Прашкевич Геннадий Мартович. Демон Сократа

   – Ну, а сфотографировать событие, которое еще не произошло, можно?
   – Это как?
   – Ну, скажем, завтра мы с компанией собираемся отправиться на пикник, а ты мне вдруг показываешь уже снятые на этом пикнике фотографии. Ну там, полянка, шашлыки, рожи навеселе…
   – Да ну тебя, – польщенно отмахнулся Славка. – Ты придумаешь!
   И спросил:
   – Роман фантастический задумал? Я люблю фантастику.
   – Не до фантастики, – теперь отмахнулся я. – Вот взгляни.
   И выложил на стол серый скучный пакет.
   При свете красного фонаря фотографии показались мне темными и какими-то особенно зловещими. Даже та, на которой я целовался с Ией.
   – Убери, – быстро сказал Славка, оглядываясь. – Я их не видел.
   – Я сам увидел их только сегодня, – не понял я.
   Славка неприятно ощерился:
   – Совсем убери. Не хочу их видеть. Я тут ни при чем. Это, наверное, юреневские штучки. Вот и иди к нему.
   – Да погоди ты.
   Но Славка не хотел годить. Он страшно нервничал:
   – Зачем ты их сюда приволок?
   – Ты же мастер.
   – Слушай, Хвощинский, не надо! То, что делает НУС, никому не повторить. Да и не надо никому повторять то, что делает НУС.
   – А это НУС делает?
   – Не знаю. Спроси Юренева. Убери. Я ничего не видел.
   – Не трясись. Какого черта? Ты присмотрись… Видишь, лежит именно Юренев. Не шибко веселая фотография, правда?.. Как можно такое сделать?.. Вот что меня интересует… Или вот дом, стена вынесена… А я только что проходил под этим домом, все там в порядке…
   – Я тут при чем? Спроси у Юренева.
   – А ему откуда знать об этом?
   – Не знаю. Он хам, – не очень логично объяснил Славка, жалобно выгибая тонкую шею. – Никаких дел не хочу иметь с ним. Пока старик Козмин не чокнулся, Юренев еще походил на человека, а сейчас…
   – Погоди. Что значит чокнулся? Какой Козмин?
   – А ты не знаешь? – Славка обалдело уставился на меня. – Андрей Михайлович… Ты что, вообще, ни с кем не переписывался, не перезванивался? Ничего не знаешь? Совсем ничего?..
   Разговор явно тяготил Славку, даже пугал, но кое-что я из Славки выжал.
   С его слов получалось, что год назад что-то сильно грохнуло в институте Козмина.
   – Причем не где-то, а именно в одной из лабораторий НУС. Сильная машина, таких даже японцы не делают. Ну, лично Козмину не повезло, он находился в лаборатории. То ли памяти он целиком лишился, то ли вправду чокнулся, пойди узнай, к Козмину с того дня на выстрел никого не подпускают. Я точно не знаю, но Козмин вроде бы безвылазно сидит в своем старом коттедже. И Ия там с ним. Ну, помнишь? Теличкина… – Такие вот дела… – Славка почему-то даже не смотрел на меня. – А эти фотографии убери.
   – Не уберу. И не дергайся. Я, наоборот, оставлю здесь эти фотографии.
   – Зачем? – по-настоящему испугался Славка.
   – Хочу знать, настоящие это фотографии или подделка? А если подделка, как можно подделать такое? Откажешься, сам Юренева сюда притащу.
   Это подействовало. Славка неохотно спросил:
   – Где взял?
   – Под дверь подсунули. В гостинице.
   – Прямо так вот подсунули?
   – Прямо так.
   Я добавил:
   – В пакете.
   – В этом? – Славка даже обнюхал пакет. – Тоже оставь.
   В чем-то Славка мне не верил, испуганно гнул тонкую шею:
   – И ты ничего не видел, не слышал?
   – Я спал.
   – Хвощинский, – не шепнул даже, а прошипел вдруг Славка и ткнул пальцем в потолок. – Может, ты выше поднимешься? Там знающие люди… Они обязаны о таком знать…
   – Брось. – Славка мне надоел. Мне было его жалко. – Никуда подниматься я не собираюсь, и ты молчок. А вечером загляну, так что ты посмотри, пожалуйста, фотографии.
   И вышел из фотобудки.
   Славка, наверное, побежал бы за мной, но меня снова окружили ребята.
   – С чего ты, Хвощинский, полез в историю?.. Мы твой роман читали… Диковатые у тебя герои, получишь по шее… Приходи к нам часа на три, вопросов тьма!..
   Я обещал.
   Я прорвался к выходу.
   Кой черт меня сюда притащил? Надо было отдать фотографии Юреневу, пусть сам разбирается. Вон как виновато гнул Славка тонкую шею при одном только упоминании о Юреневе. Чего он боится? Что там произошло с Андреем Михайловичем?
   Проспект был почти пуст. Все тут оставалось таким, каким я помнил. Аптека, «Академкнига», красный магазин, газетный киоск… Известно, города за два года не меняются, меняются люди…
   – Ахама, хама, хама…
   Я вздрогнул. Юренев меня преследует?
   Что за вздорная мысль? Юренев даже не видел меня, ожидая, возможно, кого-то, бормотал про себя, перекатывал в толстых губах погасшую сигарету.
   Трудно поверить, но выглядел он как с иголочки. Свежая светлая рубашка, строгий костюм. Взгляд невидящий, но вовсе не усталый, не скажешь, что человек не спал всю ночь. Лишь в легких припухлостях под глазами таилась некая неопределенная тень.
   Я остановился.
   Юренев очнулся. Он меня узнал. Правда, не выразил ни удовольствия, ни восхищения, как это было сегодня ночью. Напротив, тряхнул недовольно седыми кудрями.
   – По утрам не звони, – сказал он незнакомым бесцветным голосом. – Не принято мне звонить по утрам.
   Он так и сказал: не принято. Это меня взбесило:
   – Это мне не указ.
   – Да ну? – он нисколько не удивился моей вспышке.
   – Почему ты ничего мне не сказал о Козмине?
   – А ты спрашивал? – Юренев медленно, нагло, как-то бесцеремонно осмотрел меня. Сандалии, брюки, расстегнутая на груди рубашка – ничто, наверное, не осталось незамеченным. – Ты мою настойку жрал на орешках, потом коньяк. Тебе, кстати, нельзя пить так много, вид у тебя помятый.
   Результаты осмотра Юренева явно не удовлетворили. Он продолжал исследовать меня, как афишную тумбу:
   – Позвони Козмину сам.
   – Я звонил.
   – И что? – спросил он без всякого интереса.
   – Отправляют к доктору Юреневу.
   – Ну и позвонил бы ему.
   Я остолбенел:
   – Брось издеваться. Что с Андреем Михайловичем?
   – Ахама, хама, хама, – Юренев снова погрузился в свои мысли. Потом вздохнул, неопределенно отмахнулся: – Завтра.
   – Что завтра? – не понял я.
   – А черт его знает, – Юренев даже объяснений не хотел искать. – Ну, послезавтра. Так удобнее.
   – Для кого?
   – Аля меня, конечно, – он снова очнулся, снова оценивающе, беззастенчиво осмотрел меня. – У тебя плечо не болит?
   – С чего ему болеть?
   – А оно у тебя немного опушено. Почему? Зачем ты его так держишь? Оно у тебя всегда так опушено? – он явно заинтересовался этим, его глаза ожили, влажно сверкнули. – Я знаю. Это демон на твоем плече топчется. Примостился и топчется. Сколько помню тебя, он всегда на твоем плече топтался.
   – Какой еще демон? – он окончательно сбил меня с толку.
   – Сократовский, конечно. Какой! Помнишь, Сократ часто ссылался на демона? Как правило, демон сидел на плече своего хозяина и запрещал ему поступать иначе, как он поступал. Только запрещал, но никогда не возбранял. Только запрещал, понимаешь? Ты тоже у нас всегда этим отличался. Козмин тебя за то и ценил.
   Он снова задумался. Даже не задумался, а впал в задумчивость. Было ясно, я его сейчас не интересовал. Он напал на какую-то мысль. Тем же бесцветным, незнакомым мне голосом он спросил:
   – Хвощинский, почему люди вранливы? Почему ты вранлив, и Гомес, и буфетчица, и Козин? Ну, ладно, буфетчице торговать надо, ей нельзя без обмана, но зачем вранливость писателям? У нас тут один поэт все ратует за спасение российского генофонда, а сам, во-первых, из тюрков, во-вторых, импотент. Может, вы вранливы потому, что полностью завязаны на прошлое? Врешь, врешь, а это опасно. Когда постоянно врешь, это становится образом мышления. Что вам всем в прошлом, Хвощинский, почему вы не думаете о будущем? Вот ты несколько лет жизни убил на роман о землепроходцах, зачем? Они же вымерли, их давно нет, даже памяти о них не осталось, одни легенды, вранье, а ты еще прибавляешь вранья. Зачем? – он нехорошо, быстро ухмыльнулся. – А еще ждешь нормальных рецензий. Почему вы не думаете о будущем, Хвощинский? Почему ты сам ничего не напишешь о будущем? – «Чем сидеть, горевать, лучше петь и плясать…», так, что ли? Гоша Поротов отличный был человек, но тоже вранлив. «Бубен есть, ноги есть…» Неужто этого достаточно? Пиши о будущем, Хвощинский. Когда пишешь о будущем, меньше врешь.
   И моргнул изумленно, знакомо, разбуженно.
   И, махнув рукой, двинулся, не спеша, вниз по проспекту.
   Мне даже о фотографиях не захотелось ему сообщать.

Глава VI
Зона

   Демон Сократа…
   Я спускался по рябиновой аллее к речке, мне хотелось прямо сейчас побывать в знакомом овраге. Не знаю почему, но я хотел побывать там именно сейчас, ни позже, ни раньше.
   Демон Сократа…
   «Учи чукотский язык…»
   Юренев не изменился…
   И эта дежурная с ее вздорным рассказом о муже, отморозившем в бане пальцы…
   «Пиши о будущем…»
   Чокнутый Козмин…
   Мир вокруг Юренева, как всегда, был перевернут с ног на голову.
   Демон Сократа…
   Какие еще там были?..
   Ну да, лапласовский.
   Этот умный, въедливый. По мгновенным скоростям и сегодняшним положениям атомов мог абсолютно точно предсказать все будущие состояния Вселенной. Завидное. существо. Провидец.
   Затем максвелловский.
   Этот – трудяга. Работал себе заслоночкой: этот атом впущу, а этот не пущу. Распихивал туда-сюда атомы: здесь тебе вакуум, тут избыточная плотность, здесь тебе холодно, там чудовищный жар. Романтик, в принципе сократовскому до него далеко.
   Я усмехнулся: плечо оттоптано.
   Но, может, Козмин и впрямь ценил меня за мои вечные сомнения: а следует ли это делать? И еще за то, что принятых решений я не менял.
   «Завтра…»
   На Алтае Юренев вел себя столь же бесцеремонно.
   Случались дни, когда он срывался. Что-то у него с НУС не ладилось.
   Злой, он вылезал из своего фургона и часами сидел над подробными топографическими картами Алтая. Орал на обленившихся шоферов, грубо обрывал Ию. Ия терпела и мне показывала знаками – терпи. Терпение Ии бесило меня.
   Однажды Юренев растолкал меня ночью.
   – Что такое?
   Лагерь был погружен во тьму, под кухонным тентом при свете одинокой лампочки Ия паковала рюкзак.
   – Куда собрались? – Я ничего не мог понять. – Опять покупать штопор? Ночью?
   Ия улыбнулась: не спрашивай. Юренев забросил в «газике» палатку, рюкзак, какой-то ящик. Их краткие переговоры были мне непонятны. Координаты, разброс, настройка, выход сигнала.
   – Что случилось? – не понимал я. – НЛО где-то приземлился, плазмоид ворвался в атмосферу Земли?
   – Садись за руль.
   – А Саша?
   – Пусть спит. Вдвоем управимся, – Юренев был необычно серьезен.
   Я оглянулся. Ия незаметно кивнула.
   Ей я верил. Я кивнул Ие ответно и повеселел. Если мы впрямь наткнемся на летающую тарелку, я передам ей привет от Ии Теличкиной.
   – Давай на тракт.
   Я вырулил на тракт, мы долго катили во тьме, миновали спящий поселок. Небо начинало уже высвечиваться, кое-где блестели холодные утренние звезды, справа надвинулся мрачный силуэт Курайского хребта.
   – Сворачивай.
   – Там склон. Я не смогу провести «газик» по такому откосу.
   – Обогни.
   Юренев настойчиво направлял машину к какой-то ему одному известной цели.
   У него даже компаса не было, но он крутил головой и уверенно указывал, в какую сторону двигаться. Когда окончательно рассвело, мы проскочили хрупкий, звенящий снежник и остановились на широкой поляне, отмеченной лишь тем, что почти в центре ее торчала траурная черная лиственница.
   – Ставь палатку.
   Я осмотрелся.
   – С ночевкой?
   Юренев кивнул.
   Минут через тридцать перед палаткой, под черной лиственницей, дымил костерок. Мы даже успели напоить чаем четверку геофизиков, пешком пришедших с дороги. Они были шумные, возбужденные. Они видели, как ночью тут шарахнуло, как из пушки? Шары цветные взлетели. Где-то там, на террасе, выше. Они пришли посмотреть, что тут такое.
   – Вы не хотите?
   Юренев усмехнулся:
   – Нет.
   – А мы сбегаем посмотрим. Необычно как-то. Там же вообще ни одного человека нет. Что там могло взрываться?
   Я взглянул на Юренева. Он сидел, опустив глаза, и явно что-то знал о ночном происшествии. Помня улыбку Ии, я в разговор не встревал.
   – Рюкзаки хоть оставьте, – сказал Юренев. – Что вы с ними потащитесь?
   – Да ну, – геофизики говорили все сразу, перебивая друг друга, здоровые, загорелые парни. – Мы только поднимемся на террасу, а потом в лагерь.
   – Ну-ну…
   Галдя, переговариваясь, отпуская в наш адрес шуточки, геофизики полезли на террасу.
   – О чем это они? – спросил я. – Может, тоже сходим?
   – Да ну, – Юренев усмехнулся, и его усмешка мне очень не понравилась. – Сиди отдыхай. У нас еще все впереди. А эти ребята… Они скоро вернутся. Закипяти-ка еще чайку.
   Я лежал на траве и смотрел в небо. Гигантские кучевые облака несло с востока, из Китая, наверное. Дикая, чудовищная тишина, прерываемая лишь позвякиванием плоскогубцев – Юренев вскрывал какой-то металлический ящик. Я ни о чем его не расспрашивал. Понадобится, скажет сам. Не принято было расспрашивать о чем-то Юренева. Это входило в условия договора, подписанного мною перед выездом в поле.
   – А вот и они.
   Я удивленно обернулся.
   Геофизики, все четверо, вывалились из колючих кустов чуть выше нашей стоянки. Здоровые, загорелые ребята, но вид у них был, мягко говоря, неважный. Они дрались там, что ли? Серые лица, блуждающие, выцветшие глаза. Руки у них дрожали. «Мы правильно идем к тракту? Мы выйдем так к тракту?»
   Юренев поощрительно кивал, зорко вглядываясь в каждого. И меня поразила мысль: он знал, что так будет!
   – Выберетесь, выберетесь, только не сворачивайте никуда, – Юренев даже не пытался успокоить этих насмерть перепуганных людей. – Валите прямо вниз, там тракт.
   – Что это с ними? – оторопело проводил я взглядом геофизиков. – Они ведь без рюкзаков. Они рюкзаки на террасе бросили?
   – Подберем, – Юренев победительно выпятил толстые губы. – Куда они денутся?
   – А нам… – Я помедлил. – Нам тоже туда идти?
   – Конечно.
   – Сейчас?
   – С ума сошел. Ты же их видел. Ночью пойдем, налегке, с фонарями.
   Меня распирало любопытство: что могло так напугать взрослых, ко всему привыкших людей? И я видел: Юренев что-то такое знает. Он же впервые за два месяца покинул лагерь. Раньше из фургонов не вылезал, а теперь собирается ночевать на террасе…
   – Тебя шофера разорвут, – предупредил я. – Шоферов-то ты никуда не пускаешь.
   – У них такие оклады, что перебьются.
   – Но что там? – не выдержал я, кивая вверх, на террасу.
   Юренев изумленно моргнул:
   – Сам не знаю.
   Кривил, конечно, душой. Знал, куда идти, значит, знал, что там можно увидеть…
   А увидели мы маленькую поляну, поскольку поднялись на каменную террасу не ночью, а вечером. Солнце почти село, но сумеречный свет позволял увидеть кусты, раздутый ветром пепел. Совсем недавно тут прошел пал, но почему-то остановился перед сухими кустами. Они должны были вспыхнуть, но стояли целехонькие, шуршали под слабым ветерком. Там же, под кустами, валялись рюкзаки геофизиков.
   – Придется тащить, – вздохнул я. – Ты хоть знаешь, где нужно искать этих неврастеников?
   – Зачем? – удивился Юренев. – Они тебя просили?
   – Ты же видел, они насмерть перепуганы. Надо вернуть им вещи
   – Ну-ну, – ухмыльнулся Юренев, осторожно присаживаясь на старый пень. – Если ты такой альтруист, действуй.
   Его ухмылка мне не понравилась, как не понравились раньше выцветшие от страха глаза геофизиков. А Юренев чего-то ждал. Сидел на пне, курил, поглядывал на меня и ждал, ждал чего-то.
   Я неторопливо направился к рюкзакам.
   Они лежали вповалку, там, где их бросили – два друг на друге и два в стороне в выжженном огнем круге. Я подтащил пару рюкзаков к пню и пошел за третьим. Юренев меня не торопил, но и не останавливал.
   Чего он ждет?
   Меня ударило током, когда я ступил на выжженную землю. Я не видел разряда, не слышал характерного треска, но всю левую ногу до самого бедра пронзило ошеломляющей рвущей болью.
   Я вскрикнул и отступил.
   Боль сразу исчезла.
   – Ну? – спросил Юренев, не вставая с пня.
   Я колебался. Я испытывал непонятный страх, лоб пробило холодной испариной. Но вернуться без рюкзака значило осчастливить Юренева. Я должен был повторить попытку, вот он рюкзак, в метре от меня, но меня охватывал беспричинный, убивающий страх от одной мысли об этом.
   А Юренев, наконец, встал.
   Тщательно загасив сигарету, он подошел ко мне, тронул успокоительно за плечо, твердо сжал губы, свел брови, напрягся и медленно-медленно дотянулся до рюкзака.
   – Не делай этого!
   Он стащил рюкзак с выжженной земли и опять успокоительно потрепал меня по плечу. Вид у меня, наверное, был не лучше, чем у тех геофизиков.
   – Тебя не ударило? – кажется, я заикался.
   – Нет.
   – Но почему?
   – Не спрашивай. Не надо. Все хорошо, – он обнял меня за плечи и повернул лицом к себе. – Что ты почувствовал? Расскажи.
   Заночевали мы в палатке под траурной лиственницей.
   Я оборачивался, глядел на темную террасу.
   Не было никакой охоты о чем-то спрашивать, я все еще не отошел от пережитого мною страха. Я даже на Юренева не злился, хотя он, несомненно, мог вовремя меня остановить.
   Ночная гроза прошла над дальними отрогами Курайского хребта, зловещая тьма затопила поляну, лиственницу, палатку. Не было в беззвездной ночи ни фонаря, ни луны, ни зарниц.
   Я не спал, меня томила тревога.
   Чем, собственно, занимаются Юренев и Ия?
   Поисками мифических плазмоидов?
   Вздор.
   Я уже не верил этому.
   Отрабатывают систему НУС? Но почему в поле, не в лаборатории? Откуда мог знать Юренев о том, что произойдет на выжженной поляне? Ну да, они, конечно, переговаривались с Ией перед отъездом: координаты, разброс, настройка, выход сигнала. Но тогда почему Юренев подставил меня под удар, он же видел, в каком состоянии вернулись геофизики. И зачем я гонялся за этим дурацким штопором из лавки древностей? Ведь не затем же, что меня нечем было занять? Да, я согласился не задавать вопросов, но всему есть предел.
   Юренев всхрапывал рядом. Ему было хорошо.
   Мгла.
   Ночь.
   Я сам медленно проваливался в сон.
   Было ли это сном?
   Полог палатки медленно осветился. Не могло тут быть ни фонарей, ни далеких прожекторов, зарницы и те не вспыхивали в невидимом ночном небе, и все же палатка осветилась – оттуда, снаружи. По ее пологу, как по стеклам поезда, отходящего от перрона, потянулись тени. Они убыстряли бег, становились четче, сливались в странную вязь, в подобие каких-то письмен, если такие письмена могли существовать. В их непоколебимом беге что-то менялось, вязь превращалась в смутный рисунок, я начинал различать лицо, знакомое и в то же время мучительно чужое.
   Кто это?..
   Я не мог ни вспомнить, ни шевельнуться. Я знал, я умираю. Жутко и быстро била в уши чужая металлическая птичья речь. Я еще пытался понять, чье это лицо, но сил понять уже не было: я умирал, меня затопляло убивающей болью. Вскрикнуть, шевельнуться, издать стон, и я бы вырвался из тьмы и опустошения, но сил у меня не было.
   Не знаю, как я сумел, но, кажется, вскрикнул.
   Это меня спасло.
   Юренев все так же спал, всхрапывая, полог палатки был темен и невидим. Сердце мое колотилось, как овечий хвост, я задыхался. Бессмысленно шаря руками по полу, я выполз из спального мешка, из палатки и упал лицом в прохладную траву.
   Что я видел? Что это было?
   Даже сейчас воспоминание о той ночи вызывало во мне непреодолимый ужас.
   Я спустился в овраг, продрался сквозь плотные заросли черемухи и увидел над головой весело высвеченные солнцем трубы.
   Ну их всех к черту – и Юренева, и воспоминания!
   Солнце, трава, ажурная даже в своем запустении лестница, уходящая вверх, в белую теснину берез, – вот все, что мне нужно. Я в транзитной командировке, незачем мне беспокоиться за Юренева, похоже, он во всем защищен лучше меня. Надо уезжать, иначе он опять втянет меня в свои непонятные игры.
   Рядом хрустнул сучок.
   Я обернулся.
   Шагах в пятнадцати от меня стояла Ия.

Глава VII
Ия

   – Тухтур-бухтур, – пробормотал я. – Что ты здесь делаешь?
   Ия рассмеялась:
   – Это я должна тебя спросить.
   Я не сводил с нее глаз.
   Удлиненное лицо, чуть вьющиеся волосы, нежная кожа… Этого не могло быть, но Ия, кажется, помолодела. Голубые, нет, синие, типично нестеровские глаза, румяные щеки… Это в тридцать-то лет… Вязаное платье туго облегало, обтягивало грудь, бедра… Когда-то на шее Ии начинали намечаться морщинки, я хорошо это запомнил, но сейчас от морщинок не осталось и следа. Ровная, гладкая, нежно загорелая кожа…
   – Иди сюда.
   Я подошел.
   Ия, улыбнувшись, присела на сухую коряжину, торчавшую над берегом ручья, и я мгновенно узнал пейзаж.
   Заросший травой овраг, зеленые, политые Солнцем склоны, деревянная лестница с выщербленными ступенями, наклонно уходящая вверх, в белизну смыкающихся берез…
   Конечно, та фотография могла быть сделана только тут.
   – Что с тобой?
   Я усмехнулся:
   – Да так… Вспомнил…
   – Ты шел так, будто боялся задавить случайного муравья, – Ия улыбнулась.
   Она, как всегда, была спокойна. Ее глаза манили, радовали, но сама она ничем не выдавала своего внутреннего состояния. Если бы не копейка, лежащая в моем нагрудном кармане, я мог бы подумать – мы с нею не разлучались ни на час.
   Но это было не так. Ия сказала:
   – Я читала твою книгу. – Она, кстати, нисколько не удивлялась тому, что я стою перед нею. – Мне понравилось. Только почему вдруг ты взялся описывать чукчей?
   В ее вопросе таился некий затаенный смысл. Я возмутился:
   – В моем романе действуют не чукчи. Чукчи там появляются только в третьей части. А в основном речь идет о юкагирах.
   – Это все равно… – Она улыбнулась, прощая мне мое возмущение. – Все равно семнадцатый век… Зачем ты полез так далеко? Ты же всегда писал о нашем времени.
   Я усмехнулся. Я не мог понять, как Ия могла натянуть на себя такое узкое вязаное платье. Может, сзади есть молния?
   И пробормотал, теряясь:
   – На такой вопрос трудно ответить.
   – Разве?
   – Ты тоже считаешь, что вся литература о прошлом – вранье?
   – Это не имеет значения, – Ия всегда отвечала прямо.
   – Для кого?
   – Предположим, для меня. Ты ведь не обидишься?
   Я обиделся.
   Ия, не вставая, потянула меня за руку и посадила рядом. Потом мягко провела ладонью по моему виску.
   – Ты постарел. Или возмужал. Это тебя не портит.
   – Ты помолодела. Ты стала еще красивее. Тебя это тоже не портит, – ответил я в унисон.
   – Ты звонил мне?
   Я кивнул.
   – Наверное, ты звонил и Андрею Михайловичу?
   Я усмехнулся:
   – Ты же знаешь, и то и другое приводит к одному результату.
   – Юренев?
   – Да.
   – Ему ты звонить не стал?
   – Конечно. Но он пришел сам. Я его видел.
   Ия кивнула:
   – Я знаю. Иногда я неделями живу у Андрея Михайловича.
   – У Козмина? – вспыхнул я. – Тогда почему меня все время направляли к Юреневу?
   Ия мягко улыбнулась, ее прохладная рука лежала в моей ладони:
   – Ты все хочешь знать сразу. Так не бывает.
   И все это время она рассматривала меня. Не нагло и беззастенчиво, как Юренев, но внимательно, вникая в каждую мелочь. Что-то ее беспокоило. Она ничем не выдавала этого, но я почувствовал – что-то ее беспокоит. Потом она облегченно вздохнула и положила руку мне на грудь:
   – Ты все еще таскаешь в кармане копейку?
   Я растерялся, я никак не ожидал такого вопроса:
   – Да.
   – Можешь выбросить. Я тогда ошиблась.
   Я окончательно растерялся:
   – Вы что, впрямь научились читать чужие мысли?
   – Это несложно, – сказала Ия со вздохом.
   Она вытянула руку перед собой, и на раскрытой ладони сверкнула монетка.
   Я, вздрогнув, схватился за нагрудный карман.
   – Эта она, не ищи, – сказала Ия печально. – Ты тогда здорово нам помешал. Там, на Алтае. Но сейчас и это не имеет значения.
   – Помешал? – не понял я. – На Алтае?
   Она кивнула, все так же печально рассматривая монетку.
   – Чем помешал?
   – Не надо об этом…
   Она медленно вытянула руку над тихим ручьем. Монетка блеснула и исчезла в воде.
   – Фокусники… – пробормотал я, но впервые за последние сутки мне было в Городке хорошо, впервые я не пожалел, что остановился здесь.
   – Оставь… – Ия обхватила колени руками и внимательно посмотрела на меня. – Почему ты все же взялся за чукчей?
   – За юкагиров, – терпеливо поправил я. – За первых сибиряков. За первых русских в Сибири.
   – Но и за чукчей тоже, – почему-то для нее это было важно.
   – О них там совсем немного.
   Не знаю, почему я спросил:
   – Знаешь, сколько страниц занимает история освоения Сибири в школьном учебнике?
   – Не знаю.
   – Всего одну. Ермак, разумеется. Дежнев, Хабаров, кажется, Атласов.
   – Этого мало?
   – А ты как думаешь? – удивился я.
   Она пожала круглыми вязаными плечами:
   – У меня не государственный ум. Я не историк.
   Снова заболело сердце. Равнодушие Ии к истории ничуть не удивило меня, и все равно это было неприятно.