Портер Кэтрин. Тщета земная

   - А где мои сто долларов? - озабоченно спросила Мария.
   - Положим их на текущий счет в банке, - сказал отец. - И твои тоже, Миранда. Будет вам запас на крайний случай.
   - Только не надо на них покупать мне чулки, - сказала Миранда, ее давно не отпускала досада от того, как бабушка распорядилась деньгами, подаренными Миранде на рождество. - У меня уже столько чулок, за целый год не сносить.
   - Мне хочется купить скаковую лошадь, - сказала Мария, - но ведь этого не хватит. - Она приуныла, не так уж велико это богатство. Сказала капризно: - Что особенного можно купить на сто долларов?
   - Ровно ничего, - сказал отец. - Сто долларов просто деньги, которые кладут на текущий счет.
   И Марии с Мирандой стало нелюбопытно. Ну, было дело, выиграли они по сто долларов на скачках. Это уже далекое прошлое. Они принялись болтать о другом.
   Послушница выглянула из-за решетки и, потянув длинный шнур, отворила им дверь; Мария с Мирандой молча вступили в хорошо знакомый мир натертых до блеска голых полов и здоровой пресной пищи, умыванья холодной водой и обязательных молитв в назначенные часы; в мир бедности, целомудрия и смирения, раннего укладыванья в постель и раннего вставания, строгих мелочных правил и мелких сплетен. На лицах девочек выразилась покорность судьбе они подставили отцу щеки для поцелуя.
   - Будьте умницами, - сказал он странно серьезно, почти беспомощно, как всегда, когда он с ними прощался. - Да смотрите пишите своему папочке славные длинные письма.
   Он быстро, крепко обнял их - одну, потом другую. И ушел, и послушница затворила за ним дверь.
   Мария и Миранда поднялись в спальню? надо вымыть перед ужином лицо и руки и пригладить волосы. Миранда порядком проголодалась.
   - Мы так ничего и не ели, - проворчала она. - Хоть бы шоколадку с орехами погрызть. Бессовестные. Хоть бы дали по двадцать пять центов, купить чего-нибудь.
   - Ни крошки, - подтвердила Мария. - Даже десяти центов не дали.
   Она налила в таз холодной воды и закатала рукава. Вошла еще девочка, примерно ее ровесница, и направилась к умывальнику возле другой кровати.
   - Где вы были? - спросила она сестер. - Весело провели время?
   - Ездили с отцом на скачки, - ответила Мария, намыливая руки.
   - Лошадь нашего дяди пришла первой, - сказала Миранда.
   - Да ну, - неопределенно отозвалась та девочка. - Наверно, это было замечательно.
   Мария взглянула на сестру, Миранда тоже закатывала рукава. Она старалась почувствовать себя мученицей, но ничего не получилось.
   - Заточены еще на неделю, - сказала она, и глаза ее весело блеснули над краем полотенца.
   Часть III. 1912
   Миранда шла за проводником по душному коридору спального вагона, где почти все полки были опущены и пыльные зеленые занавески аккуратно пристегнуты, к месту в дальнем конце.
   _ Постель, она постланная, мисс, разом уснете, - сказал негр-проводник.
   - А я еще хочу так посидеть, - возразила Миранда. Соседка по купе, старая и очень тощая, с откровенным неодобрением уставилась на нее злющими черными глазами. Из-под верхней губы у этой старой дамы торчали два огромных зуба, а подбородок отсутствовал, однако характер был явно волевой. Она сидела, укрываясь за своими чемоданами и прочим багажом как за баррикадами, и злобно глянула на проводника, когда он сдвинул что-то из ее вещей, освобождая место для новой пассажирки. Миранда села.
   - Вы разрешите? - машинально сказала она.
   - Как не разрешить! - сказала старуха (хотя от нее исходила какая-то ершистая, суматошная живость, она выглядела именно старухой. При каждом ее движении нижние юбки из жесткой тафты скрипели, как несмазанные петли). Разрешаю, сделайте одолжение, слезьте с моей шляпы!
   Миранда в испуге вскочила и подала старой даме помятое черное сооружение, сплетенное из конского волоса и искалеченных белых маков.
   - Извините ради бога, - заикалась она; ее с детства приучили относиться к свирепым старым дамам почтительно, а эта, похоже, способна тут же, сию минуту ее отшлепать. - Я и думать не думала, что это ваша шляпа.
   - А вы думали, чья еще она может быть? - осведомилась старуха, оскалив зубы, и завертела шляпу на пальце стараясь ее расправить.
   - Я вообще не поняла, что это шляпа, - сказала Миранда; она еле сдерживалась, вот-вот расхохочется.
   - Ax, вы не поняли, что это шляпа? Где ваши глаза деточка? - И в доказательство, что сие за предмет и для чего предназначен, старуха лихо, набекрень, напялила его на голову, однако на шляпу это все равно било не очень-то похоже. - Ну, теперь видите?
   - Да, конечно, - промолвила Миранда кротко: может быть, кротость обезоружит соседку.
   И осмелилась снова сесть, осторожно оглядев сперва оставленный ей уголок дивана.
   - Ну-ну, - сказала старуха, - позовем проводника, пускай расчистит тут немного места.
   И тощим острым пальцем ткнула в кнопку звонка. Последовала торопливая перетасовка багажа, причем обе пассажирки стояли в коридоре и старуха отдавала негру самые нелепые распоряжения, а он, с философским терпением их выслушивая, расставлял ее вещи так, как считал нужным. Потом обе снова уселись и старая дама спросила властно и снисходительно:
   - Так как же вас зовут, деточка?
   Услышав ответ, она прищурилась, достала очки, привычно насадила их на свой огромный нос и стала пристально разглядывать попутчицу.
   - Будь я прежде в очках, я бы сразу поняла, - сказала она на удивленье изменившимся тоном. - Я твоя родственница Ева Паррингтон. Дочь Молли Паррингтон, помнишь ее? Я тебя знала маленькой. Ты была очень бойкая девчурка, - прибавила она словно бы в утешение Миранде, и очень своевольная. Когда я в последний раз про тебя слышала, ты собиралась стать циркачкой и ходить по проволоке. Сразу и на скрипке играть, и ходить по проволоке.
   - Наверно, я видела какое-нибудь такое представление, - сказала Миранда. - Сама я не могла это изобрести. Теперь я хотела бы стать авиатором!
   Кузина Ева поглощена была другими мыслями.
   - Я ездила на балы с твоим отцом и во время каникул бывала на больших приемах в доме твоей бабушки задолго до твоего рождения, - сказала она. Да, что и говорить, давно это было.
   В памяти Миранды разом встрепенулось многое. Тетя Эми грозилась остаться старой девой вроде Евы. Ох, Ева, беда с ней, у нее нет подбородка. Ева уже ни на что не надеется, пошла в учительницы, преподает латынь в женской семинарии. Спаси господи Еву, она теперь ратует за право голоса для женщин. Вот что мило в дочери-уродине - она не способна сделать меня бабушкой... "Мало толку для вас вышло от всех этих балов и приемов, дорогая кузина Ева", - подумалось Миранде.
   - Мало толку для меня вышло от всех этих балов да приемов, - сказала кузина Ева, будто прочитав мысли Миранды, и у той на мгновенье даже голова закружилась от страха: неужели она думала вслух? - По крайней мере, цели они не достигли, замуж я так и не вышла. Но все равно мне там бывало весело. Хоть я и не была красавицей, а удовольствие получала. Так, значит, ты дочка Гарри, а я сразу начала с тобой ссориться. Ведь ты меня помнишь, правда?
   - Помню, - сказала Миранда и подумала: хоть кузина Ева уже десять лет назад была старой девой, сейчас ей не может быть больше пятидесяти, а на вид она уж до того увядшая, усталая, какая-то изголодавшаяся, щеки ввалились, какая-то уж до того старая... Миранда посмотрела на Еву через бездну, что отделяла кузину от ее, Мирандиной, юности, и сжалась от леденящего предчувствия: неужели и я когда-нибудь стану такая? А вслух сказала: Помню, вы читали мне по-латыни и говорили не думать о смысле, просто усвоить, как это звучит, и потом будет легче учиться.
   - Да, так я и говорила, - обрадовалась кузина Ева. - Так я и говорила. А ты случайно не помнишь, когда-то у меня было красивое бархатное платье сапфирового цвета, с треном?
   - Нет, платья такого не помню, - сказала Миранда.
   - Это было старое платье моей матери, только перешитое на меня, и совсем оно мне не шло, но это одно-единственное хорошее платье за всю мою жизнь, и я его помню как будто это было вчера. Синее никогда не было мне к лицу.
   Она вздохнула с горьким смешком. Смешок был мимолетный, а горечь явно постоянное состояние ее духа.
   Миранда попыталась выразить сочувственное понимание.
   - Я знаю, - сказала она. - Для меня перешивали платья Марии, на мне они всегда сидели не так, как надо. Это было ужасно.
   - Ну-с, - по тону кузины Евы ясно было, что ее разочарования единственны в своем роде и ни с чьими больше не сравнятся, - а как твой отец? Он всегда мне нравился. На редкость был красивый молодой человек. И хвастун, как все в его семействе. Ездил только на самолучших дорогих лошадях, я всегда говорила - он гарцует, а сам любуется собственной тенью. Я всегда на людях так говорила, и он меня за это терпеть не мог. Я ничуть не сомневалась, что он меня терпеть не может. - Нотка самодовольства лучше всяких слов давала понять, что у кузины Евы имелся свой способ привлекать внимание и увлекать слушателей. - Но ты мне не ответила, как же поживает твой отец, милочка?
   - Я уже почти год его не видела, - сказала Миранда и, прежде чем кузина Ева пустилась в дальнейшие разглагольствования, поспешно продолжала: - Я сейчас еду домой на похороны дяди Габриэла; знаете, дядя Габриэл умер в Лексингтоне, но его оттуда перевезли и похоронят рядом с тетей Эми.
   - Так вот почему мы встретились. Да, Габриэл наконец допился до смерти. Я тоже еду на эти похороны. Я не бывала дома с тех пор, как приезжала хоронить маму, это значит, постой-ка, ну да, в июле будет девять лет. А вот на похороны Габриэла еду. Такой случай пропустить нельзя. Бедняга, ну и жизнь у него была. Скоро уже их никого в живых не останется.
   - Остаемся мы, кузина Ева, - сказала Миранда, имея в виду свое поколение, молодежь.
   Кузина Ева только фыркнула:
   - Вы-то будете жить вечно, и уж вы не потрудитесь ходить на наши похороны.
   Похоже, это ее нимало не огорчает, просто она привыкла резать напрямик, что думает.
   "Все-таки, наверно, из любезности надо бы сказать что-нибудь такое, чтоб она поверила, что ее и всех стариков будут оплакивать, - размышляла Миранда, - но... но..."
   Она улыбнулась в надежде этим выразить несогласие с нелестным взглядом кузины Евы на младшее поколение.
   - А насчет латыни вы были правы, кузина Ева, - прибавила она. - То, что вы тогда мне читали вслух, и правда мне потом помогло ее учить. Я еще учусь. И латынь тоже изучаю.
   - А почему бы и нет? - резко спросила кузина Ева и тут же прибавила кротко: - Я рада, что ты собираешься шевелить мозгами, деточка. Не дай себе пропасть понапрасну. Работа мысли остается при нас дольше любого другого увлечения, ею наслаждаешься и тогда, когда все прочее уже отнято.
   Это прозвучало так печально, что Миранда похолодела. А кузина Ева продолжала:
   - В мое время в наших краях царили уж до того провинциальные нравы, женщина просто не смела мыслить и поступать самостоятельно. Отчасти так было во всем мире, но у нас, думаю, хуже всего. Ты, наверно, знаешь, я воевала за право голоса для женщин, и меня тогда чуть не изгнали из общества... меня уволили, не дали больше преподавать в семинарии, но все равно я рада, что воевала за наши права, и, случись начать все сызнова, поступила бы так же. Вы, молодежь, этого не понимаете. Вы будете жить в лучшем мире, потому что мы для вас постарались.
   Миранде кое-что было известно о деятельности кузины Евы. И она сказала от души:
   - По-моему, вы очень храбрая, и я рада, что вы так поступали. Я восхищаюсь вашим мужеством. Кузина Ева с досадой отмахнулась от похвалы:
   - Пойми, мы вовсе не геройствовали напоказ. Всякий дурак может быть храбрым. Мы добивались того, что считали справедливым, и оказалось, что для этого нужно немало мужества. Только и всего. Я совсем не жаждала попасть в тюрьму, но меня сажали три раза, и, если понадобится, я еще трижды три раза сяду. Мы пока не получили права голоса, но мы его получим.
   Миранда не осмелилась ответить, но подумала: наверняка женщины очень скоро станут голосовать, если только с кузиной Евой не стрясется какая-нибудь непоправимая беда. Что-то в ее повадке не оставляет сомнений в таких делах на нее вполне можно положиться. Миранда загорелась было: может, и ей присоединиться к борьбе, в такой героической борьбе стоит и пострадать, - правда, кое-что расхолаживает, после кузины Евы подвига уже не совершить, пальма первенства остается за нею.
   Несколько минут обе молчали, кузина Ева рылась в сумочке, извлекала из нее всякую всячину: мятные леденцы, глазные капли, игольник, три носовых платка, пузырек с духами "Фиалка", две пуговицы - белую и черную - и, наконец, порошки от головной боли.
   - Принеси мне стакан воды, деточка, - попросила она Миранду. Высыпала порошок на язык, запила водой и сунула в рот сразу два мятных леденца. Так, значит, Габриэла похоронят возле Эми, - сказала она немного погодя, словно, когда отпустила головная боль, мысли ее приняли новое направление. То-то было бы приятно бедняжке мисс Хани, знай она об этом. Двадцать пять лет кряду она только и слышала что про Эми, а теперь должна лежать одна в могиле в Лексингтоне, а Габриэл улизнул в Техас и опять укладывается под боком у Эми. Это была совсем особенная неверность всю жизнь, а теперь венец всему - вечная неверность на том свете. Постыдился бы.
   - Тетю Эми он любил, - сказала Миранда. - По крайней мере, она была его первая любовь.
   И подумала: а какой была мисс Хани прежде, чем потянулись долгие годы ее маеты с дядей Габриэлом?
   - Ох уж эта Эми! - Глаза кузины Евы сверкнули. - Твоя тетя Эми была чертовка, сущее наказание, а все равно я ее любила. Я за нее вступалась, когда ее репутация гроша ломаного не стоила, - старуха щелкнула пальцами, точно кастаньетами. - Бывало, она мне говорит так весело, ласково: "Смотри, Ева, когда мальчики приглашают тебя танцевать, не рассуждай о праве голоса для женщин. И не декламируй им латинскую поэзию, она им и в школе надоела до смерти. Танцуй, Ева, и помалкивай". Говорит, а у самой в глазах чертики. "И держи голову выше, докажи, что у тебя есть воля, хоть и нет подбородка". Понимаешь, подбородок - мае уязвимое место. "Гляди в оба, не то не бывать тебе замужем". Скажет так, расхохочется и летит прочь, а до чего долеталась? - жестко спросила кузина Ева и колючими глазками словно пригвоздила Миранду к горькой истине: - До позора и смерти, вот чем кончилось.
   - Она просто шутила, кузина Ева, - простодушно сказала Миранда, - и ее все любили.
   - Далеко не все, - с торжеством возразила Ева. - У нее хватало врагов. Если она о них знала, так не подавала виду. Вели ее это и задевало, она ни словечком не обмолвилась. С ней невозможно было поссориться. Она со всеми была слаще меда. Со всеми, - подчеркнула Ева, - вот в чем беда. Она всю жизнь прожила балованной, всеобщей любимицей, делала что хотела, а другие изволь из-за нее мучиться и расплачиваться за ее грехи. Ни минуты я не верила, - кузина Ева наклонилась к Миранде, жарко дыша ей прямо в ухо запахом своих излюбленных мятных леденцов, - не верила я, что Эми женщина порочная. Нет! Но разреши тебе заметить, многие так считали. Многие жалели бедняжку Габриэла за то, что она обвела его вокруг пальца. Очень многие ни капельки не удивились, когда услыхали, что во время медового месяца в Новом Орлеане Габриэл был глубоко несчастен. Ревновал. А почему бы и нет? Но я всегда говорила таким людям - как бы Эми по видимости себя ни вела, а я верю в ее добродетель. Она необузданная, говорила я, и нескромная, и бессердечная, но, ручаюсь, она добродетельна. Ну, а кто на этот счет заблуждался, тех тоже не упрекнешь. Сколько лет она отказывала Габриэлу Броуксу обращалась с ним хуже некуда, а потом вдруг, чуть не со смертного одра, выскочила за него замуж... это, знаете ли, по меньшей мере странно. По меньшей мере, - Прибавила Ева, минуту помолчав, - и "странно" это еще очень мягко сказано. И как-то загадочно и непонятно она умерла всего через полтора месяца после свадьбы.
   Тут Миранда вскинулась. Эта часть семейной истории ей известна, сейчас она кузине Еве все растолкует:
   - Эми умерла от кровотечения из легких. Она болела целых пять лет, неужели вы забыли? Кузина Ева ничуть не смутилась:
   - Ха, еще бы, именно так это и преподносили. Можно сказать, версия для широкой публики. Да-да, я сколько раз это слыхала. А вот слыхала ли ты, что был такой Раймонд Как-бишь-его из Калкасье, чуть ли не иностранец, в один прекрасный вечер он уговорил Эми улизнуть с ним с танцев, и она сбежала в темноте, даже плащ не захватила, и бедному милому Гарри, твоему папочке (о тебе тогда никто еще и не думал), пришлось помчаться в погоню и пристрелить его?
   Поток слов захлестывал с таким напором, что Миранда откачнулась.
   - Кузина Ева, неужели вы забыли - папа только стрелял в этого Раймонда. И даже не ранил...
   - Вот это очень жаль.
   - ...и они просто вышли между танцами подышать свежим воздухом. А дядя Габриэл был ревнивый. И папа стрелял в того человека, чтобы не дать дяде Габриэлу драться на дуэли из-за тети Эми. Ничего плохого в той истории не было, просто дядя Габриэл был ревнивый.
   - Бедное дитя, - сказала кузина Ева, и от жалости ее глаза блеснули, точно два кинжала, - бедное наивное дитя, ты что же... ты веришь в эту сказку? Кстати, сколько тебе лет?
   - Уже исполнилось восемнадцать.
   - Если ты еще не понимаешь того, что я говорю, так поймешь позже, - с важностью произнесла кузина Ева. - Знание тебе пойдет на пользу. Не годится смотреть на жизнь сквозь романтические розовые очки. Когда выйдешь замуж, ты уж во всяком случае поймешь.
   - Я уже замужем. - Едва ли не впервые Миранда почувствовала, что это дает ей преимущество. - Почти год замужем. Я сбежала из школы.
   Сказала она так - и самой показалось: это неправдоподобно и никак не связано с ее, Миранды, будущим; и, однако, это важно, об этом надо заявить во всеуслышание, окружающим почему-то непременно нужно, чтобы ты была замужем, а вот сама ощущаешь только безмерную усталость, словно это болезнь, от которой, быть может, когда-нибудь все-таки излечишься.
   - Стыд и срам! - с неподдельным отвращением воскликнула кузина Ева. Будь ты моя дочка, я тебя вернула бы домой и хорошенько отшлепала.
   Миранда рассмеялась. Похоже, Ева убеждена, что таким способом можно все на свете уладить. До чего она напыщенная и свирепая, до чего бестолкова и смешна.
   - И к вашему сведению, я сразу бы опять сбежала, - поддразнила Миранда. - Выскочила бы из ближайшего окошка. Если сделано один раз, почему бы не сделать и во второй?
   - Да, пожалуй, - сказала кузина Ева. - Надеюсь, ты вышла за состоятельного человека.
   - Не очень, - сказала Миранда. - В меру.
   Как будто об этом успеваешь подумать!
   Кузина Ева поправила очки и придирчиво осмотрела платье Миранды, ее чемодан, ее кольца - свидетельства помолвки и свадьбы; у Евы даже ноздри вздрагивали, словно она принюхивалась к запаху богатства.
   - Ну, это лучше, чем ничего, - сказала она. - Я каждый день благодарю бога, что у меня есть кое-какие средства. Это основа основ. Хороша бы я была, не будь у меня ни гроша за душой. Что ж, теперь ты сможешь понемногу помогать родным.
   Миранде вспомнилось, что она всегда слышала про Паррингтонов. Отчаянно жадны до денег, ничего, кроме денег не любят и уж если сколько-нибудь заполучат, так нипочем с ними не расстанутся. Когда дело касается денег родственные чувства у Паррингтонов не в счет.
   - Мы-то бедны, - сказала Миранда, упрямо причисляя себя к отцовскому роду, а не к мужнину, - но брак с богатым не выход из положения, - прибавила она с высокомерием истинной бедности. И докончила мысленно: а если вы воображаете, что это выход, милейшая кузина, вы ровно ничего не понимаете в нашей ветви семейства.
   - В вашей ветви семейства, - сказала кузина Ева, снова устрашая Миранду способностью читать чужие мысли, - никто ничего не смыслит в житейских делах, сущие младенцы. Все на свете готовы отдать за любовь. - Она скривилась так, будто ее сейчас стошнит. - Габриэл стал бы богачом, если бы дед не лишил его наследства, но разве у Эми хватило ума выйти за него замуж, чтобы он остепенился и угодил старику? Куда там! А что Габриэл мог поделать без денег? Видели бы вы, какую жизнь он устроил своей мисс Хани - сегодня покупает ей платье от парижского портного, а завтра отдает в заклад ее серьги. Все зависело от того, как пройдут на скачках его лошади, а они скакали все хуже, и Габриэл пил все больше.
   Миранда не сказала: я тоже кое-что такое видела. Она попыталась представить себе мисс Хани в платье от парижского портного. А сказала другое:
   - Но дядя Габриэл так безумно любил тетю Эми, не могла она в конце концов не выйти за него, и ни при чем тут деньги.
   Кузина Ева старательно поджала губы, тотчас опять оскалилась, подалась к Миранде и ухватила ее за руку повыше локтя.
   - Я над одним ломаю голову, над одним без конца ломаю голову, зашептала она. - Какая связь между тем Раймондом из Калкасье и скоропалительным браком Эми с Габриэлом, и отчего, отчего она потом так скоро покончила с собой? Потому что, помяни мое слово, деточка, Эми вовсе не так уж была больна. Доктора сказали, что у нее слабые легкие, а она после этого сколько лет вела жизнь самую легкомысленную. Она покончила с собой, чтобы избежать позора, потому что ей грозило разоблачение.
   Черные глазки-бусинки сверкают; лицо кузины Евы придвинулось так близко и такая в нем одержимость, что страх берет. "Перестаньте, - хотела бы сказать Миранда. - Не троньте покойницу. Что плохого сделала вам Эми?" Но она оробела, растерялась; рассказ кузины Евы, эти ужасы и мрачные страсти словно недобрым колдовством что-то будоражат в тайниках души. Какова же развязка?
   - Она была шалая, непутевая девчонка, но я к ней относилась с нежностью до самого конца, - сказала кузина Ева. - Она каким-то образом попала в беду и уже не могла выпутаться, и у меня есть все основания думать, что она покончила с собой, наглоталась лекарства, которое ей давали после кровотечения. Если не так, тогда что, спрашивается, произошло?
   - Не знаю, - сказала Миранда. - Откуда мне знать? - И прибавила, как будто этим все объяснялось: - Она была очень красивая. Очень красивая, все так говорят.
   - Не все, - решительно возразила кузина Ева и покачала головой. - Вот я никогда так не считала. С ней уж чересчур носились. Эми была недурна, но с чего они взяли, что она красивая? Не понимаю. В юности она была тощенькая, потом, на мой взгляд, слишком располнела, а в последний год опять стала совсем тощая. Но она вечно выставлялась напоказ, вот люди и глазели на нее. Верхом она ездила слишком лихо, танцевала слишком бойко, говорила слишком много, не заметить ее мог бы только слепой, глухой, и притом тупица. Не то чтобы она была криклива и вульгарна, нет, но она вела себя че-рес-чур вольно.
   Кузина Ева умолкла. Перевела дух и сунула в рот мятный леденец. Миранде представилось - вот кузина Ева ораторствует с трибуны и время от времени делает передышку ради мятного леденца. Но почему она так ненавидит Эми, ведь Эми умерла, а она жива? Жить - неужели этого мало?
   - И в болезни ее тоже не было ничего романтичного, - опять заговорила кузина Ева. - Хотя послушать их, так она увяла, точно лилия. А она харкала кровью - хороша романтика! Заставили бы ее как следует поберечься да потолковей ухаживали бы, когда болела, так она, может, и по сей день была бы жива. Но нет, куда там. Лежит, бывало, на диване, кутается в нарядные шали, кругом полно цветов, хочет - ест что попало, а не хочет - ничего не ест, после кровохарканья поднимется и скачет верхом или мчится на танцы, спит при закрытых окнах; и вечно толкутся гости, с утра до ночи смех да разговоры, а Эми сидит как на выставке, не приляжет, лишь бы кудри не помять. Да такая жизнь и здорового в могилу сведет. Вот я дважды была на волоске, и оба раза меня по всем правилам укладывали в больницу, и я лежала, пока не выздоровею. И я выздоравливала, - голос кузины Евы зазвучал подобно трубному гласу, - и опять принималась за работу.
   "Красота проходит, характер остается", - шепнула Миранде прописная истина. Унылая перспектива; почему сильный характер так уродует человека? Заветное желание Миранды - быть сильной, но мыслимо ли на это решиться, когда видишь, какую это накладывает печать?
   - У Эми был прелестный цвет лица, - говорила меж тем кузина Ева. Совершенно прозрачная кожа и яркий румянец. Но это от туберкулеза, а разве болезнь красива? И она сама погубила свое здоровье: когда ей хотелось ехать на бал, пила лимон с солью, чтобы прекратились месячные. На этот счет у девушек было дурацкое поверье. Воображали, будто молодой человек тронет тебя за руку или даже только посмотрит - и сразу поймет, что у тебя за нездоровье. Да не все ли равно? Но девицы в те времена были чересчур застенчивые и почитали мужчин весьма искушенными и мудрыми. Я-то считаю, что мужчина никогда не поймет... нет, все это глупости.
   - По-моему, если у девушек нет средства получше, им надо бы оставаться дома, - заявила Миранда, чувствуя себя личностью весьма современной и умудренной опытом.
   - Они не смели. Балы да танцы - это была их ярмарка, пропустить ее девушке опасно, всегда найдутся соперницы, только того и ждут, как бы перехватить поклонника. Соперничество... - Кузина Ева вздернула голову, вся напряглась, ни дать ни взять боевой конь почуял поле битвы. - Вам, теперешним, и не снится, что это было за соперничество. Как эти девицы поступали друг с другом... на самую низкую подлость были способны, на самый низкий обман...
   Кузина Ева заломила руки.
   - Это просто эротика, - с отчаянием сказала она. - Ни о чем больше они не думали. Так прямо не говорилось, прикрывали всякими красивыми словами, но это была просто-напросто эротика. - Она поглядела за окно, в темноту, увядшая щека, обращенная к Миранде, густо покраснела. И опять Ева обернулась к спутнице. Сказала гордо: - По зову долга я выступала с любой трибуны, хоть на улице, и, когда надо было, шла в тюрьму, и не смотрела, здорова я или больна. Оскорбления и насмешки, толчки и пинки сыпались на меня так, будто я богатырского здоровья. Но мы не позволяем телесным слабостям мешать нашей работе, это входит в наши убеждения. Ты понимаешь, о чем речь, - сказала она так, словно до сих пор это было тайной. - Ну вот, Эми поступала смелее других и как будто ничего даже не старалась отвоевать, но она просто была, как все, одержима эротикой. Вела себя так, будто нет у нее на свете соперниц, прикидывалась, будто и не знает, что за штука замужество, но меня не проведешь. Все они ни о чем другом не думали и думать не хотели, а на самом деле ничего не знали и не понимали, и внутри у них был тлен и разложение... разложение...