Воин покосился на застывших Маграт и нянюшку Ягг, которые в данный момент ничем не отличались от обелисков в вересковой поросли.
   – Никак ведьмы?! – осведомился воин.
   Матушка кивнула. В тот же миг небосвод пронзила молния, и всего в сотне ярдов от места событий ярким пламенем вспыхнул куст. Двое солдат, держащихся на некотором отдалении от командира, встревоженно зашептались, но тот вскинул закованную в сталь руку.
   – А правду говорят, что ведьму клинок не разит? – спросил воин.
   – Первый раз слышу, – невозмутимо промолвила матушка. – Надо попробовать, и все выяснится.
   Один из солдат сделал шаг вперед и с опаской потрогал патрона за рукав:
   – Сударь, покорнейше умоляем, одумайтесь, не ввязывайтесь…
   – Попридержи язык.
   – Вы навлечете на всех нас страшную участь…
   – Ты что, оглох?
   – О сударь… – заскулил солдат.
   Его взор, на мгновение встретившись с ведьминым, тут же пропитался безграничным ужасом.
   Командир же, не отрывая взгляда от окаменевшего лица матушки, широко ухмыльнулся:
   – Можешь дурить голову крестьянам, мать ночи. Если я тебя своим клинком привечу, ты последнего «прости» сказать не успеешь.
   – А ты попробуй, – напутствовала ведьма, косясь за плечо воина. – Поступай, как подсказывает тебе твое сердце.
   Тот поднял меч. В этот миг молния вновь распорола тьму и поразила ближайшую каменную глыбу, которая тут же развалилась на две половинки, испустив удушливую вонь жженого кремния.
   – Недолет, – констатировал воин.
   Мускулы на его руке напряглись. Матушка поняла, что он вот-вот пустит клинок в дело.
   Но в следующую секунду гримаса крайнего изумления исказила его лицо. Он отбросил голову назад и приоткрыл рот, словно удивляясь какому-то неожиданному открытию. Меч выпал из руки и ткнулся лезвием в торф. Воин испустил короткий вздох, сложился пополам и рухнул у ног своей победительницы.
   Та, в свою очередь, пару раз беззлобно пихнула его башмаком в спину.
   – Ты так ничего и не понял, – пробормотала она. – Нашел мать ночи!
   Солдат, пытавшийся давеча урезонить начальника, отпрянул, с диким ужасом глядя на окровавленный кинжал, что сжимала его рука.
   – Я… я… не м-мог д-д-допустить… Он н-не имел… П-потому что это т-так все нехорошо…
   – Ты из местных будешь, молодой человек? – спросила матушка Ветровоск.
   Он рухнул перед ней на колени.
   – Чумной Волчара, госпожа, – сокрушенно представился он. Потом его взгляд упал на лежащего рядом патрона, и солдат испустил горестный вопль: – Меня ж теперь прикончат…
   – Ты поступил так, следуя своей совести, – напомнила ему матушка.
   – Не для того я принимал присягу. Не для того, чтобы становиться убийцей…
   – Вот и я о том же. Знаешь, я бы на твоем месте подалась в моряки, – задумчиво посоветовала матушка. – Плавала бы себе по морям. И, решив, на завтра ничего не откладывала бы. Беги, чтобы ветер в ушах свистел. Попадешь в море, там твой след ни один пес не возьмет. Обещаю тебе, будешь ты жить долго и… – Тут она вновь задумалась, но спустя секунду продолжила: – Уж всяко дольше, чем если здесь останешься.
   Солдат поднялся с колен, послал матушке взгляд, в котором было поровну благодарности и щемящего ужаса, и канул в омут ночи.
   – Может, растолкуешь, что здесь происходит? – обратилась матушка к третьему участнику погони.
   Вернее, к тому месту, на котором он переминался еще с минуту назад.
   По торфяному грунту прошлепали, удаляясь, копыта.
   Нянюшка Ягг подалась вперед.
   – Догнать, что ли? – спросила она. – Как думаешь?
   Матушка покачала головой. Присев на выступ скалы, она еще раз посмотрела на спящее личико. Под простынями и одеялами оказалось совершенно голое тельце. Малышу было не больше двух годиков. Ведьма, устремив рассеянный взгляд в неизвестность, принялась баюкать дитя.
   Нянюшка Ягг осматривала тела мертвецов с той деловитостью, которая позволяла предположить, что и последующие стадии работы с трупами не будут для нянюшки в диковинку.
   – Может, они разбойники? – пролепетала Маграт, не в силах унять дрожь в голосе.
   Нянюшка Ягг фыркнула:
   – Галиматья какая-то получается. У них одни и те же нашивки. Два медведя на черном с золотом щите. Не знаете, чья это эмблема?
   – Это герб Веренса, – сообщила Маграт.
   – Кого-кого? – переспросила матушка Ветровоск.
   – Одного человека, который правит этой страной, – пояснила Маграт.
   – А, ты короля имеешь в виду, – догадалась матушка, смутно припоминая, что этой страной еще кто-то правит.
   – Солдаты рвут глотки друг другу. Ничего не понимаю, – сказала нянюшка Ягг. – Маграт, иди-ка осмотри карету.
   Юная ведьма забралась внутрь экипажа, порылась там и вернулась к товаркам с завязанным тесьмой мешочком. Она распустила узелки, и из мешка на торф вывалился какой-то предмет.
   Буря ушла бесноваться на противоположный склон горы, и на отсыревшую вересковую пустошь отбрасывала кисельного отлива блики водянистая луна. Она же окружила мерцающим ореолом предмет, оказавшийся, вне всякого сомнения, короной, причем явно августейшей принадлежности.
   – Корона! – объявила Маграт. – Видите, она вся в таких остроконечных штучках.
   – О боги, – пробормотала матушка.
   Тем временем спящее дитя сладко чмокало. Матушка, крайне не одобряющая тех, кто бросает нескромные взгляды на лик будущего, почувствовала, что будущее само обратило к ней свою физиономию и разглядывает ее в упор.
   Выражение этой физиономии матушку отнюдь не вдохновляло.
 
   А король Веренс тем временем всматривался в лик прошлого и выносил из этого опыта схожие ощущения.
   – Ты меня видишь? – спросил он.
   – Вполне отчетливо, – кивнул незнакомец.
   На челе монарха сгущалась тень. Ведение призрачного образа жизни, похоже, требовало гораздо большего количества мыслительной энергии, нежели существование в облике смертного. На протяжении сорока лет в человеческом обличье Веренс вполне довольствовался одной-двумя мыслями в день, тогда как нынче ему не было ни минуты покоя.
   – А, так ты же сам привидение! – воскликнул он наконец.
   – Ты очень наблюдателен.
   – Я сразу догадался, как только увидел, что ты держишь голову под мышкой, – пояснил Веренс, донельзя довольный собой.
   – Может, тебя это раздражает? Только скажи. Мне совсем нетрудно поставить ее на место. Счастлив познакомиться, – поклонилось старое привидение. Протянув свободную руку, оно отрекомендовалось: – Кампот, король Ланкрский.
   – Веренс. Аналогично. – Король вгляделся в лицо своего дальнего предка. – Что-то не припомню твоего портрета в нашей Длинной галерее.
   – Ну, знаешь, портрет… – пренебрежительно отмахнулся Кампот. – Галерея появилась уже после меня.
   – Тогда сколько же лет ты здесь бродишь?
   Опустив руку, Кампот потер кончик собственного носа.
   – Тысячу или около того, – поведал он с горделивой ноткой. – Считая и человеческий срок, и привиденческий.
   – Тысячу лет?!
   – Этот замок возвели еще при мне. Я его потом долго перестраивал, перекрашивал, как вдруг однажды ночью мой племянник взял и отрезал мне спящему голову. Ты себе представить не можешь, как я тогда расстроился.
   – Но послушай, тысячу лет… – еле шевеля губами, выдохнул Веренс.
   Кампот ласково взял его под локоток.
   – Все не так скверно, как ты себе воображаешь, – доверительно поведал он, поддерживая ослабевшего Веренса во время неспешной прогулки по двору. – И во многих отношениях призрак чувствует себя счастливее человека.
   – В каких таких отношениях, черт подери? – рявкнул Веренс. – Мне нравилось быть человеком.
   Кампот тепло улыбнулся.
   – Ничего, скоро привыкнешь, – заверил он.
   – Да не хочу я привыкать, – огрызнулся Веренс.
   – Слушай, ты обладаешь очень сильным морфогенетическим полем, – сказал Кампот. – Уж поверь, я в таких вещах толк знаю. Да, бесспорно. Я бы даже сказал – исключительно сильным.
   – Что еще за поле?
   – Знаешь, я так и не научился правильно выражать мысли. Всегда предпочитал объясняться другими способами. Дело сводится к следующему – насколько ты был жив. В тот период, когда был жив. Кажется, это называется… – Кампот чуть помешкал, – «животная выживаемость». Да-да, именно так. Животная выживаемость. Чем щедрее ты был ею наделен, будучи еще человеком, тем в большей степени остаешься самим собой, если обращаешься в призрака. А мне сдается, у тебя при жизни был стопроцентный коэффициент.
   Слова эти, вопреки ожиданиям, Веренсу польстили.
   – Сколько помню, я всегда посвящал себя какому-то делу, – заметил он, когда они с собеседником, пройдя сквозь несколько стен, оказались в безлюдной Большой зале. Однако вид сдвинутых столов мигом запустил соответствующие процессы в организме покойного монарха.
   – А когда у нас намечается завтрак? – спросил он.
   Голова Кампота ошарашенно воззрилась на него:
   – Никогда. Привидения не завтракают…
   – Вот это да! Но я ведь голоден.
   – Вовсе нет. Это игра твоего воображения.
   В кухне тем временем громыхала посуда. Повара приступили к делу и, за неимением особых распоряжений, готовили блюда, веками подававшиеся в замке к завтраку. Из темных коридоров, ведущих на кухню, доносились милые сердцу запахи. Веренс вдруг сладострастно засопел.
   – Сосиски, – томно выговорил он. – Яичница… с беконом! Копченая… рыба… – Он вперил исступленный взор в Кампота и просипел: – Кровяная колбаса!
   – Да ведь ты начисто лишен пищеварительного тракта, – веско напомнил второй призрак. – Это все фантазии. Сила привычки, так сказать. Ты просто кажешься себе голодным.
   – Я готов сожрать все.
   – Пусть так, но только коснуться ты ничего не можешь, – мягко объяснил Кампот.
   Как можно осторожнее, дабы не провалиться, Веренс опустился на лавку и обхватил голову руками. Он еще при жизни слышал, что смерть – штука паскудная. Ему пришлось умереть, чтобы оценить все ее паскудство.
   И король возжаждал мести. Ему захотелось вырваться за ворота этого замка, ставшего вдруг похожим на удушливый кошмар, захотелось выяснить местонахождение своего сына. Но больше всего в данную минуту ему хотелось, чтобы перед ним оказалась тарелка с горкой копченой селедки.
 
   Серый утренний свет, окатив моросящий пейзаж, захлестнул зубчатые бастионы Ланкрского замка, хлынул в сторожевую башню и наконец сквозь щели в ставнях проник в верхние покои.
   Герцог Флем угрюмо воззрился на роняющий влагу лес. Произрастают себе, видите ли! Хотя, если разобраться, против деревьев как таковых он ничего не имеет. Но когда их так много, это действует угнетающе. Он все никак не мог собраться пересчитать их.
   – Ну конечно, радость моя.
   Люди, с которым ему доводилось встречаться, мысленно относили герцога к некоей специфической разновидности ящерицы, обитательницы вулканического острова, которая в течение суток способна воздерживаться от любых телодвижений, до сих пор сохраняет рудиментарный третий глаз, а двумя другими моргает только один раз в месяц. Сам герцог считал себя человеком созерцательного склада, уютно чувствующим себя в толково устроенном климате – когда в воздухе сухо и солнышко припекает.
   С другой же стороны, размышлял герцог, быть деревом все-таки чертовски приятно. Во-первых, у деревьев вроде бы не бывает ушей. А во-вторых, они, кажется, научились обходиться без уз брака. Дуб-самец – надо бы не полениться и порыться в справочниках, проверить термин, – так вот, дуб-самец просто вытряхивает из себя пыльцу, которую подхватывает ветерок, и вся эта тягомотина с желудями – или на дубах растут яблоки? – самца уже никак не касается…
   – Да, сокровище мое.
   Знать, не дураки. Ловко устроились! Герцог Флем бросил недобрый взгляд на бревенчатую кровлю. Бессердечные, черствые твари…
   – О чем речь, дорогая…
   – Как-как? – переспросила герцогиня.
   Герцог чуть помедлил, с бешеной скоростью прокручивая в голове монолог, звучавший на протяжении последних пяти минут. Он-де человек только наполовину… что-то в этом духе… слабый… так, что ли? Да, еще она жаловалась на то, что в замке вечно холодно. Ага, значит, на этом и закончим. Хватит этим тунеядцам ветками без дела размахивать.
   – Я обязательно прикажу срубить сегодня несколько штук и скажу, чтобы немедленно отнесли в покои, – пообещал герцог.
   На одно короткое мгновение у леди Флем перехватило дыхание – событие, выходящее за рамки обыденного. То была крупная дама, с впечатляющими формами, наводящими на мысли о галеоне, под всеми парусами бороздящем просторы океана. Представление это усугублялось ее непоколебимой уверенностью в том, что красный бархат должен ее молодить. Так или иначе, цвет лица высокородной дамы эта деталь туалета не просто подчеркивала – она ему соответствовала.
   Герцог размышлял над благорасположением судьбы, уготовившей эту женщину ему в жены. Не нуждайся она в орудии для воплощения непомерных чаяний, он бы так и закончил свой век заурядным правителем, средним и по знатности, и по достатку. Он проводил бы годы напролет в охоте, пирушках и регулярном применении своего droit de seigneur[2]. Но судьба распорядилась по-своему. Ему осталось преодолеть всего одну ступеньку, чтобы взойти на трон.
   Вот только править он будет одними деревьями. Судя по виду из окна.
   Герцог вздохнул.
   – Это какие штуки ты рубить собрался? – ледяным голосом пропела герцогиня Флем.
   – Как какие? Ну, эти самые, деревья… – ответил он.
   – И как же это связано с вопросом? – осведомилась герцогиня.
   – Э-э… Разве ты не видишь, сколько их расплодилось? – с чувством выпалил герцог.
   – Не увиливай! – прикрикнула госпожа Флем.
   – Ну прости, прости меня, моя ласточка…
   – Повторяю, я не могу взять в толк, как ты ухитрился упустить их? А я тебя предупреждала насчет того слуги, слишком уж верен он был. Таким людишкам никогда нельзя доверять.
   – Ты права, любовь моя.
   – И тебе, разумеется, даже в голову не пришло, что следует послать погоню?
   – Я послал Бенцена, прелесть моя. И дал ему в придачу пару стражников.
   – Ах вот как…
   Герцогиня помедлила. Бенцен, будучи старшиной герцогской стражи, по части искусства умерщвления не уступал рыси-психопатке. И, будь выбор за ней, герцогиня сама не колеблясь поручила бы эту миссию Бенцену. Лишившись почвы для дальнейших придирок, госпожа Флем было занервничала, но скоро сумела взять себя в руки.
   – А ведь нам не пришлось бы гнать в слякоть и непогоду такого ценного человека, если бы ты меня послушал. Так нет ведь…
   – Нет чего, моя ненаглядная? – И герцог зевнул. Ночь выдалась волнительная. Сначала, откуда ни возьмись, налетела совершенно непрошеная буря с грозой, да еще черт-те какая громкая. Потом началась вся эта кутерьма с втыканием ножей…
   Выше уже говорилось о том, что в своем дворцовом восхождении герцогу оставалось преодолеть последнюю ступеньку. Ступенька же эта располагалась в самом конце последнего, ведущего в Большую залу лестничного пролета, вниз по которому и скатился ночью прежний король, приземлившись, наперекор всякой вероятности, на лезвие собственного кинжала.
   Впрочем, личный врач монарха в своем заключении указал, что кончина его пациента явилась естественным исходом заболевания. Перед подписанием заключения лекарь некоторое время совещался наедине с Бенценом, и тому удалось разъяснить медику, что недуг, приводящий к скатыванию по лестнице с кинжалом в спине, является следствием чересчур длинного языка.
   Эту неизлечимую заразу, несмотря на предостережения, подхватили и несколько туговатых на ухо воинов королевской стражи. И все же эпидемию удалось погасить в зародыше.
   Герцога передернуло. В прошедшей ночи было несколько жутких и маловразумительных подробностей.
   Он попытался изменить течение мыслей. Все треволнения, так или иначе, остались позади, и он получил королевство. Невеликое размерами и числом подданных, состоящее в основном из деревьев, – но все же королевство. И корону в придачу.
   Которую, правда, еще предстоит найти.
   Ланкрский замок был выстроен архитектором, который находился под сильным впечатлением от Горменгаста, однако так и не сумел привлечь в строительство необходимые средства. И все-таки он почти совершил невозможное, вылепив из дешевых башен, фундамента со скидкой, контрфорсов с сезонной распродажи, уцененных амбразур, подержанных горгулий, бастионов по прямым поставкам, доступных погребов и казематов с оптовой базы некое ажурное пирожное, которое тянуло на полноценный замок, если бы можно было поручиться за надежность его перекрытий или за то, что примененный архитектором тип известки выдержит по крайней мере легкий дождик.
   В головокружительной стойке завис этот замок над страшным, глубиной в тысячу футов, ущельем, по ложу которого катил серые ревущие потоки сумрачный Ланкр. Не проходило и минуты, чтобы река не подхватывала канувшие в бездну обломки крепостной стены.
   Несмотря на скромные размеры замка, в Ланкре хватало укромных местечек, где можно было надежно спрятать атрибуты королевской власти.
   Герцогиня пустилась в брожение по замку, рассчитывая отыскать свежий материал для взбучки. Ее супруг не отрывал угрюмого взора от будущих владений. Начинал накрапывать дождик.
   Последнее обстоятельство и послужило вводной темой для громоподобных ударов, обрушившихся на замковые ворота, что не замедлило встревожить привратника замка, решившего у разогретой кухонной печи перекинуться в «дуркер» с главным поваром и Шутом.
   Привратник издал недовольный звук и нехотя поднялся:
   – Гром и молния! Принесла ведь нелегкая…
   – Какая такая «нелегкая»? – уточнил Шут.
   – Нелегкая судьба, дуралей.
   Шут покачал головой.
   – А ты что, постоянно взвешиваешь свою судьбу? – подозрительно сощурился он. – Или это какой-то зенский метод?
   Привратник заковылял к своей сторожке, а повар, добавив в банк еще один фартинг, оторвал глаза от карт и бросил настороженный взгляд на Шута.
   – Что это еще за зенский метод? – буркнул он.
   Позвякивая бубенцами, Шут проворно раздвигал свои карты.
   – Метод, разработанный в одной из школ известной философской системы Самты, распространенный в Клатче, что по вращению, – тараторил Шут, не отрываясь от карт. – Приверженцы этой школы, проповедующие крайний аскетизм, связывают достижение внутренней цельности и самообладания с углубленной медитацией в сочетании с определенной техникой дыхания. Характерной особенностью зена является практика подсказок, облекаемых в форму бессмысленных с точки зрения формальной логики суждений, что способно существенно расширить, по мнению адептов школы, рамки обыденного восприятия.
   – Чего расширить? – переспросил повар.
   Свою порцию переживаний на сегодняшний день главный повар уже получил. Все началось с того, что, неся поднос с завтраком в Большую залу, повар никак не мог отделаться от чувства, что кто-то упорно пытается утащить из его рук тарелки. На одном этом можно было бы поставить жирную точку, но нет, этот новоявленный герцог отослал его обратно на кухню, повелев приготовить ему… Повар передернулся. Овсянку! И еще яйцо вкрутую со струйкой навыпуск! Повар был не в том возрасте, чтобы стряпать всякую ерунду – даже шутки ради. Он свято верил в идеалы старинной феодальной традиции, которая не допускала появления на столе ничего такого, что не проходило стадию поджаривания и в чью пасть нельзя было всунуть яблоко.
   Шут, с минуту нервно мусоливший карту, наконец собрался с мыслями и ловко вышел из положения.
   – Ей-ей, дяденька, – пискнул он, – ты сыплешь вопросами чаще, чем клатчский вернедуб своими желудями.
   Повар задышал спокойнее.
   – Ладно, чего ждешь… – пробурчал он, еще не до конца избавившись от подозрений. Но Шут, желая поскорее рассеять неприятный осадок от разговора, охотно отдал три следующих кона.
   Меж тем привратник открыл задвижное окошко на воротах.
   – Кого тут принесла нелегкая? Отвечай, разрази тебя гром! – грозно рявкнул он.
   Перед калиткой стоял промокший до нитки солдат, в глазах которого застыл смертельный ужас.
   – Почему ты сказал, что меня принесла нелегкая? – запинаясь, выдавил он.
   – Если самый умный, так оставайся там, снаружи, и мокни себе, – невозмутимо ответствовал привратник.
   – О нет! Послушай, я должен немедленно увидеться с герцогом! Тут по округе шастают ведьмы!
   Привратник хотел было сострить и ответить что-нибудь вроде: «Отчего ж не пошастать, погодка-то самый смак!» или: «Я бы и сам пошастал, подменишь?» – но выражение лица солдата внезапно заставило его осечься. Человека с таким лицом вряд ли возможно посвятить в мир шутки. Ибо перед лицом этим только что предстал совсем другой мир, о существовании которого не пристало ведать душе смертного.
   – Ведьмы? – удивился герцог Флем.
   – Ах, ведьмы! – вскричала герцогиня.
   Из продуваемого сквозняком коридора донеслось бормотание, бесцветное и невнятное, как сипение ветра, но согретое надеждой:
   – Ведьмы…
   Уж они-то точно могут видеть призраков.
 
   – Это не нашего ума дело, поняли? – втолковывала матушка. – Вмешаемся, потом хлопот не оберемся.
   – Зато все так романтично! – зашлась от восторга Маграт и громко выдохнула.
   – Ухти-тухти, – сочла нужным заметить нянюшка Ягг.
   – Какая теперь разница? – сказала Маграт. – Ты ж все равно прикончила этого хама!
   – С чего ты взяла? Я только устроила так… чтобы все шло своим чередом. – Матушка Ветровоск сдвинула брови. – Сам начал землю рыть. А когда нет уважения, жизни тоже нет.
   – Рэкс-пэкс-фэкс – слыхала, Маграт?
   – Тот человек передал его нам, понадеявшись на нашу помощь! – вскричала Маграт. – Он думал, что сообща мы сумеем выходить малыша! Да ведь это же яснее ясного! Разве ж это не судьба?!
   – Вот именно, яснее ясного! – кивнула матушка. – Тут ты сто раз права. Только жизнь так устроена, что ясность твоя – еще далеко не вся правда.
   Она взвесила корону на руке. Тяжеленная, но вес ее состоял не только из фунтов и унций.
   – Согласна, – не стала спорить Маграт. – Однако не стоит забывать…
   – Не стоит забывать, – перебила ее матушка, – что скоро сюда нагрянут люди. Будут прочесывать местность. Причем люди подберутся серьезные, и прочесывать местность они будут умеючи. Знаешь, как это называется? «Снесение строений в общественных нуждах», иначе «Выжженная земля». И во-вторых…
   – Как наш малыш? Ути-пути… – прогнусавила нянюшка.
   – …а во-вторых, Гита, мы будем тебе очень признательны, если ты перестанешь кулдыкать, как индюшка, – огрызнулась матушка.
   «Опять я сорвалась», – сокрушенно подумала она. Нервы, как уже давно заметила матушка, пошаливали у нее всякий раз, когда ее покидала привычная уверенность в себе. Ведьмы сейчас сидели в хижине Маграт, а здешнее убранство действовало на матушку угнетающе, поскольку отражало веру хозяйки в мудрость Природы, прекрасных эльфов, кругооборот времен года, целительное воздействие цветовой гаммы и еще в целую уйму разных глупостей, которые бывалая ведьма обычно презирает.
   – А ты перестань трепаться. Скажи лучше, что с малышом делать, – в свою очередь огрызнулась нянюшка Ягг. – У меня своих – пятнадцать таких.
   – Ты не торопись, нужно тщательно все обдумать, – ответила матушка.
   Ведьмы умолкли и некоторое время глядели на матушку выжидающе.
   – Ну? – не выдержала Маграт.
   Матушкины пальцы выбивали дробь по ободку короны. Вид у ведьмы был довольно суровый.
   – Значит, так. Малышу здесь не место, – произнесла она, жестом показывая, что намерена закончить мысль. – Нет, нет, Гита, я знаю, у тебя хижина просто загляденье – чистая, ухоженная, но как убежище она не подходит. Малыша нужно отправить из этих краев туда, где про него никто слыхом не слыхивал. И надо решить, как поступить с этой штукой, – закончила матушка, перебрасывая корону из одной руки в другую.
   – Да ведь это так просто! – вскричала Маграт. – Послушайте, давайте спрячем ее под каким-нибудь валуном… Ну или еще где-то рядом. Что такое корона? Ребенка спрятать гораздо труднее.
   – Глупости, – перебила матушка. – Сама подумай, сколько в стране детишек, и все на одно лицо. А вот корон – раз-два и обчелся. И потом, я точно знаю, они умеют делать так, чтобы их отыскали. Как бы приманивают к себе человеческую душу. Сунешь ее под какой-нибудь камень, и через недельку-другую, помяни мое слово, этот камень кому-то очень захочется перевернуть.
   – Все так и есть! – горячо поддержала ее нянюшка Ягг. – Сколько раз бывало: уронишь какое-нибудь волшебное кольцо в море, а в дом воротишься, решишь ломтик палтуса себе поджарить, глядь, а вот и оно, целехонькое!