Попов Валерий. Плясать до смерти

   – Какое золото партии? – терялся Ухов. В царившей политической неразберихе всё могло быть.
   – Ну не партии… Империи! Его пытаются увезти. Есть у тебя чекисты?
   – Был один. – Ухов, надо признать, плохо соображал там, где требовалось хоть малейшее умственное напряжение. – Но уехал.
   – Зачем?
   Ухов беспомощно озирался.
   – Вызвали на другой фильм! – говорила Ядвига, красавица помощница, строго следившая за тем, чтобы Ухов не перенапрягался.
   – Что значит – был? Привезти! О чем тогда будет картина? – капризничал я.
   – Ну… – тянул Ухов.
   – Не ну, а да! – Времени у меня было в обрез. Жаркое южное солнце поднималось – и самое было время идти на пляж. – Нужна сцена в порту!
   – Где? – изумлялся разнеженный Ухов.
   – Где! В порту! Слыхал про такое? Чтобы были краны – ясное дело, не современные, всяческие лебедки, крюки. Промасленные, мускулистые рабочие. Тут же чекист – пришел с ними посоветоваться, прильнуть, так сказать, к истокам. Тут же даются задания детям-революционерам.
   – Ну… – с отвращением соглашался Ухов. – Слова-то будут?
   – Пусть говорят что-нибудь! – Я махал рукой уже на ходу. – Потом сочиню, запишем. Пока!
   Настя радостно залезала на мощный загривок Кузи, действительно мощный – бывший чемпион общества «Буревестник» стилем баттерфляй! Мчались под гору.
   – Но, лошадка! – Счастливая, она «рулила» его ушами, дергая то одно, то другое.

* * *

   – Плыви… Давай! Давай! – Он придерживал ее за живот, но она, чуть хлебнув едкой морской воды, испуганно вставала на ножки, отрывисто дышала, тараща глаза.
   – Ладно! – говорил Кузя. – Теперь физкультура!
   Они маршировали по набережной, выкрикивая:
   – Пионеры ю-ные! Головы чу-гунные! Уши о-ловянные! Черти окаянные!
   Настька смеялась.
   Тимофей (полное имя Тима – в моде у новой аристократии были простонародные имена) видел смысл жизни в другом, и в этом, надо отметить, несмотря на младенчество, был целеустремлен. В аккуратной белой панамке, за руку с мамой (так он звал Аллу) он спускался на пляж, степенно складывал на топчане одежду, после чего начинал свой «обход». Подходил к блаженно раскинувшемуся на топчане человеку и, не отрываясь, смотрел:
   – Тебе чего, мальчик? – наконец кряхтел тот, приподнимая лицо.
   – А почему вы лежите тут? – неприязненно спрашивал Тима.
   – А тебе-то что? – спрашивал отдыхающий, ошеломленный столь настырным напором.
   – А это наш топчан! Вчера мы на нем лежали!
   И, еще минут пять побуравив ненавидящим взглядом клиента, топал ножками дальше.
   – А чего это вы кушаете? Дайте мне! – требовательно протягивал ладошку у следующего топчана.
   – Обходит владенья свои!.. – ворчал Кузя.

* * *

   Однажды прямо напротив бухты остановился белоснежный корабль. Я-то знал его по томным кадрам, снятым Уховым в прошлом сезоне, но Настька была потрясена.
   Кузя как раз учил Настю плавать, поддерживая за живот. Но тут она вдруг забыла плыть и встала на ножки.
   – Ой! Какой корабль! Папа! Он чей?
   – Наш, Настенька! – небрежно произнес я.
   – Скажи, – накинулся я на Ухова, утомленного съемками очередных своих поклонниц (это в детском-то фильме!), – вы золото партии… то есть, тьфу, империи – намерены похищать?
   – Нет. А надо? – изумился он.
   – Тогда о чем фильм?
   Об этом он, похоже, не думал. Поправившийся за время съемок килограммов на десять, лишь жалобно стонал.
   – Тиран! Ты какой-то тиран! Что ты хочешь?
   – Я – ничего. Но другие могут поинтересоваться – о чем фильм?
   – Так о чем? – мямлил запуганный Ухов.
   – О похищении золота! Только вот на чем?
   – Может быть, на… – Ухов виновато глянул на кремовую «Волгу», терпеливо ждущую его в тени магнолий.
   – Нет! – отрубил я. – Только на этом! – И указал на корабль.
   – Это, я думаю, дешевле будет, чем на берегу! – Худик робко посмотрел на раздобревшего Ухова.
   – Ну да, там кабаков меньше, – сказал я.

* * *

   Золотая рябь от воды бежала по борту судна. Сундучок с золотом империи толчками поднимался из шлюпки на палубу. Чтобы с ним обращались бережно и не уронили в воду, Ухов уведомил киногруппу, что там находится общая зарплата. Поэтому сундук вознесся без срывов, и на мачтах захлопали поднятые паруса. Корабль сдвинулся и пошел вдоль холмистого берега. На горизонте белели вершины гор. Приятный ветерок овевал лица.
   – Ну? Ты довольна, Настя?
   Она, щурясь на солнце, кивнула.
   – Вот, Настька, запомни, как ты плыла тут с отцом.

* * *

   Вечером мы устроили бал на палубе. Среди киногруппы нашлось немало музыкантов, за многие экспедиции они уже изрядно спелись и спились, и веселье бурлило. Мы с Кузей тоже не подкачали – за время нашей дружбы чем только не увлекались, даже халтурили на эстраде – в основном текстами, и сейчас спели (и сплясали) одно из наших произведений:

 
Босанова, босанова!
Мы танцуем босоного,
Мы танцуем босоного
На коммерческой основе!
 

   Плясали все! Стройные загорелые тела, быстрые движения! И вдруг я заметил, что в сторонке, одна, старательно пыхтя, пытается плясать Настька! И сердце сжалось.

* * *

   Забыли, правда, чекиста! О руководящей роли партии и ее вооруженного отряда стали забывать. Чекист должен был проникнуть на яхту под видом графа, потом захватить власть на судне и привести его в красную Керчь, но вместо этого он напился и угодил в вытрезвитель, а оттуда за буйное поведение – на пятнадцать суток. Поэтому настроение на борту было легкомысленное и даже праздничное: какая ж работа без главного персонажа – даже без двух? В кино постоянно случается что-то приятное. Поэтому оно и привлекает множество людей.
   – Что делаем? – Ухов волновался. Еще одна растрата была ему ни к чему.
   Я предложил выход: чекист появляется в кадре лишь спиной, и еще одну треть фильма мы маемся – чья же это спина?
   – Так чья же это будет спина? – не понял Ухов.
   – Вот его! – Я указал на Кузю. Кузя зарделся.
   – А можно я буду сниматься под фамилией Гильдебранд? – шепнул он.
   – Можно! – щедро разрешил я. Вряд ли он, бедолага, попадет в титры!
   Наконец-то примесь Гильдебрандов в его крови (по матери) будет увековечена! Давно он уже мечтал о чем-то подобном, и вот мечта сбылась. Как всегда, недовольна была лишь Алка (или делала вид): вдруг мало заплатят? И это в тот миг, когда мы абсолютно бесплатно летели над лазурной водой!
   Естественно, я вписал роль и для маленькой девочки, постоянно срывающей замыслы злодеев своей непосредственностью, которая Насте давалась довольно легко. В белом старинном платье и в шляпе с бантом, с собачкой на поводке (пудель нашей гримерши), она постоянно появлялась там, где не надо, срывая замыслы врагов. Настьке с ее характером, в общем-то, упрямым и вредным, роль пришлась по душе: хихикала, потирала ладошки. Роль мальчика-злодея, передающего записки нехороших людей, отдал Тимке. Тщедушный альбинос (по сценарию – Альберт), упоенный злодейской ролью, несся со спецзаданием – и тут на пути его встала Настя (по сценарию – Липа). Обстановка, прямо сказать, накалилась. Ванты гудели. Настя с собачкой возникла перед юным злодеем. Она кокетничала, как взрослая, крутя перед собой пестрый зонтик из рисовой соломки. Песик, принадлежавший гримерше, вжился в роль и рычал на классового врага (хотя все они были из правящего класса, но – по разные стороны баррикад). Тимка, и так весь бледный, окончательно побелел. Дело в том, что в группе неуклюжую нашу Настю любили, болтали с ней. А Тимку с его вымогательской политикой все не любили, и он такое отношение к себе чувствовал. И тут, окончательно распсиховавшись, схватил песика в охапку, выдернул из руки оторопевшей Насти «уздечку» и швырнул песика за борт. Настя в тот же миг пролезла под леером и прыгнула вниз. В полете она напоминала матрешку на чайнике.
   Тут же все мы оказались в воде. Поймали Настьку, а потом и песика, который пытался от нас уплыть.
   Тим стоял бледный, не пытался убежать и не хотел извиняться. За ним, положив руки ему на плечи, стояла такая же бледная Алла. Их поза была понятна (хоть и не бесспорна) – на этом судне обижают именно их!
   Настя, та даже не расстроилась, наоборот, заважничала – сколько людей суетятся вокруг нее!
   – Аллушка, будь так добра, принеси полотенце! – небрежно попросила она, выбрав именно ее. Алла обомлел-ла от такой наглости! Пусть ее сын, даже и приемный, чуть не утопил девочку… но требовать за это принести полотенце!
   Кузя, пытаясь как-то смягчить всё, забормотал:
   – Ты, Настя, извини, что так вышло, растерялся, сразу не прыгнул!
   – Ну что ты! – проговорила Настя. – Я же люблю тебя, дурачок! – И маленькой пятерней взъерошила буйные Кузины кудри. Кузя захохотал. Алла позеленел-ла!

* * *

   После нашего путешествия мы сильно привязались к Насте, а она – к нам, к нашей жизни, и расставаться надолго было уже нельзя.
   Вернувшись, мы закинули дочку в Петергоф и умчались по делам, но скоро по тревоге пришлось вернуться. Все сидели, надувшись, глядя в разные стороны. Разбили мы их дружную семью! Первой заговорила бабка (как самая умная):
   – Кого вы нам привезли?? Там ее подменили! Это не наша внучка! Эта какая-то дикая – совершенно не умеет себя вести! – Сквозь толщу очков глаза ее казались абсолютно непроницаемыми: что у нее на уме – и есть ли он?
   – На улицу стала таскаться! – как о величайшем грехе, сообщил тесть.
   – Воровать стала! – сообщила теща.
   – Что ты такое говоришь, Катя?! – воскликнул дед. – Какое воровать! Просто взяла!
   Постепенно прояснилось. Вернувшись со счастливого юга, Настя страдала: где прежняя слава, всеобщая любовь? Опять ее здесь не замечали – даже в этом дворе. Решившись, взяла из шкафа коробку конфет и стала угощать девчонок, прежде ее не замечавших. Представляю! С ее стеснительной улыбочкой-трещинкой, плотная, неуклюжая, трогательно полагая – сколько она раздаст конфет, столько и доброты получит в ответ. Те, хихикая, конфеты сожрали и тут же «отблагодарили» ее: якобы добродушно угостили в ответ эскимо, фактически уже обглоданной палочкой, и, когда она доверчиво взяла ее в зубки, стукнули по палке и раскололи по диагонали передний зубик! Настя заплакала, а они с хихиканьем разбежались, оставив ее одну. Она нашла в пыли осколок зубика и, держа его в пальцах, плача, пришла домой.
   Да, тут не кино! Грустна жизнь нашей любимой дочки. За какие наши грехи она страдает?
   – Покажи! – попросила Нонна.
   Настя долго стеснялась, а потом, когда ее «достали», злобно оскалилась: вот вам! Да-а. Передний, самый видный зуб расколот по диагонали. И главное – угораздило сейчас, в эпоху перемен, когда словно забыли все, как что делалось. Как мы теперь вставим зуб?
   – Усидчивость надо вырабатывать, послушание! – Дед с громким шорохом отложил газету. – А вы… анархию развели.
   – Не наша это девочка! Подменили ее! – решительно повторила теща.
   – Слушай, мама! Может, тебе подлечиться снова, а? – закричала Нонна.
   – Это вам надо подлечиться, прежде чем девочку брать! – прохрипел тесть.
   – Если вам девочка не нравится, мы ее заберем! Собирайся, Настя! – рявкнула Нонна.
   Если Настя будет жить с нами – все силы будут уходить на нее… Прощайте, мои труды?
   – Ладно. Спокойно! – примирительно сказал я.
   – Ладно, Настька! Не грусти! – весело произнесла Нонна. – Держи хвост пистолетом. А через дырочку эту… плеваться удобно! Во – смотри!
   Дырочек у нее было достаточно – лихо совершила плевок!
   – Чему вы учите бедную девочку! – возмутился дед.
   …Видно, всю жизнь так и просидит Настенька у бабки под подолом и будет такая же, как она.
   А мы? Поманили – и бросили?!
   Надо решаться! Я резко встал.
   – Мы уезжаем!
   – Валерий, вы что? – изумилась теща.
   – Куда это, интересно? – оторвался от прессы тесть.
   – Домой!
   – Ой, и не погостили совсем! – всплеснула руками теща, но большого огорчения я не заметил.
   – Нет, вы не поняли! – проговорил я…
   Рано обрадовалась!
   – Мы едем вместе!
   – Кто это – мы? – проскрипел дед.
   – Ну – мы! Я, Настя и Нонна. В наш дом!
   – А это что вам? – обиделся тесть. – Здесь вамне дом?
   – Нет. Спасибо, но Настя ни разу еще не была в нашем доме. Должна же она увидеть его!
   – Ой, Венчик, как я рада! – вскричала Нонна.
   – …Ну ладно, съездите. Только аккуратно! – проворчал дед. – И скоро возвращайтесь. Нечего ей там делать!

* * *

   Каждые выходные мы стали забирать Настю из Петергофа и привозить в Купчино. Почему в выходные – потому что Нонна стала работать, правда, не по специальности. В ее суровое НИИ на Суворовском ездить с нашего болота было далеко, да и незачем, научная карьера явно не была ее призванием. Она устроилась в регистратуру, в поликлинику, и была довольна, и ею там были довольны. Да и ходить было недалеко – через дом. Кроме того, там каждую неделю давали продуктовые наборы, что в те времена было важно.
   Волнуясь, мы ехали с Настей от станции на троллейбусе. Понравятся ли ей наши пустыри? Мы как-то уже привыкли, но, когда смотришь ее глазами и как бы в первый раз, – волнуешься особенно.
   Огромная прямоугольная глыба, закрывающая закат.
   – Вот. Настенька, это наш дом!
   Она то ли от восхищения, то ли от изумления открыла рот: никогда еще не видела таких громадин.
   – А это ваша дверь?
   – Ну, Настька, ты даешь! Это ж лифт!
   Двери разъехались. Настя настороженно посмотрела на нас снизу вверх. Испугалась?
   Мы переглянулись: да, засиделась наша дочка у деда с бабкой!
   – А это, Настя, твоя квартира!
   Она ходила по комнатам слегка растерянно, открывала стеклянные двери, нажимая ладошками на стекло. Пространство было большое – и непривычное, как бы еще не ее. Комнаты казались пустыми – старую рухлядь мы сюда не притащили, а новую тогда было не купить. Мы с Нонной спали на матрасе на полу, и это казалось даже оригинально. До поры. Но теперь, видимо, надо что-то «доставать»? Горячность моя стала остывать: погорячились, а сделаем ли, как надо?
   И за окнами было пусто, до самого горизонта. Чем наполнить жизнь? Если б мы остались в центре, повели бы Настю по старинным улочкам, мимо знаменитых домов. А тут… улица Белы Куна! Кого это? Там бы я повел ее в Таврический сад, где сам провел счастливое детство. Красивые деревья, холмы.
   Что мы покажем ей здесь? Пошептавшись, придумали позвать Кузю с Алкой, а те, может, и Тима прихватят? Они точно Настю интересуют. Но что еще сделать для нее здесь?

* * *

   – Да, далековато к вам добираться! – надменно произнесла Алла.
   А простодушному Кузе понравилось. Видно, надоел ему громоздкий антиквариат и шедевры на всех стенах. А тут!..
   – Пейзаж дикий вообще! – восхищенно вскричал он. – И квартира отличная! Пусто! Ничего нет!
   Настька захихикала. Спасибо Кузе, глядишь, и ей понравится наш суровый край и наша квартира.
   На другой день были уже в затруднении. Что делать? К школьной программе приступать еще вроде рано… Четыре года всего. Отыскал свои детские книжки: «Наша древняя столица» Кончаловской, потом и любимую свою, с торчащими из переплета белыми нитками, с волнующим ароматом затхлости, «Ребята и зверята» Перовской – как дети живут на лесном кордоне, и отец-лесничий им всё время привозит разных зверушек, которые потом вырастают у них на глазах в красивых зверей! Увлекся снова и сам, и Насте понравилось.
   – А у нас будут зверушки? – спросила она.
   Сейчас у нее возраст, когда разочарование – пагубно.
   – Конечно, Настька! Но только не слон.
   – И не жираф! – Нонна показала на низкий потолок.
   – И не вошки! – Настя, хихикнув, ткнула в свою коротко остриженную башку.
   Эге! Да, кажись, у них с бабкой такое было?! Ну, не будем портить веселье.
   – В следующий выходной поедем за зверушками! – пообещал я.
   Вот и вышло приятно! А мы боялись.
   Воскресный день, однако, проходил. Не очень поздно надо везти Настю к бабке. Уже ничего нового не затевали, только поглядывали на часы: три часа всего осталось!! А потом – утомительная дорога в скучный Петергоф, к сумасшедшей бабке.
   – Ну что? – бодро воскликнула Нонна. – Может, телевизор посмотрим? Мультики сейчас! А?!
   – Нет, – серьезно ответила Настя. – Когда телевизор смотришь – очень быстро время идет.
   И вздохнула. Умница! Телевизор мы не включили, но время всё равно быстро шло. И каждый следующий час всё быстрей. И вот я уже вез Настю к бабке. Ехали молча.
   Настя грустно смотрела в окно на тусклые улицы. Душа моя трепетала. Чтобы хоть как-то развеселить Настю, сложил пополам тонкие наши билетики, вставил в губы, открывал-закрывал.
   – О! Как клювик! – оживилась Настя. Соображает! Ожил и я. Всё сделаю, чтобы она была счастлива!

* * *

   Бабка сразу схватила Настю на ручки, засюсюкала. Тут, по-моему, слюнявое детство как-то затянулось, но спорить с ними бесполезно. Да и Насте, похоже, это нравится – заулыбалась, разрумянилась. После всех испытаний (там мы пытались ее всё же чему-то учить) здесь ей было спокойнее.
   – Исхудала-то как! Прямо пушок! – причитала бабка. Вбивает клинья! Правда, через час, после легкого ужина, повеселела и, подкидывая Настю на могучем колене, ликовала:
   – Бутуз ты мой, бутуз! Золотая ты моя!
   – Нет! Я пушок! – капризничала Настя, но при этом явно была довольна, хотя, стесняясь, поглядывала на меня.

* * *

   Зато долгожданное появление моего отца у нас дома имело явно позитивный характер! Выбрал наконец время, чтобы увидеть внучку! Настя слегка косолапо вышла навстречу ему, стеснительно улыбаясь.
   – Да-а! – Батя всё сразу разглядел и вдруг даже как-то смутился. Потом бодро произнес: – В нашу породу!
   – Характер бойцовский, отцовский! – припечатал я. Внес свой «словесный» вклад.
   Настя продолжала смущаться, но результат «смотрин» (которых, чувствуется, очень боялась) ее успокоил.
   – Ну – чем занимаешься? Во что играешь?
   – Книжки читаем! – зарделась Настя. – Писать учимся.
   – А из конкретных дел?
   Четыре года его не было, и тут – сразу подай ему всё!
   Настя предъявила черепашку, купленную нами на Калининском рынке. Та, по случаю высокого визита, выставила головку. Батя пришел в восторг (на мой взгляд, несколько преувеличенный).
   – Молодец, Настя! Ученым надо быть! – восторженно запел он постоянную свою (с детства помню ее) песню. – Вот Дарвин – как начинал? Ребенком, еще ходить не умел, лазил в зарослях, собирал жуков, набрал полные руки и видит вдруг: ползет совсем незнакомый жук – большой, страшный, а в руки его уже не взять, не вмещается! Так что сделал юный Чарльз? – Откинув голову, он весело и задорно глядел на нас. – Схватил этого жука ртом и держал во рту, пока до дому не добежал! Вот что значит – гений! Главное – страсть!
   Видимо, я от него взял накал своей жизни. Мне тоже неинтересно без «жука во рту»! Представляю, если бы про это услышала петергофская бабка! Или – дед! Недоуменно поднял бы бровь. «Жук? Во рту?» Но здесь – другой уровень «преподавания».
   Я смотрел на Настю… Низенькая для своего возраста. Тельце ровное, без талии, как столбик. Голова большая, круглая, как колобок с румяными щечками. Глазки – изюминки. Неуверенная улыбка, как трещинка. Колобок на пеньке. Всё у нее будет хорошо!.. Если увлечется каким-то делом.
   Отец тем временем в упоении вещал:
   – Держись, Настя, природы, и она не подведет. Это – великая сила! Посвяти ей себя – и жизнь твоя наполнится смыслом! А там уж появятся, – небрежно махнул могучей лапой, – и деньги… – надолго задумался: что там еще? – Ну любовь, – уже вскользь, как дело десятое. Действительно, о любви вовсе не заботился, ставил в конец… Однако на селекционной станции его обожали: главный мотор! – Помню, как с твоей матерью, – глянул на меня, – в Казани встретились, именно на полях!
   За что я им безгранично благодарен! Результат, по-моему, ничего! Еще и сестра у меня есть – та вообще образец!