Знает Виктор Викторович, ой, наверное, догадывается, что нет у ребят никакой родни. Но играет с воспитанниками в одну игру. Кивает, делает вид, что верит им. А все потому, что экономия на бурде выходит, значит, двойная детдому польза: те, что уйдут, промышляют, а те, что послабей и промышлять не могут, бурды поболе хлебнут. И здесь политика. Никуда в наше время без политики. Ложку не опустишь без нее в затируху.
Виктор Викторович дал каждому по листку бумаги, заготовленной заранее, и все побежали, полетели, как на крыльях, к кухне, получить свои хлебные пайки. Иначе стали бы они отпрашиваться да врать про несуществующую родню. Ушли бы, да и дело с концом.
Васька доскакал быстрее всех до кухни, сунул листок в раздаточную. Всего две каракули на листке: «Разрешаю отпустить». Но каждая каракуля двести граммов хлеба весит. Отполосовали Паське ножом кус, бросили на весы, крошек сверху добавили и протянули в окошко. Пока Васька хлеб ломал, крошки начали сыпаться, Васька их на лету ловил. Не заметил, как половину куса съел. Само проглотилось, проскользнуло. Это ведь долго ждать, когда накормят, а есть не бывает долго. Но самое обидное, когда вот так машинально съешь. Никакого самочувствия, ни зубы не подержали, ни язык не поблаженничал, не помял, не послюнявил, ни желудок, ни пищевод не обласкали…
Васька вспомнил вдруг про солдата. Разломил оставшийся кусок пополам, а крошки снова съел, не виноват же он, что столько крошек остается. Вернулся повеселевший, сказал, протягивая хлеб:
— Меня отпустили.
Солдат полулежал, подложив руки под голову и глядя в небо. Он спросил, не двинувшись:
— Куда тебя отпустили?
— Домой.
— У тебя есть дом?
— Конечно, нет, — сказал Васька. И так как солдат хлеба не видел и не брал, положил ему пайку на живот. Поскорей положил, боялся, что потом пожалеет. Свою он тут же съел.
— У нас новый директор, он не знает, у кого есть дом, а у кого нет.
— Тебе-то зачем врать? — спросил солдат.
— Как зачем? — удивился Васька. — Хлеб сразу дадут.
— А потом весь день голодный?
— Потом? — Васька прикинул. — Главное сейчас, а потом видно будет.
Солдат покачал головой, уясняя для себя эту звериную логику. Спросил, подымаясь и придерживая хлеб рукой:
— Ты ведь не наелся, да?
Васька сделал вид, что вспоминает, наелся он или нет. Сказал с сожалением:
— Меня, дядя Андрей, накормить трудно. Я обжора. Я что угодно могу съесть. Я однажды двадцать порций щей съел. Раздулся — во, как пузырь, а толку мало.
Андрей посмотрел на Ваську, и снова пришло на память сравнение с весенним воробьем. Комочек жизни, а в чем она там держится, никак не поймешь.
— Вот, — солдат протянул Ваське хлеб. — Пока ты ходил, я закусил кое-чем. Ты уж сам доедай.
— Спасибо, — сказал Васька. Взял свой хлеб и моментально проглотил, глядя с благодарностью на солдата.
Вот ведь странно, ел свой собственный хлеб, а чувство было такое, что подарили со стороны.
Как менялось при этом Васькино настроение. Только недавно он боялся и переживал. А сейчас и утро, и хороший солдат, и пайка в животе приятно тяжелит. Все кажется простым и доступным. Васька зажмурился, от пищи и тепла его совсем разморило.
Он представлял, что хорошо бы на дороге найти продукговые карточки. Штук пять сразу. Три бы Васька на рынке продал, а остальные себе оставил. Каждый бы день отоваривался, и житуха бы наступила! Развеселые дни! Ребята утверждают, что карточки часто теряют и кто-то их должен находить… Нужно только внимательно под ноги заглядывать. Они цветные, розовенькие, зелененькие, их издали видно. Но нет, сколько Васька ни смотрел, не находил он карточек. Паспорт находил. Кошелек пустой находил. Однажды рубль нашел мокрый. Пока рассматривал, кто-то пальцем по нему ударил, и рубль расползся пополам.
Тут сквозь Васькины грезы голос солдата проник, что пора бы, мол, и двигаться, а то утро пройдет, никого они не застанут.
— Куда двигаться? — спросил невинно Васька.
— Забыл, что ли? — удивился солдат. — К этому, кто знает… Ну, сам же вчера говорил!
— Ах, к этому… — сказал Васька — Так его дома нет.
— А ты откуда знаешь?
— Знаю. Его трудно найти.
— Но мы с тобой его найдем, — сказал решительно солдат. — Найдем, Василий. Если только ты не испугался.
— Кто? Я? Я испугался? — вяло запротестовал Васька.
— Да нет, — раздумчиво произнес солдат, глядя прямо на Ваську. — Я как раз подумал, что ты человек смелый. Смелый и серьезный, правда?
— Конечно, — более уверенно повторил Васька. — Я смелый, в общем — И друг ты настоящий?
— И друг, — подтвердил Васька. Потом опомнился — А может, потом сходим? Но солдат был тверд.
— Нет, Василий, потом мне поздно будет. Четырнадцать часов просрочил. Ведь жизнь моя зависит… Зависит вот от этого, пойдем мы сейчас или нет.
— Вся жизнь, — вздохнул Васька, он думал про себя.
— Может, тебе трудно понять, — говорил солдат.
— Про жизнь я понимаю, дядя Андрей, — воскликнул Васька с болью. — Они ведь расправятся… Хотел добавить: «Со мной», но не добавил. Солдат думал про свое. Он подтвердил:
— Да, судить будут, это точно.
— Да какой суд! — вскричал Васька. — Они знаете как .. Страшно.
— Не страшней, Василий, когда себя теряешь, — сказал солдат. — Вот ведь вчера-то я решил, что и не человек я уже…
— Я все понимаю, дядя Андрей, — произнес Васька. Как было трудно ему произносить! — Пойдем, — сказал он, но сам сидел на месте. — Пойдем к этому человеку!
Пойдем!
Словно себя уговаривал, а не солдата. А сам продолжал сидеть. Поднялся, вздыхая. И солдат встал.
Отряхнувшись от мусора, они двинулись по тропинке, ведущей к станции. Васька шел первым. Он был направляющим, как сказал солдат. А направлялся Васька прямо к Витькиному дому.
Виктор Викторович дал каждому по листку бумаги, заготовленной заранее, и все побежали, полетели, как на крыльях, к кухне, получить свои хлебные пайки. Иначе стали бы они отпрашиваться да врать про несуществующую родню. Ушли бы, да и дело с концом.
Васька доскакал быстрее всех до кухни, сунул листок в раздаточную. Всего две каракули на листке: «Разрешаю отпустить». Но каждая каракуля двести граммов хлеба весит. Отполосовали Паське ножом кус, бросили на весы, крошек сверху добавили и протянули в окошко. Пока Васька хлеб ломал, крошки начали сыпаться, Васька их на лету ловил. Не заметил, как половину куса съел. Само проглотилось, проскользнуло. Это ведь долго ждать, когда накормят, а есть не бывает долго. Но самое обидное, когда вот так машинально съешь. Никакого самочувствия, ни зубы не подержали, ни язык не поблаженничал, не помял, не послюнявил, ни желудок, ни пищевод не обласкали…
Васька вспомнил вдруг про солдата. Разломил оставшийся кусок пополам, а крошки снова съел, не виноват же он, что столько крошек остается. Вернулся повеселевший, сказал, протягивая хлеб:
— Меня отпустили.
Солдат полулежал, подложив руки под голову и глядя в небо. Он спросил, не двинувшись:
— Куда тебя отпустили?
— Домой.
— У тебя есть дом?
— Конечно, нет, — сказал Васька. И так как солдат хлеба не видел и не брал, положил ему пайку на живот. Поскорей положил, боялся, что потом пожалеет. Свою он тут же съел.
— У нас новый директор, он не знает, у кого есть дом, а у кого нет.
— Тебе-то зачем врать? — спросил солдат.
— Как зачем? — удивился Васька. — Хлеб сразу дадут.
— А потом весь день голодный?
— Потом? — Васька прикинул. — Главное сейчас, а потом видно будет.
Солдат покачал головой, уясняя для себя эту звериную логику. Спросил, подымаясь и придерживая хлеб рукой:
— Ты ведь не наелся, да?
Васька сделал вид, что вспоминает, наелся он или нет. Сказал с сожалением:
— Меня, дядя Андрей, накормить трудно. Я обжора. Я что угодно могу съесть. Я однажды двадцать порций щей съел. Раздулся — во, как пузырь, а толку мало.
Андрей посмотрел на Ваську, и снова пришло на память сравнение с весенним воробьем. Комочек жизни, а в чем она там держится, никак не поймешь.
— Вот, — солдат протянул Ваське хлеб. — Пока ты ходил, я закусил кое-чем. Ты уж сам доедай.
— Спасибо, — сказал Васька. Взял свой хлеб и моментально проглотил, глядя с благодарностью на солдата.
Вот ведь странно, ел свой собственный хлеб, а чувство было такое, что подарили со стороны.
Как менялось при этом Васькино настроение. Только недавно он боялся и переживал. А сейчас и утро, и хороший солдат, и пайка в животе приятно тяжелит. Все кажется простым и доступным. Васька зажмурился, от пищи и тепла его совсем разморило.
Он представлял, что хорошо бы на дороге найти продукговые карточки. Штук пять сразу. Три бы Васька на рынке продал, а остальные себе оставил. Каждый бы день отоваривался, и житуха бы наступила! Развеселые дни! Ребята утверждают, что карточки часто теряют и кто-то их должен находить… Нужно только внимательно под ноги заглядывать. Они цветные, розовенькие, зелененькие, их издали видно. Но нет, сколько Васька ни смотрел, не находил он карточек. Паспорт находил. Кошелек пустой находил. Однажды рубль нашел мокрый. Пока рассматривал, кто-то пальцем по нему ударил, и рубль расползся пополам.
Тут сквозь Васькины грезы голос солдата проник, что пора бы, мол, и двигаться, а то утро пройдет, никого они не застанут.
— Куда двигаться? — спросил невинно Васька.
— Забыл, что ли? — удивился солдат. — К этому, кто знает… Ну, сам же вчера говорил!
— Ах, к этому… — сказал Васька — Так его дома нет.
— А ты откуда знаешь?
— Знаю. Его трудно найти.
— Но мы с тобой его найдем, — сказал решительно солдат. — Найдем, Василий. Если только ты не испугался.
— Кто? Я? Я испугался? — вяло запротестовал Васька.
— Да нет, — раздумчиво произнес солдат, глядя прямо на Ваську. — Я как раз подумал, что ты человек смелый. Смелый и серьезный, правда?
— Конечно, — более уверенно повторил Васька. — Я смелый, в общем — И друг ты настоящий?
— И друг, — подтвердил Васька. Потом опомнился — А может, потом сходим? Но солдат был тверд.
— Нет, Василий, потом мне поздно будет. Четырнадцать часов просрочил. Ведь жизнь моя зависит… Зависит вот от этого, пойдем мы сейчас или нет.
— Вся жизнь, — вздохнул Васька, он думал про себя.
— Может, тебе трудно понять, — говорил солдат.
— Про жизнь я понимаю, дядя Андрей, — воскликнул Васька с болью. — Они ведь расправятся… Хотел добавить: «Со мной», но не добавил. Солдат думал про свое. Он подтвердил:
— Да, судить будут, это точно.
— Да какой суд! — вскричал Васька. — Они знаете как .. Страшно.
— Не страшней, Василий, когда себя теряешь, — сказал солдат. — Вот ведь вчера-то я решил, что и не человек я уже…
— Я все понимаю, дядя Андрей, — произнес Васька. Как было трудно ему произносить! — Пойдем, — сказал он, но сам сидел на месте. — Пойдем к этому человеку!
Пойдем!
Словно себя уговаривал, а не солдата. А сам продолжал сидеть. Поднялся, вздыхая. И солдат встал.
Отряхнувшись от мусора, они двинулись по тропинке, ведущей к станции. Васька шел первым. Он был направляющим, как сказал солдат. А направлялся Васька прямо к Витькиному дому.
— 13 —
Они открыли калитку и вступили в узкий дворик, в углу под досками еще лежал снег. На веревке, растянутой поперек, сушилось белье. Откуда-то подкатилась под ноги черная лохматая собачонка и сильно залаяла, пятясь и виляя хвостом.
— Бармалей! Бармалей! — крикнул Васька, присев на корточки. Собака сразу им поверила, стала лизать мальчику руки.
— Это Бармалей, собака такая, — сказал Васька. — Она огурцы соленые ест.
— Мы что, пришли? — спросил солдат.
Васька кивнул, с сожалением оставил собаку. Прошмыгнул под белье, постучал в окошко. Посмотрел, делая скобочкой руки, и снова постучал.
В дверях показалась молодая женщина, невысокая, в косынке.
— Теть Нюр, Витька дома?
— Зачем он тебе? — спросила женщина.
— Дело есть.
— Если дело… Заходите. Скоро он придет. Тетя Нюра разговаривала с Васькой, а смотрела она на солдата. Ей было интересно узнать, что солдата сюда привело. Пожалуй, только из-за своего любопытства она предложила войти в дом.
Комната была чистенькая, но Васька сразу приметил, что вместо занавесок на окнах широкие бинты. И на комоде бинты. Марля да бинты были кругом, как будто они могли скрыть голую бедность. А они еще больше ее выдавали.
Тетя Нюра посадила Ваську на диван, а солдату дала стул. Сама села на табуретку напротив, спросила напрямик:
— Что-то натворил мой сынок? Васька пожал плечами, посмотрел на солдата. Тот помолчал, произнес, разводя руками:
— Не знаю, как лучше объяснить. Может, и вы поможете. У меня тут винтовку, вещмешок украли, еще документы. Я в эшелон не могу вернуться.
— Вот как, — протянула тетя Нюра. — Пьяный был? Раз оружие-то стянули?
— Нет, не пьяный, — сказал солдат.
— Нешто трезвый оружие теряет? Арестуют теперь?
— Не знаю… Наверное.
— Не наверное, а точно. Это трибунал, милый мой, — сказала тетя Нюра.
Васька слушал открыв рот. Быстро спросил:
— Что такое трибунал?
— Военный такой суд, — ответила тетя Нюра, глядя на солдата. — Видела я, как одного судили. Солдатик помоложе тебя был… Сколько тебе?
— Девятнадцать, — сказал он.
— Вон что? Я думала, старше. — Она встала, посмотрела в окошко, потом опять на солдата. — А Витька тут при чем?
— Ваш сын там… В общем, был при этом.
— Как то есть был? — спросила тетя Нюра. — Воровал, что ли?
— Я не знаю, — сказал солдат и посмотрел на Ваську. Но тот молчал. — Может, он ничего и не взял, но… Он знает, кто украл оружие.
— А вам откуда известно? — спросила опять тетя Нюра.
Солдат не ответил. Все трое теперь молчали. Тетя Нюра вздохнула, произнесла:
— Не знаю, что вам и сказать. Витька, конечно, от рук отбился. Мужика в доме нет. Я день и ночь в госпитале, санитаркой служу. Тут не уследишь, ясное дело.
— Да, — сказал солдат.
— Я среди раненых кручусь, у самой мужик на фронте. А к нам все как из мясорубки, куски тела, а не люди идут… А я уж грешным-то делом и подумаю иногда: хоть бы с одной ногой или с одной рукой пришел. Все-таки мужик, если он в дому. От него и запах в горнице другой… А Витьке я уши надеру, как он вернется.
— Не надо драть, — попросил солдат. — Может, он невиноват ни в чем.
— Как же не виноват? А кто ружье стащил?
— Я думаю, что это не Витька. — Солдат посмотрел на Ваську, с упреком посмотрел.
А Васька, озираясь по сторонам, скучно пробормотал:
— Там и другие были…
— Постарше Витьки? — спросила тетя Нюра Ваську.
— Угу.
— Шайка, что ли?
— Не знаю.
— Ну, я узнаю. Я все узнаю.
Она ушла и почти сразу вернулась с тарелкой в руках. В тарелке лежала белая лепешка, разрезанная по радиусу на узкие дольки.
— Попробуйте, — предложила тетя Нюра. — А я сейчас чаю поставлю. Да пробуйте, не бойтесь, это из казеинового клея. Тут, на авиационном складе, достаем. Отмачиваем да в тарелках на холоде оставляем. Он как сыр на вкус.
Тетя Нюра засмеялась, добавила:
— Голь на выдумки хитра. Я Витьке утром говорю:
сходи на рынок, продай по червонцу за кусочек, а на деньги картошки купи. У нас картошки нет. Праздник ведь на носу, Первое мая. А в доме пусто, с какой стороны ни поглядишь.
Тут слышно стало, как залаял Бармалей. Солдат и Васька одновременно привстали. Но это был не Витька. Какая-то женщина постучала в окно, тетя Нюра вышла к ней. Но в дом не повела, а стала негромко переговариваться в прихожей. Было слышно, как тетя Нюра несколько раз сказала: «Поможем, поможем… Дай срок». А женщина ей отвечала: «Да сроку-то мало осталось. Куда же мне рожать!» А тетя Нюра опять ей негромко:
«Сульфидин пропал. Будет, и все сделаем. Забеги завтра…» — Будем ждать? — спросил солдат Ваську.
— Не знаю.
Оба взяли по кусочку казеинового сыра. Васька проглотил, не заметил вкуса, взял и опять проглотил. Решил взять последний раз и пожалел, что такие маленькие кусочки. Небось Витька каждый день по тарелке сыра жрет.
Васька не завидовал семейным, каждому, как говорят, свое. Но семейным живется в войну сытнее, это Васька знал. Тут во дворе опять гавкнул Бармалей, послышался голос Витьки. Тетя Нюра о чем-то спрашивала, он отвечал. Голоса стали громче, и тетя Нюра закричала, и Витька закричал. Вместе они появились в комнате. Витька, не поздоровавшись, прошел к комоду и положил деньги. Быстро и враждебно посмотрел на Ваську, солдата он как будто не видел. Тетя Нюра стояла в дверях, руки в боки, не сводила глаз с сына.
— Ну? — спросила громко. — Скажешь?
— Чего вы ко мне пристали! — завопил Витька. Он был вообще истерик. Васька это знал. — Ничего не видел! Ничего не брал!
— Брал, — сказала тетя Нюра. Она положила на стол перед солдатиком фонарик. — Ваш?
Солдат взял фонарик в руки, осторожно повертел его. Произнес почти пораженно:
— Мой.
— В кармане нашла, — говорила тетя Нюра. И вдруг закричала на сына, шагнув к нему: — Так что! Тебя на людях выдрать?
Даже Ваське стало страшно от ее крика. Никто так на Ваську не кричал. Уж бог с ней, с семейной сытостью, ни за какие бы казеиновые сыры не продал Васька своей свободы.
Витька задрожал, заплакал, забормотал сквозь слезы, что он ничего не брал, кроме фонарика. Все остальное забрали Купец и Длинный, а он не брал…
— Документы кто взял? — спросил солдат негромко.
— Не брал… Не я… — как-то пронзительно неприятно завопил Витька. — Вот Васька тоже видел, он компас получил!
— Ладно, ладно, — произнес солдат, поморщившись, На Ваську он и не взглянул. — Ты можешь показать, где живут эти… двое?
Витька взвыл еще пуще.
— Можешь или не можешь? — спросила тетя Нюра. — Прекрати вой и говори нормально! Ну! — Она крикнула «ну», и. Васька снова вздрогнул, а Витька сразу замолчал. Следя за руками матери, членораздельно произнес:
— Купец у магазина живет, зеленый дом, а другого я не знаю.
— Зеленый дом? — повторил солдат и встал. — Как его зовут, твоего Купца?
— Сенькой, — отвечал Витька, не глядя на солдата.
— Ладно, — сказал солдат. — Если не врешь…
Он не оглядываясь вышел во двор, в калитку. Васька побежал за ним. На ходу успел оглянуться и увидел, что Витька выскочил вслед и показывает ему кулак.
Некоторое время солдат шел впереди, в его движениях появилась уверенность. Васька решил, что не оборачивается и не заговаривает солдат из-за компаса. Но тот будто услышал мысли Васьки, приостановился, поджидая его.
— Вот что, Василий, — сказал солдат. — Теперь гляди в оба, нет ли патруля. Знаешь, какой бывает патруль?
— Знаю, — ответил Васька. — Тебя могут схватить?
— Могут. Я теперь, Василий, как дезертир все равно. Никогда бы не смог представить, что буду скрываться.
— А когда винтовку найдешь, не будешь скрываться?
— Не буду. Только бы найти!
— Бармалей! Бармалей! — крикнул Васька, присев на корточки. Собака сразу им поверила, стала лизать мальчику руки.
— Это Бармалей, собака такая, — сказал Васька. — Она огурцы соленые ест.
— Мы что, пришли? — спросил солдат.
Васька кивнул, с сожалением оставил собаку. Прошмыгнул под белье, постучал в окошко. Посмотрел, делая скобочкой руки, и снова постучал.
В дверях показалась молодая женщина, невысокая, в косынке.
— Теть Нюр, Витька дома?
— Зачем он тебе? — спросила женщина.
— Дело есть.
— Если дело… Заходите. Скоро он придет. Тетя Нюра разговаривала с Васькой, а смотрела она на солдата. Ей было интересно узнать, что солдата сюда привело. Пожалуй, только из-за своего любопытства она предложила войти в дом.
Комната была чистенькая, но Васька сразу приметил, что вместо занавесок на окнах широкие бинты. И на комоде бинты. Марля да бинты были кругом, как будто они могли скрыть голую бедность. А они еще больше ее выдавали.
Тетя Нюра посадила Ваську на диван, а солдату дала стул. Сама села на табуретку напротив, спросила напрямик:
— Что-то натворил мой сынок? Васька пожал плечами, посмотрел на солдата. Тот помолчал, произнес, разводя руками:
— Не знаю, как лучше объяснить. Может, и вы поможете. У меня тут винтовку, вещмешок украли, еще документы. Я в эшелон не могу вернуться.
— Вот как, — протянула тетя Нюра. — Пьяный был? Раз оружие-то стянули?
— Нет, не пьяный, — сказал солдат.
— Нешто трезвый оружие теряет? Арестуют теперь?
— Не знаю… Наверное.
— Не наверное, а точно. Это трибунал, милый мой, — сказала тетя Нюра.
Васька слушал открыв рот. Быстро спросил:
— Что такое трибунал?
— Военный такой суд, — ответила тетя Нюра, глядя на солдата. — Видела я, как одного судили. Солдатик помоложе тебя был… Сколько тебе?
— Девятнадцать, — сказал он.
— Вон что? Я думала, старше. — Она встала, посмотрела в окошко, потом опять на солдата. — А Витька тут при чем?
— Ваш сын там… В общем, был при этом.
— Как то есть был? — спросила тетя Нюра. — Воровал, что ли?
— Я не знаю, — сказал солдат и посмотрел на Ваську. Но тот молчал. — Может, он ничего и не взял, но… Он знает, кто украл оружие.
— А вам откуда известно? — спросила опять тетя Нюра.
Солдат не ответил. Все трое теперь молчали. Тетя Нюра вздохнула, произнесла:
— Не знаю, что вам и сказать. Витька, конечно, от рук отбился. Мужика в доме нет. Я день и ночь в госпитале, санитаркой служу. Тут не уследишь, ясное дело.
— Да, — сказал солдат.
— Я среди раненых кручусь, у самой мужик на фронте. А к нам все как из мясорубки, куски тела, а не люди идут… А я уж грешным-то делом и подумаю иногда: хоть бы с одной ногой или с одной рукой пришел. Все-таки мужик, если он в дому. От него и запах в горнице другой… А Витьке я уши надеру, как он вернется.
— Не надо драть, — попросил солдат. — Может, он невиноват ни в чем.
— Как же не виноват? А кто ружье стащил?
— Я думаю, что это не Витька. — Солдат посмотрел на Ваську, с упреком посмотрел.
А Васька, озираясь по сторонам, скучно пробормотал:
— Там и другие были…
— Постарше Витьки? — спросила тетя Нюра Ваську.
— Угу.
— Шайка, что ли?
— Не знаю.
— Ну, я узнаю. Я все узнаю.
Она ушла и почти сразу вернулась с тарелкой в руках. В тарелке лежала белая лепешка, разрезанная по радиусу на узкие дольки.
— Попробуйте, — предложила тетя Нюра. — А я сейчас чаю поставлю. Да пробуйте, не бойтесь, это из казеинового клея. Тут, на авиационном складе, достаем. Отмачиваем да в тарелках на холоде оставляем. Он как сыр на вкус.
Тетя Нюра засмеялась, добавила:
— Голь на выдумки хитра. Я Витьке утром говорю:
сходи на рынок, продай по червонцу за кусочек, а на деньги картошки купи. У нас картошки нет. Праздник ведь на носу, Первое мая. А в доме пусто, с какой стороны ни поглядишь.
Тут слышно стало, как залаял Бармалей. Солдат и Васька одновременно привстали. Но это был не Витька. Какая-то женщина постучала в окно, тетя Нюра вышла к ней. Но в дом не повела, а стала негромко переговариваться в прихожей. Было слышно, как тетя Нюра несколько раз сказала: «Поможем, поможем… Дай срок». А женщина ей отвечала: «Да сроку-то мало осталось. Куда же мне рожать!» А тетя Нюра опять ей негромко:
«Сульфидин пропал. Будет, и все сделаем. Забеги завтра…» — Будем ждать? — спросил солдат Ваську.
— Не знаю.
Оба взяли по кусочку казеинового сыра. Васька проглотил, не заметил вкуса, взял и опять проглотил. Решил взять последний раз и пожалел, что такие маленькие кусочки. Небось Витька каждый день по тарелке сыра жрет.
Васька не завидовал семейным, каждому, как говорят, свое. Но семейным живется в войну сытнее, это Васька знал. Тут во дворе опять гавкнул Бармалей, послышался голос Витьки. Тетя Нюра о чем-то спрашивала, он отвечал. Голоса стали громче, и тетя Нюра закричала, и Витька закричал. Вместе они появились в комнате. Витька, не поздоровавшись, прошел к комоду и положил деньги. Быстро и враждебно посмотрел на Ваську, солдата он как будто не видел. Тетя Нюра стояла в дверях, руки в боки, не сводила глаз с сына.
— Ну? — спросила громко. — Скажешь?
— Чего вы ко мне пристали! — завопил Витька. Он был вообще истерик. Васька это знал. — Ничего не видел! Ничего не брал!
— Брал, — сказала тетя Нюра. Она положила на стол перед солдатиком фонарик. — Ваш?
Солдат взял фонарик в руки, осторожно повертел его. Произнес почти пораженно:
— Мой.
— В кармане нашла, — говорила тетя Нюра. И вдруг закричала на сына, шагнув к нему: — Так что! Тебя на людях выдрать?
Даже Ваське стало страшно от ее крика. Никто так на Ваську не кричал. Уж бог с ней, с семейной сытостью, ни за какие бы казеиновые сыры не продал Васька своей свободы.
Витька задрожал, заплакал, забормотал сквозь слезы, что он ничего не брал, кроме фонарика. Все остальное забрали Купец и Длинный, а он не брал…
— Документы кто взял? — спросил солдат негромко.
— Не брал… Не я… — как-то пронзительно неприятно завопил Витька. — Вот Васька тоже видел, он компас получил!
— Ладно, ладно, — произнес солдат, поморщившись, На Ваську он и не взглянул. — Ты можешь показать, где живут эти… двое?
Витька взвыл еще пуще.
— Можешь или не можешь? — спросила тетя Нюра. — Прекрати вой и говори нормально! Ну! — Она крикнула «ну», и. Васька снова вздрогнул, а Витька сразу замолчал. Следя за руками матери, членораздельно произнес:
— Купец у магазина живет, зеленый дом, а другого я не знаю.
— Зеленый дом? — повторил солдат и встал. — Как его зовут, твоего Купца?
— Сенькой, — отвечал Витька, не глядя на солдата.
— Ладно, — сказал солдат. — Если не врешь…
Он не оглядываясь вышел во двор, в калитку. Васька побежал за ним. На ходу успел оглянуться и увидел, что Витька выскочил вслед и показывает ему кулак.
Некоторое время солдат шел впереди, в его движениях появилась уверенность. Васька решил, что не оборачивается и не заговаривает солдат из-за компаса. Но тот будто услышал мысли Васьки, приостановился, поджидая его.
— Вот что, Василий, — сказал солдат. — Теперь гляди в оба, нет ли патруля. Знаешь, какой бывает патруль?
— Знаю, — ответил Васька. — Тебя могут схватить?
— Могут. Я теперь, Василий, как дезертир все равно. Никогда бы не смог представить, что буду скрываться.
— А когда винтовку найдешь, не будешь скрываться?
— Не буду. Только бы найти!
— 14 —
Некоторое время они шагали молча и вышли на окраинную улицу дачного типа. На дороге копались в песке куры. Кое-где жгли весенний мусор: старую ботву, листья, хворост, и горьковатый серый дым витал над огородами.
— Я не за оружие борюсь, Василий, — снова начал солдат. Было видно, что он не перестает думать об этом. — И не за документы. Я за себя борюсь. Потому что я уронил себя. Кто же должен меня подымать, как не я сам… Ты понял?
Васька кивнул, спросил:
— Дядя Андрей, хотите, что-то покажу? Васька полез в потаенное место, достал кусок стальной ножовки, заточенной на конце.
— Вот!
Солдат повертел обломок, присвистнул, глядя строго на Ваську.
— Выбрось ты эту штуковину, Василий, — посоветовал он. — Опасная игрушка. Лучше я сам закину… Васька вцепился в руку солдата, крикнул:
— Нет! Нет! Отдай!
— Зачем она тебе? — спросил тот. Подержал на ладони и протянул Ваське. Васька засунул обломок в штаны.
— Нужно. Вы же сами сказали, что без оружия мужчина не солдат.
— Я, Василий, про фронт говорил.
— А я про тыл, — отрезал Васька сердито.
Но долго злиться он не умел. Через несколько шагов спросил:
— Дядя Андрей, а вы «Катюшу» видели?
— Нет, не видел.
— Говорят, их никто не видел, потому что их возят под брезентом. У них там мина лежит под машиной, как только фашисты окружат и захотят узнать про «Катюшу», наши кнопку нажмут и взорвут ее.
— Смотри-ка, — произнес солдат. — Какие у тебя сведения.
— На заводе их делают в разных местах, и никто не знает, что это «Катюша». Дядя Андрей, сказать вам один секрет?
— Ну?
— «Катюши» делают на нашем Ухтомском заводе.
— Ты-то откуда знаешь? — спросил солдат, усмехнувшись.
— Так все знают…
Они остановились около магазина. Здесь была длинная очередь: женщины, старухи, дети.
— Что выбросили? — спросил Васька. Одна женщина ответила:
— Пока ничего. Говорят, мясные талоны будут селедкой отоваривать. С утра ждем, а ничего нет.
— Будет, — уверенно сказал Васька. — Это же ОРС, а ОРС знаете как расшифровывается? Обеспечь раньше себя, обеспечь родственников своих, обеспечь родственников сослуживцев, а остальное рабочим и служащим.
В очереди засмеялись, завздыхали, стали вспоминать всякие случаи, но Васька не дослушал, побежал вслед за солдатом. Тот уже стучался в дом, который был зеленого цвета.
Долго им не открывали, хотя и Васька и солдат видели, что в окне мелькают какие-то лица.
— Открывай! — крикнул им Васька. — Чего тянете? Испугались?
— Почему испугались? — спросил солдат.
— Они думают, что вы монтер, — сказал Васька.
— Ну и что?
— А у них электроплитки: штрафуют. Тетя Нюра однажды увидела монтера и спрятала плитку в комод. А монтер проверил счетчик, а потом и говорит: «Чего это у вас, гражданка, из комода дым идет?» Открыли, а там белье горит…
Загремел засов, защелкали замки, щеколды, дверь отворилась. На пороге встала крупная женщина, широкое простоватое лицо, волосы комьями свисали вниз. Тетка Акулина, Акулиха — так ее звали.
Глядя от порога сверху вниз, она громко произнесла:
— Чего ломитесь? Невмоготу? Принесли что-нибудь?
— Здравствуйте, — сказал солдат. — Нам Сеня нужен.
— Какой такой Сеня? — спросила Акулиха, прищуриваясь.
— Ну, Сеня… — Солдат пожал плечами и оглянулся на Ваську.
— Сенька Купец, — подсказал Васька. — А вы его мать? Вы на него похожи.
— Это он на меня похож, — отрезала Акулиха. — Чего надо-то?
— Поговорить, — сказал солдат.
— Ну, говорите. Я слушаю.
— Мы бы хотели с ним… лично…
— С ним? Нет уж, сперва лично со мной. Акулиха сделала шаг вперед и прикрыла за собой дверь. Васька смотрел из-за спины солдата. Подобных стервозных баб он встречал на рынке, такой попадешься, убьет на месте.
Васька дернул солдата за рукав, но тот не услышал, а может, не захотел слушать. Он стал рассказывать женщине про кражу вещей и оружия, про свое положение.
— Ну и что? — спросила Акулиха. — Вы на что намекаете, гражданин?
— Я не намекаю, — сказал солдат. — Ваш Сеня там был.
— У вас есть доказательства?
— Его видели, — солдат оглянулся на Ваську, и Акулиха посмотрела на Ваську и закричала:
— Кто же мог его видеть? Этот сопляк, что ли? Я его тоже знаю! Ну, подожди! Сенька придет, он тебе устроит желтую жизнь! Он тебе разобъяснит, как доносить на него!
— Не кричите, — громко оборвал солдат. — Вы не имеете права на мальчика кричать, а тем более запугивать.
Акулиха сплюнула и вытерла плевок ногой. Спокойно произнесла:
— Я так на ваши слова, поняли? Потеряли оружие, теперь ищете виновных? Не выйдет у вас ничего. А если станете приставать, то мы вас в милицию сведем да проверим, какой вы солдат без оружия и куда вы его пропили… А теперь угрожаете мирному населению…
Солдат смотрел на нее широко открыв глаза. Потом, будто опомнившись, махнул рукой, пробормотал:
— Вот дура.
Он повернулся, пошел не спеша от дома, в то время как в спину ему раздавался громкий крик Акулихи:
— Сам дурак! От дурака слышу! Все потерял, какой же ты не дурак! Вчерашний день ищешь! А я вот крикну участкового, может, и не солдат, и не дурак, а диверсант переодетый!
Васька сплюнул на дорожку, чтобы хоть чем-нибудь досадить противной тетке, и пошел вслед за солдатом. Нагнал его у магазина и сказал:
— Не бойтесь, дядя Андрей, она не позовет милицию! Тьфу, противная баба! Акулиха зубастая!
— Ладно тебе… баба. Где ты научился выражаться?
— А как ее назвать, если она орет как баба? — спросил Васька. — Курица не птица, а баба не человек! Солдат молчал.
— Ясное дело, — продолжал Васька. — Купца дома нет. Что будем делать, дядя Андрей? Тот пожал плечами:
— Посидим подождем?
— А сколько ждать? Он ведь может вообще не прийти?
Солдат посмотрел на Ваську.
— Ты вот что, Василий… Иди-ка домой. В детдоме могут забеспокоиться, что ты надолго пропал. А я сам здесь покараулю.
Васька усиленно замотал головой:
— Не-е, обо мне никто не будет беспокоиться. Я сам о себе всегда беспокоюсь. Потом, меня отпустили.
— У тебя родные какие есть? — спросил солдат, присаживаясь на обочину дороги. Васька продолжал стоять.
— У меня никогда никого не было. Я из детприемника сюда поступил.
Солдат не знал, что такое детприемник, но догадался: туда относят маленьких детишек. А вот кто относит и почему относит? Их бы расстреливать, этих сучек, которые отказываются от своих детей. Живет Васька и не понимает, что можно жить иначе, что существует родительская ласка, забота, материнское тепло. А где-то тут рядом мать живет, не знает, а может, и знать не хочет, что в этой беспризорной толпе ее оборванный сын бегает… Маленький звереныш, но и человек.
Солдат отчего-то закашлялся, отвернулся. А Васька увидел, как из калитки, где они только что были, вышла девочка в красненьком пальто, в беретике, сзади две косички и большие банты. Васька сорвался с места, на ходу крикнул:
— Оксана! Оксана!
Девочка оглянулась, посмотрела внимательно на Ваську, очень удивилась,
— Здравствуй, Вася. Что ты здесь стоишь?
— У меня дела, — сказал Васька, подходя к девочке.
— А почему тебя не было на уроке? Смотри, тебя могут исключить.
Васька оглянулся, не слышал ли солдат всего сказанного. К счастью, не слышал. Васька законно считал, что не следует солдату знать о всяких временных Васькиных неудачах, в том числе со школой. Понизив голос, Васька спросил:
— Ты что, Оксан, здесь живешь?
— Меня зовут не Оксана, — поправила девочка. — Меня зовут Ксана. Ну, Ксения, понимаешь?
— Какая разница, — возразил Васька. — Меня вот хоть чугуном назови, только в печку не ставь.
Девочка засмеялась, и Васька засмеялся. Они стояли посреди улицы и смотрели друг на друга. Васька приметил эту девочку, когда она пришла в класс. Но сам бы он к ней не подошел. Во-первых, она одевалась как барышня, а детдомовские — кто во что горазд… Во-вторых, они вообще не дружили с домашними. У тех всех своя жизнь, родня, хозяйство, дом… Их кто-то встречает, кто-то провожает, кладет в газетку хлеб, картошку, а то и конфету… Все у них не как у людей, и Васька этой жизни не понимал, не хотел понимать.
Вот даже отношение к еде. Васька навсегда запомнил, как одна девочка, не Оксана, держала в руке хлеб, намазанный повидлом, и вдруг взяла да бросила в окно. Васька чуть сам не упал вслед за хлебом. Он бы тут же сбегал, нашел его, но был урок. И это был мучительный для Васьки урок, потому что он не слушал, а думал о хлебе, намазанном повидлом…
Васька нахохлился, совсем по-другому, и хмуро спросил:
— Эта, которая пасть на всю улицу раззявила… Твоя мать?
Девочка перестала улыбаться. Тоже холодно спросила:
— Кто раззявил? Я ничего не слышала.
— Ну, с вашего дома! Акула которая!
— А-а, — произнесла Ксана. — Тетя Акулина, наша хозяйка.
— Какая хозяйка?
— Мы у нее снимаем площадь, — объяснила Ксана. — — Мы ведь беженцы, из Белоруссии, а там сейчас немцы.
— Вот как, — сказал Васька и посочувствовал Ксане, У него и тон и обращение сразу переменились. — Я думал, что ты как другие… А ты что, с матерью приехала?
Ксана кивнула, простив Ваське всякие грубости, предложила:
— Ты приходи, если захочешь. У меня мама портниха, она тебе одежду зашьет.
— Зачем мне зашивать? — нахмурясь спросил Васька. — Я и сам шить умею. Ты лучше скажи; где сейчас Сенька?
Ксана посмотрела прямо в Васькино лицо, строго спросила:
— Ты с ним водишься?
— Да нет, не вожусь. Он мне, понимаешь, нужен… Для одного дела. Но это секрет.
Ксана сделала к Ваське шаг и оказалась так близко, что он услышал странный тонкий запах, исходивший от нее, увидел крупные веснушки на переносице, открытые серые глаза.
— Знаешь, он ведь жулик, у него, говорят, шайка. А Акулина ихняя спекулирует на рынке. Мы их боимся. Мы бы давно от них перешли, но мы задолжали им денег за квартиру. А теперь мы боимся… Мама говорит: «Вдруг прирежут».
— Ты не бойся, — тоже негромко сказал Васька. — Если что, я их быстро к ногтю!
— Ты?
— А что? Я ведь не один!
Васька оглянулся на солдата и сейчас только заметил, что он делает ему призывные знаки. Васька заторопился. Быстро спросил:
— Значит, Акула — спекулянтка?
— Она продает всякое белье, которое ей приносят. А Сенька вместе с ней весь день торчит на барахолке. Я видела, как он уходил с каким-то свертком…
— Ладно. Спасибо, — сказал Васька. — Встретимся в школе.
— Ты лучше с ним не связывайся, он убить может, — предупредила Ксана, глядя на Ваську. Произнесла так, — будто она давно знала Ваську, а теперь переживала за его жизнь.
Ваське стало приятно, что за него могут так переживать. Впервые в жизни делал Васька настоящее дело, и впервые за него переживали.
С какой-то лихостью, которая не могла не поразить Ксану, он произнес:
— Знаешь, как говорят… Двум смертям не бывать, а одной не миновать! До встречи!
Повернувшись и чувствуя ее очарованный взгляд, Васька героем шел по улице, к ожидавшему его солдату.
— Я не за оружие борюсь, Василий, — снова начал солдат. Было видно, что он не перестает думать об этом. — И не за документы. Я за себя борюсь. Потому что я уронил себя. Кто же должен меня подымать, как не я сам… Ты понял?
Васька кивнул, спросил:
— Дядя Андрей, хотите, что-то покажу? Васька полез в потаенное место, достал кусок стальной ножовки, заточенной на конце.
— Вот!
Солдат повертел обломок, присвистнул, глядя строго на Ваську.
— Выбрось ты эту штуковину, Василий, — посоветовал он. — Опасная игрушка. Лучше я сам закину… Васька вцепился в руку солдата, крикнул:
— Нет! Нет! Отдай!
— Зачем она тебе? — спросил тот. Подержал на ладони и протянул Ваське. Васька засунул обломок в штаны.
— Нужно. Вы же сами сказали, что без оружия мужчина не солдат.
— Я, Василий, про фронт говорил.
— А я про тыл, — отрезал Васька сердито.
Но долго злиться он не умел. Через несколько шагов спросил:
— Дядя Андрей, а вы «Катюшу» видели?
— Нет, не видел.
— Говорят, их никто не видел, потому что их возят под брезентом. У них там мина лежит под машиной, как только фашисты окружат и захотят узнать про «Катюшу», наши кнопку нажмут и взорвут ее.
— Смотри-ка, — произнес солдат. — Какие у тебя сведения.
— На заводе их делают в разных местах, и никто не знает, что это «Катюша». Дядя Андрей, сказать вам один секрет?
— Ну?
— «Катюши» делают на нашем Ухтомском заводе.
— Ты-то откуда знаешь? — спросил солдат, усмехнувшись.
— Так все знают…
Они остановились около магазина. Здесь была длинная очередь: женщины, старухи, дети.
— Что выбросили? — спросил Васька. Одна женщина ответила:
— Пока ничего. Говорят, мясные талоны будут селедкой отоваривать. С утра ждем, а ничего нет.
— Будет, — уверенно сказал Васька. — Это же ОРС, а ОРС знаете как расшифровывается? Обеспечь раньше себя, обеспечь родственников своих, обеспечь родственников сослуживцев, а остальное рабочим и служащим.
В очереди засмеялись, завздыхали, стали вспоминать всякие случаи, но Васька не дослушал, побежал вслед за солдатом. Тот уже стучался в дом, который был зеленого цвета.
Долго им не открывали, хотя и Васька и солдат видели, что в окне мелькают какие-то лица.
— Открывай! — крикнул им Васька. — Чего тянете? Испугались?
— Почему испугались? — спросил солдат.
— Они думают, что вы монтер, — сказал Васька.
— Ну и что?
— А у них электроплитки: штрафуют. Тетя Нюра однажды увидела монтера и спрятала плитку в комод. А монтер проверил счетчик, а потом и говорит: «Чего это у вас, гражданка, из комода дым идет?» Открыли, а там белье горит…
Загремел засов, защелкали замки, щеколды, дверь отворилась. На пороге встала крупная женщина, широкое простоватое лицо, волосы комьями свисали вниз. Тетка Акулина, Акулиха — так ее звали.
Глядя от порога сверху вниз, она громко произнесла:
— Чего ломитесь? Невмоготу? Принесли что-нибудь?
— Здравствуйте, — сказал солдат. — Нам Сеня нужен.
— Какой такой Сеня? — спросила Акулиха, прищуриваясь.
— Ну, Сеня… — Солдат пожал плечами и оглянулся на Ваську.
— Сенька Купец, — подсказал Васька. — А вы его мать? Вы на него похожи.
— Это он на меня похож, — отрезала Акулиха. — Чего надо-то?
— Поговорить, — сказал солдат.
— Ну, говорите. Я слушаю.
— Мы бы хотели с ним… лично…
— С ним? Нет уж, сперва лично со мной. Акулиха сделала шаг вперед и прикрыла за собой дверь. Васька смотрел из-за спины солдата. Подобных стервозных баб он встречал на рынке, такой попадешься, убьет на месте.
Васька дернул солдата за рукав, но тот не услышал, а может, не захотел слушать. Он стал рассказывать женщине про кражу вещей и оружия, про свое положение.
— Ну и что? — спросила Акулиха. — Вы на что намекаете, гражданин?
— Я не намекаю, — сказал солдат. — Ваш Сеня там был.
— У вас есть доказательства?
— Его видели, — солдат оглянулся на Ваську, и Акулиха посмотрела на Ваську и закричала:
— Кто же мог его видеть? Этот сопляк, что ли? Я его тоже знаю! Ну, подожди! Сенька придет, он тебе устроит желтую жизнь! Он тебе разобъяснит, как доносить на него!
— Не кричите, — громко оборвал солдат. — Вы не имеете права на мальчика кричать, а тем более запугивать.
Акулиха сплюнула и вытерла плевок ногой. Спокойно произнесла:
— Я так на ваши слова, поняли? Потеряли оружие, теперь ищете виновных? Не выйдет у вас ничего. А если станете приставать, то мы вас в милицию сведем да проверим, какой вы солдат без оружия и куда вы его пропили… А теперь угрожаете мирному населению…
Солдат смотрел на нее широко открыв глаза. Потом, будто опомнившись, махнул рукой, пробормотал:
— Вот дура.
Он повернулся, пошел не спеша от дома, в то время как в спину ему раздавался громкий крик Акулихи:
— Сам дурак! От дурака слышу! Все потерял, какой же ты не дурак! Вчерашний день ищешь! А я вот крикну участкового, может, и не солдат, и не дурак, а диверсант переодетый!
Васька сплюнул на дорожку, чтобы хоть чем-нибудь досадить противной тетке, и пошел вслед за солдатом. Нагнал его у магазина и сказал:
— Не бойтесь, дядя Андрей, она не позовет милицию! Тьфу, противная баба! Акулиха зубастая!
— Ладно тебе… баба. Где ты научился выражаться?
— А как ее назвать, если она орет как баба? — спросил Васька. — Курица не птица, а баба не человек! Солдат молчал.
— Ясное дело, — продолжал Васька. — Купца дома нет. Что будем делать, дядя Андрей? Тот пожал плечами:
— Посидим подождем?
— А сколько ждать? Он ведь может вообще не прийти?
Солдат посмотрел на Ваську.
— Ты вот что, Василий… Иди-ка домой. В детдоме могут забеспокоиться, что ты надолго пропал. А я сам здесь покараулю.
Васька усиленно замотал головой:
— Не-е, обо мне никто не будет беспокоиться. Я сам о себе всегда беспокоюсь. Потом, меня отпустили.
— У тебя родные какие есть? — спросил солдат, присаживаясь на обочину дороги. Васька продолжал стоять.
— У меня никогда никого не было. Я из детприемника сюда поступил.
Солдат не знал, что такое детприемник, но догадался: туда относят маленьких детишек. А вот кто относит и почему относит? Их бы расстреливать, этих сучек, которые отказываются от своих детей. Живет Васька и не понимает, что можно жить иначе, что существует родительская ласка, забота, материнское тепло. А где-то тут рядом мать живет, не знает, а может, и знать не хочет, что в этой беспризорной толпе ее оборванный сын бегает… Маленький звереныш, но и человек.
Солдат отчего-то закашлялся, отвернулся. А Васька увидел, как из калитки, где они только что были, вышла девочка в красненьком пальто, в беретике, сзади две косички и большие банты. Васька сорвался с места, на ходу крикнул:
— Оксана! Оксана!
Девочка оглянулась, посмотрела внимательно на Ваську, очень удивилась,
— Здравствуй, Вася. Что ты здесь стоишь?
— У меня дела, — сказал Васька, подходя к девочке.
— А почему тебя не было на уроке? Смотри, тебя могут исключить.
Васька оглянулся, не слышал ли солдат всего сказанного. К счастью, не слышал. Васька законно считал, что не следует солдату знать о всяких временных Васькиных неудачах, в том числе со школой. Понизив голос, Васька спросил:
— Ты что, Оксан, здесь живешь?
— Меня зовут не Оксана, — поправила девочка. — Меня зовут Ксана. Ну, Ксения, понимаешь?
— Какая разница, — возразил Васька. — Меня вот хоть чугуном назови, только в печку не ставь.
Девочка засмеялась, и Васька засмеялся. Они стояли посреди улицы и смотрели друг на друга. Васька приметил эту девочку, когда она пришла в класс. Но сам бы он к ней не подошел. Во-первых, она одевалась как барышня, а детдомовские — кто во что горазд… Во-вторых, они вообще не дружили с домашними. У тех всех своя жизнь, родня, хозяйство, дом… Их кто-то встречает, кто-то провожает, кладет в газетку хлеб, картошку, а то и конфету… Все у них не как у людей, и Васька этой жизни не понимал, не хотел понимать.
Вот даже отношение к еде. Васька навсегда запомнил, как одна девочка, не Оксана, держала в руке хлеб, намазанный повидлом, и вдруг взяла да бросила в окно. Васька чуть сам не упал вслед за хлебом. Он бы тут же сбегал, нашел его, но был урок. И это был мучительный для Васьки урок, потому что он не слушал, а думал о хлебе, намазанном повидлом…
Васька нахохлился, совсем по-другому, и хмуро спросил:
— Эта, которая пасть на всю улицу раззявила… Твоя мать?
Девочка перестала улыбаться. Тоже холодно спросила:
— Кто раззявил? Я ничего не слышала.
— Ну, с вашего дома! Акула которая!
— А-а, — произнесла Ксана. — Тетя Акулина, наша хозяйка.
— Какая хозяйка?
— Мы у нее снимаем площадь, — объяснила Ксана. — — Мы ведь беженцы, из Белоруссии, а там сейчас немцы.
— Вот как, — сказал Васька и посочувствовал Ксане, У него и тон и обращение сразу переменились. — Я думал, что ты как другие… А ты что, с матерью приехала?
Ксана кивнула, простив Ваське всякие грубости, предложила:
— Ты приходи, если захочешь. У меня мама портниха, она тебе одежду зашьет.
— Зачем мне зашивать? — нахмурясь спросил Васька. — Я и сам шить умею. Ты лучше скажи; где сейчас Сенька?
Ксана посмотрела прямо в Васькино лицо, строго спросила:
— Ты с ним водишься?
— Да нет, не вожусь. Он мне, понимаешь, нужен… Для одного дела. Но это секрет.
Ксана сделала к Ваське шаг и оказалась так близко, что он услышал странный тонкий запах, исходивший от нее, увидел крупные веснушки на переносице, открытые серые глаза.
— Знаешь, он ведь жулик, у него, говорят, шайка. А Акулина ихняя спекулирует на рынке. Мы их боимся. Мы бы давно от них перешли, но мы задолжали им денег за квартиру. А теперь мы боимся… Мама говорит: «Вдруг прирежут».
— Ты не бойся, — тоже негромко сказал Васька. — Если что, я их быстро к ногтю!
— Ты?
— А что? Я ведь не один!
Васька оглянулся на солдата и сейчас только заметил, что он делает ему призывные знаки. Васька заторопился. Быстро спросил:
— Значит, Акула — спекулянтка?
— Она продает всякое белье, которое ей приносят. А Сенька вместе с ней весь день торчит на барахолке. Я видела, как он уходил с каким-то свертком…
— Ладно. Спасибо, — сказал Васька. — Встретимся в школе.
— Ты лучше с ним не связывайся, он убить может, — предупредила Ксана, глядя на Ваську. Произнесла так, — будто она давно знала Ваську, а теперь переживала за его жизнь.
Ваське стало приятно, что за него могут так переживать. Впервые в жизни делал Васька настоящее дело, и впервые за него переживали.
С какой-то лихостью, которая не могла не поразить Ксану, он произнес:
— Знаешь, как говорят… Двум смертям не бывать, а одной не миновать! До встречи!
Повернувшись и чувствуя ее очарованный взгляд, Васька героем шел по улице, к ожидавшему его солдату.
— 15 —
Время клонилось к обеду. Солнце ласкало землю, над огородами стояло волнистое марево.
Солдат задумчиво задрал голову, поскреб в светлых волосах. Произнес с сомнением:
— Опасно на рынок-то. Патруль там…
— Мы спрячемся, — сказал Васька. — Там в толпе как в лесу.
— Так-то оно так, да не совсем.
— Тогда я один пойду! — воскликнул Васька.
— Один? — спросил солдат и посмотрел на Ваську. Он подумал: «Нет, Василий, один ты пропадешь. Если раньше не пропадал, так и дела такого у тебя не было, чтобы бороться с целой шайкой. Нам теперь, Василий, надо быть вместе. Вместе мы много сильней. Вот и я бы без тебя сгинул бы, наверное. Я без тебя ноль. А ты хоть и единица, но в одиночку тоже невесть какая. Вот и выходит, что только мы вдвоем и можем жить».
Солдат задумчиво задрал голову, поскреб в светлых волосах. Произнес с сомнением:
— Опасно на рынок-то. Патруль там…
— Мы спрячемся, — сказал Васька. — Там в толпе как в лесу.
— Так-то оно так, да не совсем.
— Тогда я один пойду! — воскликнул Васька.
— Один? — спросил солдат и посмотрел на Ваську. Он подумал: «Нет, Василий, один ты пропадешь. Если раньше не пропадал, так и дела такого у тебя не было, чтобы бороться с целой шайкой. Нам теперь, Василий, надо быть вместе. Вместе мы много сильней. Вот и я бы без тебя сгинул бы, наверное. Я без тебя ноль. А ты хоть и единица, но в одиночку тоже невесть какая. Вот и выходит, что только мы вдвоем и можем жить».