Страница:
Пользуйся моментом, бери. Мы с моим дружком – люди, конечно, крепко выпивающие. Но еще не настолько, понимаешь ли, упились, чтобы забыть о том, что мы русские. А значит, патриоты России, пусть и пьющие… Верно я говорю?
Приятель Виталия задергался, закивал, замычал что-то нечленораздельное, одобрительное.
– Ну, так вот, – молвил Виталий. – Когда мы, считай, почти только что из порта сюда, в наш двор, во весь дух примчались, крепко обмозговали, обсудили то, что с нами в порту приключилось. У дружка я спрашиваю: ты патриот? Он говорит: да, я патриот, а ты? Я говорю: я тоже патриот. Давай, говорю, пойдем сейчас же к одному умному мужику, который живет в нашем подъезде. Он работает в КГБ. Это дельце как раз по его части. Пойдем, говорю, и честно расскажем ему обо всем, что в порту увидели. Только я, значит, сказал это, как вдруг, гляжу, ты сам выплываешь во двор! Вот и не верь после этого в судьбу!…
Ладно, слушай, сосед, меня внимательно. Докладываю как на духу. Итак, пролезли мы сквозь дырку в заборе и вышли на причал. Едва обогнули ближайший штабель ящиков, смотрим, стоит возле причала какой-то дурацкий кораблик. Маленький, пузатый и весь деревянный. Ну, похожий на старинную шхуну из книжки с картинками. В жизни я не видывал в нашем Новороссийске таких кораблей!
Виталий отер ладонью со лба выступивший пот и продолжил свой рассказ:
– Фонарные столбы замерли вдоль причала в ряд, фонари на них ясно освещают шхуну. Я пригляделся – мать честная! На мачте над ней болтается на ветру, представь себе, какой-то иностранный флаг.
– Иностранный? – переспросил я, приподнимая брови.
– Ага! На всякий случай, если не знаешь, сообщаю: в ту часть порта иностранные корабли никогда не допускались и не допускаются. Мы с дружком так и застыли, обалдев, на месте. Верно я говорю?
– Верно, верно, – опять задергал головой приятель Виталия.
– Во, видал, он подтверждает. Вдруг видим, палуба у старинной шхуны осветилась вся, подсвеченная как бы снизу. Откуда взялся свет, мы не поняли. Потом один из бортовых иллюминаторов на шхуне откинулся.
И из него вылетела длиннейшая тонкая трубка, похожая на клистирную. Она извивалась, как змея! Трубка просвистела над причалом и, что самое поразительное, зависла во всю длину над ним в воздухе, будто была невесомой, елки-палки!… Один ее конец уходил в иллюминатор на борту шхуны. А другой замер в полутора метрах над землей как раз напротив нас. Близко замер. Так близко, что можно было дотронуться до него рукой.
– А тебе не померещилось все это?
– Забодай меня комар, если вру! Гляжу, на конце трубки блестит выпуклое стеклышко. Потом гляжу, эта зараза, то есть трубка, слегка поворачивает, как живая, свой кончик со стеклышком и нацеливает стекляшку на меня. Рассматривает меня, значит. Я это сразу сообразил, что рассматривает. Вернее, не сообразил, а скорее почувствовал. Чужой взгляд я почувствовал, понял? Неприятный такой взгляд.
Тяжелый. Давящий. Трубка в следующий момент, как бы налюбовавшись мною, разворачивает в темпе свою стекляшку на моего дружка. И начинает рассматривать его. А ее кончик со стеклышком покачивается при этом из стороны в сторону. Совсем как голова змеи, собирающейся ужалить… Ну, тут нервы у нас не выдержали. Рванули мы с дружком с причала к нашему лазу в заборе так, что только пятки сверкали! Теперь ты понял, почему я хотел с тобой потолковать?
Виталий перевел дух. Затем выставил вперед ладонь и принялся загибать на ней пальцы.
– Иностранная шхуна. Это раз. Понял? В зоне порта, куда иностранцев не пускают. Это два. Плюс хитроумная самодвижущаяся трубка с окуляром на ней. Это три… Типичная шпионская трубка, понял? Я книги про шпионов читал, я фильмы смотрел.
И, резко рубанув воздух ладонью, Виталий подвел под своим рассказом финальную черту:
– В общем так, сосед. Какой-то шпионский корабль тайно проник среди ночи в наш порт. И шарит своим шпионским окуляром по сторонам, собирает, сволочь, информацию… А ты в КГБ служишь. Больше сказать мне нечего. Следующее слово за тобой.
Чем он был, рассказ Виталия? Бредом алкоголика, упившегося до белой горячки? Но, с одной стороны, приятель Виталия то и дело кивал головой и одобрительно мычал, подтверждая тем самым рассказываемое его собутыльником. А с другой оба эти выпивохи выглядели сейчас вполне трезвыми. День только начинался, и они, судя по всему, не успели еще сегодня заложить за воротник.
Но если это не бред алкоголика, то тогда… Что тогда? Неужели некая шхуна под иностранным флагом на самом деле стоит у того причала? Кто ее пропустил туда? Ведь там, по словам Виталия, никогда не разгружались иностранные суда. И неужели взаправду есть на ее борту некое диковинное средство наблюдения, описанное моим соседом-пропойцей? И оно активно используется командой шхуны в акватории советского морского порта. Законно используется? Незаконно?
Я почувствовал, что меня охватывает охотничий азарт.
– Хорошо, – молвил я решительным тоном. – Вот моя машина, – и я указал рукой на «Москвич», стоявший в некотором отдалении в глубине двора. – Сейчас мы сядем в нее и поедем в порт. Но если вы, ребята, соврали…
– Забодай меня комар, если вру! – вскричал Виталий с жаром.
Вот так и случилось, что ранним воскресным утром шагал я неспешно вдоль забора, высокого и длинного, уходящего прямой зеленой полосой по берегу бухты вдаль.
Нужная мне досочка в заборе с ее характерной приметой сыскалась без труда. На досочке виднелась глубокая косая царапина, упомянутая Виталием. Я повел рукой, подцепил край доски ногтем, и она неожиданно легко отошла в сторону. Доска едва держалась на единственном гвозде, вбитом в нее у верхнего конца. Другая досочка, висевшая рядом, тоже болталась на одном гвозде. Когда я отодвинул и эту доску вслед за первой, то оказалось, что ширина лазейки в заборе была как раз такой, чтобы едва-едва можно было протиснуться в нее боком, плечом вперед.
Миновав лазейку, я направился к высоким и длинным штабелям укрытых брезентом ящиков, полностью скрывавших от меня вид на причал. Обогнул ближайший штабель, зашел за его торец. И осторожно высунулся из-за него, окидывая открывшуюся взору панораму быстрым внимательным взглядом.
На причале не было ни души.
Оно и понятно. День-то ведь был воскресный. Да и не та погода стояла на дворе, чтобы кто-либо из экипажа кораблей, замерших у причала, надумал прохлаждаться сейчас под открытым небом, прогуливаясь по пирсу. Дождь продолжал лить как из ведра, а шквалистый ветер подвывал, обдувая со свистом мачты и покачивая корабли.
Справа от того места, где я настороженно высовывался из-за штабеля, стоял высоченный красавец сухогруз. Я прочитал название, написанное синей краской на его белоснежном борту, и вспомнил, что мне было известно о сухогрузе из служебной ориентировки отдела КГБ Новороссийского порта. Сухогруз был приписан к другому порту – к порту города Жданов на Азовском море. Сюда он регулярно заходил за цементом, производимым на местных заводах.
Далее, еще правее, виднелся белый и тоже внушительный корпус другого советского сухогруза, название которого я не разглядел – далековато было.
Зато прямо напротив штабеля, за которым я хоронился, покачивалась на волнах посудина, несколько странно, мягко говоря, выглядевшая на фоне гигантов сухогрузов.
Это была маленькая, низко сидящая в воде шхуна с широким, раздавшимся в стороны корпусом. По грязному, в бурых потеках, деревянному борту тянулась цепочка круглых иллюминаторов. Почти у самой кормы возвышалось на палубе небольшое, чуть выше человеческого роста, сооружение, тоже деревянное и тоже с несколькими круглыми иллюминаторами в дощатой стене, обращенной ко мне. А над ним торчала, как голубятня, рулевая рубка, опять-таки деревянная.
На палубе шхуны было пусто. Над палубой уходила вверх мачта, вынесенная далеко вперед к носу посудины. На мачте полоскался флаг. Под мачтой бежала по борту надпись «Элизабет».
Надпись была сделана латинскими буквами, а флаг, трепыхавшийся на ветру, был иностранным. Он походил на эмблему какого-то заграничного спортивного клуба.
На таком крохотном суденышке хорошо плавать в прибрежных водах. Настоящую морскую волну, если вдруг разгуляется шторм, оно вряд ли выдержит – перевернется и затонет. Однако если этой по всем признакам иностранной посудине было написано на роду таскаться по прибрежным водам от бухты к бухте, то каким образом, спрашивается, она забрела в Новороссийск?! В город, от которого до ближайшего иностранного порта – несколько сотен километров по прямой через все Черное море… Как очутилась шхуна возле служебного причала, предназначенного исключительно для наших отечественных сухогрузов?!
Он подошел почти вплотную и вдруг опять вскинул левую руку вверх, к собственному лбу. Запустил ладонь в свою густую рыжеватую шевелюру, несильно дернул ее. Шевелюра легко отделилась от головы. Она оказалась париком.
Под париком обнаружилась гладкая, как бильярдный шар, без единого волоска лысина.
То, что я узрел на лысине… Я сперва не поверил своим глазам.
В хаотическом беспорядке по желтому гладкому полушарию были разбросаны металлические рожки высотою примерно пять сантиметров каждый. Их было на голове не меньше десятка. Круглые, толстенькие, они смахивали на гильзы от патронов для крупнокалиберного пистолета.
– Что это у вас такое? – полюбопытствовал я, во все глаза разглядывая рожки.
– Биостабилизаторы, – сообщил мужчина и легонько постучал согнутым пальцем по гильзе от патрона, торчавшей на голове слегка наискось над правым виском.
– Био… что?
Мужчина лучезарно улыбнулся и принялся обмахивать свое лицо париком, точно веером.
– Важнейший элемент устройства колпака высшей защиты, – пояснил он.
– Эти рожки?
– Да.
– Элемент колпака?
– Да.
– Высшей защиты?
– Ну разумеется.
– Нет. Не понимаю… О каком колпаке толкуете вы?
– Да вот об этом, – небрежно бросил мужчина в ответ и похлопал себя ладонью правой руки по ляжкам, по животу и в заключение по груди.
Он продолжал усиленно обмахиваться париком.
– Сегодня – очень жаркий день, не правда ли?… Впрочем, это не относится к делу. Давайте приступим к работе. Время не терпит.
– Подождите. Прекратите трепать языком. Я – сотрудник Комитета…
– Ну и что? – перебил меня мужчина. – Это тоже не относится к делу. Сейчас вы подпишете контракт. Я намерен немедленно купить у вас ваше тело.
– Повторяю, я – сотрудник…
– Оно мне куда нужнее, чем вам. Смею вас заверить, я не постою за ценой! Цена покажется вам весьма и весьма заманчивой, когда вы узнаете, что конкретно будет предложено вам в обмен на тело.
Слушая весь этот бред, я взял себя в руки немалым усилием воли. Ситуация стала понемногу проясняться. Передо мною стоял явно психически не совсем здоровый человек.
– Прекратите нести ерунду, – строгим голосом скомандовал я, спрятал удостоверение в карман и требовательным жестом выбросил вперед ладонь. – Предъявите ваши документы, гражданин.
Сумасшедший с рожками проигнорировал мои слова. Сделал вид, что не расслышал их.
– Подчеркиваю, меня интересует только ваше тело, – проговорил он, прищурившись и ощупывая оценивающим взглядом мои плечи и грудь, живот и ноги. – Ваша душа не интересует меня в принципе.
После подписания акта о купле-продаже тела я переселю вашу душу, то есть вашу личность… ну, в некое прелюбопытнейшее местечко. Уверен, оно понравится вашей душе, то есть вам. А отправитесь вы туда отнюдь не с пустыми, как говорится, руками. Отправитесь с ценнейшим трансцендентальным багажом, который получите в качестве платы за свое тело.
С этими словами мужчина совершил нечто абсолютно невозможное, дикое. Он отшвырнул парик в сторону, потом ткнул кулаком левой руки себя в грудь, и рука мягко вошла в нее прямо сквозь черную водолазку, сквозь кости грудной клетки. Вошла словно в тесто! А затем снова выскользнула наружу, и водолазка на том месте, где она, казалось бы, была продырявлена только что насквозь кулаком, опять натянулась на груди, как кожа на барабане. Я не приметил на ней ни единой дырочки.
А в кулаке, вынырнувшем из груди, трепыхалась какая-то бумажка величиною со стандартный машинописный лист. Мне бросилось в глаза слово, написанное на ней крупными красными буквами – «ДОГОВОР».
– Позвольте… – начал было я, уставясь на бумажку.
– Нет-нет, не позволю. Даже и не спорьте со мной, – оборвал меня мужчина, помахивая бумажкой и продолжая лучезарно улыбаться. – Вы в любом случае подпишете договор о продаже вашего тела, даже если не захотите сделать этого. Но я уверен, что вы захотите. Когда вы узнаете о той неслыханной цене, которую я готов предложить вам за такой пустяк, как ваше тело…
И тут мы с ним услышали музыку.
Мужчина с многочисленными рожками на голове, поперхнувшись, замер на полуслове, едва донеслись до нас ее первые громкие аккорды. Кто-то на корабле-сухогрузе, что высился возле причала рядом с крохотной деревянной шхуной «Элизабет», врубил, по всей видимости, на полную мощность динамик. Над причалом, набирая силу, поплыли звуки церковного песнопения. Я догадался, что исторгал их из себя рупор громкоговорителя, который, надо так полагать, висел на сухогрузе где-то над радиорубкой или, может быть, где-то на мачте.
Уж кто там, на корабле, крутил сейчас магнитофонную запись песнопения и где он эту религиозную, почти антисоветскую музыкальную пропаганду раздобыл, было мне неизвестно. Да и не волновало в данный момент меня. Я стоял в трюме «Элизабет», касаясь спиной металлической лесенки, ведущей наверх к распахнутому люку. Отрешенно, почти бездумно пялился я на мужика с рожками и с мягкой, как резиновая подушка, грудью.
Какое-то вялое оцепенение медленно, но верно стало охватывать меня несколькими секундами ранее – когда этот рогатый деятель принялся рассуждать об акте купли-продажи моего тела и о некоем местечке, в которое он якобы намеревался отправить мою душу, ненужную ему. Руки и ноги сделались ватными, непослушными. Мысли в голове шевелились с трудом, затуманенные… Чем? Не знаю. Я чувствовал себя как человек, надышавшийся отравляющими газами.
– Какого дьявола?! Кто посмел?! – зычно вскричал мой странный собеседник, вслушиваясь в песнопение. – И главное – в такой ответственный для меня момент!…
Гримаса ужаса исказила его лицо.
– Немедленно прекратите эти мерзкие завывания. Эй, слышите? Пре-кра-ти-те!
Его истошный вопль из трюма крохотной «Элизабет» остался не услышанным на борту гигантского сухогруза. Церковное песнопение продолжало громко и торжественно плыть над бухтой, над причалами, перекрывая шум дождя и подвывания ветра. Женский хор пел что-то об Иисусе Христе. Смутно помню, речитативом в песнопении звучали слова: «Прииде, Иисусе… Прииде, Иисусе…» Они то и дело повторялись.
Всякий раз, когда они повторялись, мужчина с многочисленными рожками на голом желтом черепе сильно вздрагивал и приседал. Причем при каждом следующем повторе фразы «Прииде, Иисусе…» он, охая, приседал все ниже и ниже и затем распрямлялся со все большим трудом и кряхтением.
– Прекратите, – сдавленным голосом снова промычал он, упав на пол трюма на четвереньки, словно бы окончательно сломленный тем песнопением. – Не могу больше слышать это отвратителвное имя.
А хор продолжал тянуть:
– Прииде, Иисусе… Прииде, Иисусе…
– Нет. Не могу больше, – простонал мужчина с рожками. – Не могу!
Его облик в ту же секунду странным образом изменился.
Перед моим затуманенным взором появилось буквально на мгновение существо, которое я просто не сумею внятно описать. Видел я его, по сути, мельком – да к тому же, повторяю, сквозь туман, застилавший взор, затмивший мое сознание, отравленное неведомо чем и как. Передо мной в зеленом сиянии, по-прежнему освещавшем трюм, возник монстр с горящими глазами, острым клинообразным подбородком и длинными когтями на концах скрюченных пальцев рук. Длинные когти я запомнил почему-то с особенной отчетливостью. И еще запомнилось, что был он голым. Все его тело, включая, кажется, даже лицо, покрывала густая темная шерсть.
Едва я увидел перед собой кошмарного этого монстра-оборотня, как некая непонятная сила подбросила меня вверх. Она вышвырнула меня из трюма «Элизабет» сквозь распахнутый люк.
Головой вперед я вылетел из люка, как камень, выпущенный из пращи. И приземлился не более чем в метре от длинного штабеля ящиков, высившегося на причале напротив шхуны. Приземлился, пребольно шмякнувшись об асфальт подошвами обеих ног, но, как ни странно, не врезался в следующую секунду в тот штабель по инерции всем телом и лицом. Все та же непонятная сила удержала меня на ногах, не дав упасть.
Одуряющая тошнотворная муть, затмевавшая мой мозг, тотчас же испарилась куда-то из головы. Сознание прояснилось, а взгляд обрел былую остроту.
Я стремительно оглянулся через плечо.
Шхуна отваливала от причала. За ее кормой вспенивался мощный буран, вздуваемый винтом.
Я слегка прищурился, всматриваясь сквозь мутную пелену дождя в рулевую рубку шхуны, в ее лобовое стекло. Кто находился сейчас там, в рубке? Кто управлял шхуной? Другими словами, кто еще, помимо того монстра-оборотня, обретался сию минуту на борту «Элизабет»? Не знаю – почему и зачем, но я очень хотел разглядеть лицо человека, который, по логике вещей, должен был стоять сейчас в рубке у штурвала, – разглядеть и запомнить его.
Я не разглядел и не запомнил. Ибо в рубке никого не было!
«Элизабет» отошла от берега метров на десять и стала разворачиваться. А потом случилось чудо. Она окуталась белесоватым туманом, полностью скрывшим ее. Из туманного облака раздался негромкий звук, похожий на треск электрического разряда. И облако исчезло.
А вместе с ним исчезла и шхуна…
К моему старенькому «Москвичу», приткнувшемуся в тупичке за пакгаузом, я подошел ровным неторопливым шагом. В душе у меня бушевала буря, но голос был спокоен и деловит, когда, усаживаясь на водительское место в машине, я произнес:
– Слушайте внимательно, ребята. Сейчас я разговариваю с вами не как частное лицо, а как офицер госбезопасности. Понятно?
Повернувшись, я в упор посмотрел сначала на Виталия, затем на его приятеля. Оба они оторопело уставились на меня с заднего сиденья «Москвича» в ответ на мои слова. А я, продолжая буравить их тяжелым пристальным взглядом, заговорил подчеркнуто строгим тоном:
– Шхуна в самом деле стоит у причала. Я побывал на ее борту и разобрался в ситуации. Это не иностранный корабль, к вашему сведению. Это наш корабль, принадлежащий КГБ. Это секретная плавучая научная лаборатория отдела внешней разведки нашего Комитета.
Виталий тихо ахнул, услышав такое. А я продолжал вдохновенно врать:
– Облик корабля – не более чем камуфляж. Шхуна будет использоваться в дальнейшем в нашей зарубежной разведывательной деятельности. Трубка с окуляром, которую вы видели, – один из новейших разведывательных приборов, строго засекреченных… Короче говоря, – и тут я резко повысил голос, – вы, мерзавцы, вляпались своими пьяными мордами в важную государственную тайну!
Не буду подробно пересказывать здесь, о чем я, сурово сдвинув брови, вещал далее. Скажу лишь одно:
речи мои были полны угроз и обещаний немедленно упечь и Виталия, и его дружка в тюрягу, ежели эти алкаши проболтаются по пьяной лавочке об увиденном ими минувшей ночью в порту. КГБ не дремлет, вещал я, мерно чеканя слова. На нас работают в городе сотни тайных добровольных помощников, то есть секретных агентов. И если хотя бы один из них донесет нам о том, что вы, мерзавцы, распускаете языки и разглашаете важнейшую государственную тайну, то тогда… Выставив вперед по два пальца на каждой руке, я сложил их крестообразно, наподобие тюремной решетки.
В общем, я запугал ребят до дрожи в коленках. Каждый из них, потея от страха, дал мне честное слово, что никогда и никому не расскажет ни о шхуне странного облика и под иностранным флагом, ни о трубке с окуляром на ее конце, высунувшейся из иллюминатора в борту. Затем я взял с них второе честное слово – они поклялись никогда более не совершать ночные вылазки на причал сквозь дырку в заборе.
Их испитые лица расцвели облегченными благодарными улыбками, когда я как бы походя, как бы этак мельком проронил, что не намерен сообщать в милицию об их воровских походах за «пьяным грузом». Тоже этак как бы походя я пояснил – мол, между КГБ и милицией всегда были, есть и будут… ну, некоторые расхождения во взглядах на принципы следственной работы. Милиция относится к КГБ без всякого почтения, а КГБ отвечает ей тем же. Ваш, ребята, проступок, сказал я, дело сугубо милицейское, а не кагэбистское. И я, сотрудник КГБ, вовсе не намерен делать подарок мильтонам – передавать им дело о воровстве, расследованное не ими, а мною. Для меня будет вполне достаточным ваше честное слово, ваше обещание никогда более не наведываться на причал. Но если вы слово не сдержите… Я снова сложил пальцы крестообразно и угрожающе засопел.
А потом приказал:
– Теперь вылезайте из машины. Нет, погодите, – я вытащил из кармана связку ключей и, найдя на ней нужный, показал его Виталию. – Вот ключ от багажника моего «Москвича». Откроешь багажник, найдешь там монтировку. Используешь ее вместо молотка. Там же, в багажнике, стоит картонная коробка со всякой всячиной. Помнится, в ней должны быть шурупы. Используешь их вместо гвоздей. Даю вам, парни, ровно десять минут на то, чтобы вы намертво заколотили те две ваши доски в заборе… Выполняйте задание!
Парней как ветром выдуло из машины.
А я перевел дух. Думаю, мне удалось полностью нейтрализовать как Виталия, так и его молчаливого дружка. Страх, настоящий большой страх, насквозь продирающий все человеческое естество, – лучшее средство от излишней болтливости. Застращав алкашей до потери пульса перспективой угодить в тюремную камеру, я навесил на их рты крепкие замки. Опечатал уста молчанием.
Я знал, никому и ни за что не расскажут они о своей встрече с той шхуной и о странной трубке, выдвигавшейся из ее иллюминатора. Самое же главное, они будут помалкивать о том, что и я тоже побывал в кратковременном контакте со шхуной.
Что я там, на причале, делал в течение неполного получаса? Чем занимался? Что конкретно как офицер КГБ обнаружил? И куда, наконец, подевалась шхуна, если, по данным поста пограничной охраны у выхода из порта, она не покидала его акваторию? Можно было не сомневаться, что пограничники дадут именно такую справку – мол, не покидала шхуна порт… Если не покидала, то где она? И как прошляпил ее таинственное исчезновение я, офицер КГБ, лично отправившийся инспектировать иностранную, по всем приметам, посудину?
Такие или примерно такие вопросы мне непременно задали бы в моем родном Комитете, если бы слушок о моем контакте со шхуной дошел до него. И начались бы у меня специфические служебные неприятности. Сплошная нервотрепка. Дело как пить дать окончилось бы строгим служебным взысканием – причем в лучшем случае. То есть моя карьера была бы измарана жирным черным пятном. А такие пятна в КГБ ох как нелегко стираются, со временем забываются… Слушок, однако, до Комитета не дойдет, подумал я, мысленно усмехнувшись. Ибо я пресек его на корню, ликвидировал в зародыше.
Нахохлившись, чуть сгорбившись, я сидел в машине на водительском месте, глядя в одну точку перед собой. По лобовому стеклу «Москвича» струились потоки воды. Дождь громко барабанил по крыше автомобиля. Перед моим внутренним взором роились кошмарные видения – трубка с окуляром, порхавшая в воздухе по трюму, мужчина с многочисленными рожками на черепе, его мгновенное превращение в сущего дьявола с кривыми когтями, туманное облачко, накрывшее собою шхуну… Я почувствовал, как испарина выступила на моем лбу.
В доме москвича В. Пичугина однажды на короткое время обосновались некие загадочные невидимки.
На снимке: В. Пичугин держит на руках свою дочку, а справа от него – таинственные «черные объекты» в воздухе, не наблюдавшиеся визуально в доме.
Не о таких ли «черно-бархатных пятнах» рассказывает в своем контактном сообщении А. Невзоров?
Руки, лежавшие на рулевом колесе, начали подрагивать. Пришлось крепко стиснуть пальцами баранку, чтобы унять дрожь.
Да, с удовлетворением подумал я, линия поведения, избранная мною в разговоре с Виталием и его приятелем, была единственно верной.
Работа в Комитете госбезопасности полностью устраивала меня, временами даже нравилась. Она неплохо оплачивалась. Я ни в коем случае не хотел потерять ее – тем более с устрашающей перспективой перехода из КГБ прямиком в сумасшедший дом. А туда я непременно угожу, если раскрою рот и честно, пункт за пунктом, доложу начальству обо всем случившемся со мною на борту шхуны «Элизабет». О трубке с окуляром. О демоне-оборотне и о его невероятных по смыслу, жутких речах. О том, как я был выброшен неведомой силой из трюма шхуны на причал. И наконец, о том, как «Элизабет» прямо у меня на глазах растаяла в воздухе…»
ФИГУРЫ В ЧЕРНЫХ РЯСАХ
Приятель Виталия задергался, закивал, замычал что-то нечленораздельное, одобрительное.
– Ну, так вот, – молвил Виталий. – Когда мы, считай, почти только что из порта сюда, в наш двор, во весь дух примчались, крепко обмозговали, обсудили то, что с нами в порту приключилось. У дружка я спрашиваю: ты патриот? Он говорит: да, я патриот, а ты? Я говорю: я тоже патриот. Давай, говорю, пойдем сейчас же к одному умному мужику, который живет в нашем подъезде. Он работает в КГБ. Это дельце как раз по его части. Пойдем, говорю, и честно расскажем ему обо всем, что в порту увидели. Только я, значит, сказал это, как вдруг, гляжу, ты сам выплываешь во двор! Вот и не верь после этого в судьбу!…
Ладно, слушай, сосед, меня внимательно. Докладываю как на духу. Итак, пролезли мы сквозь дырку в заборе и вышли на причал. Едва обогнули ближайший штабель ящиков, смотрим, стоит возле причала какой-то дурацкий кораблик. Маленький, пузатый и весь деревянный. Ну, похожий на старинную шхуну из книжки с картинками. В жизни я не видывал в нашем Новороссийске таких кораблей!
Виталий отер ладонью со лба выступивший пот и продолжил свой рассказ:
– Фонарные столбы замерли вдоль причала в ряд, фонари на них ясно освещают шхуну. Я пригляделся – мать честная! На мачте над ней болтается на ветру, представь себе, какой-то иностранный флаг.
– Иностранный? – переспросил я, приподнимая брови.
– Ага! На всякий случай, если не знаешь, сообщаю: в ту часть порта иностранные корабли никогда не допускались и не допускаются. Мы с дружком так и застыли, обалдев, на месте. Верно я говорю?
– Верно, верно, – опять задергал головой приятель Виталия.
– Во, видал, он подтверждает. Вдруг видим, палуба у старинной шхуны осветилась вся, подсвеченная как бы снизу. Откуда взялся свет, мы не поняли. Потом один из бортовых иллюминаторов на шхуне откинулся.
И из него вылетела длиннейшая тонкая трубка, похожая на клистирную. Она извивалась, как змея! Трубка просвистела над причалом и, что самое поразительное, зависла во всю длину над ним в воздухе, будто была невесомой, елки-палки!… Один ее конец уходил в иллюминатор на борту шхуны. А другой замер в полутора метрах над землей как раз напротив нас. Близко замер. Так близко, что можно было дотронуться до него рукой.
– А тебе не померещилось все это?
– Забодай меня комар, если вру! Гляжу, на конце трубки блестит выпуклое стеклышко. Потом гляжу, эта зараза, то есть трубка, слегка поворачивает, как живая, свой кончик со стеклышком и нацеливает стекляшку на меня. Рассматривает меня, значит. Я это сразу сообразил, что рассматривает. Вернее, не сообразил, а скорее почувствовал. Чужой взгляд я почувствовал, понял? Неприятный такой взгляд.
Тяжелый. Давящий. Трубка в следующий момент, как бы налюбовавшись мною, разворачивает в темпе свою стекляшку на моего дружка. И начинает рассматривать его. А ее кончик со стеклышком покачивается при этом из стороны в сторону. Совсем как голова змеи, собирающейся ужалить… Ну, тут нервы у нас не выдержали. Рванули мы с дружком с причала к нашему лазу в заборе так, что только пятки сверкали! Теперь ты понял, почему я хотел с тобой потолковать?
Виталий перевел дух. Затем выставил вперед ладонь и принялся загибать на ней пальцы.
– Иностранная шхуна. Это раз. Понял? В зоне порта, куда иностранцев не пускают. Это два. Плюс хитроумная самодвижущаяся трубка с окуляром на ней. Это три… Типичная шпионская трубка, понял? Я книги про шпионов читал, я фильмы смотрел.
И, резко рубанув воздух ладонью, Виталий подвел под своим рассказом финальную черту:
– В общем так, сосед. Какой-то шпионский корабль тайно проник среди ночи в наш порт. И шарит своим шпионским окуляром по сторонам, собирает, сволочь, информацию… А ты в КГБ служишь. Больше сказать мне нечего. Следующее слово за тобой.
Чем он был, рассказ Виталия? Бредом алкоголика, упившегося до белой горячки? Но, с одной стороны, приятель Виталия то и дело кивал головой и одобрительно мычал, подтверждая тем самым рассказываемое его собутыльником. А с другой оба эти выпивохи выглядели сейчас вполне трезвыми. День только начинался, и они, судя по всему, не успели еще сегодня заложить за воротник.
Но если это не бред алкоголика, то тогда… Что тогда? Неужели некая шхуна под иностранным флагом на самом деле стоит у того причала? Кто ее пропустил туда? Ведь там, по словам Виталия, никогда не разгружались иностранные суда. И неужели взаправду есть на ее борту некое диковинное средство наблюдения, описанное моим соседом-пропойцей? И оно активно используется командой шхуны в акватории советского морского порта. Законно используется? Незаконно?
Я почувствовал, что меня охватывает охотничий азарт.
– Хорошо, – молвил я решительным тоном. – Вот моя машина, – и я указал рукой на «Москвич», стоявший в некотором отдалении в глубине двора. – Сейчас мы сядем в нее и поедем в порт. Но если вы, ребята, соврали…
– Забодай меня комар, если вру! – вскричал Виталий с жаром.
Вот так и случилось, что ранним воскресным утром шагал я неспешно вдоль забора, высокого и длинного, уходящего прямой зеленой полосой по берегу бухты вдаль.
Нужная мне досочка в заборе с ее характерной приметой сыскалась без труда. На досочке виднелась глубокая косая царапина, упомянутая Виталием. Я повел рукой, подцепил край доски ногтем, и она неожиданно легко отошла в сторону. Доска едва держалась на единственном гвозде, вбитом в нее у верхнего конца. Другая досочка, висевшая рядом, тоже болталась на одном гвозде. Когда я отодвинул и эту доску вслед за первой, то оказалось, что ширина лазейки в заборе была как раз такой, чтобы едва-едва можно было протиснуться в нее боком, плечом вперед.
Миновав лазейку, я направился к высоким и длинным штабелям укрытых брезентом ящиков, полностью скрывавших от меня вид на причал. Обогнул ближайший штабель, зашел за его торец. И осторожно высунулся из-за него, окидывая открывшуюся взору панораму быстрым внимательным взглядом.
На причале не было ни души.
Оно и понятно. День-то ведь был воскресный. Да и не та погода стояла на дворе, чтобы кто-либо из экипажа кораблей, замерших у причала, надумал прохлаждаться сейчас под открытым небом, прогуливаясь по пирсу. Дождь продолжал лить как из ведра, а шквалистый ветер подвывал, обдувая со свистом мачты и покачивая корабли.
Справа от того места, где я настороженно высовывался из-за штабеля, стоял высоченный красавец сухогруз. Я прочитал название, написанное синей краской на его белоснежном борту, и вспомнил, что мне было известно о сухогрузе из служебной ориентировки отдела КГБ Новороссийского порта. Сухогруз был приписан к другому порту – к порту города Жданов на Азовском море. Сюда он регулярно заходил за цементом, производимым на местных заводах.
Далее, еще правее, виднелся белый и тоже внушительный корпус другого советского сухогруза, название которого я не разглядел – далековато было.
Зато прямо напротив штабеля, за которым я хоронился, покачивалась на волнах посудина, несколько странно, мягко говоря, выглядевшая на фоне гигантов сухогрузов.
Это была маленькая, низко сидящая в воде шхуна с широким, раздавшимся в стороны корпусом. По грязному, в бурых потеках, деревянному борту тянулась цепочка круглых иллюминаторов. Почти у самой кормы возвышалось на палубе небольшое, чуть выше человеческого роста, сооружение, тоже деревянное и тоже с несколькими круглыми иллюминаторами в дощатой стене, обращенной ко мне. А над ним торчала, как голубятня, рулевая рубка, опять-таки деревянная.
На палубе шхуны было пусто. Над палубой уходила вверх мачта, вынесенная далеко вперед к носу посудины. На мачте полоскался флаг. Под мачтой бежала по борту надпись «Элизабет».
Надпись была сделана латинскими буквами, а флаг, трепыхавшийся на ветру, был иностранным. Он походил на эмблему какого-то заграничного спортивного клуба.
На таком крохотном суденышке хорошо плавать в прибрежных водах. Настоящую морскую волну, если вдруг разгуляется шторм, оно вряд ли выдержит – перевернется и затонет. Однако если этой по всем признакам иностранной посудине было написано на роду таскаться по прибрежным водам от бухты к бухте, то каким образом, спрашивается, она забрела в Новороссийск?! В город, от которого до ближайшего иностранного порта – несколько сотен километров по прямой через все Черное море… Как очутилась шхуна возле служебного причала, предназначенного исключительно для наших отечественных сухогрузов?!
Он подошел почти вплотную и вдруг опять вскинул левую руку вверх, к собственному лбу. Запустил ладонь в свою густую рыжеватую шевелюру, несильно дернул ее. Шевелюра легко отделилась от головы. Она оказалась париком.
Под париком обнаружилась гладкая, как бильярдный шар, без единого волоска лысина.
То, что я узрел на лысине… Я сперва не поверил своим глазам.
В хаотическом беспорядке по желтому гладкому полушарию были разбросаны металлические рожки высотою примерно пять сантиметров каждый. Их было на голове не меньше десятка. Круглые, толстенькие, они смахивали на гильзы от патронов для крупнокалиберного пистолета.
– Что это у вас такое? – полюбопытствовал я, во все глаза разглядывая рожки.
– Биостабилизаторы, – сообщил мужчина и легонько постучал согнутым пальцем по гильзе от патрона, торчавшей на голове слегка наискось над правым виском.
– Био… что?
Мужчина лучезарно улыбнулся и принялся обмахивать свое лицо париком, точно веером.
– Важнейший элемент устройства колпака высшей защиты, – пояснил он.
– Эти рожки?
– Да.
– Элемент колпака?
– Да.
– Высшей защиты?
– Ну разумеется.
– Нет. Не понимаю… О каком колпаке толкуете вы?
– Да вот об этом, – небрежно бросил мужчина в ответ и похлопал себя ладонью правой руки по ляжкам, по животу и в заключение по груди.
Он продолжал усиленно обмахиваться париком.
– Сегодня – очень жаркий день, не правда ли?… Впрочем, это не относится к делу. Давайте приступим к работе. Время не терпит.
– Подождите. Прекратите трепать языком. Я – сотрудник Комитета…
– Ну и что? – перебил меня мужчина. – Это тоже не относится к делу. Сейчас вы подпишете контракт. Я намерен немедленно купить у вас ваше тело.
– Повторяю, я – сотрудник…
– Оно мне куда нужнее, чем вам. Смею вас заверить, я не постою за ценой! Цена покажется вам весьма и весьма заманчивой, когда вы узнаете, что конкретно будет предложено вам в обмен на тело.
Слушая весь этот бред, я взял себя в руки немалым усилием воли. Ситуация стала понемногу проясняться. Передо мною стоял явно психически не совсем здоровый человек.
– Прекратите нести ерунду, – строгим голосом скомандовал я, спрятал удостоверение в карман и требовательным жестом выбросил вперед ладонь. – Предъявите ваши документы, гражданин.
Сумасшедший с рожками проигнорировал мои слова. Сделал вид, что не расслышал их.
– Подчеркиваю, меня интересует только ваше тело, – проговорил он, прищурившись и ощупывая оценивающим взглядом мои плечи и грудь, живот и ноги. – Ваша душа не интересует меня в принципе.
После подписания акта о купле-продаже тела я переселю вашу душу, то есть вашу личность… ну, в некое прелюбопытнейшее местечко. Уверен, оно понравится вашей душе, то есть вам. А отправитесь вы туда отнюдь не с пустыми, как говорится, руками. Отправитесь с ценнейшим трансцендентальным багажом, который получите в качестве платы за свое тело.
С этими словами мужчина совершил нечто абсолютно невозможное, дикое. Он отшвырнул парик в сторону, потом ткнул кулаком левой руки себя в грудь, и рука мягко вошла в нее прямо сквозь черную водолазку, сквозь кости грудной клетки. Вошла словно в тесто! А затем снова выскользнула наружу, и водолазка на том месте, где она, казалось бы, была продырявлена только что насквозь кулаком, опять натянулась на груди, как кожа на барабане. Я не приметил на ней ни единой дырочки.
А в кулаке, вынырнувшем из груди, трепыхалась какая-то бумажка величиною со стандартный машинописный лист. Мне бросилось в глаза слово, написанное на ней крупными красными буквами – «ДОГОВОР».
– Позвольте… – начал было я, уставясь на бумажку.
– Нет-нет, не позволю. Даже и не спорьте со мной, – оборвал меня мужчина, помахивая бумажкой и продолжая лучезарно улыбаться. – Вы в любом случае подпишете договор о продаже вашего тела, даже если не захотите сделать этого. Но я уверен, что вы захотите. Когда вы узнаете о той неслыханной цене, которую я готов предложить вам за такой пустяк, как ваше тело…
И тут мы с ним услышали музыку.
Мужчина с многочисленными рожками на голове, поперхнувшись, замер на полуслове, едва донеслись до нас ее первые громкие аккорды. Кто-то на корабле-сухогрузе, что высился возле причала рядом с крохотной деревянной шхуной «Элизабет», врубил, по всей видимости, на полную мощность динамик. Над причалом, набирая силу, поплыли звуки церковного песнопения. Я догадался, что исторгал их из себя рупор громкоговорителя, который, надо так полагать, висел на сухогрузе где-то над радиорубкой или, может быть, где-то на мачте.
Уж кто там, на корабле, крутил сейчас магнитофонную запись песнопения и где он эту религиозную, почти антисоветскую музыкальную пропаганду раздобыл, было мне неизвестно. Да и не волновало в данный момент меня. Я стоял в трюме «Элизабет», касаясь спиной металлической лесенки, ведущей наверх к распахнутому люку. Отрешенно, почти бездумно пялился я на мужика с рожками и с мягкой, как резиновая подушка, грудью.
Какое-то вялое оцепенение медленно, но верно стало охватывать меня несколькими секундами ранее – когда этот рогатый деятель принялся рассуждать об акте купли-продажи моего тела и о некоем местечке, в которое он якобы намеревался отправить мою душу, ненужную ему. Руки и ноги сделались ватными, непослушными. Мысли в голове шевелились с трудом, затуманенные… Чем? Не знаю. Я чувствовал себя как человек, надышавшийся отравляющими газами.
– Какого дьявола?! Кто посмел?! – зычно вскричал мой странный собеседник, вслушиваясь в песнопение. – И главное – в такой ответственный для меня момент!…
Гримаса ужаса исказила его лицо.
– Немедленно прекратите эти мерзкие завывания. Эй, слышите? Пре-кра-ти-те!
Его истошный вопль из трюма крохотной «Элизабет» остался не услышанным на борту гигантского сухогруза. Церковное песнопение продолжало громко и торжественно плыть над бухтой, над причалами, перекрывая шум дождя и подвывания ветра. Женский хор пел что-то об Иисусе Христе. Смутно помню, речитативом в песнопении звучали слова: «Прииде, Иисусе… Прииде, Иисусе…» Они то и дело повторялись.
Всякий раз, когда они повторялись, мужчина с многочисленными рожками на голом желтом черепе сильно вздрагивал и приседал. Причем при каждом следующем повторе фразы «Прииде, Иисусе…» он, охая, приседал все ниже и ниже и затем распрямлялся со все большим трудом и кряхтением.
– Прекратите, – сдавленным голосом снова промычал он, упав на пол трюма на четвереньки, словно бы окончательно сломленный тем песнопением. – Не могу больше слышать это отвратителвное имя.
А хор продолжал тянуть:
– Прииде, Иисусе… Прииде, Иисусе…
– Нет. Не могу больше, – простонал мужчина с рожками. – Не могу!
Его облик в ту же секунду странным образом изменился.
Перед моим затуманенным взором появилось буквально на мгновение существо, которое я просто не сумею внятно описать. Видел я его, по сути, мельком – да к тому же, повторяю, сквозь туман, застилавший взор, затмивший мое сознание, отравленное неведомо чем и как. Передо мной в зеленом сиянии, по-прежнему освещавшем трюм, возник монстр с горящими глазами, острым клинообразным подбородком и длинными когтями на концах скрюченных пальцев рук. Длинные когти я запомнил почему-то с особенной отчетливостью. И еще запомнилось, что был он голым. Все его тело, включая, кажется, даже лицо, покрывала густая темная шерсть.
Едва я увидел перед собой кошмарного этого монстра-оборотня, как некая непонятная сила подбросила меня вверх. Она вышвырнула меня из трюма «Элизабет» сквозь распахнутый люк.
Головой вперед я вылетел из люка, как камень, выпущенный из пращи. И приземлился не более чем в метре от длинного штабеля ящиков, высившегося на причале напротив шхуны. Приземлился, пребольно шмякнувшись об асфальт подошвами обеих ног, но, как ни странно, не врезался в следующую секунду в тот штабель по инерции всем телом и лицом. Все та же непонятная сила удержала меня на ногах, не дав упасть.
Одуряющая тошнотворная муть, затмевавшая мой мозг, тотчас же испарилась куда-то из головы. Сознание прояснилось, а взгляд обрел былую остроту.
Я стремительно оглянулся через плечо.
Шхуна отваливала от причала. За ее кормой вспенивался мощный буран, вздуваемый винтом.
Я слегка прищурился, всматриваясь сквозь мутную пелену дождя в рулевую рубку шхуны, в ее лобовое стекло. Кто находился сейчас там, в рубке? Кто управлял шхуной? Другими словами, кто еще, помимо того монстра-оборотня, обретался сию минуту на борту «Элизабет»? Не знаю – почему и зачем, но я очень хотел разглядеть лицо человека, который, по логике вещей, должен был стоять сейчас в рубке у штурвала, – разглядеть и запомнить его.
Я не разглядел и не запомнил. Ибо в рубке никого не было!
«Элизабет» отошла от берега метров на десять и стала разворачиваться. А потом случилось чудо. Она окуталась белесоватым туманом, полностью скрывшим ее. Из туманного облака раздался негромкий звук, похожий на треск электрического разряда. И облако исчезло.
А вместе с ним исчезла и шхуна…
К моему старенькому «Москвичу», приткнувшемуся в тупичке за пакгаузом, я подошел ровным неторопливым шагом. В душе у меня бушевала буря, но голос был спокоен и деловит, когда, усаживаясь на водительское место в машине, я произнес:
– Слушайте внимательно, ребята. Сейчас я разговариваю с вами не как частное лицо, а как офицер госбезопасности. Понятно?
Повернувшись, я в упор посмотрел сначала на Виталия, затем на его приятеля. Оба они оторопело уставились на меня с заднего сиденья «Москвича» в ответ на мои слова. А я, продолжая буравить их тяжелым пристальным взглядом, заговорил подчеркнуто строгим тоном:
– Шхуна в самом деле стоит у причала. Я побывал на ее борту и разобрался в ситуации. Это не иностранный корабль, к вашему сведению. Это наш корабль, принадлежащий КГБ. Это секретная плавучая научная лаборатория отдела внешней разведки нашего Комитета.
Виталий тихо ахнул, услышав такое. А я продолжал вдохновенно врать:
– Облик корабля – не более чем камуфляж. Шхуна будет использоваться в дальнейшем в нашей зарубежной разведывательной деятельности. Трубка с окуляром, которую вы видели, – один из новейших разведывательных приборов, строго засекреченных… Короче говоря, – и тут я резко повысил голос, – вы, мерзавцы, вляпались своими пьяными мордами в важную государственную тайну!
Не буду подробно пересказывать здесь, о чем я, сурово сдвинув брови, вещал далее. Скажу лишь одно:
речи мои были полны угроз и обещаний немедленно упечь и Виталия, и его дружка в тюрягу, ежели эти алкаши проболтаются по пьяной лавочке об увиденном ими минувшей ночью в порту. КГБ не дремлет, вещал я, мерно чеканя слова. На нас работают в городе сотни тайных добровольных помощников, то есть секретных агентов. И если хотя бы один из них донесет нам о том, что вы, мерзавцы, распускаете языки и разглашаете важнейшую государственную тайну, то тогда… Выставив вперед по два пальца на каждой руке, я сложил их крестообразно, наподобие тюремной решетки.
В общем, я запугал ребят до дрожи в коленках. Каждый из них, потея от страха, дал мне честное слово, что никогда и никому не расскажет ни о шхуне странного облика и под иностранным флагом, ни о трубке с окуляром на ее конце, высунувшейся из иллюминатора в борту. Затем я взял с них второе честное слово – они поклялись никогда более не совершать ночные вылазки на причал сквозь дырку в заборе.
Их испитые лица расцвели облегченными благодарными улыбками, когда я как бы походя, как бы этак мельком проронил, что не намерен сообщать в милицию об их воровских походах за «пьяным грузом». Тоже этак как бы походя я пояснил – мол, между КГБ и милицией всегда были, есть и будут… ну, некоторые расхождения во взглядах на принципы следственной работы. Милиция относится к КГБ без всякого почтения, а КГБ отвечает ей тем же. Ваш, ребята, проступок, сказал я, дело сугубо милицейское, а не кагэбистское. И я, сотрудник КГБ, вовсе не намерен делать подарок мильтонам – передавать им дело о воровстве, расследованное не ими, а мною. Для меня будет вполне достаточным ваше честное слово, ваше обещание никогда более не наведываться на причал. Но если вы слово не сдержите… Я снова сложил пальцы крестообразно и угрожающе засопел.
А потом приказал:
– Теперь вылезайте из машины. Нет, погодите, – я вытащил из кармана связку ключей и, найдя на ней нужный, показал его Виталию. – Вот ключ от багажника моего «Москвича». Откроешь багажник, найдешь там монтировку. Используешь ее вместо молотка. Там же, в багажнике, стоит картонная коробка со всякой всячиной. Помнится, в ней должны быть шурупы. Используешь их вместо гвоздей. Даю вам, парни, ровно десять минут на то, чтобы вы намертво заколотили те две ваши доски в заборе… Выполняйте задание!
Парней как ветром выдуло из машины.
А я перевел дух. Думаю, мне удалось полностью нейтрализовать как Виталия, так и его молчаливого дружка. Страх, настоящий большой страх, насквозь продирающий все человеческое естество, – лучшее средство от излишней болтливости. Застращав алкашей до потери пульса перспективой угодить в тюремную камеру, я навесил на их рты крепкие замки. Опечатал уста молчанием.
Я знал, никому и ни за что не расскажут они о своей встрече с той шхуной и о странной трубке, выдвигавшейся из ее иллюминатора. Самое же главное, они будут помалкивать о том, что и я тоже побывал в кратковременном контакте со шхуной.
Что я там, на причале, делал в течение неполного получаса? Чем занимался? Что конкретно как офицер КГБ обнаружил? И куда, наконец, подевалась шхуна, если, по данным поста пограничной охраны у выхода из порта, она не покидала его акваторию? Можно было не сомневаться, что пограничники дадут именно такую справку – мол, не покидала шхуна порт… Если не покидала, то где она? И как прошляпил ее таинственное исчезновение я, офицер КГБ, лично отправившийся инспектировать иностранную, по всем приметам, посудину?
Такие или примерно такие вопросы мне непременно задали бы в моем родном Комитете, если бы слушок о моем контакте со шхуной дошел до него. И начались бы у меня специфические служебные неприятности. Сплошная нервотрепка. Дело как пить дать окончилось бы строгим служебным взысканием – причем в лучшем случае. То есть моя карьера была бы измарана жирным черным пятном. А такие пятна в КГБ ох как нелегко стираются, со временем забываются… Слушок, однако, до Комитета не дойдет, подумал я, мысленно усмехнувшись. Ибо я пресек его на корню, ликвидировал в зародыше.
Нахохлившись, чуть сгорбившись, я сидел в машине на водительском месте, глядя в одну точку перед собой. По лобовому стеклу «Москвича» струились потоки воды. Дождь громко барабанил по крыше автомобиля. Перед моим внутренним взором роились кошмарные видения – трубка с окуляром, порхавшая в воздухе по трюму, мужчина с многочисленными рожками на черепе, его мгновенное превращение в сущего дьявола с кривыми когтями, туманное облачко, накрывшее собою шхуну… Я почувствовал, как испарина выступила на моем лбу.
В доме москвича В. Пичугина однажды на короткое время обосновались некие загадочные невидимки.
На снимке: В. Пичугин держит на руках свою дочку, а справа от него – таинственные «черные объекты» в воздухе, не наблюдавшиеся визуально в доме.
Не о таких ли «черно-бархатных пятнах» рассказывает в своем контактном сообщении А. Невзоров?
Руки, лежавшие на рулевом колесе, начали подрагивать. Пришлось крепко стиснуть пальцами баранку, чтобы унять дрожь.
Да, с удовлетворением подумал я, линия поведения, избранная мною в разговоре с Виталием и его приятелем, была единственно верной.
Работа в Комитете госбезопасности полностью устраивала меня, временами даже нравилась. Она неплохо оплачивалась. Я ни в коем случае не хотел потерять ее – тем более с устрашающей перспективой перехода из КГБ прямиком в сумасшедший дом. А туда я непременно угожу, если раскрою рот и честно, пункт за пунктом, доложу начальству обо всем случившемся со мною на борту шхуны «Элизабет». О трубке с окуляром. О демоне-оборотне и о его невероятных по смыслу, жутких речах. О том, как я был выброшен неведомой силой из трюма шхуны на причал. И наконец, о том, как «Элизабет» прямо у меня на глазах растаяла в воздухе…»
ФИГУРЫ В ЧЕРНЫХ РЯСАХ
По утверждению Анатолия Невзорова из Красноярска, в течение трех месяцев он наблюдал время от времени вокруг себя загадочные феномены. В воздухе плавали «черно-бархатные пятна», а между ними серебрились крохотные звездочки, тоже сновавшие туда-сюда. В конце февраля привиделся Анатолию необычайно яркий сон, тяжелый и мерзкий.