Страница:
Михаил тоже шептал, крестился… Даже закрыл глаза – а вдруг да пропадет все? Нет, не пропадало.
Оказавшийся рядом Сбыслав шутливо ткнул кулаком в бок:
– Господи, скоро дома будем, в Новгороде!
Живописно одетый народ, совсем по-киношному подкидывал вверх шапки и что-то радостно орал.
– Слава благоверному князю! Святой Софии слава! Славься, Господин Великий Новгород, славься!
Тут долго времени не провели, поплыли дальше… дальше… Перетянули ладьи через пороги – упарились!
А потом опять, как в кино.
Снова город! Огромный… Со стенами, с башнями, с усадьбами-садами… И с собором, в котором Михаил сразу узнал новгородскую Святую Софью…
И снова тот же – киношный – народ…
Господи, да что же это такое делается-то, а?!
Под восторженные крики воины сошли в город, растеклись по мощенным деревянными плахами улицам, мимо церквей, мимо усадеб, мимо яблоневых и вишневых садов… Да-а… как во сне все.
Подойдя к каменной крепости – детинцу, – снова миновали ворота, оказавшись на Софийской площади, у главной городской церкви. Михаил смутно припоминал, что, кажется, здесь собиралось вече… или – на Ярославовом дворище? А черт его, сейчас и не вспомнить, да и не вспоминается что-то… Нет, ну… Не может быть!!!
Князь между тем обнимался с какими-то богато одетыми людьми.
– Вишь, тот, дородный – посадник, Степан Твердиславич, – негромко пояснял Сбыслав. – Рядом с ним – бояре именитые – Онциферовичи, Михалковичи… В клобуке – Спиридон-владыко… А вон и батюшко мой, Якун-тысяцкий! Эх, друже, сейчас вот помолимся, да гульнем! Три дня гулеванить будем.
Михаил рассеянно расхохотался:
– Ну, это запросто…
Не может такого быть! Быть не может! Но вот есть же! Князь Александр, посадник, бояре, архиепископ, народ весь этот ликующий – толпа целая… Есть! И все настоящие, живые – потрогать можно. Да и не потрогать – от стоящего рядом парня так несло чесноком и навозом… Хоть затыкай ноздри!
– Слава благоверному князю!
– Новгороду Великому, Святой Софии слава!
После общего моления, участники похода наконец стали расходиться. Улучив момент, Сбыслав подвел нового приятеля к отцу, поклонился:
– От, батюшка, друг мой – не он бы, так, может, не стоял б язм сейцас пред тобою!
Михаил тоже поклонился, приложив руку к груди. Вышло довольно неуклюже, но тысяцкий Якун, похоже, не обиделся. Ну еще бы!
– Рад, рад гостю. Откель сам?
– С Заволочья, своеземец, – отозвался за Мишу Сбыслав.
Тысяцкий расхохотался, пригладил окладистую бороду:
– Знаем, знаем, какие в Заволочье своеземцы! Всего и землицы – что вокруг избы: сами пашем, сами сеем, что спроворим – то едим.
– Вот-вот, – Сбыслав обнял Михаила за плечи. – Мыслю, он бы и у нас неплохо прижился. Воин умелый! Хоробр!
– У нас? – Якун пожевал губами и внимательно посмотрел гостю в глаза. – Поглядим. Поговорим вечерком. Я тут посейчас задержусь, с князем да господою, а вы на усадьбу езжайте. Там уж столы накрывают.
– Вот это хорошо, что столы! – Сбыслав радостно потер руки и с силой ударил Мишу в плечо. – Ну что, друже?! Пировать едем! Эй, слуги… давай сюда жеребца того, белого… Поскакали, дружище!
Легко сказать – поскакали… Миша едва из седла не вылетел, хотя конек и казался смирным. Хорошо, хоть года два назад пару раз посидел в седле… кое-что помнил… но плохо. Ехал, скукожившись, по сторонам не глядя – как бы с седла не упасть, не убиться…
Не убился… Ну, слава тебе, Господи!
Огороженная нехилым частоколом усадьба тысяцкого Якуна занимала обширное пространство на перекрестье двух улиц и, кроме трехэтажного господского дома и обширного двора с различного рода постройками, имела еще и сад-огород, и выпас, на котором паслось целое коровье стадо. Богато жил Якун, что и говорить, не всякий боярин такую усадебку мог себе позволить, не всякий… Однако ж, как помнил Михаил, ни один «житий человек» – то есть землевладелец незнатного происхождения, скажем, выходец из среды разбогатевших ремесленников или купцов – по своему общественному положению стоял куда ниже боярина, даже самого захудалого владельца какой-нибудь отдаленной вотчины хоть в том же Бежецком Верхе или еще где-то у черта на куличках. Такая уж была градация в обществе – сначала шли «лучшие – вятшие – люди» – бояре, затем – «житьи», а уж потом – «молодшие или черные» – все прочее население. Потому «житьи» бояр не любили и сильно им завидовали. Было с чего!
Тысяцкий не напрасно говорил про столы. Столы – ломились от яств, и это не было пустым словом, – Михаил ясно видел, как прогнулись тяжелые доски столешниц. Поста, слава богу, никакого не было, а потому и дичи, и всякого мяса, и хмельного питья имелося вдоволь – хоть упейся-укушайся! Разномастные каши с мясом и мясною подливою, жаренные с яблоками гуси и перепелки, смородиновые кисели, пироги-рыбники и простые – со всякой прочей снедью, а еще щи с кислой капустою, ушица налимья, ушица карасевая, окуневая, с лососью. Ну и жаренная на вертеле рыба – ух, и вкусна же – куски большие сочные, прямо-таки во рту таяли…
– Кушай, кушай, друже, – улыбаясь, приговаривал Сбыслав. – Эй, челядин… Найлей-ко!
Пили из больших серебряных кубков – не только пиво, бражку, мед, но и привозное вино – мальвазеицу. Пили в больших количествах и не особо пьянели, чай, мед с брагой – не водка паленая, да и правду говорят, что закуска лишний градус крадет.
Миша от удовольствия аж глаза закрыл да прогнал смурные мысли – сначала поесть как следует, а уж потом думу думать! Глаза разбегались – и не только от яств. Посуда на столах – золотая, серебряная, лавки-скамейки резные, узорчатой тканью покрытые, в окна – свинцовые, со слюдой, переплеты вставлены, божница-киот – оклады все в золоте, лампадка зеленым огоньком светится. Да уж, не бедно жил тысяцкий Якун, совсем-совсем не бедно!
Окромя молодого хозяина и гостя, за столом сидела дородная женщина в вышитом затейливой вязью убрусе – Сбыславова матушка, и другие родственники – младшенькие братья-племянники да девчонки – сестры-свояченицы и прочие. Девки пересмеивались, переглядывались, выпивали… и, вопреки всем представлениям Михаила о затворничестве древнерусских женщин, вовсе не чувствовали себя в чем-то ужатыми, скорее даже, наоборот – развеселясь, песни запели, почему-то – про дождь:
Сбыслав о битве рассказывал, а как же! Да так цветисто у него выходило! И не битва даже была – целое побоище. И рыцарей-то шведских – «без числа», и князь-то громил всех за милую душу, и – вот он, гостюшка! – мечом махал, дай бог каждому…
Девушки слушали, перешептывались, а, как матушка утомилася, да, стол благословив, почивать отошла, с вопросами навалились: а правда ли, что сам Биргер-королевич войском тем управлял? А шнек свейских много было? А погибло сколько? А полон? Много ли рыцарей взяли?
Ну и про гостя тоже расспрашивали: с каких земель, да женат ли, да сюда ли надолго?
Узнав, что не женат, дружно сказали – женим!
Ближе к вечеру явился батюшка, тысяцкий Якун. Бровью с порога повел: смело с лавки девок, сразу и глазенки погасли, и дела какие-то нашлись неотложные… Видно, держал Якун свое семейство строго.
Сели. Ухмыльнулся в бороду, серебряный кубок поднял…
За победу выпили, за Святую Софью, за благоверного князя. Миша уже пить еле мог, а уж от еды – и вообще воротило. А Сбыслав да все его домочадцы – ну молодцы – как ни в чем не бывало в три горла кушали, не давились!
– Смотрю, дружок-то наш утомился, – произнес с усмешкой Якун. – Велю проводить в опочивальню… А о деле и завтра поговорим.
– Верно, батюшка, – Сбыслав поставил кубок. – Пойду, самолично провожу…
А дальше Михаил мало что помнил – утомился, и так уже за столом носом клевал, а как почувствовал под собою постель, травами душистыми накропанную, так и уснул тут же, едва голова склонилась.
А проснулся – Веселый Ганс его за плечо тряс!
– Эй, Миха, вставай, чего разлегся?!
Миша глаза раззяпил – боже ж ты мой! Это где ж он? Похоже, что в камере! Стены серые, спит на голых досках, да еще и дверь железная – заперта.
– Вася, мы где с тобой?
– В ментовке, где же еще-то? Не помнишь, что ль, вчера побуянили?
– Побуянили? – Михаил уселся, скрестив ноги, и почесал затылок. – Нет. Не помню.
– Ну как же! Помнишь, водку мы с тобой на бережку пили?
– Водку – помню.
– И девка еще была…
– Девку – не помню…
– Ну, такая еще, в старинном платье…
– А-а-а-а!!! Гопники еще к ней приставали… Вспомнил!
– Вспомнил, вспомнил, – передразнил Веселый Ганс. – Колом только их не надо было бить…
– А что, я их колом, что ли?
– Ну да – выдернул из забора жердину и погнал… Вот нас с тобой и забрали! Да… девчонка та нас отмазывала… браслетик, вон, тебе подарила…
– Браслетик? Какой браслетик?
Михаил посмотрел на запястье… ну да, вот он… Желтовато-коричневый, витой, в виде змейки… Постойте-ка! Так он же сломался, браслетик-то! А тут вот – целый… целый…
– Слушай-ка, Ганс…
Миша поднял глаза… и обмер – никой не Веселый Ганс перед ним сейчас был, а… сын тысяцкого Сбыслав Якунович. Кудрявый, улыбчивый, правда, немного бледноватый… видать, вчера тоже малость того, укушался…
А вокруг – не камера, а… горница, что ли?
Черт побери!!!
Михаил рывком поднялся.
– На вот, испей, – протягивая глиняный кувшин, ухмыльнулся Сбыслав. – Пей-пей, тут квасок кисленький, с похмелья – славно.
Миша сделал пару долгих глотков – и в самом деле, славно!
И вспомнилось сразу все… Битва, путь… рабыня!
– Слышь, Сбышек… А куда Марья-то делась? Ну, девчонка та, помнишь?
Сын тысяцкого кивнул:
– О рабе своей спрашиваешь? Не беспокойся, она с челядинками… На днях продадим на торжище от греха – что выручишь, твое!
– Продадим? – Михаил помотал головою. – А оставить ее нельзя?
– Да не желательно бы… Пересуды пойдут всякие… Тебя ж оженить надо!
– Оженить?! Бррр!!!
– Ладно, оставим пока рабу твою, – ухмыльнулся Сбыслав. – А я к тебе вот зачем… Батюшка посейчас не придет с беседою – в господу уехал. А вот с монастыря Юрьева монашек приперся – про битву выспрашивать, игумен, вишь, ему все точнехонько записать велел. Наши тут ему много чего наплели… теперь твоя очередь. Посейчас пришлю… Токмо ты уж не сильно ему ври-то… так, как все…
Весело подмигнув, сын тысяцкого вышел, не прикрыв за собой дверь.
Браслет, господи!!! Сон-то – в руку! Вот с чего все началось-то! С него, с него, с браслета! Надел на руку и…
– Дозволишь ли войти, господине?
– Войти? А ты кто? – Михаил непонимающе посмотрел на возникшего на пороге востроглазого паренька лет четырнадцати, в черной монашеской рясе, с тоненьким ремешком, перехватывающим копны нечесаных соломенных волос.
– Я-то? А Мекеша-книжник, – мальчишка поклонился в пояс. – С обители Юрьевой батюшкой игумном послан, дабы…
– А, – вспомнил Миша. – Это про тебя, значит, Сбыслав только что говорил. Летопись писать будешь?
– Что, господине?
– Ладно, давай спрашивай!
Испросив разрешения, монашек уселся на лавку и вытащил из переметной сумы листы бересты и металлическую палочку – писало. Все правильно: сперва – на черновик, на бересту, а уж потом – после правки игумена – и на пергамент, да в переплет – вот и готова летопись.
– Мне уж мнози про битву рассказывали, – пояснил Мекеша. – Теперь бы токмо уточнить малость.
– Давай уточняй, – махнув рукой, Михаил вновь приложился к кувшину.
– Вначале – о кораблях, о шнеках шведских… Сбыслав Якунович сказал – их тридцать три тысячи было?
Миша поперхнулся квасом:
– Тридцать три тыщи? Ну, это Сбышек того, погорячился…
– А сколько тогда?
– Да черт его… не считал…
– Напишу – тысяча…
– Ну, как знаешь. Пиши. А вообще, что там у тебя записано-то?
Книжник улыбнулся:
– Посейчас прочту… Вот: Гаврила Олексич, боярин, сказывал – «народу свейского полегло без числа – и лыцари, и кнехты, и мнози… бискуп свейский Спиридон убиен бысть… наших же потерь – два десятка!
– Лихо! – поставив кувшин на пол, Михаил хлопнул себя по коленкам. – Куда там российскому телевидению! Ты читай, читай, Мекеша… очень интересно – что у тебя еще такого написано?
– Коль велишь, господине, чту далее… «Александр-княже самому королеве възложи печать на лице острым своим копием…», то мнози видали.
– Так-так уж и «мнози»? – с усмешкой усомнился Михаил.
– О том воин один, Парфен, говорил – что, мол, мнози… А сколько именно – не указывал. Так сколько, господине?
– А я почем знаю, фальсификатор юный? Пиши уж, как пишется… Что еще Сбыслав Якунович наговорил?
– Как воевода Гаврила Олексич пьяным-пьяно с лошади свалился… прямо с мостков – в воду. Сам-то Гаврила Олексич такого не припомнит…
– Да уж – с чего бы его на мостки-то верхом понесло?
– Может, на шнеку свейскую хотел взобратися?
Вот! Михаил чуть было не захохотал во весь голос! Вот так вот и писались летописи – «со слов очевидцев» да с подачи самого летописателя, еще и игумен потом откорректирует, да так, что только держись, да потом переписчики чего наврут, недорого возьмут, вот и получится нетленка – хоть на «Звездный мост» отправляй, есть такой конвент фантастики. А профессура-то потом невесть по чему диссертации пишет, докторские защищает, нет, чтоб вилку-то взять, да лапшу с ушей снять, на чужие не перекладывая…
– Не могу вот понять – как королевича звали? – потупив очи, честно признался Мекеша. – То ли Биргер-воевода, то ли Ульф-Фаси – ярл? Каждый по разному бает… Вот я и написал – королевич – чтоб не соврать зря.
– Это ты молодец, постарался. Слушай, а ты под каким летом все это записываешь?
– Известно под каким, – усмехнулся отрок, – под нынешним, шесть тысяч семь сотен сорок восьмым от сотворения мира Господом нашим!
Ну понятно… Тысяча двести сороковой год… Тринадцатый век… Господи!!! Впрочем, что и следовало ожидать, несмотря на разные там – «не может быть»! Вот ведь, может, оказывается. Если не брать в расчет того, что весь город – психи. Ну, не могут же все разом с ума посходить! А, значит, значит… Эх, что и думать-то теперь? Да ладно думать – что делать?
Летописец времени отнял немного – быстренько что-то записал на берестиночке, поклонился с улыбкою, да и был таков – мол, еще многих расспрашивать. Ну-ну… иди, паря, работай, ври дальше… на радость Академии наук Российской!
Едва монашек ушел, как в дверях возник рослый челядинец с охапкой шмоток в руках. Поклонился, сложил шмотки на лавку аккуратненько:
– То от молодого хозяина подарок!
Ага, от молодого хозяина, значит? Ох, любит Сбыслав подарки дарить! То девку-рабу подарит, то вот одежонку… Впрочем, одежонка как раз сейчас и не помешает – в кольчуге все время ходить не будешь, а в футболке стремно. Так… Что тут принесли-то?
Порты синие, с полосками, ага… Рубаха белая, тонкого полотна – льняная, нижняя. Рубаха верхняя, длинная, добротного сукна, с вышивкою, желтая… нет, скорей, желтовато-коричневая… Как браслет! Браслет, чтоб ему пусто было!!!
Одевшись, Миша натянул на ноги черевчатые, без каблуков, сапоги, подпоясался шелковым поясом – эх, хоть куда парень! Прямо жених писаный, красавчик, хоть сейчас к невесте… к невесте…
С браслетом бы разобраться, да и вообще… Как отсюдова выбраться-то? А вдруг – никак? Нет, не может быть, чтобы никак, ведь должен же быть хоть какой-то выход, обязательно должен… Девка та, в старинной одежде, она ведь, верно, тоже как-то не в свою эпоху попала… вот из этой! Значит, можно уйти, можно. Браслет… в нем ко всему ключ… скорее всего, иного-то, пожалуй, и не придумаешь… Браслет…
Пройдя светлыми сенями, Михаил вышел на крыльцо – на обширном дворе усадьбы уже трудилась челядь: кто-то кормил гусей и уток, кто-то гнал на выпас отару овец, кто-то подметал, кто-то что-то тащил, копал, строил… Да уж – феодальный строй в действии – все зависимые люди при деле. Интересно, ему-то, Мише, какое здесь дело найдут? Неужто – ратное?
С делом разъяснилось сразу после обеда, когда вернулся на усадьбу хозяин – тысяцкий Якун. Все, как и предполагал Михаил – его вербовали в зависимые люди, как сказали где-нибудь в королевстве Французском – в вассалы, однако, тут понятия такого не было – просто в дворню, в зависимость по ряду – в рядовичи! Хорошо – не в холопы. Тут же ряд и составили – четко прописали, что Мише надлежит делать – уж, конечно, не пахать, не сеять, не прислуживать, а «исполнять службу ратную живота не щадя, и еще службу тайную, о чем укажут». Службу тайную… интересно…
Подписал, согласился – деваться некуда, – не выжить современному человеку в средневековье одному без поддержки и покровительства, не выжить. А так… Говоря шпионским штилем – легализовался. Своим стал. Ну почти своим…
За новый ряд и выпили – теперь уж и Сбыслав – дружок называется! – и тысяцкий Якун поглядывали на него снисходительно, по-хозяйски, учили уму-разуму. Михаил сдержанно кивал, соглашался, а куда деваться, он теперь не сам по себе, а зависимый от хозяина человек – рядович! Хоть и не холоп, а все ж подчиняться должен.
Но нет худа без добра (как, впрочем, и добра без худа) – получил Михаил и место жительства, можно сказать – прописался. Адрес простой – Новгород, Неревский конец Софийской стороны, угол Великой и Кузьмодемьянской, усадьба тысяцкого Якуна. Не спутаешь, хоть заказные письма пиши!
Избу на дворе выделили – небольшую, однако, по питерским меркам – хоромы! Метраж более чем приличный, и все, как полагается – горница на подклете, по-черному печь, лавки, полати. Даже сундук – и тот имелся.
– Ну, вижу – по нраву! – довольно улыбался Якун. – Дай срок, оженим тебя… Хорошую девушку сыщем… но уж и ты, паря, не подведи… Завтра с тобой да со Сбыславом в господу поедем… Дела-то нехорошие в Новгороде Великом творятся – бояре князя прогнать замыслили… Власти, грят, у него слишком уж много! Нам, житьим людям, то ох как не на руку… Пусть бы и бояре и князь… друг друга бы жрали поедом!
Вот оно! Михаил опустил глаза – вот оно, как, оказывается! То-то об изгнании Александра из Новгорода в учебниках и монографиях говорилось как-то невнятно, вскользь, без всяких подробностей… Теперь вот в эту бучу самому лезть… Только – надо ли? Головенку оторвут – враз. А никуда не денешься – ряд-то подписан… хм… рядович!
Глава 6
Михаил совершенно правильно сообразил – зачем он так понадобился тысяцкому и «житьим людям». Взяли его под свою руку, естественно, как выразился Сбыслав – «не токмо добра ради». Своеземец из дальних земель, ни с кем не связанный, никого в городе не знающий, умелый воин, да еще и смел, и не дурак в общем-то… Как такого не использовать во всякого рода интригах? «Житьим людям» – особенно тем, кто, пожалуй, и побольше бояр землицы имеет – очень уж знать хочется, что там эти самые бояре замышляют? Тем более, сейчас – когда положение князя Александра, несмотря на победу на Неве, как-то сильно быстро стало уж больно неустойчивым. Недели не прошло, как во все колокола звонили, князя да дружину славили, и – на тебе, уже совсем другие слухи по всем концам новгородским пошли. Дескать, и неуживчив молодой князь, и властолюбив, и – страшно сказать! – на казну новгородскую да земли зарится! Такому бы сказать – путь чист, – да, чем скорее, тем лучше.
Миша, как историк все-таки, помнил прекрасно, что почти сразу после Невской битвы вышибут Александра из Новгорода, точно вышибут, вот сейчас прямо… Но вот – за что? Составители научных – и не очень научных – монографий отвечали на этот вопрос уклончиво, а то и вообще игнорировали. Ну, выгнали и выгнали защитничка единственного – бояре, они, псы такие… Таким вот образом историки-марксисты мыслили… ну и житьи новгородские люди заодно с ними.
Бояре-то, понятно, псы… Но вот что конкретно умыслили? Супротив князя копают, понятно, с ними еще и купцы – «заморские гости» – те, что с немецкими странами торговлишку ведут. Не хотят с немцами ссориться, а Александр-князь совсем другую политику ведет… оно им надо? Да и власть, власть… уж точно сказано – властолюбив! Да и как же иначе – ведь князь же! Хоть и молокосос двадцатилетний – а князь! Хотя и насчет молокососа… в эти-то времена лет с тринадцати-четырнадцати уже считалися вполне даже взрослыми, а следовательно, по-взрослому себя и вели… так что, по местным меркам, двадцатилетний князь – человек уже вполне зрелый и опытный, это в России-матушке – в той, будущей России – двадцатилетние оболтусы все подростками считаются, инфатилы долбаные мать их… Сталкивался Михаил с такими еще в фирме… Мамы-папы-дедушки на теплое местечко устроили, работать сии «мальчики» не хотят, не умеют и не любят, хотят только денег, как они выражаются – «бабла», которое тут же спускали на красивые игрушки – машинки – ночные клубы, девочек – в общем, на все детсадовские радости. Да черт, конечно, с ними, на что они там все тратили – работали б как следует… так ведь нет! Полная безответственность! А зачем что-то делать, в какие-то скучные непонятные вещи вникать, когда прямо в офисе можно повеселее время провести – кофе попить, покурить, поржать, в «одноклассниках» пошариться… А выгонят? Да и ладно – мамы-папы-бабушки в другую фирму пристроят. Вот такие были… работнички. Хорошо – кризис, многих вытурили… А, впрочем, ладно… с чего бы это Михаил молодых балбесов вспомнил? Ах да… о князе думал. Не юнец князь, хоть и двадцати лет еще, пожалуй, нету… По-местным меркам – человек, конечно, еще молодой, но вполне зрелый. И своего – по всему видать – не упустит. И не только своего… В Новгороде Великом князь – человек служебный, для войны, для суда верховного, ну а насчет верховной власти – шутишь! У Новгорода своя власть есть – посадник, тысяцкий, Совет господ – бояре именитые, «сто золотых поясов» – ну и вече, конечно, собрание городское. Понятно, бояре там первую дудку дули, а «житьи люди» и «гости» богатые им конкуренцию старались составить. У аристократов-бояр – власть, князь тоже власти хочет – вот пусть бы они и дрались, интриговали – именно так и рассуждали «житьи», так что князь был бы им сейчас нужен.
Напрасно надеются… Михаил усмехнулся. Хотя… сейчас уйдет, через год позовут – явится, репрессии начнет против тех, кто за «немцев». Хэ! А хорошо все наперед знать, однако… Только пока какая самому от этих знаний выгода? А никакой! Браслет, браслет искать надобно… мастерскую…
Михаила инструктировал лично хозяин, тысяцкий. Все подробно обсказал – как и куда идти, что говорить, и что делать… Договорились и о связи – это уже со Сбыславом. По ходу дела понял Миша – на долгое время его внедряют, Штирлица хотят сделать, мать их… Ну и черт с ними, Штирлиц так Штирлиц! Обжиться – пусть даже и так, в шпионстве, да свои дела делать. Обжиться – да… Главное, по-другому-то никак не выйдет, делать то, что прикажут, надобно – а как иначе выжить? Ну, допустим, послать всех, да сбежать – а потом что? Где жить, что кушать? В таксисты идти, ха? Что он, Миша, умеет-то такого, чтобы здесь пригодилось? Мечом махать? Ну, так это уже пригодилось – вона… К другому кому наняться – воином – так не факт, что лучше будет, может даже – и много хуже. Здесь хоть Сбыслав – вроде как друг… Да еще эта Марья… Ну и привязчивая же девчонка! Здесь ее, правда – в работу: полоть, поливать, стирать – а она и расцвела вдруг! Похорошела вся, по воскресеньям – в платье новом – из холстины, но чистое, красивое, с вышивкой – бусы на шее дешевые, но тоже ничего, сверкают зеленью изумрудной… как и глаза… А красивая девка! Сбыславов подарок… тьфу… Пришлось ведь дружка уговаривать, чтобы «холопку» оставить… Сын тысяцкого разрешил, конечно… правда, нахмурился, предупредил – «кто на рабе женится, сам робичич» – по закону так. Женится… Ага, как же…
Сбыслав ухмылялся:
– Если хочешь, пусть в твою избу раба изредка наведываться будет… тайно… Хоть и грех то… После невесту тебе сыщем, из наших… такую, чтоб не стыдно. От рабы своей тогда избавься… Ну, время еще есть.
Марья так и жила в людской, вместе с остальными девушками-челядинками, на Мишу при встрече поглядывала, кланялась, однако ж в избу его к ночи не просилась, а приказать самому Михаилу вдруг стало стыдно – экий рабовладелец выискался. Да и сколько девчонке лет… шестнадцать хоть есть ли? Говорила, что больше – врет, явно врет! Хотя здесь в тринадцать-четырнадцать замуж выходят, потом рожают каждый год – кто ж позволит бабе пустой простаивать? Детская смертность высокая, а помощники в доме всякому нужны, и чем больше – тем лучше. Патриархальная семья, аграрное общество – что уж тут говорить-то?
В общем, непонятные отношения были сейчас у Михаила с Марьей – он и сам вроде как теперь человек зависимый – рядович, – а она, уж так вышло – его имущество. Собственность. Велик соблазн, но… Он же, Михаил Сергеевич Ратников – человек, а не похотливый козел! Ну, было раз… не сказать, чтоб по принуждению, а сейчас… совсем другая ситуация сейчас, и зазвать Марью на ночь в избу, как ни крути – подло. Да и не до того стало…
Оказавшийся рядом Сбыслав шутливо ткнул кулаком в бок:
– Господи, скоро дома будем, в Новгороде!
Живописно одетый народ, совсем по-киношному подкидывал вверх шапки и что-то радостно орал.
– Слава благоверному князю! Святой Софии слава! Славься, Господин Великий Новгород, славься!
Тут долго времени не провели, поплыли дальше… дальше… Перетянули ладьи через пороги – упарились!
А потом опять, как в кино.
Снова город! Огромный… Со стенами, с башнями, с усадьбами-садами… И с собором, в котором Михаил сразу узнал новгородскую Святую Софью…
И снова тот же – киношный – народ…
Господи, да что же это такое делается-то, а?!
Под восторженные крики воины сошли в город, растеклись по мощенным деревянными плахами улицам, мимо церквей, мимо усадеб, мимо яблоневых и вишневых садов… Да-а… как во сне все.
Подойдя к каменной крепости – детинцу, – снова миновали ворота, оказавшись на Софийской площади, у главной городской церкви. Михаил смутно припоминал, что, кажется, здесь собиралось вече… или – на Ярославовом дворище? А черт его, сейчас и не вспомнить, да и не вспоминается что-то… Нет, ну… Не может быть!!!
Князь между тем обнимался с какими-то богато одетыми людьми.
– Вишь, тот, дородный – посадник, Степан Твердиславич, – негромко пояснял Сбыслав. – Рядом с ним – бояре именитые – Онциферовичи, Михалковичи… В клобуке – Спиридон-владыко… А вон и батюшко мой, Якун-тысяцкий! Эх, друже, сейчас вот помолимся, да гульнем! Три дня гулеванить будем.
Михаил рассеянно расхохотался:
– Ну, это запросто…
Не может такого быть! Быть не может! Но вот есть же! Князь Александр, посадник, бояре, архиепископ, народ весь этот ликующий – толпа целая… Есть! И все настоящие, живые – потрогать можно. Да и не потрогать – от стоящего рядом парня так несло чесноком и навозом… Хоть затыкай ноздри!
– Слава благоверному князю!
– Новгороду Великому, Святой Софии слава!
После общего моления, участники похода наконец стали расходиться. Улучив момент, Сбыслав подвел нового приятеля к отцу, поклонился:
– От, батюшка, друг мой – не он бы, так, может, не стоял б язм сейцас пред тобою!
Михаил тоже поклонился, приложив руку к груди. Вышло довольно неуклюже, но тысяцкий Якун, похоже, не обиделся. Ну еще бы!
– Рад, рад гостю. Откель сам?
– С Заволочья, своеземец, – отозвался за Мишу Сбыслав.
Тысяцкий расхохотался, пригладил окладистую бороду:
– Знаем, знаем, какие в Заволочье своеземцы! Всего и землицы – что вокруг избы: сами пашем, сами сеем, что спроворим – то едим.
– Вот-вот, – Сбыслав обнял Михаила за плечи. – Мыслю, он бы и у нас неплохо прижился. Воин умелый! Хоробр!
– У нас? – Якун пожевал губами и внимательно посмотрел гостю в глаза. – Поглядим. Поговорим вечерком. Я тут посейчас задержусь, с князем да господою, а вы на усадьбу езжайте. Там уж столы накрывают.
– Вот это хорошо, что столы! – Сбыслав радостно потер руки и с силой ударил Мишу в плечо. – Ну что, друже?! Пировать едем! Эй, слуги… давай сюда жеребца того, белого… Поскакали, дружище!
Легко сказать – поскакали… Миша едва из седла не вылетел, хотя конек и казался смирным. Хорошо, хоть года два назад пару раз посидел в седле… кое-что помнил… но плохо. Ехал, скукожившись, по сторонам не глядя – как бы с седла не упасть, не убиться…
Не убился… Ну, слава тебе, Господи!
Огороженная нехилым частоколом усадьба тысяцкого Якуна занимала обширное пространство на перекрестье двух улиц и, кроме трехэтажного господского дома и обширного двора с различного рода постройками, имела еще и сад-огород, и выпас, на котором паслось целое коровье стадо. Богато жил Якун, что и говорить, не всякий боярин такую усадебку мог себе позволить, не всякий… Однако ж, как помнил Михаил, ни один «житий человек» – то есть землевладелец незнатного происхождения, скажем, выходец из среды разбогатевших ремесленников или купцов – по своему общественному положению стоял куда ниже боярина, даже самого захудалого владельца какой-нибудь отдаленной вотчины хоть в том же Бежецком Верхе или еще где-то у черта на куличках. Такая уж была градация в обществе – сначала шли «лучшие – вятшие – люди» – бояре, затем – «житьи», а уж потом – «молодшие или черные» – все прочее население. Потому «житьи» бояр не любили и сильно им завидовали. Было с чего!
Тысяцкий не напрасно говорил про столы. Столы – ломились от яств, и это не было пустым словом, – Михаил ясно видел, как прогнулись тяжелые доски столешниц. Поста, слава богу, никакого не было, а потому и дичи, и всякого мяса, и хмельного питья имелося вдоволь – хоть упейся-укушайся! Разномастные каши с мясом и мясною подливою, жаренные с яблоками гуси и перепелки, смородиновые кисели, пироги-рыбники и простые – со всякой прочей снедью, а еще щи с кислой капустою, ушица налимья, ушица карасевая, окуневая, с лососью. Ну и жаренная на вертеле рыба – ух, и вкусна же – куски большие сочные, прямо-таки во рту таяли…
– Кушай, кушай, друже, – улыбаясь, приговаривал Сбыслав. – Эй, челядин… Найлей-ко!
Пили из больших серебряных кубков – не только пиво, бражку, мед, но и привозное вино – мальвазеицу. Пили в больших количествах и не особо пьянели, чай, мед с брагой – не водка паленая, да и правду говорят, что закуска лишний градус крадет.
Миша от удовольствия аж глаза закрыл да прогнал смурные мысли – сначала поесть как следует, а уж потом думу думать! Глаза разбегались – и не только от яств. Посуда на столах – золотая, серебряная, лавки-скамейки резные, узорчатой тканью покрытые, в окна – свинцовые, со слюдой, переплеты вставлены, божница-киот – оклады все в золоте, лампадка зеленым огоньком светится. Да уж, не бедно жил тысяцкий Якун, совсем-совсем не бедно!
Окромя молодого хозяина и гостя, за столом сидела дородная женщина в вышитом затейливой вязью убрусе – Сбыславова матушка, и другие родственники – младшенькие братья-племянники да девчонки – сестры-свояченицы и прочие. Девки пересмеивались, переглядывались, выпивали… и, вопреки всем представлениям Михаила о затворничестве древнерусских женщин, вовсе не чувствовали себя в чем-то ужатыми, скорее даже, наоборот – развеселясь, песни запели, почему-то – про дождь:
Видать, давненько дождя в Новгородской земле не было.
Дождик, дождик, пуще,
Дам я тебе гущи,
Хлеба каравай,
Сильней поливай!
Сбыслав о битве рассказывал, а как же! Да так цветисто у него выходило! И не битва даже была – целое побоище. И рыцарей-то шведских – «без числа», и князь-то громил всех за милую душу, и – вот он, гостюшка! – мечом махал, дай бог каждому…
Девушки слушали, перешептывались, а, как матушка утомилася, да, стол благословив, почивать отошла, с вопросами навалились: а правда ли, что сам Биргер-королевич войском тем управлял? А шнек свейских много было? А погибло сколько? А полон? Много ли рыцарей взяли?
Ну и про гостя тоже расспрашивали: с каких земель, да женат ли, да сюда ли надолго?
Узнав, что не женат, дружно сказали – женим!
Ближе к вечеру явился батюшка, тысяцкий Якун. Бровью с порога повел: смело с лавки девок, сразу и глазенки погасли, и дела какие-то нашлись неотложные… Видно, держал Якун свое семейство строго.
Сели. Ухмыльнулся в бороду, серебряный кубок поднял…
За победу выпили, за Святую Софью, за благоверного князя. Миша уже пить еле мог, а уж от еды – и вообще воротило. А Сбыслав да все его домочадцы – ну молодцы – как ни в чем не бывало в три горла кушали, не давились!
– Смотрю, дружок-то наш утомился, – произнес с усмешкой Якун. – Велю проводить в опочивальню… А о деле и завтра поговорим.
– Верно, батюшка, – Сбыслав поставил кубок. – Пойду, самолично провожу…
А дальше Михаил мало что помнил – утомился, и так уже за столом носом клевал, а как почувствовал под собою постель, травами душистыми накропанную, так и уснул тут же, едва голова склонилась.
А проснулся – Веселый Ганс его за плечо тряс!
– Эй, Миха, вставай, чего разлегся?!
Миша глаза раззяпил – боже ж ты мой! Это где ж он? Похоже, что в камере! Стены серые, спит на голых досках, да еще и дверь железная – заперта.
– Вася, мы где с тобой?
– В ментовке, где же еще-то? Не помнишь, что ль, вчера побуянили?
– Побуянили? – Михаил уселся, скрестив ноги, и почесал затылок. – Нет. Не помню.
– Ну как же! Помнишь, водку мы с тобой на бережку пили?
– Водку – помню.
– И девка еще была…
– Девку – не помню…
– Ну, такая еще, в старинном платье…
– А-а-а-а!!! Гопники еще к ней приставали… Вспомнил!
– Вспомнил, вспомнил, – передразнил Веселый Ганс. – Колом только их не надо было бить…
– А что, я их колом, что ли?
– Ну да – выдернул из забора жердину и погнал… Вот нас с тобой и забрали! Да… девчонка та нас отмазывала… браслетик, вон, тебе подарила…
– Браслетик? Какой браслетик?
Михаил посмотрел на запястье… ну да, вот он… Желтовато-коричневый, витой, в виде змейки… Постойте-ка! Так он же сломался, браслетик-то! А тут вот – целый… целый…
– Слушай-ка, Ганс…
Миша поднял глаза… и обмер – никой не Веселый Ганс перед ним сейчас был, а… сын тысяцкого Сбыслав Якунович. Кудрявый, улыбчивый, правда, немного бледноватый… видать, вчера тоже малость того, укушался…
А вокруг – не камера, а… горница, что ли?
Черт побери!!!
Михаил рывком поднялся.
– На вот, испей, – протягивая глиняный кувшин, ухмыльнулся Сбыслав. – Пей-пей, тут квасок кисленький, с похмелья – славно.
Миша сделал пару долгих глотков – и в самом деле, славно!
И вспомнилось сразу все… Битва, путь… рабыня!
– Слышь, Сбышек… А куда Марья-то делась? Ну, девчонка та, помнишь?
Сын тысяцкого кивнул:
– О рабе своей спрашиваешь? Не беспокойся, она с челядинками… На днях продадим на торжище от греха – что выручишь, твое!
– Продадим? – Михаил помотал головою. – А оставить ее нельзя?
– Да не желательно бы… Пересуды пойдут всякие… Тебя ж оженить надо!
– Оженить?! Бррр!!!
– Ладно, оставим пока рабу твою, – ухмыльнулся Сбыслав. – А я к тебе вот зачем… Батюшка посейчас не придет с беседою – в господу уехал. А вот с монастыря Юрьева монашек приперся – про битву выспрашивать, игумен, вишь, ему все точнехонько записать велел. Наши тут ему много чего наплели… теперь твоя очередь. Посейчас пришлю… Токмо ты уж не сильно ему ври-то… так, как все…
Весело подмигнув, сын тысяцкого вышел, не прикрыв за собой дверь.
Браслет, господи!!! Сон-то – в руку! Вот с чего все началось-то! С него, с него, с браслета! Надел на руку и…
– Дозволишь ли войти, господине?
– Войти? А ты кто? – Михаил непонимающе посмотрел на возникшего на пороге востроглазого паренька лет четырнадцати, в черной монашеской рясе, с тоненьким ремешком, перехватывающим копны нечесаных соломенных волос.
– Я-то? А Мекеша-книжник, – мальчишка поклонился в пояс. – С обители Юрьевой батюшкой игумном послан, дабы…
– А, – вспомнил Миша. – Это про тебя, значит, Сбыслав только что говорил. Летопись писать будешь?
– Что, господине?
– Ладно, давай спрашивай!
Испросив разрешения, монашек уселся на лавку и вытащил из переметной сумы листы бересты и металлическую палочку – писало. Все правильно: сперва – на черновик, на бересту, а уж потом – после правки игумена – и на пергамент, да в переплет – вот и готова летопись.
– Мне уж мнози про битву рассказывали, – пояснил Мекеша. – Теперь бы токмо уточнить малость.
– Давай уточняй, – махнув рукой, Михаил вновь приложился к кувшину.
– Вначале – о кораблях, о шнеках шведских… Сбыслав Якунович сказал – их тридцать три тысячи было?
Миша поперхнулся квасом:
– Тридцать три тыщи? Ну, это Сбышек того, погорячился…
– А сколько тогда?
– Да черт его… не считал…
– Напишу – тысяча…
– Ну, как знаешь. Пиши. А вообще, что там у тебя записано-то?
Книжник улыбнулся:
– Посейчас прочту… Вот: Гаврила Олексич, боярин, сказывал – «народу свейского полегло без числа – и лыцари, и кнехты, и мнози… бискуп свейский Спиридон убиен бысть… наших же потерь – два десятка!
– Лихо! – поставив кувшин на пол, Михаил хлопнул себя по коленкам. – Куда там российскому телевидению! Ты читай, читай, Мекеша… очень интересно – что у тебя еще такого написано?
– Коль велишь, господине, чту далее… «Александр-княже самому королеве възложи печать на лице острым своим копием…», то мнози видали.
– Так-так уж и «мнози»? – с усмешкой усомнился Михаил.
– О том воин один, Парфен, говорил – что, мол, мнози… А сколько именно – не указывал. Так сколько, господине?
– А я почем знаю, фальсификатор юный? Пиши уж, как пишется… Что еще Сбыслав Якунович наговорил?
– Как воевода Гаврила Олексич пьяным-пьяно с лошади свалился… прямо с мостков – в воду. Сам-то Гаврила Олексич такого не припомнит…
– Да уж – с чего бы его на мостки-то верхом понесло?
– Может, на шнеку свейскую хотел взобратися?
Вот! Михаил чуть было не захохотал во весь голос! Вот так вот и писались летописи – «со слов очевидцев» да с подачи самого летописателя, еще и игумен потом откорректирует, да так, что только держись, да потом переписчики чего наврут, недорого возьмут, вот и получится нетленка – хоть на «Звездный мост» отправляй, есть такой конвент фантастики. А профессура-то потом невесть по чему диссертации пишет, докторские защищает, нет, чтоб вилку-то взять, да лапшу с ушей снять, на чужие не перекладывая…
– Не могу вот понять – как королевича звали? – потупив очи, честно признался Мекеша. – То ли Биргер-воевода, то ли Ульф-Фаси – ярл? Каждый по разному бает… Вот я и написал – королевич – чтоб не соврать зря.
– Это ты молодец, постарался. Слушай, а ты под каким летом все это записываешь?
– Известно под каким, – усмехнулся отрок, – под нынешним, шесть тысяч семь сотен сорок восьмым от сотворения мира Господом нашим!
Ну понятно… Тысяча двести сороковой год… Тринадцатый век… Господи!!! Впрочем, что и следовало ожидать, несмотря на разные там – «не может быть»! Вот ведь, может, оказывается. Если не брать в расчет того, что весь город – психи. Ну, не могут же все разом с ума посходить! А, значит, значит… Эх, что и думать-то теперь? Да ладно думать – что делать?
Летописец времени отнял немного – быстренько что-то записал на берестиночке, поклонился с улыбкою, да и был таков – мол, еще многих расспрашивать. Ну-ну… иди, паря, работай, ври дальше… на радость Академии наук Российской!
Едва монашек ушел, как в дверях возник рослый челядинец с охапкой шмоток в руках. Поклонился, сложил шмотки на лавку аккуратненько:
– То от молодого хозяина подарок!
Ага, от молодого хозяина, значит? Ох, любит Сбыслав подарки дарить! То девку-рабу подарит, то вот одежонку… Впрочем, одежонка как раз сейчас и не помешает – в кольчуге все время ходить не будешь, а в футболке стремно. Так… Что тут принесли-то?
Порты синие, с полосками, ага… Рубаха белая, тонкого полотна – льняная, нижняя. Рубаха верхняя, длинная, добротного сукна, с вышивкою, желтая… нет, скорей, желтовато-коричневая… Как браслет! Браслет, чтоб ему пусто было!!!
Одевшись, Миша натянул на ноги черевчатые, без каблуков, сапоги, подпоясался шелковым поясом – эх, хоть куда парень! Прямо жених писаный, красавчик, хоть сейчас к невесте… к невесте…
С браслетом бы разобраться, да и вообще… Как отсюдова выбраться-то? А вдруг – никак? Нет, не может быть, чтобы никак, ведь должен же быть хоть какой-то выход, обязательно должен… Девка та, в старинной одежде, она ведь, верно, тоже как-то не в свою эпоху попала… вот из этой! Значит, можно уйти, можно. Браслет… в нем ко всему ключ… скорее всего, иного-то, пожалуй, и не придумаешь… Браслет…
Пройдя светлыми сенями, Михаил вышел на крыльцо – на обширном дворе усадьбы уже трудилась челядь: кто-то кормил гусей и уток, кто-то гнал на выпас отару овец, кто-то подметал, кто-то что-то тащил, копал, строил… Да уж – феодальный строй в действии – все зависимые люди при деле. Интересно, ему-то, Мише, какое здесь дело найдут? Неужто – ратное?
С делом разъяснилось сразу после обеда, когда вернулся на усадьбу хозяин – тысяцкий Якун. Все, как и предполагал Михаил – его вербовали в зависимые люди, как сказали где-нибудь в королевстве Французском – в вассалы, однако, тут понятия такого не было – просто в дворню, в зависимость по ряду – в рядовичи! Хорошо – не в холопы. Тут же ряд и составили – четко прописали, что Мише надлежит делать – уж, конечно, не пахать, не сеять, не прислуживать, а «исполнять службу ратную живота не щадя, и еще службу тайную, о чем укажут». Службу тайную… интересно…
Подписал, согласился – деваться некуда, – не выжить современному человеку в средневековье одному без поддержки и покровительства, не выжить. А так… Говоря шпионским штилем – легализовался. Своим стал. Ну почти своим…
За новый ряд и выпили – теперь уж и Сбыслав – дружок называется! – и тысяцкий Якун поглядывали на него снисходительно, по-хозяйски, учили уму-разуму. Михаил сдержанно кивал, соглашался, а куда деваться, он теперь не сам по себе, а зависимый от хозяина человек – рядович! Хоть и не холоп, а все ж подчиняться должен.
Но нет худа без добра (как, впрочем, и добра без худа) – получил Михаил и место жительства, можно сказать – прописался. Адрес простой – Новгород, Неревский конец Софийской стороны, угол Великой и Кузьмодемьянской, усадьба тысяцкого Якуна. Не спутаешь, хоть заказные письма пиши!
Избу на дворе выделили – небольшую, однако, по питерским меркам – хоромы! Метраж более чем приличный, и все, как полагается – горница на подклете, по-черному печь, лавки, полати. Даже сундук – и тот имелся.
– Ну, вижу – по нраву! – довольно улыбался Якун. – Дай срок, оженим тебя… Хорошую девушку сыщем… но уж и ты, паря, не подведи… Завтра с тобой да со Сбыславом в господу поедем… Дела-то нехорошие в Новгороде Великом творятся – бояре князя прогнать замыслили… Власти, грят, у него слишком уж много! Нам, житьим людям, то ох как не на руку… Пусть бы и бояре и князь… друг друга бы жрали поедом!
Вот оно! Михаил опустил глаза – вот оно, как, оказывается! То-то об изгнании Александра из Новгорода в учебниках и монографиях говорилось как-то невнятно, вскользь, без всяких подробностей… Теперь вот в эту бучу самому лезть… Только – надо ли? Головенку оторвут – враз. А никуда не денешься – ряд-то подписан… хм… рядович!
Глава 6
Лето 1240 г. Господин Великий Новгород
Закуп
Аже господин переобидить закоупа, а оувидить купу его или отарицю, то ему все воротити, а за обиду платити ему…
Суд Ярослава Владимировича. Правда Русская
Михаил совершенно правильно сообразил – зачем он так понадобился тысяцкому и «житьим людям». Взяли его под свою руку, естественно, как выразился Сбыслав – «не токмо добра ради». Своеземец из дальних земель, ни с кем не связанный, никого в городе не знающий, умелый воин, да еще и смел, и не дурак в общем-то… Как такого не использовать во всякого рода интригах? «Житьим людям» – особенно тем, кто, пожалуй, и побольше бояр землицы имеет – очень уж знать хочется, что там эти самые бояре замышляют? Тем более, сейчас – когда положение князя Александра, несмотря на победу на Неве, как-то сильно быстро стало уж больно неустойчивым. Недели не прошло, как во все колокола звонили, князя да дружину славили, и – на тебе, уже совсем другие слухи по всем концам новгородским пошли. Дескать, и неуживчив молодой князь, и властолюбив, и – страшно сказать! – на казну новгородскую да земли зарится! Такому бы сказать – путь чист, – да, чем скорее, тем лучше.
Миша, как историк все-таки, помнил прекрасно, что почти сразу после Невской битвы вышибут Александра из Новгорода, точно вышибут, вот сейчас прямо… Но вот – за что? Составители научных – и не очень научных – монографий отвечали на этот вопрос уклончиво, а то и вообще игнорировали. Ну, выгнали и выгнали защитничка единственного – бояре, они, псы такие… Таким вот образом историки-марксисты мыслили… ну и житьи новгородские люди заодно с ними.
Бояре-то, понятно, псы… Но вот что конкретно умыслили? Супротив князя копают, понятно, с ними еще и купцы – «заморские гости» – те, что с немецкими странами торговлишку ведут. Не хотят с немцами ссориться, а Александр-князь совсем другую политику ведет… оно им надо? Да и власть, власть… уж точно сказано – властолюбив! Да и как же иначе – ведь князь же! Хоть и молокосос двадцатилетний – а князь! Хотя и насчет молокососа… в эти-то времена лет с тринадцати-четырнадцати уже считалися вполне даже взрослыми, а следовательно, по-взрослому себя и вели… так что, по местным меркам, двадцатилетний князь – человек уже вполне зрелый и опытный, это в России-матушке – в той, будущей России – двадцатилетние оболтусы все подростками считаются, инфатилы долбаные мать их… Сталкивался Михаил с такими еще в фирме… Мамы-папы-дедушки на теплое местечко устроили, работать сии «мальчики» не хотят, не умеют и не любят, хотят только денег, как они выражаются – «бабла», которое тут же спускали на красивые игрушки – машинки – ночные клубы, девочек – в общем, на все детсадовские радости. Да черт, конечно, с ними, на что они там все тратили – работали б как следует… так ведь нет! Полная безответственность! А зачем что-то делать, в какие-то скучные непонятные вещи вникать, когда прямо в офисе можно повеселее время провести – кофе попить, покурить, поржать, в «одноклассниках» пошариться… А выгонят? Да и ладно – мамы-папы-бабушки в другую фирму пристроят. Вот такие были… работнички. Хорошо – кризис, многих вытурили… А, впрочем, ладно… с чего бы это Михаил молодых балбесов вспомнил? Ах да… о князе думал. Не юнец князь, хоть и двадцати лет еще, пожалуй, нету… По-местным меркам – человек, конечно, еще молодой, но вполне зрелый. И своего – по всему видать – не упустит. И не только своего… В Новгороде Великом князь – человек служебный, для войны, для суда верховного, ну а насчет верховной власти – шутишь! У Новгорода своя власть есть – посадник, тысяцкий, Совет господ – бояре именитые, «сто золотых поясов» – ну и вече, конечно, собрание городское. Понятно, бояре там первую дудку дули, а «житьи люди» и «гости» богатые им конкуренцию старались составить. У аристократов-бояр – власть, князь тоже власти хочет – вот пусть бы они и дрались, интриговали – именно так и рассуждали «житьи», так что князь был бы им сейчас нужен.
Напрасно надеются… Михаил усмехнулся. Хотя… сейчас уйдет, через год позовут – явится, репрессии начнет против тех, кто за «немцев». Хэ! А хорошо все наперед знать, однако… Только пока какая самому от этих знаний выгода? А никакой! Браслет, браслет искать надобно… мастерскую…
Михаила инструктировал лично хозяин, тысяцкий. Все подробно обсказал – как и куда идти, что говорить, и что делать… Договорились и о связи – это уже со Сбыславом. По ходу дела понял Миша – на долгое время его внедряют, Штирлица хотят сделать, мать их… Ну и черт с ними, Штирлиц так Штирлиц! Обжиться – пусть даже и так, в шпионстве, да свои дела делать. Обжиться – да… Главное, по-другому-то никак не выйдет, делать то, что прикажут, надобно – а как иначе выжить? Ну, допустим, послать всех, да сбежать – а потом что? Где жить, что кушать? В таксисты идти, ха? Что он, Миша, умеет-то такого, чтобы здесь пригодилось? Мечом махать? Ну, так это уже пригодилось – вона… К другому кому наняться – воином – так не факт, что лучше будет, может даже – и много хуже. Здесь хоть Сбыслав – вроде как друг… Да еще эта Марья… Ну и привязчивая же девчонка! Здесь ее, правда – в работу: полоть, поливать, стирать – а она и расцвела вдруг! Похорошела вся, по воскресеньям – в платье новом – из холстины, но чистое, красивое, с вышивкой – бусы на шее дешевые, но тоже ничего, сверкают зеленью изумрудной… как и глаза… А красивая девка! Сбыславов подарок… тьфу… Пришлось ведь дружка уговаривать, чтобы «холопку» оставить… Сын тысяцкого разрешил, конечно… правда, нахмурился, предупредил – «кто на рабе женится, сам робичич» – по закону так. Женится… Ага, как же…
Сбыслав ухмылялся:
– Если хочешь, пусть в твою избу раба изредка наведываться будет… тайно… Хоть и грех то… После невесту тебе сыщем, из наших… такую, чтоб не стыдно. От рабы своей тогда избавься… Ну, время еще есть.
Марья так и жила в людской, вместе с остальными девушками-челядинками, на Мишу при встрече поглядывала, кланялась, однако ж в избу его к ночи не просилась, а приказать самому Михаилу вдруг стало стыдно – экий рабовладелец выискался. Да и сколько девчонке лет… шестнадцать хоть есть ли? Говорила, что больше – врет, явно врет! Хотя здесь в тринадцать-четырнадцать замуж выходят, потом рожают каждый год – кто ж позволит бабе пустой простаивать? Детская смертность высокая, а помощники в доме всякому нужны, и чем больше – тем лучше. Патриархальная семья, аграрное общество – что уж тут говорить-то?
В общем, непонятные отношения были сейчас у Михаила с Марьей – он и сам вроде как теперь человек зависимый – рядович, – а она, уж так вышло – его имущество. Собственность. Велик соблазн, но… Он же, Михаил Сергеевич Ратников – человек, а не похотливый козел! Ну, было раз… не сказать, чтоб по принуждению, а сейчас… совсем другая ситуация сейчас, и зазвать Марью на ночь в избу, как ни крути – подло. Да и не до того стало…