Неудовлетворенные административные способности Софьи Сергеевны своеобразно спроецировались на ее семью. Семья эта долгое время ходила по струнке и слыла образцовой. Но в какой-то момент супруг Софьи Сергеевны, несостоявшийся крабовский тесть, со струнки соскользнул и смылся неведомо куда и с кем, а ее старший сын наглухо засел где-то на Севере и более чем на три дня в период отпуска у строгой своей матери не задерживался.
   Такая предательская политика ближайшей родни привела к естественной, но весьма опасной ориентации тещи, ибо вся ее деятельная душа сконцентрировалась на воспитании семейства своей дочери. Образовавшуюся систему проще всего было бы назвать протекторатом, но боюсь, что эта аналогия ни в коей мере не отразит истинного могущества Софьи Сергеевны и ее реальных полномочий. Коротко говоря, она непрерывно желала добра своей Аннушке, причем в таком объеме, что все это добро уже не умещалось в сознании Ивана Петровича.
   Софья Сергеевна никогда не вмешивалась в мелочи, и в этом смысле она относилась к редкому типу тещ, заслуживающих самых высоких похвал. Но в принципиальных вопросах она всегда оказывалась на уровне, недостижимом для скромной логики Крабова. А к кругу принципиальных вопросов могло быть причислено многое, и нередко Ивану Петровичу мерещилось, что радиус этого круга все быстрей стремится к бесконечности.
   Сказанного более чем достаточно, чтобы оценить всю глубину переживаний Крабова в тот момент, когда он позвонил у порога тещиной квартиры. Софья Сергеевна открыла ему дверь, прошила тридцатисекундным пронзительно-испытующим взглядом и со вздохом сказала:
   - Заходи, Ваня, заходи, хорошо, что ты появился.
   Иван Петрович скинул плащ и бочком протиснулся в зал как раз в тот момент, когда хлопнула дверь смежной комнаты и из-за нее донеслось недовольное повизгивание Игорька и резкий шепот Анны. По экрану вмиг осиротевшего телевизора бежали какие-то любопытные кадры, одновременно очевидные и невероятные.
   - Безобразие какое! - гневно выговорила Софья Сергеевна, протискиваясь вслед за Крабовым.- Сколько раз Анюте твердила - Игорек к полдевятого должен быть в постели, а тут десятый час и никакого порядка.
   Она прошла на кухню, зажгла огонь под чайником и гораздо спокойней позвала Крабова:
   - Выключай, Ваня, машину и иди сюда, чаек пить будем.
   Иван Петрович выключил телевизор, потом по-хозяйски пресек расход электроэнергии в солнцеобразной люстре и неспешно направился на свое традиционное место у кухонного окна, где ему обычно разрешалось выкурить сигаретку под более или менее краткую лекцию по семейной социологии.
   - Брак, Ваня,- серьезная штука,- сразу же начала Софья Сергеевна, регулируя газ под чайником.- Я педагогикой занимаюсь больше лет, чем тебе по паспорту значится, и прямо скажу, жизнь прожить - не поле перейти. Человек, нетвердый в семье, никакого счастья иметь не может. И вообще, я честный трудовой путь до конца прошла и отдохнуть хочу. Так почему я вашими делами заниматься должна? Почему мне покоя нет, а?
   Иван Петрович глубоко затянулся и смолчал.
   - Вот и тебе сказать нечего! - продолжала Софья Сергеевна.- Значит, я права, и вы сами должны свою жизнь выстраивать, верно?
   Самое забавное, что ее слова удивительно точно совпадали с ее мыслями. Всякие мелочи типа:
   Ох, и задам же я тебе... Чего эта дура с ребенком от него бегает? Уведут его когда-нибудь - будет знать... не стоило принимать во внимание.
   - Конечно, верно! - все более воодушевлялась Софья Сергеевна.- А раз верно, то объясни-ка мне, чего ты жену с сыном из дому гоняешь?
   - Я не гоняю,- слабо отмахнулся Иван Петрович.- Она сама надумала...
   - Э, брось, Ванечка, такого не бывает,- заулыбалась Софья Сергеевна, довольная тем, что зять бог знает который раз вступает с ней в одну и ту же игру по твердым правилам, гарантирующим ей моральный выигрыш.
   Она выставила на столик сахарницу и свое знаменитое печенье.
   - Знаешь ли ты, Ваня, что ревность - это пережиток? - вдруг спросила Софья Сергеевна.- И с этим пережитком надо всеми силами бороться!
   - Что-что? - не понял Крабов.
   - Я говорю, устраняй пережитки в своем моральном облике! - напористо повторила теща.
   - Хорошо, устраню,- буркнул Иван Петрович.
   - Ну и чудесно,- сразу перешла на теплый тон Софья Сергеевна.- А то мне показалось, что на этот раз ты сильно ее обидел. Какие-то подозрения вспыхнули, да? Ну признайся, подозрения?
   Как ей объяснить? Сказать про свои новые способности? Получишь порцию ликбеза по философским основам естествознания. Да и нужно ли всем все объяснять? Нужно ли?
   - Повздорили малость,- как можно мягче увильнул от ответа Иван Петрович, и ему почему-то живо вспомнился эпизод четвертьвековой давности, когда классный руководитель на протяжении двух часов дотошно выпытывала причину - истинную причину! - по которой он столкнул с парты свою соседку.
   - Но объясни мне,- не унималась теща,- объясни мне - что за вздоры в настоящей советской семье? Вздоры, из-за которых жена с маленьким ребенком убегает в дом своих родителей! Признайся, ты ее оскорбил?
   - Да нет же...
   - Не юли, Ваня, иначе не стала бы она падать в обморок,- твердо сказала теща, всем своим видом показывая, что предварительное следствие окончено.- Только не юли! Я таких, как ты, десятки перевидела, и перевоспитывала их, и из них настоящие люди выходили. Раз ты умалчиваешь о причине ссоры, значит, ты виноват. А раз виноват - должен попросить у Анюты прощения. Не будешь больше?
   - Не буду,- вздохнул Иван Петрович.
   И Софья Сергеевна стала разливать чай. Вскоре пришла Аннушка в домашнем халате, с распущенными, лохмато торчащими волосами и сильно заплаканными глазами. Они порядочно еще посидели, отдали должное кулинарным и педагогическим талантам Софьи Сергеевны, упаковали Игорька и на такси отправились домой.
   Как и предполагал Иван Петрович, выкуп оказался велик, даже больше, чем он мог рассчитывать. Прощения у Аннушки он, конечно, попросил, но это мелочи. Главное - он вынужден был окончательно согласиться на съезд, ибо Софья Сергеевна убедилась, что только личное ее присутствие в семье Крабовых обеспечит моральное процветание этой семьи. Впрочем, к такому давно назревшему решению Иван Петрович отнесся до странного равнодушно.
   Дома Аннушка, как-то жалобно вздыхая, все терлась вокруг Ивана Петровича. В конце концов, он и вправду пожалел ее. Уснули они около часа ночи, усталые и умиротворенные, отбросив прошлое в той степени, в какой это было необходимо в ночь на очередной осенний четверг, полноценную семейную ночь без незваных и, видимо, лишних снов.
   13
   Новый трудовой день начался для Ивана Петровича составлением обширной сводной справки и параллельными размышлениями о снах, от которых он, вроде бы, насовсем избавился.
   Сны были редкостью в его жизни, приходили раз-другой в год, не более, и напоминали они лишь случайные обрывки серой киноленты дневных впечатлений. Поэтому естественно, что первая же ночь без цветной широкоформатной и полнометражной фантасмагории крайне обрадовала Ивана Петровича, и он даже уловил в ней обнадеживающие признаки общего выздоровления.
   "Если бы отделаться еще и от телепатии,- думал он,- и позабыть о неприятностях, связанных с ней, все пошло бы по-старому, то есть нормально. Жаль, конечно, цирка, но не превращать же всю свою жизнь в сплошной цирк".
   Но вот забыть было трудно. Взгляд Ивана Петровича на окружающий мир как-то неуловимо изменился. Одно дело догадываться о не слишком красивых мыслях ближнего, другое - подсматривать в эти мысли, как в чужие исповедальные письма, оставаться один на один со своим нелепым отражением в кривом зеркале чьих-то извилин.
   Забыть было трудно. Разумеется, жаль Аннушку, но с другой стороны сцены! Спонтанно, без всякого к тому побуждения всплывали такие сцены, от которых у Ивана Петровича дух захватывало, и делалось ему пусто во всех отношениях. И опять-таки - размолвка с братом! Ну, не хотел же Иван Петрович его обидеть, в мыслях такого не держал. Однако Федя обиделся, и, должно быть, надолго, и самое забавное, что его коллеги уверены в злонамеренности выступления ближайшего родственника.
   Все эти рассуждения настроили Ивана Петровича на грустный лад. С любых концов, казалось, штамповали его погаными штампиками "Неудачник", уже и места свободного не хватало.
   Попозже, часам к одиннадцати, когда отрицательные эмоции готовы были целиком проглотить его, спасительное воображение стало все устойчивей воспроизводить славный образ девушки Лены, обладательницы тяжелой сумки и красного беретика. Может быть, встреча у "Октября" - ее полудетская прихоть, и вообще - придет ли она, не посмеется ли, не пришлет ли полюбоваться на нахального толстячка какую-нибудь развеселую подружку-хохотушку?
   В обеденный перерыв Иван Петрович проявил истинный героизм и, прихватив пару пирожков, помчался кратчайшим путем с тремя пересадками в "Октябрь" за билетами. Фильм шел с понедельника и, говорили, делал полные сборы. Судя по афишам, "Бессилие" - историческая лента, артисты в рыцарских доспехах, прекрасные дамы, сражения... Как раз то, что нужно для первого похода с девушкой - фильмом она заведомо будет довольна, смотреть на рыцарей и обсуждать их подвиги всегда приятно. Смущало Ивана Петровича только название, поскольку здоровые ребята, по макушку закованные в латы, вызывали в нем ассоциации с чем угодно, кроме бессилия. Что ж, тем интересней будет во время сеанса, решил он.
   Голубые бумажки в кармане резко сократили послеобеденную службу Ивана Петровича. Этот странный и совершенно неизвестный в теории относительности эффект был обусловлен не только идиллическими картинками с участием Лены, но и более непосредственными фантазиями. Например, представлял себе Иван Петрович того же самого Выгонова в шлеме с роскошным павлиньим султаном. Было бы интересно вмонтировать туда небольшое электронное устройство, чтобы в подходящей ситуации перья сами по себе распускались в широчайший веер и приветствовали монарха или даму сердца. Монарх представлялся Ивану Петровичу в облике Филиппова или Пряхина, хотя последнего лучше было бы произвести в заместители монарха по режиму. С дамой выгоновского сердца дело обстояло похуже - без брючного костюма Лидочка никак не складывалась в четкое изображение, а Фаина Васильевна очень даже складывалась, но увязать ее образ с Выгоновым было слишком трудно.
   Под эти приятные фантазии Иван Петрович лихо расправился со сводной справкой по анкетам, распространенным среди работников мясокомбината, и тем самым незаметно выполнил программу и завтрашнего дня. Стимулирующую роль искусства Иван Петрович принял, как должное, и настолько вошел в рыцарские образы, что даже удивился отсутствию в ответах каких-либо рыцарских мотивов. Мнилось ему, что, распространи их институт свои анкеты среди высокородных баронов,- процент жалоб на бытовые неурядицы резко подскочил бы, поскольку, по сведениям Крабова, средневековые замки строились без особых удобств, без учета многообразных культурных и, так сказать, естественных нужд. В этом со смысле, отсутствие статистически обоснованной кривой роста благосостояния по сравнению, скажем, с 13-м веком могло рассматриваться как крупное научное упущение НИИТО.
   В половине шестого Иван Петрович уже маячил у входа в "Октябрь", ловко увертываясь от желающих приобрести лишний билетик. Странная и многочисленная категория граждан, надеющихся на чудо, со всех сторон обтекала его, создавая то там, то тут небольшие водовороты вокруг немногих, кто своим рассеянным видом или просто недостаточно резким отказом оставлял хоть один шанс на добычу пропуска в двухсерийный средневековый рай.
   "Скорее всего, она не приедет,- думал Иван Петрович.- Было бы смешно увидеть ее здесь рядом со мной. Будем считать, что я пришел сюда не из-за нее, а просто в кино. Когда же я выбирался последний раз? Кажется, в прошлом году... Посидели полчаса на какой-то комедии, а потом Аннушка вспомнила о невыключенной газовой плите..."
   В тот момент, когда воспоминания Ивана Петровича готовы были обратиться к подгоревшему чайнику, перед ним возникла Леночка и без всякого здрасьте-извините стала поносить общественный транспорт. И вправду, оставалось всего пять минут до начала сеанса.
   - Куда пойдем? - спросила она, полагая, что ритуал вежливости уже исполнен.
   - Как куда? - удивился Иван Петрович. - Конечно, в кино.
   Леночка восторженно хлопнула ладошками, подпрыгнула и, ухватив Ивана Петровича под руку, рванулась к входу.
   "Очень непосредственный ребенок",- решил Крабов, приноравливаясь к ее темпу. И тут же на него посыпались забавные лоскутики Леночкиных мыслей:
   Смешной дядька - вот уж не подумала бы, что он добудет билетики... А ничего у нее дубленка... И этот глазеет... Симпатичный... Вальке позвонить? Не успею... Про что кино? Спросить.. А, ладно, сейчас увижу... Купит ли он мороженое? Как намекнуть?.. Пусть догадается, а то провожать не разрешу... Хорошо, что билеты достал, иначе потащил бы в кабак - это уж как пить дать... А вообще, старый он, чтоб по киношкам водить.
   Из всего потока Иван Петрович уловил лишь один квант полезной информации и сразу же неподалеку от контролера купил спутнице стаканчик мороженого. Разумеется, в Ивана Петровича полетела сладкая порция мысленной признательности с небольшой горчинкой из-за сравнения с каким-то Семеном, от которого и стакана лимонада не дождешься.
   Главная проблема, измучившая Крабова перед началом сеанса, заключалась в словах "брать или не брать". Брать или не брать Леночку за руку, когда в зале погаснет свет? По слегка заплесневелым юношеским воспоминаниям Иван Петрович представлял, что это приятнейшая операция. Однако он страшно стеснялся - вдруг Леночка подумает, что за несчастный билет в кино и мороженое со он хочет получить бог весть какую награду.
   "Может, и вправду стоило в ресторан позвать?" - скользнула у Крабова запоздалая и финансово не обоснованная идея, когда они усаживались в середине восемнадцатого ряда.
   Но в Леночкиных глазах светилось неподдельное удовольствие от всего происходящего, а в мыслях кувыркались какие-то сладкие символы мороженого.
   Сомнения Ивана Петровича потихоньку рассеялись. Во время журнала он так и не смог принять единственно верное решение относительно руки. Поэтому он просто взял Леночкины пальцы в свою ладонь и застыл, демонстрируя всем своим видом отсутствие неделикатных намерений. Леночка сначала вздрогнула, но тут же успокоилась, и Крабову даже показалось - ее липкие от мороженого пальчики ответили ему легким пожатием. Из-за этого Иван Петрович пропустил все заставочные кадры и не сумел узнать, кто же сотворил такой странный, мало на что похожий фильм.
   14
   Сначала на экране появилась клетка, в которой билась редкостной красоты птица. Потом рука какого-то урода в драной холщовой рубахе взметнула над клеткой черный платок. Трепещущая от ударов крыльев черная конструкция надвинулась, захватывая экран, и в этом крупном плане Ивану Петровичу передалось ощущение птичьей клаустрофобии, словно он сам попал в замкнутый безвыходный объем, над которым неизвестный урод размахнул свой вонючий непроницаемый платок.
   И тут же в немую сцену ворвался гул огромного лагеря крестоносцев под стенами Константинополя. Рыжие бородатые детины с громким хохотом жарили бараньи ноги и упивались вином из дорогих серебряных кувшинов.
   Потом в роскошных своих покоях метался слепой император Исаак II, призывая громы небесные на головы броненосных варваров. Из длинного монолога Иван Петрович понял, что древний правитель страдает от материальных затруднений и предательства собственного сына Алексея, который добился разделения трона, пообещав латинянам незамедлительную выплату сумасшедшей контрибуции.
   Сравнительно спокойная обстановка дворца сменилась феерическими сценами насилия и разбоя - в константинопольском пригороде разгулялся небольшой отряд крестоносцев. За временно сохраняемый престиж властителя народ по обыкновению платил головами мужчин и девственностью дочерей...
   Тайный совет в лагере, восстание горожан, толпа, несущаяся по Триумфальной дороге, продажа и перепродажа всего, что продается и не продается, коронация Алексея Дуки по кличке Мурцуфл - того единственного, кто печенкой чувствовал неизбежный крах своего пестрого и нелепого государства, страшная картина удушения последнего из династии Ангелов Алексея IV, неудачливого тезки самозванца Мурцуфла и неверного сына, и, наконец, грандиозный штурм и разграбление Константинополя. Сцены отдельных схваток, открыточные виды великого города со стороны безмятежной Пропонтиды, вездесущие лисьи физиономии венецианцев и последняя любовь главаря крестоносцев Бонифация Монферратского к юной гречанке, стремящейся по-своему спасти родной город и близких людей...
   Все это мощной волной влилось в Ивана Петровича, затопило его, и к немалому стыду своему он вспомнил о руке спутницы только тогда, когда движение невидимого реостата стало наполнять зал слабым белесым светом.
   "Странно,- подумал он,- я пришел сюда поухаживать за девушкой, а надо же! - просто сидел и смотрел кино".
   Леночка улыбнулась Крабову и забрала руку, чтобы поправить шарф и беретик и вообще привести себя в порядок. Толпа зрителей медленно рассасывалась в проходах, истекая отсюда, из воздуха, насыщенного крахом далеких миров, в обычную вечернюю круговерть, к бутербродам, телевизорам, автобусам и прочим достижениям цивилизации.
   - Правда, хорошая картина? - спросила Леночка, выбираясь на улицу впереди Крабова и слегка отталкиваясь от него своим остреньким локотком.
   - Хорошая,- рассеянно ответил он, пытаясь отогнать видения трехдневного погрома, особенно сцену разрушения статуи Беллерофонта верхом на Пегасе.
   - Все-таки красиво они одевались, помните Бланку? - продолжала Леночка, не обращая внимания на своеобразное настроение Крабова.- А гречанка совсем красавица, правда? Кто ее играл, не знаете?
   - Не знаю,- все также безразлично бросил Крабов.
   - А почему она называется "Бессилие"? Смешно, правда?
   - Почему смешно? - переспросил Крабов.- Это как раз не очень смешно. И разве речь не о том? Вспомните, как метался этот Алексей V, призывая греков к сопротивлению. Все понимали, какие их ждут ужасы, но никто не колыхнулся. Когда все всё понимают и никто не хочет пальцем пошевелить - это и есть бессилие.
   - Вас послушать,- сказала Леночка,- получается - Византия рухнула от того, что государство надоело, попросту надоело всем его гражданам. Разве так бывает?
   "Ого!" - подумал Иван Петрович, а вслух сказал:
   - Очень даже бывает. Кому нужна труха? Вот и выходит - сначала надоедает, а потом никому ничего не надо.
   - Но ведь гражданам-то хуже,- удивилась Леночка.- Они же должны быть патриотами, правда?
   - Правда,- ответил Иван Петрович заметно потертым Леночкиным словом,граждане должны, но толпе государственных рабов на все плевать...
   - И Мурцуфла этого жалко,- вставила Лена.
   - Жалко,- сказал Крабов,- жалко, потому что он в клетке и понимает, что в клетке, но клетка собственной конструкции, и на нее накинут черный платок...
   - Какая клетка? А-а, та, что вначале, да?
   - Есть клетка времени, и он сидит в ней,- стал разъяснять Иван Петрович,- и выскочить из этой клетки ему не дано, он вынужден делать то, что положено в данной клетке в данное время. А жалко потому, что он-то это понимает - не в наших, а в своих образах, но все равно понимает. В остальном чем он лучше других?
   Скучно и непонятно. Умничает толстячок. А название глупое - может, так на русский перевели, а на самом деле - другое...
   Такой сигнал воспринял Иван Петрович, когда они с Леной подходили к остановке, и чуть не ответил, что при любом названии оригинала он считает перевод весьма удачным - откуда взять лучший русский эквивалент бессилия? И нужно ли? Хотел ответить, но вовремя удержался и получил новую порцию:
   С приветом дядя, ей-богу, с приветиком. Все пальцы измял, ну и что? Теперь проводить захочет. Скучно...
   Иван Петрович нерешительно помялся на месте, подумал. Подходил ее автобус.
   - Спасибо, Леночка, за компанию, до свидания,- сказал он вдруг, хотя еще пару секунд назад мог бы поклясться, что никогда не откажется от проводов симпатичного существа в красном берете.
   Похолодало. Иван Петрович добрался до дому к часам десяти и хотел сразу же залезть в постель. Но его поджидала Анна Игоревна с ужином, носившим следы какой-то праздничной идеи. И главное - не было вопросов и не приходилось возводить бастионы оправдательной блажи. Зато стопочка "Пшеничной" пришлась очень кстати. Он согрелся.
   - Хочешь еще? - спросила Анна.
   - Нет, спасибо.
   X Тогда она ткнулась носом в воротник его домашней куртки и заплакала.
   Через час они уснули, довольные друг другом и переполненные тем трудно определимым и незаслуженно забываемым чувством, которое иногда называют нежной признательностью.
   15
   Разумеется, в эту ночь к Ивану Петровичу не мог не прийти полноценный сон. И сон пришел.
   Прежде всего, он увидел себя на берегу Пропонтиды, но почему-то не могучим рыцарем в блестящих доспехах, а маленьким мальчишкой, вылепливающим из влажного песка большой и красивый замок.
   Он твердо знал, что раскинувшийся неподалеку город - не его родина. Он явился сюда как бы по пути, случайно, а истинная его цель - война за гроб Господень с неверными где-то там, на юго-востоке. И потому на рубахе его нашит небольшой красный крест - ведь не может быть, чтоб в столь древние времена под стенами Константинополя выбирали санитаров, да и в реальном своем школьном детстве Иван Петрович до такой должности никогда не дослуживался, а напротив, постоянно хватал замечания за грязные и обгрызенные ногти. Правда, специалистом по части песочных замков он был отменным.
   Прямо на маленького Ваню налетел могучий всадник, подхватил его, и Ване, то есть Ивану Петровичу, почудилось, что они, как в сказке, одним прыжком перемахнули через высоченные константинопольские стены.
   Так Крабов оказался в низкой, богато украшенной перламутровыми инкрустациями комнате один на один с Алексеем V, который действительно непрерывно хмурился, всем своим видом оправдывая кличку Мурцуфл.
   "Отличное имя для кота,- подумал Иван Петрович,- а то все Васька да Васька..."
   - Здравствуйте, Иван Петрович,- глухим голосом произнес император.Что делать будем?
   - А что? - растерялся Крабов.
   - Как что? - удивился великий базилевс. - Готовится штурм, Иван Петрович, не сегодня, так завтра эта крестоносная орда ворвется в город.
   - Надо войско собрать,- поражаясь своей государственной мудрости, посоветовал Крабов.
   - Вот! - громко воскликнул базилевс.- В том-то и дело, что ничего не выходит. Войско не хочет собираться. Никто и ни за какие деньги не желает идти под наши знамена. Впрочем, денег тоже нет - последние Ангелы успели всю казну крестоносцам сплавить. Дескать, те - тоже христиане, только ищут бога своим путем. Мы бы их шайку шапками закидали - у нас перепроизводство головных уборов,- но теперь ни одна живая душа и шапкой кинуть не хочет.
   "Откуда он выучился так по-русски шпарить? - поразился Иван Петрович.Вот будет комедия, когда я объявлю в Академии наук, что византийский император совсем прилично по-нашему изъясняется..."
   Но эта глубокая мысль не получила должного развития. Алексей V начал генерировать, и Иван Петрович страшно обрадовался, что его способности не исчезли от такого дальнего броска во времени.
   Сей рыцарь - явный шпион Бонифация, в аду мне гореть, если он не лазутчик. За чей счет он стал бы носиться по столетиям? А может, венецианцы? Не устроить ли ему небольшую пытку?..
   От последней идеи базилевса прошибло Ивана Петровича холодным потом. Греки, резонно полагал он, очень приличные мастера насчет пыток. Впрочем, кто не мастер в этой области? А испытывать на себе достижения разных народов в древнейшем искусстве развязывания языков никак не хотелось. Хотелось мгновенно испариться.
   Оглядев себя, Иван Петрович понял, что он уже не мальчик, а настоящий рыцарь, только доспехи у него синтетические - из какого-то блестящего пластика. До чего же быстро он повзрослел под действием нехитрой задумки великого базилевса.
   "Прекрасно,- мелькнула у него мысль,- но что будет с моим панцырем, если кому-нибудь из этих здоровенных идиотов захочется стукнуть меня мечом? Надо срочно уматывать отсюда, пока цел... Или доспехи сменить?.."
   Но Иван Петрович точно знал, что запись в общую очередь на рыцарскую амуницию прекращена, а удостоверения участника Первого крестового похода у него пока нет.
   - Вот и ты не хочешь поддержать меня,- печально сказал Алексей V. - По глазам вижу, что ты мечтаешь испариться в самый ответственный момент. Но не удастся! Ничего у тебя не выйдет! Ты будешь помогать мне до последнего.
   - Но я тороплюсь,- стал оправдываться Иван Петрович.- Я вообще из другого времени, я случайно попал в ваш Константинополь. Мне домой надо, а завтра утром - на работу.
   - Я сам знаю, из какого ты времени,- твердо заявил базилевс.- Будешь из того времени, которое я укажу, ибо с меня никто еще не снял императорскую корону, и я сам волен указывать ход времени.
   "Это он от наглости или избытка христианского мировоззрения? - подумал Крабов.- Он же умный мужик".