Пристли Джон Бойнтон. Теперь пусть уходит!

   Стэн (быстро). О'кей. Но все-таки хныканье ему не поможет…
   Фелисити (негодующе). Я не хнычу!…
   Стэн. Как только вам покажется, что вы узнали что-то новое, – звоните мне. И не думайте, пожалуйста, что вы все можете сделать сами, – десять против одного, что без меня вы не справитесь…
   Фелисити. Откуда вы это знаете?
   Стэн. Он и сам так считает, верно? Беда в том, что вы ревнуете…
   Фелисити. Ну, знаете ли, хватит!
   Стэн. Что может сделать какой-то Стэн? Какой-то простой парень…
   Фелисити. Вы правы… (Идет к двери.)
   Стэн. Вы не доели ваш бутерброд… мой бутерброд…
   Фелисити (надменно). Спокойной ночи! (С силой хлопает дверью)
   Повторяется прежняя сцена репортеров у телефонов: «Мистер Саймон Кендл при смерти, в Скруп прибыл сэр Джеффри Брок…», «Брок дал заключение о состоянии здоровья Кендла…», «Брок утверждает, что состояние серьезное, но не безнадежное…», «Сын, дочь и двое внуков Кендла остановились в „Рейлвэй армз“…».
   Диктор… На четыре пенса в час, начиная со следующего месяца… Врачи запретили перевозить художника Саймона Кендла из Скрупа, где он лежит в гостинице в тяжелом состоянии. Мистеру Кендлу – восемьдесят два года… Мы передавали последние известия.
   Комната Кендла. Полумрак. Кендл мечется во сне, просыпается. Подходит Джудит.
   Джудит (очень спокойно). Что, мистер Кендл? Кендл (ему трудно говорить). Горло пересохло – пить…
   Джудит дает ему напиться, поддерживая чашку.
   Мне снилось, что я снова мальчик… Знаете, я ведь родился милях в пятидесяти отсюда. Маленькое местечко под названием Лонгстоун-Бридж… отец мой был каменотесом… мои дети и внуки не любят об этом вспоминать… Мы, англичане, всегда были снобами…
   Джудит (спокойно, но уверенно). По-моему, мы стали хуже – когда я вернулась из Гонконга, я была потрясена…
   Кендл. Несомненно. У меня есть старый друг, он до сих пор живет в Лонгстоун-Бридж, – Рубен Холмс, он пишет акварелью, это наш лучший пейзажист со времен Котмэна. Он живет в том же доме, где родился, ни разу не заработал больше нескольких фунтов в неделю – зачем ему? Простой, счастливый человек. Я пережил трех жен, у меня были любовницы всех цветов кожи – от бело-розового до сепии, я заработал и растратил несколько состояний, мои картины висят в любой хорошей галерее мира, у меня полный сундук медалей, наград, премий, дипломов и почетных званий, я чертовски важная персона, но я ни разу не испытал и половины того удовлетворения, какое получил от жизни Рубен Холмс. Пока я делал всякие глупости, он жил счастливой жизнью. Должно быть, он самый старый из всех моих друзей, оставшихся в живых… (Вспоминает; с энтузиазмом) Ну да, конечно! Я старый дурень! У вас есть карандаш, не правда ли? Записывайте: «Два ящика с картинами и рисунками отправлены Рубену Холмсу в Лонгстоун-Бридж». Я вез их к нему, потому что хотел у него остановиться на день или два и сказать ему, что с ними надо сделать. А сам сел не в тот поезд. Как все это просто. Вы записали про эти два ящика? Молодчина! Положите сюда. (Показывает на столик возле кровати.)
   Джудит кладет туда листок. Он улыбается и хмыкает от удовольствия.
   Джудит (печально глядя на него). Мистер Кендл, вы не читаете газет?
   Кендл. Нет, не читаю. Вот уже год или два. Глупая болтовня! Никогда не интересовался газетами.
   Джудит. И я тоже. Но месяца три назад там что-то писали о Рубене Холмсе, акварелисте из Лонгстоун-Бриджа.
   Кендл (удивленно). Как не похоже на Рубена…
   Джудит (очень мягко). Мистер Кендл, это было сообщение о его кончине.
   Он смотрит на нее скорее ошеломленный и растерянный, чем несчастный.

Действие третье

   Из темноты возникает маленькая гостиная. День. Льет дождь Сэр Эдмунд работает. Фелисити ходит по комнате. По-видимому, она чем-то очень обеспокоена.
   Сэр Эдмунд (взглянув на нее, раздраженно). Фелисити, ты сядь почитай что-нибудь или пойди немного погуляй.
   Фелисити. Здесь нет ни одной стоящей книги. А гулять – как я пойду? Идти некуда, и дождь не прекращается. Гермиона и Кеннет правильно сделали – сразу же после завтрака забрались в постели. Но я не буду тебе мешать… (Уходит.)
   Фелисити входит в бар, где Томми и Бистон занимаются уборкой.
   Фелисити. Хэлло!
   Томми (подходит к ней, улыбается). Доброе утро мисс. (Конфиденциально) Как вы вчера договорились соСтэном?
   Фелисити (холодно). Никак.
   Томми. Стэн – парень не промах. Себе на ногу топора не уронит.
   Фелисити. Терпеть не могу ничего топорного. (Предано, Бистону) Вам не жаль, что репортеров на время отослали отсюда?
   Бистон (угрюмо). Нет. Толку от них мало, а хлопот – невпроворот.
   Фелисити (после некоторого колебания). Можно мне задать вам один вопрос?
   Бистон (выпрямляется и смотрит на нее). Я не могу вам запретить, но вообще не стоит. Вы же видите, я занят. Ну что еще?
   Фелисити. Почему вы поссорились со своим сыном?
   Бистон. Это уж мое дело. Но если хотите знать – потому что он зазнался.
   Фелисити. Понимаю. То есть я как будто знаю, что представляют собой современные молодые люди.
   Раздается громкий стук в дверь.
   Бистон (раздраженно). А это еще что за чертовщина? (Спешит к двери)
   Стук не прекращается.
   (Кричит.) Перестаньте колотить в дверь! (Отпирает дверь и распахивает ее)
   Сразу же врывается Лео Моргенштерн. На нем плотное пальто, в руках чемодан. Это немолодой австрийский еврей, темпераментный и пылкий.
   Бистон (останавливает его). Эй, мистер, постойте! Если вам нужна комната, здесь вы ничего не найдете. А если хотите выпить, то заходите попозже.
   Лео (замечает Фелисити; возбужденно). Мисс Кендл, Фелисити, я Лео, Лео Моргенштерн.
   Фелисити. Хэлло! Не беспокойтесь, мистер Бис-тон. Это комиссионер моего дедушки, он продает его картины.
   Бистон (собирается запереть дверь). Ну, здесь он торговать не будет!
   Лео (Фелисити). Как Саймон?
   Фелисити. Врачи еще у него.
   Лео. Мне нужно как можно скорее повидать его. Это просто ужасно. Я был в Кап-Ферра – думал купить там Матисса, – услышал это известие, бросил все и помчался сюда. Но, мой бог, что за гостиница! Какие дикари! Здесь даже хозяин похож на свирепого полисмена…
   Фелисити. Он и был когда-то свирепым полисменом. Кажется, я слышу голоса врачей Сейчас они сойдут вниз.
   По лестнице спускаются сэр Джеффри и доктор Э д ж
   Лео (бросается вперед, взволнованно). Как он себя чувствует? Скажите, скажите скорее!…
   Сэр Джеффри (холодно). Мой дорогой сэр, я собираюсь сообщить о состоянии его здоровья сэру Эдмунду Кендлу…
   Лео (страстно). Да, да, но скажите мне, меня зовут Лео Моргенштерн, я спешил сюда за тысячи миль. Саймон – мой клиент, мой друг, мы много лет работали вместе…
   Сэр Джеффри Вполне возможно, но вам следует обратиться к сэру Эдмунду. Извините меня! (Проходит мимо Лео.)
   За ним – доктор Эдж. Они направляются б маленькую гостиную.
   Лео (после их ухода подходит к Фелисити; чуть не плачет). Вы слыхали? Мой бог! Великий художник лежит беспомощный среди таких людей! Все равно что умирать в Гренландии. Фелисити, миленькая, мне надо увидеть его сию секунду. Это очень важно. Проводите меня.
   Фелисити. Я постараюсь, Лео.
   Они поднимаются по лестнице.
 
   Комната Кендла. Он чем-то обеспокоен и выглядит гораздо хуже, чем прежде.
   Кендл (сердито смотрит на сиделку Петтон). Глупости, женщина! Разве я могу спокойно лежать и не волноваться, когда знаю, как много нужно сделать и как мало времени осталось? Неужели у вас совсем нет воображения?
   Сиделка Петтон. Нет, у меня есть только определенные указания.
   Робкий стук в дверь.
   (Раздраженно оглядывается.) Ну что там еще?
   В комнату врывается Лео.
   Не смейте входить!
   Кендл (повелительно). Пусть войдет! Он хочет говорить со мной. Я хочу говорить с ним. Оставьте нас, сестра!
   Сиделка Петтон (уходя, ворчит).Хорошо,но только на несколько минут.
   Лео (бросается на колени у постели. Его голова – возле подушки Кендла, по щекам льются слезы). Саймон, я сразу же приехал, за тысячу миль, бросил выгоднейшую сделку, восемь отличных Матиссов, чтобы вас повидать, сделать страшное признание, Саймон, друг мой. Если сейчас я не сделаю этого страшного признания, Саймон, очень страшного признания, я никогда не буду знать покоя…
   Кендл (не совсем серьезно, подмигивает). Неужели так уж страшно, Лео? Хорошо, признавайтесь…
   Лео (с убитым видом). Вы помните шесть эскизов Ариадны – я еще говорил, что они утеряны во время войны? Это неправда. Они благополучно прибыли в Нью-Йорк, я их продал тому коллекционеру в Филадельфии. Вы мне поверили – вы всегда такой доверчивый, такой благородный, и я вас обманул. Конечно, были смягчающие обстоятельства: я остался без гроша, пришлось бы уехать из Нью-Йорка, другого выхода не было. Но я себя вел как последний мошенник, как вор. Саймон, вы можете простить мне это?
   Кендл (мягко). Я уже давно простил, Лео…
   Лео (потрясенный). И вы знали?
   Кендл. Знал. Давайте забудем об этом. У меня к вам есть более важное дело. Вам известно, Лео: у меня оставалось много картин…
   Лео (с готовностью). Ну конечно. Где они, Саймон? Что вы собираетесь с ними делать, когда вернетесь в Лондон?
   Кендл (спокойно). Мне вряд ли придется возвращаться в Лондон, Лео. Ну вот, а вам я верю по-прежнему. Мне кажется, вам бы хотелось загладить свою вину…
   Лео (торопливо). Да, Саймон, я все сделаю… Все, что угодно…
   Кендл (дружески). Хорошо, только сейчас вы ничего не можете сделать, Лео, но потом, когда кто-нибудь унаследует мое имущество, все эти картины…
   Лео. Кто же унаследует картины, Саймон?
   Кендл (медленно). Я еще не решил, Лео. И даже если бы я знал, я бы вам все равно не сказал. Но, кто бы ни был наследником, нужно, чтобы он мог на вас положиться, Лео.
   Лео (пылко). Клянусь прахом моей матери, Саймон, я сделаю все!
   Входит сиделка Петтон.
   Сиделка Петтон (решительно). Довольно, у вас было очень много времени!
   Гостиная. Фелисити читает. Сэр Джеффри заканчивает разговор с сэром Эдмундом.
   Сэр Джеффри. Я рассчитываю быть здесь к шести часам…
   Сэр Эдмунд. Надеюсь, что ваш адвокат Генри Марч и сэр Маркус Коннор к этому времени будут здесь. Коннор, как вам известно, назначен теперь инспектором всех государственных картинных галерей. Я полагаю, сэр Джеффри, вы должны сказать им несколько слов о том, в каком состоянии рассудок моего отца, об ответственности и обо всем… что из этого вытекает…
   Фелисити все это слышит.
   Сэр Джеффри. Разумеется. Но, по-моему, сейчас самое разумное – обойтись без доктора Эджа. Он… э-э… весьма упрям, и в нужный момент с ним будет трудно найти общий язык…
   Сэр Эдмунд. Вот именно.
   Врывается Гермиона.
   Гермиона (резко). Как себя чувствует мой отец?
   Сэр Джеффри (не очень вежливо). Непосредственной опасности нет, но нет и никакого улучшения. Я доложил сэру Эдмунду…
   Гермиона. Но он, знаете ли, также и мой отец…
   Сэр Эдмунд. Сэр Джеффри не может разговаривать с тобой, если тебя здесь нет, Гермиона. (Уводит сэра Джеффри.) Итак, мы встречаемся в шесть…
   Они выходят.
   Гермиона (сердито жалуется Фелисити). Видишь, как со мной обращаются! Пусть я слабовольная, пусть слишком много пью, пусть я болтаю с репортерами, но там, наверху, – мой отец, и хоть мы с ним, может быть, и ссорились, но я всегда была ему в тысячу раз ближе, чем Эдмунд. И представь себе, я до сих пор не видела отца. Я дважды пыталась пройти к нему, но там эта кошмарная сиделка – я ее боюсь. Я всегда боюсь таких женщин…
   Фелисити. Я сейчас к нему пойду – будет там сиделка или не будет. Надо его предупредить, что против него объединились эти высокопоставленные типы.
   Гермиона. Эти бонзы, как их называет Кеннет. Несносный мальчишка! Но ведь он очень забавен, верно, дорогая?
   Фелисити. Да нет, не очень. Вы мне гораздо больше нравитесь, тетя Гермиона. Только почему вы такая слабовольная и почему вы так много пьете? Это всегда меня удивляло.
   Гермиона (просто и искренне). И меня тоже, милая. В твоем возрасте я была, конечно, совсем не такая, как сейчас: меня окружали блестящие мужчины, друзья моего отца, они боготворили меня, с ними было так приятно и весело. Потом я вдруг взяла и вышла замуж за Сирила Бикли. Бог знает почему я это сделала – отец меня предупреждал. Ничего хорошего из этого не вышло, и я стала метаться – от одного к другому: тайные поездки, страшные, беспорядочные дни. Бойся этого, дорогая, все это ни к чему. А потом понемногу началось вот это – все казалось не таким уже мерзким, вся твоя жизнь, когда немного выпьешь. А потом, не успеешь оглянуться – и ты уже «бедняжка Гермиона, возле которой нельзя поставить графин». Разве это не ужасно? (Внезапно начинает смеяться.)
   Фелисити тоже смеется.
   (Снова становится серьезной.) Ах, милая, мы здесь смеемся, смеемся без всякой причины, а бедный отец лежит больной, может быть, умирает. (Вскакивает.) Мне нужен один глоток для храбрости, и тогда меня не задержит никакая сиделка.
   В комнату заглядывает Лео.
   (Замечает его, радостно.) Лео! Вы откуда? Отца видели?
   Лео (вдверях). Гермиона, Фелисити, милые мои, что это за человек! Я вам скажу: настоящий гений велик во всем – величие ума, величие духа и сердца! Когда не станет гениев – мир превратится в муравейник…
   Фелисити. Гении не могут исчезнуть – некоторые сейчас ходят в школу, а один, может быть, родился сегодня утром.
   Лео. Для моей галереи это слишком поздно. Сейчас я еду в Берггул, к знакомому коллекционеру…
   Гермиона (берет его под руку; весело). Но сначала мы с вами выпьем, не правда ли, милый Лео? (Уводит его.)
   Комната Кендла. Сэр Эдмунд стоит у кровати и смотрит на своего отца. Сиделка Петтон – в глубине комнаты, может быть, зрителю она не видна.
   Сэр Эдмунд (по-видимому, продолжая). Но хоть что-нибудь ты должен помнить, отец? Эти ящики были заранее упакованы, наверное, ты собирался их куда-то отправить. Ты сел в поезд…
   Кендл (с оттенком скрытого издевательства, увиливает от ответа). Вот именно, мой мальчик. А прибыл сюда. Что это – Скруп? Я хочу спросить тебя, Эдмунд: для чего человек уезжает из Лондона? Чтобы его уложили в постель в Скрупе? Разумно ли это?
   Сэр Эдмунд. Нет, неразумно. Ты, конечно, ехал в какое-то другое место, куда и отправлены эти два ящика с твоими работами. Весь вопрос в том, куда именно.
   Кендл (прежним тоном). Да, весь вопрос именно в этом. Беда только, мой мальчик, что я уже старик, память ослабела… (Кашляет и зовет сиделку.) Сестра! Помогите мне лечь на другой бок.
   Она помогает ему повернуться спиной к двери и к сэру Эдмунду, Кендл хрипит, кашляет, дышит со свистом, умышленно прерывая разговор.
   Сэр Эдмунд (не знает, уходить ему или нет, и вдруг замечает записку, которую написала Джудит. Берет ее и читает). Что это, отец? «Два ящика с картинами и рисунками отправлены Рубену Холмсу в Лонгстоун-Бридж».
   Кендл хрипит.
   (Против обыкновения довольно сильно взволнован) Это, вероятно, именно то, что мы ищем. Но почерк чужой! Кто-то дал тебе эту записку, чтобы ты знал, где твои ящики. Хорошо, отец, ты, наверное, хочешь отдохнуть… (Кладет записку на стол.)
   Сиделка Петтон. Он очень устал, сэр Эдмунд.
   Сэр Эдмунд. Простите, сестра. Я зайду попозже, отец. (Выходит.)
   Кендл. Помогите мне повернуться.
   Сиделка Петтон (помогая ему). На том боку неудобно?
   Кендл. Дьявольски неудобно. Просто я не хотел разговаривать со своим сыном. Теперь мне надо поговорить с внучкой…
   Сиделка Петтон (с сомнением). Боюсь, что мне не следует этого разрешать…
   Кендл (резко перебивает ее). Но это же смешно! Если я в течение получаса мог выслушивать идиотские расспросы моего сына, значит, я могу несколько минут провести со своей внучкой. Ну вот, пришлите-ка ее ко мне, а сами побудьте внизу, выпейте чашку чаю, сыграйте там во что-нибудь – делайте что хотите. Идите…
   Сиделка Петтон уходит. Кендл надевает очки, читает записку. Роется в бумажнике. Входит Фелисити.
   Кендл. Что делает твой отец?
   Фелисити. Названивает как сумасшедший по телефону.
   Кендл. Он прочел вот эту записку. (Протягивает Фелисити записку.)
   Фелисити. «Два ящика с картинами и рисунками отправлены Рубену Холмсу в Лонгстоун-Бридж».
   Кендл. Рубен Холмс умер. Ты должна найти эти два ящика, Фелисити. Ты и этот… как его там зовут?
   Фелисити. Стэн.
   Кендл. Стэн. Хотя он, наверное, на работе…
   Фелисити. Нет. Он ждет моего звонка.
   Кендл. Сейчас же позвони ему, милая. Ты с ним уже виделась?
   Фелисити. Да, ну и противный же он! Самодовольный, нахальный и грубый. Но я ему скажу, чтобы он немедленно приезжал. Ради тебя, дорогой. (Идет к дверям, но останавливается.) Тебе не очень утомительно и скучно было бы поговорить с отцом Стэна – мистером Бистоном? Они поссорились, потому что у Бистона невыносимый характер; он со всеми страшно груб, и это очень тяжело для Стэна и для его матери.
   Кендл. Попроси его прийти сюда.
   Фелисити. А вдруг он тебе нагрубит?
   Кендл. Рискнем.
   Фелисити выходит. Сразу же появляется сиделка Петтон.
   Сиделка Петтон. Все эти приходы и уходы нам, знаете ли, не на пользу.
   Кендл. Мне они на пользу – я забываю, что болен.
   Сиделка Петтон. Но ведь на самом деле вы больны. И боюсь, сэру Джеффри не очень понравится ваш вид…
   Кендл. А мне не нравится его вид. Ну, теперь идите и поиграйте еще немного…
   Сиделка Петтон (возмущенно).Поиграть? Вы что думаете…
   Стук в дверь. Бистон осторожно входит в комнату. Он угрюм и подозрителен.
   Кендл. Вы мистер Бистон, да? Пожалуйста, сестра, оставьте нас вдвоем. Садитесь, мистер Бистон.
   Сиделка Петтон выходит.
   Бистон (неохотно садится). Не могу я здесь сидеть. У меня дел по горло. (Подозрительно смотрит на Кендла.)
   Кендл (неожиданно ему улыбается, лицо его становится неотразимо привлекательным). Я знаю, что у вас много дел, мистер Бистон, и что последние два дня вам пришлось трудно. Никто, кроме меня, в этом не виноват. Я, кажется, превратился в глупого старика, который сам не знает, что с ним. А они делают из меня знаменитость и поднимают всю эту шумиху. Вы меня извините, мистер Бистон. Вы были так терпеливы, так добры…
   Бистон (честный человек, несмотря на свои недостатки). Нет, неправда, мистер Кендл. Я был хуже, чем всегда, – никому не давал спуску, особенно жене.
   Кендл (очень мягко). Почему вам так тяжело?
   Бистон (совсем откровенно). Господи, я и сам не знаю, мистер Кендл, сэр. У меня хорошая жена, хороший сын, хотя он и не подозревает, что я считаю его хорошим. Торговля здесь тоже идет неплохо. Никто никогда не сделал мне ничего дурного. Но я не могу жить спокойно, меня так и гложет злоба, мистер Кендл, всю мою жизнь. Поэтому и на работе вышли неприятности, я тогда оставил службу и приехал сюда – думал, здесь будет лучше. Но я остался таким же, сам вижу, и это тяжелее всего. Иной раз я самого себя не выношу, а уж остальных и подавно.
   Кендл. Когда-то и со мной было то же – много лет назад. Я сделал такое, чего не следовало делать, а потом, вместо того чтобы все поправить и простить себе, стал непримирим к себе, непримирим к другим. Друг мой, я не знаю и не хочу знать, что вы сделали плохого, но простите это себе. Забудьте о прошлом. Вам предстоит жить с Джорджем Бистоном, как мне все эти годы надо было жить с Саймоном Кендлом, – так не будьте к нему таким безжалостным. Многие люди слишком себя жалеют, но есть и такие – и вы принадлежите к их числу, – которые относятся к себе чересчур беспощадно. Скажите: «Бедный старый Джордж!» – а потом само собой получится: «Славный старый Джордж!» А? (Улыбается Бистону, который сидел задумавшись.)
   Бистон (мы впервые видим, как он улыбается). Большое вам спасибо, мистер Кендл. Я попробую. Теперь скажите, что я могу для вас сделать?
   Кендл. Вот что. Я здесь лежу совсем беспомощный, а мне очень, очень нужна помощь. От этого зависит судьба моих картин, имущество моей семьи, и в этом мне может помочь ваш сын Стэн. Но если он почувствует, что вам не по душе его визиты, всем будет трудно: и ему, и его матери, и мне… (Вопросительно смотрит на Бистона, который начинает хмуриться) Вы снова разжигаете в себе злобу. Чувствуете?
   Бистон (усмехается и встает). Да.
   Входит Гермиона. Она несет поднос с бульоном, тонкими ломтиками поджаренного хлеба и со своим стаканом виски.
   Все будет в порядке, мистер Кендл. (Выходит.)
   Гермиона (подходит к кровати и ставит поднос на постель или рядом с постелью. Разговаривая, берет свой стакан. Она уже выпила немного внизу). Я стащила поднос, как только эта чертова сиделка отвернулась. Не знаю, хочешь ли ты есть, но это приготовлено для тебя. Как ты себя чувствуешь, отец? Из разговоров Эдмунда с этим ханжой сэром Джеффри я ничего не могу понять. По их словам, ты не совсем нормальный или что-то в этом роде, но ведь все это выдумки, да? (Садится рядом с ним.)
   Кендл. Вот уже тридцать лет, как мы с Эдмундом считаем друг друга не совсем нормальными. Он принадлежит к другой разновидности человеческого рода. И вот теперь эта другая разновидность побеждает.
   Гермиона. А от меня тебе нет никакого проку, надо это признать. От меня теперь никому нет проку, даже Кеннету. Как было хорошо, когда он был маленький. А теперь Кеннет и его друзья ведут себя так, будто они свалились с другой планеты.
   Кендл. Он здесь?
   Гермиона. Да, пишет на чем попало свои непристойные песенки.
   Пауза.
   Кендл. Если я пошлю его в Лондон по важному делу, сможет он спокойно и разумно выполнить поручение?
   Гермиона. Вероятно, я должна сказать: да, конечно. Но я ни разу в жизни тебе не лгала, отец, милый. Поэтому я могу сказать только одно: честное слово, не знаю.
   Кендл. Лео Моргенштерн уже уехал?
   Гермиона. Да, к какому-то знакомому коллекционеру. Мы с ним выпили, он только о тебе и говорит. И он прав, конечно, но почему эти прирожденные бизнесмены всегда так сентиментальны?
   Кендл. Они обретают сердце только в часы, свободные от дел. (Закрывает глаза.)
   Гермиона (минуту озабоченно смотрит на него, потом тихо). Отец, ты устал. Я не хочу тебя утомлять. Но что должен сделать Кеннет?
   Кендл (открывает глаза; медленно). Выяснить, когда идет ближайший поезд в Лондон, и, перед тем как ехать, зайти ко мне…
   В комнату врывается сиделка Петтон. Она страшно возмущена.
   Сиделка Петтон (сердито). Так это вы забрали обед? Явились сюда, чтобы утомлять его своими разговорами!
   Гермиона (встает, держа в руке стакан; злобным шепотом). А сами-то вы что делаете? Колыбельную поете? (Уходит.)
   Сиделка Петтон провожает ее до двери и становится на пороге, как страж.
   Внизу, у входной двери, появляется Стэн, одетый в костюм для езды на мотоцикле и уже промокший. Из бара выходит Бистон и замечает его.
   Стэн (решительно). Извини, папа, но мне необходимо было приехать… Мистер Кендл…
   Бистон. Знаю, сынок. Кто старое помянет, тому глаз вон. Тебя ждет мисс Кендл. (Уходит.)
   Быстро входит Фелисити.
   Фелисити. Наконец-то! Я теперь знаю, что нам нужно делать…
   Стэн. Нам? Здесь не может быть никакого «мы». Вы-то тут при чем?
   Фелисити. Да не будьте вы таким грубияном…
   Стэн. Грубиян я или не грубиян, но я выполню все, что мне прикажет Саймон Кендл…
   Фелисити. Вы просто теряете драгоценное время…
   Стэн. Я только поднимусь к нему – это отнимет не больше минуты. (Твердым шагом проходит мимо Фелисити к лестнице. На площадке лицом к лицу сталкивается с сиделкой Петтон, у которой очень решительный вид.) Мне нужно поговорить с мистером Кендлом.
   Сиделка Петтон. Это невозможно, я даже его родных и близких не пущу к нему, пока он как следует не отдохнет. А уж вас-то, в вашей мокрой одежде, и подавно.
   Стэн (встревоженный). Ему… очень плохо?
   Сиделка Петтон (с безжалостной иронией). Восьмидесятидвухлетнего старика врачи не разрешают перевозить из этой гостиницы. Сюда прибыл из Лондона знаменитый врач, дневная и ночная сиделки, вся его семья здесь! Теперь спросите у самого себя – как его самочувствие? Только мне больше вопросов не задавайте.
   Стэн, очень обеспокоенный, уходит.
   Внизу Фелисити уже надела пальто и сейчас повязывает голову шарфом. Входит Стэн.
   Стэн. Я его не видел. Она никого не пускает.
   Фелисити (с издевательской любезностью). В таком случае, если вы не хотите больше терять время, вы будете слушаться меня, не правда ли? Я, пожалуй, могу ехать на заднем сиденье вашего мотоцикла.
   Стэн. Можете, но через десять минут вы насквозь промокнете и будете похожи на мокрую курицу.
   Фелисити (высокомерно). Я, кажется, могу купить все, что полагается для езды на мотоцикле. Вам должно быть известно, что именно надевают девушки, когда ездят на мотоцикле, – вам, а не мне…
   Стэн (мстит ей). О, всего только какую-то дешевую, вульгарную одежду из пластиката… Вам ведь известно, что это за люди. (Идет к двери)
   Фелисити. Пока еще нет – я к ним только еще присматриваюсь. Пойдемте.