Пресняков Владимир. Половое покрытие

   Николай: Не-е-е-т…
   Афроамериканка начинает выговаривать свой страх, а Николай продолжает писать письмо, проговаривая его вслух. Их фразы накладываются друг на друга так, что в какой-то момент становится не понятно, – кто пишет письмо, а кто проговаривает свой страх.
   Николай: …вы поставили не на того сына… все эти шёпоты вечером в кровати о том, как растут ваши дети, и какой Коленька дурной, я никогда не думала, что наш сын будет такой, никогда-никогда… никогда не говори никогда, мама… был такой фильм, мама, из вашей молодости, такой фильм… у меня сейчас не жизнь, а кино, а у вас не кино, а жизнь, на детей лучше не ставить… мама… койка ведь не ипподром, даже в первый год замужества!.. Надо позволять себе шалости… буйности, чудить… до свадьбы надо позволять себе чудить, тогда после свадьбы будешь чувствовать себя хорошо, таким спокойным конезаводчиком, а не участником родео! Вы с папой ничего такого не позволяли себе до свадьбы, не позволяли – не позволяли, я же знаю… вот у вас после и началось… родео, и в итоге – страх!.. Да, мама, если до свадьбы вести жизнь лупана, – после – начинаются страхи, ведь жизнь с живым человеком, когда всё в диковинку, – это пещера ужаса! Ты боишься мужа, – что выкинет он в эту ночь, какую грязную прихоть придётся удовлетворять… боишься, потому что раньше не занималась этим, и он боится, думает, какая грязная прихоть придёт мне на ум в эту ночь, боится, потому что раньше она к нему не приходила, а страх-то, мама, страх-то передаётся по наследству, да… Я всего боялся, с детства всего боялся из-за вас с папой, ваш страх передался мне, да-а-а-а… и не надо спорить… жестокие слова, но я не могу не сказать их тебе, потому что кому как не матери об этом говорить?! С детства, ты приучила меня, с детства говорить с тобой, но никак не с чужими, обо всём личном, только маме, – о каникулах, о девочках, о желаниях – всё маме, если узнает чужой, – что-то будет! А что?! Что будет, кому до нас было дело?! Что, кто считывает мой геном, генокод, что?! Что могло случиться, если б я рассказал другу, что поеду летом на море?! Нет, ты меня учила, – зачем ему об этом говорить, ведь узнает, что ты поедешь на море! Ну и что?! Как что? А он, может, не поедет на море, а ему хочется, ты поедешь, и он будет тебе завидовать и потом из-под тишка сделает тебе пакость! Ненавижу! Ненавижу все эти мысли и советы! Ненавижу, ты научила меня верить, что в этом во всём есть смысл!..
   Афроамериканка: Понимаете, мне важно самой понять чего я боюсь… Когда самолёт взлетает, сразу наступает такое чувство, как… я не знаю, как-то и рёбра приподнимаются, и все внутренности начинают свободно… им слишком свободно… там внутри тела… такое же в лифте происходит, когда он резко стартует, но в лифте-то это на секунды, а тут на часы… причём, мне не тошнит, голова не болит… никакой боли вообще… только панический страх… небо за окном, и ты уже на небе, но вместе с телом… в этом, наверное, есть что-то ненормальное… если без тела… тогда не было бы такого страха, наверное, это тело сопротивляется, что его забрасывают в небо… у меня от одной мысли, что сейчас я окажусь там, холодеют руки… тут, на земле, тут ещё можно храбриться, забивать себе голову, что всё будет хорошо… но, когда ты уже там, и это чувство подкатывает… когда самолёт отрывается от земли… когда нет под ногами, ничего нет, ничего кроме коврика на полу и под ним… пустота… когда там, то всё… там уже никто не поможет… помочь могут здесь, а там… там кто? А если надеяться только на себя, то как быть там?.. Хотя мне и здесь никто не помог, психиатр сказал, – попробуйте сочинить юмористический стих о вашем страхе, относитесь к этому спокойно, вы не уникальны и ваш страх не уникален… Ну и что?! Мне-то на данный момент всё равно, – уникальна я или нет!!! Мне страшно, даже если я самая типичная в этот момент! Страшно! И стих… какой стих, – я сочинила сто стихов, но все они получились не про страх и мне стало ещё страшней, мне стало страшно перед сном, потому что я посмеялась, посмеялась, когда писала стих и подумала, а что если чувство, что ты в самолёте, который отрывается от земли, что если это чувство будет с тобой и на земле, даже, допустим, перед сном, за обедом… что если с посадкой оно не пройдёт, я подумала и мне стало ещё страшней, а он сказал, – не думайте о таком, возьмите себя в руки, просто выговаривайтесь и не думайте… меня очень интересует механизм вот этого, – «возьмите себя в руки»!.. Как это, как это можно взять себя в руки, так, чтобы успокоиться, а?! Мама мне всегда говорила, – успокойся, возьми себя в руки, – а как?! Как?! Кто мне расшифрует?! Ненавижу все эти советы! Что это значит?! Успокоиться, значит поверить, что в моих мыслях нет смысла! Во всём этом нет смысла!..
   Где-то ещё на середине этой групповой терапии к скамейке сзади подошли Игорь Игоревич и Андрей. Они осторожно, так, чтобы не привлечь внимания афроамериканки, взяли спящего мужчину за плечи, резким рывком вытянули со скамейки и поволокли по разведанному маршруту на взлётную полосу. Всё это было проделано с такой необыкновенной спецназовской ловкостью, что никто на скамейке и не заметил исчезновения соседа. Когда же афроамериканка выговорилась, Николай осознал, что письмо вполне можно считать законченным и поэтому замолчал. Они затихли в одну и ту же секунду, но никто из них не придал этому значения, так как афроамериканка думала, что Николай её слушает и полемизирует с ней, а Николай вообще не догадывался, что с ним кто-то разговаривает.
   Афроамериканка: Спасибо…
   Николай: А?..
   Афроамериканка: Спасибо вам за всё…
   Николай: А-а-а-а-а…
   Афроамериканка: Я думаю, вы тоже в чём-то правы…
   Николай: Я тоже так думаю, иначе мне было бы совсем тяжело…
   Афроамериканка: Я не знаю, может, может, всё это… все мои страхи, всё это из-за работы…
   Николай: Не думаю…
   Афроамериканка: Может быть, я не должна заниматься этим…
   Николай: Но вы же работаете за деньги?
   Афроамериканка: Да, конечно…
   Николай: Точно за деньги или за деньги и по убеждению?
   Афроамериканка: Нет… только за деньги…
   Николай: Понимаете, я хочу, чтобы вы разобрались… ведь здесь можно ошибаться… Давайте разберёмся… давайте так… А не было у вас такой ситуации – к вам подходит ваш начальник и говорит, – знаешь, этот месяц придётся поработать бесплатно, или, понимаешь, зарплату выплатят не вовремя, потерпи, – а ты соглашаешься и работаешь… работаешь несмотря ни на что… не бывало такого?
   Афроамериканка: Нет…
   Николай: Точно?..
   Афроамериканка: Да…
   Николай: И вы не получаете никакого удовольствия? Там, типа, что, вот сделали и рады, – такое чувство, знаете, как иногда говорят, – я живу своей работой! Нет? Только деньги?
   Афроамериканка: Никакого удовольствия, только деньги!
   Николай: Это вас и должно спасти…
   Афроамериканка: Да?.. Правда?
   Николай: Конечно! Понимаете, одно дело вера, убеждения, а другое – деньги, –такой пустяк… За деньги, если вы и вправду что-то делаете за деньги… за деньги можно делать всё… даже работать палачом… это не страшно… и проблемы никакой не должно быть… Я не думаю, что всё это с вами из-за работы…
   Афроамериканка: А я хотела… хотела послать эту работу!..
   Николай: Не стоит… все работы хороши, я вам больше скажу… вот я, – у меня тоже были проблемы, и я тоже, как вы, решил, что это из-за работы, я бросил работать, – и что?! Проблем стало ещё больше, потому что ещё больше стало времени, чтобы задумываться о них… Ни к чему хорошему это не привело, пришлось пойти учиться, чтобы вообще не думать!..
   Афроамериканка: Вы добрый…
   Николай: Нет, вы ошибаетесь…
   Афроамериканка: Нет, вы добрый, я же вижу…
   Николай: Вы ничего не путаете, может, вместо слова добрый вы хотели сказать решительный, деловой… целеустремлённый…
   Афроамериканка: Нет, я хотела сказать, что вы добрый… прежде всего вы добрый! Да, да, да, не спорьте…
   Николай: Добрый… Хорошо… Я добрый… добрый и целеустремлённый, – у меня есть цель, я должен избавиться вот от него…
   Николай пинает тело, валяющееся перед скамейкой.
   Николай: Уменя есть цель, и я к ней устремлён…
   Афроамериканка: Но это не мешает вам быть добрым, да… я же вижу…
   В этот момент к скамейке нагло-деловито подходит мужчина, которого можно описать одним словом – мачо. Ко всем смыслам, которое несёт в себе это короткое мерзкое слово, этот мужчина прибавил ещё одно – мачо – это тот, от кого резко пахнет мочой и сладким японским парфюмом, типа Исси Миаки.
   Мачо: Ты чё здесь делаешь, чучело?! У тебя уже регистрацию объявили!..
   Афроамериканка: Не ори на меня, не ори на меня, ты понял, ты!
   Мачо: А это кто?!
   Афроамериканка: Не твоё дело!
   Мачо: Я тебя спрашиваю, кто это?!
   Афроамериканка: Отстань от него, он просто прохожий!
   Мачо: Прохожие проходят, а этот сидит и треплется с тобой! Ты кто, э?
   Мачо пинает Николая по ботинку, Николай делает вид, что всё в порядке, и никто ни о чём его не спрашивает, – типичная реакция на хамство никогда не дравшихся людей.
   Афроамериканка: Отстань от него, понял, если б не он, я бы вообще уже свалила, понял, и летай тогда сам, понял!
   Мачо: Чего?!!
   Афроамериканка: Того!!!
   Мачо: Так, ну-ка парень…
   Афроамериканка: Отстань от него, я сказала! Этот человек, этот человек объяснил мне всё, понял!! Я готова, понял! Я готова лететь, но если ты не отстанешь от него, я выблюю всё прямо тут, на тебя, и глотай тогда сам, понял! Глотай и вези свои вонючие резиновые шарики-контейнеры!!!
   Мачо: Ты, чё, ты чё орёшь…
   Мачо нервно озирается, резко подмигивает Николаю, которого, кстати, по-прежнему абсолютно не волнует грубый тон работадателя афроамериканки.
   Афроамериканка: Я тебя предупредила, ты меня знаешь, ещё хоть слово…
   Мачо: Да ты..
   Афроамериканка: Одно слово и всё!! Я всё брошу, ты понял!!!
   Мачо, скрипя зубами, молчит, разводит руками, афроамериканка собирется уходить.
   Афроамериканка: Ещё раз спасибо вам за всё!
   Николай: Да… пожалуйста…
   Афроамериканка: Не знаю, как я себя сейчас буду чувствовать… там… в небе… но, хотя бы первые полчаса… первые полчаса я буду думать о вас, и мне будет не так страшно… до свидания…
   Николай: Да… всего хорошего вам…
   Афроамериканка нервно зыркает на мачо, уходит. Мачо медленно подходит к Николаю, наклоняется прямо к его лицу, начинает медленно, нараспев произносить слова, похожие на заклинания шамана, который кодирует своего собеседника нужной информацией.
   Мачо: Когда я служил на Кубе – я служил на Кубе, я был водителем машин, больших грузовых машин, которые развозили ракеты с атомными боеголовками, когда я служил на Кубе – я развозил ракеты с атомными боеголовками, а после отбоя я ездил к кубинским женщинам в посёлок, они отдавались нам за цветные тесёмочки, метр тесёмочек – час, два метра – два часа, когда я после отбоя набирал тесёмочки и ехал к кубинским женщинам в посёлок, чтобы они мне отдались, я брал машину, на которой до отбоя развозил по острову Свободы атомные боеголовки, развозил вихляя, чтобы со спутника не смогли вычислить местонахождение атомных боеголовок, которыми кишил остров Свободы, когда же я ездил в посёлок, мне опять нужно было вихлять, потому что, даже несмотря на то, что дорога лежала по прямой, в кузове у меня было полно атомных боеголовок, и я ехал, вихляя, по прямой, через джунгли – я ехал по прямой, вихляя через джунгли, к кубинским женщинам с тесёмочкой после отбоя и представлял, как они будут мне отдаваться, и об кузов тамтамами стучались боеголовки, потому что машины на ночь не разгружали, ведь вдруг ночью их бы пришлось поперемещать, вихляя, по острову Свободы, чтобы не засекли спутники, я ехал и давил пальмы, образовывая новые просеки в кубинских джунглях, а на следующий день там вырастали новые пальмы, и мне снова приходилось продираться сквозь джунгли с моими тесёмочками и атомными боеголовками, и когда я приезжал в посёлок, я разряжал боеголовки на все пятнадцать метров моих тесёмочек, и кубинские дети просили у меня порулить грузовиком, пока я разряжался с их маммами…
   Николай бормочет как заворожённый.
   Николай: Мма… мма… мми…
   Мачо: …и я разрешал кубинским детям порулить моим грузовиком с атомными боеголовками, и пока кто-то чужой давил моим грузовиком пальмы, образовывая новые просеки в кубинских джунглях, я образовывал новые просеки в кубинских маммах, и одну из таких мамм я привёз с собой…
   Неожиданно Николай выходит из ступора.
   Николай: А дети…
   Мачо: Что дети?
   Николай: Ну, когда вы давали им порулить… вы им объясняли, что надо вихлять, иначе спутники засекут, ведь, в конечном счёте, я слышал, – Карибский Кризис… спутники, американские спутники засекли атомные боеголовки на острове Свободы, это, наверное, потому что вы забывали объяснять детям, что надо вихлять?..
   Мачо: Ты не видел нас… а мы.. тебя… понял?!
   Николай: Да!
   Мачо: Да… я всё вижу…да…
   Мачо медленно, не отводя глаз от Николая, поднимает свою голову, удаляется в здание аэропорта. И даже когда мачо совсем исчез, Николаю всё равно казалось, что глаза мачо остались здесь, напротив его, Николая, головы. Поэтому Николай начал вести себя так, чтобы глаза мачо не усмотрели в его поведении того, что могло бы вернуть всего мачо обратно к скамейке, – Николай начал притворяться, что ничего не видит вообще. В момент наибольшего притворства Николая сзади к скамейке подходят Игорь Игоревич и Андрей. Счастливые от того, что, наконец, избавились от мешавшего им тела, они вдруг остановились, перемигнулись и стали подкрадываться к Николаю, чтобы, чисто по-дружески, напугать странно съёжившегося приятеля. Подкравшись сзади к Николаю, Игорь Игоревич и Андрей одновременно хлопают по плечам приятеля, кричат.
   Игорь Игоревич, Андрей: Ха!
   Николай никак не реагирует на это, по-прежнему притворяясь слепым, Игорь Игоревич и Андрей смеются, облокачиваются на спинку скамейки, одновременно замечают валяющееся перед ногами Николая тело, кричат точно так же, как и в первый раз, но уже с другой, абсолютно искренней интонацией животного испуга.
   Игорь Игоревич, Андрей: Ха!
   Андрей закрывает глаза, стекает по спинке скамейки, Игорь Игоревич обходит скамейку, наклоняется к телу.
   Игорь Игоревич: Коля-Коля, что ж ты нас не предупредил… мы же не того киданули…
   Николай: Предупредил – о чём предупредил?
   Андрей: Как о чём? Ты не видел что ли, как мы его вытащили?
   Николай: Ничего не видел, я и сейчас плохо вижу… вот тебя совсем не вижу, Игоря Игоревича так… смутно…
   Игорь Игоревич: Да… история…
   Николай: А что, вы кого-то уже?..
   Игорь Игоревич: Кого-то уже, только вот кого?! Этот -то наш! Я точно знаю!
   Андрей: А почему же мы того выкинули?!
   Игорь Игоревич: Потому что он сидел так же, как мы нашего оставили, – больше ведь никто так не сидел!
   Андрей: Никто… подожди, я запутался, ведь он был точно, как этот, – и одежда, и лицо… синее… это точно наш?
   Игорь Игоревич щупает пульс у тела трупа.
   Игорь Игоревич: Не знаю, этот – точно труп, значит наш… Короче, что щас-то делать?! Может, хотя, нет… так хрустнуло, тот теперь тоже… труп… давайте и этого туда подкинем, какая теперь разница, будет, как-будто что вдвоём они пошли и попали под самолёт!..
   Андрей: Вдвоём!.. Я устал, это, в конце концов, стресс! Не каждый день, знаете ли, тела под самолёты подкидывать приходится!..
   Игорь Игоревич: Давай отдохнём!
   Андрей: Давай…
   Игорь Игоревич: Давай отдохнём… оба слюнявые, как из одной пробирки!.. Этот устал, тот устал… все устали… Мог бы ведь отвлечься… сидел трещал с кем-то… Кто хоть она?!
   Николай: Что?
   Игорь Игоревич: Что!.. Что за женщина тут сидела?!
   Николай: А-а-а… Стюардесса… наверное…
   Николай озирается, как-будто боится, что его кто-то подслушивает. В этот момент газета, между строк которой он писал письмо, падает на тело. Николай продолжает шептать.
   Николай: Боялась… боялась лететь… я её подбодрял…
   Андрей: Молодец, чужим людям всё готов сделать…
   Николай: Да!..
   Андрей: Щас потащишь, – да! А я буду сидеть, с чёрными женщинами трепаться об их чёрной жизни!..
   Игорь Игоревич: Ладно… ладно други… отдохните, нам понадобятся силы!
   Труп начинает двигаться, поднимает голову, привтсаёт.
   Игорь Игоревич: Этот ещё тяжелее, чем тот, втроём потащим…
   Труп: Неправда… я легче…
   Игорь Игоревич, Андрей и прозревший Николай одновременно кричат.
   Игорь Игоревич, Андрей,Николай: А-а-а!!!
   Труп усаживается на скамейку, крик не стихает, труп ждёт, когда ребята успокоятся, молчит, хихикает себе под нос.
   Труп: Ну, что, может, хватит?
   Андрей: Он жив-жив-жив! Он – жив! А-а-а-а!!!
   Труп протягивает Николаю газету.
   Труп: Ваше?
   Николай пересатаёт кричать.
   Николай: Да… спасибо…
   Труп: Поаккуратнее надо… там всё-таки личное…
   Андрей: Может, это тот, а мы выкинули нашего?
   Игорь Игоревич: Нет… нет… это наш…
   Все вдруг окунаются в беззвучный ужас, – каждый тихо пугается чего-то своего, личного, встретившись вот так с трупом.
   Труп: Ваш-ваш… да, Игорёк?
   Игорь Игоревич: Да… папа…
   Николай: Как… папа, а как же…
   Андрей: М-да…
   Труп: Доигрался?..
   Игорь Игоревич: Папа, прости, папа, – я не знал, что делать, как в таком случае поступают…
   Труп: Конечно, проще всего мёртвого отца под линолеум закатать… Где ты хоть жил-то?
   Игорь Игоревич: Я квартиру снял, а нашу этим сдал… ребятам…
   Папа: Ребятам… а они в чём виноваты?!
   Игорь Игоревич: Я думал, они тебя не найдут, зачем они ремонт начали делать?! Никто их не просил!!!
   Папа: Ох, Игорёк…
   Игорь Игоревич: Я думал… думал так всё устаканится… сам я не мог там жить, с тобой…
   Папа: Что за время пришло? Вот в чём-то вы глотку рвёте, – самостоятельные! А как до дела настоящего дойдёт, – всё – в кусты! Ничего сами не можете! Вот сейчас, ты хоть понял, что с тобой произошло, а?!
   Игорь Игоревич: Что… мне стыдно, папа… ну, хочешь пойдём, я тебя предам земле?!
   Папа: Да дурак ты! Я сам о себе позабочусь! С тобой что, – я спросил, – с тобой и вот с ними?!.
   Игорь Игоревич: А что? Это друзья…
   Андрей: Спасибо – друг…
   Игорь Игоревич: А что такое… я так поступил… я не мог иначе, у меня так всё, – импульс и всё, а потом сам не знаю, почему так сделал!
   Папа: Игорь… Игорь… сейчас ведь не о том, Игорь! Ведь вы все отъехали, все, втроём! Как вы ещё не допёрли-то! Тут даже и то мне подсказывать приходится, что за поколение!..
   Андрей: Подождите, уважаемый, вы что?! Совсем уже что ли?!
   Папа: Я-то – совсем, – две недели, как совсем, а вы – вот-вот…
   Андрей: Ага, конечно, щас-с!
   Папа: Я с вами спорить не буду… вы просто спокойно вспомните, что с вами сегодня происходило, а?! И почему вы меня, мертвеца, слышите и видите, почему, – не догадываетесь? Потому что сами…
   Андрей: Сами с усами, папа! Не надо тут весь этот экзольтированный оккультизм разводить! Игорь Игоревич, что вообще происходит?! Как вы всё нам объясните?! Мы кого под шасси выкидывали?! И что здесь делает ваш батенька?!
   Игорь Игоревич: Он здесь… я не знаю, но ещё недавно он был… вернее, его уже не было… совсем недавно…
   Папа: Мальчик к вам приходил?
   Андрей: Ну, допустим…
   Папа: Вопрос задавал… надо было отвечать, когда такой мальчик спрашивал… сами виноваты…
   Андрей: Да кто он такой, – сфинкс что ли?!.
   Игорь Игоревич: Да, действительно!..
   Папа: Ладно… мне с вами тут некогда, пока до вас допрёт… я и так задержался…
   Игорь Игоревич: Задержался?
   Папа: Задержался, сынок… сначала ты меня замуровал… потом таскали меня, придурки, щас хоть всё, – я свободен, могу сам о себе позаботиться…
   Игорь Игоревич: А как?
   Папа: Как… пойду в самолёт… он же в небо летит… мне туда и надо, щас-то – через две недели – за мной никто сам не прилетит, поздно, придётся самому до неба добираться, и всё из-за тебя, сынок…
   Игорь Игоревич: А мы?.. нам как, в смысле, куда? Что делать-то…
   Папа: Можете со мной…
   Игорь Игоревич: А билеты?
   Папа: Ты чё, ты не понял, придурок?! Всё – теперь можно без билетов, по особой льготе и в кино, и в солярий!
   Андрей: Здорово…
   Папа: Здорово, только смысла теперь в этом нет… впрочем, это же было и в жизни… я когда рос, так женщин хотел, а когда вырос – они мне разонравились… казалось бы всё готово, – аппарат, возраст, социально приемлемый для половых актов, а уже не то, пропало желание… да, ну что, кто со мной?
   Андрей: Я остаюсь… мне никуда не нужно, я лучше тут… и вообще, всё гоны', – всё! Я никому не верю, вы чё, не-е-е-т!..
   Николай: Я тоже…
   Игорь Игоревич: Папа, ты там не говори, что я так тебя… под линолеум…
   Папа: Да кому там какое дело, – всё ведь от тебя зависит, тебе если стыдно – мучайся, а нет, – живи… всё равно мучаться придётся, не от этого, так от другого, просто так легче… знать, что ты нигде ни при чём, но это непросто, очень непросто… Понимаешь, в принципе, пока мы живём, у нас есть право на всё… человек имеет право на всё… Просто многое зависит от того, как ты сам к этому относишься… ладно… Ты, я понял, с друзьями остаёшься?..
   Игорь Игоревич: Да, пожалуй…
   Папа: Ну, гляди, я своё дело сделал, – информацию довёл, а дальше сами…
   Труп встаёт со скамейки, уходит. Андрей смеётся, глядя, как очень искренне Игорь Игоревич прощается с отцом. Николай ещё не понял, как вести себя в этой ситуации, поэтому просто улыбается.
   Николай: Подождите, я что-то не всосал,– отец твой на что намекал щас, что мы как… трупы?
   К скамейке подходит старичок, смотрит в упор на ребят, снимает шапку, что-то бормочет.
   Андрей: Да вы что, я же молодой!!! Уменя кровь с молоком! У меня!..
   Дедушка не отвечает, как-будто не слышит, вздыхает, одевает шапку, уходит.
   Игорь Игоревич: Да, в кино как-то это всё по-другому, как-то как событие, что ли… а тут, я даже ничего не почувствовал… не то, что, там, боль или страх, а вообще ничего…
   Андрей: Подождите, бред какой-то, даже если так, – когда мы успели-то? Что, нас кто-то убил? Или нас задавило? Как? Где? Никто ведь не помнит!
   Игорь Игоревич: Вот именно… погибли и не заметили, потому что были увлечены… делом… знаете, такое выражение, – сгорел на рабочем месте, – такое, обычно, сослуживцы говорят, когда человек работает-работает, ничего не замечает… увлечённо так… несмотря ни на что… и дальше бы работал, если б добрые коллеги некролог не вывесили… на первом этаже… родного предприятия… на доске объявлений…
   Николай: Мы, наверное, на свадьбе умерли… я когда салат попробовал, мне сразу поплохело…
   Игорь Игоревич: Ага… только я салаты не ел… я вообще сегодня не ел…
   Андрей: Вы, Игорь Игоревич, молчали бы, уж вам-то с вашими привязанностями и удивляться, что вдруг отъехали!
   К скамейке подходят двое милиционеров. Один из милиционеров ест хот-дог. Игорь Игоревич, Андрей и Николай стихают, внимательно смотрят на людей в форме. Тот из милиционеров, кто ел хот-дог, оборачивается на сидящих друзей, долго смотрит им в глаза, неожиданно кривится, как-будто увидел что-то отвратительное, выплёвывает откусанный хот-дог на землю, отворачивается, второй достаёт рацию.
   2-й милиционер: Гарвард, Гарвард, приём, Гарвард… Я Кембридж, приём, Гарвард! Ситуация три пять перед входом в аэропорт, приём!.. Высылайте машину, приём… Трое Гарвард, приём, трое, три товарища, приём… совсем никакие, нет, Гарвард, это ваши клиенты, мы таких не принимаем, нам за это не платят, ну, всё – на западном фронте без перемен…
   Второй милиционер подходит к первому, нежно вытирает кусочки еды с его скривлённых от омерзения губ.
   2-й милиционер: Ну, что ты, Анатоль, совсем испачкался…
   1-й милиционер: Я не могу, Антон… не могу привыкнуть к этому ко всему…
   2-й милиционер: Ну-ну-ну… пойдём, пойдём, я приведу тебя в порядок…
   Второй увлекает первого в здание аэропорта.
   Андрей: Так, нужно что-то делать, – слышали, он вызвал машину, сейчас приедут и загребут нас…
   Игорь Игоревич: Кинут в общую могилу, вместе с бомжами, никто и документов не проверит, сволочи!
   Николай: А у меня и нет документов… у меня только письмо… к маме…
   Игорь Игоревич: Ладно, други, ладно, надо найти выход…он должен быть… раз мы способны анализировать ситуацию, значит вполне реально найти выход даже в нашем случае!..
   Андрей: Нет, ну, как так?!.
   Игорь Игоревич: Это не продуктивно! Ещё идеи?
   Николай: Слушайте, передвигаться же мы можем, – давайте возьмём и уедем!..
   Андрей: Да, и везде нас будут принимать как трупов, не здесь, так где-нибудь ещё подберут и зароют…
   Николай: Тогда надо, я не знаю… спрятаться…
   Игорь Игоревич: Куда ты спрячешься?! А за едой ходить, а девчонки, – как жить-то теперь, если ты умер?! Никто ведь с тобой с трупом спать не будет и на работу не возьмут!