же под следствием было 579 человек, а суду был предан 121 заговорщик.
Приговор Верховного уголовного суда был исполнен 13 июля 1826 года в Кронверке Петропавловской крепости. Трое – Муравьев-Апостол, Каховский и Рылеев – сорвались с петель и с нарушением всех традиций и суеверий были повешены вторично.
Начальник Петропавловского Кронверка В. И. Беркопф решил, что веревки оборвались под тяжестью кандалов. Запасных не было, и их решили купить в соседних лавках. Но, поскольку казнь совершалась рано утром, все лавки были закрыты, и уже раз казненные искалеченные люди были вынуждены ожидать повторного повешения еще несколько часов.
На месте казни декабристов стоит обелиск. Здесь они ожидали второго повешения
Впрочем, многие из декабристов, отправляясь на Сенатскую площадь, прекрасно представляли, чем, скорее всего, окончится их эскапада. Несколько декабристов уходили на Сенатскую площадь из квартиры Рылеева, расположенной в доме Российско-американской компании (набережная реки Мойки, 72). Александр Одоевский, бывший в их числе, выходя из квартиры, сказал: «Умрем, братцы, ах, как славно умрем!»
Будучи одним из руководителей восстания, Рылеев во время следствия брал всю вину на себя, стремясь оправдать товарищей. Говорят, что в заключении он раскаялся в своем поступке и проникся «христианским духом». В последнем письме жене он писал: «Бог и государь решили участь мою: я должен умереть, и умереть смертию позорною. Да будет Его святая воля! Мой милый друг, предайся и ты воле Всемогущего, и Он утешит тебя…» Письмо заканчивается так: «Прощай! Велят одеваться. Да будет Его святая воля».
Последними словами Рылеева на эшафоте, обращенными к священнику, были: «Батюшка, помолитесь за наши грешные души, не забудьте моей жены и благословите дочь».
После того как веревка оборвалась, именно Рылеев, по мнению некоторых исследователей, сказал легендарную фразу: «Проклятая земля, где не умеют ни составить заговора, ни судить, ни вешать!»
До последнего момента Рылеев надеялся на помилование, но этого не случилось. Но царская фамилия материально помогала его семье: еще во время следствия Николай I прислал жене Рылеева 2 тысячи рублей, а затем императрица прислала на именины дочери еще тысячу. После казни и до второго замужества вдова Рылеева получала пенсию, а его дочери император выплачивал пособие до наступления совершеннолетия.
Позднее, уже в конце XIX века, было опубликовано письмо матери Кондратия Рылеева, Анастасии Матвеевны, урожденной Эссен:
«Коня, сын мой, два раза я вымаливала жизнь твою у Бога. Сохранит ли Он ее и теперь, когда смертельный страх закрался в мою душу? Я пишу эти строки, потому что не смею рассказать все, не смею смущать твое сердце моим материнским страхом. Да будут ясны и смелы каждый твой шаг и каждое помышление. Но ты ли сам или кто другой развернет когда-нибудь эти листки, знайте, что все, написанное мной, – святая правда, именем твоим клянусь, сын мой, а ты знаешь, что у меня нет никого и ничего дороже тебя.
Я была матерью четверых детей, родившихся до моего Конечки, и все они умирали в младенчестве. Как я молилась, как я просила Господа Бога о сохранении им жизни. И когда я увидела крест на свежей могилке последнего из них, я не могла встать с колен, я упала головой на маленький холмик, охватила его руками и молила. Нет, я не молила, я требовала, требовала живого ребенка, живого, здоровенького, и я вымолила его у Бога.
Родился мой Конечка. Три года я была счастливой матерью. Конечка радовал меня, рос хорошо, наш домашний доктор радовался вместе с нами. И вот новое горе вошло в наш дом. Конечка тяжело заболел. Он лежал в жару, никого не узнавал и задыхался. Наш врач сразу попросил созвать консилиум. Приехал известный доктор из Петербурга, осмотрел Конечку и молча вышел из комнаты. Разговаривал только с нашим доктором, а, уходя, сказал Федору Андреевичу: „Бывают чудеса, и, если вы набожны, молитесь”. Со мной врачи не говорили. Да разве мне нужны были слова, я же мать, я и так понимала, что дитя мое обречено – мой Конечка, мое счастье, единственный, кому нужна была моя жизнь.
Наступила ночь. Как считали врачи, последняя ночь моего сына. Я отпустила нашу матушку отдохнуть и осталась одна у его постельки. Ребенок продолжал метаться, он весь осунулся, личико его посинело, а из горла слышался свист, сменявшийся страшным, заставляющим сжиматься мое сердце, хрипением. Поймите и, прочитав все, что я пишу дальше, не осудите – у меня умирал единственный сын, моя надежда, моя радость. Где искать защиты от злой судьбы, в чем или в ком искать спасение? (…)
Я не знаю, что случилось со мною в тот час, я протянула руки к Богу и закричала: „Всемогущий Боже, Ты сам молился в саду Гефсиманском. Если возможно, да минует меня чаша сия. Пойми же меня в моей скорби. Все страдания, какие захочешь Ты послать, низвергни на меня, но спаси жизнь моего сына. Ты учил нас молиться: «Да будет воля Твоя», но я говорю только в этом, только в этом единственном: „Да будет воля моя, верни мне сына, утверди волю мою”. Теперь Ты скажи мне: „Да будет воля твоя”.
Я не знаю, сколько времени я простояла на коленях, я даже не знаю, где я была, только не на земле, но вдруг я почувствовала неестественное забытье, какой-то странный, необыкновенный сон. Заснуть, когда умирает мой Конечка, мой сынок, да разве это возможно? Не знаю, что было дальше. Кажется, я сидела, склонившись над умирающим, и целовала его худенькие судорожно сжатые ручки, как вдруг оттуда, где я только что стояла на коленях, раздался голос: „Опомнись, женщина, ты не знаешь, о чем просишь Господа”. Я обернулась и увидела ангела с горящей свечой в руках. Как ни странно, я не испугалась и не удивилась, как будто так и должно быть, я только в мольбе сложила руки. „Опомнись”, – опять заговорил ангел. И в его голосе я услышала скорбную укоризну: „Не моли о выздоровлении сына, Бог всеведущий. Он знает, зачем должна угаснуть эта жизнь. Бог милосерд, и Он хочет избавить тебя от ужасных страданий”. „Я готова на все, я все страдания приму с благодарностью, лишь бы жил мой ребенок”. – „Но страдания ждут не только тебя, будет страдать и твой сын. Хочешь, я покажу тебе все, что его ждет? Неужели и тогда ты будешь упорствовать в слепоте своей?” – „Да, хочу. Покажи все, все. Но я и тогда буду молить Бога о жизни моего сына. Да будет воля моя”. „Следуй за мной, женщина”, – и ангел словно поплыл передо мной, паря в воздухе. Я шла, сама не зная куда, я проходила длинный ряд комнат, отделенных друг от друга не дверьми, а толстыми темными завесами. Перед каждой завесой ангел останавливался и спрашивал меня: „Ты упорствуешь, ты хочешь видеть, что будет дальше?” – „Да, – отвечала я. – Я хочу видеть все. Я ко всему готова”. И тогда ангел отодвигал завесу, и мы входили в следующую комнату, а голос ангела становился все строже, и лицо его, когда он поворачивался ко мне, из скорбного становилось грозным. Но я шла дальше без колебаний, я шла за жизнью моего сына. В первой комнате, куда я вошла, я увидела моего Конечку в кроватке, но он уже не умирал, он тихо спал, румяный и здоровый. Я протянула к нему руки, хотела броситься к нему, но ангел властно простер свою руку и позвал меня с собой. Во второй комнате я увидела моего мальчика отроком, он сидел за столом, он учился, он читал что-то и, увлеченный книгой, даже не поднял на меня глаз. В третьей комнате, которую мы прошли очень быстро, я увидела его юношей в военном мундире, он шел по городу, который мне был неизвестен. В четвертой комнате я увидела его совсем взрослым в гражданском платье, он был чем-то занят, мне показалось, что он был на службе. Мы вошли в пятую комнату. В ней было много народу, совсем мне незнакомые люди о чем-то говорили, спорили, было шумно, но вот поднялся мой сын, и, как только заговорил он, все замолчали, все слушали его с великим вниманием и, я бы сказала, с восторгом. Я слышала его голос, он говорил громко и отчетливо, но я не усваивала ни одного слова, я ничего не понимала, а ангел уже подводил меня к следующей завесе. И когда он обратил лицо свое ко мне, я ужаснулась грозной силе его. „Сейчас увидишь ужасное, – сказал он сурово. – И это ужасное ждет твоего сына, одумайся, пока не поздно. Если ты войдешь за эту завесу, все предначертанное свершится, но если смиришься, то вот я повею крылом, и свеча угаснет, и с ней угаснет жизнь твоего сына, и он избавлен будет от мук, и покинет землю, не зная зла. Хочешь ли ты видеть то, что сокрыто за этой завесой?” „Бог милосерд, – сказала я. Он пощадит нас. Хочу. Веди меня, да будет воля моя”, – отвечала я и пошла вперед. Ангел отдернул завесу – и за ней я увидела виселицу.
Ужас охватил меня, я вскрикнула и проснулась, или, вернее, пришла в себя, очнулась. Я сидела, все так же склонившись над кроваткой Конечки. Рука моя отказывается держать перо, но я должна дописать все. Сын мой, радость моя единственная, ты сладко спал, повернувшись ко мне личиком, и тихо, спокойно дышал. Я не смела пошевелиться, боясь разбудить тебя. И не смела верить своему счастью. А счастье было так велико, что заслонило собой все страшные мгновения ночного видения.
Я только плакала и благодарила Бога, а потом стало постепенно забываться все, что показал мне в ту ночь грозный ангел».
Были предположения, что казненных зарыли прямо во рву крепости, неподалеку от места казни. Другие считали, что их вывезли на взморье и бросили в воду, привязав к ногам груз.
Но как наиболее вероятное место их захоронения специалисты называют бывший остров Голодай, при советской власти обретший название острова Декабристов.
В двух местах этого острова, в километре друг от друга, сегодня стоят обелиски, обозначающие вероятные места захоронения бунтовщиков.
Слух о том, что тела казненных обрели покой на Голодае, появился очень быстро. Уже Александр Пушкин говорил друзьям про остров Голодай как возможное место захоронения. Вернее, поэт указывал на небольшой остров около Голодая, Гоноропуло (в начале XX века этот островок был присоединен к Голодаю). Есть и еще несколько свидетельств, подтверждающих, что могилы находятся именно на Голодае, «в конце острова на пустынном месте за немецким кладбищем», то есть как раз на Гоноропуло. Подтверждает эту версию и то, что Мария Каменская, подруга дочери священника, который исповедовал декабристов перед казнью и, по некоторым свидетельствам, отпевал их, писала в своем дневнике, что тело Рылеева по приказу императора было выдано вдове, с условием, что она похоронит его на Голодае и не будет никак обозначать место могилы. Возможно, место расположения именно этой могилы рисовал на полях своих рукописей Пушкин.
В 80-х годах XX века на бывшем Гоноропуло, в месте предполагаемой могилы – сейчас здесь находится кораблестроительный завод «Алмаз», – были взяты пробы грунта. В них было повышенное содержание фосфора и извести (а по некоторым свидетельствам, могилу декабристов засыпали известью). Дальнейшие раскопки не производились, и на этом месте был воздвигнут монумент декабристам.
Английский посол в Париже, описывая ее в своем дневнике, давал ей на вид двадцать лет, но уже через три месяца характеризовал ее как тридцатилетнюю. Некоторые говорили, что княжна Владимирская на самом деле дочь пражского трактирщика, другие же утверждали, что она происходит из семьи нюрнбергского булочника, но все одно – простолюдинка. Вряд ли это было так: явно незаурядное образование и воспитание выдавали в этой авантюристке птицу высокого полета. Она знала множество европейских языков, но вот только с русским у нее были проблемы. Как, впрочем, и со знанием российских реалий: это ее в итоге и сгубило.
В основном она занималась тем, чем занимаются все привлекательные авантюристки, – под различными предлогами юная княжна Владимирская опустошала карманы всех своих парижских поклонников. Если у тех не было денег, то княжна не гнушалась принять ценный подарок или даже просто рекомендательное письмо. К тому же княжна одалживала деньги у всех, у кого только могла. Но лимит доверия не бесконечен, и вскоре деньги, которые ей охотно ссужали под Азовское княжество, стали требовать назад.
Красавицей заинтересовалась полиция, и оказаться бы ей во французской тюрьме, когда бы не маршал германского посольства, сгоравший от безответной любви и даже возведенный, ввиду приближающейся опасности, в ранг жениха. Он тайно вывез княжну за границу и спрятал при дворе князя Лимбург-Штирумского. Властелин небольшого германского княжества, увидев гостью, тут же потерял голову. Незадачливый жених оказался в тюрьме за некое государственное преступление, а княжна, недолго думая, отдалась обезумевшему от любви князю. Он был щедр, как всякий искренне влюбленный, – выплатил все ее долги и даже уговорил французские власти прекратить преследование.
Казалось бы, чего еще желать авантюристке?.. Но в ее жилах, видимо, кипела слишком горячая кровь, деньги и положение были для нее не самым главным в жизни. Авантюристка попыталась сбежать от пылко влюбленного князя, ссылаясь на то, что ее ждут неотложные дела в Азовском княжестве. Но тот тут же пообещал отречься от престола и последовать за ней хоть на край света. Поняв, что для расставания с князем нужен предлог посерьезней, авантюристка решила разбить ему сердце – завела себе любовника и подстроила так, чтобы князь их застал. Но это только убедило аристократа в том, что он уделял своей возлюбленной слишком мало внимания: князь тут же предложил роковой красавице руку и сердце. И, соответственно, титул княгини Лимбург-Штирумской. Но та была не готова променять всю славу, деньги и всех мужчин мира на «затрапезное» княжество. И пустила в ход свой главный козырь: призналась князю, что она на самом деле не княжна Владимирская, а дочь императрицы Елизаветы, претендентка на русский престол, которая была сослана в Сибирь, но похищена оттуда добрыми людьми и воспитана в Азове, а вот прямо сейчас должна ехать возвращать себе наследное царство. Князь поверил, растаял и отпустил возлюбленную, предварительно составив официальный документ, по которому та, в случае его преждевременной смерти, получала звание княгини Лимбург-Штирумской.
* * *
Новоявленная наследница престола в начале 1774 года выехала в Польшу, где называла себя (не потрудившись даже разобраться в перипетиях русской истории), сестрой Емельяна Пугачева, который выдавал себя за Петра III, и дочерью Елизаветы.Но для доверчивой европейской публики сработала даже эта нехитрая легенда, и «наследнице» понесли деньги для восстановления на троне и в надежде на будущее монаршее расположение (тем более та утверждала, что с Ватиканом и османами все уже договорено).
Россия тогда и в самом деле была в сложном положении: извне ее терзали османы и поляки, изнутри – Пугачев, и самозванка сама поверила в то, что легко сможет занять русский престол. Стать русской императрицей – это был бы достойный финал ее приключений!
Она решила отправиться в Венецию, а оттуда в Константинополь (чтобы и в самом деле договориться с османами), но корабль, на котором она следовала, бурей был выброшен около Рагузы. Здесь она и прожила весь 1774 год, начав рассылать письма султану и «манифестики» – старшему брату фаворита императрицы Алексею Орлову-Чесменскому, графу Панину и прочим влиятельным лицам, – в которых она признавалась в своем царском происхождении, в том, что до девяти лет воспитывалась у матери, а затем у персидского шаха, в намерении при помощи Пугачева занять престол… К письмам она прилагала подложную копию завещания Елизаветы, в которой говорилось о правах самозванки на престол.
Поскольку морганатический брак императрицы в России секретом ни для кого не был, то Екатерина II (сама пришедшая к власти с помощью переворота и помнившая череду переворотов, предшествовавшую ее царствованию) обеспокоилась не на шутку. И тут же приказала Орлову доставить «бродяжку» в Санкт-Петербург.
Граф откликнулся на письмо самозванки и прибыл к ней в Рим (причем, для уверения в своей верноподданности, он оплатил ее многочисленные долги). Вспыхнул роман. Орлову было 38 лет, он был огромного роста, обладал необычайной силой и считался одним из самых красивых людей своего времени. Однажды он пригласил «будущую императрицу» посмотреть на маневры русской эскадры, и, как только та, абсолютно очарованная Орловым, ступила на русский корабль (по закону это территория России), так тут же была арестована, а корабль на всех парусах пошел в Петербург.
Граф Орлов считался одним из красивейших мужчин своего времени
Говорили, что Орлов и сам был не на шутку влюблен в самозванку, но чувства патриота пересилили в нем чувства любовника. Возможно, свою роль сыграло еще и то, что Орловы в это время находились в немилости.
Но судьба бывает порой коварна: героя Чесмы не спас этот «подвиг» – менее чем через год он был отправлен в отставку и всю жизнь испытывал чувство вины за свое предательство.
* * *
В мае 1775 года прямо из порта неудачливую претендентку доставили в Петропавловскую крепость, где ее допрос начал сам канцлер Голицын. Самозванка поведала ему, что она сроду не знала ни своей национальности, ни своего настоящего имени, а воспитывалась в Гольштейне, в городе Киле, в доме у некой фрау то ли Перетты, то ли Перан – точно она не помнит. Потом ее повезли через Ливонию в Россию, как выяснилось – по приказу Петра III. Здесь ей открыли ее происхождение и попытались отравить, но она бежала вместе со служанкой и каким-то крестьянином в Персию, в Багдад, где познакомилась с влиятельным турецким князем, который обещал помочь ей восстановить свои права. Но вскоре в Персии началась смута, и она была вынуждена бежать обратно в Европу.Самозванка продолжала настаивать на этой версии, указывая, правда, что престол она захватывать не собиралась и вообще желала России только добра. Она написала два письма Голицыну и одно Екатерине, поставив подпись Елизавета, и императрицу это привело в бешенство: «Князь! – писала она Голицыну. – Соблаговолите передать небезызвестной особе, что, ежели ей угодно облегчить свою участь, пусть прекратит ломать комедию и выбросит спесь из головы, ибо, судя по ее письмам к вам, дерзко подписанным именем Елизаветы, она так до сих пор и не образумилась. Велите передать ей, что никто ни на мгновение не сомневается в том, что она отъявленная авантюристка и что вы настоятельно советуете ей умерить тон и чистосердечно признаться, кто надоумил ее взять на себя эту роль, где она родилась и с какого времени начала заниматься мошенничеством. Повидайтесь с нею и еще раз передайте, чтобы прекратила ломать комедию. Надо же, какая негодяйка! Судя по тому, что она написала мне, дерзость ее вообще не знает границ, и я уж начинаю думать, все ли у нее в порядке с рассудком».
Но «прекращать ломать комедию» было уже поздно: авантюристка давно была больна туберкулезом, приступы которого случались с ней еще и в Италии, а в сыром Петербурге, после изнуряющего плавания, на первом допросе она уже харкала кровью. И 3 декабря 1775 года княжна Тараканова, так и не признавшись ни в чем, испустила дух. (Картина К. Д. Флавицкого, где княжна показана гибнущей во время наводнения, неверна: наводнение «запоздало» на два года.)
При погребении неудачливой княжны не было совершено никаких обрядов, место ее захоронения неизвестно. Но многие считают, что похоронена княжна Тараканова там же, где и сидела: в Алексеевском равелине. Заключенные туда несколько десятилетий спустя декабристы упоминали, что им показывали в садике небольшой холмик, безымянную могилку, в которой якобы покоились кости легендарной самозванки.
Но призрак княжны Таракановой впечатлительные петербуржцы видят почему-то у Трубецкого бастиона. Появляется он якобы только в дождливую сырую погоду. Стоит, отвернувшись к стене, и плачет.
Трубецкой бастион Петропавловки. Где-то здесь появляется призрак княжны
Максим К., часто гуляющий с детьми на пляже Петропавловской крепости, рассказывал, что он как-то видел этот призрак: «Была поздняя осень и, несмотря на относительно раннее время, было уже совершенно темно. Мы, прогуливаясь, обходили крепость, когда мой младший сын, убежавший вперед, вернулся и сообщил, что „там плачет какая-то тетя”. Я пошел быстрее и вскоре около стены увидел женскую фигуру и услышал всхлипывания. Было довольно темно, и рассмотреть ее толком было невозможно. Но я обратил внимание, что одета женщина необычно, во что-то старинное. Решил, что, быть может, здесь проводились какие-то киносъемки – недалеко „Ленфильм”, – и это просто расстроенная чем-то актриса. Но когда я к ней направился, то фигура исчезла, растворилась, как будто просто прошла сквозь стену! Причем женский плач еще был слышен некоторое время. Мои сыновья перепугались, они тоже это видели, и стали просить меня быстрее уйти отсюда. Я согласился, так как и мне, никогда не верившему в призраков, стало не по себе».
Очевидцы рассказывают, что иногда видят фигуру княжны и на Английской набережной и Галерной улице, где когда-то стоял дом, подаренный Екатериной графу Алексею Орлову. (Дом Орлова находился на месте нынешнего дома № 20 по Английской набережной и дома № 19 по Галерной). Дом этот был весьма быстро им продан, а затем – перестроен. Видимо, потому призрак княжны не может его найти и порою обращается к прохожим, что-то спрашивая у них по-французски. Обычно призрак княжны одет в дорожное серое платье, шляпку с вуалью и рваные перчатки. В руках у него – белый окровавленный платок.
По некоторым данным, находясь в крепости, самозванка родила от графа ребенка, которого крестили генерал-прокурор князь Вяземский и жена коменданта крепости Чернышева. Мальчику дали фамилию Чесменский и назвали Александром.
Александр Алексеевич Чесменский служил в конной гвардии и погиб молодым.
Сам Орлов своего сына никогда не видел.
Тайна могилы декабристов
В истории декабристов, к сожалению, загадок больше, чем отгадок. Советская власть, поощрявшая исследование этой темы, ставила целью не столько понять, что же на самом деле представляли собой декабристы, сколько провозгласить то, что они разбудили Герцена, а потом дело понемногу дошло идо 1917 года. Все нюансы, разрушавшие образ декабристов как предтечи большевиков, тщательно вымарывались и уничтожались, и серьезные исследователи признают, что сегодня в теме декабристов очень много белых пятен, которые, похоже, уже никогда не обретут цвет.Некоторые историки, например, считают, что декабристов лишь использовали как пушечное мясо гораздо более высокопоставленные заговорщики, и именно этим объясняется не только спокойное существование обществ, но и ситуация, сложившаяся на площади. Когда верхушка заговора поняла, что бунт не может быть выигран, то она выступила на стороне государя. Паникой, случившейся после этого в рядах заговорщиков, объясняют, в частности, нелепый выстрел в Милорадовича, который якобы также участвовал в заговоре.
Декабристами называют членов различных тайных обществ второй половины 10-х – первой половины 20-х годов XIX века, организовавших антиправительственное восстание в декабре 1825 года. Единой программы у декабристов не было, и, например, проект конституции Н. М. Муравьева, который продвигало «Северное общество», весьма сильно отличался от «Русской правды» П. И. Пестеля.
Декабристы воспользовались внезапной смертью в Таганроге императора Александра I и после отречения от престола цесаревича Константина, при восшествии на престол императора Николая, попытались поднять открытое восстание.
Выступление 14 декабря 1825 года на Сенатской площади было жестко подавлено. При этом погиб 1271 человек, из которых: «39 – во фраках и шинелях, 9 – женского пола, 19 – малолетних и 903 – черни». Все, кто участвовал в заговоре, понесли суровое наказание. Уже в последний момент новый император – Николай I – смягчил решение суда, но оставил в силе смертный приговор для пяти декабристов: Пестеля, Рылеева, Сергея Муравьева-Апостола, Бестужева-Рюмина и Каховского, заменив, правда, для них четвертование на повешение. Еще тридцати одному декабристу – приговоренному к смерти через отсечение головы – казнь заменили каторгой. Всего же под следствием было 579 человек, а суду был предан 121 заговорщик.
Приговор Верховного уголовного суда был исполнен 13 июля 1826 года в Кронверке Петропавловской крепости. Трое – Муравьев-Апостол, Каховский и Рылеев – сорвались с петель и с нарушением всех традиций и суеверий были повешены вторично.
Начальник Петропавловского Кронверка В. И. Беркопф решил, что веревки оборвались под тяжестью кандалов. Запасных не было, и их решили купить в соседних лавках. Но, поскольку казнь совершалась рано утром, все лавки были закрыты, и уже раз казненные искалеченные люди были вынуждены ожидать повторного повешения еще несколько часов.
На месте казни декабристов стоит обелиск. Здесь они ожидали второго повешения
Впрочем, многие из декабристов, отправляясь на Сенатскую площадь, прекрасно представляли, чем, скорее всего, окончится их эскапада. Несколько декабристов уходили на Сенатскую площадь из квартиры Рылеева, расположенной в доме Российско-американской компании (набережная реки Мойки, 72). Александр Одоевский, бывший в их числе, выходя из квартиры, сказал: «Умрем, братцы, ах, как славно умрем!»
* * *
Декабрист Кондратий Рылеев родился 18 сентября (1 октября) 1795 года в селе Батово (сейчас это территория Гатчинского района Ленинградской области) в семье мелкопоместного дворянина, управляющего в имениях княгини Варвары Голицыной. Учился в Петербургском первом кадетском корпусе, участвовал в заграничных походах русской армии 1814–1815 годов, в 1818 году вышел в отставку. В 1820 году женился на Наталье Михайловне Тевяшевой. С 1821 года служил заседателем Петербургской уголовной палаты, с 1824 года – правителем канцелярии Российско-американской компании.Будучи одним из руководителей восстания, Рылеев во время следствия брал всю вину на себя, стремясь оправдать товарищей. Говорят, что в заключении он раскаялся в своем поступке и проникся «христианским духом». В последнем письме жене он писал: «Бог и государь решили участь мою: я должен умереть, и умереть смертию позорною. Да будет Его святая воля! Мой милый друг, предайся и ты воле Всемогущего, и Он утешит тебя…» Письмо заканчивается так: «Прощай! Велят одеваться. Да будет Его святая воля».
Последними словами Рылеева на эшафоте, обращенными к священнику, были: «Батюшка, помолитесь за наши грешные души, не забудьте моей жены и благословите дочь».
После того как веревка оборвалась, именно Рылеев, по мнению некоторых исследователей, сказал легендарную фразу: «Проклятая земля, где не умеют ни составить заговора, ни судить, ни вешать!»
До последнего момента Рылеев надеялся на помилование, но этого не случилось. Но царская фамилия материально помогала его семье: еще во время следствия Николай I прислал жене Рылеева 2 тысячи рублей, а затем императрица прислала на именины дочери еще тысячу. После казни и до второго замужества вдова Рылеева получала пенсию, а его дочери император выплачивал пособие до наступления совершеннолетия.
Позднее, уже в конце XIX века, было опубликовано письмо матери Кондратия Рылеева, Анастасии Матвеевны, урожденной Эссен:
«Коня, сын мой, два раза я вымаливала жизнь твою у Бога. Сохранит ли Он ее и теперь, когда смертельный страх закрался в мою душу? Я пишу эти строки, потому что не смею рассказать все, не смею смущать твое сердце моим материнским страхом. Да будут ясны и смелы каждый твой шаг и каждое помышление. Но ты ли сам или кто другой развернет когда-нибудь эти листки, знайте, что все, написанное мной, – святая правда, именем твоим клянусь, сын мой, а ты знаешь, что у меня нет никого и ничего дороже тебя.
Я была матерью четверых детей, родившихся до моего Конечки, и все они умирали в младенчестве. Как я молилась, как я просила Господа Бога о сохранении им жизни. И когда я увидела крест на свежей могилке последнего из них, я не могла встать с колен, я упала головой на маленький холмик, охватила его руками и молила. Нет, я не молила, я требовала, требовала живого ребенка, живого, здоровенького, и я вымолила его у Бога.
Родился мой Конечка. Три года я была счастливой матерью. Конечка радовал меня, рос хорошо, наш домашний доктор радовался вместе с нами. И вот новое горе вошло в наш дом. Конечка тяжело заболел. Он лежал в жару, никого не узнавал и задыхался. Наш врач сразу попросил созвать консилиум. Приехал известный доктор из Петербурга, осмотрел Конечку и молча вышел из комнаты. Разговаривал только с нашим доктором, а, уходя, сказал Федору Андреевичу: „Бывают чудеса, и, если вы набожны, молитесь”. Со мной врачи не говорили. Да разве мне нужны были слова, я же мать, я и так понимала, что дитя мое обречено – мой Конечка, мое счастье, единственный, кому нужна была моя жизнь.
Наступила ночь. Как считали врачи, последняя ночь моего сына. Я отпустила нашу матушку отдохнуть и осталась одна у его постельки. Ребенок продолжал метаться, он весь осунулся, личико его посинело, а из горла слышался свист, сменявшийся страшным, заставляющим сжиматься мое сердце, хрипением. Поймите и, прочитав все, что я пишу дальше, не осудите – у меня умирал единственный сын, моя надежда, моя радость. Где искать защиты от злой судьбы, в чем или в ком искать спасение? (…)
Я не знаю, что случилось со мною в тот час, я протянула руки к Богу и закричала: „Всемогущий Боже, Ты сам молился в саду Гефсиманском. Если возможно, да минует меня чаша сия. Пойми же меня в моей скорби. Все страдания, какие захочешь Ты послать, низвергни на меня, но спаси жизнь моего сына. Ты учил нас молиться: «Да будет воля Твоя», но я говорю только в этом, только в этом единственном: „Да будет воля моя, верни мне сына, утверди волю мою”. Теперь Ты скажи мне: „Да будет воля твоя”.
Я не знаю, сколько времени я простояла на коленях, я даже не знаю, где я была, только не на земле, но вдруг я почувствовала неестественное забытье, какой-то странный, необыкновенный сон. Заснуть, когда умирает мой Конечка, мой сынок, да разве это возможно? Не знаю, что было дальше. Кажется, я сидела, склонившись над умирающим, и целовала его худенькие судорожно сжатые ручки, как вдруг оттуда, где я только что стояла на коленях, раздался голос: „Опомнись, женщина, ты не знаешь, о чем просишь Господа”. Я обернулась и увидела ангела с горящей свечой в руках. Как ни странно, я не испугалась и не удивилась, как будто так и должно быть, я только в мольбе сложила руки. „Опомнись”, – опять заговорил ангел. И в его голосе я услышала скорбную укоризну: „Не моли о выздоровлении сына, Бог всеведущий. Он знает, зачем должна угаснуть эта жизнь. Бог милосерд, и Он хочет избавить тебя от ужасных страданий”. „Я готова на все, я все страдания приму с благодарностью, лишь бы жил мой ребенок”. – „Но страдания ждут не только тебя, будет страдать и твой сын. Хочешь, я покажу тебе все, что его ждет? Неужели и тогда ты будешь упорствовать в слепоте своей?” – „Да, хочу. Покажи все, все. Но я и тогда буду молить Бога о жизни моего сына. Да будет воля моя”. „Следуй за мной, женщина”, – и ангел словно поплыл передо мной, паря в воздухе. Я шла, сама не зная куда, я проходила длинный ряд комнат, отделенных друг от друга не дверьми, а толстыми темными завесами. Перед каждой завесой ангел останавливался и спрашивал меня: „Ты упорствуешь, ты хочешь видеть, что будет дальше?” – „Да, – отвечала я. – Я хочу видеть все. Я ко всему готова”. И тогда ангел отодвигал завесу, и мы входили в следующую комнату, а голос ангела становился все строже, и лицо его, когда он поворачивался ко мне, из скорбного становилось грозным. Но я шла дальше без колебаний, я шла за жизнью моего сына. В первой комнате, куда я вошла, я увидела моего Конечку в кроватке, но он уже не умирал, он тихо спал, румяный и здоровый. Я протянула к нему руки, хотела броситься к нему, но ангел властно простер свою руку и позвал меня с собой. Во второй комнате я увидела моего мальчика отроком, он сидел за столом, он учился, он читал что-то и, увлеченный книгой, даже не поднял на меня глаз. В третьей комнате, которую мы прошли очень быстро, я увидела его юношей в военном мундире, он шел по городу, который мне был неизвестен. В четвертой комнате я увидела его совсем взрослым в гражданском платье, он был чем-то занят, мне показалось, что он был на службе. Мы вошли в пятую комнату. В ней было много народу, совсем мне незнакомые люди о чем-то говорили, спорили, было шумно, но вот поднялся мой сын, и, как только заговорил он, все замолчали, все слушали его с великим вниманием и, я бы сказала, с восторгом. Я слышала его голос, он говорил громко и отчетливо, но я не усваивала ни одного слова, я ничего не понимала, а ангел уже подводил меня к следующей завесе. И когда он обратил лицо свое ко мне, я ужаснулась грозной силе его. „Сейчас увидишь ужасное, – сказал он сурово. – И это ужасное ждет твоего сына, одумайся, пока не поздно. Если ты войдешь за эту завесу, все предначертанное свершится, но если смиришься, то вот я повею крылом, и свеча угаснет, и с ней угаснет жизнь твоего сына, и он избавлен будет от мук, и покинет землю, не зная зла. Хочешь ли ты видеть то, что сокрыто за этой завесой?” „Бог милосерд, – сказала я. Он пощадит нас. Хочу. Веди меня, да будет воля моя”, – отвечала я и пошла вперед. Ангел отдернул завесу – и за ней я увидела виселицу.
Ужас охватил меня, я вскрикнула и проснулась, или, вернее, пришла в себя, очнулась. Я сидела, все так же склонившись над кроваткой Конечки. Рука моя отказывается держать перо, но я должна дописать все. Сын мой, радость моя единственная, ты сладко спал, повернувшись ко мне личиком, и тихо, спокойно дышал. Я не смела пошевелиться, боясь разбудить тебя. И не смела верить своему счастью. А счастье было так велико, что заслонило собой все страшные мгновения ночного видения.
Я только плакала и благодарила Бога, а потом стало постепенно забываться все, что показал мне в ту ночь грозный ангел».
* * *
Тела казненных декабристов не были выданы родным, а под покровом ночи захоронены в тайном месте. Тайну этого захоронения пытались разгадать многие, начиная от родных и товарищей казненных, заканчивая историками и литераторами. Но четкого ответа, где же все-таки похоронены тела декабристов, не существует и по сей день.Были предположения, что казненных зарыли прямо во рву крепости, неподалеку от места казни. Другие считали, что их вывезли на взморье и бросили в воду, привязав к ногам груз.
Но как наиболее вероятное место их захоронения специалисты называют бывший остров Голодай, при советской власти обретший название острова Декабристов.
В двух местах этого острова, в километре друг от друга, сегодня стоят обелиски, обозначающие вероятные места захоронения бунтовщиков.
Слух о том, что тела казненных обрели покой на Голодае, появился очень быстро. Уже Александр Пушкин говорил друзьям про остров Голодай как возможное место захоронения. Вернее, поэт указывал на небольшой остров около Голодая, Гоноропуло (в начале XX века этот островок был присоединен к Голодаю). Есть и еще несколько свидетельств, подтверждающих, что могилы находятся именно на Голодае, «в конце острова на пустынном месте за немецким кладбищем», то есть как раз на Гоноропуло. Подтверждает эту версию и то, что Мария Каменская, подруга дочери священника, который исповедовал декабристов перед казнью и, по некоторым свидетельствам, отпевал их, писала в своем дневнике, что тело Рылеева по приказу императора было выдано вдове, с условием, что она похоронит его на Голодае и не будет никак обозначать место могилы. Возможно, место расположения именно этой могилы рисовал на полях своих рукописей Пушкин.
В 80-х годах XX века на бывшем Гоноропуло, в месте предполагаемой могилы – сейчас здесь находится кораблестроительный завод «Алмаз», – были взяты пробы грунта. В них было повышенное содержание фосфора и извести (а по некоторым свидетельствам, могилу декабристов засыпали известью). Дальнейшие раскопки не производились, и на этом месте был воздвигнут монумент декабристам.