Постояв некоторое время на тротуаре, Тони ругнулся и вернулся в магазинчик.
   — Послушай, дед, — обратился он к седовласому продавцу. — Где находится “Вестбэрн”? Что-то вроде книжной лавочки.
   Старик сообщил ему адрес, и Тони пустился в путь. Может, эта блондиночка Джун уже подумала о больших бабках, о которых он упомянул накануне.

Глава 12

   Маленький магазинчик располагался на Главной улице. Когда Тони вошел, из-за прилавка на него с удивлением воззрилась Бетти.
   По правде, Тони думал больше о ней, нежели о Джун, пока разыскивал лавочку. Все, что он помнил, — кроме ее последнего презрительного взгляда, когда они с Руф покидали танцзал, — это ее длинные черные волосы и голубые глаза. Сейчас Тони представилась возможность разглядеть ее получше, чем прошлой ночью. У нее оказался тонкий прямой нос, широкий, красиво очерченный рот, высокие выпуклые скулы, которые, быть может, подумалось Тони, и придают ей высокомерный и даже надменный вид. И не виделось в ее лице ничего чувственного, если не считать больших щедрых губ и манящего рта. Ее лицо, решил Тони, даже хорошеньким не назовешь, разве что привлекательным. На фоне гладкой и очень белой кожи ее волосы казались еще чернее, а губы — ярче. Бетти смотрела на него без тени улыбки.
   Тони подошел к прилавку, ощущая совершенно непривычную ему и трудно объяснимую нервозность.
   — Привет, Бетти. — Тони не нашел, с чего бы завязать разговор, поэтому спросил: — А Джун здесь?
   — Да-да. Она в кабинке. Когда покупателей нет, как сейчас, мы иногда слушаем пластинки по очереди.
   Тони хотелось, чтобы она перестала смотреть на него так строго и изучающе — у него даже возникло странное чувство обнаженности, как будто и впрямь стоял перед ней совершенно голым, словно ему и делать больше нечего. По ее лицу невозможно было угадать, о чем она думает.
   Так они стояли лицом друг к другу по разные Стороны прилавка, потом Тони, переминаясь, как школьник, промямлил:
   —Э... я забежал поприветствовать Джун. Так она в кабинке?
   Бетти кивнула.
   Тони, ругая себя последним дураком, прошел в дальний конец магазинчика к кабинке и услышал негромкую музыку — какую-то джазовую мелодию, в которой бесстыдно-зазывно выделялась труба. Джун и сама, можно сказать, такая же зазывно-бесстыдная. Тони заглянул через окошко в двери в кабинку.
   Джун свободно раскинулась в мягком кресле, широко расставив ноги и высоко задрав платье, ее руки лежали на оголенных ляжках, а указательные пальцы отбивали ритм по упругой плоти. Голова откинута на мягкую спинку, глаза закрыты, блестящие светлые волосы вольно ниспадали на плечи; на ее лице играла удовлетворенная улыбка.
   Тони постучал по стеклу.
   Джун резко повернула голову и широко распахнула глаза, словно внезапно проснулась. Ее губы изобразили слово “Тони”, но он ничего не услышал. Джун, откровенно обрадовавшись, поманила его пальцем. Тони вошел в тесную кабинку и притворил за собой дверь.
   — Привет, Тони. Я совсем тебя не ждала.
   — Я же обещал навестить тебя. Выключи эту штуку.
   Джун повернула диск, и призывный грохот медных труб сменился вполне терпимыми звуками.
   — Присаживайся. — Джун похлопала ладошкой по сиденью кресла рядом с собой. Места едва хватило для двоих, и они тесно прижались бедрами друг к другу. — Как же я рада, что ты пришел. Сегодня здесь так пусто.
   — И сейчас пусто?
   — Нет, теперь уже нет, — Джун вся светилась, — разве чуть-чуть как бы тесновато, а, Тони?
   — Ничего, терпимо.
   — Тони, я тебе признаюсь: представляешь, сижу я здесь и слушаю эти волнующие, зовущие мелодии, и они возбуждают меня. Мне становится жарко, будто я на костре. Ты испытывал когда-нибудь такое ощущение?
   — Только не от пластинок.
   — Я бы не стала с тобой секретничать, если бы вчера... Мы ведь стали друзьями, правда же?
   — Конечно, Джун.
   — Ох, парень, и горячая же я!
   — Вчера мне, наверное, стоило захватить с собой трубу?
   — Тебе она не нужна, Тони. Но я о другом. В нашем городке наберется больше десятка девчонок, с которыми мы время от времени собираемся, проигрываем такие возбуждающие пластинки и балдеем. Это достает тебя до самого нутра.
   — Звучит заманчиво, — ухмыльнулся Тони.
   — О, ты только послушай это! — Джун прибавила звук, вытянула ноги и заерзала, переваливаясь с одной ягодицы на другую. — Неужели ты не балдеешь от этого?
   — Я балдею от того, как ты балдеешь. Всю ночь только и вспоминал, как ты заканчивала каждый танец.
   Джун снова села прямо, глянула на Тони и проговорила с мягкой задушевностью:
   — То-то и оно. Помнишь, как нам было забавно в том уголке?
   — Еще бы не помнить!
   Она окинула его долгим, все говорящим взглядом, потом сказала в сердцах:
   —Тебе что, нужно все разжевывать?
   — Черт, Джун, тут же стекло во всю дверь. Ты хочешь, чтобы на улице собралась толпа?
   Несколько минут они сидели молча, потом Тони осторожно спросил:
   —Послушай, а, Джун? Разве не обидно, что такая горячая девушка, как ты, получает всего лишь скромное удовольствие?
   Слушая пластинку, Джун опустила голову, и ее светлые волосы как бы завесили глаза. Искоса глянув на Тони, она сказала с милой непосредственностью:
   —А что еще, кроме удовольствия, я могла бы получить от этого?
   Спросила так тихо, что Тони едва расслышал ее из-за слишком громкой музыки.
   — Вчера я уже намекнул тебе — деньги.
   Продолжая коситься на него, Джун провела кончиком языка по верхней губке, потом снова уперлась взглядом в пол, прислушиваясь к достающему до печенок звуку саксофонаальта.
   Помешкав немного, Тони объявил:
   —Ну, мне пора. Увидимся позже, Джун.
   Девушка выпрямилась в кресле:
   —Я хочу побыть с тобой еще немного, Тони. Ну, совсем немножко, а?
   — Позже, миленькая, — обещающе подмигнул ей Тони, вышел из кабинки, притормозил у прилавка, за которым Бетти читала какую-то книжку, и сдавленно проронил: — Пока.
   Она вскинула на Тони голубые холодные глаза:
   —Вы испачкались в губной помаде.
   Тони не спеша вынул белый носовой платок и обтер губы.
   В некотором смущении он спросил:
   —А ты никогда никого не пачкаешь своей помадой?
   Бетти глянула на его губы, потом посмотрела ему прямо в глаза и, не удостоив его ни полусловом, снова углубилась в свою книжку.
   Тони мрачно уставился на нее.
   — Господи боже мой! — взорвался он. — Чертовски интересная, наверное, книжка? Что это? Библия?
   Даже не глянув на него, Бетти отпарировала:
   — И что это вы постоянно употребляете бранные слова?
   Тони не сразу нашелся, как ответить на такой дурацкий вопрос.
   — Черт, да что тут такого?
   Так и не дождавшись ответа, он в прескверном настроении вышел из магазинчика и зашагал по улице. Если откровенно, как на духу, он не находит ничего порочного, аморального, короче, плохого ни в ночи, проведенной с Руф, ни в том, что произошло только что в кабинке для прослушивания пластинок. А главное — почему-то он не мог отделаться от согревающей его мысли, что Бетти, возможно, было бы неприятно узнать, чем они с Джун занимались. Она, наверное, посчитала бы это чем-то недостойным, а то и непотребным. Тони озадачила — пойди пойми почему — собственная озабоченность тем, что могла подумать Бетти.
   Три дня в этом отвратительном городишке. Три долгих, гнусных дня в мертвом городе, да еще и с Руф на шее. “Я тебе зубы выбью, Руфочка. Чтоб ты сгинула, Руфочка! Знаешь что, Руфочка? Ты просто омерзительна! Как, черт возьми, ты ухитрилась стать столь тошнотворно-примитивной в свои шестнадцать лет?”
   Тони прошелся по Главной улице и завернул в бильярдную.
   Заказал пиво, потом еще, затем велел бармену подавать ему пиво, пока он не свалится с табурета.
   Вечер пятницы. Отвратительный, невыносимый, унылый вечер пятницы. Близится суббота, субботняя ночь больших дел в Напе. Масса развлечений: сахарные тянучки, рассматривание витрин, чтение книжек. “А, мать их! Напа — дыра из дыр, и я застрял в ней, как пробка в бутылке. Боже, как же вернуться во Фриско?” Тони и раньше приходилось отлучаться по делам, но он всегда знал, что через день-два вернется домой. И даже тогда постоянно скучал по родному городу. А ведь сейчас его вынужденная отлучка может затянуться на месяца два и больше. Тони хотел связаться с Анджело, но звонить ему разрешалось только по субботам. Он жаждал немедленно прыгнуть в “бьюик” и рвануть, не оглядываясь, в свой город, проехать по Маркит-стрит, пройтись по родным улицам.
   Он неожиданно поймал себя на том, что представляет, как они прогуливаются по маленьким переулочкам с Бетти, заходят в уютные ресторанчики и бары, удаленные от шумных улиц. Они, оживленно беседуя, располагаются в интимном полутемном кабинете, заказывают хорошую выпивку перед обедом. Тони встряхнулся. Опять это наваждение. Опять Бетти. Не впервые он замечает за собой, что не может отделаться от мыслей о ней, мечтает о выходе с Бетти в свет. Тони помотал отяжелевшей головой, допил незнамо какое по счету пиво. “Да, Тони, — сказал он себе, — выбирайся-ка, да поживее, из этой западни. Ты теряешь здесь последние шарики”.
   — Эй, — позвал он бармена. — Налей еще. И выпей сам, я угощаю.
   — Не откажусь, спасибо.
   — Это столица, — принялся рассуждать Тони. — Сердце винного края. А куда, к черту, делось горячее сердце края виски?
   Недоуменно взглянув на него, бармен нацедил два стакана пива.
   — А ты тут новенький, а, приятель?
   — Я тут старенький. Я совсем стар и сед. Я мертв.
   — А... — понимающе отозвался бармен.
   — Послушай, когда тут случится что-нибудь эдакое? Из ряда вон?
   — Чего? Что-то я не пойму тебя, парень.
   Тони попробовал сосредоточиться:
   —Знаю, знаю. Чего я не знаю — так это зачем я спрашиваю. Меня уже тошнит от пива. Плесни-ка мне бурбона.
   — Слушай, парень, ты же знаешь, у меня нет бурбона. Так что расслабься.
   — Капни мне бурбона, пока я не разнес твою халабуду.
   Бармен подобрался, насторожился:
   —Эй, послушай, не надо буйства. Мне чего-то не хочется звать копов.
   — Буйство, — повторил Тони. — Великолепно. Копы? — Он громко заржал. — Копы? — Сунув руку в карман брюк, он извлек толстую пачку зеленых. — Вот они где, твои копы, отец. В моих руках. Вот в чем суть копов.
   Бармен глянул на деньги, потом в перекошенное лицо Тони, затоптался, нервно постукивая каблуками.
   — А, черт, — бормотал Тони. — Забери, сколько я тебе должен, и я слиняю из твоей рыгаловки.
   Бармен суетливо извлек десятидолларовую купюру. Тони запихнул пачку в карман и вышел, отмахнувшись от сдачи.
   Черт побери, можно вернуться в отель. В книжную лавочку он больше не заглядывал. Не хотелось видеть Бетти. Почему?
   Шут его знает почему. А Джун могла и подождать — пусть разогреется в своей кабинке. Правда, в отеле ждет Руф. Ладно, там хоть есть выпивка.
   Руфочка. Тони так и не отправил пока опробованную свежую плоть во Фриско. Можно чем-то развеять скуку. Юной Руфочке он выпишет билет в бордель. Ку-ку, Руфочка, счастливой дороги.
   Тони ускорил шаг... Руфочка уехала на следующий день.
   Тони поцеловал ее на прощанье и с облегчением подсадил в автобус.

Глава 13

   Субботняя ночь. В Сан-Франциско клубы, как по собственному опыту знал Тони, заполнятся принаряженными господами и дамами, вышедшими на “разграбление” города; они будут пить и веселиться, слушать отличные оркестры, наслаждаться отборными яствами и напитками, соприкасаться коленками под столом, украдкой лаская друг друга. Такси будут с визгом шин брать повороты, клаксоны — гудеть, вагончики фуникулеров — тренькать, охранные сирены — выть, ноги — шаркать по тротуарам, из открытых дверей баров, салунов и кафе будет вырываться многоголосье гуляющего люда. Как обычно, много шума, жизни, движения, цвета и живых мужчин и женщин. Сан-францисских женщин — гордых, умных, привлекательных, пухлых, стройных, общительных; сан-францисских женщин, со своими смуглыми, суровыми кавалерами с жесткими глазами.
   В Напе же развлекались танцами на улице.
   В шесть часов вечера здесь наступала полная тишина, если не считать глухого урчания редких машин; ничего похожего на милое Тони вавилонское столпотворение. Такая мрачная тишина, наверное, в гробу, зарытом на шестифутовой глубине на кладбище, да еще и с заклинившей крышкой. Тони зло выбивал ногами крышку завтрашнего дня, руля по дороге куда глаза глядят, лишь бы подальше отсюда. Танцы начинаются в семь вечера и должны были стать его последним приключением в сонных джунглях Напы. Ранним вечером он проводил Руфочку, потом откровенно потолковал еще с несколькими девушками, с которыми познакомился за последние четыре дня. Пока что Руф оказалась единственной зафрахтованной им кандидаткой на сладкую жизнь во Фриско, да он и не торопился особенно с вербовкой. Времени у него навалом. И даже больше, чем нужно. И во всем виноват ублюдок Анджело — это он послал Тони на разборку, которая обернулась столь печальными последствиями. Анджело... Ну невозможно его не возненавидеть. Сидит себе в своем кабинете, сосет сигару и загребает деньжищи, пока хлопотуны вроде Тони выкладываются вовсю.
   Все так, как в прежние времена, когда Тони шестерил на Свэна: мальчик пахал, а Свэн копил бабки и славу.
   Устроители организовали танцы вблизи городского центра, для чего отгородили улицу на протяжении целого квартала. Когда Тони подошел туда без четверти семь, в загоне собралась уже приличная толпа. Он и не подозревал, что в городке наберется столько народу. На тротуаре высились подмостки для оркестра, который пока еще не появился. Тони пробирался, озираясь, сквозь толпу. Кругом вертелось множество юных девочек и парней, да и некоторые немолодые соблазнились тоже. Тони узнал стройную девушку, с которой танцевал в зале мэрии, остановился, перекинулся несколькими словами и пошел дальше.
   От одного сознания того, что здесь он проводит последнюю ночь, ему полегчало. Завтра он двинется в путь к новому месту назначения — Фрезно, Сакраменто... Он может даже добраться до Лос-Анджелеса и Голливуда. Уж ему-то найдется работка в Голливуде. Да где угодно — лишь бы в границах штата, Анджело не советовал ему заскакивать на чужую территорию.
   Когда заиграла музыка, Тони пригласил на танец грудастую деваху лет двадцати. Чуть тяжеловата, но в танце вполне податлива. Поначалу Тони веселился угрюмо, молча, но минут через пятнадцать, станцевав с тремя разными девушками, он уже не чувствовал себя подавленным, наоборот, разошелся и отплясывал с удовольствием. Без четверти восемь, когда оркестр вновь заиграл после небольшого перерыва, Тони заметил Джун и подошел к ней:
   — Привет, милашка. Потанцуем?
   — А, привет, Тони. С радостью. Я тебя высматривала. Ты давно тут?
   — Ага, пришел еще до этого дикого разгула.
   Джун смахнула светлую прядь с глаз, рывком вошла в его объятия и прижалась к нему всем телом.
   — Тебе не кажется тоскливой эта музыка, Тони? Меня она совсем не возбуждает.
   — Может, оно и к лучшему — здесь-то, на улице, — ухмыльнулся Тони.
   — Мы с тобой встречаемся в самых странных местах, а?
   — Угу. Там, где тесно.
   — Может, нам удастся найти местечко поспокойнее? — расплылась Джун в улыбке.
   — Неплохо бы. И давай не будем откладывать. Я прощаюсь с вашим захолустьем. — Тони притянул ее к себе. — Слушай, а твоя подружка здесь?
   — Какая?
   — Бетти — этот айсберг.
   — Да, мы пришли вместе. Танцует с кем-нибудь.
   — Вы забавная парочка, Джун. Я хочу сказать: она такая холодная и сдержанная, а ты прямо вся бушуешь. Как вулкан. Я имею в виду, ты действительно горячая, темпераментная штучка.
   — Ну и что тут забавного? Мы же с ней не спим вместе. Да и гуляем вдвоем лишь изредка. И чего ты все спрашиваешь о ней?
   — К слову пришлось.
   Некоторое время они сосредоточенно танцевали, потом она спросила:
   — Тони, что ты хотел сказать? Ты уезжаешь от нас?
   — Ага.
   — Но почему? Как скоро?
   — Завтра же. Чем раньше, тем лучше. — Тони помолчал, косясь на нее, потом медленно заговорил: — Ты все еще пашешь за двадцатку в неделю? Таким темпом годам к пятидесяти ты сможешь накопить сотни две баксов.
   Джун подняла на него вопросительно глаза, провела кончиком языка по верхней губе.
   — Тони, расскажи-ка мне еще об этих... твоих подружках-миллиардершах.
   Тони покосился на нее — не издевается ли? — и охотно пояснил:
   —Эти девочки — продавщицы, миленькая. Они продают мясо. Плоть, если точнее. — Он внимательно следил за ее лицом. — Продают немного горячей плоти, причем без ограничения цены. — Джун вновь облизнула губы — у нее это, видимо, признак возбуждения или заинтересованности, а он продолжал:
   —Ты удивишься тому, как мало вегетарианцев в Сан-Франциско. Хорошая продавщица может сделать небольшое состояние за несколько месяцев, ну, за год, если правильно себя поведет.
   Джун молчала, думала. Танец закончился, а она сильнее прижалась к нему и стала тереться о него животом, твердой грудью.
   — Следующий танец тоже наш, о’кей? — предложил Тони.
   — Ни за что не пропущу его. — Она стрельнула в него глазками. — Так продавщицы?
   — Точно. Возьмем девочку, зарабатывающую пару десяток в неделю — это примерно тысячу баксов в год. А некоторые из моих знакомых выколачивают столько же за неделю.
   В общем Тони не сильно погрешил против истины, забыл лишь добавить или просто решил пока не уточнять, что речь идет об особых девочках. Музыка вновь заиграла, и они мягко окунулись в общий вихрь.
   Посреди фокстрота Тони уставился на девушку, танцевавшую неподалеку спиной к нему. По длинным черным волосам, тонкой талии и стройным ножкам под подолом зеленого платья он сразу признал Бетти. Она его не видела. Как только оркестр умолк, Тони взял Джун за руку и подвел ее к тому месту на тротуаре, где Бетти оживленно разговаривала со своим кавалером и с какой-то девушкой. Когда парень отошел, Тони поблагодарил Джун и сказал:
   —Удели мне, детка, потом минут двадцать — тридцать. Нам нужно потолковать кое о чем.
   — О продавщицах?
   — Да, милая.
   — О’кей, — Тони. Только не забудь.
   Тони поспешил к Бетти.
   — Приветик, — поздоровался он.
   — О, Тони. Как поживаешь?
   — Отлично. Ты ничего не заметила?
   — Чего именно?
   — Я не назвал тебя милашкой.
   — Да, это, должно быть, стоило тебе больших усилий, — съязвила Бетти. — Что ты тут делаешь? Вроде бы ты не из тех, кто ходит на уличные танцульки, а, Тони?
   — Кто — я? Да я с ума схожу по таким развеселым пляскам. Вот это я называю житухой.
   Бетти недоверчиво покачала головой и негромко засмеялась.
   Ее подруга пошла танцевать с каким-то ухарем, и они невольно остались наедине среди толпы.
   — Ты не откажешь мне в этом танце? — спросил он.
   — Н-не знаю, — заколебалась она.
   — Проклятие, послушай, что ты против меня имеешь? У меня дурно пахнет изо рта или есть еще что-то, не менее отталкивающее? Ты же танцуешь с другими ребятами. Что-то я не врублюсь. Почему ты отказала мне в прошлый раз? Я ведь тебя не на трапеции пригласил кувыркаться.
   Бетти растерянно заморгала своими вдруг потемневшими голубыми глазами.
   — Я... В мэрии я была просто не в настроении, Тони. И потом, ты отплясывал с другими девушками, я видела, как ты с ними танцевал.
   — Как именно? Я вроде бы обычно танцую.
   — Разве?
   — Ну, как большинство в моем возрасте.
   — Опять же, ты пригласил меня так, будто... не сомневался, что я обязательно пойду с тобой. Да еще вроде бы и одолжение мне делал. Ты казался таким уверенным в себе и таким самодовольным, что мне просто не захотелось танцевать с подобным типом.
   — О господи, женщина! Все было совсем не так. Боже...
   Бетти прервала его:
   — Тони, почему ты изъясняешься в такой дикой манере?
   — Послушай, Бетти, я говорю, как умею. Я — это я, и говорю как Тони Ромеро. Как...
   Он смолк, сжав челюсти до боли в зубах. В первый раз он — против своей воли — назвал здесь свою фамилию. А ведь и не собирался делать этого — не заметил, как само выскочило. Но поскольку Бетти не обратила на его проговорку внимания, Тони успокоился:
   —О’кей, я прополощу рот. А теперь давай потанцуем.
   — Ладно, Тони, — с непонятной покорностью согласилась Бетти.
   Как глупо спорить с дамой из-за какой-то ерунды. Что делает с человеком, подумать только, пребывание в глухомани.
   Вот он и бегает высунув язык за некрасивой куколкой. Они вошли в круг, Тони обнял Бетти за тонкую талию и слегка прижал к себе, приноравливаясь к ритму. Вблизи она казалась еще привлекательнее — ее темные волосы щекотали его подбородок, луговой запах ее гибкого тела буквально одурманил его. К своему удивлению, Тони обнаружил, насколько, в отличие от других женщин, его возбуждает ее близость, даже легкое прикосновение к ней. Не отдавая себе в том отчета, думая лишь о ее ярких и притягательных губах, о ее белой коже, он привлек ее еще ближе к себе, сжал еще сильнее в своих объятиях.
   Бетти отстранилась и глянула ему в глаза:
   —Тони... пожалуйста, полегче, ты меня задушишь.
   Он смотрел на нее, видел ее порозовевшие щеки, ее повлажневший, приоткрывшийся рот. Бетти явно была взволнованна, словно испытывала те же чувства, что и он. Тони смотрел на ее губы, желая впиться в них, еще сильнее прижать ее к себе и целовать до исступления. “Господи, да что со мной такое? Женщина как женщина, с какой стати нюни распускать?” И пока он пожирал ее взглядом, потеряв счет времени, музыка кончилась и стало вдруг тихо.
   — Ну, недолго же это длилось, — с сожалением проронил он. — Потанцуем и следующий танец, хорошо?
   Она ответила не сразу, помедлила.
   — Что-то не хочется, Тони.
   — Послушай, Бетти, я почти не знаю тебя, а завтра я уезжаю. Так почему бы нам не доставить себе радость хотя бы на танцульках?
   — Уезжаешь? А почему?
   — Надо кое-где побывать, я все время в движении. Такой уж я неугомонный. Меня в сонную одурь бросает от вашего затхлого городишки. В общем, мне пора.
   Больше не было сказано ни слова, но, когда заиграл оркестр, они, не сговариваясь, сразу же присоединились к остальным.
   Тони плотно прижимал ее к себе, и она безропотно следовала за ним. Протанцевали и этот, и следующий танец в полном молчании. Время от времени Тони поглядывал на нее: Бетти танцевала с закрытыми глазами, будто плыла в волнах музыки. У него появилось необычное ощущение пустоты в желудке. Он почти не владел собой, жаждал прижать ее к себе насколько возможно сильнее, сдавить в своих объятиях так, чтобы слиться с ее податливым телом.
   После еще одного танца Тони предложил:
   — Давай прогуляемся, Бетти. Отойдем от этого толковища, поговорим.
   — Хорошо.
   Тони взял ее за руку, и они ушли торопливо от толпы по тускло освещенной улице. Тони понятия не имел, куда они направляются, просто шел, держа ее за руку. Потом обнял ее за талию, Бетти не отстранилась, и они молча продолжали шагать, и их бедра изредка соприкасались. Когда они поравнялись с отелем, Тони вспомнил, что перед ним припаркована его машина, и повел ее туда. Подойдя к “бьюику”, он открыл дверцу и помог Бетти сесть на переднее сиденье. Потом выехал из города по извивающейся, густо обсаженной деревьями дороге и, найдя небольшой просвет, съехал с дороги на обочину.
   — Зачем ты привез меня сюда, Тони? — спросила Бетти.
   Он повернулся к ней:
   — Я просто хотел остаться с тобой наедине. Ты и никого больше.
   Его сердце грохотало в груди, и он не мог объяснить, даже понять, что с ним происходит. Околдовала она его, что ли? В темноте он не мог разглядеть ее, только ощущал ее близость.
   Он придвинулся к ней по сиденью, неуклюже положил руку на ее плечи и притянул к себе. Она вяло сопротивлялась, взывая к нему:
   — Тони, пожалуйста, не надо, Тони.
   Внезапно Бетти ослабела, и Тони прижал ее к себе, нашел левой рукой ее лицо в темноте и приподнял его, склонился над ним и припал к ее губам. Они у нее оказались мягкими, нежными, сладкими; ее руки неуверенно, робко обвились вокруг его шеи. Тони почувствовал, как бурлит кровь в его венах, угадал, даже услышал, что и ее сердце бьется так же безумно, как и его собственное, и, обняв ее обеими руками, вжал в себя.
   Когда он наконец отпустил Бетти, то услышал ее учащенное прерывистое дыхание, да и сам еле перевел дух.
   — Не целуй меня так, Тони, — взмолилась она.
   — Да что с тобой? Неужели я тебе совсем не нравлюсь?
   Он едва смог расслышать ответ, так тих был ее голос.
   — Не в том дело, Тони. Я... ты... пугаешь меня. Что-то в тебе есть такое... Не знаю. Ты... нехороший, Тони. Еще никогда я не была ни с кем похожим на тебя.
   Его руки все еще обнимали ее, их лица почти касались друг друга. Тони поцеловал ее в щечку, в уголок рта, услышал ее негромкий вздох, когда их губы слились.
   В темноте Тони различал лишь контуры ее тела, но мог вообразить чистую белизну ее кожи. Задыхаясь, Бетти шептала:
   — Не надо... Тони, пожалуйста... Я боюсь...
   Тони молчал. Его сердце колотилось в бешеном ритме. Он повернулся, еще ближе придвинулся к ней, обнял, находя своим телом ее тело, своими губами ее губы.
   — О, Тони, — приглушенно, словно в бреду, говорила Бетти. — Я боюсь. О, Тони... О, Тони...
   Позже он целовал ее залитые слезами щеки, ее соленые губы.
   — Успокойся, — говорил он. — Ну почему ты плачешь?
   — Я не знаю. Честно, не знаю. Просто плачу, и все. Целуй меня, Тони, целуй...
   Они сидели, обвив друг друга руками, и незаметно проговорили битый час. Бетти рассказывала ему о себе: ей восемнадцать, живет с матерью и отчимом. Мать часто болеет. Она прожила в Напе всю жизнь, родилась здесь. Припомнила какие-то мелочи, которые не должны были бы интересовать Тони, но он жадно слушал и переспрашивал ее.