Пратчетт Терри. Движущиеся картинки

   В ту ночь в Гильдию вошли, таясь и озираясь, несколько плотно закутанных фигур. Спустя несколько минут свет в окнах верхнего этажа сначала померк, а потом и вовсе исчез.
   Хотя нет, исчез, но не вовсе.
   Ибо что-то там происходило. В окне на короткий миг возникло странное мерцание. Вслед за тем раздались нестройные ликующие крики.
   И послышался шум. На сей раз не взрыв, а странное механическое урчание – словно кот благодушествует на дне жестяного бака.
   Оно звучало примерно так: кликакликакли-каклика… клик.
   Звук длился несколько минут под несмолкаемые выражения восторга. После чего чей-то голос сказал:
   – Ну вот, собственно, и все.
 
   – Что значит «все»? – спросил на другое утро патриций Анк-Морпорка.
   Стоящий перед ним человек дрожал от страха.
   – Не могу знать, сиятельнейший, – ответил он. – Меня туда не впустили. Заставили ждать под дверью.
   Он нервно переплел пальцы. Взгляд патриция пригвоздил его к месту. Патриций знал силу своего взгляда. Взглядом он умел заставить людей говорить дальше, когда тем казалось, что они сказали все, абсолютно все.
   Только сам патриций знал, сколько у него шпионов в городе. Этот был слугой в Гильдии Алхимиков. Однажды он имел несчастье предстать перед патрицием по обвинению в предумышленной медлительности и тут же добровольно пожелал сделаться шпионом^[3].
   – Это все, сиятельнейший, – плачущим голосом повторил он. – Заметил только постукивание, мигание, свечение под дверью. А еще они говорили, что здешний дневной свет не годится.
   – Не годится? Как это?
   – Не знаю, ваша светлость. Просто сказали: не годится, мол. Надо, мол, перебраться туда, где он лучше. А потом мне велели принести поесть.
   Патриций зевнул. Было что-то неимоверно скучное в дурачествах алхимиков.
   – Вот, значит, как… – промолвил он.
   – Только они поужинали всего за пятнадцать минут до того, – вдруг выпалил слуга.
   – Наверное, то, что они делали, вызывает голод, – заметил патриций.
   – Да, а кухня была уже заперта на ночь, так что мне пришлось пойти и купить лоток горячих сосисок в тесте у Себя-Режу Достабля.
   – Ага… – Патриций перевел взгляд на свои бумаги. – Спасибо. Можешь идти.
   – Но вот что самое странное, сиятельнейший. Им понравились его сосиски! Клянусь, что понравились!
 
   Уже то, что алхимики имели свою Гильдию, было само по себе достойно удивления. Волшебники проявляют к взаимодействию столь же мизерную склонность, однако по природе своей они склонны к иерархии и соперничеству. Им нужна организация. Что за радость быть волшебником седьмого уровня, если не смотреть сверху вниз на другие шесть и не стремиться к уровню восьмому? Обязательно должны существовать волшебники, которых ненавидишь, и волшебники, которых презираешь.
   Однако каждый алхимик – это затворник-одиночка. Он трудится в темных комнатах или потайных подвалах только ради того, чтобы добыть вожделенный куш – Философский Камень или Эликсир Жизни. Как правило, все алхимики – это худые, красноглазые люди с бородками, которые на вид даже и не бородки вовсе, а средоточие отдельных волосков, льнущих друг к другу в поисках защиты и поддержки. Кроме того, лицам алхимиков свойственно то неопределенное, не от мира сего выражение, что появляется у людей, проводящих чересчур много времени рядом с кипящей ртутью.
   Неверно утверждать, что алхимики ненавидят других алхимиков. Зачастую они даже не замечают их. Или принимают за моржей.
   И потому их крошечная, всеми презираемая, Гильдия никогда не стремилась занять такое же высокое положение, как, скажем, Гильдия Воров, Гильдия Попрошаек или Гильдия Убийц, а вместо этого посвятила себя помощи вдовам и семьям тех алхимиков, что слишком беззаботно обходились с тем же цианистым калием или извлекли из некой весьма интересной плесени эссенцию, выпили полученное в результате опыта, а потом отправились на крышу порезвиться с фейерверками. Хотя вдов и сирот было не так уж много – алхимикам трудно подолгу общаться с людьми, и если кто-то из них женится, то лишь затем, чтобы было кого оставить присматривать за тиглями.
   До сих пор единственным искусством, которым в совершенстве овладели алхимики Анк-Морпорка, было умение превращать золото в меньшее количество золота.
   Так было до сего дня…
   Но сегодня алхимики были охвачены тем нервным возбуждением, какое приходит к людям, обнаружившим на своем банковском счете целое состояние и не знающим, то ли предать это событие гласности, то ли побыстрей обналичить свое счастье и пуститься в бега.
   – Волшебникам это не понравится! – твердил один из них, тощий застенчивый человечек по имени Тишес. – И они тут же обзовут это магией. А им, вы знаете, как острый нож к горлу, если кто-то вдруг занимается магией, а в волшебниках не числится.
   – Да никакой магии здесь нет! – возражал ему Томас Зильберкит, президент Гильдии.
   – Но бесы же есть.
   – А какая здесь магия? Обычный оккультный сброд.
   – Ну а саламандры?
   – Нормальная тварь из области естественных наук! Что тут не так?
   – Так-то оно так. Но они назовут это магией. Вы же знаете, что это за люди!
   Алхимики мрачно покивали.
   – Реакционеры, – заговорил Слухомодус, секретарь Гильдии, – чудократы надутые. Да и другие гильдии тоже хороши. Что они знают о путях прогресса? Какое им дело до прогресса? Они могли бы уже сто лет работать в этой же области! И что, работали? Как же! Вы только подумайте, насколько мы можем сделать жизнь людей… ну, как бы сказать… лучше! Возможности просто необъятны.
   – В плане образования, – сказал Зильберкит.
   – И в истории, – сказал Тишес.
   – А также, не забудьте, это еще и развлечение, – заметил Крюкси, казначей Гильдии, маленький нервный человечек.
   Алхимики вообще люди нервные, должно быть оттого, что никогда не знают, чего ожидать от булькающего в тигле подопытного бульона.
   – Ну да. Разумеется. Развлечение тоже, – согласился Зильберкит.
   – Какие-нибудь великие исторические драмы, – увлеченно продолжал Крюкси. – Только вообразите! Собираете актеров, они один раз играют, а потом люди по всему Диску любуются на это сколько душе угодно! И в жалованье немалая экономия, между прочим, – добавил он.
   – Здесь главное – вкус, – заметил Зильберкит – На нас лежит большая ответственность: мы ни в коем случае не можем допустить, чтобы получилось что-нибудь, ну, вы понимаете… – в голосе его проскользнула неуверенность, – вульгарное.
   – Запретят, – мрачно высказался Тишес. – Знаю я этих волшебников.
   – Понимаете, я тут подумал, – заговорил Зильберкит. – Здешний свет все равно плох. С этим все согласны. Нам нужно чистое небо. И следует перебраться подальше отсюда. Кажется, я знаю подходящее местечко.
   – Слушайте, у меня просто в голове не укладывается, что мы это делаем! – воскликнул Крюкси. – Месяц назад была только безумная идея. А теперь – все получилось! Как по волшебству! Только тут нет ничего магического – ну вы понимаете, что я хочу сказать, – поспешно добавил он.
   – Это не просто иллюзия, а реальная иллюзия, – промолвил Тишес.
   – Не знаю, подумал ли об этом кто-нибудь из вас, – сказал Крюкси, – но мы можем заработать кое-какие деньги. А?
   – Деньги здесь ни при чем, – покачал головой Зильберкит.
   – Да-да, конечно, о каких деньгах может идти речь… – пробормотал Крюкси, покосившись на остальных. – А не посмотреть ли нам еще разок? – застенчиво продолжил он. – Я бы мог покрутить ручку. И… вот еще что… я знаю, от меня в этом проекте было не много толку, зато я придумал вот такую штуку.
   Он вытащил из кармана своей мантии очень большой пакет и бросил на стол. Пакет плюхнулся на бок, и по столу раскатились несколько легких белых шариков, которые выглядели так, будто взорвались изнутри.
   Алхимики вытаращились на шарики.
   – И что это такое? – спросил Тишес.
   – Ну, как бы сказать, – смущенно пояснил Крюкси, – делается это так: берете немного кукурузы, кладете ее в тигель, скажем, номер три, добавляете, значит, немного растительного масла, а потом ставите сверху тарелку или что-нибудь в этом роде, и, когда начинаете нагревать, кукуруза начинает бабахать… Нет, нет, не всерьез, – успокоил он. – В общем, когда она кончит бабахать, вы снимаете тарелку и получаете эти вот… э-э… шарики. – Он обвел взглядом недоумевающие лица. – Это можно есть, – договорил он тихо, словно извиняясь. – Если добавить масло и соль, вкус получается, как у подсоленного масла.
   Зильберкит протянул запятнанную реактивами руку, осторожно выбрал легкий комочек, кинул его в рот, с задумчивым видом пожевал.
   – Сам не знаю, и зачем я их сделал, – смущенно краснея, признался Крюкси. – Просто у меня возникла идея, что так, вроде бы, нужно сделать.
   Зильберкит продолжал жевать.
   – По вкусу напоминает картон, – сказал он через некоторое время.
   – Виноват, – окончательно смутился Крюкси и попытался сгрести комочки обратно в пакет.
   Зильберкит мягко удержал его руку.
   – А ведь заметьте, – продолжил он, выбирая новый вздутый комочек, – в этих штуках действительно что-то есть. И кажется, они на самом деле нужны. Как, говоришь, они называются?
   – Да вообще-то никак, – ответил Крюкси. – Я называю их попзёрн.
   Зильберкит взял еще один.
   – Занятно, рука к ним так и тянется. Шарики для добавки. Попзёрн, говоришь? Хорошо. А теперь… теперь, господа, давайте еще разок покрутим ручку.
   Тишес принялся перематывать мембрану в немагическом фонаре.
   – Ты и вправду знаешь место, где можно будет осуществить этот проект? И никакие волшебники нам не помешают? – спросил он.
   Зильберкит ухватил горсть попзёрна.
   – Это на побережье, – сказал он. – Хорошее место, солнечное и совершенно безлюдное. Открытый всем ветрам старый лес, храм, песчаные дюны.
   – Храм? Да боги нас поубивают, если мы… – начал было Крюкси.
   – Послушайте, – прервал Зильберкит. – Место пустует вот уже несколько столетий. Там давным-давно ничего нет. Ни людей, ни богов, ничего. Просто земля и солнце, и они ждут нас. Милые мои, это ведь наш шанс. А то магия – не для нас, делать золото – не для нас, делать деньги – даже это не для нас. Так давайте делать движущиеся картинки. Давайте творить историю.
   Алхимики приосанились и приободрились.
   – Верно, – сказал Тишес.
   – Ну что, правильно, – согласился Крюкси.
   – За движущиеся картинки, – Слухомодус торжественно поднял пригоршню попзёрна. – А как ты узнал про это место?
   – Да я… – начал было Зильберкит и недоуменно замолчал. – А ведь не помню, – признался он наконец. – Ничего не помню. Наверное, услышал когда-то и забыл, а потом оно само всплыло в памяти. Знаете, как бывает.
   – Да-да, – подхватил Тишес. – Вот и у меня с мембраной такой же фокус случился. Я как будто вспоминал, как это делается. Ну и шуточки порой выкидывает наш разум.
   – Да-а-а…
   – Да-а-а…
   – Это, знаете ли, очень своевременная идея!
   – Да-а-а…
   – Да-а-а…
   – Так и есть.
   Слегка тревожное молчание повисло над столом. Все присутствующие мысленно пытались определить источник своего беспокойства.
   В воздухе, казалось, возникло свечение.
   – А как называется это место? – помолчав, спросил Тишес.
   – Не знаю, как называли его в давние времена, – сказал Зильберкит, откидываясь на спинку стула и придвигая к себе попзёрн. – Но сейчас оно зовется Голывуд.
   – Голывуд, – повторил Тишес. – Звучит… вроде бы знакомо.
   Это замечание также потребовало тщательного обдумывания.
   Молчание прервал Слухомодус.
   – Ну, что ж, – бодро заявил он. – Голывуд так Голывуд. Голывуд, мы идем.
   – Ага, – согласился Зильберкит и потряс головой, как бы пытаясь избавиться от некоей тревожной мысли. – И все же странно. У меня такое чувство, будто… будто все эти годы именно туда мы и двигались.
 
   На глубине нескольких тысяч миль от Зильберкита Великий А'Туин, всемирная черепаха, дремотно плыл сквозь звездную ночь.
   Реальность представляет собой кривую.
   И это не беда. Беда в том, что реальности всегда чуть-чуть не хватает. Согласно некоторым наиболее мистическим текстам, что находятся в библиотечном фонде Незримого Университета – крупнейшего научного заведения Плоского мира, по праву славящегося своими традициями, как в магической, так и в гастрономической областях; величайшего книжного хранилища, оказывающего воздействие на Пространство и Время, – по крайней мере девять десятых всей когда-либо созданной реальности располагается за пределами множественной вселенной, а поскольку множественная вселенная по определению включает в себя все и вся, в мире неминуемо возникают очаги напряженности.
   За границами вселенных хранятся сырьевые реальности – иными словами, то, что могло бы быть, может быть, никогда не бывало, а также всяческие бредовые идеи. Все это хаотически создается и рассоздается, как элементы в кипящих сверхновых.
   Но временами, когда стенки миров слегка истончаются в процессе носки, все эти «может» и «могло бы быть» просачиваются внутрь.
   А реальность, соответственно, утекает наружу.
   Явление это родственно тем глубоководным горячим гейзерам, вокруг которых диковинные подводные существа находят достаточно тепла и пищи, чтобы создать на короткое время крошечный оазис существования в среде, не предполагающей никакого существования вовсе.
   Идея Голывуда невинно и радостно хлынула в Плоский мир.
   А реальность оттуда начала утекать.
   И протечка эта была мигом обнаружена. За пределами миров обитают всяческие Твари, которые так здорово чуют самую незаметную струйку реальности, что по сравнению с ними акулы, учуявшие в соленой воде кровавый след, являют собой жалкую, несмешную пародию.
   И Твари потянулись к месту протечки.
 
   Над песчаными дюнами бушевала буря, но, едва достигнув вершины невысокого холма, тучи начинали клубиться и быстро поворачивали восвояси. Лишь иногда пара-другая дождевых капель падала на иссушенную землю, а самые сильные порывы ветра превращались здесь в слабое дуновение.
   Буря занесла песком место давно погасшего костра.
   Ниже по склону, рядом с ямой, которая уже могла вместить, скажем, барсука, вырвался из привычного окружения и покатился вниз небольшой камень.
 
   Месяц прошел быстро. Задерживаться здесь ему не хотелось.
   Казначей предупредительно постучал в дверь кабинета аркканцлера и заглянул внутрь.
   Стрела из арбалета пригвоздила его шляпу к дверной панели.
   Аркканцлер опустил арбалет и с досадой воззрился на казначея.
   – Это кто же так делает?! – сказал он. – Вроде взрослый человек, мог без головы остаться.
   Казначей не был бы там, где был сегодня (вернее, где был десять секунд тому назад – там, где и положено быть спокойному, уверенному в себе человеку, а не там, где был в данную минуту – на грани легкого сердечного приступа), если бы не обладал поразительной способностью стремительно оправляться от внезапных потрясений.
   Он отколол шляпу от меловой мишени на старинной двери.
   – Ах, пустяки, – сказал он. Такое благодушие, что прозвучало в голосе казначея, могло быть достигнуто лишь ценой чудовищных волевых усилий. – Дырки почти не видно. Но почему… э-э… ты стреляешь по двери, господин?
   – Пошевели мозгами, дружище! На дворе темным-темно, а эти проклятые стены сплошь из камня. Или я совсем свихнулся – в камень стрелять?
   – А, вот оно что, – промолвил казначей. – Но эта дверь, э-э, она, знаешь ли, уже пять веков насчитывает, – подбросил он вкрадчивый упрек.
   – Вижу, вижу, – с первозданной простотой заметил аркканцлер. – Здоровенная такая, главное. Нам бы здесь, дружище, поменьше камня и дерева… Стоило бы добавить что-нибудь этакое, располагающее. Несколько охотничьих гравюр или там парочку украшений.
   – Непременно займусь этим, – не моргнув глазом, соврал казначей. Он вспомнил о пачке бумаг, которую держал под мышкой. – А сейчас, господин, есть одна вещь, о которой нужно позаботиться…
   – А ведь и верно! – воскликнул аркканцлер, нахлобучивая на голову свою остроконечную шляпу. – Молодчина. Нужно пойти навестить дракона. Захворал бедняга! Который день уже к дегтю не притрагивается.
   – Мне бы подпись на одной-двух… – заспешил казначей.
   – Не до того, – отмахнулся аркканцлер. – Слишком много всяких бумаг расплодилось. И вот еще что…
   Он уставился на казначея отсутствующим взглядом, очевидно пытаясь что-то припомнить.
   – Я тут сегодня во дворе забавную тварь видел, – наконец сказал он. – Мартышка вроде. Рыжая такая, аж горит.
   – А, да, – бодро отозвался казначей. – Это библиотекарь.
   – Он что, держит мартышку?
   – Нет, аркканцлер, ты меня неправильно понял, – все с той же бодростью пояснил казначей. – Это библиотекарь и был.
   Аркканцлер устремил на него долгий, пытливый взгляд. Улыбка на лице казначея начала медленно стекленеть.
   – Библиотекарь что, мартышка?
   Казначею понадобилось немало времени, чтобы все объяснить, после чего аркканцлер спросил:
   – То есть ты хочешь сказать, что некогда этот тип вдруг превратился в мартышку?
   – Именно. В библиотеке случилась небольшая авария. Взрыв, выброс магии. Только что был человек, и вдруг – орангутан. Только не стоит называть его мартышкой, мэтр. Он – обезьяна.
   – Не один ли черт?
   – По-видимому, нет. Он делается весьма агрессивен, когда его называют мартышкой.
   – То есть у него нет привычки показывать людям задницу?
   Казначей зажмурился и содрогнулся:
   – Нет, господин. Ты путаешь его с гиббоном.
   – А-а… – аркканцлер призадумался. – Может, здесь еще какие обезьяны работают? Ты предупреди.
   – Нет, мэтр. Только библиотекарь, мэтр.
   – Обезьянам – отказать. Знаешь, нельзя нам этого. Нельзя, чтобы здоровущая волосатая тварь шастала по всему Университету, – решительно заявил аркканцлер. – Избавься от него.
   – О нет! Ни в коем случае! Это лучший из всех библиотекарей, какие у нас были. И экономически мы выигрываем.
   – Каким образом? Сколько мы ему платим?
   – Мы ему платим бананами и орешками, – быстро ответил казначей. – А кроме того, только он один и знает, как работает библиотека.
   – Тогда превратите его обратно! Тебе бы, например, хотелось провести всю жизнь в облике мартышки?
   – В облике обезьяны, аркканцлер. Боюсь, он остался обезьяной исключительно по собственному желанию.
   – А ты откуда знаешь? – подозрительно осведомился аркканцлер. – Он что, говорить умеет?
   Казначей в нерешительности помолчал. Из-за библиотекаря вечно возникали недоразумения. Все так привыкли к нему, что уже было трудно представить себе то время, когда библиотекой не заведовала обезьяна с желтыми клыками и силой трех взрослых мужчин. Ненормальное всегда становится нормой – главное, дать ему немножко времени. Но когда рассказываешь о чем-нибудь таком кому-то постороннему, твои слова выглядят, мягко скажем, странными. Казначей нервно откашлялся.
   – Он умеет говорить «у-ук», аркканцлер, – сообщил он.
   – И что это значит?
   – Это значит «нет», аркканцлер.
   – А как звучит «да»?
   Вот этого вопроса казначей и боялся.
   – «У-ук», аркканцлер, – ответил он.
   – Этот «у-ук» такой же, как первый «у-ук».
   – О, нет, нет! Уверяю. Интонации абсолютно другие. Просто здесь нужна привычка… – Казначей развел руками. – Мы, наверное, приноровились понимать его, аркканцлер.
   – Что ж, по крайней мере, он держит себя в хорошей форме, – ядовито заметил аркканцлер. – Не то что вы, остальные. Я сегодня утром вошел в Магическую, а там полно храпящих стариков!
   – Это старшие волшебники, господин. Они, я бы сказал, в отличной форме.
   – В отличной форме?! У декана такой вид, словно он тоже превратился, как и библиотекарь. Только этот превратился в кровать.
   – Но, мэтр, – снисходительно улыбаясь, возразил казначей, – выражение «быть в форме», насколько я понимаю, означает «соответствовать своему назначению», а я бы сказал, что тело декана в высшей степени соответствует своему назначению – весь день проводить сидя и обильно питаться.
   Казначей позволил себе слегка улыбнуться. Взглядом, брошенным на него аркканцлером, можно было колоть лед.
   – Это шутка? – спросил он с подозрительностью человека, для которого выражение «чувство юмора» останется непонятным, даже если вы убьете час на объяснения, водя указкой по рисункам и диаграммам.
   – Всего-навсего выражаю свое мнение, мэтр, – осторожно заметил казначей.
   Аркканцлер покачал головой:
   – Не выношу шуток. И не терплю типов, которые вечно пытаются острить. Это все от сидячего образа жизни. Несколько двадцатимильных пробежек – и декан станет другим человеком.
   – Пожалуй, – согласился казначей. – Мертвым.
   – Зато умер бы здоровым.
   – Да, но все же умер бы.
   Аркканцлер недовольно поворошил бумаги у себя на столе.
   – Разгильдяйство. Кругом разгильдяйство. Весь Университет развалили. Люди сиднем сидят целыми днями, в мартышек, понимаешь, превращаются. Вот нам, когда я был студентом, даже в голову не приходило превращаться в мартышек!
   Он с досадой взглянул на казначея.
   – Ну, чего тебе? – резко спросил он.
   – Что-что? – растерялся казначей.
   – Тебе ведь от меня что-то было нужно. Ты о чем-то пришел меня попросить. Наверное, потому, что я здесь единственный, кто не спит без задних ног и не лазает с воплями по деревьям, – добавил аркканцлер.
   – Э-э. По-моему, аркканцлер, это все-таки гиббоны.
   – А? Кто? Да что за чушь ты несешь?
   Казначей выпрямился. С какой стати он должен терпеть такое обращение?
   – На самом деле, господин, я пришел, чтобы поговорить об одном из наших студентов, – холодно произнес он.
   – Студенты? – рявкнул аркканцлер.
   – Да, мэтр. Ну, такие тощие, с бледными лицами. Мы ведь Университет, нам без студентов нельзя. Они – часть Университета, как крысы…
   – А мне казалось, у нас есть люди, которые ими занимаются.
   – Преподаватели. Конечно. Но бывают особые случаи… Словом, аркканцлер, у меня здесь результаты экзаменов, может, взглянешь?
 
   Стояла полночь – не та полночь, что накануне, но во многом на нее похожая. Старый Том, безъязыкий колокол на башне Университета, беззвучно пробил двенадцать раз.
   Дождевые тучи выцедили на город последние скудные капли. Под считанными влажными звездами кис Анк-Морпорк, самый реальный из всех городов, реальнее только кирпич.
   Думминг Тупс, студент Незримого Университета, отложил книгу и крепко растер лицо.
   – Ну, ладно, – сказал он. – Спроси меня что-нибудь. Давай. Спрашивай что хочешь.
   Виктор Тугельбенд, еще один студент Незримого Университета, взял свой потрепанный «Некротеликомникон в Переложении для Студентов с Экспериментально-Практическим Задачником» и наобум открыл его. Виктор лежал на койке Думминга, вернее, упирался в нее лопатками, а тело его вытянулось вверх по стене – обычная поза отдыхающего студента.
   – Ладно, – сказал он. – Давай. Готов? Итак… ага! Внемерное чудовище с характерным криком «Чонадочонадочонадо».
   – Йоб Шоддот, – не раздумывая ответил Думминг.
   – Верно. Какой пытке чудовище Шуп Аклатеп, Инфернальная Звездная Жаба с Миллионом Жабят, обычно подвергает свои жертвы?
   – Оно… только не подсказывай… наваливается на тебя и показывает иконографии своих детей, пока твой мозг не взрывается.
   – Угу. Кстати, никогда не мог взять в толк, как это происходит, – заметил Виктор, листая учебник. – Столько раз повторить: «О да, у него точь-в-точь твои глаза»… Я бы и до тысячи не дожил, сам покончил бы с собой.
   – Ты все на свете знаешь, Виктор, – восхитился Думминг. – Меня просто поражает, что ты до сих пор студент.
   – Что делать, – пожал плечами Виктор. – Так уж получается. Наверное, на экзаменах не везет.
   – Давай, – сказал Думминг, – спроси еще что-нибудь.
   Виктор снова открыл книгу. Последовало минутное молчание. Потом он спросил:
   – Где находится Голывуд?
   Думминг зажмурился и постучал себя по лбу.
   – Сейчас… сейчас… только не подсказывай… – Он открыл глаза. – То есть как это: «Где находится Голывуд?» – сердито осведомился он. – Не помню я никакого Голывуда.
   Виктор посмотрел на страницу. И верно, о Голывуде в учебнике не было ни слова.
   – Могу поклясться, я только что слышал… Нет, наверное, о чем-то другом подумал, – неловко закончил он. – Это все от зубрежки.
   – Ага, просто дуреешь. Зато потом все оправдается – когда станем волшебниками.
   – Да, – сказал Виктор. – Жду не дождусь.
   Думминг захлопнул книгу.
   – Дождь кончился. Махнем через стену? Мы заслужили по стаканчику.
   Виктор погрозил пальцем.
   – Но только по стаканчику. Надо сохранить ясную голову. Завтра выпускной экзамен. Голова должна быть ясной.
   – О чем речь! – пожал плечами Думминг.
   И в самом деле, экзамен нужно сдавать с ясной головой. Отправной точкой множества блестящих карьер в области уборки улиц, сбора фруктов, гитарной игры в подземных переходах послужило недостаточное понимание этого простого факта.
   Но Виктор имел особые причины быть начеку.
   Он мог допустить ошибку – и сдать экзамен.
   Покойный дядюшка оставил ему небольшое состояние. Но в завещании, нацеленном исключительно на то, чтобы любимый племянник закончил колледж, была одна лазейка – условие, позволяющее Виктору избежать участи волшебника. Старик был уже немного не в себе, когда подписывал последние бумаги, а потому кое-что пропустил. Тогда как Виктор Тугельбенд всегда слыл весьма сообразительным юношей. Ход его размышлений был примерно следующим.