– Представляю, какая судьба уготована тем другим пяти изобретателям, если только...
Он не дал мне договорить.
– Вероятно, среди бандитов тоже встречаются не совсем уж закоренелые преступники, – так по крайней мере я себя убеждал. Потому что всегда, за исключением случая с батарейкой, меня заверяли в том, что права на изобретения получены законным путем, то есть куплены и оплачены наличными, как выражался Верзен, им «пришлось действовать методом стимулирования». Я не переставал удивляться, где это Верзен подхватил такое словечко – «стимулирование».
– А меня больше интересует, что собой представляет это самое «стимулирование», – буркнул я. – Наверное, что-нибудь вроде манипулирования молотком на коленных чашечках. Или вырезания... – Я оборвал фразу на полуслове, вспомнив об отрезанном пальце Линдстрома-младшего.
– Так или иначе, мистер Скотт, мои подозрения относительно судьбы, постигшей Петрочини, не дававшие мне покоя все эти годы, невзирая на мои невероятные усилия заглушить их, перешли в уверенность после того, как вы рассказали о загадочной гибели Нормана Эмбера.
Линдстром поерзал в кресле и тяжко вздохнул.
– Понимаете, мистер Скотт, за последние три дня мне передали шесть уникальнейших изобретений Нормана Эмбера, отличных рабочих моделей, прототипов, рождавшихся на разных стадиях разработки, от полностью завершенных до требующих незначительной доводки. – Он опять горестно вздохнул. – А кроме того, я получил полную техническую документацию, чертежи, формулы, а также с дюжину тетрадей с дневниковыми записями Нормана, которые он вел на протяжении последних двадцати лет. Даже при беглом просмотре мне стало ясно, что в них содержится ряд гениальных мыслей, идей, концепций, значение которых трудно переоценить.
– Три дня назад? Это, значит, в среду?
– Да. В прошлую среду, около полудня.
– Итак, можно предположить, что его убили в среду утром.
– По-видимому, так оно и есть. Поскольку он мертв, нетрудно догадаться, что убили его мои сообщники и в значительной мере... я сам.
– Мистер Линдстром, тот факт, что вы связаны с гангстерской шайкой, и в гораздо большей степени, чем следовало бы, не дает каких-либо оснований считать вас убийцей. Так что не стоит себя казнить.
– Но я буду казниться этим всю жизнь! – Он выпалил эти слова и снова замкнулся, но на сей раз всего на несколько секунд. Стряхнув горестные раздумья, он выпрямился в кресле и проговорил уже более бодрым тоном: – Боюсь, я обречен нести свой крест до гроба, мистер Скотт, или лучше Шелл?
– Да, лучше так.
– В таком случае зовите меня просто Гуннар, Шелл. Ведь мы с вами теперь тоже сообщники, разве не так? Во всяком случае, отныне мы объединены одной целью: разоблачить и обезвредить гнусную банду профессиональных жуликов и бандитов. Более того, вы торжественно поклялись никому не рассказывать без моего разрешения о том, что уже узнали и еще узнаете от меня, а также ни во что не впутывать меня и не выдвигать против меня обвинения. Таким образом, вы вступаете со мной в сговор о сокрытии факта моего участия в чудовищном...
– Постойте, Гуннар! Пожалуйста, выслушайте меня. Мне бы хотелось, чтобы вы встретились с Филом Сэмсоном. На пару с ним вы могли бы схлопотать мне по меньшей мере лет двадцать...
– Я не намерен встречаться ни с какими капитанами. По крайней мере пока. Вернемся лучше к Норману Эмберу и его трагической гибели. Если будет доказано, что совершено точно спланированное, предумышленное убийство, то оно войдет в историю как убийство века. Вы и представить себе не можете масштаб этого гнусного преступления.
– Я прекрасно понимаю всю его гнусность. Всякое убийство по-своему чудовищно, Гуннар...
– Вы пока очень далеки от истинного понимания. Пожалуй, только другой ученый, а точнее – другой изобретатель и экспериментатор вроде меня способен оценить гигантский интеллект Нормана Эмбера и невос-полнимость его утраты. Вы ведь прежде никогда не слышали о нем?
– Ну, впервые я узнал о его существовании... позавчера. Точно! Но, мне кажется, я знаю его давно.
– А ведь вы в повседневной жизни постоянно пользуетесь плодами его ума, проявившегося во многих отраслях знаний. Ваш телевизор, стереофоническая приставка, фильмы, которые вы смотрите в кинотеатрах, любительские фильмы, если вы увлекаетесь их съемкой, фото– и кинокамеры – все это и масса других полезных вещей были усовершенствованы Норманом Эмбером. А взять его последнее открытие, которое по праву может быть названо «Эффектом Эмбера»! Это – вершина его изобретательской деятельности, новое слово в визуальной технике.
– "Эффект Эмбера"? А что это такое? Один из гизмо [4], которых эти «веселые ребята» принесли вам в среду?
– Гизмо! Ха! Да, один из них. Сейчас я все вам объясню. Я все время вам пытаюсь втолковать, что Норман – это...
Линдстром вновь поморщился, как при моем упоминании о труповозе, на котором Эмбера увезли в городской морг.
– Конечно, Норман не был самым гениальным человеком среди тех, кого я встречал в жизни, но он, несомненно, был самым талантливым из всех известных мне изобретателей. Это был неортодоксально мыслящий ученый, отличающийся могучим, даже изощренным интеллектом, и к тому же человек поразительного мужества, однако приверженный магической вере.
– Магической?
– Ну, если не нравится «магическая вера», тогда скажем так: он был ученым с мистическим складом характера. Он был уникален в своем роде, поскольку, в отличие от других ученых, не отрицал возможности существования некоего если не закона, то правила, принципа, естественной привычки. Просто потому, что сам он не подозревал о его существовании, так как знал, что отрицание вероятности существования такого закона неизбежно сделает несуществующим его, исключит саму возможность его существования. Ну, вы хоть немного начинаете понимать смысл сказанного мною?
Взглянув на выражение моего лица, он с сожалением вздохнул и воскликнул:
– Ну как бы мне все это изложить, чтобы вы наконец поняли?
– А может быть, это просто невозможно?
– Не говорите так! Ладно, попробую начать с другого конца. Дело в том, что в науке существует ряд вопросов, которых ученые-реалисты или материалисты никогда не задают, поскольку на них явно не существует ответа. В отличие от них, Норман то и дело задавался подобными вопросами.
– Погодите минутку...
– И порой находил на них ответы. Теперь-то вы понимаете?
– Нет.
– Я так и думал. Хорошо, попробуем еще раз. Норман был глубоко убежден, что порой решение той или иной проблемы оказывается невозможным только потому, что люди считают ее неразрешимой. И в самом деле проблема будет оставаться неразрешимой, пока не поколеблется наша уверенность в ее неразрешимости. Другими словами, он отвергал расхожий в научных кругах тезис: этого не может быть, потому что не может быть никогда. Однако невозможное становится возможным, если поменять полюса нашей веры. И в более широком смысле это тоже можно назвать «Эффектом Эмбера».
– Вот это мне подходит.
Лицо Линдстрома сделалось печальным – он нахмурился, видимо, мучительно подбирая слова, – но потом внезапно просветлело.
– Да что я все пытаюсь втолковать вам какие-то абстрактные понятия. Вместо того чтобы рассказывать, я лучше покажу.
– Наверное, так я лучше пойму. А что вы собираетесь мне показать?
– "Эффект Эмбера".
– Здорово! А что это такое?
Лицо Гуннара расплылось в широкой улыбке, щедрой и, надеюсь, дружеской. А он все продолжал улыбаться весело и даже как-то задорно. Мне почему-то подумалось, что я надолго запомню эту его улыбку.
– Этот «Эффект Эмбера», – попытался я вернуть его к действительности, – что он, черт возьми, представляет собой в практическом плане?
– Сейчас увидите, – загадочно улыбнулся он и исчез.
Глава 13
Он не дал мне договорить.
– Вероятно, среди бандитов тоже встречаются не совсем уж закоренелые преступники, – так по крайней мере я себя убеждал. Потому что всегда, за исключением случая с батарейкой, меня заверяли в том, что права на изобретения получены законным путем, то есть куплены и оплачены наличными, как выражался Верзен, им «пришлось действовать методом стимулирования». Я не переставал удивляться, где это Верзен подхватил такое словечко – «стимулирование».
– А меня больше интересует, что собой представляет это самое «стимулирование», – буркнул я. – Наверное, что-нибудь вроде манипулирования молотком на коленных чашечках. Или вырезания... – Я оборвал фразу на полуслове, вспомнив об отрезанном пальце Линдстрома-младшего.
– Так или иначе, мистер Скотт, мои подозрения относительно судьбы, постигшей Петрочини, не дававшие мне покоя все эти годы, невзирая на мои невероятные усилия заглушить их, перешли в уверенность после того, как вы рассказали о загадочной гибели Нормана Эмбера.
Линдстром поерзал в кресле и тяжко вздохнул.
– Понимаете, мистер Скотт, за последние три дня мне передали шесть уникальнейших изобретений Нормана Эмбера, отличных рабочих моделей, прототипов, рождавшихся на разных стадиях разработки, от полностью завершенных до требующих незначительной доводки. – Он опять горестно вздохнул. – А кроме того, я получил полную техническую документацию, чертежи, формулы, а также с дюжину тетрадей с дневниковыми записями Нормана, которые он вел на протяжении последних двадцати лет. Даже при беглом просмотре мне стало ясно, что в них содержится ряд гениальных мыслей, идей, концепций, значение которых трудно переоценить.
– Три дня назад? Это, значит, в среду?
– Да. В прошлую среду, около полудня.
– Итак, можно предположить, что его убили в среду утром.
– По-видимому, так оно и есть. Поскольку он мертв, нетрудно догадаться, что убили его мои сообщники и в значительной мере... я сам.
– Мистер Линдстром, тот факт, что вы связаны с гангстерской шайкой, и в гораздо большей степени, чем следовало бы, не дает каких-либо оснований считать вас убийцей. Так что не стоит себя казнить.
– Но я буду казниться этим всю жизнь! – Он выпалил эти слова и снова замкнулся, но на сей раз всего на несколько секунд. Стряхнув горестные раздумья, он выпрямился в кресле и проговорил уже более бодрым тоном: – Боюсь, я обречен нести свой крест до гроба, мистер Скотт, или лучше Шелл?
– Да, лучше так.
– В таком случае зовите меня просто Гуннар, Шелл. Ведь мы с вами теперь тоже сообщники, разве не так? Во всяком случае, отныне мы объединены одной целью: разоблачить и обезвредить гнусную банду профессиональных жуликов и бандитов. Более того, вы торжественно поклялись никому не рассказывать без моего разрешения о том, что уже узнали и еще узнаете от меня, а также ни во что не впутывать меня и не выдвигать против меня обвинения. Таким образом, вы вступаете со мной в сговор о сокрытии факта моего участия в чудовищном...
– Постойте, Гуннар! Пожалуйста, выслушайте меня. Мне бы хотелось, чтобы вы встретились с Филом Сэмсоном. На пару с ним вы могли бы схлопотать мне по меньшей мере лет двадцать...
– Я не намерен встречаться ни с какими капитанами. По крайней мере пока. Вернемся лучше к Норману Эмберу и его трагической гибели. Если будет доказано, что совершено точно спланированное, предумышленное убийство, то оно войдет в историю как убийство века. Вы и представить себе не можете масштаб этого гнусного преступления.
– Я прекрасно понимаю всю его гнусность. Всякое убийство по-своему чудовищно, Гуннар...
– Вы пока очень далеки от истинного понимания. Пожалуй, только другой ученый, а точнее – другой изобретатель и экспериментатор вроде меня способен оценить гигантский интеллект Нормана Эмбера и невос-полнимость его утраты. Вы ведь прежде никогда не слышали о нем?
– Ну, впервые я узнал о его существовании... позавчера. Точно! Но, мне кажется, я знаю его давно.
– А ведь вы в повседневной жизни постоянно пользуетесь плодами его ума, проявившегося во многих отраслях знаний. Ваш телевизор, стереофоническая приставка, фильмы, которые вы смотрите в кинотеатрах, любительские фильмы, если вы увлекаетесь их съемкой, фото– и кинокамеры – все это и масса других полезных вещей были усовершенствованы Норманом Эмбером. А взять его последнее открытие, которое по праву может быть названо «Эффектом Эмбера»! Это – вершина его изобретательской деятельности, новое слово в визуальной технике.
– "Эффект Эмбера"? А что это такое? Один из гизмо [4], которых эти «веселые ребята» принесли вам в среду?
– Гизмо! Ха! Да, один из них. Сейчас я все вам объясню. Я все время вам пытаюсь втолковать, что Норман – это...
Линдстром вновь поморщился, как при моем упоминании о труповозе, на котором Эмбера увезли в городской морг.
– Конечно, Норман не был самым гениальным человеком среди тех, кого я встречал в жизни, но он, несомненно, был самым талантливым из всех известных мне изобретателей. Это был неортодоксально мыслящий ученый, отличающийся могучим, даже изощренным интеллектом, и к тому же человек поразительного мужества, однако приверженный магической вере.
– Магической?
– Ну, если не нравится «магическая вера», тогда скажем так: он был ученым с мистическим складом характера. Он был уникален в своем роде, поскольку, в отличие от других ученых, не отрицал возможности существования некоего если не закона, то правила, принципа, естественной привычки. Просто потому, что сам он не подозревал о его существовании, так как знал, что отрицание вероятности существования такого закона неизбежно сделает несуществующим его, исключит саму возможность его существования. Ну, вы хоть немного начинаете понимать смысл сказанного мною?
Взглянув на выражение моего лица, он с сожалением вздохнул и воскликнул:
– Ну как бы мне все это изложить, чтобы вы наконец поняли?
– А может быть, это просто невозможно?
– Не говорите так! Ладно, попробую начать с другого конца. Дело в том, что в науке существует ряд вопросов, которых ученые-реалисты или материалисты никогда не задают, поскольку на них явно не существует ответа. В отличие от них, Норман то и дело задавался подобными вопросами.
– Погодите минутку...
– И порой находил на них ответы. Теперь-то вы понимаете?
– Нет.
– Я так и думал. Хорошо, попробуем еще раз. Норман был глубоко убежден, что порой решение той или иной проблемы оказывается невозможным только потому, что люди считают ее неразрешимой. И в самом деле проблема будет оставаться неразрешимой, пока не поколеблется наша уверенность в ее неразрешимости. Другими словами, он отвергал расхожий в научных кругах тезис: этого не может быть, потому что не может быть никогда. Однако невозможное становится возможным, если поменять полюса нашей веры. И в более широком смысле это тоже можно назвать «Эффектом Эмбера».
– Вот это мне подходит.
Лицо Линдстрома сделалось печальным – он нахмурился, видимо, мучительно подбирая слова, – но потом внезапно просветлело.
– Да что я все пытаюсь втолковать вам какие-то абстрактные понятия. Вместо того чтобы рассказывать, я лучше покажу.
– Наверное, так я лучше пойму. А что вы собираетесь мне показать?
– "Эффект Эмбера".
– Здорово! А что это такое?
Лицо Гуннара расплылось в широкой улыбке, щедрой и, надеюсь, дружеской. А он все продолжал улыбаться весело и даже как-то задорно. Мне почему-то подумалось, что я надолго запомню эту его улыбку.
– Этот «Эффект Эмбера», – попытался я вернуть его к действительности, – что он, черт возьми, представляет собой в практическом плане?
– Сейчас увидите, – загадочно улыбнулся он и исчез.
Глава 13
Гуннар оставил меня одного в своем офисе минут на пятнадцать – двадцать, не удосужившись объяснить, куда он идет и зачем.
Все это показалось мне крайне таинственным, особенно когда он вернулся, довольно потирая руки, что означало, что он приготовил мне какой-то сюрприз.
– Если вы пытаетесь изображать спятившего с ума ученого, Гуннар, – заметил я, – то это вам отлично удается.
– Идемте, – пригласил он. – Идемте...
– Куда? Послушайте, если вы опять скажете «вы увидите»...
– В главную лабораторию. Туда, где вы были вчера, Шелл.
Я послушно встал, а он тем временем уже подходил к двери, внимательно глядя на циферблат огромных круглых часов, которые держал в руках. Это последнее обстоятельство весьма удивило меня.
– В большую комнату? Напичканную всякими жужжалками и гуделками?
– Да, в центральную лабораторию. У нас там появилась еще и «пищалка».
Улыбка, улыбка, улыбка. Таинственная, загадочная, интригующая. А может быть, у него действительно крыша поехала с горя? Прямо у меня на глазах?
Он быстро зашагал по коридору. В тот момент, когда я поравнялся с ним, он как раз снова взглянул на часы. Это был секундомер. Тик-тик-тик-тик... Длинная, похожая на иглу стрелка скользила по циферблату, отсчитывая секунды.
– Ну и когда же сработает взрывное устройство? – поинтересовался я полушутя, полусерьезно.
– Я поставил перед вами слишком жесткие условия, Шелл, – произнес Линдстром, казалось, без всякой связи с происходящим. – И прекрасно сознаю, что это ставит вас в весьма трудное положение. Надеюсь, теперь вы понимаете, почему я вынужден был так поступить? И наша договоренность должна оставаться в силе по крайней мере до тех пор, пока не появится гарантия полной безопасности как моего сына, так и меня самого. Я не хочу, чтобы со мной произошел несчастный случай. И в этом отношении я очень надеюсь, очень рассчитываю на вас.
Мы дошли до конца коридора, повернули направо и кинулись стремглав к дверям центральной лаборатории метрах в пятнадцати от нас.
– У вас есть те качества, которым я всегда завидовал в мужчинах, поскольку сам лишен их, Шелл. Безрассудная отвага, решимость, целеустремленность...
– Прекратите, Гуннар. Если вы собираетесь снова мне петь дифирамбы...
– И вы способны вытащить меня из трясины, в которой я погряз. Во всяком случае, я очень, очень на это надеюсь! Слава Богу, наконец-то у меня появилась надежда. Вот уж не думал, не гадал, что помощь придет от дикаря, снедаемого животными инстинктами, такого здоровенного громилы со стальными мускулами.
– Гуннар...
– А кто же еще способен вырвать меня из лап этих бандитов?! В самом деле, Шелл, я очень рассчитываю на вас и в случае вашей удачи намерен уплатить вам сто тысяч долларов.
– Оказывается, вас не остановить, когда вы заводитесь. Возможно, ваши мозги полны... э... мозгов... Однако будем считать, что последней фразы я не слышал.
– Не беспокойтесь, Шелл. Я говорю не о «грязных» деньгах. Я уже был миллионером к тому времени, когда меня вынудили участвовать в преступном бизнесе. Да и после этого я продолжал зарабатывать честные деньги. Я считаю, что за работу полагается платить, и поэтому...
– Постойте, что это вы делаете? – спросил я, видя, как Линдстром, опустившись на корточки, кладет секундомер в нескольких метрах от входа в лабораторию.
Он оставил мой вопрос без ответа, подошел к дверям лаборатории и взялся за ручку. Скрежеща зубами, я последовал за ним, но он остановил меня, сказав, разумеется, с улыбкой:
– Не захватите ли вы мой секундомер, Шелл!
– Вы же только что специально положили его там. Или вы и впрямь сбрендили?
– А может быть, я просто исследую ваши рефлексы, Шелл...
– Не проще ли постучать мне по коленям резиновым молоточком?
– ... и прежде всего мне важно выяснить, как вы можете себя повести в условиях крайнего нервного напряжения, в необычных ситуациях, в которых никогда прежде вам не приходилось оказываться. В конце концов, сто тысяч долларов не такая уж...
– О да! Сто тысяч долларов.
– Так, пожалуйста, секундомер, Шелл!
– Разумеется, я принесу его даже за тысячу.
И я вернулся в коридор.
Когда я поднимал с пола секундомер, Гуннар переступил порог лаборатории и закрыл за собой массивные двери. Я уже подумал было, что он все это подстроил специально, чтобы обвинить меня в краже его часов. Но мне удалось открыть дверь без труда, и я вошел в просторную комнату, заставленную виденным мною вчера оборудованием, включая стеклянно-спиральную разноцветную конструкцию непонятного назначения.
Линдстрома и вообще кого-либо не было видно.
Я сделал несколько шагов по комнате, оглядываясь, и тут услышал голос Гуннара, донесшийся откуда-то слева: «Сюда, Шелл, сюда!»
И точно, он стоял в нескольких метрах от меня, все так же улыбаясь, чем уже начал меня раздражать.
– Давайте притворимся, что видим друг друга впервые, Шелл, – неожиданно предложил он. – Пока не спрашивайте меня почему. Пожалуйста, сделайте, как я прошу. Хорошо?
Он продолжал идти мне навстречу, протягивая руку для приветствия.
Голос его звучал несколько странно, возможно, из-за необычной акустики в этой просторной комнате с высоким потолком. А может, это была какая-то звуковая иллюзия или фокус чревовещателя. Я постарался прогнать эту мысль, потому что становилось совершенно очевидно, что Линдстром попросту манипулирует мною, подобно кукловоду.
«Ну и черт с ним, – решил я. – В конце концов, что я теряю? Хотя, если призадуматься, можно прийти к выводу, что действовал я весьма неосмотрительно».
Я шагнул к нему, протягивая правую руку с намерением обменяться рукопожатием, и слегка смутился, так как по-прежнему держал в ней секундомер. Я переложил его в левую руку и сказал:
– Вот, я принес ваши дурацкие часы. Слава Богу, не взорвались, как я опасался. Итак, с вас – штука. – Я изобразил фальшивую улыбочку и произнес, явно переигрывая: – Здравствуйте, мистер Линдстром! Я много о вас слышал.
И тут меня чуть не хватил удар.
В прямом смысле этого слова. Признаюсь, у меня вполне здоровое и тренированное сердце – подключи к нему десяток лежачих больных, и они сразу почувствуют себя здоровыми, и вдруг в течение двух-трех секунд, показавшихся мне вечностью, у меня было такое ощущение, что оно того и гляди остановится, а то и вовсе расколется на части.
Дело в том, что, когда мы с Гуннаром подошли вплотную друг к другу, я остановился, взял его за руку и... ощутил пустоту. Он же продолжал медленно идти, все так же улыбаясь, прямо на меня, а потом и сквозь меня.
В этот момент я почувствовал, что падаю.
Никто не толкал и не тянул меня, не было ни резкого порыва ветра, ни вспышки света или электрошока, хотя психологический шок, несомненно, был, и довольно сильный. У меня было такое ощущение, словно я спускался в темноте по лестнице и, ступив ногой туда, где, как мне казалось, должна быть последняя ступенька, провалился в пустоту.
Я инстинктивно попытался схватиться за его руку, но она оказалась бесплотной, и моя рука схватила воздух. Но я с поразительной четкостью видел его приближающееся, вполне материальное тело, его улыбку чеширского кота прямо у меня перед глазами, а в следующий момент он прошел сквозь меня, я же потерял равновесие, пытаясь избежать столкновения, и начал падать.
Должен признаться, меня охватил страх, настоящий животный страх, длившийся не более секунды, но настолько осязаемый, что у меня встали дыбом волосы. Это был ужас внезапной утраты чувства времени и пространства, чувства реальности, а также мистического страха, посещающего детей в темноте или возникающего у взрослых в результате умственного или физического перенапряжения, усталости или нервного стресса, когда им мерещатся тени умерших.
Больно ударившись головой о цементный пол, я снова обрел чувство реальности и не на шутку разозлился. Во-первых, оттого, что здорово стукнулся коленкой, и, во-вторых, потому что оказался беспомощно лежащим на полу в нелепой позе, а потому, оперевшись на левый локоть, я попытался повернуться на бок и встать, не забыв при этом крикнуть: «Ах ты, сукин сын!»
Наконец я вскочил на ноги.
– Не знаю, каким образом ты все это проделал, – прорычал я, – но ставлю десять против одного, что разнесу тебе башку. И пропади пропадом твои деньги!
Обретя почву под ногами, я вернул себе и самообладание. Мое замешательство длилось не более полусекунды, может, четверть секунды, но я ощутил его совершенно реально.
Гуннар – он? оно? черт знает что? – спокойно проплыл сквозь меня, как по Гибралтарскому проливу, легкий и тихий, как вздох ребенка, сделал еще несколько шагов вперед, и я заметил, как встречный поток воздуха... развевает его тронутые сединой каштановые космы.
Я присел на корточки, лихорадочно огляделся по сторонам, не обнаружив ничего особо примечательного. По привычке сунул руку под мышку, где у меня обычно находился кольт, но, естественно, не нашел его и выпрямился во весь свой рост.
Гуннар – вернее, то, что я принимал за Гуннара, – тем временем прошел сквозь стену и исчез.
Я громко изрек:
– Все находящиеся здесь арестованы. Слушайте меня внимательно. Здание лаборатории окружено... рядом других зданий. Все, что вы скажете, будет запротоколировано и в дальнейшем может обернуться против вас. Если я смогу найти вас. – И я еще продолжал в том же дурацком духе.
Разглагольствуя таким образом, я успел заметить погнутый, но достаточно прямой стальной прут с заостренным концом, а также некую, неизвестно на что пригодную, металлическую болванку килограммов на пять, сродни дубинке, которую можно было использовать по ее прямому назначению.
Вооружившись до зубов, я повернулся и увидел Гуннара, выходящего из-за какой-то деревянной платформы или низкого ящика. У него был явно расстроенный вид. Во всяком случае, он – или то, что я принимал за него, – не улыбался.
– Я должен перед вами извиниться, Шелл, – сказал он.
– Убирайся прочь! – заорал я и поднял дубинку. – Топни-ка ногой.
– Как?
Я не стал повторять. Он кивнул головой, топнул ногой по цементу – я услышал мягкий звук при этом – и несколько раз хлопнул в ладоши.
– Великолепно! Все ваши реакции, Шелл, были естественны, даже те, которые я назвал бы не вполне рациональными...
– Он еще будет анализировать мои реакции.
– ...и вы правильно потребовали, чтобы я топнул ногой и похлопал в ладоши, чтобы убедиться в том, что я материален.
– Я до сих пор не уверен, что у тебя не приставная нога. Так что мне придется проткнуть тебя этим прутом. Если при этом будет кровь, то я пойму, что...
– Шелл, я очень сожалею, но я же извинился. – Он с сомнением посмотрел на меня. – Моя ошибка заключается в том, что я предварительно не поставил этот волнующий эксперимент на ком-нибудь другом.
– Уверяю, вам и впрямь удалось достичь желаемого эффекта, причем весьма шокирующего. Ну а теперь проверим ваши реакции.
Я бросил на пол свой прут и болванку, подошел вплотную к Гуннару, размахнулся и нанес сильный удар кулаком ему в живот.
– Ой! – застонал он.
– Извини, – сказал я и ударил его еще раз.
– Ой-е-ей!
– Это для большей убедительности, Гуннар. Так это действительно вы? Как, черт возьми, у вас это получается? Как вы это делаете?
– Вы только что наблюдали, – сказал Линдстром, – а вернее, испытали на себе воздействие – весьма незначительное – «Эффекта Эмбера».
Гуннар еще пару раз прокрутил мне свой «фильм», и каждый раз фильм повергал меня в состояние, близкое к испытанному в первый раз.
– Здорово! Я рассказывал вам об иллюзии заполненного водой аквариума с плавающими в нем живыми рыбками: Но то, что я увидел сегодня, превосходит все самые дерзкие фантазии.
– Что это еще за живородящие Corydoras paleatus?
– Эх вы, а еще ученый. В переводе с латинского это означает «зубатка полосатая».
– Да? Вы знаете латынь?
– Si. Даже немного болтаю. Como esta? Гуннар, вы продемонстрировали мне этот в буквальном смысле сногсшибательный эффект трижды, но я так и не понял, каким образом он достигается.
– Посмотрите на меня внимательно, Шелл, – улыбнулся Линдстром. – Тот, кого вы видите перед собой, строго говоря, вовсе не я.
– Только не уводите меня снова в Страну Чудес.
– Подождите, не перебивайте. Когда мы визуально воспринимаем какой-либо материальный объект, то по физическим законам это происходит вследствие отражения от него светового потока, создаваемого миллионами и миллиардами мельчайших точек на его поверхности. Этот отраженный поток попадает на сетчатку глаза, а точнее, на зрачки-линзы. На наши глаза воздействуют мириады световых колебаний, трансформирующиеся в электрохимические импульсы, передаваемые по нервным каналам двум зрительным центрам головного мозга. Именно воздействие этих импульсов на клетки мозга вызывает бинокулярное трехмерное изображение. Таков механизм видения.
– Но там же ничего не было...
– Было, Шелл, было. Правда, это было нечто нематериальное, неосязаемое. Только не путайте процесс осязания с процессом видения, при котором задействованы мириады световых колебаний, о которых я только что рассказывал. Точнее, происходит их четкое воспроизведение. Надеюсь, пока вам все понятно?
– Да... в общем. Если возможно генерировать световые волны, или как они там называются, «высекать» их из мириад точек, на поверхности какого-либо одушевленного или неодушевленного предмета, скажем человека, то у вас возникнет ощущение его присутствия, хотя в действительности никакого человека здесь нет.
– Суть вы уловили правильно. Конечно, вы не просто думаете, что видите тот или иной объект, а действительно его видите. Но пока хватит технических деталей. Да, еще одно... Помните, что я сказал вам вчера, когда вы извлекали звуки, нажимая крошечные кнопки Николы?
– Ага. Вибрация, вибрация...
– Точно. Все на свете вибрирует, излучает различные волны.
– Я предпочел бы не верить в это, даже если в действительности все обстоит именно так, – сказал я, подумав об Аралии, и все еще продолжал думать о ней, когда Гуннар стал объяснять дальше.
– Тогда вы легко должны понять, что одно из достоинств «Эффекта Эмбера» заключается в том, что он позволяет достигать точного трехмерного изображения предметов и интенсивности световых колебаний, о которых мы только что говорили. И все это достигается с помощью оборудования конструкции Эмбера, включающего три основных компонента: камеру, заранее отснятый фильм и проекционную установку. Вот, можете на них взглянуть.
Я внимательно осмотрел все три компонента, о которых сказал Линдстром и которые были совершенно не похожи на обычное фото-, кинопроецирующее оборудование. Пленка, например, представляла собой плотную толстую пластину из полупрозрачного пластика величиной восемь на восемь сантиметров, с нанесенными на ней какими-то едва заметными кривыми линиями, точками и пузырьками.
Видеокамера, во всяком случае ее основной блок, была отдаленно похожа на большую телевизионную камеру. Проектор же был более похож на дикую помесь ружья для подводной охоты и переносной зенитной установки «стингер».
Разглядывая это необычное оборудование, я задумчиво спросил:
– Это часть того, что приволокли вам Верзен с Хоуком в среду? Полагаю, этот проектор существует в единственном экземпляре?
– О нет! Существует с полдюжины различных модификаций, но все они основаны на едином принципе и единой базовой модели – той самой, которую Норман демонстрировал в Патентном ведомстве в Вашингтоне. Однако, кроме проектора, который вы видите здесь, иных образцов в природе не существует, поскольку проблемой трехмерного изображения, насколько мне известно, никто, кроме Эмбера, не занимался.
Он помолчал немного, а потом продолжил:
– Сколько бы ученые и изобретатели ни утверждали обратное, я считаю, что каждый великий прорыв в науке свершается, так сказать, сам собой. Или же, другими словами, тогда, когда приходит для него время. Так, получению трехмерного изображения такой удивительной точности должно было предшествовать изобретение лазера, голограммы, микросхем, усовершенствованных транзисторов и компьютеров, а также современный уровень развития технологии. Этот ваш трехмерный аквариум с рыбками, когда вы его видели?
– Довольно давно. Году, наверное, в шестьдесят девятом.
– Вы правы, – кивнул Линдстром. – В шестидесятые годы была впервые использована техника отражения лазерного луча от системы зеркал для получения трехмерных фотографий. А также первые движущиеся объемные изображения, проецируемые не на экран, а на свободное пространство, как в случае с вашим аквариумом. Но до недавнего времени, несмотря на заметный прогресс в этой области, желаемого изображения человека не получалось. Его пространственная сфера ограничивалась несколькими квадратными метрами, точно так же, как в двухмерных голливудских фильмах она ограничена размерами экрана. Кроме всего прочего, Эмберу удалось освободить трехмерное изображение, и теперь его можно распространить на значительное расстояние в любом направлении.
– В любом направлении, да? Я рад, что вы не додумались до... до того, чтобы мы обменивались рукопожатиями, шагая по воздуху под углом сорок пять градусов.
Линдстром улыбнулся.
– Я преследовал только одну-единственную цель – довести до вашего сознания важность и ценность последнего изобретения Эмбера.
Все это показалось мне крайне таинственным, особенно когда он вернулся, довольно потирая руки, что означало, что он приготовил мне какой-то сюрприз.
– Если вы пытаетесь изображать спятившего с ума ученого, Гуннар, – заметил я, – то это вам отлично удается.
– Идемте, – пригласил он. – Идемте...
– Куда? Послушайте, если вы опять скажете «вы увидите»...
– В главную лабораторию. Туда, где вы были вчера, Шелл.
Я послушно встал, а он тем временем уже подходил к двери, внимательно глядя на циферблат огромных круглых часов, которые держал в руках. Это последнее обстоятельство весьма удивило меня.
– В большую комнату? Напичканную всякими жужжалками и гуделками?
– Да, в центральную лабораторию. У нас там появилась еще и «пищалка».
Улыбка, улыбка, улыбка. Таинственная, загадочная, интригующая. А может быть, у него действительно крыша поехала с горя? Прямо у меня на глазах?
Он быстро зашагал по коридору. В тот момент, когда я поравнялся с ним, он как раз снова взглянул на часы. Это был секундомер. Тик-тик-тик-тик... Длинная, похожая на иглу стрелка скользила по циферблату, отсчитывая секунды.
– Ну и когда же сработает взрывное устройство? – поинтересовался я полушутя, полусерьезно.
– Я поставил перед вами слишком жесткие условия, Шелл, – произнес Линдстром, казалось, без всякой связи с происходящим. – И прекрасно сознаю, что это ставит вас в весьма трудное положение. Надеюсь, теперь вы понимаете, почему я вынужден был так поступить? И наша договоренность должна оставаться в силе по крайней мере до тех пор, пока не появится гарантия полной безопасности как моего сына, так и меня самого. Я не хочу, чтобы со мной произошел несчастный случай. И в этом отношении я очень надеюсь, очень рассчитываю на вас.
Мы дошли до конца коридора, повернули направо и кинулись стремглав к дверям центральной лаборатории метрах в пятнадцати от нас.
– У вас есть те качества, которым я всегда завидовал в мужчинах, поскольку сам лишен их, Шелл. Безрассудная отвага, решимость, целеустремленность...
– Прекратите, Гуннар. Если вы собираетесь снова мне петь дифирамбы...
– И вы способны вытащить меня из трясины, в которой я погряз. Во всяком случае, я очень, очень на это надеюсь! Слава Богу, наконец-то у меня появилась надежда. Вот уж не думал, не гадал, что помощь придет от дикаря, снедаемого животными инстинктами, такого здоровенного громилы со стальными мускулами.
– Гуннар...
– А кто же еще способен вырвать меня из лап этих бандитов?! В самом деле, Шелл, я очень рассчитываю на вас и в случае вашей удачи намерен уплатить вам сто тысяч долларов.
– Оказывается, вас не остановить, когда вы заводитесь. Возможно, ваши мозги полны... э... мозгов... Однако будем считать, что последней фразы я не слышал.
– Не беспокойтесь, Шелл. Я говорю не о «грязных» деньгах. Я уже был миллионером к тому времени, когда меня вынудили участвовать в преступном бизнесе. Да и после этого я продолжал зарабатывать честные деньги. Я считаю, что за работу полагается платить, и поэтому...
– Постойте, что это вы делаете? – спросил я, видя, как Линдстром, опустившись на корточки, кладет секундомер в нескольких метрах от входа в лабораторию.
Он оставил мой вопрос без ответа, подошел к дверям лаборатории и взялся за ручку. Скрежеща зубами, я последовал за ним, но он остановил меня, сказав, разумеется, с улыбкой:
– Не захватите ли вы мой секундомер, Шелл!
– Вы же только что специально положили его там. Или вы и впрямь сбрендили?
– А может быть, я просто исследую ваши рефлексы, Шелл...
– Не проще ли постучать мне по коленям резиновым молоточком?
– ... и прежде всего мне важно выяснить, как вы можете себя повести в условиях крайнего нервного напряжения, в необычных ситуациях, в которых никогда прежде вам не приходилось оказываться. В конце концов, сто тысяч долларов не такая уж...
– О да! Сто тысяч долларов.
– Так, пожалуйста, секундомер, Шелл!
– Разумеется, я принесу его даже за тысячу.
И я вернулся в коридор.
Когда я поднимал с пола секундомер, Гуннар переступил порог лаборатории и закрыл за собой массивные двери. Я уже подумал было, что он все это подстроил специально, чтобы обвинить меня в краже его часов. Но мне удалось открыть дверь без труда, и я вошел в просторную комнату, заставленную виденным мною вчера оборудованием, включая стеклянно-спиральную разноцветную конструкцию непонятного назначения.
Линдстрома и вообще кого-либо не было видно.
Я сделал несколько шагов по комнате, оглядываясь, и тут услышал голос Гуннара, донесшийся откуда-то слева: «Сюда, Шелл, сюда!»
И точно, он стоял в нескольких метрах от меня, все так же улыбаясь, чем уже начал меня раздражать.
– Давайте притворимся, что видим друг друга впервые, Шелл, – неожиданно предложил он. – Пока не спрашивайте меня почему. Пожалуйста, сделайте, как я прошу. Хорошо?
Он продолжал идти мне навстречу, протягивая руку для приветствия.
Голос его звучал несколько странно, возможно, из-за необычной акустики в этой просторной комнате с высоким потолком. А может, это была какая-то звуковая иллюзия или фокус чревовещателя. Я постарался прогнать эту мысль, потому что становилось совершенно очевидно, что Линдстром попросту манипулирует мною, подобно кукловоду.
«Ну и черт с ним, – решил я. – В конце концов, что я теряю? Хотя, если призадуматься, можно прийти к выводу, что действовал я весьма неосмотрительно».
Я шагнул к нему, протягивая правую руку с намерением обменяться рукопожатием, и слегка смутился, так как по-прежнему держал в ней секундомер. Я переложил его в левую руку и сказал:
– Вот, я принес ваши дурацкие часы. Слава Богу, не взорвались, как я опасался. Итак, с вас – штука. – Я изобразил фальшивую улыбочку и произнес, явно переигрывая: – Здравствуйте, мистер Линдстром! Я много о вас слышал.
И тут меня чуть не хватил удар.
В прямом смысле этого слова. Признаюсь, у меня вполне здоровое и тренированное сердце – подключи к нему десяток лежачих больных, и они сразу почувствуют себя здоровыми, и вдруг в течение двух-трех секунд, показавшихся мне вечностью, у меня было такое ощущение, что оно того и гляди остановится, а то и вовсе расколется на части.
Дело в том, что, когда мы с Гуннаром подошли вплотную друг к другу, я остановился, взял его за руку и... ощутил пустоту. Он же продолжал медленно идти, все так же улыбаясь, прямо на меня, а потом и сквозь меня.
В этот момент я почувствовал, что падаю.
Никто не толкал и не тянул меня, не было ни резкого порыва ветра, ни вспышки света или электрошока, хотя психологический шок, несомненно, был, и довольно сильный. У меня было такое ощущение, словно я спускался в темноте по лестнице и, ступив ногой туда, где, как мне казалось, должна быть последняя ступенька, провалился в пустоту.
Я инстинктивно попытался схватиться за его руку, но она оказалась бесплотной, и моя рука схватила воздух. Но я с поразительной четкостью видел его приближающееся, вполне материальное тело, его улыбку чеширского кота прямо у меня перед глазами, а в следующий момент он прошел сквозь меня, я же потерял равновесие, пытаясь избежать столкновения, и начал падать.
Должен признаться, меня охватил страх, настоящий животный страх, длившийся не более секунды, но настолько осязаемый, что у меня встали дыбом волосы. Это был ужас внезапной утраты чувства времени и пространства, чувства реальности, а также мистического страха, посещающего детей в темноте или возникающего у взрослых в результате умственного или физического перенапряжения, усталости или нервного стресса, когда им мерещатся тени умерших.
Больно ударившись головой о цементный пол, я снова обрел чувство реальности и не на шутку разозлился. Во-первых, оттого, что здорово стукнулся коленкой, и, во-вторых, потому что оказался беспомощно лежащим на полу в нелепой позе, а потому, оперевшись на левый локоть, я попытался повернуться на бок и встать, не забыв при этом крикнуть: «Ах ты, сукин сын!»
Наконец я вскочил на ноги.
– Не знаю, каким образом ты все это проделал, – прорычал я, – но ставлю десять против одного, что разнесу тебе башку. И пропади пропадом твои деньги!
Обретя почву под ногами, я вернул себе и самообладание. Мое замешательство длилось не более полусекунды, может, четверть секунды, но я ощутил его совершенно реально.
Гуннар – он? оно? черт знает что? – спокойно проплыл сквозь меня, как по Гибралтарскому проливу, легкий и тихий, как вздох ребенка, сделал еще несколько шагов вперед, и я заметил, как встречный поток воздуха... развевает его тронутые сединой каштановые космы.
Я присел на корточки, лихорадочно огляделся по сторонам, не обнаружив ничего особо примечательного. По привычке сунул руку под мышку, где у меня обычно находился кольт, но, естественно, не нашел его и выпрямился во весь свой рост.
Гуннар – вернее, то, что я принимал за Гуннара, – тем временем прошел сквозь стену и исчез.
Я громко изрек:
– Все находящиеся здесь арестованы. Слушайте меня внимательно. Здание лаборатории окружено... рядом других зданий. Все, что вы скажете, будет запротоколировано и в дальнейшем может обернуться против вас. Если я смогу найти вас. – И я еще продолжал в том же дурацком духе.
Разглагольствуя таким образом, я успел заметить погнутый, но достаточно прямой стальной прут с заостренным концом, а также некую, неизвестно на что пригодную, металлическую болванку килограммов на пять, сродни дубинке, которую можно было использовать по ее прямому назначению.
Вооружившись до зубов, я повернулся и увидел Гуннара, выходящего из-за какой-то деревянной платформы или низкого ящика. У него был явно расстроенный вид. Во всяком случае, он – или то, что я принимал за него, – не улыбался.
– Я должен перед вами извиниться, Шелл, – сказал он.
– Убирайся прочь! – заорал я и поднял дубинку. – Топни-ка ногой.
– Как?
Я не стал повторять. Он кивнул головой, топнул ногой по цементу – я услышал мягкий звук при этом – и несколько раз хлопнул в ладоши.
– Великолепно! Все ваши реакции, Шелл, были естественны, даже те, которые я назвал бы не вполне рациональными...
– Он еще будет анализировать мои реакции.
– ...и вы правильно потребовали, чтобы я топнул ногой и похлопал в ладоши, чтобы убедиться в том, что я материален.
– Я до сих пор не уверен, что у тебя не приставная нога. Так что мне придется проткнуть тебя этим прутом. Если при этом будет кровь, то я пойму, что...
– Шелл, я очень сожалею, но я же извинился. – Он с сомнением посмотрел на меня. – Моя ошибка заключается в том, что я предварительно не поставил этот волнующий эксперимент на ком-нибудь другом.
– Уверяю, вам и впрямь удалось достичь желаемого эффекта, причем весьма шокирующего. Ну а теперь проверим ваши реакции.
Я бросил на пол свой прут и болванку, подошел вплотную к Гуннару, размахнулся и нанес сильный удар кулаком ему в живот.
– Ой! – застонал он.
– Извини, – сказал я и ударил его еще раз.
– Ой-е-ей!
– Это для большей убедительности, Гуннар. Так это действительно вы? Как, черт возьми, у вас это получается? Как вы это делаете?
– Вы только что наблюдали, – сказал Линдстром, – а вернее, испытали на себе воздействие – весьма незначительное – «Эффекта Эмбера».
* * *
Пятнадцать минут спустя мы все еще сидели в глазной лаборатории.Гуннар еще пару раз прокрутил мне свой «фильм», и каждый раз фильм повергал меня в состояние, близкое к испытанному в первый раз.
– Здорово! Я рассказывал вам об иллюзии заполненного водой аквариума с плавающими в нем живыми рыбками: Но то, что я увидел сегодня, превосходит все самые дерзкие фантазии.
– Что это еще за живородящие Corydoras paleatus?
– Эх вы, а еще ученый. В переводе с латинского это означает «зубатка полосатая».
– Да? Вы знаете латынь?
– Si. Даже немного болтаю. Como esta? Гуннар, вы продемонстрировали мне этот в буквальном смысле сногсшибательный эффект трижды, но я так и не понял, каким образом он достигается.
– Посмотрите на меня внимательно, Шелл, – улыбнулся Линдстром. – Тот, кого вы видите перед собой, строго говоря, вовсе не я.
– Только не уводите меня снова в Страну Чудес.
– Подождите, не перебивайте. Когда мы визуально воспринимаем какой-либо материальный объект, то по физическим законам это происходит вследствие отражения от него светового потока, создаваемого миллионами и миллиардами мельчайших точек на его поверхности. Этот отраженный поток попадает на сетчатку глаза, а точнее, на зрачки-линзы. На наши глаза воздействуют мириады световых колебаний, трансформирующиеся в электрохимические импульсы, передаваемые по нервным каналам двум зрительным центрам головного мозга. Именно воздействие этих импульсов на клетки мозга вызывает бинокулярное трехмерное изображение. Таков механизм видения.
– Но там же ничего не было...
– Было, Шелл, было. Правда, это было нечто нематериальное, неосязаемое. Только не путайте процесс осязания с процессом видения, при котором задействованы мириады световых колебаний, о которых я только что рассказывал. Точнее, происходит их четкое воспроизведение. Надеюсь, пока вам все понятно?
– Да... в общем. Если возможно генерировать световые волны, или как они там называются, «высекать» их из мириад точек, на поверхности какого-либо одушевленного или неодушевленного предмета, скажем человека, то у вас возникнет ощущение его присутствия, хотя в действительности никакого человека здесь нет.
– Суть вы уловили правильно. Конечно, вы не просто думаете, что видите тот или иной объект, а действительно его видите. Но пока хватит технических деталей. Да, еще одно... Помните, что я сказал вам вчера, когда вы извлекали звуки, нажимая крошечные кнопки Николы?
– Ага. Вибрация, вибрация...
– Точно. Все на свете вибрирует, излучает различные волны.
– Я предпочел бы не верить в это, даже если в действительности все обстоит именно так, – сказал я, подумав об Аралии, и все еще продолжал думать о ней, когда Гуннар стал объяснять дальше.
– Тогда вы легко должны понять, что одно из достоинств «Эффекта Эмбера» заключается в том, что он позволяет достигать точного трехмерного изображения предметов и интенсивности световых колебаний, о которых мы только что говорили. И все это достигается с помощью оборудования конструкции Эмбера, включающего три основных компонента: камеру, заранее отснятый фильм и проекционную установку. Вот, можете на них взглянуть.
Я внимательно осмотрел все три компонента, о которых сказал Линдстром и которые были совершенно не похожи на обычное фото-, кинопроецирующее оборудование. Пленка, например, представляла собой плотную толстую пластину из полупрозрачного пластика величиной восемь на восемь сантиметров, с нанесенными на ней какими-то едва заметными кривыми линиями, точками и пузырьками.
Видеокамера, во всяком случае ее основной блок, была отдаленно похожа на большую телевизионную камеру. Проектор же был более похож на дикую помесь ружья для подводной охоты и переносной зенитной установки «стингер».
Разглядывая это необычное оборудование, я задумчиво спросил:
– Это часть того, что приволокли вам Верзен с Хоуком в среду? Полагаю, этот проектор существует в единственном экземпляре?
– О нет! Существует с полдюжины различных модификаций, но все они основаны на едином принципе и единой базовой модели – той самой, которую Норман демонстрировал в Патентном ведомстве в Вашингтоне. Однако, кроме проектора, который вы видите здесь, иных образцов в природе не существует, поскольку проблемой трехмерного изображения, насколько мне известно, никто, кроме Эмбера, не занимался.
Он помолчал немного, а потом продолжил:
– Сколько бы ученые и изобретатели ни утверждали обратное, я считаю, что каждый великий прорыв в науке свершается, так сказать, сам собой. Или же, другими словами, тогда, когда приходит для него время. Так, получению трехмерного изображения такой удивительной точности должно было предшествовать изобретение лазера, голограммы, микросхем, усовершенствованных транзисторов и компьютеров, а также современный уровень развития технологии. Этот ваш трехмерный аквариум с рыбками, когда вы его видели?
– Довольно давно. Году, наверное, в шестьдесят девятом.
– Вы правы, – кивнул Линдстром. – В шестидесятые годы была впервые использована техника отражения лазерного луча от системы зеркал для получения трехмерных фотографий. А также первые движущиеся объемные изображения, проецируемые не на экран, а на свободное пространство, как в случае с вашим аквариумом. Но до недавнего времени, несмотря на заметный прогресс в этой области, желаемого изображения человека не получалось. Его пространственная сфера ограничивалась несколькими квадратными метрами, точно так же, как в двухмерных голливудских фильмах она ограничена размерами экрана. Кроме всего прочего, Эмберу удалось освободить трехмерное изображение, и теперь его можно распространить на значительное расстояние в любом направлении.
– В любом направлении, да? Я рад, что вы не додумались до... до того, чтобы мы обменивались рукопожатиями, шагая по воздуху под углом сорок пять градусов.
Линдстром улыбнулся.
– Я преследовал только одну-единственную цель – довести до вашего сознания важность и ценность последнего изобретения Эмбера.