Страница:
Единственный черновик, который мне как-то в дальнейшем не пригодился - "Под игом Атлантиды", роман, модная, надо сказать, в те годы тема...
Роман.
Понятно, в те годы мне и в голову не приходило, что роману, не только фантастическому, а вообще роману, может что-то грозить.
Однако, еще Жюль Верн что-то такое предчувствовал, волновался, предупреждал (цитирую по журналу "Новое дело", ?9, 1902, Санкт-Петербург):
"В смысле характеристики современной эпохи вполне достаточный материал дает журналистика. Газетные сотрудники научились описывать ежедневно совершающиеся события настолько детально и более или менее художественно, что по газетам потомство наше сможет составить себе более верное предмтавление о прошлом, чем по романам. Что же касается романов чисто психологического содержания, то они скоро исчезнут в силу начавшегося уже их вымирания. Величайший психолог современности Мопассан, как истинный гений, ясно видел это направление человеческой мысли и писал поэтому свои рассказы в самой короткой форме. И я уверен, что лет через пятьдесят-сто у нас не будет романов и повестей в виде отдельныз книжек, и писатели, которым суждено, подобно Мопассану, пденять мир своим талантом, будут помещать свли произведения в газетах, заполняя отделы судебной хроники, происществий и т.д."
Но это так, к слову.
Н.Н.Плавильщиков (18.IX.57): "Из современных фантастов всех острее пишет Лагин. Казанцев и Платов неплохи. У Ефремова вещи очень неровные, кое-что просто скучно..."
Мало помалу я начинал прозревать. Восторженность сменялась критичностью.
Да, конечно, размышлял я, посылка "Десятой планеты" Сергея Беляева изящна. Еще одна планета Солнечной системы, расположенная по отношению к Земле точно за Солнцем. И движется с такой же скоростью, как Земля. Этакая планета-невидимка...Но, восхищаясь, я уже видел главный недостаток повести: робость воображения. Сергей Беляев изменял себе: из года одна тысяча девятьсот сорок восьмого его герои попадали всего лишь в одна тысяча девятьсот пятьдесят шестой год...
Но я то сам жил уже в 1957-ом! И мог сравнить мир повести, наполненный роскошными мраморными дворцами, с миром Тайги, переполненным деревянными покосившимися бараками... Что-то тут не вязалось... Может и хорошо, думал я, что Сергей Беляев не дожил до 1956 года, окружающий мир, нисколько не изменившийся за последний десяток лет, несомненно разочаровал бы писателя...
Но вот "Приключения Сэмюэля Пингля"!
Вещь для Антологии, с этим и Виталий Бугров согласился, а уж он в фантастике знал толк.
Читая "Приключения Сэмюэля Пингля", я терялся.
"Я родился в 1632 году, в городе Йорке, в зажиточной семье иностранного происхождения; мой отец был родом из Бремена и обосновался сначала в Гулле. Нажив торговлей хорошее состояние, он оставил дела и переселился в Йорк... У меня было два старших брата. Один служил во Фландрии, в английском пехотном полку - том самом, которым когда-то командовал знаменитый полковник Локгарт; он дослужился до чина подполковника и был убит в сражении с испанцами под Дюнкирхеном. Что сталось со вторым моим братом, не знаю, как не знали мои отец и мать, что сталось со мной..."
И дальше:
"Так как в семье я был третьим, то меня не готовили ни к какому ремеслу, и голова моя с юных лет была набита всякими бреднями. Отец мой, который был уже очень стар, дал мне довольно сносное образование в том объеме, в каком можно его получить, воспитываясь дома и посещая городскую школу. Он прочил меня в юристы, но я мечтал о морских путешествиях..."
Нет, это еще не Сергей Беляев. Это Даниэль Дефо.
Беляев вот:
"Родился я в конце первой мировой войны в Эшуорфе, крошечном и уютном городке на берегу Атлантического океана, в семье Айзидора Пингля, письмоводителя конторы замка Олдмаунт майората лорда Паклингтона... У родителей я был последним ребенком и единственным, оставшимся в живых. Многочисленные братцы и сестрицы, рождавшиеся раньше меня, умирали в младенчестве..."
И дальше, ткнув пальцем в первую попавшуюся страницу:
"Помнится, рассказывал он об одном корабле, который был так велик, что когда становился поперек Дуврского пролива, то его нос упирался в шпиц башни Кале на французском побережье, а развевавшийся на корме флаг смахивал в море с Дуврских скал пасшихся там овец. Мачты этого корабля были так высоки, что мальчишка-юнга, отправлявшийся по вантам на верхушку, опускался обратно на палубу уже глубоким стариком с предлинной бородой..."
Научные идеи романа, к сожалению, уступали описанным приключениям. Ведь трудно всерьез принять такое вот откровение: "Если из тканей собаки выделить белок и искусственно придать ему способность паразитирования, а затем ввести в организм живой кошки, то можно вызвать перестройку ее белков; это сообщит кошке свойства собаки."
Я бы даже сказал: нагловатое утверждение.
Зато читался роман на одном дыхании.
А Валентин Иванов!
"Энергии, энергии и энергии! Еще и еще! Сколько ни вырабатывается энергии, ее все же мало человеку!" - так начинался его роман, изданный в 1951 году в Трудрезервиздате.
Г.И.Гуревич (30.VIII.88): "...Валентин Иванов из старой русской интеллигенции. Мать его преподавала французский. Сам он был инженером-строителем и пришел в "Знание - сила" со статьями о строительстве. Был он рассудительно разговорчивый, сдружился с Жигаревым, выдал "По следу". Потом была "Энергия подвластна нам", проходила жутко трудно, нельзя было полслова сказать об атомной энергии. Затем последовал "Желтый металл". Эта книга изъята из библиотек. Вот тут впервые проявился, грубо говоря, шовинизм, мягче - национальный патриотизм. Идея была: показать, что жадность заглушает всякое родство, во имя золота всякие готовы предать и родину и свой народ. Но получилось у него, что в компании валютчиков татары - жадюги, грузины - развратники и фанфароны, русские обманутые дураки, а хуже всех жиды, эти и на сговор с фашистами пойдут. Шум подняли грузины, и книгу изъяли..."
Между прочим, в романе "Энергия подвластна нам" Валентин Иванов замечал как бы между делом: "Исходное действующее вещество, включаясь в ничтожных, по отношению к отрезкам времени, количествах, устремлялось с такой скоростью, что опасный момент образования энергии происходил в значительном удалении от источника..."
Нечто подобное, хотя на другом, конечно уровне, разовьет позже Станислав Лем в повести "Голос неба"... Зато у Валентина Иванова враги пытались ударить по СССР не чем-нибудь, а отраженным от Луны пучком радиоактивных излучений!
Поднявший меч...
А.Р.Палей (10.VIII.88): "...За антилысенковский роман "Остров Таусена" меня лаяли во всех органах прессы, включая "Литературу в школе" и "Естествознание в школе". Результатом было надолго отлучение меня от печати и от всех способов заработка. Берия меня тоже не обошел вниманием, но, к счастью, поздно вспомнил обо мне: взяли 13 февраля 1953 года, а выпустили 31 декабря того же года... Какие обвинения мне предъявили при вожде? Сначала, что я хотел убить его и Маленкова. Это, конечно, не удалось хоть как-нибудь доказать. Потом - в клевете. И что я не соглашался с докладом Жданова о литературе. Воображаю, как смеялись над этим пунктом в Верховном суде... Все же дали мне 10 лет с последующей высылкой, и я мог бы их реализовать, если бы в начале марта не произошло важнейшее событие (смерть Сталина, - Г.П.), после чего меня реабилитировали, правда, только к Новому году..."
14 февраля 1993 года, за несколько дней до столетия Абрама Рувимовича Палея, я посетил его на Полтавской улице, лежащей недалеко от столичного стадиона "Динамо". Слышал он плоховато, напомнив мне Циолковского маленький костяной старичок в большом кресле, но он все слышал, он здорово старался все услышать и это ему удавалось. Он был полон любопытства. Он, написавший "В простор планетный", и "Гольфштрем", и "Остров Таусена", и "Без боли", вдруг заинтересовался - каким все же образом радиоволны проходят сквозь стены?..
Время переполняло его.
Он вспомнил вдруг некую сотрудницу журнала "Революция и культура". Эта милая женщина принимала у него стихи, никогда их не печатала и чертовски при этом любила жаловаться на жизнь. Это сбизило с нею Палея. Будучи человеком добрым, он понимал, он сочувствовал - ну да, сырая комнатенка... одиночество... безденежье... а профсоюз не позволяет продать пишущую машинку - орудие производства... Когда однажды знакомое лицо в траурной рамке появилось во всех газетах, Палей ахнул - Н.Алилуева...
Он был полон любопытства. Он даже прочел стихи. Он показал книгу стихов "Бубен дня", изданную им в Екатеринославе в 1922 году, и показал корректуру книги стихов, только еще выходящей в Хабаровске. "Первое стихотворение я написал в семь лет, последнее буквально на днях..."
Единственный, быть может, советский фантаст, действительно переживший крушение двух империй.
Все же важнейщее событие случилось - диктатор умер.
В 1954 году в толстом журнале "Новый мир", всегда чуравшемся фантастики, выступил писатель-фантаст Ю.Долгушин.
Уже одно то, что в "Новом мире" выступил писатель-фантаст было необычно. И Долгушин этим воспользовался. В статье - "Поговорим всерьез" он опять и опять подчеркивал: фантастика - необходимый жанр, фантастика нужна читателям, фантастика будит воображение юных читателей, фантастика дает понять, что наука это вовсе не сумма школьных или институтских знаний... Фантастических книг, напоминал Долгушин, выходит в стране прискорбно мало, "...а те, что есть, страдают недостатками в литературно-художественном отношении, либо не отвечают задачам настоящей научной фантастики... Словом, положение таково, что в нашей современной научной фантастике нет ни одного произведения, которое стало бы любимой настольной книгой молодого писателя... В печати не появилось ни одной статьи, в которой серьезно, со знанием дела решались бы насущные вопросы этого жанра, его теории, специфики, мастерства. Кроме Всеволода Иванова, ни один из крупных писателей или критиков не выступил в защиту научной фантастики... А ведь в результате этого попустительства издательства стали буквально бояться печатать научно-фантастические произведения. Начали без конца консультироваться с критиками, специалистами, академиками. Невероятно долгим и тернистым стал путь рукописей. Некоторые авторы отошли от фантастики. Новые почти перестали появляться."
Тем не менее, фантастика продолжала существовать, иногда, кстати, в формах чрезвычайно занятных.
Александр Казанцев, например, в 1946 году в журнале "Вокруг света" опубликовал рассказ-гипотезу "Взрыв".
Сам Казанцев рассказывал позже об этом так:
"...На этих-то непроезжих фронтовых дорогах дождливым августом 1945 года я услышал по трофейному радиоприемнику сообщение на английском языке о том, что на Хиросиму сброшена атомная бомба. Потряс и сам факт бесчеловечного уничтожения мирного населения города, и подробности взрыва: ослепительный шар ярче солнца, огненный столб, пронзивший облака, черный гриб над ним и раскаты грома, слышные за сотни километров, сотрясение земной коры от земной и воздушной волн, отмеченные дважды сейсмическими станциями. Все эти детали были знакомы мне еще со студенческой скамьи, со времен увлечения тунгусской эпопеей Кулика, когда тот искал в тайге Тунгусский метеорит.
По приезде в Москву я обратился в Сейсмологический институт академии наук СССР, и попросил сравнить сейсмограммы тунгусской катастрофы 1908 года с атомными взрывами в Японии. Они оказались похожи как близнецы. Во мне проснулся и зашептал фантаст: "А падал ли вообще Тунгусский метеорит? Ведь не осталось ни кратера, ни осколков! Почему там, в эпицентре, стоит голыми столбами лес, а вокруг на площади, сравнимой с небольшим европейским государством, все деревья лежат веером? Не произошел ли взрыв в воздухе, срезав ветви лиственниц в эпицентре, где фронт волны был перпендикулярен стволам, и повалив все остальные, в особенности на возвышенностях, даже отдаленных? Не был ли взрыв атомным?.."
В 1950 году, продолжая поднятую тему, в журнале "Знание - сила" Борис Ляпунов напечатал очерк "Из глубины Вселенной". Правда, в противовес А.Казанцеву, Б.Ляпунов утверждал, что неведомый космический корабль, взорвавшийся над Тунгуской, прибыл к нам не с Марса, а с Венеры...
Шум, поднятый вокруг публикаций, оказался таким, что ученым из Метеоритной комиссии при АН СССР пришлось малость "попридержать" разошедшихся фантастов...
"Известия" (23.IX.1994).
Алексей Тарасов: "Красноярский инженер убежден, что нашел осколок тунгусского метеорита".
Если бы только...
"Инженер Лавбин утверждает, что в одном из космических осколков он обнаружил рукотворный предмет... Еще раз хочу удостовериться: на самом деле все так?.. "Да, действительно, расчищая вот это тело (обломок метеорита, - Г.П.), я наткнулся на шевелящийся предмет. Он рукотворный. Но говорить об этом рано, надо обстоятельно его изучить".
Обалдеть можно! Предмет рукотворный, шевелящийся...
"...Когда первый вариант романа (а их было четырнадцать) был написан, - рассказывал А.Казанцев историю создания "Пылающего острова", - в газете "Правда" появилась статья первого секретаря ЦК комсомола товарища А.Косарева о необходимости бороться с суевериями вроде распространения безответственных слухов о столкновении Земли с другой планетой и гибели всего живого. Оказывается, сценарием, опубликованным в "Ленинградской правде", воспользовались сектанты, чтобы пугать паству близким концом света. Роман мой рухнул, я сам не рискнул бы теперь его печатать. Результат - нервное потрясение. Все майские дни 1938 года лежал с высокой температурой. "Если отказаться от столкновения Земли с Аренидой, полубредил я, - исчезнет памфлетная острота сюжета. От чего же оттолкнуться, чтобы сохранить символическую всемирную опасность, устранить которую способны электрооружие и сверхаккумуляторы?" Встряска способствовала озарению. Выход нашелся. Правда, роман пришлось переписать заново... "Аренида" стала островом (в первом варианте это был астероид, Г.П.), и человечеству грозили не космические катаклизмы (столкновение планет), а вызванный людьми же пожар атмосферы. "Аренида" загорелась и стала "Пылающим островом"..."
Н.Н.Плавильщиков (28.VIII.57): "Часто думают, что написать научно-фантастический рассказ легче и проще, чем обычный. Тут, дескать, выручит сама фантастика. Это глубокая ошибка. Сравните фантастику А.Толстого с произведениями Охотникова, Немцова и Компании. Разницу за версту видно. Почему? А.Толстой действительно писатель, для него фантастическая часть повести или романа только прием, через который он раскрывает читателю нечто от жизни (то же Уэллс, то же Лагин). А Охотников, Немцов?.. Пример не они, а А.Толстой, Уэллс, Лагин... Жюль Верн устарел, да он и не фантаст, а географ..."
Н.Н.Плавильщиков (4.IV.58): "...Как я писал "Недостающее звено"?.. Очень часто спрашивают - не у меня, а вообще: как вы работаете; просят: расскажите, как писали такую-то вещь. На эти вопросы нельзя ответить точно: всегда отвечающий будет ходить вокруг да около и спрашивающий не услышит того, что ему хочется услышать. И это понятно. Возьмите какой-либо другой случай. Вопрос: хорошего закройщика спрашивают: расскажите, как вы кроите? Он отвечает: а очень просто. Гляжу на заказчика, делаю несколько промеров, кладу на стол материал и... раз, раз ножницами! Спрашивающий проделывает в точности то же, и... портит материал. Секрет прост: опыт, его словами не передать, а в творческой работе - внутренние процессы, которых не знает сам творящий, как передать словами их. Поэтому ответ будет очень формальный.
Так и со "Звеном".
Издательство привязалось: напишите что-нибудь фантастическое о предках человека. Просят сегодня, просят завтра. Мне надоело. "Ладно, говорю, напишу". И самому занятно: что выйдет? Немного времени уделить на этот эксперимент я мог. Как и о чем писать? Питекантроп... А как его живого - свести с современным человеком? И не ученым, это будет скучно. Вот и придумал своего героя. А почему его потянуло на питекантропа? Устраивается завязка: встреча с Дюбуа. Кошка на окне - просто так, для интригующего начала и ради причины переезда на другую квартиру. Затем новая задача. Как устроить встречу Тинга с питеком? Можно - лихорадочный бред, можно - во сне. Но это привяжет Тинга к постели, а мне нужно, чтобы он был в лесу. Цепь мыслей: бред больного - бред пьяного - бред отравленного...
Вот оно!
Пьяный, сами понимаете, невозможно, да он и не набегает много, а ткнется в куст и заснет. Отравленный - дело другое. Чем отравить? Всего занятнее - чего-то наелся в лесу. Ну, я ищу - чем его отравить. И вы видите, получилось: отрава подходящая во всех смыслах. А дальше... Придумывается, что могли делать питеки, ищутся способы использования местной фауны тех времен, пейзажа и проч. Выглядит это совсем просто, да так оно мне и казалось: основная работа шла в голове, даже без моего ведома. А потом готовое попадало на бумагу. Конец пришлось переделывать: редакция потребовала более спокойного конца (у меня было так: Тинг обиделся на Дюбуа, переменил название бабочки и т.д.) и пришлось писать ту мазню, что в конце последней страницы...
Как видите, нужно надумать основную сюжетную линию, а затем подобрать материал. Мне это было совсем нетрудно: я знаю, что примерно мне нужно, а главное - знаю, где это искать. Остается компановка.
Вот и смотрите: научились вы чему-нибудь?
Вряд ли...
Можно написать о том же в десять раз больше, но суть останется той же: поиски "объекта" и возможностей его обыгрывания. Отравленный желтыми ягодами обязательно "бегает". И вот - ряд всяких пейзажных и иных моментов, которые должны отразить "беготню" и вообще настроение отравленного. Говорят, это получилось. Не знаю, как с "настроением", но концы с концами я свел. Для меня это был эксперимент особого порядка: суметь показать бред так, чтобы это выглядело явью, с одной стороны, и чтобы все события, якобы случившиеся, были оправданы и состоянием бредящего и окружающей его обстановкой. Тинг видит себя в лесу и прочее тех времен, но бегает-то он по современному лесу. Отсюда ряд пейзажных и сюжетных комбинаций: современность, преломленная в прошлое. Так как наши дни и дни питека не столь уж резко разнятся (в тропиках и подавно) по составу фауны и флоры, то сработать все это было не так уж и хитро. Конечно - зная.
Вот это-то "зная" и есть одно из двух основных условий работы: нужно знать то, о чем пишешь, и нужно уметь рассказать, то есть уметь увидеть описываемое и уметь передать это словами, причем не в живой речи, а на бумаге. Для того, чтобы иметь и то и другое, нужно время (особенно для приобретения знаний), а для писателя еще и опыт. Способности - сами собой, но некоторые "средние" способности есть почти у каждого, а Пушкины и Алексеи Толстые - великие редкости и по ним равняться не приходится..."
Но самое фантастичное, как всегда, происходило не в книгах, а в жизни.
Г.И.Гуревич (26.VII.88): "В обойму тогда входили Казанцев, Немцов и Охотников. Самым процветающим был Немцов. "Немцов вездесущ, как господь бог", - сказал мне как-то Казанцев. Самым характерным - Вадим Охотников. Профессиональный изобретатель, он и писал о том, как интересно изобретать. Его "Пути-дороги" - о том, как строили дороги, плавя грунт. Построили и прекрасно!.. А главный сборник его - "На грани возможного"... Охотников сам полный был такой, больной сердцем, на машине ездил за город, чтобы писать на свежем воздухе. Помню, как он рассказывал чистосердечно: "Вызвали нас в СП, говорят: "У вас в группкоме 350 человек, неужели нет ни одного космополита?" Ну, мы подумали, что люди вы молодые, инфаркта не будет, к тому же и в газетах вас обругали..." Потом он уехал из Москвы в Старый Крым, там и похоронен неподалеку от могилы Грина."
Эх, Булгаков, если бы ты что-нибудь понимал...
Еще в 30-х Александр Беляев заметил в одной из статей, что для романа о будущем (коммунистическом, понятно) необходим новый конфликт - "конфликт положительных героев между собой".
В 1962 году на московской встрече писателей-фантастов братья Стругацкие повторили практически то же самое. На их взгляд конфликты людей будущего - это "борьба не добра со злом, а добра против добра. В этих конфликтах будут сталкиваться два или несколько положительных героев, из которых каждый убежден и прав по-своему, и в чистоте стремлений которых никто не сомневается. Они и в ожесточенных столкновениях останутся друзьями, товарищами, братьями по духу."
Сравните это с цитатой из новогоднего интервью, данного братьями Стругацкими газете "Вечерняя Москва" (1964): "Двухтысячный год... Что будет характерно для человечества в то время?.. Во-первых, все международные конфликты будут решены. Во-вторых, во всем мире начнется наступление за человека в человеке, разные страны и государства будут использовать в этом отношении опыт, накопленный в СССР, а у нас работа по воспитанию людей нового уже завершится, исчезнут из жизни явления, которым соответствуют ныне понятия мещанства, обывательщины, мракобесия..."
Я привожу эту цитату 25 октября 1994 года.
Сегодня вторник, идет снег. Рубль падает, Чечня дерется... Занятно думать, что к 2000-му году у нас "работа по воспитанию людей нового уже завершится"...
Впрочем, все это - лишь о вреде прогнозов.
3
К концу 50-х заглохла космическая тема, обмелела до предела социальная струя в фантастике, сама фантастика превратилась в литературу полуприкладную, полутехническую. Если когда-то фантасты и впрямь, в меру отпущенного им таланта и воображения, пытались лепить образ Нового человека - мятущегося интеллигента, гениального ученого-одиночку, великолепного инженера, конструирующего мечту, борца-патриота, побеждающего козни и заговоры мирового империализма, простого рабочего паренька, справляющегося как с многочисленными врагами народа, так и с непомерными горами Знаний, то теперь образ был как бы уже и создан Простой Советский Человек! - и нечего было к этому образу добавить. Если Евгений Замятин считал долгом доносить свои нелицеприятные взгляды до читателей, то Владимир Немцов, скажем, давным давно забыл, что когда-то в юности писал лирические стихи и даже абстрактные картины. Восхищение В.Немцова вызывали теперь совсем другие вещи, совсем другие фигуры. И убедителен был при этом В.Немцов чрезвычайно (цитирую его книгу "Параллели сходятся", 1975): "К.Е.Ворошилов, человек из легенды, герой гражданской войны, в конце Отечественной войны ведал вопросами культуры в стране, и знал культуру он прекрасно, не хуже, чем систему вооружения Советской Армии. В этом я убедился, когда Климент Ефремович вручал орден за мою уже не изобретательскую, а литературную деятельность..."
Умри Денис, лучше не напишешь!
"С особым волнением и благодарностью вспоминаются встречи с такими людьми, чьей деятельностью ты как бы по компасу проверяешь взятый тобою курс: не изменило ли тебе партийное чутье, чувство гражданского долга в самых, казалось бы, повседневных, будничных делах..."
Не изменило.
В ноябре 1951 года на дискуссии о состоянии и путях развития научной фантастики, организованной Домом ученых, Домом детской книги и ленинградским отделением Союза писателей, В.Немцов с удовольствием повторил с трибуны столь любимый им тезис: "Мы пишем о нашем сегодняшнем дне, либо заглядываем совсем недалеко, через два-три года. Наша жизнь настолько интересна, фантастична, что от нее трудно оторваться, и именно о ней и нужно писать..."
Получалось так.
Красноармеец Гусев летел устраивать революцию на Марсе - судьба заблудших атлантов его интересовала, профессор Преображенский дивился хитростям революции, еще больше дивясь нраву Шариковых, герои Адамова, выполняя приказ страны, не успевали закрывать ртов от удивления перед подводным миром, все время открывающимся перед их глазами, даже герои "Земли Санникова" с глубоким сочувствием, но и с изумлением вглядывались в странную жизнь онкилонов, я уж не говорю о неистовом интересе к миру героев Итина, Окунева, обоих Беляевых!.. И только герой Владимира Немцова, рассказывая об уникальном полете над Землей в искусственной космической лаборатории "Унион", спокойно признается: "Скучали, и больше всего смотрели на Землю... На большом экране вы, наверное, видели ее лучше нас. Я-то не особенно восхищался. Вода, пустыни, туманы... Не видели мы самого главного, что сделали руки человеческие. Не видели каналов, городов, возделанных полей..." И когда этого любимого писателем героя - Багрецова или Бабкина - спрашивали, хочет ли он первым побывать на Марсе, он, ни секунды не задумываясь, отвечал: "Только для познания и славы? Не хочу! Вот если бы я знал, что, возвратившись с Марса, мог бы открыть на Земле новые богатства, вывести для тундры полезные растения, тогда бы полетел..."
И так далее, как говорил Велимир Хлебников.
"Я согласен выносить голод, жару, бомбы, обстрел, болезни и раны, но не чувство удивления. Я с детства пришел к простоте и ясности. Я врагами считал непонятные книги, непонятные явления." (В.Немцов. "Снегиревский эффект", 1946).
Однажды в Малайзии, в Куала-Лумпуре, Миша Давиденко, опытный китаист, объездивший всю юго-восточную Азию, предложил мне и драматургу Сене Злотникову попробовать плод дуриана. Запах, конечно, дерьмовый, сказал Миша, щуря свои узкие глаза, скажем так, трудноватый запах. Миша даже изумленно прищурился. Но если забыть про запах, победить запах, сделать первый укус, глоток, все! - вас уже за уши не оттащат от дуриана. И на Северном полюсе вы будете мечтать о дуриане. Никакой запах вам не будет страшен, ибо вы познали вкус!
Роман.
Понятно, в те годы мне и в голову не приходило, что роману, не только фантастическому, а вообще роману, может что-то грозить.
Однако, еще Жюль Верн что-то такое предчувствовал, волновался, предупреждал (цитирую по журналу "Новое дело", ?9, 1902, Санкт-Петербург):
"В смысле характеристики современной эпохи вполне достаточный материал дает журналистика. Газетные сотрудники научились описывать ежедневно совершающиеся события настолько детально и более или менее художественно, что по газетам потомство наше сможет составить себе более верное предмтавление о прошлом, чем по романам. Что же касается романов чисто психологического содержания, то они скоро исчезнут в силу начавшегося уже их вымирания. Величайший психолог современности Мопассан, как истинный гений, ясно видел это направление человеческой мысли и писал поэтому свои рассказы в самой короткой форме. И я уверен, что лет через пятьдесят-сто у нас не будет романов и повестей в виде отдельныз книжек, и писатели, которым суждено, подобно Мопассану, пденять мир своим талантом, будут помещать свли произведения в газетах, заполняя отделы судебной хроники, происществий и т.д."
Но это так, к слову.
Н.Н.Плавильщиков (18.IX.57): "Из современных фантастов всех острее пишет Лагин. Казанцев и Платов неплохи. У Ефремова вещи очень неровные, кое-что просто скучно..."
Мало помалу я начинал прозревать. Восторженность сменялась критичностью.
Да, конечно, размышлял я, посылка "Десятой планеты" Сергея Беляева изящна. Еще одна планета Солнечной системы, расположенная по отношению к Земле точно за Солнцем. И движется с такой же скоростью, как Земля. Этакая планета-невидимка...Но, восхищаясь, я уже видел главный недостаток повести: робость воображения. Сергей Беляев изменял себе: из года одна тысяча девятьсот сорок восьмого его герои попадали всего лишь в одна тысяча девятьсот пятьдесят шестой год...
Но я то сам жил уже в 1957-ом! И мог сравнить мир повести, наполненный роскошными мраморными дворцами, с миром Тайги, переполненным деревянными покосившимися бараками... Что-то тут не вязалось... Может и хорошо, думал я, что Сергей Беляев не дожил до 1956 года, окружающий мир, нисколько не изменившийся за последний десяток лет, несомненно разочаровал бы писателя...
Но вот "Приключения Сэмюэля Пингля"!
Вещь для Антологии, с этим и Виталий Бугров согласился, а уж он в фантастике знал толк.
Читая "Приключения Сэмюэля Пингля", я терялся.
"Я родился в 1632 году, в городе Йорке, в зажиточной семье иностранного происхождения; мой отец был родом из Бремена и обосновался сначала в Гулле. Нажив торговлей хорошее состояние, он оставил дела и переселился в Йорк... У меня было два старших брата. Один служил во Фландрии, в английском пехотном полку - том самом, которым когда-то командовал знаменитый полковник Локгарт; он дослужился до чина подполковника и был убит в сражении с испанцами под Дюнкирхеном. Что сталось со вторым моим братом, не знаю, как не знали мои отец и мать, что сталось со мной..."
И дальше:
"Так как в семье я был третьим, то меня не готовили ни к какому ремеслу, и голова моя с юных лет была набита всякими бреднями. Отец мой, который был уже очень стар, дал мне довольно сносное образование в том объеме, в каком можно его получить, воспитываясь дома и посещая городскую школу. Он прочил меня в юристы, но я мечтал о морских путешествиях..."
Нет, это еще не Сергей Беляев. Это Даниэль Дефо.
Беляев вот:
"Родился я в конце первой мировой войны в Эшуорфе, крошечном и уютном городке на берегу Атлантического океана, в семье Айзидора Пингля, письмоводителя конторы замка Олдмаунт майората лорда Паклингтона... У родителей я был последним ребенком и единственным, оставшимся в живых. Многочисленные братцы и сестрицы, рождавшиеся раньше меня, умирали в младенчестве..."
И дальше, ткнув пальцем в первую попавшуюся страницу:
"Помнится, рассказывал он об одном корабле, который был так велик, что когда становился поперек Дуврского пролива, то его нос упирался в шпиц башни Кале на французском побережье, а развевавшийся на корме флаг смахивал в море с Дуврских скал пасшихся там овец. Мачты этого корабля были так высоки, что мальчишка-юнга, отправлявшийся по вантам на верхушку, опускался обратно на палубу уже глубоким стариком с предлинной бородой..."
Научные идеи романа, к сожалению, уступали описанным приключениям. Ведь трудно всерьез принять такое вот откровение: "Если из тканей собаки выделить белок и искусственно придать ему способность паразитирования, а затем ввести в организм живой кошки, то можно вызвать перестройку ее белков; это сообщит кошке свойства собаки."
Я бы даже сказал: нагловатое утверждение.
Зато читался роман на одном дыхании.
А Валентин Иванов!
"Энергии, энергии и энергии! Еще и еще! Сколько ни вырабатывается энергии, ее все же мало человеку!" - так начинался его роман, изданный в 1951 году в Трудрезервиздате.
Г.И.Гуревич (30.VIII.88): "...Валентин Иванов из старой русской интеллигенции. Мать его преподавала французский. Сам он был инженером-строителем и пришел в "Знание - сила" со статьями о строительстве. Был он рассудительно разговорчивый, сдружился с Жигаревым, выдал "По следу". Потом была "Энергия подвластна нам", проходила жутко трудно, нельзя было полслова сказать об атомной энергии. Затем последовал "Желтый металл". Эта книга изъята из библиотек. Вот тут впервые проявился, грубо говоря, шовинизм, мягче - национальный патриотизм. Идея была: показать, что жадность заглушает всякое родство, во имя золота всякие готовы предать и родину и свой народ. Но получилось у него, что в компании валютчиков татары - жадюги, грузины - развратники и фанфароны, русские обманутые дураки, а хуже всех жиды, эти и на сговор с фашистами пойдут. Шум подняли грузины, и книгу изъяли..."
Между прочим, в романе "Энергия подвластна нам" Валентин Иванов замечал как бы между делом: "Исходное действующее вещество, включаясь в ничтожных, по отношению к отрезкам времени, количествах, устремлялось с такой скоростью, что опасный момент образования энергии происходил в значительном удалении от источника..."
Нечто подобное, хотя на другом, конечно уровне, разовьет позже Станислав Лем в повести "Голос неба"... Зато у Валентина Иванова враги пытались ударить по СССР не чем-нибудь, а отраженным от Луны пучком радиоактивных излучений!
Поднявший меч...
А.Р.Палей (10.VIII.88): "...За антилысенковский роман "Остров Таусена" меня лаяли во всех органах прессы, включая "Литературу в школе" и "Естествознание в школе". Результатом было надолго отлучение меня от печати и от всех способов заработка. Берия меня тоже не обошел вниманием, но, к счастью, поздно вспомнил обо мне: взяли 13 февраля 1953 года, а выпустили 31 декабря того же года... Какие обвинения мне предъявили при вожде? Сначала, что я хотел убить его и Маленкова. Это, конечно, не удалось хоть как-нибудь доказать. Потом - в клевете. И что я не соглашался с докладом Жданова о литературе. Воображаю, как смеялись над этим пунктом в Верховном суде... Все же дали мне 10 лет с последующей высылкой, и я мог бы их реализовать, если бы в начале марта не произошло важнейшее событие (смерть Сталина, - Г.П.), после чего меня реабилитировали, правда, только к Новому году..."
14 февраля 1993 года, за несколько дней до столетия Абрама Рувимовича Палея, я посетил его на Полтавской улице, лежащей недалеко от столичного стадиона "Динамо". Слышал он плоховато, напомнив мне Циолковского маленький костяной старичок в большом кресле, но он все слышал, он здорово старался все услышать и это ему удавалось. Он был полон любопытства. Он, написавший "В простор планетный", и "Гольфштрем", и "Остров Таусена", и "Без боли", вдруг заинтересовался - каким все же образом радиоволны проходят сквозь стены?..
Время переполняло его.
Он вспомнил вдруг некую сотрудницу журнала "Революция и культура". Эта милая женщина принимала у него стихи, никогда их не печатала и чертовски при этом любила жаловаться на жизнь. Это сбизило с нею Палея. Будучи человеком добрым, он понимал, он сочувствовал - ну да, сырая комнатенка... одиночество... безденежье... а профсоюз не позволяет продать пишущую машинку - орудие производства... Когда однажды знакомое лицо в траурной рамке появилось во всех газетах, Палей ахнул - Н.Алилуева...
Он был полон любопытства. Он даже прочел стихи. Он показал книгу стихов "Бубен дня", изданную им в Екатеринославе в 1922 году, и показал корректуру книги стихов, только еще выходящей в Хабаровске. "Первое стихотворение я написал в семь лет, последнее буквально на днях..."
Единственный, быть может, советский фантаст, действительно переживший крушение двух империй.
Все же важнейщее событие случилось - диктатор умер.
В 1954 году в толстом журнале "Новый мир", всегда чуравшемся фантастики, выступил писатель-фантаст Ю.Долгушин.
Уже одно то, что в "Новом мире" выступил писатель-фантаст было необычно. И Долгушин этим воспользовался. В статье - "Поговорим всерьез" он опять и опять подчеркивал: фантастика - необходимый жанр, фантастика нужна читателям, фантастика будит воображение юных читателей, фантастика дает понять, что наука это вовсе не сумма школьных или институтских знаний... Фантастических книг, напоминал Долгушин, выходит в стране прискорбно мало, "...а те, что есть, страдают недостатками в литературно-художественном отношении, либо не отвечают задачам настоящей научной фантастики... Словом, положение таково, что в нашей современной научной фантастике нет ни одного произведения, которое стало бы любимой настольной книгой молодого писателя... В печати не появилось ни одной статьи, в которой серьезно, со знанием дела решались бы насущные вопросы этого жанра, его теории, специфики, мастерства. Кроме Всеволода Иванова, ни один из крупных писателей или критиков не выступил в защиту научной фантастики... А ведь в результате этого попустительства издательства стали буквально бояться печатать научно-фантастические произведения. Начали без конца консультироваться с критиками, специалистами, академиками. Невероятно долгим и тернистым стал путь рукописей. Некоторые авторы отошли от фантастики. Новые почти перестали появляться."
Тем не менее, фантастика продолжала существовать, иногда, кстати, в формах чрезвычайно занятных.
Александр Казанцев, например, в 1946 году в журнале "Вокруг света" опубликовал рассказ-гипотезу "Взрыв".
Сам Казанцев рассказывал позже об этом так:
"...На этих-то непроезжих фронтовых дорогах дождливым августом 1945 года я услышал по трофейному радиоприемнику сообщение на английском языке о том, что на Хиросиму сброшена атомная бомба. Потряс и сам факт бесчеловечного уничтожения мирного населения города, и подробности взрыва: ослепительный шар ярче солнца, огненный столб, пронзивший облака, черный гриб над ним и раскаты грома, слышные за сотни километров, сотрясение земной коры от земной и воздушной волн, отмеченные дважды сейсмическими станциями. Все эти детали были знакомы мне еще со студенческой скамьи, со времен увлечения тунгусской эпопеей Кулика, когда тот искал в тайге Тунгусский метеорит.
По приезде в Москву я обратился в Сейсмологический институт академии наук СССР, и попросил сравнить сейсмограммы тунгусской катастрофы 1908 года с атомными взрывами в Японии. Они оказались похожи как близнецы. Во мне проснулся и зашептал фантаст: "А падал ли вообще Тунгусский метеорит? Ведь не осталось ни кратера, ни осколков! Почему там, в эпицентре, стоит голыми столбами лес, а вокруг на площади, сравнимой с небольшим европейским государством, все деревья лежат веером? Не произошел ли взрыв в воздухе, срезав ветви лиственниц в эпицентре, где фронт волны был перпендикулярен стволам, и повалив все остальные, в особенности на возвышенностях, даже отдаленных? Не был ли взрыв атомным?.."
В 1950 году, продолжая поднятую тему, в журнале "Знание - сила" Борис Ляпунов напечатал очерк "Из глубины Вселенной". Правда, в противовес А.Казанцеву, Б.Ляпунов утверждал, что неведомый космический корабль, взорвавшийся над Тунгуской, прибыл к нам не с Марса, а с Венеры...
Шум, поднятый вокруг публикаций, оказался таким, что ученым из Метеоритной комиссии при АН СССР пришлось малость "попридержать" разошедшихся фантастов...
"Известия" (23.IX.1994).
Алексей Тарасов: "Красноярский инженер убежден, что нашел осколок тунгусского метеорита".
Если бы только...
"Инженер Лавбин утверждает, что в одном из космических осколков он обнаружил рукотворный предмет... Еще раз хочу удостовериться: на самом деле все так?.. "Да, действительно, расчищая вот это тело (обломок метеорита, - Г.П.), я наткнулся на шевелящийся предмет. Он рукотворный. Но говорить об этом рано, надо обстоятельно его изучить".
Обалдеть можно! Предмет рукотворный, шевелящийся...
"...Когда первый вариант романа (а их было четырнадцать) был написан, - рассказывал А.Казанцев историю создания "Пылающего острова", - в газете "Правда" появилась статья первого секретаря ЦК комсомола товарища А.Косарева о необходимости бороться с суевериями вроде распространения безответственных слухов о столкновении Земли с другой планетой и гибели всего живого. Оказывается, сценарием, опубликованным в "Ленинградской правде", воспользовались сектанты, чтобы пугать паству близким концом света. Роман мой рухнул, я сам не рискнул бы теперь его печатать. Результат - нервное потрясение. Все майские дни 1938 года лежал с высокой температурой. "Если отказаться от столкновения Земли с Аренидой, полубредил я, - исчезнет памфлетная острота сюжета. От чего же оттолкнуться, чтобы сохранить символическую всемирную опасность, устранить которую способны электрооружие и сверхаккумуляторы?" Встряска способствовала озарению. Выход нашелся. Правда, роман пришлось переписать заново... "Аренида" стала островом (в первом варианте это был астероид, Г.П.), и человечеству грозили не космические катаклизмы (столкновение планет), а вызванный людьми же пожар атмосферы. "Аренида" загорелась и стала "Пылающим островом"..."
Н.Н.Плавильщиков (28.VIII.57): "Часто думают, что написать научно-фантастический рассказ легче и проще, чем обычный. Тут, дескать, выручит сама фантастика. Это глубокая ошибка. Сравните фантастику А.Толстого с произведениями Охотникова, Немцова и Компании. Разницу за версту видно. Почему? А.Толстой действительно писатель, для него фантастическая часть повести или романа только прием, через который он раскрывает читателю нечто от жизни (то же Уэллс, то же Лагин). А Охотников, Немцов?.. Пример не они, а А.Толстой, Уэллс, Лагин... Жюль Верн устарел, да он и не фантаст, а географ..."
Н.Н.Плавильщиков (4.IV.58): "...Как я писал "Недостающее звено"?.. Очень часто спрашивают - не у меня, а вообще: как вы работаете; просят: расскажите, как писали такую-то вещь. На эти вопросы нельзя ответить точно: всегда отвечающий будет ходить вокруг да около и спрашивающий не услышит того, что ему хочется услышать. И это понятно. Возьмите какой-либо другой случай. Вопрос: хорошего закройщика спрашивают: расскажите, как вы кроите? Он отвечает: а очень просто. Гляжу на заказчика, делаю несколько промеров, кладу на стол материал и... раз, раз ножницами! Спрашивающий проделывает в точности то же, и... портит материал. Секрет прост: опыт, его словами не передать, а в творческой работе - внутренние процессы, которых не знает сам творящий, как передать словами их. Поэтому ответ будет очень формальный.
Так и со "Звеном".
Издательство привязалось: напишите что-нибудь фантастическое о предках человека. Просят сегодня, просят завтра. Мне надоело. "Ладно, говорю, напишу". И самому занятно: что выйдет? Немного времени уделить на этот эксперимент я мог. Как и о чем писать? Питекантроп... А как его живого - свести с современным человеком? И не ученым, это будет скучно. Вот и придумал своего героя. А почему его потянуло на питекантропа? Устраивается завязка: встреча с Дюбуа. Кошка на окне - просто так, для интригующего начала и ради причины переезда на другую квартиру. Затем новая задача. Как устроить встречу Тинга с питеком? Можно - лихорадочный бред, можно - во сне. Но это привяжет Тинга к постели, а мне нужно, чтобы он был в лесу. Цепь мыслей: бред больного - бред пьяного - бред отравленного...
Вот оно!
Пьяный, сами понимаете, невозможно, да он и не набегает много, а ткнется в куст и заснет. Отравленный - дело другое. Чем отравить? Всего занятнее - чего-то наелся в лесу. Ну, я ищу - чем его отравить. И вы видите, получилось: отрава подходящая во всех смыслах. А дальше... Придумывается, что могли делать питеки, ищутся способы использования местной фауны тех времен, пейзажа и проч. Выглядит это совсем просто, да так оно мне и казалось: основная работа шла в голове, даже без моего ведома. А потом готовое попадало на бумагу. Конец пришлось переделывать: редакция потребовала более спокойного конца (у меня было так: Тинг обиделся на Дюбуа, переменил название бабочки и т.д.) и пришлось писать ту мазню, что в конце последней страницы...
Как видите, нужно надумать основную сюжетную линию, а затем подобрать материал. Мне это было совсем нетрудно: я знаю, что примерно мне нужно, а главное - знаю, где это искать. Остается компановка.
Вот и смотрите: научились вы чему-нибудь?
Вряд ли...
Можно написать о том же в десять раз больше, но суть останется той же: поиски "объекта" и возможностей его обыгрывания. Отравленный желтыми ягодами обязательно "бегает". И вот - ряд всяких пейзажных и иных моментов, которые должны отразить "беготню" и вообще настроение отравленного. Говорят, это получилось. Не знаю, как с "настроением", но концы с концами я свел. Для меня это был эксперимент особого порядка: суметь показать бред так, чтобы это выглядело явью, с одной стороны, и чтобы все события, якобы случившиеся, были оправданы и состоянием бредящего и окружающей его обстановкой. Тинг видит себя в лесу и прочее тех времен, но бегает-то он по современному лесу. Отсюда ряд пейзажных и сюжетных комбинаций: современность, преломленная в прошлое. Так как наши дни и дни питека не столь уж резко разнятся (в тропиках и подавно) по составу фауны и флоры, то сработать все это было не так уж и хитро. Конечно - зная.
Вот это-то "зная" и есть одно из двух основных условий работы: нужно знать то, о чем пишешь, и нужно уметь рассказать, то есть уметь увидеть описываемое и уметь передать это словами, причем не в живой речи, а на бумаге. Для того, чтобы иметь и то и другое, нужно время (особенно для приобретения знаний), а для писателя еще и опыт. Способности - сами собой, но некоторые "средние" способности есть почти у каждого, а Пушкины и Алексеи Толстые - великие редкости и по ним равняться не приходится..."
Но самое фантастичное, как всегда, происходило не в книгах, а в жизни.
Г.И.Гуревич (26.VII.88): "В обойму тогда входили Казанцев, Немцов и Охотников. Самым процветающим был Немцов. "Немцов вездесущ, как господь бог", - сказал мне как-то Казанцев. Самым характерным - Вадим Охотников. Профессиональный изобретатель, он и писал о том, как интересно изобретать. Его "Пути-дороги" - о том, как строили дороги, плавя грунт. Построили и прекрасно!.. А главный сборник его - "На грани возможного"... Охотников сам полный был такой, больной сердцем, на машине ездил за город, чтобы писать на свежем воздухе. Помню, как он рассказывал чистосердечно: "Вызвали нас в СП, говорят: "У вас в группкоме 350 человек, неужели нет ни одного космополита?" Ну, мы подумали, что люди вы молодые, инфаркта не будет, к тому же и в газетах вас обругали..." Потом он уехал из Москвы в Старый Крым, там и похоронен неподалеку от могилы Грина."
Эх, Булгаков, если бы ты что-нибудь понимал...
Еще в 30-х Александр Беляев заметил в одной из статей, что для романа о будущем (коммунистическом, понятно) необходим новый конфликт - "конфликт положительных героев между собой".
В 1962 году на московской встрече писателей-фантастов братья Стругацкие повторили практически то же самое. На их взгляд конфликты людей будущего - это "борьба не добра со злом, а добра против добра. В этих конфликтах будут сталкиваться два или несколько положительных героев, из которых каждый убежден и прав по-своему, и в чистоте стремлений которых никто не сомневается. Они и в ожесточенных столкновениях останутся друзьями, товарищами, братьями по духу."
Сравните это с цитатой из новогоднего интервью, данного братьями Стругацкими газете "Вечерняя Москва" (1964): "Двухтысячный год... Что будет характерно для человечества в то время?.. Во-первых, все международные конфликты будут решены. Во-вторых, во всем мире начнется наступление за человека в человеке, разные страны и государства будут использовать в этом отношении опыт, накопленный в СССР, а у нас работа по воспитанию людей нового уже завершится, исчезнут из жизни явления, которым соответствуют ныне понятия мещанства, обывательщины, мракобесия..."
Я привожу эту цитату 25 октября 1994 года.
Сегодня вторник, идет снег. Рубль падает, Чечня дерется... Занятно думать, что к 2000-му году у нас "работа по воспитанию людей нового уже завершится"...
Впрочем, все это - лишь о вреде прогнозов.
3
К концу 50-х заглохла космическая тема, обмелела до предела социальная струя в фантастике, сама фантастика превратилась в литературу полуприкладную, полутехническую. Если когда-то фантасты и впрямь, в меру отпущенного им таланта и воображения, пытались лепить образ Нового человека - мятущегося интеллигента, гениального ученого-одиночку, великолепного инженера, конструирующего мечту, борца-патриота, побеждающего козни и заговоры мирового империализма, простого рабочего паренька, справляющегося как с многочисленными врагами народа, так и с непомерными горами Знаний, то теперь образ был как бы уже и создан Простой Советский Человек! - и нечего было к этому образу добавить. Если Евгений Замятин считал долгом доносить свои нелицеприятные взгляды до читателей, то Владимир Немцов, скажем, давным давно забыл, что когда-то в юности писал лирические стихи и даже абстрактные картины. Восхищение В.Немцова вызывали теперь совсем другие вещи, совсем другие фигуры. И убедителен был при этом В.Немцов чрезвычайно (цитирую его книгу "Параллели сходятся", 1975): "К.Е.Ворошилов, человек из легенды, герой гражданской войны, в конце Отечественной войны ведал вопросами культуры в стране, и знал культуру он прекрасно, не хуже, чем систему вооружения Советской Армии. В этом я убедился, когда Климент Ефремович вручал орден за мою уже не изобретательскую, а литературную деятельность..."
Умри Денис, лучше не напишешь!
"С особым волнением и благодарностью вспоминаются встречи с такими людьми, чьей деятельностью ты как бы по компасу проверяешь взятый тобою курс: не изменило ли тебе партийное чутье, чувство гражданского долга в самых, казалось бы, повседневных, будничных делах..."
Не изменило.
В ноябре 1951 года на дискуссии о состоянии и путях развития научной фантастики, организованной Домом ученых, Домом детской книги и ленинградским отделением Союза писателей, В.Немцов с удовольствием повторил с трибуны столь любимый им тезис: "Мы пишем о нашем сегодняшнем дне, либо заглядываем совсем недалеко, через два-три года. Наша жизнь настолько интересна, фантастична, что от нее трудно оторваться, и именно о ней и нужно писать..."
Получалось так.
Красноармеец Гусев летел устраивать революцию на Марсе - судьба заблудших атлантов его интересовала, профессор Преображенский дивился хитростям революции, еще больше дивясь нраву Шариковых, герои Адамова, выполняя приказ страны, не успевали закрывать ртов от удивления перед подводным миром, все время открывающимся перед их глазами, даже герои "Земли Санникова" с глубоким сочувствием, но и с изумлением вглядывались в странную жизнь онкилонов, я уж не говорю о неистовом интересе к миру героев Итина, Окунева, обоих Беляевых!.. И только герой Владимира Немцова, рассказывая об уникальном полете над Землей в искусственной космической лаборатории "Унион", спокойно признается: "Скучали, и больше всего смотрели на Землю... На большом экране вы, наверное, видели ее лучше нас. Я-то не особенно восхищался. Вода, пустыни, туманы... Не видели мы самого главного, что сделали руки человеческие. Не видели каналов, городов, возделанных полей..." И когда этого любимого писателем героя - Багрецова или Бабкина - спрашивали, хочет ли он первым побывать на Марсе, он, ни секунды не задумываясь, отвечал: "Только для познания и славы? Не хочу! Вот если бы я знал, что, возвратившись с Марса, мог бы открыть на Земле новые богатства, вывести для тундры полезные растения, тогда бы полетел..."
И так далее, как говорил Велимир Хлебников.
"Я согласен выносить голод, жару, бомбы, обстрел, болезни и раны, но не чувство удивления. Я с детства пришел к простоте и ясности. Я врагами считал непонятные книги, непонятные явления." (В.Немцов. "Снегиревский эффект", 1946).
Однажды в Малайзии, в Куала-Лумпуре, Миша Давиденко, опытный китаист, объездивший всю юго-восточную Азию, предложил мне и драматургу Сене Злотникову попробовать плод дуриана. Запах, конечно, дерьмовый, сказал Миша, щуря свои узкие глаза, скажем так, трудноватый запах. Миша даже изумленно прищурился. Но если забыть про запах, победить запах, сделать первый укус, глоток, все! - вас уже за уши не оттащат от дуриана. И на Северном полюсе вы будете мечтать о дуриане. Никакой запах вам не будет страшен, ибо вы познали вкус!