Алехин с ужасом понял, что его сейчас искалечат.
Проходя под ручку с возлюбленным, а может, с мужем, проходя мимо несчастного полуслепого горбуна, явно погрязшего в пороках и в нищете, Верочка, конечно, никогда не догадается, что на асфальте сидит, прикрывшись пыльным дождевиком, бывший ее близкий друг, бывший страховой агент Алехин, а ныне пустое ничтожество, сраный гнус и подлый обманщик.
Алехина испугала такая перспектива.
Он кинулся к девятиэтажке и вбежал в Верочкин подъезд.
Лифт не работал. Задыхаясь, Алехин побежал на седьмой этаж. Преследователи ломились вслед. В отчаянии Алехин нажал звонок упрямого пенсионера Евченко. Он не хотел выводить негодяев на Верочку. Он жал и жал звонок, зная, что пенсионер Евченко никогда не торопится. Жалко, думал он, что сержант Светлаев в командировке. Чукотка – это далеко. Бродит сержант милиции среди смирных олешков, а на его участке орудуют хулиганы.
Дверь открылась.
– А ну, отпусти звонок!
Вид пенсионера поразил Алехина.
Обычно он гулял по комнате в застиранном махровом халата, а сейчас предстал перед страховым агентом в скромном дорожном платье: серый плащ шестидесятых годов, серая шляпа, серые сапоги. Не пенсионер, а заслуженный садовод-мичуринец. А в левой руке он держал дерматиновый обшарпанный чемоданчик, из тех, что задолго до перестройки упорно называли почему-то «балетками».
Алехин втолкнул пенсионера в дверь.
– Но позвольте!
– Не позволю, Кузьма Егорыч, – горячо зашептал Алехин. – За мной преступники гонятся. Отберут чемоданчик, обчистят квартиру. – И тревожным ухом прижавшись к двери, услышал, как матерятся на лестничной площадке Заратустра Наманганов и его кореша.
Упрямый пенсионер тоже прижался к двери маленьким суховатым ушком. Мат, услышанный им, был небогатым, но выразительным.
– Это кто? Это они за тобой? Ну что, наделал делов, Алехин? А ну, вали отсюда! Я тебя укрывать не стану. Некогда мне.
– То-то вы в полной походной форме, – выразительно протянул Алехин.
– Уж какая есть, походная или не походная, – сердито возразил упрямый пенсионер. Прислушиваясь к ругани на лестничной площадке, он сжался, стал похож на раздраженного паучка. – У меня, понимаешь, весь вечер соседка стонет за стенкой, а теперь ты!
Алехин дернулся, но сдержал себя. Стонет! Значит, простудилась! Но вслух спросил:
– Вы что, уезжаете?
– Улетаю, Алехин! Улетаю!
– Самолетом?
– Нашим, отечественным, – самодовольно кивнул пенсионер и, как бы коря себя за некоторую романтическую восторженность, пояснил: – Бесплатная путевка, Алехин. Понимаешь? – И грозно помотал сухоньким пальчиком: – Я, Алехин, много работал! Вот и награда.
– В Сочи? – нехорошо догадался Алехин.
– В Сочи!
– В санаторий «Север»?
– В санаторий «Север».
– С однодневным отдыхом?
– Почему это с однодневным? – обиделся пенсионер. – На полную катушку и на полном обеспечении! – Он вдруг фальшиво пропел: – «Есть море, в котором я плыл и тонул…» Теплое южное море, Алехин. Наши предки сделали его своим. Благодатное, гордое. Если откровенно, – таинственно понизил голос упрямый пенсионер, – то я давно заслужил бесплатную путевку. Если откровенно, то такие люди, как я, имеют право бесплатно ездить на Черное море. Вот так. Проваливай. Понадоблюсь, позвони.
Он привычно полез двумя пальцами во внутренний карман серого дорожного плаща и извлек огромную визитку, больше похожую на меню. Убористым шрифтом были перечислены многочисленные чины, посты и звания, когда-либо полученные или занимаемые пенсионером Евченко в его прежней жизни.
– У меня еще много почетных грамот, – наклонив голову, добавил упрямый пенсионер. – Я всяким вождям был нужен. – Пенсионер Евченко с уважением склонил голову в сторону портрета Генералиссимуса, вырезанного из послевоенного «Огонька». – Все, Алехин. Пора мне. Освободи квартиру.
– А разве вы не возьмете трубку, Кузьма Егорыч? Телефон на столе действительно разрывался.
– Ну, я… – высокомерно ответил на вызов Евченко. – Да, персональный пенсионер… Имею многие грамоты и поощрения… – Голос его расцвел и возвысился: – А как же… Если официально предупреждаете… Ну, задерживается рейс… Утром даже удобнее… Извинения принимаю…
И колесом выпятил сухонькую паучью грудь:
– Есть отдыхать!
Повесив трубку, он самодовольно отдул губу:
– Видишь, Алехин, как резко возрастает в нашей стране внимание к персональным пенсионерам? Такие, как я, всегда нужны. Отечественным властям, – непонятно пояснил он. – За мною опыт, Алехин. Нас теперь персонально предупреждают, если задерживается рейс.
Интересно, откуда знать аэрофлотовским работникам телефонные номера всех персональных пенсионеров? – удивился про себя Алехин. И как они предупреждают тех, у кого нет телефонов?
Но говорить вслух он не стал.
Только спросил:
– Не боитесь лететь самолетом?
– Аэрофлот гарантирует.
– Гарантирует только страховая компания.
Алехин так сказал скорее машинально. По профессиональной привычке. У него не выходили из головы стоны Верочки. Неужели так громко стонет? Он сам, например, ничего не слышал. Чтобы не мучить себя, спросил:
– Вы на ответственных участках работали, Кузьма Егорыч?
– Это само собой. – Пенсионер Евченко неторопливо снял плащ и остался в старинном полувоенном костюме из габардина. – Ты еще молод, Алехин. Ты еще не знаешь, что такое порядок. Ты не знаешь, в каких условиях мы совершали творческие подвиги. Я, например, вел передачи на государственном радио. Получал данные, садился перед микрофоном, рядом усаживал помощника, чтобы позвякивал гаечными ключами. Он умел талантливо позвякивать, убедительно. Посевная это не просто так, Алехин. Посевную надо душой чувствовать. Я уж не говорю о сборе богатого урожая. Это сейчас государственные деньги уходят на радиожурналистов, которые едут в колхоз, а потом клевещут на простых трудовых людей, обвиняя их в воровстве и в пьянстве. В мое время, Алехин, такого быть не могло. Мы получали проверенную информацию. Получали сверху, там не ошибались. И денег на бессмысленные поездки не тратили, каждая копейка шла государству. Я, значит, зачитывал информацию, а ответственный помощник в нужное время позвякивал гаечными ключами. Вот что такое экономная экономика, Алехин. Мы все работали талантливо…
Он поискал сравнение и нашел:
– …как А.Налбандян.
Даже мечтательно прищурил глаза:
– До сих пор помню чудесную завитушку росписи на талантливых полотнах великого советского живописца.
– Налбандян? – попытался вспомнить Алехин. – Это который гуси-лебеди?
– Великий советский живописец Налбандян не имеет никакого отношения к упадническим гусям-лебедям, – холодно поправил Алехина пенсионер. – Великий советский живописец Налбандян был академиком.
– Все равно гуси-лебеди, – не уступал Алехин. – Зря вы, Кузьма Егорыч, решили лететь самолетом.
– Это почему?
Алехин объяснил.
У него приятель летел в Сочи. Тоже по бесплатной путевке. Торопился, море хотел увидеть. А самолет есть самолет. Вынужденная посадка в Воронеже, а приятель-дурачок не застраховался. Рука сломана, нога сломана, зубов нет, жена не узнает, и на лечение ничего не получил дурачок.
– А другие пассажиры? – невольно заинтересовался Евченко.
– Остальным что! У них страховка.
Алехин уставился на замочную скважину.
Из нее со зловещей медлительностью низверглась закрученная струйка вонючего дыма. Это кто-то из корешей Заратустры в бессильной ярости вколотил в замочную скважину окурок отечественной сигареты.
– А твой приятель? Он как? – осторожно спросил Евченко.
– Ну как, – покачал головой Алехин. – Жена ушла. Лечение за свой счет. Путевка пропала.
– Ну, не знаю, – покачал головой и пенсионер, неприятно пораженный услышанным. – Наш Аэрофлот самый надежный. Один Кожедуб сколько накрошил. Я-то знаю. Я в жестокие годы войны, Алехин, формировал новые части, отправляющиеся на фронт. Ответственная работа, даже пострелять не удалось. Ты представить не можешь, сколько усилий я отдал на благо родины!
И повторил:
– Нет, нет, самолеты у нас уверенные!
– А со страхованием все равно надежней.
Алехин говорил, а думал только о Верочке.
Ну как она там? Он даже прикоснулся к стене. Она же здесь! Она рядом. Может, в метре от него! Правда, и пакостники Заратустры рядом. Он прислушивался, но не слышал стонов.
– Ну, если так… – покачал головой упрямый пенсионер. – Ну, если так, можно поехать поездом. Железнодорожный транспорт у нас надежный.
– А со страхованием надежней.
– Это почему? – опять заинтересовался пенсионер.
– У меня как-то приятель ездил в братскую Болгарию, – прислушиваясь ко всем звукам, долетающим с лестничной площадки, объяснил Алехин. – Решил ехать через две границы, посмотреть на быт коренных иностранцев. В Кишиневе кто-то сорвал стоп-кран, а приятель мой как раз сытно обедал в вагоне-ресторане. Так всем лицом и въехал в салаты и фужеры. Сломал руку, сломал ногу, сломал ключицу, повредил глаз, а правый у него косил с детства. Другие рядом побились меньше, но все равно приятель остался довольным.
– Это почему?
– А полная страховка, – небрежно пояснил Алехин. – Он за все свои страдания получил наличными. За каждый раненый глаз, за каждую пораненную конечность. Родина не оставила в беде.
– Тебя, Алехин, послушать, так вообще никуда ехать нельзя, – возмутился Евченко. – Хоть всю жизнь сиди на кухне.
– Не скажите, Кузьма Егорыч! «На кухне»! А долбанет электрическим током? А вентилятором отрубит палец? А обваритесь крутым кипятком? А отрубите тяжелым ножом три пальца?
– Ты обалдел, Алехин! – закричал Евченко. – Какой кипяток? Какой вентилятор? Какие ножи, пальцы? Какой электрический ток? У меня бесплатная путевка с отдыхом в санатории «Север»!
– Незастрахованную путевку легко потерять.
Охнув, Евченко кинулся к брошенной на диван «балетке».
Волнуясь, открыл два замка. Выложил на диван «Лоцию Черного моря».
– Да вот она, моя путевка! С отдыхом в «Севере»! Никуда не делась!
Успокаивая разволновавшегося пенсионера, Алехин посоветовал:
– Если страховаться, Кузьма Егорыч, то все-таки комплексно. Жизнь, смерть, травмы, хищения, дикие родственники, домашний скот, личный транспорт, разнообразное имущество. Хорошая страховка, Кузьма Егорыч, это путь к свободе. Полная страховка – освобождение от всех тревог.
В виде примера он рассказал упрямому, но уже несколько растерянному пенсионеру историю из жизни все того же своего приятеля. Он стал большим человеком. Часто ездил в командировки. Там его хорошо встречали. Активно работали, потом показывали что-нибудь интересное. Например, показали однажды отечественную реку Обь. Это большая река. Если не считать Миссисипи с Миссури, самая длинная в мире.
«Хороши вечера на Оби…»
Лето цветет, вода зеркальная. Шашлыки на палубе прогулочного катера. Скорость такая, что большой человек, приятель Алехина, невольно заинтересовался, запивая огненный шашлык ледяным пивком: «Встречаются ли на Оби мели?»
«А то! – ответили дружелюбные хозяева. – Обязательно встречаются. Течение – оно и есть течение. Здесь намоет, там размоет. Течению втык не сделаешь. Природа».
«А зачем такая высокая скорость? – опасливо заинтересовался большой человек, вспомнив прошлые свои поездки. – Ведь если воткнемся в мель, то небось, как птицы, полетим за борт».
«Даже быстрей, – ответили радушно. – Куда там птицам! Но мы не воткнемся».
И шкипер подмигнул, не отпуская штурвал: у нас это невозможно.
Тут и воткнулись.
Сорванные с палубы страшным ударом, пассажиры летели над остановившимся катером, как нестройная стая немного нетрезвых птиц.
Стая галдела.
Самым первым, официально вытянув руки по швам, летел головой вперед большой человек, приятель Алехина. Когда он пролетал над шкипером, единственным человеком, удержавшимся на ногах, потому что держался за штурвал, благородный шкипер решил спасти хотя бы его и, не отпуская штурвала, ловко ухватил летящего гостя за одну из его рук. Но большой человек, ни на секунду не замедлив движения, так и полетел дальше. А рука осталась в руках шкипера. Оторвалась, падла. И, увидев такое, доперев, что он учинил, шкипер рявкнул, как тифон океанского лайнера, и без размаха отправил столь ужаснувший его предмет как можно дальше от катера. Оторванная рука уже коснулась воды, когда над взволнованной поверхностью показалась мокрая голова большого человека.
«Не бросай!» – ужасно закричал он.
Но шкипер уже бросил.
– И чего? – настороженно спросил Евченко.
– А того… – прислушиваясь к странным звукам на лестничной площадке, объяснил Алехин. – Погорели все, кто плавал на катере… Хозяева погорели… Шкипер погорел… Некоторые подхватили дизентерию, а большой человек…
– Истек кровью? – испугался Евченко.
– У него же страховка! – высокомерно парировал Алехин. – Он новый протез купил. А на сдачу приобрел другие полезные в быту мелочи.
– Давай, Алехин, давай! – вдруг лихорадочно заволновался пенсионер. Что-то в нем сломалось. – Давай, Алехин, не болтай, работай! Я думал, что ты трепун. Я тебе не верил, Богом клянусь. Но теперь вижу, что ты мыслящий, думающий человек. Я все хочу застраховать, Алехин, – имущество, личный транспорт, жизнь и смерть, диких родственников, квартиру. Что увидишь, все бери на учет. Только на льготных условиях, Алехин, на льготных. Как много потрудившемуся пенсионеру. Все вноси в страховой полис, ничего не пропусти. Не могу терпеть… Поезда эти… Самолеты… – В крайнем возбуждении упрямый пенсионер бегал по комнате, как маленький обесцвеченный паучок уроподус. Про такого паучка Алехин прочитал в третьем томе собрания сочинений Пришвина. – Давай, Алехин, давай! Все страхуй! Заодно мы и старый договор пролонгируем.
Но пролонгировать они ничего не успели.
За бетонной стеной раздался пронзительный женский крик.
Кричала Верочка.
XXX
В городе говорят о странном происшествии. В одном из домов, принадлежащих ведомству придворной конюшни, мебели вздумали двигаться и прыгать; дело пошло по начальству. Кн. В.Долгорукий снарядил следствие. Один из чиновников призвал попа, но во время молебна стулья и столы не хотели стоять смирно. Об этом идут разные толки. N сказал, что мебель придворная и просится в Аничков.
А.С.Пушкин, Дневник. 17 декабря 1833 года
Опять старая история.
Когда построишь дом, то начинаешь понимать, как его надо было строить.
Ф.Ницше
«Неужели сантехники?»
На лестничной площадке никого не оказалось.
Алехин с разбегу высадил дверь Верочкиной квартиры и вместе с дверью ввалился внутрь. Диковато всхрапнув, упрямый пенсионер Евченко, как серый габардиновый паучок, нырнул обратно за свою надежную дверь, в надежные, сплетенные за много лет сети. Тщательно заперев замки, он попытался дозвониться до сержанта Светлаева, но телефон сержанта не отвечал. Тогда упрямый пенсионер жадно прильнул маленьким мохнатым ухом к стене, отделяющей его от сумасшедшей соседки.
Алехин хорошо помнил уютную Верочкину квартиру.
Вязаный половичок в прихожей, дивная вешалка, украшенная оленьими рогами, высокое зеркало до потолка, на лакированных полочках народные игрушки, всякие прялочки, медведи. Кухню Алехин из прихожей не видел, но отчетливо донеслось оттуда фырканье холодильника. Он будто пытался вскрикнуть, о чем-то предупредить, но какая-то сила наваливалась на него и было непонятно, что, собственно, происходит в кухне. Зато была видна часть комнаты. Богатая литовская стенка. Книги. Дорогой хрусталь. На полу ковер – бельгийский, серо-коричневый.
Милый уютный мир, навсегда запавший в сердце Алехина.
Но сейчас зеркальные стекла литовской стенки были разнесены вдребезги, бельгийский ковер прожжен, тлел сразу в двух местах. В уютной прежде квартирке отчетливо несло бедой, паленой шерстью, горелой резиной. На тлеющем ковре валялись детали разобранного письменного стола. Не разбитого, а именно разобранного. По болтику. По заклепочке. По гаечке. Немало терпения надо приложить, чтобы так разделаться с массивным столом надежной, литовской работы.
Рога на вешалке странно оплыли.
Одиноко сияла на фоне сырой стены лампа нагло обнаженного торшера. Абажур был содран, как шкура, и заброшен на металлическую гардину.
Перевернутое кресло.
Изъеденные мелкими кавернами стены, будто кто-то в упор палил в них из дробовика.
Среди этого ужаса Верочка стояла в углу дивана в таком коротеньком и тонком халатике, что его можно было и не надевать. Увидев неожиданного спасителя, она отчаянно закричала:
– Он за мной гоняется!
– Кто? – Алехин лихорадочно крутил головой, пытаясь обнаружить среди этого ада разбушевавшихся пьяных сантехников.
– Да пуфик, пуфик!
Верочка спрыгнула с дивана – испуганная, длинноногая. Халатик на ней разлетелся, обнажая летнюю загорелую кожу. Вскрикнув, она бросилась к Алехину, но, зафиксировав прыжок, зеленый пуфик, возбужденно топтавшийся возле дивана, весело, как собачонка, кинулся вслед за хозяйкой. Алехин с трудом отбросил его ногой в сторону.
– Он сошел с ума! – кричала Верочка, тыкая тонким пальчиком в сбесившийся, приседающий перед ними пуфик. – Он преследует меня. – Похоже, что необъяснимое поведение пуфика пугало Верочку гораздо больше, чем все остальное.
– Что здесь творится?
– Я не знаю, – потрясенно ответила Верочка и обвила шею Алехина тонкими руками. – Сперва сильно текло на кухне, а теперь везде. Сантехники говорят, что не может быть такого, но ты же видишь.
Действительно, на изъеденных кавернами стенах здесь и там выделялись темные пятна сырости. Это было ужасно необъяснимо, но Алехин сквозь ткань прозрачного халатика чувствовал такое горячее нежное тело, что уже не хотел, чтобы ужасные чудеса кончились.
– В кухне течет, – прижималась к Алехину Верочка. – Соль поплыла, рис разбух. Я не успеваю убирать. У меня тряпок столько нет. А на стенке, – она ткнула пальчиком в сторону обезображенной литовской стенки, – камень подпрыгнул и лопнул. Я чуть с ума не сошла. Видишь, ковер прожжен. Сейчас такой ковер просто так не купишь.
И спросила с отчаянием.
– Алехин! Зачем за мной пуфик гоняется?
Может, это самец? – мелькнуло в голове Алехина, но сама постановка вопроса явно была бессмысленной. Какой из пуфика самец? За Верочкой, например, мог гоняться пьяный сантехник, да и из него в такое время какой самец?
Но пуфик правда вел себя как живой.
Мотался под ногами, рвался к хозяйке, сбежавшей от него. Пару раз Алехин откидывал пуфик в сторону, потом, разозлившись, заклинил между сырой стеной и диваном. В принципе можно было опустить Верочку на диван, но он не хотел этого. Она с ужасом вдыхала запах гари, он с нежностью запах духов.
– Подожди, подожди, – пытался он понять, обнимая Верочку. – Почему ты говоришь, что пуфик бегал и справа, и слева? Он один. Он не может бегать сразу и справа, и слева. Почему ты говоришь, что он бегал строем? Как один-единственный пуфик может бегать строем?
– Не знаю. Разруха была полной.
Разруха в квартире Верочки ничем не могла быть объяснена, а от этого казалась еще страшнее. На кухне звонко, по-весеннему, звенела веселая капель (как в третьем томе собрания сочинений Пришвина), журчали ручейки. Пуфик страстно возился между сырой стеной и диваном, наверное, ревновал хозяйку. В стенах что-то подозрительно потрескивало. Вдруг громко пошли стоявшие до того настенные часы. При этом они как-то неприятно разухабисто сыграли известный вальс. А кусок камня, валявшийся на ковре, вдруг сам по себе распался на несколько частей. Под ним сразу затлел ковер, густо понесло паленым. И повис в растерянном пространстве долгий тоскливый звук.
Верочка сразу обрела способность смущаться.
Покраснев, вырвавшись из объятий, она поправила на себе халатик. Нечего там было поправлять, но она поправила. Лесная, нежная, зелеными большими глазами испуганно поглядывала на пуфик. А из ванной тем временем донесся легкий хлопок.
– Ой!
Они осторожно приблизились к ванной.
В нос ударил смешанный запах нашатырного спирта, йода и валерианы.
На полу валялись самые разнокалиберные тюбики и пузырьки, небрежно вытряхнутые из домашней аптечки. Алехин готов был поклясться, что пузырьки, а также пластиковые тюбики не были ни разбиты, ни раздавлены, тем не менее их содержимое каким-то образом было выдавлено и бессердечно вылито на прежде белую раковину, на ванну, на стиральную машину. Чешский голубой унитаз, скрытая гордость Веры, был особенно унижен: его покрывала какая-то гадость вроде гуталина. Негр не решится на такое сесть. А среди разгрома и ужаса висела на капроновой веревке чисто выстиранная ветровка Алехина.
Он почувствовал нежность.
Оказывается, Верочка успела простирнуть ветровку.
Значит, думала о нем! Вспоминала! Надеялась увидеть!
Стараясь не выдать внезапной радости, Алехин сказал:
– Там документы лежали…
– Ага, – всхлипнула Верочка, с ужасом рассматривая униженный унитаз. – Я выложила. Они теперь там. – Она не стала пояснять где, но у него сердце сжалось. – Там в кармане еще что-то лежало. Тяжелое. Ты извини, Алехин, оно упало в унитаз. Я не успела схватить.
– Забудь, – строго сказал Алехин.
А сам подумал: рак Авва выберется и из канализации.
И еще подумал: «Дура Верочка. Не застраховать такое имущество!»
Они вернулись в разгромленную комнату. Вырвавшийся на свободу пуфик радостно бросился им под ноги, но Алехин безжалостно пинком загнал его в тесный промежуток между диваном и стеной. И сразу пахнуло на них застоявшимся табачным дымом.
– Ой, Алехин, – снова прижалась Верочка, – ко мне подружка приходит. Ну, выкурит сигаретку, а как пахнет!
Он промолчал.
Он понимал, что дело тут не в подружке.
– Ой, Алехин, а как же мы жить будем? – всплеснула руками Верочка.
Музыка сфер.
Верочка не могла найти фразы, которая прозвучала бы сильнее.
Еще десять минут назад Алехин был готов взять билет в одну сторону, положить в карман взрывной запал и лететь к Черному морю. Сейчас его не сумел бы отправить к Черному морю даже полковник в отставке Самойлов. Верочка произнесла – мы, и это наполнило душу Алехина самыми невероятными надеждами. Сильным ударом ноги он отправил пуфик за диван и строго, чтобы не испортить впечатления, спросил:
– Где телефон?
– В милицию позвонишь?
Он помотал головой.
– В психушку?
Он опять помотал головой.
– В домоуправление?
– Да ну. Кто там сидит в домоуправлении! – Он судорожно вспоминал номер крупного математика Н.
И вспомнил.
И математик сразу откликнулся.
– Здравствуйте. С вами Алехин говорит.
– Да ну? – обрадовался математик. – Чего это в третьем часу ночи?
– У меня новости.
– Хорошие?
– Разные, кажется.
– Тогда начинай с плохих.
– Ну, ковер прогорел, разрушаются камни, пахнет паленой шерстью, унитаз загажен, пуфик бросается на людей…
– А вода? – тревожно спросил математик. – Сочится вода из стен?
– Еще как! Я такого раньше не видел.
– Так это же хорошая новость, а не плохая, – обрадовался математик Н. И кому-то там рядом крикнул: – Собирайтесь, ребята! – И крикнул Алехину: – Теперь давай хорошие новости.
– Я звоню не из гостиницы.
– Догадался.
– Я из девятиэтажки звоню.
– Тоже догадался.
– Из семьдесят второй квартиры.
– И об этом догадался.
– Я не один.
– Женщина?
– Ага, – негромко ответил Алехин, не решаясь при Верочке заявить, что он с женщиной.
– Тогда не трусь, скоро приедем, – ободрил Алехина математик. – Типичный полтергейст. Похоже, вы попали прямо в фокальный центр.
Верочка тоже прижалась маленьким красивым ухом к трубке. Теперь они слушали крупного математика вместе, и это здорово сближало. Стараясь продлить разговор, Алехин переспросил.
– А что такое полтергейст?
– Если б мы знали, – хохотнул математик Н. – Тебе разве не достаточно того, что ты видишь? Если я начну рассказывать о полтергейсте даже то немногое, что знаю, нам понадобится несколько суток. Даже устоявшейся терминологии мы еще не имеем. Интеллектоника, Алехин, это наука совсем новая, мы еще только ее создаем. При случае прочти мою статью. Напечатана в доступном журнале.
– В «Химии и жизни»? – блеснул познаниями Алехин.
– Ну что ты! «Химия и жизнь» нас не печатает. Статья опубликована в «Советском скотоводстве».
– Почему в «Скотоводстве»? – опешил Алехин, а Верочка даже немножко отодвинулась от трубки.
– А мы научили скотоводов лечить мастит у коров. Нашли эффективный способ. Вот они нас и полюбили. – И спросил с любопытством: – Женщина, с которой ты сейчас, она уже рожала?
– А вам зачем?
– Если у нее разовьется мастит…
Алехин разозлился:
– Здесь мебель сошла с ума, а вы про мастит какой-то!
– Все в природе связано и взаимосвязано, Алехин, – весело произнес математик Н. Шутил, наверное. – Если в ближайшее время у твоей женщины заболит голова, если ее начнет подташнивать и всякое такое, не пытайся давать лекарства. Обойдись соленым огурчиком.
– Вы это к чему?
А Верочка густо покраснела.
– Значит, так, – удовлетворенно хохотнул математик Н. – Приборы подготовлены, через десяток минут приедем. Вы там не сойдите с ума. Любовью займитесь. В экстриме возбуждает. Интеллектонные волны во много тысяч раз увеличивают биоэнергетический потенциал.
Верочка опять густо покраснела, но голову от телефонной трубки не отодвинула.
Сказать ему про рака Авву?
Но математик Н. сам спросил:
– Когда в последний раз ты сталкивался со своими зомби?
– С какими еще зомби? – переспросил Алехин, боясь, что Верочка опять покраснеет.
– Ну, с этими своими хулиганами. От которых тебе по зубам прилетело. И на которых ты сержанту жаловался.
– А вы откуда знаете?
– Ты отвечай. Не тяни. У нас мало времени.
– А-а-а, эти… – неохотно припомнил Алехин. – Ну, пару часов назад… Гоняли меня по лестницам… И теперь, может, бродят по двору. Их Бог разумом обидел.
– Разум – тонкая штука, – засмеялся математик. – Можно и красную рыбу считать дурой, а она за тысячи километров посреди океана находит путь к своей единственной, затерянной на островах речке.
– Да не считаю я красную рыбу дурой.
– Тогда и зомби не считай хулиганами. У них особенное назначение. Как и у тебя. Как у всего сущего.
– Ой, посмотри!
Алехин бросил трубку.
На кухне рождалось странное молочное сияние.
Нет, к счастью, оно рождалось не в кухне. Оно рождалось за окном, на пустыре, над обгорелыми метелками деревьев, совсем недавно окружавших деревянный домик Алехина.
Прижавшись носами к влажному стеклу, Алехин и Верочка замерли.
В нежном молочном свете прямо над черным пожарищем мерцал и переливался смутными радугами огромный зеркальный шар. Он был величиной с пятиэтажный дом, не меньше. А со стороны рокового переулка со всех ног мчались к переливающемуся радугами шару Заратустра Наманганов в кавказской мохнатой кепке, чугунный Вий в сырой телогрейке, и тот, третий, маленький длинноволосый. Всю эту троицу энергично преследовал сержант Светлаев, видимо, вернувшийся из дальней командировки. На ногах сержанта красовались меховые унты, на плечах – теплая меховая куртка. А толстые штаны поблескивали, как подошвы. Наверное, были обшиты тюленьей шкурой. Бежал Светлаев споро, но было видно, что догонять хулиганов не собирается.
Прижавшись друг к другу, они смотрели на огромный зеркальный шар.
На мгновение Алехину показалось, что он видит в шаре отражение свое и Верочки, но, наверное, это ему показалось. Не было там никаких отражений. Только медленно, как спирали, ползли по поверхности шара смутные радуги. А Верочка опять ойкнула, и они увидели, от кого это убегали Заратустра и его кореша.
Не от сержанта Светлаева. От рака Аввы. И в отличие от сержанта рак Авва здорово превосходил беглецов в скорости. Все псевдоподии работали так стремительно, что, казалось, рака несла невидимая воздушная подушка, не дающая пыли. Ударила яркая вспышка, и длинноволосый исчез, не добежав десяти метров до зеркального сверкающего шара. Ударила вторая, и исчез Вий. А потом растаял в воздухе Заратустра.
Сержант Светлаев остановился.
Сунув руку под куртку (наверное, там висела кобура), он изумленно следил за раком Аввой, вдруг необыкновенно раздувшимся. Одним прыжком рак Авва достиг шара и слился с его зеркальной поверхностью. Будто старинный монгольфьер, шар начал плавно взлетать пожарищем, над пустырем, над городом…
– Это НЛО, Алехин?
Боясь соврать, Алехин кивнул.
Померк молочный свет, заливавший пустырь. Сразу стало сумрачно. Верочка с полными слез глазами обернулась на разгромленную квартиру:
– Алехин, как же мы будем жить?
Он вздохнул и потянулся за сигаретой, но Верочка остановила его:
– Давай не будем больше курить, Алехин.
Он кивнул.
Как в последний раз (а может, правда в последний), он увидел вдруг берег моря, уютный домик с балкончиками, сосны, похожие на рыжий укроп, и нелепых рукокрылых. Услышал страстное: «Шлюссен, шлюссен, майн херр…» И рыжее неземное солнце разостлало по морю колеблющуюся дорожку. И он понял, что никогда не будет у него такого уютного домика. И не будет он жить среди рыжих сосен, похожих на укроп. И никогда не услышит шелеста рукокрылых. И не станет Большим Героем, которому благодарное правительство и благодарный народ могли подарить домик с балкончиками. Не будет никогда у него такого внимательного правительства.
– Какое сегодня число? – спросил он.
– Уже двадцатое, – тихо ответила Верочка. – Август. Осень на носу. – И опять подняла на Алехина полные слез глаза: – Как же мы теперь жить будем? Ведь у меня ничего-ничего не было застраховано.
– А ты плюнь, – мягко посоветовал он и подошел к странным образом уцелевшему на тумбочке телевизору. – Мы с тобой будем хорошо жить.
И обрадовался, указывая на вспыхнувший экран:
– И в театр не надо ходить. Снова «Лебединое озеро»!
Новосибирск,
20 августа 1991 года