Потупа Александр. Черная неделя Ивана Петровича

   Фросин хитро подмигнул и в полном контрасте со своим веселым подмигиванием официально-покровительственным голосом произнес:
   - Мы тут обсудили твою кандидатуру, Иван Петрович. Крепкая у тебя кандидатура.
   Это звучало, как мускулатура, но Иван Петрович сразу размяк от похвалы и даже слегка пошутил:
   - Я же еще не кандидат, все как-то не успеваю...
   - Кандидат, кандидат,- убедительно отпарировал Макар Викентьевич.- А главное - я за тебя поручился.
   И стал надвигаться, даже навис над Иваном Петровичем, причем демонические глаза его все веселей подмигивали, а челюсть все решительней выдвигалась вперед.
   - Будет трудно - поможем, ты не сомневайся,- добавил он полушепотом,еще как поможем.
   Потом он непонятным способом преобразовался и стал небольшим домом на пустой пыльной улице, а выдвинутая челюсть оказалась голубым мезонинчиком.
   "Странно,- подумал Иван Петрович,- с какой стати Фросин хохмы выкидывает? Поди ж ты, акробат..."
   Но чувство тревоги и ответственности охватило его, и он понял, что следит за этим домом, желая остаться незамеченным, а пустая пыльная улица это, конечно, Подрубенская. Как в таком домишке могло образоваться двадцать три квартиры? Секрет ускользал от Ивана Петровича, и это раздражало его, но еще менее приятный факт заключался в том, что дом мыслил, вовсю думал о спасении своего непутевого хозяина Васьки. Однако, улавливая размышления в целом, Крабов никак не мог разложить их на отдельные внятные образы.
   И вдруг его осенило.
   "Все правильно,- догадался он.- Дом не может общаться со мной на основе человеческих понятий, ибо он принадлежит к совсем иной цивилизации. Ему плевать и на меня и на Ваську, но к Ваське он привык, быть может, по-своему любит его, и потому я должен выслеживать прохвоста среди пыли и ветра, не рискуя проникнуть вовнутрь его друга. Но как мог Фросин предпочесть мне рядового уголовника? Зачем ему эта трухлявая ископаемая цивилизация?"
   От этого открытия и от всех вопросов Ивану Петровичу сделалось муторно, хотя он и обрадовался чудом уцелевшему в нем стремлению к открытиям. Он совершенно точно знал, что Васька сейчас выйдет из дома и побежит перепрятывать седьмую икону, которая есть не что иное, как "Богоматерь владимирская", вырезанная Васькой из "Православного календаря" за прошлый год. Однако в календаре по преступной небрежности редактора оказался подлинник, и этот подлинник ни в коем случае не должен был уплыть за океан через грязные лапы гражданина Княжевича И. Г.
   Потому-то Иван Петрович и дежурил на пыльной и пустой Подрубенской с белым Игоревым кольтом в руке, дежурил и все время страшно боялся, что в решающий момент кольт не захочет стрелять, поскольку Иван Петрович совершил непростительную служебную оплошность, забыв дома пистоны.
   "Надо проверить, пока не поздно",- решил Крабов и поднял револьвер, целясь в окно голубого мезонинчика. Оглушительный выстрел грянул над Подрубенской. Дверь дома, на которой Иван Петрович без труда различил крупные цифры - 23, тут же открылась, и из нее вывалился Васька почему-то в немецкой каске и со шмайсером в руках.
   Васька гигантскими прыжками понесся к калитке, дико вращая глазищами и громко выкрикивая:
   - Скромно, понимаете, Иван Петрович, скромно и правильно.
   Иван Петрович понял, что сейчас Васька обнаружит его укрытие и начнет стрелять в упор из ржавого музейного шмайсера. И тело Ивана Петровича, полное жизни и способностей к открытиям, примет жуткую раздирающую боль, сглатывая десятки пуль и превращаясь в тело умирающего, а потом и мертвого Крабова, то есть вообще никакого. Последним усилием воли он заставил себя снова поднять кольт, и Васька, уже выскочивший за калитку, вдруг отбросил свой страшный экспонат и поднял руки.
   Потом они ехали на какой-то машине, Васька плакал, взахлеб рассказывая о своей нескладной жизни, и перевоспитывался на глазах. Еще в машине сидел Фросин, очень часто и от всей души жал руку Крабову и при каждом рукопожатии прикреплял к лацкану крабовского пиджака по ордену, причем Иван Петрович никак не мог сказать ответной речи - мешал плачущий Васька.
   Потом Иван Петрович сидел в огромном, как футбольное поле, кабинете за отличным письменным столом и думал, что теперь он настоящий кандидат и вот-вот приступит к масштабной работе. Но масштабности мешал все тот же Макар Викентьевич, который пристроился рядом на стуле, впрочем, на почтительном расстоянии от Ивана Петровича. Фросин брал откуда-то тонкие папки и торжественно зачитывал фамилию, имя и отчество. И сразу же из неоглядной глубины кабинета возникал гражданин, однозначно соответствующий открытой папке, и Крабов начинал легкий, иронический допрос, выясняя подлинные мысли гражданина и определяя меру его вины. Выяснив все, что надо, Крабов диктовал свои наблюдения невидимому устройству, которое принимало решение о дальнейшей судьбе гражданина.
   Одни лишь приглушенные звуки - надоедливые удары, проникающие сквозь очень толстые стены кабинета, - мешали Крабову полностью сосредоточиться и подумать о том, чем, в сущности, он занимается. Но убрать звук было невозможно - Фросин растолковал, что там, за стенами, полным ходом идет сооружение прижизненного памятника Ивану Петровичу, человеку, навеки покончившему со всеми формами преступности.
   В кабинете все протекало торжественно и просто. Тяжело вздыхали хищенцы и взяточники, падали на колени мошенники и мелкие хулиганы, а воздух становился все чище и высокогорней.
   Судя по всему, невидимое устройство, регистрирующее наблюдения Ивана Петровича, в основном, проявляло завидную гуманность, и лишь некоторые граждане уходили из кабинета неудовлетворенные и не вполне добровольно. Почему-то в их числе оказывались лишь те, чьи мысли вызывали у Ивана Петровича удивление и даже некоторую оторопь.
   Но в целом, процедура шла на редкость гладко - многие сразу же осознавали свою вину, а главное - полную бесполезность преступных замыслов в новых условиях, созданных талантом Ивана Петровича и организаторскими способностями Фросина.
   Только воздуха не хватало. Определенно начиналось удушье, и Иван Петрович принимал все менее официальный вид. Он распустил галстук и попытался расстегнуть ворот, но Фросин ловко и очень сильно перехватил его
   - Нельзя, нельзя, - зашептал он Ивану Петровичу. - Неудобно как-то.
   - Но я задыхаюсь, - прохрипел Крабов.
   - Это с непривычки, - стальным шепотом пояснил Фросин. - Зато воздух! Чувствуете, какой воздух?
   - Но воздуха уже нет, совсем нет, - слабо сопротивлялся Иван Петрович и сам испытывал удивление от очевидного нарушения законов физики, согласно которым никакая беседа в безвоздушной среде невозможна.
   - Сейчас мы ее вызовем,- сказал Фросин, угадывая крабовскую мысль,вызовем и спросим, почему она нарушает законы.
   - Это не она нарушает,- выдавил из себя Крабов.- Это мы нарушаем.
   - Что нарушаем? - не понял Фросин.
   - Ее законы...
   - Это никак невозможно,- убежденно сказал Макар Викентьевич,- потому что никаких таких особых законов у нее нет и быть не должно. Есть наши законы, отражающие нашу действительность, потому - абсолютно истинные, и никому не дано права их нарушать. И если вы этого не понимаете, мы и вас сейчас вызовем.
   Надоедливый стук за стенами кабинета сразу же исчез - то ли просто приостановилось сооружение памятника, то ли звуковые волны навсегда прекратили свое существование. Между тем, Иван Петрович отчетливо осознавал, что раздваивается, и другая, лучшая или худшая, но именно его часть, задыхаясь, понуро бредет к столу. Зато части, оставшейся в кресле, стало заметно легче дышать, вернее, не дышать, а обходиться без воздуха. А Макар Викентьевич, продолжая выкручивать крабовскую руку, извлек новую папку и торжественно прочитал:
   - Подозреваемый Иван Петрович Крабов.
   - В чем подозреваемый? - не выдержал Иван Петрович, сидящий в кресле.
   - А в том,- ответил Макар Викентьевич.- Вы работайте, работайте, я ведь за вас поручился.
   "Ладно,- подумал сидячий вариант Ивана Петровича,- с этим толстячком мне будет попроще - даже вопросов задавать не надо".
   И он принялся диктовать невидимому записывающему устройству - четко и нелицеприятно, и с каждым словом тот, другой Иван Петрович, сжимался в размерах и как-то нелепо корежился. Но тут взгляды двух половинок Крабова встретились, и Иван Петрович, сидящий в кресле, ощутил настоящий испуг за их общее будущее и одновременно почувствовал, что подозреваемый втягивается в него без остатка, разоблачая тем самым его двойственную природу и наличие безобразных внутренних противоречий, а Фросин сейчас закажет семь бубей. Вместо этого совершенно логичного заказа Фросин вскочил и заверещал:
   - Что же вы замолчали? Вы думаете, что у вас неловленный мизер, а я вам штуки три одной левой всажу. Вы себя покрываете, Иван Петрович, а это похуже, чем крапленая колода, намного хуже, за это не только канделябром по морде положено, за это еще и на поселение угодите.
   И Макар Викентьевич с невероятной силой загнул руку Крабова, отчего тот сразу же проснулся. Сильная боль действительно застряла в затекшей руке, неловко подвернутой под спину. Кроме того, ворот рубашки, которую Иван Петрович забыл снять, съехал набок и всамделишно душил его.
   Иван Петрович кое-как размял руку, расстегнул воротник, изрядно натерший шею, и взглянул на часы. Они бесчувственно показывали половину шестого - спать уже поздно, а вставать на работу - рановато.
   Иван Петрович пробрался на кухню, включил огонь под чайником и присел на табуретку. "Крепкая кандидатура",- мелькнула у него мысль, ухмыляющаяся и непонятно с чем связанная.
   8
   "А что, даже забавно как-то,- думал Крабов, с трудом удерживая равновесие на левой ноге,- был бы я великим следователем и горя не ведал бы. Никаких конфликтов с начальством - любое дело за час, как на ладони. Только одна беда - если захочется мне кого-нибудь утопить и припишу я ему вовсе не те мысли, так что ему делать? Как он докажет, например, что никогда подобных мыслей не вынашивал?"
   Автобус нещадно прыгал на каких-то колдобинах, и гражданин в серой шляпе все норовил ухватить Ивана Петровича за рукав, транслируя при этом самые нецензурные мысли.
   "Это ж надо - с утра выдает,- думал Иван Петрович, пытаясь подальше убрать свою руку с привлекательным рукавом плаща.- А с другой стороны, страшная вещь получается. Возьмется кто-нибудь за меня и навыдумывает таких преступлений, о которых я ни сном, ни духом не ведаю. Что будет?"
   "Плохо будет",- решил он за остановку до работы.
   Выпрыгнув в порывистый ветер и мелкую осеннюю изморось, Иван Петрович подумал, что все это до предела серо и неуютно, и внезапно его потянуло к чему-то светлому и огромному, оценивающему его труд в яркости света и громкости аплодисментов.
   "Цирк! - понял он и зажмурился от удовольствия.- Вот истинное мое место. Второе отделение - народный гипнотизер и телепат Иван Крабов, то есть народный артист, конечно. Здорово! Угадываю мысли любого зрителя, само собой только цензурные мысли. Все смеются, хлопают, за билетами очереди на целый квартал, гастроли в Париже и Монтевидео, афиши и аншлаги. Красота!"
   Вспомнился Ивану Петровичу единственный за много лет воскресный поход в цирк с Игорьком, визжащая от восторга толпа детишек, яркий румянец на щеках очень смешного клоуна, многоцветные шарики жонглера-виртуоза и еще изумительно стройная наездница, заработавшая слишком уж скромные, по мнению Крабова, аплодисменты.
   "И Пряхина там, должно быть, нет,- думал он.- Братство артистов. Можно пить лимонад перед выходом на арену, сидя на каком-нибудь ящике с чудесами и почесывая за ухом у настоящего полосатого тигра, а наездница может подойти и запросто стрельнуть трешку до аванса или, скажем, отобрать бутылку с лимонадом, чтобы промочить горло после своего номера".
   Все эти мысли образовали столь красочный хоровод, что скорость движения Крабова упала почти до нуля. Он шел, шел и никак не мог преодолеть несчастную двухсотметровку между остановкой и подъездом учреждения. Это только у самоуглубленных философов нет разницы между состоянием покоя и равномерно-прямолинейного движения. Разница есть - ее Крабов нутром чуял, сознавая, что непременно опоздает на работу и возникнут из-за этого самые неприглядные последствия. Разницу понимали и отдельные сотрудники НИИТО, рысцой идущие к финишу, легко обгоняя Ивана Петровича.
   Не удивительно, что он оказался у подъезда ровно на сорок секунд позже, чем необходимо, помялся на ступенях, махнул рукой и пошел к гастроному. Ему никак не хотелось вступать в острый дисциплинарный конфликт с товарищем Пряхиным, разрушать заполнивший воображение дымчато-радужный мир.
   Он занял очередь за кофе, позвонил в отдел, и милый Лидочкин голосок заверил его, что все будет в порядке, лишь бы он не опоздал к профсоюзному собранию, которое перенесено на три часа.
   Во время исполнения дисциплинарного ритуала в голове Ивана Петровича родилась вполне определенная идея, которую он побоялся обозначить четким термином. Однако эта идея привела его к остановке троллейбуса в двух кварталах от гастронома, троллейбуса, на котором можно было доехать почти до самого цирка.
   И через каких-то пятьдесят минут Иван Петрович входил в круглое здание.
   Пожилая дама, сидящая у внутренних дверей, не удивилась его желанию встретиться с директором, но искренне посоветовала обратиться к администратору.
   Не хватало еще, чтобы каждый стал беспокоить Илью Феофиловича из-за пары билетов...
   Уловив эту мысль, Иван Петрович осознал, что его никто еще не воспринимает как великого артиста, мага и телепата международного класса.
   "Ну, ничего - наступит и мое время",- усмехнулся он про себя и проследовал на второй этаж.
   В небольшой приемной его радушно встретила симпатичная секретарь-блондинка.
   - Вы по поводу Абрашиных гастролей? - улыбаясь, спросила она.Подождите, пожалуйста, полчасика. Илья Феофилович скоро будет.
   - А кто такой Абраша? - глупо признался в своей посторонности Иван Петрович.
   - Абраша - это слон,- удивленно ответила блондинка.- А вы кто такой?
   "А я - тигр",- хотел ответить Крабов, но решил отложить шутки на потом.
   - А мне на прием к Илье Феофиловичу.
   - На прием? - округлила глаза секретарь-блондинка.- А зачем на прием? Если вы из-за билетов, то...
   - Да нет же, не из-за билетов,- невежливо перебил ее Иван Петрович и сразу же пожалел о своей торопливости. В сущности, было бы неплохо узнать, кто здесь главный по части билетов. Мало ли...
   "А впрочем, к чему это? - подумал он.- Если устроюсь, и так буду контрамарки пачками иметь".
   Сказать ему, что Илюша в министерство подался? Но ведь я уже проболталась, что он сейчас будет. Дуреха! Если этот мопсик опять по поводу устройства дочки в цирковое училище, у Илюши на весь день настроение сядет, и не видать мне отгула...
   Но поток блондинкиных размышлений был резко прерван появлением маститого человека в замшевом полупальто и с артистической шевелюрой. Он кивнул секретарь-блондинке, неопределенно скользнул взглядом по фигуре Ивана Петровича и исчез в директорском кабинете.
   Минут через двадцать туда направился и Крабов, причем секретарь-блондинка предупредила его, что Илья Феофилович собирается в министерство и задерживаться никак не может.
   Войдя в кабинет, Иван Петрович ощутил на миг что-то вроде священного трепета, который неизбежно нападает на всякого, переступающего внутренний порог храма искусств. Однако настроен он был решительно и потому сразу приступил к делу.
   - Здравствуйте, Илья Феофилович,- произнес он твердо и торжественно.
   - Приветствую,- буркнул директор.- Что у вас?
   - У меня номер, отличный номер.
   - Программа? - снова буркнул Илья Феофилович и протянул руку.
   И тут у Ивана Петровича впервые скользнуло соображение, что проникнуть сюда не так-то просто, что талант - не единственный и, возможно, не главный ключ к этому храму, что наверняка есть какие-то подробности и требования, о которых он и не догадывается.
   - Видите ли...- начал он.
   - Программа,- повторил директор, не убирая протянутую руку.
   - Нет у меня программы, пока нет.
   - Так чего ж вы у меня время отнимаете? - резким, но пока не злым голосом спросил директор.- Вы же, надеюсь, не новичок?
   - Новичок, новичок,- радостно подхватил Иван Петрович.-Я новичок, но у меня очень интересный номер.
   - Так,- выдохнул Илья Феофилович,- час от часу не легче...
   Он убрал руку и откинулся на спинку кресла.
   - А своего льва вы в приемной оставили? - устало спросил он.
   - У меня нет льва,- обиделся Крабов.- У меня есть мысли.
   - Ах, мысли! - подчеркнуто серьезно воскликнул директор.- Опять по номеру Канашкиной? Так поговорили бы с ней и с постановщиком.
   - Нет, Канашкина здесь ни при чем,- растерялся Иван Петрович.- Но я мысли могу угадывать.
   - Ну и что? - безразлично отреагировал Илья Феофилович.- Сейчас все угадывают, без этого нельзя, без этого не проживешь.
   - Все? - изумился Крабов.- Все никак не могут угадывать - это было бы противоестественно. Но я могу.
   - Вы сами себе противоречите, дорогой,- совсем уж запросто сказал Илья Феофилович.- Нелогично! Не станете же вы утверждать, что обладаете противоестественными способностями?
   - Конечно, не стану,- растерянно согласился Крабов, но тут же поправился. - То есть, стану, потому что умею.
   - Да? - весело переспросил директор.- Ну-с, и что же я сейчас думаю?
   - Вы думаете о том, что неплохо бы мне, доморощенному телепату, выйти из вашего кабинета и никогда в нем не появляться,- предельно вежливо перевел Иван Петрович.
   Илья Феофилович засмеялся взахлеб, широко и безудержно.
   - Ну, радуйтесь, радуйтесь, - прохрипел он сквозь выступившие слезы. Вам удался редчайший фокус - насмешить директора цирка, которому при любой клоунской репризе ничего, кроме квартального плана да гастрольных конфликтов, не видится. Вдосталь насмеявшись, он перешел на вполне серьезный тон:
   - Вы ведь сами понимаете, что это сущая ерунда. Не надо быть телепатом, чтобы догадаться о моих мыслях в настоящий момент. Конечно, я мысленно желаю вам, простите, пойти ко всем чертям. Но это слишком естественно - того же самого желают все руководители, к которым с утра пораньше приходят с проектами вечных двигателей, художественного оформления общественных туалетов и планами установления всеобщего равенства. Более того, я могу еще лучше угадать ваши мысли. Вам надоела ваша скучная работа. Однажды в этой пятилетке вы отвели сюда своего сына и подумали, что жизнь циркового артиста, который вовсю дурачится на арене, получая зарплату плюс сертификаты после заграничных гастролей, куда привлекательней. Возможно, вы попытались стать жонглером - с этого многие начинают. Но, переколотив полсервиза и сильно нарушив семейное равновесие, вы решили пойти по легчайшему пути. Подумаешь - угадывать мысли! Они ведь у всех такие похожие. Не надо ни кувыркаться, ни цепляться за трапеции под куполом, а? Я прав?
   "Откуда он знает про поход с Игорьком? - подумал Иван Петрович.- И при чем здесь сервиз?"
   - Я прав? - переспросил Илья Феофилович.
   - Да, вы правы,- ответил Крабов,- правы в том, что из нашего разговора может получиться неплохой анекдот, и за ужином вы расскажете его Ирине Сергеевне.
   Илья Феофилович на миг опешил, но тут же собрался с мыслями и пошел в атаку:
   - Ах, хитрец! Заранее выяснили кое-что о моей семье, да? Но разве это угадывание мыслей?
   А мысли Ильи Феофиловича шли рассыпным строем и вытворяли такие зигзаги, что ни в одну из них нельзя было толком прицелиться. И Иван Петрович решился на подлог.
   - Вы ждете посетителя по поводу гастролей слона Абраши?
   - Да, жду,- спокойно отбился директор.- Но об этом вам могла сообщить Ксюша в приемной, не так ли?
   - Правильно,- честно признался Крабов и решил временно снять запрет на натурализм,- но о том, что Подругин - алкоголизированная скотина, опаздывающая всюду, кроме пивной, она мне не говорила. Это ваши мысли.
   - Хм,- вздрогнул Илья Феофилович и густо покраснел.- Но, видите ли, и в этом нет ничего удивительного. Вы знали, что Подругин должен был прийти примерно час назад. Вы прекрасно понимаете, что я не доволен его опозданием. А насчет скотины - это вы случайно пальцем в небо...
   - Илья Феофилович, сколько денег у вас с собой? - а вдруг решился Крабов.
   Так! Небось пятерку попросить хочет. Три червонца в бумажнике, рубль с мелочью в кармане и полсотни в заначке...
   Такие мысли прогенерировал директор, а вслух спросил:
   - Зачем вам знать?
   - Илья Феофилович,- торжествующе начал Крабов,- я не собираюсь стрелять у вас пятерку. У вас сейчас восемьдесят один рубль с мелочью. Правильно?
   - Да-да,- выдавил из себя ошарашенный директор.- А откуда вы знаете?
   - Я же угадал ваши мысли...
   Ого! Вот этого он не мог так просто узнать. Мистика! А вдруг через Ирину? Нет, исключено. Про заначку она знать не может, ни в коем случае не может. Но откуда? Опасный тип. И вообще, мы один на один. Вдруг ударит. Нет, на хулигана не похож. Теперь еще не хватало, чтобы он узнал про колечко для Канашкиноп в кармане пальто...
   - И еще, Илья Феофилович,- продолжал Крабов,- в кармане вашего пальто лежит одно колечко...
   Кошмарики! Все обо мне вынюхал. Теперь ославит. Еще и Ирина узнает! Что творится, что творится! И как быть? Послать к черту - чего доброго, домой заявится. А если нет, то опять-таки, что делать? Выпустить этого умельца перед комиссией, так он полную арену дров наломает. Свинство какое-то! Телепат дерьмовый выискался на мою голову...
   - Дорогой товарищ,- произнес он вслух,- все это не очень-то убедительно. Телепатии нет и не может быть. Сделаем так. Вы зайдите ко мне в пятницу, часикам к одиннадцати, и мы вас с удовольствием посмотрим. Только принесите объяснение ваших опытов в двух экземплярах. Обязательно в двух экземплярах на машинке. А сейчас я очень тороплюсь.
   Иван Петрович возликовал. Он уже знал, что Илья Феофилович никуда не торопится, что прием в министерстве назначен на завтра, что директор будет волей-неволей дожидаться Подругина, а после обеда - осматривать большую течь в потолке костюмерной, что до пятницы директор рассчитывает найти способ выставить ясновидящего вон. Он многое знал, но чего стоят все наши знания рядом с надеждой на новую жизнь! Он хотел, чтобы побыстрей наступила пятница, сквозь которую будет сделан первый шаг к иным горизотам.
   Крабов вежливо попрощался с Ильей Феофиловичем и секретарь-блондинкой Ксюшей и решил целую остановку пройти пешком.
   "Понедельник - тяжелый день, - думал Иван Петрович по пути. - Все дела следует начинать во вторник, и тогда успех обеспечен. Представляю, какую рожу скорчит Выгонов, когда узнает, что меня приняли в цирк".
   9
   Иван Петрович, как на крыльях, мчался на собрание. Ему немного нагорело за несвоевременную уплату взносов, кое-кто обстрелял его не слишком лестными мыслями, но все это казалось преизрядной чепухой.
   И только у самого подъезда он пришел в себя и вспомнил, что жизнь складывается не столь уж благополучно. С визитом к теще не следовало тянуть - по некоторым данным Иван Петрович мог быть уверен, что размер выкупа стремительно возрастает с каждым днем.
   С другой стороны, именно сегодня Крабову предстояло явиться на банкет по случаю успешной защиты родного брата и представлять там гордых и счастливых родственников. Собственно, защита диссертации уже прошла, и никаких данных о голосовании у Ивана Петровича не было. Но сомнений в том, что все завершилось по-хорошему, у него не было тоже. Федя двенадцать лет высиживал свое физико-математическое детище и, судя по должности, имел отличные, а скорее всего, даже удобные отношения с начальством. А посему ни у кого не могло возникнуть ни малейших сомнений в запланированном на текущий квартал триумфе Федора Петровича.
   Не очень-то хотелось заявляться на банкет в одиночку. Супруга старшенького Мария Филатовна непременно обыграет это одиночество во время ближайшей встречи с Анной Игоревной. При всем том, Федя очень прозрачно намекнул брату, что приглашает сотрудников без жен, имея ввиду ограничиться тридцатью семью посадочными местами. Опять-таки совместный поход с Аннушкой неизбежно привел бы к тяжелейшему разговору на обратном пути, когда она по старой привычке станет жаловаться Богу и по-ночному сгустившейся осени, что, дескать, хотелось бы взять такси, да разве с таким мужем позволишь себе подобную роскошь. Это другие думают о благосостоянии семьи, заботятся о зимней экипировке жены, не говоря уж о своем общественном положении. И пойдет, и пойдет... В этом плане банкет брата открывал слишком широкие перспективы для семейной драмы.
   Так что, ситуация складывалась явно в пользу холостяцкого похода. Иван Петрович переодел рубашку, почти модно вывязал галстук и даже пару минут спокойно посидел в кресле и покурил.
   В банкетный зал он прибыл одним из первых. Маша сразу сообщила, что только двое мерзавцев безуспешно покушались своими черными шарами на научную карьеру ее мужа, и взяла Крабова-младшего в хозяйственный оборот. Ивану Петровичу была поручена важнейшая миссия - подавать собственное спиртное, спрятанное в двух ящиках за аккуратной занавеской, отделяющей зал от подсобки. Отсюда Иван Петрович сделал вывод о своем безусловно далеком месте за столом, ибо где ж ему сидеть, как не напротив занавески?
   Он все прекрасно понимал и ни капельки не обижался, однако скользнуло в нем какое-то темное чувство навеки закрепляемой между ним и братом дистанции. Об отсутствии Анны Игоревны никто не спросил. Только среди вороха организационных хлопот проскочило в мыслях Марии Филатовны нечто вроде: