— О! — Зальцелла почти улыбался. — Ну что ж, теперь, когда чернила уже давно просохли, пожалуй, стоит просветить вас относительно небольшой детали…
 
   Птички пели. Ветер, словно погремушками, играл сухими коробочками вереска. Поднеси ухо к одной из них — и слышно, как внутри перекатываются и погромыхивают семена.
   Матушка Ветровоск обследовала кюветы в поисках интересных трав.
   Высоко над холмами сарыч издал пронзительный крик и ушел в вираж.
   Дилижанс стоял на обочине — хотя на самом деле должен был вовсю нестись по дороге по крайней мере в двадцати милях отсюда.
   Наконец матушке надоело. Она бочком придвинулась к скоплению кустов дрока.
   — Эй, Гита, ты там как?
   — Прекрасно, прекрасно, — откликнулся приглушенный голос.
   — По-моему, возница начал проявлять легкие признаки нетерпения.
   — Природу торопить бесполезно, — последовал философский ответ.
   — Ну, я-то здесь ни при чем. Это ведь ты сказала, что на помеле слишком дует.
   — Слушай, Эсме Ветровоск, лучше сделай кое-что полезное, — послышалось из-за кустов. — Буду очень тебе обязана, если ты нарвешь мне щавеля или лопухов.
   — Щавеля и лопухов? И что ты намерена с ними делать?
   — Я намерена сказать: «О, какое счастье, большие листья, как раз то, что мне нужно!»
 
   На некотором расстоянии от кустарника, в котором нянюшка Ягг приобщалась к природе, раскинулось безмятежное под тихим осенним небом озеро.
   В камыше умирал лебедь. По крайней мере, ему пришло время умереть.
   Однако возникла непредвиденная заковыка.
   Смерть, утомившись, присел на бережку.
   — ПОСЛУШАЙ, — сказал он. — Я ЗНАЮ, ЕСТЬ ОПРЕДЕЛЕННЫЙ ПОРЯДОК. ЛЕБЕДИ ПЕРЕД СМЕРТЬЮ ПОЮТ. ПОЮТ ВСЕГО ОДИН РАЗ В ЖИЗНИ — И КАК РАЗ ПЕРЕДО МНОЙ. ИМЕННО ОТСЮДА И ПОШЛО ВЫРАЖЕНИЕ «ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЯ». ТАК ТРОГАТЕЛЬНО. ДАВАЙ ПОПРОБУЕМ ЕЩЕ РАЗ.
   Из тенистых закоулков своего одеяния он извлек камертон и слегка тронул его косой.
   — ВОТ НУЖНАЯ НОТА…
   — Не-ка! — ответил лебедь, качая головой.
   — ПОЧЕМУ? ТЕБЕ ЧТО-ТО НЕ НРАВИТСЯ?
   — Наоборот, мне тут очень нравится, — сообщил лебедь.
   — УВЫ, НИЧЕГО НE МОГУ ПОДЕЛАТЬ.
   — А тебе известно, что я ударом крыла легко ломаю человеку руку?
   — МОЖЕТ, Я НАЧНУ, А ТЫ ПОДПОЕШЬ? ЗНАЕШЬ «СЕРЕНАДУ СОЛНЕЧНОЙ ДОЛИНЫ»?
   — Дрянь из слюнявых фильмов! Я, между прочим, лебедь!
   — ТОГДА, МОЖЕТ, «КОРИЧНЕВЫЙ КУВШИНЧИК»? ХА-ХА-ХА, ХЕ-ХЕ-ХЕ, ЗВЯК-ЗВЯК-ЗВЯК…
   — И это называется песня? — Лебедь разгневанно зашипел и, качнувшись всем телом, переступил с одной перепончатой лапы на другую. — Не знаю, откуда ты родом, мужик, но в наших местах в музыке разбираются куда лучше.
   — В САМОМ ДЕЛЕ? ТАК, МОЖЕТ, ПРОДЕМОНСТРИРУЕШЬ МНЕ?
   — Не-ка.
   — ПРОКЛЯТЬЕ.
   — Думал поймать меня? — произнес лебедь. — Хотел нагреть? Думал, я расслаблюсь и исполню тебе пару тактов песни коробейника из «Лоэнлебдя», да?
   — НИКОГДА НЕ СЛЫШАЛ. ЧТО ЗА ПЕСНЯ КОРОБЕЙНИКА ТАКАЯ?
   Лебедь сделал глубокий, усердный вдох.
   — Ну, та самая, она еще начинается: «Ты резать мой горло, битте шён…»
   — С УДОВОЛЬСТВИЕМ, — произнес Смерть.
   Коса рассекла воздух.
   — Вот гадство!
   Мгновением спустя лебедь вышел из своего тела и взъерошил перья на белоснежных, но теперь уже слегка прозрачных крыльях.
   — Ну и что дальше? — спросил он.
   — ТЕБЕ РЕШАТЬ. ЭТО ВЫ ДОЛЖНЫ РЕШАТЬ САМИ.
 
   Откинувшись на спинку кожаного кресла, Нечаст Бадья сидел с закрытыми глазами, пока главный режиссер не закончил свой рассказ.
   — Итак, — произнес Бадья, — посмотрим, правильно ли я тебя понял. Имеется Призрак. Каждый раз, когда кто-нибудь в этом здании теряет молоток, делается вывод, что молоток украл Призрак. Кто-то сфальшивил — тоже из-за Призрака. Но вместе с тем, если потерянное находится, благодарят за это того же Призрака. Если спектакль прошел хорошо, то, само собой, Призрак постарался. Он идет бесплатным приложением к зданию, как крысы. То и дело попадается людям на глаза, но видят его недолго, потому что он приходит и уходит, как… как Призрак. Кроме того, каждую премьеру он бесплатно пользуется восьмой ложей. И ты утверждаешь, народ его любит?
   — «Любит» не совсем верное слово, — поправил Зальцелла. — Правильнее было бы сказать, что… конечно, это чистой воды суеверие, но считается, что он приносит удачу. Во всяком случае, так всегда считалось.
   «Только тебе этого не понять, неотесанный сыродел, — добавил он про себя. — Сыр есть сыр. Молоко скисает естественным образом. Тебе не надо заставлять его скисать, вздрючивая несколько сотен человек, пока у них нервы не натянутся как струны…»
   — Приносит удачу… — без всякого выражения повторил Бадья.
   — Удача очень важна, — в голосе Зальцеллы кубиками льда плавало страдальческое долготерпение. — Наверное, в сыроделии темперамент не самый важный фактор?
   — Мы больше полагаемся на сыворотку.
   Зальцелла вздохнул.
   — Так или иначе, в Опере считается, что Призрак… приносит удачу. Раньше, бывало, он посылал людям короткие ободряющие записки. После по-настоящему удачного представления сопрано находили в своих гримерных коробки шоколадных конфет, его подарки. А еще он любит дарить мертвые цветы.
   — Мертвые цветы?
   — Даже не цветы. Просто букеты розовых стеблей, без бутонов. Это нечто вроде торговой марки Призрака. Считается, что такой его подарок тоже приносит удачу.
   — Мертвые цветы приносят удачу?
   — Очевидно. А вот живые цветы в опере уж точно к ужасному невезению. Некоторые певицы даже в гримерку их никогда не принесут. Ну а мертвые цветы вполне безопасны. Конечно, охапка цветочных стеблей — несколько странное зрелище, зато ничем тебе не угрожает. И появление таких букетов никого не тревожило. Наоборот, это был знак того, что Призрак вас поддерживает. По крайней мере, истолковывалось это именно так. До некоторых пор. Но шесть месяцев назад… Бадья опять прикрыл глаза.
   — Рассказывай, — промолвил он.
   — Произошли несколько… несчастных случаев.
   — Каких именно?
   — Иногда подобные несчастные случаи называют трагическими случайностями.
   Нечаст Бадья по-прежнему не открывал глаз.
   — Есть такое определение… — задумчиво произнес он. — В моей практике был трагический случай, когда Рэг Множ и Фред Сырвар вечером чинили цистерны с сывороткой, а как раз перед этим выяснилось, что Per встречается с женой Фреда, так вот каким-то образом, — Бадья сглотнул, — каким-то образом Per, по словам Фреда, оступился и упал прямо в…
   — Я не знаком с господами, о которых вы говорите, но… да, такого рода несчастные случаи. Именно.
   Бадья вздохнул.
   — В тот раз «Аромат Деревни » особенно удался!..
   — Так мне рассказывать о наших несчастных случаях?
   — По-моему, именно это ты и собрался сделать. Не важно, понравится это мне или нет.
   — Портниха пришила себя к стенке. Потом заместителя главного декоратора нашли с картонным мечем в груди. А о том, что случилось с рабочим, который открывал люк в сцене, лучше вообще не упоминать. А еще с крыши таинственным образом исчезло все свинцовое покрытие. Хотя насчет последнего я не уверен — вряд ли это работа Призрака.
   — И что, вы… упорно называете это… несчастными случаями?
   — Ну вы же, например, хотели и дальше продавать свой сыр, верно? Так и у нас. Вряд ли наших работников обрадовало бы известие, что Опера действует на людей, как мухомор на мух.
   Вынув из кармана конверт, Зальцелла положил его на стол.
   — Призрак любит оставлять небольшие сообщения, — сказал он. — Вот это было на органе. Первым послание прочел маляр, и… с ним едва не приключился несчастный случай.
   Бадья понюхал конверт. Бумага отдавала скипидаром.
   Внутри оказался фирменный бланк Оперы, а на листке каллиграфическим почерком было написано:
   « Axaxaxaxaxa! Ахахахахаха ! Ахахахихаха !
   БЕРЕГИТЕСЬ!!!!!
   Искренне Вaш
   Призрак Оперы »
   — Каким же человеком надо быть, — терпеливо продолжал Зальцелла, — чтобы отправлять письмом свой маниакальный хохот? Я не говорю уже об этих восклицательных знаках. Вы обратили внимание? Целых пять штук! Верный признак, что написавший это послание вместо шляпы носит подштанники. Впрочем, Опера еще и не такое с людьми творит. Послушайте, давайте, по крайней мере, обыщем здание. Подвалы тут те еще. Но на лодке мы вполне…
   — На лодке? В подвалах?
    О! Так о подвалах вам тоже не рассказывали?
   Бадья улыбнулся радостной, полубезумной улыбкой человека, который и сам уже приближался к состоянию двойных восклицательных знаков.
   — Нет, — покачал головой он. — О подвалах мне тоже не сообщили. Предыдущие владельцы все наши встречи только и делали, что не рассказывали мне о загадочном убийце и о том, что люди здесь мрут как мухи. И никаких подозрительных фраз типа: «О, кстати, в последнее время в Опере участились смертельные случаи, а еще в подвалах повысился уровень влажности…»
   — Там настоящий потоп.
   — Замечательно! — отозвался Бадья. — И чем их затопило? Кровью?
   — А вы разве не осматривали помещения?
   — Предыдущие владельцы сказали, что подвалы в отличном состоянии!
   — И вы поверили?
   — Ну, после всего того шампанского, что мы вместе выпили…
   Зальцелла вздохнул.
   Бадья воспринял этот вздох как личное оскорбление.
   — Я, между прочим, весьма горжусь своей способностью распознавать характер человека с первой же встречи, — уведомил он. — Загляни человеку в глаза и крепко пожми ему руку — и сразу будешь все о нем знать.
   — Воистину так, — согласился Зальцелла.
   — О, проклятье… Послезавтра сюда прибудет сеньор Энрико Базилика. Как ты думаешь, ему тоже грозит какая-нибудь опасность?
   — Ну, если и грозит, то небольшая. Максимум перережут глотку, делов-то…
   — Как-как ты сказал? Глотку? Но с чего ты это взял?
   — Просто выдвинул предположение. Однако есть и другие варианты развития событий.
   — Так что же мне делать? Закрыть заведение? Насколько я понял, вряд ли мне удастся сделать деньги на этом похоронном бюро. И почему никто не сообщил о происходящем Городской Страже?
   — Это лишь усугубило бы положение, — покачал головой Зальцелла. — Сюда ворвались бы здоровущие тролли в ржавых доспехах, они бы топали повсюду, всем лезли под руку и задавали глупые вопросы. Нет, только троллей нам в Опере не хватало. Это стало бы последней каплей.
   Бадья сглотнул.
   — Ты нрав, этого мы допустить не можем, — произнес он. — Все и так на нервах. Нельзя допускать, чтобы люди… окончательно были на нервах.
   Зальцелла откинулся на спинку стула и, такое впечатление, немного расслабился.
   — На нервах? Господин Бадья, — улыбнулся он, — это опера. Здесь на нервах все и всегда. Вы когда-нибудь слышали о кривой катастрофичности?
   Нечаст Бадья напряг все свои умственные способности.
   — Ну, насколько мне известно, на пути к Щеботану есть место, где дорога ужасным образом изгибается…
   — Кривая катастрофичности, господин Бадья, — это именно та кривая, по которой движется оперная жизнь. И опера удается благодаря тому, что невероятное множество вещей чудесным образом не случается. Опера живет на ненависти, любви и нервах. И так все время. Это не сыр, господин Бадья. Это опера. Если вам хотелось спокойного времяпрепровождения, лучше бы вы не покупали Оперу, а приобрели что-нибудь более мирное, спокойное, навроде стоматологического кабинета для крокодилов.
 
   Нянюшка Ягг любила вести активный образ жизни, поэтому заставить ее скучать ничего не стоило. Зато и развеселить ее никакого труда не составляло.
   — Интересный способ путешествовать… — заметила она. — Знакомишься с новыми местами.
   — Ага, — ответила матушка. — Примерно каждые пять миль ты с ними и знакомишься.
   — Правда, иногда бывает скучновато.
   — По-моему, эти клячи еле плетутся.
   К данному моменту в дилижансе не осталось никого, кроме ведьм и огромного толстяка, что продолжал храпеть под своим платком. Все остальные предпочли присоединиться к путешествующим на крыше.
   Главной причиной этого стал Грибо. Руководствуясь безошибочным кошачьим инстинктом выбирать людей, которые терпеть не могут кошек, он тяжело прыгал на чьи-нибудь колени и устраивал путешествующему веселую жизнь типа: «Ура-ура, молодой масса вернулся на плантации!» Таким способом он приводил свою жертву в состояние безропотной покорности, а потом засыпал, с когтями не настолько глубоко запущенными в кожу, чтобы пошла кровь, но достаточно, чтобы жертва понимала: вздумай она вздохнуть или пошевелиться — и эта кровь немедленно прольется.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента