— О, Шелл! — воскликнула она. — Как здорово! Ты успел захватить наш номер?
   — Да, это было потрясающе! Но я тороплюсь, Банни. Куда делся Наварро?
   — Он тоже спешил. Это было самое странное.
   — Где он, Банни? Я должен видеть его немедленно!
   — Он... он вел себя как-то странно! Схватил меня за руку, притащил сюда и бросил. Он даже не вышел со мной на поклон! Я думаю, он пошел в свою уборную.
   — Где она? Которая из них его?
   Она указала:
   — Направо за углом, номер три.
   — Еще одно. Как он вел себя, когда вы встретились с ним вечером? Или когда ты с ним впервые увиделась после того, как ушла со мной со «Сринагара»?
   — Это было, когда я пришла вечером в клуб. Он был уже здесь, и казался таким же, как обычно. Он даже не намекнул на то, что я уехала с яхты без него, и я, конечно, не напомнила ему об этом после того, что ты мне сказал.
   — Правильно сделала!
   — Он даже казался... ну, вроде бы еще в лучшем расположении духа, чем обычно. Словно он был чем-то очень доволен.
   — Да! Я знаю чем!
   Я бросился за угол, подбежал по коридору к комнате номер три, схватился за дверную ручку и рванул на себя. Дверь распахнулась, ударившись с размаху о стену коридора, и я влетел в комнату. Она была пуста. Длинные пестрые перья петушиного хвоста кучей лежали на полу, шапочка с петушиным гребнем валялась рядом.
   Я прыгнул обратно в коридор. В его конце справа была дверь, слегка приоткрытая. Я бросился к ней, распахнул ее и услышал, как взревел заведенный мотор автомобиля. Снаружи была клубная автомобильная стоянка, граничащая с Вестмоунт Драйв, и когда я ступил на ее асфальт, бежевый «С-Бэрд» выехал на улицу и свернул налево.
   В центре площади стоял служитель, провожая взглядом уехавшую машину.
   — Эй! — окликнул я его. — Это был Джо Наварро?
   Он обернулся.
   — Ага. Ну и торопился же он, скажу я тебе, парень! Выскочил отсюда полуодетый, натягивая на ходу рубашку, с ботинками в руке, можете мне поверить! Несся, как...
   Но конца я уже не дослушал. Стоянку окаймляла проволочная ограда, и быстрейший путь к моему «кадиллаку» лежал обратно через клуб. Я промчался по коридору, пересек площадку для танцев и бросился к выходным дверям.
   Уголком глаза я заметил Эллен, стоявшую у столика и затем бросившуюся навстречу. Я, не останавливаясь, подбежал к выходу из клуба и выскочил на Ла-Сьенга. Эллен неотступно следовала за мной.
   Я помчался к «кадиллаку», вскочил в него и вставил ключ в замок зажигания. Эллен распахнула правую дверцу и забралась внутрь.
   — Убирайся отсюда! — рявкнул я на нее.
   — Нет!
   Я выругался сквозь зубы, но у меня не было времени вступать с ней в пререкания. Я покрепче уцепился за баранку и изо всех сил нажал на педаль газа. «Кадиллак» прыгнул вперед, задев крылом задний бампер стоявшей впереди машины, и через мгновение мы уже мчались по улице. Прижав тормоза, я свернул направо на Виварин Плейс, снова направо на Вестмоунт Драйв и опять выжал газ до отказа. Я выскочил на Роузвуд-авеню, пролетел по периметру круглого скверика и вильнул в узкую Вест Полл Драйв так, что завизжали покрышки. Я не был уверен, что Наварро не свернул где-нибудь в сторону, но если он продолжал двигаться по Вестмоунт Драйв в том же направлении, в котором поехал, покинув станцию, он должен был проехать здесь всего несколько секунд назад.
   Это была узенькая улочка, параллельная Ла-Сьенга, и впереди меня виднелась только одна машина. Там, вдалеке, где улица кончалась бульваром Санта Моника, машина коротко мигнула стоп-сигналом и свернула на бульвар. Фонари стоп-сигнала были большие, красные и круглые, по одному с каждой стороны. Такие, как у «сандерберда». Это почти наверняка был Наварро. Во всяком случае, кто бы там ни сидел за рулем, он очень торопился.
   Я снова прижал акселератор. Эллен молчала, но я краем глаза видел, как ее нога инстинктивно нажала на пол, когда нужно было притормозить. Я так и сделал: притормозил у бульвара Санта Моника и свернул направо. У следующего угла я снова увидел его. Он пересекал Ла-Сьенга, двигаясь на Санта Моника вдоль железнодорожной линии. И это был бежевый «сандерберд». Это был Джо.
   Движение здесь было немного поспокойнее, и я проскочил Ла-Сьенга на красный свет, сразу сократив расстояние между собой и «сандербердом». Сейчас можно было немного и отдохнуть: теперь он уже не сбросит меня с хвоста.
   — Эллен, — сказал я. — Какого черта ты не сидишь дома и не вяжешь чулки или что-нибудь в этом роде, как любая порядочная...
   — Не смей так ругаться при мне!
   Я повернулся и посмотрел на нее с выражением, которым не принято пользоваться при женщинах.
   — Именно сейчас я чувствую необходимость...
   — Шелл, перестань!
   — Слушай меня! — рявкнул я, выведенный из терпения. — Всякий раз, когда я открываю рот, ты начинаешь меня перебивать! Не даешь мне даже слова сказать! Сиди спокойно и помолчи хотя бы для разнообразия! — я сделал глубокий вдох и выпустил воздух через ноздри. — И еще одно. Я не могу таскать тебя за собой.
   Она, кажется, обиделась, но замолчала. С минуту она сидела спокойно, затем придвинулась поближе ко мне и осторожно положила мне руку на бедро.
   — Я только хотела... — проговорила она. — Я просто хотела остаться с тобой.
   Я возразил ей более спокойно:
   — Послушай, глупышка, разреши мне ввести тебя в курс дела. Этот парень там, впереди, задал тягу потому, что увидел меня в клубе. Увидел и был неприятно поражен тем, что я жив. Он знал, что те парни у Спартанского отеля собирались наделать во мне дырок, и полагал, что это им удалось. И он был очень доволен всей этой затеей. Так что зная, что я все еще жив, он тем более обрадуется, если кому-нибудь удастся меня прикончить. Я не знаю, куда мы едем и что нас ожидает, я просто не могу действовать, чувствуя постоянную тревогу за тебя.
   «Сандерберд» был вторым от меня в потоке автомобилей, и я заметил, как он свернул вправо, двигаясь уже с нормальной скоростью. Я немного поотстал и последовал за ним по улице, на которую он свернул. Потом я сказал Эллен:
   — Мне дьявольски хочется, чтобы ты перестала следовать за мной по пятам... по крайней мере до тех пор, пока все это не кончится.
   Я помолчал.
   — И вообще, что с тобой происходит? Чего тебе-то путаться в эти дела?
   — Просто я хотела быть вместе с тобой, ты... обезьяна! — сердито ответила она.
   И с чего бы ей было сердиться? Уж если у кого и были основания для этого, то только у меня!
   — Это была дурацкая идея! — продолжала она. И ее обычно мягкий голос приобрел необычную резкость. Она скрестила руки на груди и отодвинулась от меня. — Я полагаю, ты думаешь, что каждую ночь я укладываюсь в постель к очередному мужчине? Так ты ошибаешься! Не чаще двух-трех раз в неделю!
   Она замолчала. Я тоже. Я следил за машиной Наварро, думая о словах Эллен, и мысленно схватился руками за голову. Не хватало мне забот о парнях, жаждущих застрелить меня, проломить мне голову, утопить в заливе, зарезать, может быть, скормить крокодилам, пока все это не кончится! Теперь еще и женские фокусы вдобавок ко всему! Впрочем, я, кажется, сам на это напросился...
   В конце концов я достал пачку сигарет, сунул одну в рот и протянул пачку Эллен.
   — Закуришь?
   Она молча взяла сигарету. Также молча она прикурила ее от электрической зажигалки на приборном щитке, заменила ею ту, которую я держал в губах, и закурила ее сама.
   На Файерфак-авеню Наварро завернул на стоянку возле маленького ночного клуба из тех, что называются «табачными ящиками». Я проехал мимо, вовремя обернувшись, чтобы убедиться в том, что он действительно ставит здесь машину на стоянку. Я отъехал за угол, развернулся и остановил «кадиллак» у обочины тротуара.
   — Послушай, дорогая, — обернулся я к Эллен. — Прости меня, если я тебя обидел и все такое, но я действительно свое внимание не могу позволить... э... рассеивать свое внимание в такое время, как сейчас.
   — Я знаю. Все в порядке. Я только... — она запнулась.
   — И как раз сейчас парень, за которым я слежу, юркнул в «табачный ящик». Так что я намерен последовать туда за ним.
   — Шелл, возьми меня с собой, прошу!
   — Зачем? Сиди здесь и...
   — Вот, вот! Именно поэтому! — она испуганно заморгала. — О! Я, кажется, опять тебя перебила! Но я знаю, если дать тебе возможность говорить, ты придумаешь тысячу веских причин, почему мне нельзя идти с тобой! Я не могу просто так сидеть и ждать! Не зная, что происходит! Если я буду с тобой, я буду, по крайней мере, знать! Я не из трусливых, если это тебя беспокоит. И, может быть, я смогла бы даже как-нибудь помочь. Откуда ты знаешь? И я не хочу, чтобы ты шел туда без меня. Я не могу все время ждать и ждать, ждать и сходить с ума от ожидания! Пожалуйста, возьми меня с собой.
   — Ты выбрала чертовски удачное время для...
   — Пожалуйста! Ну я прошу тебя!
   Мы снова вернулись к исходному пункту, когда я не имел возможности закончить предложение. И тут у меня в голове мелькнула мысль: нет ли здесь другой причины, почему она старается все время быть возле меня? Почему она лезет за мной в любое чертово пекло? Почему она оказалась рядом с машиной, из которой в меня стреляли?..
   У меня стало тошно в животе от этой мысли, но в свое время я уже имел дело с двумя-тремя красотками, которые, к моему огорчению и разочарованию, оказались красотками только снаружи. Внутри это были уроды-шантажистки, обманщицы и даже убийцы.
   Поэтому я спросил:
   — Эллен, скажи мне откровенно: есть ли у тебя другие причины, о которых ты мне не говоришь, чтобы всюду следовать за мной? Чтобы лезть вместе со мной в «табачный ящик»? Что-нибудь связанное со смертью твоего брата или с тем, чем он занимался... или с чем-нибудь еще?
   Она посмотрела мне прямо в лицо своими огромными, милыми, черными глазами, и на самом дне их я увидел глубокую боль и обиду. В тусклом свете, падавшем от приборного щитка, я заметил, как она быстро заморгала ресницами, силясь остановить нахлынувшую лавину слез. Сперва я подумал, что она вообще ничего мне не ответит, но она превозмогла себя и, слегка отвернувшись, чтобы я не заметил слез в ее глазах, тихо проговорила:
   — Нет...
   И это было все. Но ее голос звучал так тихо, сдавленно и печально, совсем как голос глубоко обиженной маленькой девочки. Внезапно я почувствовал отвращение к себе за этот вопрос.
   Она отвернулась еще больше, словно заинтересовавшись чем-то за окном машины, затем снова повернулась ко мне. Это опять была совершенно нормальная, выдержанная и спокойная Эллен.
   Это было выше моих сил. Меня били по голове, в меня стреляли, и я выходил сухим из воды. Я бил людей по зубам и иногда выскакивал прямо из львиной пасти, кусаясь и огрызаясь. В случае необходимости я пробивал дорогу зубами и кулаками, не очень-то раздумывая о средствах. Тридцать лет такой жизни свернули меня в жгут, в тугой жгут мускулов и нервов, выбив из моей головы всякую мораль и сантименты. Но перед некоторыми вещами я бессилен.
   — Ладно, пошли, — сказал я. — Говорят, что этот «табачный ящик» довольно любопытное местечко!
   Мы вышли из машины, но прежде, чем идти в клуб, я открыл багажник и принялся копаться в нем.
   — Что ты там делаешь? — спросила Эллен.
   Я нашел то, что искал: коробку, в которой я хранил три или четыре шляпы, темные очки, сигары, трубки и прочие атрибуты такого рода. Иногда, выслеживая человека на улице, вы можете, меняя сигару на трубку и надевая очки или шляпу, при помощи подобных мелочей, уменьшить возможность того, что ваш преследуемый вас заметит.
   Выпрямившись и захлопнув багажник, я сказал Эллен:
   — Главным образом, я хочу прикрыть свою седину. Но это также должно сделать меня похожим на обычного завсегдатая.
   Говоря это, я нацепил на голову синий берет, заломил его залихватским манером и сунул в рот длинный, дюймов в восемь, мундштук.
   — Это должно сделать тебя похожим на завсегдатая? — удивилась Эллен. — Что же это за место такое?
   — Увидишь. Неплохо будет, если ты расчешешь волосы на прямой пробор так, чтобы они свисали по обе стороны лица, как уши у спаниеля...
   Она не стала противоречить и занялась своей прической. Когда она закончила, вид у нее был шикарный!
   — Теперь пошли! — сказал я, и мы направились в клуб.
   Перед самым входом я сказал:
   — Все это против моих правил — а иногда даже лучше, самые лучшие мои правила бывают бессильны. Так что обещай мне одну вещь.
   — Ладно.
   — Если все сойдет гладко, я об этом не заикнусь. Но если я скажу тебе «убирайся!» — сматывайся немедленно. И быстро.
   — Ладно.
   — Если мы... э... разойдемся, я найду тебя в твоем новом отеле, куда ты перебралась сегодня.
   Договор был заключен. Я открыл дверь, и мы вошли в клуб.

Глава 11

   За дверью сырая мрачноватая лестница вела куда-то вниз, под землю — это было то, что обычно именуется «погребок».
   Мне много приходилось слышать о «табачных ящиках» и видеть с полдюжины подобных местечек. Это был один из притонов, носящих громкое название «артистического кафе», где анемичные поэты бормочут анемичные стихи перед анемичной аудиторией, где под жуткую какофонию оркестров в стиле модерн произносятся высокопарные речи и сентенции. Здесь собираются художники, артисты и поэты, непризнанные веками и не признающие никого, кроме самих себя. Богема, вывернутая наизнанку, разношерстная публика, где сутенера невозможно отличить от графомана, а поэтессу от проститутки. В общем-то, не очень веселое местечко.
   Мы с Эллен спустились вниз по бетонным ступеням и очутились на дне. Здесь царил полумрак, в котором я с трудом разглядел длинную стойку бара, протянувшуюся футов на сорок влево от того места, где мы стояли. Стена напротив бара, стена, у которой мы стояли, и стена в дальнем левом конце помещения были сплошь покрыты рисунками, дополнявшими общую картину дантова чистилища.
   Справа была небольшая комнатка, где пары и группки сидели за столиками, покрытыми скатертями в белую и черную клетку. Свечи торчали в пустых винных бутылках, излучая колеблющийся тусклый свет. Прямо перед нами, за ближайшим концом стойки, был открытый проход, сквозь который виднелась часть большой темной комнаты с рядами деревянных стульев, установленных перед небольшой эстрадой, залитой ярким светом прожекторов и софитов. Там что-то происходило. Над входом висел транспарант, провозглашавший эту комнату «зрительным залом» и — мелким шрифтом, конечно, — перечислявший имена гениев, которые принимали участие в сегодняшнем представлении.
   Наварро нигде не было видно.
   — Здесь немного жутковато, да? — тихо сказала Эллен.
   — Угу.
   Было что-то неприятное и липкое в этом подвале, нечто, вызывающее брезгливость и чувство, которое я не умел выразить словами: словно все здесь было слегка не в фокусе, краски не совсем естественные, формы и очертания предметов не вполне реальные. Словно что-то разлагалось здесь, и только запах не достигал моих ноздрей. Это помещение, казалось, было специально создано для шабаша, где посетители дышат чистейшей двуокисью углерода и пьют кровь летучих мышей из ликерных рюмочек.
   Двое людей сидели за ближайшим к нам столиком в маленькой комнатке, но пили они, по-моему, коньяк и из нормальных стаканов. Они были достаточно близко, чтобы я мог расслышать их беседу. Парень читал что-то по бумажке, которую держал в руке, и, без всякого сомнения, они были завсегдатаями этого заведения.
   Девица выглядела светской дамой, только с того света. Она, казалось, нарочно вытянула свое лицо внизу и укоротила сверху. Тугое платье обтягивало ее костлявое тело так, как будто она боялась рассыпаться на составные части своего скелета. Она поморгала чем-то, напоминавшем веки, в сторону своего визави и провозгласила:
   — Это было прелестно, Томми! Прелестно!
   — Да! Да! — вскричал тот, сверкая глазами. — Да! Теперь я это чувствую сам!
   Сам он был далеко не красавец. Он носил усы такой длины, что они свисали на концах. К несчастью, слева они свисали на два дюйма ниже, так что казалось, будто один ус прилип к высокому стакану. Это несколько портило его потрясающий вид.
   Девица продолжала:
   — Это великолепная поэма! Все умирает и все такое. Прелестно! Это настоящая... настоящая...
   — Я чувствую это! — восклицал он.
   Мне внезапно захотелось, чтобы он поскорее перестал чувствовать.
   — Я чувствую это! — вопил он, словно в трансе. — И достигну бессмертия, пусть даже на мгновение!
   Мы с Эллен посмотрели друг на друга, но не сказали ни слова. Мне было здесь как-то не по себе. В подобных местах я почти физически ощущаю, как меня покидает присутствие духа.
   И тут я увидел Наварро.
   До сих пор он стоял в проходе в «зрительный зал» вне поля моего зрения. Но теперь он передвинулся ближе к выходу, стоя спиной ко мне, и я заметил, что он беседует с широкоплечим приземистым мужчиной с черными усами и короткой бородкой. Усы были густые и лохматые и изгибались вниз, сливаясь в одно целое с бородой. Он пристально глядел на Наварро, сдвинув на переносице густые брови, похожие на два черных скрученных обрывка веревки.
   Я зажег сигарету в своем длинном мундштуке, убедился, что берет полностью прикрывает мои белые волосы, и взял Эллен за руку. Мы пошли налево, будто разглядывая рисунки.
   Спина Наварро все еще была видна мне, когда Эллен внезапно дернула меня за руку.
   — Что это может быть? — спросила она.
   — А? — я обернулся, чтобы посмотреть на нее. Она стояла, уставившись на картину на стене. По всей вероятности, здесь было самое почетное место. Вокруг картины было много свободного места, тогда как другие рисунки почти налезали друг на друга. Картина изображала сваренное всмятку яйцо, столкнувшееся с осьминогом. Конечно, я могу и ошибаться. Все, что я знаю об искусстве, это то, что мне нравятся календари, которые висят в гаражах.
   — По-моему, я знаю, что это такое, — сказала Эллен.
   — Это собирательный образ: он изображает все, что ты захочешь, чтобы он изображал. Красота, видишь ли, должна ощущаться самим глазом зрителя. Как заноза, ты понимаешь меня?
   — Нет, серьезно, мне кажется, что это солнце восходит над чем-то зеленым и липучим.
   Я быстро взглянул на Наварро, который продолжал стоять в проходе, и обернулся к Эллен.
   — Моя дорогая, ты должна пройти курс истинного восприятия искусства. Это, несомненно, портрет яичницы, которую снесла курица. Но только в четвертом измерении. Ты не замечаешь этого только потому, что твои глаза не находятся в четвертом измерении.
   Она улыбнулась.
   — Понятно! Теперь я чувствую это!
   Неизвестно, в какие дебри искусства мы бы забрались, к каким головокружительным вершинам понимания истинной красоты воспарили бы, если бы я не заметил, что Наварро направляется прямо к нам. Бородач следовал за ним по пятам.
   На секунду я подумал, что он нас обнаружил. Джо смотрел прямо на меня. Я стряхнул пепел с сигареты. Джо бросил на меня безразличный взгляд... Но в это мгновение бородач поравнялся с ним, и Джо повернулся к нему, что-то ему энергично втолковывая. Я наклонился к Эллен, когда они подошли ближе.
   Они миновали нас, пройдя всего в одном-двух футах за нашими спинами, и уголком глаза я увидел, как они приблизились к левому концу стойки бара и исчезли из поля моего зрения.
   Я последовал за ними. Эллен ни на шаг не отставала от меня. Оба мужчины скрылись за ярко размалеванной дверью, заляпанной черными и красными пятнами, посреди которых красовался огромный багровый глаз. Дверь как раз закрывалась, когда мы подошли к ней. Я оглянулся. Рядом с «глазастой дверью» в боковой стене был еще один вход в «зрительный зал». Отсюда я мог бы наблюдать за Наварро и другими интересующими меня субъектами, не опасаясь, что мы с Эллен попадемся им на глаза. Я не хотел совать нос в эту комнату, пока не разузнаю побольше о том, что здесь происходит.
   Мы вошли в «зрительный зал», вручив женщине-билетерше три доллара за вход. Заняв места в задних рядах, я продолжал наблюдать за комнатой, которую мы только что покинули, изредка бросая взгляд на ярко освещенную сцену, где высокая, тощая, угловатая девица болтала что-то об уничтожении этих ужасных, ужасных машин, способствующих, по ее мнению, разжиганию войн между людьми. Человек пятьдесят сидели на стульях, переваривая эту галиматью.
   «Глазастая дверь» в комнате с баром открылась, и из нее вышел человек. Я никогда не видел его прежде. Он был около шести футов ростом, фунтов на тридцать тяжелее нормального веса, аккуратно одетый и несший в руке небольшой чемоданчик, какие обычно носят врачи. Медицинский чемоданчик.
   Роговые очки не очень уверенно сидели на его маленьком, но мясистом носу. Очевидно это был доктор, и я задумался над тем, что понадобилось доктору в той комнате за «глазастой дверью».
   Когда дверь отворилась, пропуская доктора, я получил возможность бросить мимолетный взгляд внутрь комнаты, но это мне ничего нового не дало. Я заметил бородатого парня, который смотрел на что-то или на кого-то, скрытого от меня стеной. Пока нового ничего не произошло.
   Долговязая девица на сцене закончила лекцию или что это там было, и некто в сером объявил, что Майк Кент прочтет свою новую поэму, только что сочиненную им во время исчерпывающего и глубокого доклада мисс Гилденвилл. Поэма была озаглавлена «Конец света в Атомном аду в результате мировой ядерной войны, взрывов водородных бомб и выпадения радиоактивных осадков». Название было длинное, и я не сумел полностью его запомнить, но уверяю, оно было примерно такое.
   Здоровенный детина с козлиным лицом и волосами, свисавшими на уши, взобрался на сцену. Оркестр на заднем плане произвел ужасный шум, слившийся с аплодисментами в зале. Слушая его, можно было вообразить, что на сцене разбился грузовик с бутылками.
   Затем музыка смолкла. Козломордый поэт затрясся всем телом и выбросил руки над головой, потрясая кистями, словно их только что ошпарили кипятком. В полном молчании он откинул голову назад и изо всех сил рявкнул:
   — Пу!
   Раздался взрыв аплодисментов.
   Я шепнул на ухо Эллен:
   — Отлично сработано! Начало почти напоминает Шелли, а?
   — Я больше склоняюсь к Эдне Сент-Винсент Миллой, — возразила она.
   — Все равно, начало хорошее. Сколько экспрессии! Интересно, как он ее закончит?
   Но он не собирался ее заканчивать. Собственно, это и была вся поэма. А я был уверен, что он намерен ее продолжить, и даже не захлопал.
   Эллен посмотрела на меня и сказала немного растерянно:
   — Не кажется ли тебе, что это... немного глупо?
   Я усмехнулся ей в ответ.
   — Это, милая, не следует называть глупым! Это показывает скудость твоих восприятий!
   Она состроила мне гримасу.
   Кто-то еще забрался на сцену, но я больше не обращал на них внимания. Прошло несколько минут, и из «глазастой двери» вышел Наварро в сопровождении бородача. Они обменялись короткими фразами и направились к выходу из клуба. Я поднялся со стула и выглянул из двери «зрительного зала». Наварро что-то сказал второму и зашагал вверх по бетонным ступенькам.
   Несколько мгновений я колебался, а не последовать ли мне за Наварро, затем решил подождать. Он, очевидно, выполнил уже свою задачу, явившись сюда, вероятно, чтобы сообщить бородачу, что я жив, или спросить его, почему я все еще жив. Я знал все, что происходит вокруг меня, но до сих пор не знал, почему это все происходит. По крайней мере, не все из этого «почему».
   Бородач вернулся обратно в «зрительный зал» через второй вход, тот самый, откуда они вышли. Я наклонился к Эллен, приложил губы к ее уху и прошептал:
   — Я поброжу тут немного вокруг. Это может кончиться благополучно, и в этом случае мы уйдем отсюда вместе. Но если начнется шум, убирайся отсюда немедленно!
   Она кивнула в знак того, что поняла. Я похлопал ее по плечу и вышел из «зрительного зала». Никто не сидел с этого края стола, но бармен, перетиравший стаканы, бросил на меня безразличный взгляд. Я подошел к табурету, взобрался на него, заказал «бурбон» с содовой и занимался им, пока он не отошел к противоположному концу стойки. Тогда я прихватил свой стакан и подошел к стене, разглядывая рисунки и одновременно следя за публикой и барменом. Когда я убедился, что никто не обращает на меня внимания, я скользнул за угол и подошел к раскрашенной «глазастой двери».
   Она не была заперта. Я сунул руку под пиджак за кольтом, но не вытащил его из кобуры, а повернул ручку двери и вошел в комнату.
   Сперва мне показалось, что она пуста. Свет продолжал гореть в ней, и когда я закрыл за собой дверь, я увидел, что это нечто вроде кабинета управляющего с письменным столом, бумагами, разбросанными по нему, и вращающимся креслом напротив. Слева у стены стояла деревянная скамья, покрытая одеялом.
   Под ним лежал человек.
   Он не шевелился. Он выглядел примерно так же, как и картинка на стене бара. Он выглядел мертвым.
   Руки и грудь его были обнажены, и на правой стороне груди высился ворох окровавленных бинтов и ваты. Я подошел к нему и потрогал. Он был мертв.
   Тело еще сохранило тепло, но пульс и дыхание отсутствовали. Я поднял его правое веко и взглянул в его застывший мертвый зрачок.
   Парень числился среди живых всего несколько минут назад, но теперь он был вычеркнут из списка.
   Я не знал, кто он, но догадывался. Я понял, что имел возможность видеть его раньше, только, может быть, не так отчетливо. Я понял, что делал здесь врач, но у меня был шанс понять здесь значительно больше.
   Не так давно я выпустил три пули в человека, стрелявшего в меня. Я знал, что попал в него, и надеялся, что мне удалось убить его. Возможно, и удалось. Наличие трупа в этом месте, куда Наварро так поспешно помчался после того, как увидел меня живым, говорило само за себя. Это и был, очевидно, тот тип, который пытался меня прикончить.