Прилежаева Мария. На Гран-Рю

   - Мой товарищ - французский рабочий, то есть отец рабочий, а он... За него ручаюсь, Иван Дмитриевич, - быстро аттестовал он Жюстена, пока тот приближался.
   - Тсс! Забыл? - строго остерег Иван Дмитриевич.
   - Ах да, Петр! - спохватился Андрей. - Петр, Пьер! - повторял, как бы заучивая.
   Иван Дмитриевич Чугурин, рабочий, как все слушатели Ленинской школы, получил при переходе границы новое имя. Теперь, пока не вернется домой, будет зваться Петром.
   - Месье Пьер, - познакомил Андрюша Жюстена с Чугуриным.
   Жюстен поклонился, снял шляпу: идеально воспитанный юный гражданин Лонжюмо.
   Иван Дмитриевич, или, как условились, Петр, ласково потеребил растрепанные вихры мальчонки.
   А Жюстен, исполнив долг вежливости, водрузил на затылок соломенную шляпу и по обыкновению закидал Андрея вопросами.
   - О чем был урок? И тебе разрешили со взрослыми? У вас разрешают? И тебе интересно? А кто такой Маркс? Я слышу: Маркс, Маркс. Это по-русски. А как по-французски?
   Андрей, смешливый мальчишка, по каждому подходящему поводу заливается смехом, как колокольчик. И тут залился, но вмиг посерьезнел.
   - Маркс по-русски, и по-французски, и на всех языках есть Маркс, уяснил?
   - Кто же он, что на всех языках?
   - Как объяснить?! - обратился за помощью Андрюша к Чугурину.
   - Видно, ты не до полного разумения дорос, - ответил тот. - Только что на занятиях слушали, до глубины сердца дошло на всю жизнь. Маркс хочет счастья всем людям. Чтобы наступила хорошая жизнь на земле, всем хорошая, для всех справедливая. Чтобы не было обиды никому и нигде. А как того добиться, науку создал. За то мы и почитаем его.
   Так говорил Чугурин французскому мальчишке. Жюстен не понимал слов, но что-то доброе, сильное исходило от этого человека, хотелось его слушать и казалось, что все понимаешь.
   Чугурина позвал кто-то из товарищей, и он оставил двух приятелей наедине.
   - Маркс - ученый-педагог, - сообразил Жюстен, помня разговор месье Ильина с мэром. И круто повернул к своей теме: - Слушай, Андрэ, у меня есть удочка, не самая новая, а лучше всякой новой, мальчишки из замка и те ухватились бы. Да я им нипочем не уступлю. А то есть кожаный кошелечек. Отец на кожевенном заводе работает, один раз сшил мне из обрезков кожи кошелек про запас, когда разбогатеешь, говорит - ха-ха-ха! - тут тебе и кошелек денежки складывать...
   - О чем ты? - не понял Андрюша. - Про Маркса говорили, а ты про кошелек завел?
   На секунду Жюстен замялся, но тряхнул лохматой головой и решительно:
   - Отдам, хочешь? За это учи меня русскому.
   Идея Жюстена привела Андрюшу в замешательство. Можно ли? Надо ли?
   Но, поразмыслив недолго, он рассудил: что плохого, если его французский дружок научится русскому? Конспирацию Андрюша не нарушит ничего, что нельзя, никому не будет открыто.
   - Ладно, кошелек пока береги, за так начнем обучение. Слушай: "мер" "мать", "мамочка", "мама"; "пер" - "отец"; "пень" - "хлеб". Мать, отец, хлеб - повтори. Ну-ка, еще: мать, отец, хлеб. Не глеб, а хлеб, не отьец отец. Повторяй, повторяй. Ну, довольно, на первый раз хватит.
   - Пока хватит, - согласился Жюстен. - Я от тебя не отвяжусь, знай. Если каждый день по три слова заучивать...
   - Дальше будем больше, - вдохновился Андрей. - За лето, пока из Лонжюмо не уедем, научу... А ты не лентяй?
   - Я - лентяй?! - изумился Жюстен. - Спроси-ка учителя, кто в классе самый прилежный?
   Он лукавил: прилежным учеником в школе его не считали. Но всю дорогу Жюстен на разные лады повторял три первых слова: "Мама, отец, хлеб..."
   8
   Сегодня у Надежды Константиновны занятия в школе. Она проснулась ранехонько. Неслышно встала, чтобы не разбудить Владимира Ильича. Он спал на узкой железной кровати напротив у стены. Крепко спал. Сладким сном. Молодец! Здоровье у Володи завидное, если сносит ежедневную двенадцати-пятнадцатичасовую работу, нервотрепку из-за слежки российских и французских шпиков, борьбу с меньшевиками разных толков. А как умеет радоваться радости! Его детище - партийная школа в Лонжюмо - счастливит Володю. Давно она не видела его в таком радужном подъеме, веселой энергии. Дела в школе идут отлично. Занятия с утра до обеда, после обеда до вечера.
   Учатся рабочие не только усердно - самозабвенно, влюбленно! Володе прямо-таки поклоняются. Да, он всего, всего себя ученикам отдает.
   Его занятия по курсу политэкономии не назовешь лекциями. Лектор читает и читает, пусть превосходно, но лекция и урок не одно и то же. Владимир Ильич в школе Лонжюмо - учитель. Передался по наследству отцовский педагогический дар! Отец, Илья Николаевич, директор народных училищ, талантливейшим, благороднейшим был педагогом. Все учителя Симбирской губернии почитали его. А сколь многих учеников окрылил он жаждой познания! А как бился с тупыми чиновниками за просвещение народов многонациональной Симбирской губернии! А сколько пооткрывал школ для чувашей, мордвинов, татар!
   Володя! Отец порадовался бы твоей школе в Лонжюмо.
   Надежда Константиновна улыбается, перебирая в памяти уроки Владимира Ильича. Она нередко на его уроки приходит. Знает-перезнает, о чем он будет беседовать с учениками. Но как?! Всегда неожиданно, ново. Ученики на его уроках час от часу растут. "Я тоже больше всего учительница, - думает Надежда Константиновна. - Моя партийная работа началась именно со школы".
   Однако солнце поднимается выше, розовая кайма по горизонту остывает, небо бледно голубеет. Наступает тихое утро.
   Проснулся Владимир Ильич. Встала Елизавета Васильевна. Выпили кофе. Владимир Ильич засел писать статью в газету. Надежда Константиновна торопится в школу. Ее сегодняшний урок посвящен именно газете. Как она готовится, издается, каждый ли знает? Слушателям, когда они вернутся в Россию, всенепременно надо будет иметь дело с большевистскими газетами. Печатаются они в нелегальных, сугубо секретных от полиции и царских чиновников типографиях. Где? Когда? Как?
   И в легальной газете надо уметь выступить. Большевистская партия учит использовать всякий случай говорить и писать о рабочей борьбе.
   Техника типографских изданий, техника связи с партийными организациями - предмет уроков Надежды Константиновны. Довольно скучная история, но в рассказе Надежды Константиновны оказывается нескучной, чрезвычайно необходимой для будущей работы революционеров-подпольщиков. Класс слушает учительницу с неослабным вниманием. Какие в России есть типографии и как устроить подпольную типографию для печатания запрещенных брошюр? Как эти брошюры и заметки писать? О чем? Для кого?
   - Ну-ка, давайте попробуем. Напишите каждый о каком-то событии на вашем заводе, о чем хочется бить в набат, не прощать начальству, предложила Надежда Константиновна. - Но вот что, сначала будем писать в уме. Потом расскажем. Выберем подходящую тему и тогда уж напишем на бумаге. Одному задам писать для нелегальной печати, другому для легальной. Обсудим, в чем разница. Есть ли разница. Такой у нас будет сегодня урок необычный. Вроде игры. Но серьезной игры. Итак, сочиняйте в уме. Головы у вас молодые. Развивайте, упражняйте, крепите память. Готовьтесь к обсуждению и критике. Сюсюкать не будем. Что заслужил, то и получай.
   Задумались товарищи. Подперев кулаками виски, каждый глядел перед собой и не видел, погруженный в непривычный труд сочинительства.
   Надежда Константиновна с улыбкой наблюдала за ними: "Трудновато целую заметку держать в уме, когда карандаша нет на подмогу".
   - Слишком-то не мудрите, - ободрила она учеников. - Вспомните стоящий факт и изложите. Ясно и коротко.
   Кто-то строго ответил:
   - Скидкой нас не балуйте.
   - Не буду. Работайте.
   Надежда Константиновна досконально знает учеников. У нее хранятся документы, анкеты, направления Школьного Комитета ЦК, рекомендации партийных организаций, что их посылали в Ленинскую школу учиться. Все рабочие из разных городов. Все со стажем революционной работы, хоть и молоды. Испытали ссылки и тюрьмы.
   Надежда Константиновна знает учеников, конечно, не только по бумагам. Много переговорено, выслушано признаний, дано советов. У каждого на первом плане партийная работа.
   А личная жизнь? Сердечная жизнь? Только твоя. К тебе одному относящаяся, тобой одним пережитая? Есть ли любимая девушка? Ждет ли, дождется ли, как семь лет дожидалась Женни Маркса? У иного жена, ребятишки, старая мать, родной дом, где пролетело детство, как сказка приснилась...
   Класс надолго погрузился в молчание. Ни звука. Надежда Константиновна участливо наблюдает за слушателями. Сейчас они слушают себя, перебирая в памяти пережитое. Вон Белостоцкий. Нахмурил лоб, водит пальцем по столу, воображая, что пишет. Так легче думается.
   Чугурин оперся щекой на ладонь, прикрыв ресницами глаза, чтобы ничем не отвлечься, не ускользнула бы мысль.
   А Серго Орджоникидзе? Всегда энергично-живой, он и в этот час полон жизни. Взгляд горяч, улыбка морщит губы, видно, что-то интересное вспомнилось, заданное сочинение созревает в уме.
   ...Кавказ! Нет чудеснее края, нет волшебнее края. Блистающие в лучах солнца вечные льды горных вершин, громады утесов, глухие ущелья, полные тайн, непроходимые леса, пестрые, в цветах, поляны, бурно несущиеся реки...
   На Кавказе пролетело детство, полунищее, но богатое любовью и лаской. Вот Серго четырнадцать лет. Он в Тифлисе. Ученик фельдшерской школы, член ученического нелегального кружка и наравне со взрослыми революционерами пропагандист в железнодорожных мастерских и... "Об этом и будет статья", гордо думает Серго.
   На окраине Тифлиса, у подножия скалы, высится древний монастырь. Рядом, под крышей длинного, скучно-серого здания, укрыто городское водохранилище. Серго объяснили, что нужно делать.
   - Не забоишься?
   - Я?!
   Он не ответил, только со смешком мотнул головой. И, как велено, вошел в серое здание. По лесенке спустился в подвал. Где-то здесь должен быть заложенный кирпичами лаз. Вот он. Серго узнал по приметам. Вынул кирпичи и полез. Не так-то просто. Мальчишка узок в плечах, в поясе тонок, а отверстие вроде еще уже, еле втиснешься.
   И тут происходит непредвиденное. Серго наполовину пролез, вдруг хватают за ноги, тащат назад.
   Сторож. Водохранилище охраняется.
   - Куда тебя леший несет? Зачем?
   У сторожа свирепый вид, как у всех сторожей, когда застигают на месте преступления хулиганов-мальчишек.
   "Как выкрутиться, как?" - мечется в растерянной голове Серго, и... о, простофиля! Ведь ему сказали пароль. Ведь строго-настрого велели затвердить ответный пароль. Затвердил. От растерянности вылетело из ума.
   В конце концов обошлось. Вспомнил свой и ответный услышал пароль.
   Сторож вмиг подобрел, и Серго вновь, уже при его помощи, втиснулся в лаз. Пробирался ползком на животе, на четвереньках. Дальше лаз шире и выше, можно стать на ноги, нормально шагать. Дальше скала, в ней выбита ниша. Это подпольная типография. Здесь хранится все, что требуется: кассы со шрифтом, запас бумаги, потаенные ящики для документов. В один из них Серго опускает бумажку с текстом листовки против фабричных незаконных штрафов, которыми хозяева душат рабочих. Вечером печатники-революционеры так же тайно проберутся сюда в типографию, напечатают по этой бумажке листовки, и Серго будет их разносить по секретным адресам. Оттуда листовки полетят на заводы и фабрики: "Товарищи рабочие, боритесь с эксплуатацией!"
   Статья в уме написана. Серго поднял руку, рассказать учительнице и товарищам приключившуюся с ним в школьные годы историю.
   - Закончил? Молодец! - похвалила Надежда Константиновна. - Но подождем слушать, пока окончат все.
   И вдруг: "Что я! Разве такое можно напечатать в легальной и даже в нелегальной газете! Раскрыть жандармам тайное место и как мы действуем? Эх я! Увлекся воспоминаниями юности".
   "Пригорюнился добрый молодец, - заметила Надежда Константиновна. Видно, что-то не ладится".
   А Серго порылся в памяти и припомнил случай беспощадной эксплуатации рабочих.
   Ох, как много повстречалось ему таких случаев, когда юношей вел пропаганду в железнодорожных мастерских.
   Старшие хвалили: "Справляется с делом. Растет".
   ...Сегодня урок Надежды Константиновны затянулся. Велено сочинить заметку? Сочинили. Никто не желал отмолчаться. Едва ли не по каждому ответу дискуссия.
   "Умная публика, - слушая устные газетные выступления и споры, думала Надежда Константиновна. - Действительно, передовой отряд рабочего класса. Не зря Ильич верит в вас и надеется".
   Пока до самого обеда в классе на Гран-рю длились занятия, привычные болельщики школы Андрэ и Жюстен на этот раз отсутствовали. У них действовала своя школа, в которой Андрэ ответственно исполнял роль учителя.
   Упрямый малец Жюстен! Твердо вознамерился научиться говорить по-русски: "Писать погодим, после когда-нибудь выучусь, а сейчас давай разговаривать".
   - Итак, повторяй, - размеренно, как подобает учителю, произносит Андрэ: - Мой отец - рабочий.
   Не так-то легко произнести фразу на чужом языке. Жюстен коверкает слова, путает ударения, произношение ужасно, будто рот набит кашей.
   Наконец осилено.
   - Правильно. Пять. Что еще хочешь сказать?
   - Я тоже буду рабочим, - говорит по-французски Жюстен.
   Андрэ переводит.
   - Повторяй.
   Туговато движется дело. Тем более что урок ведется не в классе. Ученик не сидит за партой. Ученик прибирает комнатенку, подметает пол, варит макаронный суп, моет посуду. Андрэ помогает товарищу, тем временем оба твердят: "Мой отец - рабочий. Я тоже буду рабочим".
   - Выучено. Пять. Следуем дальше. Что хочешь сказать?
   - Франция очень хороша.
   - Правильно, согласен. Пять. Теперь повтори: Россия тоже очень хороша! - диктует Андрей, а про себя: "Россия во сто раз лучше".
   Андрюша не хочет обижать Жюстена, поэтому про Россию бормочет вполголоса. Тот еще не так хорошо освоил чужой язык, чтобы понять без перевода.
   - Новая тема, - объявляет Андрей. - Я люблю книгу...
   Многоточие, пауза. Во-первых, потому, что у Жюстена нет любимой книги, вообще в доме нет книг. Вообще во всем селении редко-редко у кого есть две-три книги. Мэр обещал приобрести для школы небольшую библиотечку, но пока что-то медлит.
   Пауза наступила и по другой причине: со двора в дом впорхнула Зина Мазанова. Она не ходит, не бегает - порхает, как стрекоза. Ее и зовут Стрекозой - тоненькая, легкая, быстрая.
   - Бонжур, - кивает Жюстену. - Ты не знаешь, где соседи? - спрашивает, имея в виду семью Владимира Ильича, главным образом бабушку Елизавету Васильевну, чтобы помочь по хозяйству, о чем-то потолковать.
   - Здгастуй, - по-русски, картавя на французский манер, отвечает Жюстен.
   Встречая Стрекозу, он испытывает новое, никогда раньше не испытанное чувство - стеснение, чуть не страх и какое-то непонятное, почти жутковатое замирание сердца. Ему не хочется задирать Зину Мазанову, как часто мальчишки Лонжюмо задирают девчонок, если какая-то кому-то понравится. Задирание - у них род любезности, нечто вроде ухаживания. Жюстену хочется смотреть на Стрекозу - и ничего больше. И все. Однако надо хоть что-то сказать, иначе прослывешь дураком, подумает: вот пень!
   - Твоя мама тоже учительница, учится в русской школе? - спрашивает Жюстен Стрекозу.
   - Нет.
   - Значит, учит учителей? По-нашему, значит, профессор.
   - Нет.
   - Что нет? Что же она делает?
   - Варит учителям завтраки, обеды...
   - А-а, кухарка! - отчего-то радуется Жюстен. - У нас в замке есть кухарка и разные слуги, лакеи...
   Тут неизвестно почему рассердился Андрэ:
   - У нас в школе нет лакеев. Тетя Катя Мазанова, Зинина мама, друг моей мамы.
   - Друг твоей мамы, мадам Инессы? - удивился Жюстен.
   - Да! Да!
   - Но ведь мадам Инесса преподает в школе, она из дру... другого общества.
   - Дурак, дубина! - ругается Андрэ.
   Если б Жюстен знал! Если бы знал, что отец Стрекозы и ее братишки Мишеля, токарь-изобретатель, с молодых лет революционер-большевик, схвачен был жандармами и сослан в жесточайший Туруханский край Сибири, а после бегства из ссылки стал бесстрашным воином революции 1905 года!
   Революция побеждена. Расплата ждет большевика - виселица. Товарищи помогли бежать за границу. Помогли семье скрыться от сыщиков и полицейских. И вот Екатерина Ивановна Мазанова с детьми в Париже. Тут встреча с Инессой Арманд. Живут на одной квартире. Сдружились. С Надеждой Константиновной встретились и сдружились раньше, в России.
   Тетя Катя Мазанова добра, умелица на все руки, певунья, любима русскими политическими и дома, и в Париже, и здесь, в Лонжюмо.
   "Наша хозяюшка, кормилица!" - зовут ее слушатели и лекторы школы Лонжюмо, уплетая за обе щеки сваренные ею щи и гречневую кашу, всегдашние и любимые на Руси с давних времен кушанья.
   - Ты-ы! Эх, ты! - продолжал кипеть Андрюша Арманд.
   - Умолкни. Он ничего не смыслит в наших делах, - сказала Стрекоза. Бедняжка, - снисходительно промолвила она.
   "Бедняжка"! Андрею показалось, слишком умиленно выговорила она это слово.
   Он не читает книг. У него даже любимой нет книги.
   - Ох! - Стрекоза укоризненно качнула головой, и концы ее банта на затылке колыхнулись, как крылышки.
   В косе бант, на затылке бант - не много ли?
   Жюстену нравится. И ее темно-серые глаза под черными дужками бровей, и чуть толстоватый славянский носик нравятся Жюстену.
   - Так у тебя нет любимой книги, - сказала Стрекоза, пристально разглядывая Жюстена, как бы что-то читая в нем и обдумывая. - Неинтересно тебе так жить. Ну, ничего. Не унывай. Добудем тебе любимую книгу. Оревуар.
   И упорхнула.
   9
   Радость - проснуться чуть свет, когда солнце еще не взошло, по розовому полю зари бродят дымчатые облачка, и в предчувствии долгого школьного дня, в ожидании нового, интересного, всегда интересного урока вскочить, весело будя непроснувшихся: "Вставай, подымайся, рабочий народ!"
   Наскоро одеться, вперегонки помчаться к реке, с разбегу бултых в прохладные воды Иветты. Стайки серебристых рыбешек брызнут в стороны. Крупная птица снимется с ветки, медленно полетит вдоль реки. Все радость. Кругом радость. Тело налито молодой, звонкой силой.
   После купания, хотя учились взахлеб, не позволяя себе пропустить ни минуты урока, все же задерживались посидеть полчасика до занятий на берегу Иветты. Поблаженствовать под легкими лучами только взошедшего солнца.
   Конечно, их головы заняты прежде всего учением. Об учении они и говорят. Обсуждают узнанное на лекциях. И особенно то строгое и важное, что не устает внушать Владимир Ильич. Для победы над самодержавием и капитализмом нам нужна крепкая, сплоченная партия. Есть люди, которые мешают сплоченности партии. Надевают маску заботы о рабочем классе, любви к народу. Надо уметь распознавать истинное лицо хитрых и лживых противников партии, чтобы разъяснять рабочим вредность их проповедей.
   Надо учиться, много знать, твердо верить в победу революции. Слушатели горячо обсуждают задачу, поставленную перед ними товарищем Лениным. "Вернемся в Россию, пойдем к цели, как учит Ленин: сплочение партии, борьба с самодержавным строем".
   ...А иногда захватят воспоминания о пережитом. Пережито много. Нет среди слушателей никого, чья молодость протекала безоблачно. Если ты революционер, значит, борец, значит, грозы проносились над твоей головой, не раз глядел в глаза смерти.
   Сколь много опасных событий, связанных с революционной борьбой, пережито Серго Орджоникидзе. Пылкий, страстно преданный революционному делу, он в самых трудных обстоятельствах смел и находчив.
   В Тифлисе, где учился в фельдшерской школе, уже тогда, с мальчишеских лет, революционная работа составляет смысл его жизни. Кто бы подумал, что этот красивый веселый подросток - давний конспиратор, распространитель листовок против правительства, умеющий обвести вокруг пальца самых опытных сыщиков! Да так ловко, умно!
   Вот юный грузин по окончании школы назначен работать фельдшером в приморский город Гудауты. Больница маленькая, одна на многие версты побережья Черного моря. Фельдшеру Серго 19 лет. Жители приморских городов и селении дивятся и радуются усердию фельдшера: неустанно в разъездах, спешит на помощь больным, навещает здоровых - проверить, не подкрадывается ли болезнь.
   О, большой смысл в этих фельдшерских встречах с больными, а часто и здоровыми людьми. Он раздает пациентам рецепты, напечатанные собственноручно на гектографе. Лекарства прописывает фельдшер, и не только лекарства. "Рецепты" фельдшера призывают к борьбе с самодержавием, собирают вокруг Серго вольнолюбивых людей.
   Наступает революция 1905 года. На Черноморском побережье созданы красные боевые дружины...
   Тут, в самом захватывающем месте рассказа, Серго перебивают. Александр Догадов, в Лонжюмо получивший имя Павел, самый младший из слушателей, по виду совсем мальчишка - круглощекий, губы пухлые, глаза полны любопытства, - подсказывает:
   - Про оружие, Серго, не забудьте!
   Догадов знает эту историю, но хочет слушать еще и еще.
   К побережью Черного моря на помощь повстанцам направляется корабль, груженный винтовками, бомбами. Черноморцы готовы к восстанию, ждут только оружия - и в бой!
   А на море разбушевалась буря, волны, как щепку, швыряют корабль, не дают пристать к берегу. Ах, как нужно оружие! Между тем правительство мобилизует казачьи полки, карательные отряды.
   - И что же? Что же? - горя нетерпением, торопит Догадов.
   Все, затаив дыхание, внимают Серго. Он возбужден, черные глаза мечут искры, щеки пылают...
   С великим трудом к борту корабля подходят два баркаса. Сначала на баркасы перегружают оружие. Потом на рыбачьи шаланды. Первую ведет Серго, гребут дружинники. Вперед, вперед! Хлещет дождь, шаланды взлетают на гребень волны, как на гору, и ухают вниз, в водяную пропасть. Наконец высадились на берег, побежали в ближний городок за подводами, перевезти куда надо оружие, а шаланду в то время сорвало, унесло в открытое море. Вон, чуть видна. Ни секунды не медля, Серго кидается в море. Ледяная вода обжигает, как кипяток. Ноги немеют. В голове бьется яростно мысль: "Спасти, во что бы то ни стало спасти для революционных повстанцев оружие..."
   - Написать бы об этом книгу. Зажигающая получилась бы книга, мечтательно произносит Догадов. Задумался. - Я не о политических статьях говорю. Политика для нас на первом плане. Без политики мы - не мы. Я о художественных произведениях.
   - Как же ты умно говоришь, Павел! Как правильно и умно говоришь! воскликнул Серго. - Жаль, мало нам здесь удается почитать художественной литературы.
   - Мне наш доктор Александров дал почитать Льва Толстого.
   - Ну, молодец, молодец! При нашей занятости ухитряешься и на Толстого выкроить время?
   Догадов застеснялся, покраснел. Мальчишка, а уже шесть лет в партии, уже испытаны арест, тюрьма, ссылка.
   - Я Толстого люблю... выразить не могу, как люблю! Рассказ "После бала" дома читал и здесь, привез из дома, читаю. Чем дальше, сильней поражаюсь: непостижимый гений Толстой! Как знает жизнь, как пишет людей, как ненавидит барство, жестокость правящих, как учит жизни!
   - Некоторые объявляют Толстого учителем жизни, - с ноткой сомнения в голосе заметил Белостоцкий.
   - А что? Да. Учитель.
   Назревал спор. С обычной для него бурной энергией вмешался Серго Орджоникидзе. Его фамилию мало кто знает. Знают: Серго.
   - Любишь Толстого? А мы не любим? Не поклоняемся? Не гордимся? Нет равных Толстому художников! Но разве ты статьи Владимира Ильича о Толстом не читал?
   - Вы, товарищ Серго, образованнее меня, - вконец застеснялся Догадов.
   - Э-э! - перебил Серго. - "Вы" - ни к чему. Какой я - вы! Товарищи, значит, "ты". Советую, Догадов, вернемся в Россию, достань статьи Владимира Ильича о Толстом. Убедительно Владимир Ильич показал, как Толстой бичевал подлость буржуазного строя. И тот же Толстой создал учение в полном противоречии с пролетарским, партийным.
   - Я узнал и расстроился.
   - Толстой учит нас ненавидеть врагов, - все горячей распаляется Серго, - но вместо борьбы проповедует непротивление злу. Буржуазные интеллигенты, журналисты, правительственные лживые газетенки подхватывают чуждую пролетариату проповедь. Одуряют народ. Прячут от народа истинного, великого, нашего Толстого.
   - Толстой наш. Мы знаем нашего Толстого, - подхватил Чугурин.
   В обсуждение вступили все. Не было среди слушателей Ленинской школы равнодушных людей. Лениво мыслящих не было. Жить - значит узнавать, думать, чувствовать. Значит бороться.
   - Кто читал книгу Ленина "Что делать?"? - продолжает Серго. - Все читали. Помните, что сказано там про нас, вчерашних и нынешних пролетариев: "Мы идем тесной кучкой по обрывистому и трудному пути, крепко взявшись за руки. Мы окружены со всех сторон врагами, и нам приходится почти всегда идти под их огнем. Мы соединились, по свободно принятому решению, именно для того, чтобы бороться с врагами..."
   - Правда, правда! Что ни скажет Ленин, все правда. Идем под огнем, а не страшны нам враги.
   Разговору не виделось конца.
   - Время-то, время несется! - спохватился кто-то.
   - Товарищи, сегодня с утра первые лекции нашего доктора Александрова. Наверное, уже катит на своем велосипедике к нам из Парижа.
   10
   Действительно, по шоссе из Парижа катил на велосипеде довольно молодой человек. Узкоплечий, немного сутулый. Время от времени оглядывался. Спутника ли поджидал или опасался слежки? Вернее второе. Париж кишел шпиками, наемниками русской жандармерии. Человек направлялся в Лонжюмо, в русскую партийную школу, показать дорогу шпику опасно.
   Преподаватели школы частью поселились в Лонжюмо, как "Ильины" и Инесса Арманд, другие жили в Париже. Снимали комнатенки, ютились главным образом по рабочим окраинам, зарабатывали на пропитание кто как мог уроками, статьями в газетах, лекциями. Квалифицированные рабочие, если посчастливится, устраивались на заводы и фабрики. Наверно, непрочно каждый день грозил расчетом, безработицей. Жили бедно, иногда буквально впроголодь. Люди эти, больше всего русские, были политическими эмигрантами.