А герцог тем временем пытливо разглядывал Шута, примостившегося возле трона на табурете. Согбенный человечек чуть приподнял лицо, смерил властелина недоумевающим взором и с вялым беспокойством передернул плечами.
Герцог наконец принял решение. Старая истина: отыщи у человека уязвимое место – и там тебя ждет ключ к успеху. Тут же ему на ум пришло соображение о том, что таковые места, в частности, включают и печенки некоторых монархов, куда легко входит нож. Он тряхнул головой и попытался сосредоточиться на более судьбоносных материях…
…Следы которых он отчаянно пытался вытравить со своих ладоней. Прошлой ночью он устремился в один из казематов замка, где в камере пыток позаимствовал железную щетку. Но против этой материи железо оказалось бессильно. Оно только усугубляло положение: чем усерднее он скреб злосчастные пятна, тем кровавее они становились. Герцог уже спрашивал себя, не повредился ли он рассудком.
Флем затолкал ненужные размышления на дальние полки мозга. Итак, на чем он остановился? Ах да, уязвимые места. Шут был настоящим воплощением уязвимости.
– Ты свободен, сержант.
– Слушаюсь, господин, – кивнул сержант и чеканной поступью вышел из залы.
– Шут!
– Здесь твой куманек, государь! – беспокойно откликнулся Шут, пару раз ущипнув струны мандолины.
Герцог медленно опустился на трон.
– Уж если ты намекаешь, что ты – кум королю, тогда дай ему один родственный совет, дурья башка.
– Ей-ей, дяденька… – начал было Шут.
– И дяденькой твоим я сроду не был, – продолжал герцог. – Не могла память так злостно подшутить надо мной. – Говоря это, герцог Флем склонился над Шутом так низко, что едва не потерся кончиком носа о его искаженное ужасом лицо. – Если и следующую свою ремарку ты предваришь словами «куманек», «дяденька» или «ей-ей», тебе придется туго.
Шут беззвучно подвигал губами и произнес:
– А что скажешь на «истинную правду»?
Герцог умел чувствовать момент, когда следует сбавить обороты.
– От «истинной правды» я, пожалуй, не отмоюсь… Равно как и ты, Шут. Но берегись, если ты затеял какой-то подвох. – И герцог состроил ласковую мину. – Давно ходишь в паяцах, парень?
– Истинная правда, почтеннейший…
– «Почтеннейшего» трогать не будем, – перебил герцог, поднимая руку.
– Истинная правда, по… повелитель, – произнес Шут и сглотнул. – Сколько себя помню. Семнадцать лет под колпаком, и отроком, и мужем. А до меня Шутом состоял мой отец. И вместе с ним – мой дядька. До них обоих Шутом служил мой дед. А его…
– Стало быть, в твоем роду были одни дурни?
– Таков семейный обычай, – ответил Шут. – Истинная правда, правитель.
Герцог снова обозначил на лице ухмылку, но Шут настолько разволновался, что даже не успел сосчитать, сколько зубов насчитывал оскал.
– Полагаю, ты родом из здешних мест?
– Угадал, кума… Абсолютная правда, сир.
– И стало быть, тебе известны обычаи этой страны и повадки ее обитателей?
– Надеюсь, что да. Истинная правда.
– Чудесно. Скажи мне, где ты спишь, паяц?
– В конюшнях, правитель.
– Сегодняшнюю ночь и все последующие ты будешь проводить у дверей моей спальни, – милостиво пообещал герцог.
– Ого!
– А вот теперь, – промолвил герцог столь сладостно, что голос его облил Шута, что струйка патоки – пудинг, – мой Шут, подробно расскажи все, что ты знаешь о ведьмах.
И вместо того, чтобы уютно устроиться на ложе из свалявшейся соломы, отведенном ему в конюшне, следующую ночь Шуту и впрямь пришлось коротать в продуваемых сквозняками коридорах, расположенных прямо над Большой залой.
– Экое тупое паясничанье, – негодовал он, ворочаясь с боку на бок на плитах. – Ах, куманек, куманек, где ж это видано?
Наконец он впал в мучительное забытье, на протяжении которого взор его постоянно тревожила некая бесплотная фигура. Время от времени слух улавливал отголоски беседы, что по другую сторону двери вели между собой герцог и герцогиня Флем.
– Сквозняков, по крайней мере, здесь поубавилось, – нехотя признала герцогиня.
Герцог откинулся на спинку кресла и взглянул на супругу с улыбкой.
– Итак? – нетерпеливо осведомилась она. – Почему не видно ведьм?
– Камергер, похоже, сказал правду, любовь моя. Сдается мне, что ведьмы околдовали местных поселян. Сержант нашей гвардии вернулся в замок с пустыми руками.
«Руками», – усилием воли он погасил эхо, которым отозвалось в сознании воспоминание о собственных руках.
– Отчего ж ты его до сих пор не казнил?! – живо вскинулась герцогиня. – В назидание остальной челяди…
– Если мы станем руководствоваться таким правилом, дорогая, то рано или поздно останемся с одним-единственным солдатом, которому вынуждены будем повелеть перерезать себе глотку, объяснив, что это он делает в назидание самому себе.
Между прочим, – мягко напомнил он, – я уже обратил внимание, что слуг за последние дни порядком поубавилось. Ты знаешь, я редко вмешиваюсь…
– Вот и не вмешивайся, – отрезала герцогиня. – За ведением дома надзираю я. И лодырей я терпеть не намерена.
– Я даже не сомневаюсь, что твой кругозор в подобных вопросах неизмеримо шире моего, однако…
– Скажи мне ясно и внятно, как обстоят дела с ведьмами? Неужели ты встанешь в сторонке и станешь смиренно глядеть, как они подкапываются под твое и мое будущее? Позволишь этой нечисти открыто оказать тебе неповиновение? А что слышно о короне?
Герцог развел руками:
– Наверное, лежит себе где-нибудь на дне реки…
– А младенец? Его точно ведьмам отдали? Надеюсь, они практикуют человеческие жертвы?
– Не приходилось об этом слышать, – ответил герцог.
Герцогиню ответ явно расстроил.
– Видишь ли, ведьмы… – начал герцог. – Местные жители находятся под властью их чар…
– Но ты…
– Но чары эти другой, не магической природы. Ведьмы окружены всеобщим уважением. Неудивительно, ведь они исцеляют людей. Но вот что действительно странно. Мне кажется, что жители гор побаиваются их, но одновременно гордятся ими. По-моему, будет не так легко вступить с ними в открытое противоборство.
– Я начинаю думать, – мрачно произнесла герцогиня, – что они и тебя заворожили.
На самом же деле герцог был пленен чарами совсем иной природы. Власть, эта таинственная услада, издавна манила к себе Флема. Она же, если на то пошло, стала причиной его супружества. Герцог не отрывал взгляд от камина.
– А ведь на самом деле, – догадалась герцогиня, хорошо изучившая эту зловещую усмешку, – тебе это нравится, да? Нравится ощущение опасности. Помнишь год, когда мы поженились? А ту плетку с узелками? – И герцогиня щелкнула пальцами возле самого носа окоченевшего было супруга. Он резко выпрямился.
– Ты ошибаешься! – прорычал герцог.
– Тогда что же ты намерен делать?
– Ждать.
– Ждать?
– Ждать и наблюдать. В терпении сокрыта большая мудрость.
И герцог снова повалился на спинку кресла. Улыбка, змеящаяся на его губах, была сродни трещине на древнем горном уступе. Внезапно его левый глаз начал подергиваться.
На повязках, которыми в несколько слоев были обмотаны его руки, проступили кровавые пятна.
Пришло время полной луне снова оседлать свирепые тучи.
Матушка Ветровоск подоила и покормила коз, сгребла в кучку каминную золу, набросила на зеркало покрывало и захватила стоявшее в уголке помело. Выйдя из дома с заднего хода, она заперла дверь на замок, а ключ повесила на гвоздь, вколоченный в стенку сортира.
За последствия можно было не тревожиться. Истории овцепикского ведовства был известен лишь один-единственный случай, когда грабитель взломал дверь принадлежащей ведьме хижины. Кара была страшной[5].
Сев на помело, матушка пробубнила под нос несколько фраз, но как-то не слишком твердо и уверенно. Повторив заклятие пару раз, она спешилась, поковырялась в веревках, связывающих прутья, и предприняла еще одну попытку. На заднем конце помела вспыхнуло и тут же померкло какое-то мутное свечение.
– Вот холера! – сдавленно выругалась ведьма.
Матушка зорко огляделась по сторонам – на случай, если рядом окажется непосвященный. Из последних поблизости бродил лишь проголодавшийся барсук, который, заслышав гулкий топот, сопровождающий матушкин разбег, высунул мордочку из подлеска и увидел запыхавшуюся ведьму, мчащуюся по лесной тропке с помелом под мышкой. Неожиданно магическое зажигание сработало, и матушка едва успела запрыгнуть на помело, когда оно с изяществом однокрылой утки рвануло в ночное небо.
Над верхушками деревьев разнеслось невнятное ругательство, адресованное всей гномьей породе, которая обязательно что-то нахимичит со своими нововведениями.
Большинство ведьм склонно селиться вдали от чужих глаз, застилая кровли лачуг традиционной соломой и устанавливая на них не менее традиционные крючковатые трубы. Такого подхода придерживалась, к примеру, матушка Ветровоск, которая всегда говаривала: «Собралась стать ведьмой – сделай так, чтобы люди об этом знали».
Нянюшку Ягг, напротив, мало беспокоило то, что люди знают, и еще меньше то, что они могут подумать. Она проживала в новом, пряничном с виду домике, поставленном в самом оживленном месте Ланкра. День и ночь ее осаждали многочисленные родичи, которых она сплотила в некое подобие империи. Бессчетные дочери и невестки поочередно, подчиняясь расписанию, приходили сюда стряпать и прибираться; любой ровный участок поверхности был уставлен и унизан предметами декоративного обихода, которые доставляли в дом странствующие члены семейства. Сыновья и внуки укладывали вязанки дров, обшивали крышу, прочищали дымоход. Буфет в столовой ломился от заморских вин, а табакерка, стоящая наготове возле ее кресла-качалки, всегда была доверху набита табаком. Над очагом в гостиной висело огромное панно с выжженной надписью: «Мать». Всемирная история не знала диктаторов, которым удалось бы сосредоточить в своих руках такое невероятное могущество.
Помимо этого, у нянюшки Ягг имелось домашнее животное, огромный одноглазый серый котище по кличке Грибо, который посвящал свое время главным образом сну, вкушению пищи, а также умножению и без того необъятного усатого семейства, делая это на строго кровосмесительных основах. Услышав громкий шлепок на задней лужайке дома, поведавший ему, что совершило приземление полуразвалившееся помело матушки Ветровоск, Грибо приоткрыл единственный глаз, вспыхнувший желтизной, точно окошко в преисподнюю.
Опознав в матушке закоренелую кошконенавистницу, кот безропотно шмыгнул под хозяйское кресло.
Маграт уже сидела у камина, чопорно поджав ноги.
В числе немногих недвусмысленных постулатов магии есть такой, который гласит, что лицо, занимающееся чародейством, не может на сколько-нибудь длительный срок изменять свою внешность. Тела, заряженные своего рода изменятельной инерцией, постепенно будут возвращаться к изначальному состоянию. И все же Маграт пыталась восстать против этого постулата. Каждое утро она превращалась в блондинку с густыми, длинными локонами и каждый вечер убеждалась в неизбывной ершистой взъерошенности своих волос. Чтобы добиться некоторого улучшения результата, Маграт пробовала вплетать в волосы фиалки и уснащать прическу коровьими языками, однако к желаемому не приблизилась ни на йоту. Благодаря подобным мерам она лишь приобретала сходство с девушкой, пострадавшей от нечаянного попадания в голову упавшей с балкона кадки.
– Вечер добрый, – сказала матушка.
– Какая радость встретиться под такой изумительной луной! – вежливо ответила Маграт. – Чудесная встреча. Сияют звезды…
– Здравствуй, здравствуй, кум мордастый! – приветствовала старую подругу нянюшка.
Маграт поморщилась.
Матушка тем временем присела на стул и принялась вытаскивать из шляпы булавки, которыми пришпиливала к пуку волос плотные поля. Наконец новшество в облике Маграт привлекло ее внимание.
– Маграт?!
Молодая ведьма вздрогнула и что было сил стиснула узловатые пальцы над добродетельными складочками своего одеяния.
– Д-да? – пискнула она.
– Что это ты у себя на коленях держишь?
– Это мой помощник, дружок, – отважно выдержала удар Маграт.
– А что стряслось с жабой?
– Жаба упрыгала, – пролепетала Маграт. – Но надо заметить, она мне вовсе и не нравилась.
Матушка вздохнула. Маграт никак не удавалось найти себе в друзья-помощники нормальное существо, – несмотря на ласку и заботу, которыми она окружала любимцев, все они рано или поздно обнаруживали в своем характере гнусное вероломство, как-то: стремление кусать хозяйку, путаться у нее под ногами или – в редких случаях – проявлять способности к метаморфозам.
– Номер пятнадцать за последний год, – констатировала матушка. – Это если не считать того конягу. Ну, кто на сей раз?
– Булыжник, – хихикнула нянюшка Ягг.
– Хоть из дома не сбежит, и то ладно, – хмыкнула матушка.
«Булыжник» тем временем высунул голову и воззрился на матушку с выражением мягкого недоумения.
– Это черепаха, – пояснила Маграт. – Я купила ее на рынке в Овцекряжье. Она ужасно древняя и знает уйму таинственных историй. Так сказал продавец.
– Знаем мы таких продавцов, – фыркнула матушка. – Всучит тебе золотую рыбку, а назавтра она вся полиняет.
– Я назову ее Быстроножкой, – звонко ответила Маграт, воодушевленная собственным неповиновением. – В конце концов, запретить мне это никто не может.
– Дело твое… Ну, что у вас слышно, сестрички? Уж два месяца как не встречались.
– А нужно, чтобы встречи происходили перед началом каждого месяца, – строго заметила Маграт. – Причем без срывов, регулярно.
– Так ведь у меньшого Грэйма-то нашего свадьбу гуляли, – сообщила нянюшка Ягг. – Не могла ж я отпроситься!
– А я всю ночь тогда с больной козой провозилась, – поспешно вставила матушка.
– Что ж, бывает, – кивнула Маграт, не скрывая своего недоверия, и пошарила рукой в котомке. – Но прежде чем мы начнем, неплохо было бы зажечь свечи.
Ее старшие товарки обменялись усталыми взглядами.
– Погляди, какую славную лампу мне мой Трейси прислал, – напевно сказала нянюшка Ягг. – Зачем свечи? Я огонек прибавлю, и все.
– А я, Маграт, всегда отлично видела в темноте! – выпалила матушка. – Слишком много ты всяких книжек читаешь. Всяких гемарров.
– Гримуаров… – шепотом поправила Маграт.
– И не вздумай опять мне пол разрисовывать! – пригрозила нянюшка Ягг. – В прошлый раз Дрин моей пришлось полдня на карачках ползать, чтобы пол вымыть… от этих…. как эта пакость зовется?
– От рун, – ввернула Маграт. В глазах ее читалась мольба. – Ну хоть одну свечечку…
– Добро, – махнула рукой нянюшка Ягг, – зажигай, коли так неймется. Но только одну. И выбери какую-нибудь приличную, белую. Без всяких там выкрутасов!
Маграт вздохнула. Пожалуй, не стоит торопиться и вытряхивать из котомки все содержимое.
– Надо бы нам еще кого-нибудь позвать. Шабаш на троих – это как-то…
– А я и не знала, что мы на шабаш собираемся. Мне лично никто ничего не говорил, – фыркнула матушка. – Но с другой стороны, по нашему склону горы, кроме нас, одна только старая мамаша Дипбаж осталась, да и та давно из дома не выходит.
– Зато у меня в деревне есть немало молоденьких девушек… – обмолвилась Маграт. – Ведь им можно было бы… привить интерес…
– Тебе прекрасно известно, что мы так не работаем, – тут же отрезала матушка. – За наше ремесло просто так не берутся, оно само, если нужно, человека находит.
– Да, конечно, конечно… Ты права… Прости.
– Ладно, ладно, – сразу смягчилась матушка. Так и не овладев за всю свою жизнь даром принесения извинений, она тем не менее умела ценить его в ближних.
– Лучше давайте подумаем, как нам с герцогом быть, – произнесла нянюшка Ягг, желая внести свою лепту в потепление.
Матушка откинулась на спинку кресла.
– Он недавно несколько хижин в Дурном Заде запалил, – высказалась она. – Налоги они, видите ли, не платили.
– Чудовище, – выговорила Маграт.
– Ну, наш старый король Веренс тоже частенько это проделывал, – возразила нянюшка Ягг. – Крутой у него нрав был.
– Веренс давал людям на улицу выйти, – напомнила матушка.
Герцог наконец принял решение. Старая истина: отыщи у человека уязвимое место – и там тебя ждет ключ к успеху. Тут же ему на ум пришло соображение о том, что таковые места, в частности, включают и печенки некоторых монархов, куда легко входит нож. Он тряхнул головой и попытался сосредоточиться на более судьбоносных материях…
…Следы которых он отчаянно пытался вытравить со своих ладоней. Прошлой ночью он устремился в один из казематов замка, где в камере пыток позаимствовал железную щетку. Но против этой материи железо оказалось бессильно. Оно только усугубляло положение: чем усерднее он скреб злосчастные пятна, тем кровавее они становились. Герцог уже спрашивал себя, не повредился ли он рассудком.
Флем затолкал ненужные размышления на дальние полки мозга. Итак, на чем он остановился? Ах да, уязвимые места. Шут был настоящим воплощением уязвимости.
– Ты свободен, сержант.
– Слушаюсь, господин, – кивнул сержант и чеканной поступью вышел из залы.
– Шут!
– Здесь твой куманек, государь! – беспокойно откликнулся Шут, пару раз ущипнув струны мандолины.
Герцог медленно опустился на трон.
– Уж если ты намекаешь, что ты – кум королю, тогда дай ему один родственный совет, дурья башка.
– Ей-ей, дяденька… – начал было Шут.
– И дяденькой твоим я сроду не был, – продолжал герцог. – Не могла память так злостно подшутить надо мной. – Говоря это, герцог Флем склонился над Шутом так низко, что едва не потерся кончиком носа о его искаженное ужасом лицо. – Если и следующую свою ремарку ты предваришь словами «куманек», «дяденька» или «ей-ей», тебе придется туго.
Шут беззвучно подвигал губами и произнес:
– А что скажешь на «истинную правду»?
Герцог умел чувствовать момент, когда следует сбавить обороты.
– От «истинной правды» я, пожалуй, не отмоюсь… Равно как и ты, Шут. Но берегись, если ты затеял какой-то подвох. – И герцог состроил ласковую мину. – Давно ходишь в паяцах, парень?
– Истинная правда, почтеннейший…
– «Почтеннейшего» трогать не будем, – перебил герцог, поднимая руку.
– Истинная правда, по… повелитель, – произнес Шут и сглотнул. – Сколько себя помню. Семнадцать лет под колпаком, и отроком, и мужем. А до меня Шутом состоял мой отец. И вместе с ним – мой дядька. До них обоих Шутом служил мой дед. А его…
– Стало быть, в твоем роду были одни дурни?
– Таков семейный обычай, – ответил Шут. – Истинная правда, правитель.
Герцог снова обозначил на лице ухмылку, но Шут настолько разволновался, что даже не успел сосчитать, сколько зубов насчитывал оскал.
– Полагаю, ты родом из здешних мест?
– Угадал, кума… Абсолютная правда, сир.
– И стало быть, тебе известны обычаи этой страны и повадки ее обитателей?
– Надеюсь, что да. Истинная правда.
– Чудесно. Скажи мне, где ты спишь, паяц?
– В конюшнях, правитель.
– Сегодняшнюю ночь и все последующие ты будешь проводить у дверей моей спальни, – милостиво пообещал герцог.
– Ого!
– А вот теперь, – промолвил герцог столь сладостно, что голос его облил Шута, что струйка патоки – пудинг, – мой Шут, подробно расскажи все, что ты знаешь о ведьмах.
И вместо того, чтобы уютно устроиться на ложе из свалявшейся соломы, отведенном ему в конюшне, следующую ночь Шуту и впрямь пришлось коротать в продуваемых сквозняками коридорах, расположенных прямо над Большой залой.
– Экое тупое паясничанье, – негодовал он, ворочаясь с боку на бок на плитах. – Ах, куманек, куманек, где ж это видано?
Наконец он впал в мучительное забытье, на протяжении которого взор его постоянно тревожила некая бесплотная фигура. Время от времени слух улавливал отголоски беседы, что по другую сторону двери вели между собой герцог и герцогиня Флем.
– Сквозняков, по крайней мере, здесь поубавилось, – нехотя признала герцогиня.
Герцог откинулся на спинку кресла и взглянул на супругу с улыбкой.
– Итак? – нетерпеливо осведомилась она. – Почему не видно ведьм?
– Камергер, похоже, сказал правду, любовь моя. Сдается мне, что ведьмы околдовали местных поселян. Сержант нашей гвардии вернулся в замок с пустыми руками.
«Руками», – усилием воли он погасил эхо, которым отозвалось в сознании воспоминание о собственных руках.
– Отчего ж ты его до сих пор не казнил?! – живо вскинулась герцогиня. – В назидание остальной челяди…
– Если мы станем руководствоваться таким правилом, дорогая, то рано или поздно останемся с одним-единственным солдатом, которому вынуждены будем повелеть перерезать себе глотку, объяснив, что это он делает в назидание самому себе.
Между прочим, – мягко напомнил он, – я уже обратил внимание, что слуг за последние дни порядком поубавилось. Ты знаешь, я редко вмешиваюсь…
– Вот и не вмешивайся, – отрезала герцогиня. – За ведением дома надзираю я. И лодырей я терпеть не намерена.
– Я даже не сомневаюсь, что твой кругозор в подобных вопросах неизмеримо шире моего, однако…
– Скажи мне ясно и внятно, как обстоят дела с ведьмами? Неужели ты встанешь в сторонке и станешь смиренно глядеть, как они подкапываются под твое и мое будущее? Позволишь этой нечисти открыто оказать тебе неповиновение? А что слышно о короне?
Герцог развел руками:
– Наверное, лежит себе где-нибудь на дне реки…
– А младенец? Его точно ведьмам отдали? Надеюсь, они практикуют человеческие жертвы?
– Не приходилось об этом слышать, – ответил герцог.
Герцогиню ответ явно расстроил.
– Видишь ли, ведьмы… – начал герцог. – Местные жители находятся под властью их чар…
– Но ты…
– Но чары эти другой, не магической природы. Ведьмы окружены всеобщим уважением. Неудивительно, ведь они исцеляют людей. Но вот что действительно странно. Мне кажется, что жители гор побаиваются их, но одновременно гордятся ими. По-моему, будет не так легко вступить с ними в открытое противоборство.
– Я начинаю думать, – мрачно произнесла герцогиня, – что они и тебя заворожили.
На самом же деле герцог был пленен чарами совсем иной природы. Власть, эта таинственная услада, издавна манила к себе Флема. Она же, если на то пошло, стала причиной его супружества. Герцог не отрывал взгляд от камина.
– А ведь на самом деле, – догадалась герцогиня, хорошо изучившая эту зловещую усмешку, – тебе это нравится, да? Нравится ощущение опасности. Помнишь год, когда мы поженились? А ту плетку с узелками? – И герцогиня щелкнула пальцами возле самого носа окоченевшего было супруга. Он резко выпрямился.
– Ты ошибаешься! – прорычал герцог.
– Тогда что же ты намерен делать?
– Ждать.
– Ждать?
– Ждать и наблюдать. В терпении сокрыта большая мудрость.
И герцог снова повалился на спинку кресла. Улыбка, змеящаяся на его губах, была сродни трещине на древнем горном уступе. Внезапно его левый глаз начал подергиваться.
На повязках, которыми в несколько слоев были обмотаны его руки, проступили кровавые пятна.
Пришло время полной луне снова оседлать свирепые тучи.
Матушка Ветровоск подоила и покормила коз, сгребла в кучку каминную золу, набросила на зеркало покрывало и захватила стоявшее в уголке помело. Выйдя из дома с заднего хода, она заперла дверь на замок, а ключ повесила на гвоздь, вколоченный в стенку сортира.
За последствия можно было не тревожиться. Истории овцепикского ведовства был известен лишь один-единственный случай, когда грабитель взломал дверь принадлежащей ведьме хижины. Кара была страшной[5].
Сев на помело, матушка пробубнила под нос несколько фраз, но как-то не слишком твердо и уверенно. Повторив заклятие пару раз, она спешилась, поковырялась в веревках, связывающих прутья, и предприняла еще одну попытку. На заднем конце помела вспыхнуло и тут же померкло какое-то мутное свечение.
– Вот холера! – сдавленно выругалась ведьма.
Матушка зорко огляделась по сторонам – на случай, если рядом окажется непосвященный. Из последних поблизости бродил лишь проголодавшийся барсук, который, заслышав гулкий топот, сопровождающий матушкин разбег, высунул мордочку из подлеска и увидел запыхавшуюся ведьму, мчащуюся по лесной тропке с помелом под мышкой. Неожиданно магическое зажигание сработало, и матушка едва успела запрыгнуть на помело, когда оно с изяществом однокрылой утки рвануло в ночное небо.
Над верхушками деревьев разнеслось невнятное ругательство, адресованное всей гномьей породе, которая обязательно что-то нахимичит со своими нововведениями.
Большинство ведьм склонно селиться вдали от чужих глаз, застилая кровли лачуг традиционной соломой и устанавливая на них не менее традиционные крючковатые трубы. Такого подхода придерживалась, к примеру, матушка Ветровоск, которая всегда говаривала: «Собралась стать ведьмой – сделай так, чтобы люди об этом знали».
Нянюшку Ягг, напротив, мало беспокоило то, что люди знают, и еще меньше то, что они могут подумать. Она проживала в новом, пряничном с виду домике, поставленном в самом оживленном месте Ланкра. День и ночь ее осаждали многочисленные родичи, которых она сплотила в некое подобие империи. Бессчетные дочери и невестки поочередно, подчиняясь расписанию, приходили сюда стряпать и прибираться; любой ровный участок поверхности был уставлен и унизан предметами декоративного обихода, которые доставляли в дом странствующие члены семейства. Сыновья и внуки укладывали вязанки дров, обшивали крышу, прочищали дымоход. Буфет в столовой ломился от заморских вин, а табакерка, стоящая наготове возле ее кресла-качалки, всегда была доверху набита табаком. Над очагом в гостиной висело огромное панно с выжженной надписью: «Мать». Всемирная история не знала диктаторов, которым удалось бы сосредоточить в своих руках такое невероятное могущество.
Помимо этого, у нянюшки Ягг имелось домашнее животное, огромный одноглазый серый котище по кличке Грибо, который посвящал свое время главным образом сну, вкушению пищи, а также умножению и без того необъятного усатого семейства, делая это на строго кровосмесительных основах. Услышав громкий шлепок на задней лужайке дома, поведавший ему, что совершило приземление полуразвалившееся помело матушки Ветровоск, Грибо приоткрыл единственный глаз, вспыхнувший желтизной, точно окошко в преисподнюю.
Опознав в матушке закоренелую кошконенавистницу, кот безропотно шмыгнул под хозяйское кресло.
Маграт уже сидела у камина, чопорно поджав ноги.
В числе немногих недвусмысленных постулатов магии есть такой, который гласит, что лицо, занимающееся чародейством, не может на сколько-нибудь длительный срок изменять свою внешность. Тела, заряженные своего рода изменятельной инерцией, постепенно будут возвращаться к изначальному состоянию. И все же Маграт пыталась восстать против этого постулата. Каждое утро она превращалась в блондинку с густыми, длинными локонами и каждый вечер убеждалась в неизбывной ершистой взъерошенности своих волос. Чтобы добиться некоторого улучшения результата, Маграт пробовала вплетать в волосы фиалки и уснащать прическу коровьими языками, однако к желаемому не приблизилась ни на йоту. Благодаря подобным мерам она лишь приобретала сходство с девушкой, пострадавшей от нечаянного попадания в голову упавшей с балкона кадки.
– Вечер добрый, – сказала матушка.
– Какая радость встретиться под такой изумительной луной! – вежливо ответила Маграт. – Чудесная встреча. Сияют звезды…
– Здравствуй, здравствуй, кум мордастый! – приветствовала старую подругу нянюшка.
Маграт поморщилась.
Матушка тем временем присела на стул и принялась вытаскивать из шляпы булавки, которыми пришпиливала к пуку волос плотные поля. Наконец новшество в облике Маграт привлекло ее внимание.
– Маграт?!
Молодая ведьма вздрогнула и что было сил стиснула узловатые пальцы над добродетельными складочками своего одеяния.
– Д-да? – пискнула она.
– Что это ты у себя на коленях держишь?
– Это мой помощник, дружок, – отважно выдержала удар Маграт.
– А что стряслось с жабой?
– Жаба упрыгала, – пролепетала Маграт. – Но надо заметить, она мне вовсе и не нравилась.
Матушка вздохнула. Маграт никак не удавалось найти себе в друзья-помощники нормальное существо, – несмотря на ласку и заботу, которыми она окружала любимцев, все они рано или поздно обнаруживали в своем характере гнусное вероломство, как-то: стремление кусать хозяйку, путаться у нее под ногами или – в редких случаях – проявлять способности к метаморфозам.
– Номер пятнадцать за последний год, – констатировала матушка. – Это если не считать того конягу. Ну, кто на сей раз?
– Булыжник, – хихикнула нянюшка Ягг.
– Хоть из дома не сбежит, и то ладно, – хмыкнула матушка.
«Булыжник» тем временем высунул голову и воззрился на матушку с выражением мягкого недоумения.
– Это черепаха, – пояснила Маграт. – Я купила ее на рынке в Овцекряжье. Она ужасно древняя и знает уйму таинственных историй. Так сказал продавец.
– Знаем мы таких продавцов, – фыркнула матушка. – Всучит тебе золотую рыбку, а назавтра она вся полиняет.
– Я назову ее Быстроножкой, – звонко ответила Маграт, воодушевленная собственным неповиновением. – В конце концов, запретить мне это никто не может.
– Дело твое… Ну, что у вас слышно, сестрички? Уж два месяца как не встречались.
– А нужно, чтобы встречи происходили перед началом каждого месяца, – строго заметила Маграт. – Причем без срывов, регулярно.
– Так ведь у меньшого Грэйма-то нашего свадьбу гуляли, – сообщила нянюшка Ягг. – Не могла ж я отпроситься!
– А я всю ночь тогда с больной козой провозилась, – поспешно вставила матушка.
– Что ж, бывает, – кивнула Маграт, не скрывая своего недоверия, и пошарила рукой в котомке. – Но прежде чем мы начнем, неплохо было бы зажечь свечи.
Ее старшие товарки обменялись усталыми взглядами.
– Погляди, какую славную лампу мне мой Трейси прислал, – напевно сказала нянюшка Ягг. – Зачем свечи? Я огонек прибавлю, и все.
– А я, Маграт, всегда отлично видела в темноте! – выпалила матушка. – Слишком много ты всяких книжек читаешь. Всяких гемарров.
– Гримуаров… – шепотом поправила Маграт.
– И не вздумай опять мне пол разрисовывать! – пригрозила нянюшка Ягг. – В прошлый раз Дрин моей пришлось полдня на карачках ползать, чтобы пол вымыть… от этих…. как эта пакость зовется?
– От рун, – ввернула Маграт. В глазах ее читалась мольба. – Ну хоть одну свечечку…
– Добро, – махнула рукой нянюшка Ягг, – зажигай, коли так неймется. Но только одну. И выбери какую-нибудь приличную, белую. Без всяких там выкрутасов!
Маграт вздохнула. Пожалуй, не стоит торопиться и вытряхивать из котомки все содержимое.
– Надо бы нам еще кого-нибудь позвать. Шабаш на троих – это как-то…
– А я и не знала, что мы на шабаш собираемся. Мне лично никто ничего не говорил, – фыркнула матушка. – Но с другой стороны, по нашему склону горы, кроме нас, одна только старая мамаша Дипбаж осталась, да и та давно из дома не выходит.
– Зато у меня в деревне есть немало молоденьких девушек… – обмолвилась Маграт. – Ведь им можно было бы… привить интерес…
– Тебе прекрасно известно, что мы так не работаем, – тут же отрезала матушка. – За наше ремесло просто так не берутся, оно само, если нужно, человека находит.
– Да, конечно, конечно… Ты права… Прости.
– Ладно, ладно, – сразу смягчилась матушка. Так и не овладев за всю свою жизнь даром принесения извинений, она тем не менее умела ценить его в ближних.
– Лучше давайте подумаем, как нам с герцогом быть, – произнесла нянюшка Ягг, желая внести свою лепту в потепление.
Матушка откинулась на спинку кресла.
– Он недавно несколько хижин в Дурном Заде запалил, – высказалась она. – Налоги они, видите ли, не платили.
– Чудовище, – выговорила Маграт.
– Ну, наш старый король Веренс тоже частенько это проделывал, – возразила нянюшка Ягг. – Крутой у него нрав был.
– Веренс давал людям на улицу выйти, – напомнила матушка.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента