Страница:
нарисовано, отснято, сказано, проболтано, отсмеяно, отплакано
много-многажды. А современный русский, русский последних угольков-лет
догорающего в противоречиях 20-го века -- кто он и что он?
Однажды, недавно, меня так и обожгла внезапная и какая-то
выпяченно-наглая мысль: "А остались ли на свете мы, русские?"
Вот так вопрос! Я долго не мог на него ответить.
Рассуждал так: любая нация определяется и фиксируется в человеческом
сообществе устойчивыми чертами: обычаев, языка, темперамента,
мировоззрения... и даже чудинок, над которыми, как правило, подтрунивает
весь мир. Бросишь общий взгляд на современных русских -- и неожиданно
увидишь и поймешь, что наши высекавшиеся в камне веков обычаи -- пепел,
который уже остыл от огня разрушителя. Даже самый яркий, закаленный в стужах
и жарах времени обычай решать важные общественные дела -- села ли, города
или даже всей страны -- всем миром, советом, изломан, изувечен
коллективизациями, обобществлениями всего и вся, даже -- интимной, духовной
жизни человека. Так изломан, изувечен, что нам стало стыдно за этого уродца
перед всем светом. Мы напряглись и выкинули из своей жизни советы -- подарок
веков, основу когда-то мудрой Руси, России. Жить, советуясь, -- что в этом
постыдного? Теперь мы угрюмо и трусовато молчим о своем славном обычае. И
чтобы как-то заполнить эту пустоту своей жизни, мы воззрились на соседей
Востока и Запада и с наивностью первоклассника ожидаем: что скажите нам,
дяденьки и тетеньки, о том, как нам поступить в этом или в другом случае?
Мы будто бы без прошлого, хотя даже у камня или полена есть история.
Мы можем заявить: мы -- русские, потому что говорим на русском языке.
Однако передовые люди России уже не один год настойчиво, но и опечаленно
спрашивают у нас: на каком языке мы, русские, изъясняемся? Послушайте детей
на уроках и переменах в школе, прислушайтесь к своему соседу, другу, жене
или мужу, вчитайтесь в газетные строки, критичнее, пристальнее взгляните на
видео-, аудиопродукцию и если вы способны хотя бы чуть-чуть приподняться над
мещанской пошлостью, с горечью поймете: нет русского языка! Видимо, появился
новый -- иностранно-русский младенец, который, бедняга, весь в коростах
пьяной уличной брани и глубоких язвах косноязычия.
Наш неспешный темперамент всегда был лакомкой доброго юмора всего мира.
Медлительно-взвешенно подходили мы к осознанию, пониманию того или другого
дела. Семь раз примеряли, но один раз отрезали. Теперь, не думая и секунды,
кромсаем, рубим, стреляем. Нас колотит трясучкой наживы, объегоривания друг
друга, мелочных амбиций.
Однако, довольно доказывать, что русских в России не осталось. Этот
факт каждодневно ярко и броско подтверждают газеты, журналы, радио,
телевидение. Но обыватель, замордованный бременами жизни и оглупевший от
пестро, выпяченно преподносимой ему сказки "цивилизованной" жизни в
довольстве, сытости, с непременным успехом, уже не может отличить плевелы
лжи от зерен истины -- все без разбора сваливает на жернова мельницы, чтобы
печь хлеб своей жизни. Но каков хлеб?
С тем же основанием, что нет в России русских, можно утверждать, что
нет в ней бурят, коми, эвенков, ненцев, башкир, татар, того национального
многообразия населения, того творческого содружества языков, обычаев,
стилей, религий, которыми столетиями была славна российская земля. Этого
содружества не смогли уничтожить ни цари, ни фашисты, ни даже большевики.
Однако за ничтожный десяток лет от него не осталось камня на камне: мы,
перестройщики, перестраивали, но в пылу разрушили, а реформаторам по
существу уже нечего реформировать. Вот-вот загонят на руины трактора,
экскаваторы, грузовики и вывезут обломки на далекую свалку истории.
Совершенно очевидно, что сегодня ни одна из российских наций, народностей не
может похвалиться -- ее язык не умирает, а развивается, ее обычаи,
верования, национальная одежда, кухня присутствуют в жизни, как кровь в
жилах. Мы видим, что своих обычаев россияне стесняются, своих языков не
любят, что дело возрождения национального достоинства нередко оборачивается
макияжем самообмана. Нарядились на праздник в театральный
национально-окрашенный костюм, кое-как исполнили старики своими беззубыми
ртами песни на непонятном для молодежи языке, еще какое-нибудь чудачество
сотворили в духе тривиальной самодеятельности -- и везде кричим: у нас
возрождаются нации!
Так кто же, какой таинственный народ населяет огромный кусок Земного
Шара, пока еще по привычке именуемый Россией? Глупый вопрос, не правда ли?
Конечно-конечно, читатель, вы угадали, да и хорошо знаете, что на этой
территории живем мы, советские -- люди без племени, без роду, без истории с
толщами древности, люди, у которых никак работа не работается и мысль не
мыслится.
-- Эй-эй, стой, стой, друг! -- наверное, крикнул бы нам кто-нибудь из
читателей, если оказались бы мы рядом. -- Ты уже ахинею понес. Про русских
-- ладно, стерплю: кто их не обливал грязью, кто над ними, горемычными, не
изгалялся! Одним хулителем больше, одним меньше -- пустяк. А вот про
советских, писака, помолчи, закрой свой поганый рот: я сам советский и не
позволю хаять меня.
Вообразилось нам, читатель, ваше горячее возражение, и мы серьезно
задумались: действительно, не все так просто, как мы своей быстрой
авторучкой обрисовали.
И вспомнилось недавнее прошлое. Довелось нам в начале 80-х строить
первую на Северо-востоке СССР гидростанцию. Представьте: самый настоящий
Север, зимой дуют лютые ветры, от которых, как шутили строители, "морду в
узел связывало". Летом людоедствовала мошкара, человека вечно преследовал
пресс кислородного голодания. А глушь -- просто тьмутараканья. Горы покрыты
щетиной корявых сосен и елей. Все сурово, дико, неприветливо, однако человек
пятнадцать лет не уходил оттуда. Потому что огромному Северо-востоку
колоссальной страны нужна была электрическая энергия, -- и энергия многих
человеческих судеб слилась в мощную энергию созидания, которую, как
казалось, не смогла бы ослабить и погасить и в тысячу раз более жестокая
природа. Человеку в этом грандиозном строительстве помешали две горы, и он
взрывами рассыпал их в прах, а из их каменного "мяса и костей" проложил
дороги на "материк", по которым легче и дешевле пошло оборудование для ГЭС.
Человек вырыл в вечной мерзлоте гигантский котлован, и люди, краны и машины,
работавшие в котловане, с макушек гор казались беспомощными, бестолково
снующими мурашками. Но только человек, не понимающий стройку, мог так
подумать. И только человек с мурашкиной душой мог бы сказать, что труд этих
строителей не героический.
Но строители невольно надругались над своим геройством: вся стройка
хотела порадовать очередной партийный съезд и страну -- запустить на два
года раньше намеченного срока первую гидротурбину. Из Москвы недоверчиво
звонили: "Запустите ли?" "Запустим!" -- молодцевато отвечала стройка.
Мы видели, как самоотверженно работали люди, решившие подарить партии и
стране победный возглас закрутившей киловатты турбины. Люди неделями не шли
домой, а ночевали в бытовках, ели наспех. Двухсменка стала обычным явлением.
Тогда говорили, и сейчас слышишь, голоса несведущих, что люди на Севере
работали ради "длинного рубля" и только ради него. Однако мы видели другое:
да, нормальному человеку нужны деньги. Но по-настоящему счастлив человек
тогда, когда чувствует высоковольтные энергии своей силы и понимает,
осознает, что может быть вершителем своей судьбы. То, что готовились сделать
за два года, сдали в два месяца. И на начавшемся в столице съезде о
свершившемся факте торжественно доложил начальник стройки.
Мы были счастливы.
Но утром ударил крепкий мороз -- и что-то лопнуло внутри турбины. Нам
тихонечко -- чтобы вся страна и партия не слышали -- сказали, что
поврежденную турбину нужно демонтировать и на весь ремонт уйдет год-полтора.
Мы плакали.
Несомненно, по-разумному турбину нужно было запускать весной-летом.
Зачем же мы об этом вспомнили? Может быть, потому, чтобы сказать -- не
так все просто? Можно, конечно, утверждать, что вот какие мы, советские,
были тогда глупые. Хорошо. А сейчас умнее? Ни одежды не можем сшить, ни дома
возводить: китаец, кореец обувает и одевает нас, финн, турок строит
добротные дома. А мы им за бесценок лес, нефть бесконечными, как века,
эшелонами перегоняем.
Но, согласитесь, можно сказать и по-другому: когда-то умели мы
работать, хотя -- с кем не бывает! -- в молодом задоре перечеркивали свои
достижения, как в истории с турбиной. Но важнее вот что -- была, была
настоящая работа. Вы помните, что страна распрямляла плечи для
созидательного, творческого труда после сталинского ига. Только-только люди
почувствовали вкус этого труда, а им плеснули в лица помоями, и назвали эту
процедуру гласностью. Нахлебались помойной правды и, как пьяные -- хотя
пьяными, собственно, с чего быть?! -- стали каяться перед всем белым светом:
"Вот, смотрите, какие мы плохие, гаденькие, но даем честное слово, что
исправимся". Не поучились у добрых людей, у тех же китайцев или финнов, --
сломя голову кинулись исправляться. И наше нынешнее сломиголовое
усовершенствование можно сравнить с жуткой фантастической операцией:
родителю неожиданно захотелось, чтобы его малолетнее дитя выросло, в
одночасье возмужало. Нетерпеливый родитель дает ребенку задание:
-- Чтобы завтра ты стал взрослым, высоким, умным.
Прошли сутки -- все по-старому: дитя по-прежнему мало и глупо. Родитель
вдруг рассвирепел и стал вытягивать маленькие детские косточки,
приговаривая:
-- Ты станешь большим, паршивец!
Ребенок кричит, истекает кровью, у него лопаются сухожилия, -- жуть.
Если глубоко задуматься, то мы откроем: наши перестроечные,
реформаторские поступки, действия мало чем отличаются от фантастического
поступка обезумевшего родителя. Перестройка, реформы -- родитель, а
общество, государство, мы с вами -- дети, которых столь ужасным способом
хотят сделать какими-то другими, новыми людьми. Какими же нас хотят сделать
за очень короткое время? Мы не знаем! Загадка! Может быть, такими, как
буржуа, обыватель на Западе? Многие честно признаются: "Хотелось бы!"
Но мы понимаем, что западное общество формировалось, варилось в котле
истории сотни лет, и то, что мы видим там сейчас, -- не вчера, не в
мгновение ока родилось, созрело, повзрослело и возмужало.
Так что же мы? А мы, господа, все такие же, советские, как те
благородные, высоко мыслящие строители, которые во имя высоких, прекрасных
идей поломали дорогостоящую турбину. Мы рвемся к благу, счастью, но так
горячо, безрассудно, что -- самоуничтожаемся. Когда же сгинем? Может быть,
завтра?
Или все же поймем, что у России особый, мудростью веков выверенный
путь? Сбились со стези?
Сбились!
Так давайте вместе, но выверенно-осторожно отыщем направление нашей
общей судьбы.
На протяжении многих лет к сельским школам и детским садам относились
примерно так: что должно быть и имеется в городской школе, тому бывать и в
сельской. Так думали в министерствах, управлениях образования страны, так
думали и пониже -- в районо и самих школах. Всеобщее заблуждение,
равносильное гипнозу или, если выразиться покрепче, сумасшествию. Не
обращали внимания на особенные условия жизни школы на селе, которая каждой
своей жилкой крепко переплетена, сращена с укладом жизни, мироощущением
селянина-земледельца, скотовода. Закрывали глаза на то, что педагогический,
учебно-воспитательный процесс не может не зависеть -- если посмотреть дела в
Усть-Ордынском округе -- от особенности проживания в одном селе бурят,
русских и татар, связанных духовно, мировоззренчески, хозяйственно и даже
языково: где-то для всех доминирует в общении бурятский язык, где-то --
русский или татарский. Не брали в расчет того, что всегда, даже в самые
смутные времена, было в российской деревне, -- мощного социального, бытового
догляда мира за личной, семейной и общесельской, общественной, жизнью
односельчан. На селе все, всегда и все видят и слышат и все и всегда друг на
друга влияют. Не учитывалось, что сельская общность людей -- замкнутая, как
говорится, варящаяся в собственном соку. Что люди села связаны так же тесно
с природой, как, к примеру, Земля с Солнцем; эта связь -- своеобразное
духовное супружество с детства и до конца дней человека. Не замечали, что
характерная особенность жизни школьника на селе -- жизнь в производственной
среде. А производственная среда земледельца и скотовода -- природа: поля,
леса, реки, небо, дающее или не дающее дождь или снег; крестьянские дети с
малолетства принимают самое непосредственное и живейшее участие в делах
взрослых. И вместо того, чтобы использовать эту особенность в
образовательных, гуманитарных целях, расширять знания ребенка о сельском
хозяйстве, агрономии, животноводстве, электрификации и механизации, вместо
того, чтобы прилагать преимущества жизни рядом с природой -- или, точнее, в
самой природе, -- для привития ребенку эстетического чутья, развития
эколого-философского мышления, образовательные учреждения давали общие,
малоприменимые в местных условиях знания и умения, развивали ребенка,
основываясь на чуждых для него материале, образах, умозаключениях.
Эстетическое воспитание и обучение -- общее, трудовое -- общее, физическое
-- общее, интеллектуальное -- общее. Все общее, усредненное, без учета
особенностей региона, сельского микрорайона, межнациональных отношений,
мировоззрения селянина.
Когда же сельская школа станет действительно сельской -- поистине
народной и свободной?
* * * * *
Мы знаем одну интересную страну, в которой сложено много стихов, спето
о дружбе народов, в которой чиновничьи и педагогические роботы с высоких
трибун и в классных аудиториях уверяли людей, что все они дружны, что они
одна семья -- семья народов. О какой стране мы говорим -- вы, читатель,
конечно, догадались. Да, да, о ней речь, о нашей с вами боли -- о России.
Язвы разъедают ее тело, а главная -- недружелюбие наций. Вслушаемся в нашу
речь -- в ней вся наша "свинцовая" мерзость. Мы друг другу нередко можем
сказать: "чурка", "жид", "налим", "кацап", "хохол", "азер", "злой, как
татарин", "русская свинья", "чукча" как синоним глупости и тупости,
"чуркистан", "узкоглазый", -- довольно! Так мы дружим. Так сожительствуем в
общем доме -- России. Не до гармонии, не до наслаждения тем, что ценно и
любимо твоим национальным соседом, а нередко ждешь -- тебя, "русскую
свинью", ножиком пощекочут за то, к примеру, что как-то нечаянно или,
напротив, умышленно -- несомненно, находятся среди русских свиньи! --
оказался ты неучтив к "чурке". Да и "чурка" живет в напряжении: "Расколют,
-- наверное, думает, -- и хоп в печку..."
Шутки оставим для лучших времен, до тех времен, когда научимся смеяться
над своими недостатками и по самым высоким меркам ценить достоинства других.
Но когда наступят такие времена? Ждать, ничего не совершая для
ускорения их созревания? Нельзя! Надо искать способы гармоничного разрешения
проблемы. Один из таких способом, нам кажется, -- Тарасинский проект.
Прежде всего следует отметить, что поселок Тараса -- как бы миниатюрная
модель России с ее национальной многослойностью. Основных "слоев" в поселке
три -- буряты, русские, татары. На деле никто никогда ни в поселке, ни в
районе не мучался над вопросом: быть или не быть национальной культуре
русских, бурят или татар? Организовывались какие-то случайные
национально-окрашенные мероприятия, праздники, проходившие раз в год и
заканчивавшиеся или, напротив, начинавшиеся пьянкой. Оторванное от
литературных источников владение родным языком, который от десятилетия к
десятилетию "высыхал", как беспощадно высыхают даже большие реки или озера,
если не подпитываются ручьями, речушками. Родной язык становился
неинтересен, вял, отторгался из жизни, прежде всего, конечно, молодежью.
Национальную одежду с ее особенной, формировавшейся веками философией
орнамента и покроя можно было увидеть только в поселковом музее и весьма
редко на заканчивающих свой земной путь стариках.
Но вот радостный парадокс-надежда, на который мы натолкнулись, исследуя
социокультурную ситуацию в районе и в той же Тарасе: как медведь в глубокой
берлоге, жила и живет -- но спала дремучим сном, только мало-мало
шевелилась! -- тяга к своему национальному жизнетворчеству -- языку, одежде,
танцам, орнаменту, философии, религии, кухне, агротруду. Так и ждешь: спит,
спит медведь, довольствуясь сосанием лапы, да вдруг очнется, рявкнет и --
полезет на волю.
Однако медведь -- спит. "Не умер ли? -- досадуем мы. -- Дышит!"
Так порой и национальная культура: мощная, как медведь, но -- спит,
ждет какого-то часа пик или того, кто ее растолкает.
Мы убеждены, что без усилий по разбуживанию национального самосознания,
без шагов, действий общественности, государственных органов, сельского мира
-- спать нации медведем веки вечные, разлагаться и смердеть. Кто знает,
может и не сработать инстинкт самосохранения. Надо будить! Звонить в
колокола общественного мнения, стучать в трещотки межпартийной борьбы -- не
померли бы "медведи" в своем сонном и нередко пьяном оцепенении.
Итак, очевидное и радостное -- тяга к возрождению своей национальной
культуры, языка живет. В Тарасе мы даже большее увидели: русские неплохо
владеют бурятским или татарским языком; всем селом отмечают национальные
праздники. С учетом этих "тяг", предрасположенностей и была разработана
программа по развитию национальных культур бурят, русских, татар и очерчены
методы гармонизации их сосуществования.
Пройдемся по программе с анализом конкретных шагов. Главное -- был
создан на базе Тарасинского методического куста, формально и малоэффективно
объединявшего среднюю и три начальных школы, Тарасинский образовательный
комплекс с развитием национальных культур -- такое у этого нового
управленческого, организационно-педагогического, научно-методического,
финансово-хозяйственного и просветительского организма официальное название.
Также в него вошел детский сад. То есть если раньше начальные школы и
детский сад развивались порознь, а чаще всего вообще не развивались,
выпуская в среднюю школу слабо подготовленных детей, то теперь все
объединены в одну крепкую упряжь учебно-воспитательного плана, в один
финансово-хозяйственный механизм -- все проблемы любого учреждения комплекса
решаются таким своеобразным педагогическим миром, исполняет решения которого
директор комплекса. Под педагогическим контролем находится вся система
подготовки детей от детского сада и до выхода из средней школы.
Комплексность и непрерывность образования пропитали, охватили собою все:
изучение конкретных предметов, вхождение и углубление детей в мир
национальных ценностей, освоение языков -- как своего родного, так и
народа-соседа, освоение трудовых навыков скотовода и землепашца. И все это
от детского сада и выше, выше.
Мы опасались: будут ли охотно изучать русские и татарские дети
бурятский язык? Со взрослыми, к слову, несколько иная картина: их быт и
тесные трудовые контакты порой подталкивали осваивать бурятский. Нам теперь
совестно за свои опасения. Дети с еще незамутненными и не отравленными в
условиях глубинного села душами деловито, с крестьянской основательностью
своих родителей и старанием принялись за нелегкое дело освоения языка
коренного народа -- народа-соседа, народа-брата. И опять напомним: с
детского сада и выше, выше -- да, верим, потом они пойдут по жизни со своим
благодатным разноязычием. Татарский язык, кстати, изучается факультативно,
но к нему не ослабленное внимание, не второстепенный он в языковой системе
Тарасинского комплекса. Просто желающих изучать его пока мало.
Предпочтительнее -- бурятский и русский.
Пронизаны духом и материей национальной культуры русских, бурят и татар
учебные планы общеобразовательных предметов. Например, физкультура:
преподаются национальные виды борьбы, осваивается стрельба из лука; дети
состязаются на лошадях. В географию органично вплелись сведения по
краеведению -- климат, рельеф, почвы не только далекой Африки, но и знакомой
с детства -- однако, как выясняют ученики, не очень-то знакомой и
удивительно интересной -- родной земли. В историю влились сведения
историко-краеведческого характера -- о проживающих на Усть-Ордынской земле
народах: выясняют, волею каких исторических ветров они сошлись и теперь
сожительствуют. Предметы биологического цикла расширились -- не бесполезно
ученикам узнать о животном и растительном мире округа, района и окрестностей
своего села. В домоводство пришли темы по национальным кухням. На трудах
мальчики пробуют вырезать узоры из дерева, обрабатывать кожу. На уроках
литературы изучаются забытые нами бурятские и татарские поэты и писатели.
Но урока, разумеется, мало, чтобы культура, язык своего народа стали
кровью и нервами души подрастающего поколения. Семья должна лелеять хрупкое
семя, зароненное школой, ухаживать за неловко и неуверенно выбившимися
росточками. Но в семьях -- во многих семьях -- скверно обстоит дело не
только с родным языком, но и с национально-окрашенным бытом, образами,
традициями. Чудом сохранились какие-то крупинки. Мы видели: хочет, очень
хочет родитель, чтобы "мое", "родное", "национальное", наконец-то, расцвело,
обласкало душу. Как быть? Нашлись в Тарасинском комплексе люди, которые
яснее понимали и вернее знали культуру своего народа. Благодаря им родились
клубные объединения для сельчан и детей: "Уряал" -- бурятский центр, "Рэхим"
-- татарский", "Светелочка" -- русский. Дети вместе со взрослыми копаются в
"пыли веков" -- составляют родословные. Утеряны некоторые ниточки, темно и
беззвучно для современников прошлое многих родов: мало кого на протяжении
последних пятидесяти -- семидесяти лет интересовали предки, их мысли,
свершения, заботы, опыт. Но древние греки говорили: начало -- половина дела.
Тарасинские школьники и взрослые шагнули к мудрости предков, и какую и чего
"половину" они уже получили? Наверное, как разумнее, толковее строить свою
личную и сельского мира жизнь. Забота о памяти, нам представляется, -- не
только совершенствование настоящего, но и забота о будущем. Детей
воспитывает прошлое -- будем верить, что для более счастливого, чем у нас,
будущего.
К слову, начато составление летописей всех родов Тарасы. Пустот,
неизвестного, таинственного, непонятного -- завалы. "Разгребем", -- говорят
немногословные тарасинцы.
В национальных клубах дети изучают обряды своего кровного народа,
бытовые мелочи, которые хотя и пришли из старины, но не бесполезны сейчас,
например, навыки по выделке кож, хранению продуктов питания, приготовлению
настоев целебных трав, кройке, шитью, по способам верховой езды на лошадях,
по традициям народной кухни, игре на полузабытых музыкальных инструментах.
Например, дети осваивают шитье подушек из телячьих шкур и узнают, что
разумнее всего набивать их шерстью диких коз -- не скатывается. Корпят над
узорами -- зашифрованной мудростью народа.
Все, что дети узнали, освоили на уроках и в клубах, порой выливается в
яркие традиционные национальные праздники. Но отмечают не за высоким
забором, не узконационально, а всем селом, всем многоцветным миром Тарасы. В
этом году широко отпраздновали масленицу.
Но никакой, думается, праздник не сроднит народы, если дружбой, духом
мирного сожительства и терпимости не будут пропитаны будни с совместным
трудом и устремлениями. В головной школе образовано пять центров --
трудового воспитания, спортивно-массовой работы, туристско-краеведческий,
трудновоспитуемых под названием "Искорка" и центр ремесел, прикладных
искусств. Через центры подрастающее поколение и взрослые всех
национальностей объединяются в общем труде: на полях местного акционерного
общества, на свиноферме, в ремонте школ и детского сада, в заботах о
трудновоспитуемых детях, нерадивых родителях, в подготовке праздников, в
походах, -- наверное, не надо перечислять: все это обычные, школьные,
сельские будни, в которых болит голова, но в которых нередки и всплески
радости -- одного человека или всех.
Нынче весной мы съездили в гости к тарасинцам и порадовались: комплекс
живет, ровно дышит и, как младенец, требует много пищи для своего роста.
Местная администрация плохо подпитывает его финансами; не лишними могли бы
оказаться видеомагнитофон, телевизор, стройматериалы для ремонта
малокомплектной школы, автомобиль, который помог бы инспекторской и
методической службам комплекса почаще бывать в отдаленных школах. Но нам
представляется, когда-нибудь, наконец-то, заживет Россия -- глядишь, и дела
в Тарасе и во всем народном образовании страны поправятся. Другое крепко
обеспокоило нас: власти Усть-Ордынского Бурятского автономного округа
равнодушны к Тарасинскому проекту. Была презентация комплекса -- ни
много-многажды. А современный русский, русский последних угольков-лет
догорающего в противоречиях 20-го века -- кто он и что он?
Однажды, недавно, меня так и обожгла внезапная и какая-то
выпяченно-наглая мысль: "А остались ли на свете мы, русские?"
Вот так вопрос! Я долго не мог на него ответить.
Рассуждал так: любая нация определяется и фиксируется в человеческом
сообществе устойчивыми чертами: обычаев, языка, темперамента,
мировоззрения... и даже чудинок, над которыми, как правило, подтрунивает
весь мир. Бросишь общий взгляд на современных русских -- и неожиданно
увидишь и поймешь, что наши высекавшиеся в камне веков обычаи -- пепел,
который уже остыл от огня разрушителя. Даже самый яркий, закаленный в стужах
и жарах времени обычай решать важные общественные дела -- села ли, города
или даже всей страны -- всем миром, советом, изломан, изувечен
коллективизациями, обобществлениями всего и вся, даже -- интимной, духовной
жизни человека. Так изломан, изувечен, что нам стало стыдно за этого уродца
перед всем светом. Мы напряглись и выкинули из своей жизни советы -- подарок
веков, основу когда-то мудрой Руси, России. Жить, советуясь, -- что в этом
постыдного? Теперь мы угрюмо и трусовато молчим о своем славном обычае. И
чтобы как-то заполнить эту пустоту своей жизни, мы воззрились на соседей
Востока и Запада и с наивностью первоклассника ожидаем: что скажите нам,
дяденьки и тетеньки, о том, как нам поступить в этом или в другом случае?
Мы будто бы без прошлого, хотя даже у камня или полена есть история.
Мы можем заявить: мы -- русские, потому что говорим на русском языке.
Однако передовые люди России уже не один год настойчиво, но и опечаленно
спрашивают у нас: на каком языке мы, русские, изъясняемся? Послушайте детей
на уроках и переменах в школе, прислушайтесь к своему соседу, другу, жене
или мужу, вчитайтесь в газетные строки, критичнее, пристальнее взгляните на
видео-, аудиопродукцию и если вы способны хотя бы чуть-чуть приподняться над
мещанской пошлостью, с горечью поймете: нет русского языка! Видимо, появился
новый -- иностранно-русский младенец, который, бедняга, весь в коростах
пьяной уличной брани и глубоких язвах косноязычия.
Наш неспешный темперамент всегда был лакомкой доброго юмора всего мира.
Медлительно-взвешенно подходили мы к осознанию, пониманию того или другого
дела. Семь раз примеряли, но один раз отрезали. Теперь, не думая и секунды,
кромсаем, рубим, стреляем. Нас колотит трясучкой наживы, объегоривания друг
друга, мелочных амбиций.
Однако, довольно доказывать, что русских в России не осталось. Этот
факт каждодневно ярко и броско подтверждают газеты, журналы, радио,
телевидение. Но обыватель, замордованный бременами жизни и оглупевший от
пестро, выпяченно преподносимой ему сказки "цивилизованной" жизни в
довольстве, сытости, с непременным успехом, уже не может отличить плевелы
лжи от зерен истины -- все без разбора сваливает на жернова мельницы, чтобы
печь хлеб своей жизни. Но каков хлеб?
С тем же основанием, что нет в России русских, можно утверждать, что
нет в ней бурят, коми, эвенков, ненцев, башкир, татар, того национального
многообразия населения, того творческого содружества языков, обычаев,
стилей, религий, которыми столетиями была славна российская земля. Этого
содружества не смогли уничтожить ни цари, ни фашисты, ни даже большевики.
Однако за ничтожный десяток лет от него не осталось камня на камне: мы,
перестройщики, перестраивали, но в пылу разрушили, а реформаторам по
существу уже нечего реформировать. Вот-вот загонят на руины трактора,
экскаваторы, грузовики и вывезут обломки на далекую свалку истории.
Совершенно очевидно, что сегодня ни одна из российских наций, народностей не
может похвалиться -- ее язык не умирает, а развивается, ее обычаи,
верования, национальная одежда, кухня присутствуют в жизни, как кровь в
жилах. Мы видим, что своих обычаев россияне стесняются, своих языков не
любят, что дело возрождения национального достоинства нередко оборачивается
макияжем самообмана. Нарядились на праздник в театральный
национально-окрашенный костюм, кое-как исполнили старики своими беззубыми
ртами песни на непонятном для молодежи языке, еще какое-нибудь чудачество
сотворили в духе тривиальной самодеятельности -- и везде кричим: у нас
возрождаются нации!
Так кто же, какой таинственный народ населяет огромный кусок Земного
Шара, пока еще по привычке именуемый Россией? Глупый вопрос, не правда ли?
Конечно-конечно, читатель, вы угадали, да и хорошо знаете, что на этой
территории живем мы, советские -- люди без племени, без роду, без истории с
толщами древности, люди, у которых никак работа не работается и мысль не
мыслится.
-- Эй-эй, стой, стой, друг! -- наверное, крикнул бы нам кто-нибудь из
читателей, если оказались бы мы рядом. -- Ты уже ахинею понес. Про русских
-- ладно, стерплю: кто их не обливал грязью, кто над ними, горемычными, не
изгалялся! Одним хулителем больше, одним меньше -- пустяк. А вот про
советских, писака, помолчи, закрой свой поганый рот: я сам советский и не
позволю хаять меня.
Вообразилось нам, читатель, ваше горячее возражение, и мы серьезно
задумались: действительно, не все так просто, как мы своей быстрой
авторучкой обрисовали.
И вспомнилось недавнее прошлое. Довелось нам в начале 80-х строить
первую на Северо-востоке СССР гидростанцию. Представьте: самый настоящий
Север, зимой дуют лютые ветры, от которых, как шутили строители, "морду в
узел связывало". Летом людоедствовала мошкара, человека вечно преследовал
пресс кислородного голодания. А глушь -- просто тьмутараканья. Горы покрыты
щетиной корявых сосен и елей. Все сурово, дико, неприветливо, однако человек
пятнадцать лет не уходил оттуда. Потому что огромному Северо-востоку
колоссальной страны нужна была электрическая энергия, -- и энергия многих
человеческих судеб слилась в мощную энергию созидания, которую, как
казалось, не смогла бы ослабить и погасить и в тысячу раз более жестокая
природа. Человеку в этом грандиозном строительстве помешали две горы, и он
взрывами рассыпал их в прах, а из их каменного "мяса и костей" проложил
дороги на "материк", по которым легче и дешевле пошло оборудование для ГЭС.
Человек вырыл в вечной мерзлоте гигантский котлован, и люди, краны и машины,
работавшие в котловане, с макушек гор казались беспомощными, бестолково
снующими мурашками. Но только человек, не понимающий стройку, мог так
подумать. И только человек с мурашкиной душой мог бы сказать, что труд этих
строителей не героический.
Но строители невольно надругались над своим геройством: вся стройка
хотела порадовать очередной партийный съезд и страну -- запустить на два
года раньше намеченного срока первую гидротурбину. Из Москвы недоверчиво
звонили: "Запустите ли?" "Запустим!" -- молодцевато отвечала стройка.
Мы видели, как самоотверженно работали люди, решившие подарить партии и
стране победный возглас закрутившей киловатты турбины. Люди неделями не шли
домой, а ночевали в бытовках, ели наспех. Двухсменка стала обычным явлением.
Тогда говорили, и сейчас слышишь, голоса несведущих, что люди на Севере
работали ради "длинного рубля" и только ради него. Однако мы видели другое:
да, нормальному человеку нужны деньги. Но по-настоящему счастлив человек
тогда, когда чувствует высоковольтные энергии своей силы и понимает,
осознает, что может быть вершителем своей судьбы. То, что готовились сделать
за два года, сдали в два месяца. И на начавшемся в столице съезде о
свершившемся факте торжественно доложил начальник стройки.
Мы были счастливы.
Но утром ударил крепкий мороз -- и что-то лопнуло внутри турбины. Нам
тихонечко -- чтобы вся страна и партия не слышали -- сказали, что
поврежденную турбину нужно демонтировать и на весь ремонт уйдет год-полтора.
Мы плакали.
Несомненно, по-разумному турбину нужно было запускать весной-летом.
Зачем же мы об этом вспомнили? Может быть, потому, чтобы сказать -- не
так все просто? Можно, конечно, утверждать, что вот какие мы, советские,
были тогда глупые. Хорошо. А сейчас умнее? Ни одежды не можем сшить, ни дома
возводить: китаец, кореец обувает и одевает нас, финн, турок строит
добротные дома. А мы им за бесценок лес, нефть бесконечными, как века,
эшелонами перегоняем.
Но, согласитесь, можно сказать и по-другому: когда-то умели мы
работать, хотя -- с кем не бывает! -- в молодом задоре перечеркивали свои
достижения, как в истории с турбиной. Но важнее вот что -- была, была
настоящая работа. Вы помните, что страна распрямляла плечи для
созидательного, творческого труда после сталинского ига. Только-только люди
почувствовали вкус этого труда, а им плеснули в лица помоями, и назвали эту
процедуру гласностью. Нахлебались помойной правды и, как пьяные -- хотя
пьяными, собственно, с чего быть?! -- стали каяться перед всем белым светом:
"Вот, смотрите, какие мы плохие, гаденькие, но даем честное слово, что
исправимся". Не поучились у добрых людей, у тех же китайцев или финнов, --
сломя голову кинулись исправляться. И наше нынешнее сломиголовое
усовершенствование можно сравнить с жуткой фантастической операцией:
родителю неожиданно захотелось, чтобы его малолетнее дитя выросло, в
одночасье возмужало. Нетерпеливый родитель дает ребенку задание:
-- Чтобы завтра ты стал взрослым, высоким, умным.
Прошли сутки -- все по-старому: дитя по-прежнему мало и глупо. Родитель
вдруг рассвирепел и стал вытягивать маленькие детские косточки,
приговаривая:
-- Ты станешь большим, паршивец!
Ребенок кричит, истекает кровью, у него лопаются сухожилия, -- жуть.
Если глубоко задуматься, то мы откроем: наши перестроечные,
реформаторские поступки, действия мало чем отличаются от фантастического
поступка обезумевшего родителя. Перестройка, реформы -- родитель, а
общество, государство, мы с вами -- дети, которых столь ужасным способом
хотят сделать какими-то другими, новыми людьми. Какими же нас хотят сделать
за очень короткое время? Мы не знаем! Загадка! Может быть, такими, как
буржуа, обыватель на Западе? Многие честно признаются: "Хотелось бы!"
Но мы понимаем, что западное общество формировалось, варилось в котле
истории сотни лет, и то, что мы видим там сейчас, -- не вчера, не в
мгновение ока родилось, созрело, повзрослело и возмужало.
Так что же мы? А мы, господа, все такие же, советские, как те
благородные, высоко мыслящие строители, которые во имя высоких, прекрасных
идей поломали дорогостоящую турбину. Мы рвемся к благу, счастью, но так
горячо, безрассудно, что -- самоуничтожаемся. Когда же сгинем? Может быть,
завтра?
Или все же поймем, что у России особый, мудростью веков выверенный
путь? Сбились со стези?
Сбились!
Так давайте вместе, но выверенно-осторожно отыщем направление нашей
общей судьбы.
На протяжении многих лет к сельским школам и детским садам относились
примерно так: что должно быть и имеется в городской школе, тому бывать и в
сельской. Так думали в министерствах, управлениях образования страны, так
думали и пониже -- в районо и самих школах. Всеобщее заблуждение,
равносильное гипнозу или, если выразиться покрепче, сумасшествию. Не
обращали внимания на особенные условия жизни школы на селе, которая каждой
своей жилкой крепко переплетена, сращена с укладом жизни, мироощущением
селянина-земледельца, скотовода. Закрывали глаза на то, что педагогический,
учебно-воспитательный процесс не может не зависеть -- если посмотреть дела в
Усть-Ордынском округе -- от особенности проживания в одном селе бурят,
русских и татар, связанных духовно, мировоззренчески, хозяйственно и даже
языково: где-то для всех доминирует в общении бурятский язык, где-то --
русский или татарский. Не брали в расчет того, что всегда, даже в самые
смутные времена, было в российской деревне, -- мощного социального, бытового
догляда мира за личной, семейной и общесельской, общественной, жизнью
односельчан. На селе все, всегда и все видят и слышат и все и всегда друг на
друга влияют. Не учитывалось, что сельская общность людей -- замкнутая, как
говорится, варящаяся в собственном соку. Что люди села связаны так же тесно
с природой, как, к примеру, Земля с Солнцем; эта связь -- своеобразное
духовное супружество с детства и до конца дней человека. Не замечали, что
характерная особенность жизни школьника на селе -- жизнь в производственной
среде. А производственная среда земледельца и скотовода -- природа: поля,
леса, реки, небо, дающее или не дающее дождь или снег; крестьянские дети с
малолетства принимают самое непосредственное и живейшее участие в делах
взрослых. И вместо того, чтобы использовать эту особенность в
образовательных, гуманитарных целях, расширять знания ребенка о сельском
хозяйстве, агрономии, животноводстве, электрификации и механизации, вместо
того, чтобы прилагать преимущества жизни рядом с природой -- или, точнее, в
самой природе, -- для привития ребенку эстетического чутья, развития
эколого-философского мышления, образовательные учреждения давали общие,
малоприменимые в местных условиях знания и умения, развивали ребенка,
основываясь на чуждых для него материале, образах, умозаключениях.
Эстетическое воспитание и обучение -- общее, трудовое -- общее, физическое
-- общее, интеллектуальное -- общее. Все общее, усредненное, без учета
особенностей региона, сельского микрорайона, межнациональных отношений,
мировоззрения селянина.
Когда же сельская школа станет действительно сельской -- поистине
народной и свободной?
* * * * *
Мы знаем одну интересную страну, в которой сложено много стихов, спето
о дружбе народов, в которой чиновничьи и педагогические роботы с высоких
трибун и в классных аудиториях уверяли людей, что все они дружны, что они
одна семья -- семья народов. О какой стране мы говорим -- вы, читатель,
конечно, догадались. Да, да, о ней речь, о нашей с вами боли -- о России.
Язвы разъедают ее тело, а главная -- недружелюбие наций. Вслушаемся в нашу
речь -- в ней вся наша "свинцовая" мерзость. Мы друг другу нередко можем
сказать: "чурка", "жид", "налим", "кацап", "хохол", "азер", "злой, как
татарин", "русская свинья", "чукча" как синоним глупости и тупости,
"чуркистан", "узкоглазый", -- довольно! Так мы дружим. Так сожительствуем в
общем доме -- России. Не до гармонии, не до наслаждения тем, что ценно и
любимо твоим национальным соседом, а нередко ждешь -- тебя, "русскую
свинью", ножиком пощекочут за то, к примеру, что как-то нечаянно или,
напротив, умышленно -- несомненно, находятся среди русских свиньи! --
оказался ты неучтив к "чурке". Да и "чурка" живет в напряжении: "Расколют,
-- наверное, думает, -- и хоп в печку..."
Шутки оставим для лучших времен, до тех времен, когда научимся смеяться
над своими недостатками и по самым высоким меркам ценить достоинства других.
Но когда наступят такие времена? Ждать, ничего не совершая для
ускорения их созревания? Нельзя! Надо искать способы гармоничного разрешения
проблемы. Один из таких способом, нам кажется, -- Тарасинский проект.
Прежде всего следует отметить, что поселок Тараса -- как бы миниатюрная
модель России с ее национальной многослойностью. Основных "слоев" в поселке
три -- буряты, русские, татары. На деле никто никогда ни в поселке, ни в
районе не мучался над вопросом: быть или не быть национальной культуре
русских, бурят или татар? Организовывались какие-то случайные
национально-окрашенные мероприятия, праздники, проходившие раз в год и
заканчивавшиеся или, напротив, начинавшиеся пьянкой. Оторванное от
литературных источников владение родным языком, который от десятилетия к
десятилетию "высыхал", как беспощадно высыхают даже большие реки или озера,
если не подпитываются ручьями, речушками. Родной язык становился
неинтересен, вял, отторгался из жизни, прежде всего, конечно, молодежью.
Национальную одежду с ее особенной, формировавшейся веками философией
орнамента и покроя можно было увидеть только в поселковом музее и весьма
редко на заканчивающих свой земной путь стариках.
Но вот радостный парадокс-надежда, на который мы натолкнулись, исследуя
социокультурную ситуацию в районе и в той же Тарасе: как медведь в глубокой
берлоге, жила и живет -- но спала дремучим сном, только мало-мало
шевелилась! -- тяга к своему национальному жизнетворчеству -- языку, одежде,
танцам, орнаменту, философии, религии, кухне, агротруду. Так и ждешь: спит,
спит медведь, довольствуясь сосанием лапы, да вдруг очнется, рявкнет и --
полезет на волю.
Однако медведь -- спит. "Не умер ли? -- досадуем мы. -- Дышит!"
Так порой и национальная культура: мощная, как медведь, но -- спит,
ждет какого-то часа пик или того, кто ее растолкает.
Мы убеждены, что без усилий по разбуживанию национального самосознания,
без шагов, действий общественности, государственных органов, сельского мира
-- спать нации медведем веки вечные, разлагаться и смердеть. Кто знает,
может и не сработать инстинкт самосохранения. Надо будить! Звонить в
колокола общественного мнения, стучать в трещотки межпартийной борьбы -- не
померли бы "медведи" в своем сонном и нередко пьяном оцепенении.
Итак, очевидное и радостное -- тяга к возрождению своей национальной
культуры, языка живет. В Тарасе мы даже большее увидели: русские неплохо
владеют бурятским или татарским языком; всем селом отмечают национальные
праздники. С учетом этих "тяг", предрасположенностей и была разработана
программа по развитию национальных культур бурят, русских, татар и очерчены
методы гармонизации их сосуществования.
Пройдемся по программе с анализом конкретных шагов. Главное -- был
создан на базе Тарасинского методического куста, формально и малоэффективно
объединявшего среднюю и три начальных школы, Тарасинский образовательный
комплекс с развитием национальных культур -- такое у этого нового
управленческого, организационно-педагогического, научно-методического,
финансово-хозяйственного и просветительского организма официальное название.
Также в него вошел детский сад. То есть если раньше начальные школы и
детский сад развивались порознь, а чаще всего вообще не развивались,
выпуская в среднюю школу слабо подготовленных детей, то теперь все
объединены в одну крепкую упряжь учебно-воспитательного плана, в один
финансово-хозяйственный механизм -- все проблемы любого учреждения комплекса
решаются таким своеобразным педагогическим миром, исполняет решения которого
директор комплекса. Под педагогическим контролем находится вся система
подготовки детей от детского сада и до выхода из средней школы.
Комплексность и непрерывность образования пропитали, охватили собою все:
изучение конкретных предметов, вхождение и углубление детей в мир
национальных ценностей, освоение языков -- как своего родного, так и
народа-соседа, освоение трудовых навыков скотовода и землепашца. И все это
от детского сада и выше, выше.
Мы опасались: будут ли охотно изучать русские и татарские дети
бурятский язык? Со взрослыми, к слову, несколько иная картина: их быт и
тесные трудовые контакты порой подталкивали осваивать бурятский. Нам теперь
совестно за свои опасения. Дети с еще незамутненными и не отравленными в
условиях глубинного села душами деловито, с крестьянской основательностью
своих родителей и старанием принялись за нелегкое дело освоения языка
коренного народа -- народа-соседа, народа-брата. И опять напомним: с
детского сада и выше, выше -- да, верим, потом они пойдут по жизни со своим
благодатным разноязычием. Татарский язык, кстати, изучается факультативно,
но к нему не ослабленное внимание, не второстепенный он в языковой системе
Тарасинского комплекса. Просто желающих изучать его пока мало.
Предпочтительнее -- бурятский и русский.
Пронизаны духом и материей национальной культуры русских, бурят и татар
учебные планы общеобразовательных предметов. Например, физкультура:
преподаются национальные виды борьбы, осваивается стрельба из лука; дети
состязаются на лошадях. В географию органично вплелись сведения по
краеведению -- климат, рельеф, почвы не только далекой Африки, но и знакомой
с детства -- однако, как выясняют ученики, не очень-то знакомой и
удивительно интересной -- родной земли. В историю влились сведения
историко-краеведческого характера -- о проживающих на Усть-Ордынской земле
народах: выясняют, волею каких исторических ветров они сошлись и теперь
сожительствуют. Предметы биологического цикла расширились -- не бесполезно
ученикам узнать о животном и растительном мире округа, района и окрестностей
своего села. В домоводство пришли темы по национальным кухням. На трудах
мальчики пробуют вырезать узоры из дерева, обрабатывать кожу. На уроках
литературы изучаются забытые нами бурятские и татарские поэты и писатели.
Но урока, разумеется, мало, чтобы культура, язык своего народа стали
кровью и нервами души подрастающего поколения. Семья должна лелеять хрупкое
семя, зароненное школой, ухаживать за неловко и неуверенно выбившимися
росточками. Но в семьях -- во многих семьях -- скверно обстоит дело не
только с родным языком, но и с национально-окрашенным бытом, образами,
традициями. Чудом сохранились какие-то крупинки. Мы видели: хочет, очень
хочет родитель, чтобы "мое", "родное", "национальное", наконец-то, расцвело,
обласкало душу. Как быть? Нашлись в Тарасинском комплексе люди, которые
яснее понимали и вернее знали культуру своего народа. Благодаря им родились
клубные объединения для сельчан и детей: "Уряал" -- бурятский центр, "Рэхим"
-- татарский", "Светелочка" -- русский. Дети вместе со взрослыми копаются в
"пыли веков" -- составляют родословные. Утеряны некоторые ниточки, темно и
беззвучно для современников прошлое многих родов: мало кого на протяжении
последних пятидесяти -- семидесяти лет интересовали предки, их мысли,
свершения, заботы, опыт. Но древние греки говорили: начало -- половина дела.
Тарасинские школьники и взрослые шагнули к мудрости предков, и какую и чего
"половину" они уже получили? Наверное, как разумнее, толковее строить свою
личную и сельского мира жизнь. Забота о памяти, нам представляется, -- не
только совершенствование настоящего, но и забота о будущем. Детей
воспитывает прошлое -- будем верить, что для более счастливого, чем у нас,
будущего.
К слову, начато составление летописей всех родов Тарасы. Пустот,
неизвестного, таинственного, непонятного -- завалы. "Разгребем", -- говорят
немногословные тарасинцы.
В национальных клубах дети изучают обряды своего кровного народа,
бытовые мелочи, которые хотя и пришли из старины, но не бесполезны сейчас,
например, навыки по выделке кож, хранению продуктов питания, приготовлению
настоев целебных трав, кройке, шитью, по способам верховой езды на лошадях,
по традициям народной кухни, игре на полузабытых музыкальных инструментах.
Например, дети осваивают шитье подушек из телячьих шкур и узнают, что
разумнее всего набивать их шерстью диких коз -- не скатывается. Корпят над
узорами -- зашифрованной мудростью народа.
Все, что дети узнали, освоили на уроках и в клубах, порой выливается в
яркие традиционные национальные праздники. Но отмечают не за высоким
забором, не узконационально, а всем селом, всем многоцветным миром Тарасы. В
этом году широко отпраздновали масленицу.
Но никакой, думается, праздник не сроднит народы, если дружбой, духом
мирного сожительства и терпимости не будут пропитаны будни с совместным
трудом и устремлениями. В головной школе образовано пять центров --
трудового воспитания, спортивно-массовой работы, туристско-краеведческий,
трудновоспитуемых под названием "Искорка" и центр ремесел, прикладных
искусств. Через центры подрастающее поколение и взрослые всех
национальностей объединяются в общем труде: на полях местного акционерного
общества, на свиноферме, в ремонте школ и детского сада, в заботах о
трудновоспитуемых детях, нерадивых родителях, в подготовке праздников, в
походах, -- наверное, не надо перечислять: все это обычные, школьные,
сельские будни, в которых болит голова, но в которых нередки и всплески
радости -- одного человека или всех.
Нынче весной мы съездили в гости к тарасинцам и порадовались: комплекс
живет, ровно дышит и, как младенец, требует много пищи для своего роста.
Местная администрация плохо подпитывает его финансами; не лишними могли бы
оказаться видеомагнитофон, телевизор, стройматериалы для ремонта
малокомплектной школы, автомобиль, который помог бы инспекторской и
методической службам комплекса почаще бывать в отдаленных школах. Но нам
представляется, когда-нибудь, наконец-то, заживет Россия -- глядишь, и дела
в Тарасе и во всем народном образовании страны поправятся. Другое крепко
обеспокоило нас: власти Усть-Ордынского Бурятского автономного округа
равнодушны к Тарасинскому проекту. Была презентация комплекса -- ни