Страница:
Слово "правдоподобно" Йохум даже подчеркнул, хотя любому было ясно, что бывшую подругу преступница вряд ли стала бы подробно знакомить со своими планами.
Однако судебному следователю мюнстерского окружного суда такая мысль в голову не пришла. Он без слов подписал ордер на арест Марии Рорбах на том основании, что она подозревается в коварном убийстве мужа из низменных побуждении.
Через два дня после находки трупа на озере Аа возмущенная общественность узнала, что ужасное преступление раскрыто.
"Убийцей является собственная супруга - беспринципная и аморальная особа", - с отвращением констатировала пресса. Мотив преступления определялся так: "Мария Рорбах, будучи на шестнадцать лет моложе, хотела устранить своего скромного и добропорядочного мужа, чтобы получить возможность без помех предаваться разврату".
Благочестивым гражданам Мюнстера все стало ясно. В таких случаях они не знали жалости; их даже не интересовало, призналась ли преступница в содеянном, испытывает ли она чувство раскаяния, а уж о том, что маляра мог убить другой человек, никто и не заикался.
Такие вопросы не возникали. Пока. Это прекрасно понимали обер-комиссар Йохум и сотрудники британской военной полиции, которая неожиданно проявила живой интерес к ходу расследования. Как только стало известно, что Мария Рорбах убила мужа, Йохума вызвали для доклада в управление военной администрации. Там остались довольны тем, что немецкая комиссия по расследованию убийств так быстро смогла раскрыть преступление, но настоятельно порекомендовали поскорее представить общественности признание обвиняемой или хотя бы неопровержимые доказательства ее вины.
Позднее, на процессе против Марии Рорбах, адвокат подсудимой настойчиво расспрашивал обер-комиссара Йохума о подробностях этой беседы. Однако глава комиссии был крайне немногословен:
- Британские военные власти интересовались делом Рорбах настолько, насколько это могло помочь им в расследовании дела Бёле. Больше по этому поводу я ничего сказать не могу.
- Ну и как, помогло это британским властям? - продолжал наседать на него адвокат.
Обер-комиссар беспомощно глянул на прокурора:
- Не могу сказать, я не информирован о работе английских коллег.
- Однако вы признаёте, что между делом Бёле и делом Рорбах существует связь и что, вероятно, оба убийства совершены одним преступником или одной преступной группой?
Прокурор Розендаль, который на обоих процессах представлял обвинение и который сразу после ареста Марии Рорбах подключился к следствию, тут же пришел на выручку попавшему в щекотливое положение Йохуму.
- Высокий суд! - вмешался он в ход событий. - Мы рассматриваем здесь только дело Рорбах, и не больше. Привлечение к дознанию других дел, как этого хочет защита, уведет судебное расследование в сторону и затянет процесс. Мы не должны здесь разбираться с делом Бёле. К чему эти вопросы? Я ходатайствую, чтобы свидетеля избавили от необходимости отвечать на вопросы защиты о деле Бёле и о связанном с ним расследовании английской полиции.
Суд, не долго думая, согласился с этой точкой зрения.
Но не так просто давалось все обер-комиссару в начале расследования. Всего несколько дней мог он отделываться простым утверждением, что Мария Рорбах убийца, поскольку, мол, об этом говорят все улики. Газетные репортеры вскоре захотели подробнее узнать об уликах, а военная администрация, начальство и прокуратура требовали бесспорных доказательств.
Самым лучшим доказательством в глазах общественности всегда было признание обвиняемого. Да и полиции оно экономило много трудов и сил. Есть одна старая истина, известная всем криминалистам: арестованный более всего расположен к признанию в первые дни ареста. Если же упустить время и дать ему возможность обдумать свои показания, то очень нелегко будет заставить его сознаться.
Поэтому во время предварительного ареста Марии Рорбах мюнстерская комиссия по расследованию убийств стремилась любой ценой добиться признания. Ставку сделали не на трудоемкую работу по сбору фактов и улик, а на то, чтобы, выражаясь профессиональным языком, расколоть подозреваемую. С этой целью обер-комиссар Йохум поручил вести допросы двум наиболее настырным дознавателям - секретарям комиссии Шнайдеру и Хайнце. Один из допросов, который они начали 17 апреля 1957 года в восемь часов утра, длился двадцать два часа и закончился около шести часов утра 18 апреля. За все это время у Марии Рорбах было только несколько коротких пауз для приема пищи. И даже в эти редкие перерывы ей не давали покоя: кто-нибудь из сотрудников комиссии обязательно принимался стучать по пробельным клавишам пишущей машинки.
В полночь Мария была уже доведена до полного нервного истощения. "Не мучайте меня больше, не мучайте!" - взмолилась она наконец и, бросившись на колени, попыталась целовать ноги допрашивающих.
Однако следователи прекратили допрос только тогда, когда она забилась в угол и, закрыв лицо руками, обессилев, опустилась на колени, отказавшись отвечать.
Признания от Марии Рорбах они так и не получили, несмотря на неоднократное повторение подобных мучительных допросов и другие жестокие методы и приемы. Каждый раз женщина отрицала свое причастие к убийству мужа.
В этой безвыходной для комиссии ситуации на помощь пришла прокуратура. Государственный прокурор Розендаль поручил дальнейшее расследование известному в Западной Германии ученому-криминалисту профессору Вальтеру Шпехту.
Тогдашний руководитель окружного отдела криминалистики в Мюнхене при помощи экспертизы представил такие доказательства, основанные на косвенных уликах, которых, пожалуй, не было во всей истории криминалистики и которые заставили бы побледнеть от зависти искушенных авторов хитроумных детективных романов. Используя методы фотометрии, спектрального анализа и сложнейшие измерения при помощи ультразвука, корифей научной экспертизы, как фокусник, раздобыл недостающие улики из содержимого внутренностей всплывшего трупа маляра, а также из щелей в полу и печной трубы кухни Рорбахов.
Как утверждается в 350-страничном экспертном заключении профессора Шпехта, обвиняемая в течение трех месяцев безуспешно пыталась отравить мужа антикрысиным препаратом "Целиопаста", содержащим таллий. Эти сведения Шпехт получил при исследовании частей трупа: гистологический анализ установил наличие в клетках сульфата таллия, который является составной частью повсеместно используемого крысиного яда "Целиопаста".
И хотя в квартире Рорбахов не обнаружили этого препарата, а полиции так и не удалось найти свидетеля, который бы подтвердил, что Мария Рорбах когда-либо его покупала, необычайно находчивый профессор Шпехт обнаружил сульфат таллия в печной трубе на кухне - хотя и с неодинаковой концентрацией в различных слоях сажи.
Из этого он сделал следующий вывод: Мария Рорбах незаметно запаслась "Целиопастой" и в течение довольно длительного времени, примерно месяца три, давала мужу вместе с едой. Паста, чтобы ее нельзя было использовать как орудие убийства, имеет предостерегающую окраску и при попадании в пищу окрашивает ее в ярко-голубой цвет. Шпехт тут же обнаружил в кишечнике убитого Германа Рорбаха характерные ворсинки, которые однозначно указывали на употребление им чая из цветков мальвы[*В Западной Европе этот чай используют как лекарственное средство при заболеваниях желудочно-кишечнрго тракта]. А этот чай, как известно, содержит естественные красители синевато-лилового цвета, что позволяло преступнице безбоязненно подмешивать в него "Целиопасту".
Итак, круг почти замкнулся. Герман Рорбах получал от жены вместе с чаем из цветков мальвы "Целиопасту" - вначале Мария именно таким способом хотела избавиться от него. Когда же ей это не удалось, она просто убила его ударом по голове, труп расчленила, а голову сожгла в кухонной печи, чтобы мертвого нельзя было опознать. Доказательства? Сажа с сульфатом таллия! Для тех, кто еще продолжал сомневаться, Шпехт "выудил" из сажи частицы брома, серебра и ртути, которые, конечно же, являлись остатками сожженного зубного протеза убитого. Попутно профессор обнаружил несколько человеческих волос; некоторые из них были даже расплющены, вероятно, при ударе по голове - так с солидной осторожностью предположил Шпехт.
И все-таки в цепи доказательств отсутствовало одно звено. Если Мария Рорбах расчленяла труп в кухне, то там обязательно должны были остаться следы крови. Комиссия обследовала каждую щель - при этом использовались самые новейшие вспомогательные средства, - но ни малейшего пятнышка крови не обнаружила. Гипотеза о том, что Мария якобы смыла кровь горячей водой, с точки зрения криминалистики никуда не годилась. От горячей воды кровь сворачивается и не смывается, а, наоборот, консервируется и сохраняется годами.
В общем, профессору Шпехту снова пришлось взяться за работу и облазить всю кухню с кварцевой лампой. Целых две недели понадобилось ему, чтобы найти и выпилить доску, на которой обнаружились следы крови первой группы. Теперь возникла новая проблема: эта группа крови была и у убитого Германа Рорбаха, и у его жены. Марии Рорбах достаточно было сказать, к примеру, что у нее на кухне пошла носом кровь, и попробуй потом что-нибудь докажи... И действительно, на приведенную из камеры предварительного заключения женщину следы крови на половой доске не произвели особого впечатления: "Вполне возможно, что там кровь. В прошлом году у меня на кухне был выкидыш. Спросите у моего врача, он может это подтвердить".
Да, нервного обер-комиссара Йохума такое, пожалуй, могло обескуражить, но только не профессора Шпехта. В своей мюнхенской лаборатории он исследовал выпиленную доску при помощи специально разработанной методики. Результаты этих дополнительных усилий стали "революционными" в судебной экспертизе. Благодаря своему особому подходу к анализу частиц крови на половой доске, Шпехт смог обнаружить там следы титана, бария, свинца и других элементов обычной малярной краски. А так как убитый Герман Рорбах был маляром и постоянно имел дело с этой краской, то, естественно, ее элементы буквально впитались в его плоть и кровь.
Мог ли теперь кто-нибудь сомневаться в том, что труп Германа Рорбаха был распилен на кухне в его собственной квартире? Теперь, когда по методу профессора Шпехта кровь можно различать не только по группам, но и по профессиональным признакам? Так в судебной медицине и криминалистике был сделан огромный шаг вперед: стало возможным по крови убитого определять его профессию.
Поистине, профессор Шпехт потрудился на славу и с лихвой отработал свой 3,5-тысячный гонорар. Агата Кристи за такую идею заплатила бы ему вдесятеро больше. И уж конечно, под впечатлением такого обилия наукообразных доказательств общественное мнение осудило Марию Рорбах задолго до того, как 13 марта 1958 года в Мюнстере начался судебный процесс. Газеты заранее со всеми подробностями опубликовали результаты изысканий профессора Шпехта. Вопреки всем процессуальным нормам прокурор Розендаль за несколько дней до начала судебного заседания передал репортерам копию обвинительного заключения, которое в основном опиралось на выводы Шпехта. Свидетели обвинения, уже знавшие из газет, какое ужасное преступление совершила подсудимая, входили в зал, полные решимости помочь правосудию примерно наказать потерявшую человеческий облик убийцу. 19 апреля, после двадцати дней слушания дела, суд присяжных заседателей под председательством советника окружного суда доктора Хойкампа вынес ожидаемый всеми приговор окончательно сломленной и потерявшей способность сопротивляться Марии Рорбах: виновна в убийстве мужа, наказание пожизненное заключение!
Но уже тогда, когда никто еще толком не знал, какая игра идет за кулисами процесса над Марией Рорбах, в западногерманской прессе появились голоса, в которых прозвучали озабоченность по поводу ее осуждения и намек на зловещий характер спектакля, идущего на судебных подмостках. Гамбургский журнал "Шпигель", например, в статье "Искали и нашли" писал: "Присяжный суд Хойкампа, по закону призванный все сомнительные моменты толковать в интересах подсудимой, ведет себя по отношению к заранее опороченной Марии Рорбах так, будто обвинительное заключение, опубликованное перед началом процесса в мюнстерских газетах, является не гипотезой, требующей объективной проверки, а истиной в последней инстанции. За все двадцать дней судебного разбирательства суд присяжных так и не нашел ни убедительных мотивов, ни непосредственных свидетелей преступления. Не было представлено ни одной конкретной, полноценной улики. В то же время все, что ставило под сомнение созданную следствием модель преступления, просто отметалось в сторону. Рорбах осуждена потому, что ее хотели видеть убийцей, а не потому, что ее преступление было доказано".
Для Марии Рорбах это судебное решение было почти роковым. Законодательство Западной Германии не предусматривало подачу апелляции, если приговор был вынесен судом присяжных заседателей. Факты, установленные таким судом, уже не пересматривались. Единственное, что могла сделать защита, - это обратиться в Верховный федеральный суд в Карлсруэ и обжаловать решение суда. Но это позволялось делать только в тех случаях, когда в ходе судебного расследования допускались процессуальные ошибки или неправильно применялся закон. И хотя адвокат Грос использовал эту возможность, Верховный суд не принял его ходатайства. Итак, даже самая высокая судебная инстанция ФРГ признала, что приговор Марии Рорбах был справедливым.
Один-единственный, крошечный, шанс остался у Марии и ее защитника: возобновление судебного производства по вновь открывшимся обстоятельствам; шанс ничтожный, потому что до этого времени в Западной Германии из десяти тысяч приговоров только один пересматривался в результате повторного судопроизводства. Так как судьбу ходатайства о возобновлении судебного производства решал тот же суд, который выносил приговор обвиняемой, доктору Гросу необходимо было доказать, что во время судебного разбирательства допускалось неправильное толкование обстоятельств дела - или из-за лжесвидетельства, или же по вине судебных экспертов.
Адвокату помог непредвиденный случай. Необычайно сухое лето 1959 года высушило воронки от бомб второй мировой войны, обычно заполненные грунтовыми водами. На дне одной из них был найден череп. Судебные медики по послеоперационному рентгеновскому снимку быстро установили, что это голова Германа Рорбаха: ему дважды делали операцию на челюсти, причем из верхней даже выпилили кусок кости. Но как быть с заключением доктора Шпехта? Ведь главный судебный эксперт первого процесса над Марией Рорбах с "научной точностью" доказал, что обвиняемая сожгла голову убитого мужа в кухонной печи! Новые обстоятельства перечеркивали заключение судебно-медицинской экспертизы, которое легло в основу приговора.
Тем не менее одного этого факта было недостаточно, чтобы настаивать на возобновлении судебного производства. Поэтому Гросу пришлось пункт за пунктом, с той же скрупулезностью, какой отличалось экспертное заключение Шпехта, опровергать его выводы - работа на уровне докторской диссертации.
Многие месяцы изучал доктор Грос соответствующую медицинскую литературу, чтобы получить необходимые специальные знания. Затем недели ушли на переписку с полицейскими властями по поводу разрешения на выдачу черепа: он хотел передать его специалистам для экспертизы. А когда наконец, несмотря на всю бюрократическую волокиту, разрешение было получено, федеральное управление по уголовным делам в Висбадене не дало согласия на экспертизу. Доктору Гросу объяснили, что для этого нужно специальное определение суда, а его мог вынести только суд присяжных Мюнстера, который и вел процесс Марии Рорбах. Председатель же суда Хойкамп отклонил соответствующую просьбу адвоката: суд-де не вносил предложения о возобновлении производства и поэтому не собирается делать никаких определений, связанных с проведением нового расследования.
После многомесячной беготни по замкнутому кругу доктор Грос обратился за помощью в Бонн, в министерство юстиции. Но и здесь к его просьбе отнеслись равнодушно. Министр отказал в личной встрече и коротким, в пять строк, письменным ответом порекомендовал решать вопрос в общепринятом порядке через соответствующие компетентные органы. Но как раз эти органы и делали все возможное, чтобы не допустить нового расследования.
Почти полгода потратил доктор Грос на то, чтобы заинтересовать делом Рорбах - особенно спорной экспертизой по нему - авторитетных и не находящихся на государственной службе, следовательно независимых, ученых-криминалистов и привлечь их к проведению повторной экспертизы. Дело осложнялось тем, что его клиентка была бедна; вся ее собственность - домашнее имущество - была уже заложена в счет погашения судебных издержек. Мария Рорбах не могла, как прокуратура, выплачивать специалистам тысячные гонорары. Однако еще сложнее было уговорить ученых мужей выступить в суде против прокуратуры, представляющей интересы государства...
Тем не менее упорному адвокату все-таки удалось найти человека, способного решить поставленную им задачу. Это был 52-летний директор Дортмундского института спектрохимии и прикладной спектроскопии профессор Хайнрих Кайзер. Первой же, предварительной, экспертизой он опроверг вывод Шпехта о происхождении сульфата таллия в печной трубе, который заставил присяжных поверить, будто Мария Рорбах сожгла голову мужа в кухонной печи. Без особого труда Кайзер доказал, что сульфат таллия содержится в обычном угле и поэтому его можно обнаружить в любой печной трубе.
Впрочем, адвокат Грос позаботился о том, чтобы подкрепить это заключение красноречивыми примерами. При помощи трубочистов он раздобыл для анализа сажу из ста двадцати печей и каминов, выказав при этом незаурядное чувство юмора среди прочих, пробы взяли из дымоходов квартир профессора Шпехта, председателя суда Хойкампа и прокурора Розендаля. Результаты анализов были впечатляющими: во всех пробах содержался таллий, а в саже из камина профессора Шпехта его было даже в четыре раза больше, чем в печной трубе Рорбахов.
В ходатайстве о возобновлении судебного производства доктор Грос, указывая на это обстоятельство, саркастически замечал, что он вовсе не собирается делать вывод, будто профессор Шпехт постоянно сжигает в своем камине человеческие головы.
Теперь наконец 99-страничное ходатайство было удовлетворено мюнстерским судом, да и то, наверное, только потому, что председатель Хойкамп лежал в больнице и не мог повлиять на события.
Итак, 3 мая 1961 года начинается повторное судебное разбирательство по делу Марии Рорбах под председательством директора окружного суда Кёстерса. Сама Мария с безучастным видом сидит на скамье подсудимых. Четырехлетнее тюремное заключение сделало ее замкнутой. Она, похоже, уже не верит, что выйдет на свободу.
Прокурор Розендаль решительно, как и на первом процессе, обвиняет ее в убийстве мужа. Он буквально упивается собой, рисуя мрачными красками ее прошлое, хотя это не имеет никакого отношения к обвинению. Она была в исправительной колонии, воровала, обманывала, изменяла мужу - все это и привело ее к убийству. Именно такой вывод он настойчиво навязывает новым присяжным заседателям. Затем в течение нескольких дней Розендаль пропускает перед судом череду из сотни свидетелей обвинения. Эти люди и на первом процессе ничего толком не могли рассказать о самом преступлении: все разговоры крутились вокруг репутации и образа жизни подсудимой. Теперь же они ведут себя осмотрительнее. Из газет свидетели уже знают, что дело может кончиться оправдательным приговором, так как экспертиза, мол, была не на высоте, и Мария после суда, вероятно, выйдет на свободу. Это их сдерживает, заставляет осторожно подбирать слова.
Соседка, которая три года назад под присягой показала, что в сочельник Мария избила мужа и выгнала его из дому, теперь утверждает, что сама этого не видела, а знает лишь со слов одного из жильцов.
Эльфрида Мастерс, которая в полиции и на суде клятвенно заверяла: "Герман Рорбах был убит именно так, как перед этим при мне планировала Мария", - не может теперь вспомнить ни одной детали того разговора и к тому же заявляет, будто вообще давала показания только потому, что была зла на подругу.
На первом процессе она утверждала, что Мария хотела убить мужа, чтобы иметь возможность выйти замуж за английского сержанта Дональда Райена. Теперь же признается:
- У Марии, собственно говоря, не было никаких оснований убивать мужа. Он предоставлял ей полную свободу, приносил в дом все деньги и даже терпел ее связь с англичанином. Мария как женщина его не интересовала, ведь его больше занимали мужчины...
Когда председательствующий указывает Эльфриде Мастерс, что в таком случае она на первом процессе лжесвидетельствовала и может за это понести наказание, она разражается слезами и, всхлипывая, восклицает:
- Но комиссар Йохум мне все время говорил, чтобы я давала именно такие показания, иначе, мол, присяжные не смогут разобраться в убийстве Рорбаха.
Фрау Матильда Шотт, которая первой бросила тень подозрения на Марию Рорбах, показав, что пресловутое одеяло принадлежит ей, тоже вынуждена выйти на свидетельское место и, присягая, поднять руку. Но прежде чем заученно произнести "Клянусь перед богом...", она снова ее опускает и, потупив глаза, говорит:
- Я хотела бы, господин советник, сначала кое-что добавить, мне это только потом пришло в голову... - И тихим голосом рассказывает, что одеяло, которое она продала обвиняемой, в последнее время забирал ее муж, когда уезжал из города подрабатывать.
Адвокат Грос взволнованно вскакивает:
- Однако, свидетельница, почему же вы на первом процессе этого не сказали? Ведь вы уже тогда знали! Выдали ложные показания и умолчали об известных вам фактах по делу. Это же преступление!
Свидетельница не осмеливается поднять на него взгляд:
- Комиссар Йохум мне тогда сказал, что об этом не надо говорить, потому что я не видела, взял ли господин Рорбах одеяло в последний раз.
Председатель суда откашливается, прокурор Розендаль старательно перебирает свои бумаги.
Следующий в парадном шествии свидетелей обвинения - молочник Йоханес Ровэдер. Это он утром, на следующий день после убийства, увидел, как из трубы квартиры Рорбахов поднимался густой дым. Его показания существенно помогли профессору Шпехту в утверждении, что Мария Рорбах сожгла голову мужа в печи.
Не обращая внимания на напряженную обстановку в зале суда, Ровэдер обстоятельно и красочно описывает свои трубные наблюдения, имевшие место утром 11 апреля 1957 года. Он так уверен в правоте своего дела, что по-дружески, с ободряющей улыбкой кивает доктору Гросу, когда тот обращается к председателю суда с просьбой задать свидетелю несколько вопросов.
- Господин Ровэдер, вы только что рассказывали, что в то утро, когда наблюдали за трубами, солнце уже стояло над крышами и в его лучах особенно отчетливо были видны темные клубы дыма.
Ровэдер, продолжая улыбаться, складывает руки на животе:
- Да, само собой разумеется, господин адвокат. Если бы солнце не светило, дым не привлек бы моего внимания. Я как раз встал и выглянул посмотреть, какая погода.
Доктор Грос опирается спиной о барьер, огораживающий скамью подсудимых, бросает взгляд в записную книжку и обращается к свидетелю:
- Вы и сегодня помните, который был час, когда вы смотрели на солнце?
- Помню, помню, господин адвокат. Было ровно пять часов. Именно в пять всегда приезжает машина с молокозавода.
- Следовательно, вы исключаете, что могло быть более позднее время?
- Исключаю, господин адвокат. Молоковоз приезжает всегда в пять.
Доктор Грос наклоняется вперед:
- Ну да, вы и в прошлый раз это подтвердили под присягой.
- Да, подтвердил. Так и есть.
- Ну-ну, господин Ровэдер, а что вы скажете, если я сейчас докажу, что солнце 11 апреля 1957 года взошло в пять часов сорок три минуты, следовательно, в пять часов было еще совсем темно и вы не могли видеть никакого дыма?
- Это неправда! Видел я и солнце, и дым! - восклицает Ровэдер, краснея как рак.
В этот момент в зал входят два метеоролога, которых доктор Грос пригласил в качестве свидетелей, и подтверждают его слова: действительно, в Мюнстере 11 апреля солнце всегда всходит в пять часов сорок три минуты.
Председатель суда вынимает из кармана небольшую записную книжку-календарь и находит 11 апреля.
- Восход солнца: пять часов сорок три минуты, - читает он вслух и качает головой.
Так, час за часом, в течение четырех дней проходят через зал заседаний сто двенадцать свидетелей. Обвинению от их показаний мало проку. Это в основном различные мнения и соображения по поводу убийства, иногда повторение неизвестно чьих рассказов, но только не факты. Те немногие свидетели, которые на первом процессе давали конкретные показания, теперь, под перекрестным допросом, путаются в противоречиях или же уличаются во лжи другими свидетелями.
Однако самая сложная проблема у доктора Гроса еще впереди - опровержение результатов первой экспертизы. Он понимает, что профессор Шпехт, считающийся корифеем судебной медицины, будет бороться за свой научный авторитет до конца и не уступит ни в чем, если ему не предъявить исчерпывающих, научно обоснованных доказательств его ошибок. Есть и еще одна опасность: с именем Шпехта в определенной степени связан престиж всей официальной западногерманской юстиции. Поэтому прокуратура и суд сделают все возможное, чтобы поддержать профессора.
Однако судебному следователю мюнстерского окружного суда такая мысль в голову не пришла. Он без слов подписал ордер на арест Марии Рорбах на том основании, что она подозревается в коварном убийстве мужа из низменных побуждении.
Через два дня после находки трупа на озере Аа возмущенная общественность узнала, что ужасное преступление раскрыто.
"Убийцей является собственная супруга - беспринципная и аморальная особа", - с отвращением констатировала пресса. Мотив преступления определялся так: "Мария Рорбах, будучи на шестнадцать лет моложе, хотела устранить своего скромного и добропорядочного мужа, чтобы получить возможность без помех предаваться разврату".
Благочестивым гражданам Мюнстера все стало ясно. В таких случаях они не знали жалости; их даже не интересовало, призналась ли преступница в содеянном, испытывает ли она чувство раскаяния, а уж о том, что маляра мог убить другой человек, никто и не заикался.
Такие вопросы не возникали. Пока. Это прекрасно понимали обер-комиссар Йохум и сотрудники британской военной полиции, которая неожиданно проявила живой интерес к ходу расследования. Как только стало известно, что Мария Рорбах убила мужа, Йохума вызвали для доклада в управление военной администрации. Там остались довольны тем, что немецкая комиссия по расследованию убийств так быстро смогла раскрыть преступление, но настоятельно порекомендовали поскорее представить общественности признание обвиняемой или хотя бы неопровержимые доказательства ее вины.
Позднее, на процессе против Марии Рорбах, адвокат подсудимой настойчиво расспрашивал обер-комиссара Йохума о подробностях этой беседы. Однако глава комиссии был крайне немногословен:
- Британские военные власти интересовались делом Рорбах настолько, насколько это могло помочь им в расследовании дела Бёле. Больше по этому поводу я ничего сказать не могу.
- Ну и как, помогло это британским властям? - продолжал наседать на него адвокат.
Обер-комиссар беспомощно глянул на прокурора:
- Не могу сказать, я не информирован о работе английских коллег.
- Однако вы признаёте, что между делом Бёле и делом Рорбах существует связь и что, вероятно, оба убийства совершены одним преступником или одной преступной группой?
Прокурор Розендаль, который на обоих процессах представлял обвинение и который сразу после ареста Марии Рорбах подключился к следствию, тут же пришел на выручку попавшему в щекотливое положение Йохуму.
- Высокий суд! - вмешался он в ход событий. - Мы рассматриваем здесь только дело Рорбах, и не больше. Привлечение к дознанию других дел, как этого хочет защита, уведет судебное расследование в сторону и затянет процесс. Мы не должны здесь разбираться с делом Бёле. К чему эти вопросы? Я ходатайствую, чтобы свидетеля избавили от необходимости отвечать на вопросы защиты о деле Бёле и о связанном с ним расследовании английской полиции.
Суд, не долго думая, согласился с этой точкой зрения.
Но не так просто давалось все обер-комиссару в начале расследования. Всего несколько дней мог он отделываться простым утверждением, что Мария Рорбах убийца, поскольку, мол, об этом говорят все улики. Газетные репортеры вскоре захотели подробнее узнать об уликах, а военная администрация, начальство и прокуратура требовали бесспорных доказательств.
Самым лучшим доказательством в глазах общественности всегда было признание обвиняемого. Да и полиции оно экономило много трудов и сил. Есть одна старая истина, известная всем криминалистам: арестованный более всего расположен к признанию в первые дни ареста. Если же упустить время и дать ему возможность обдумать свои показания, то очень нелегко будет заставить его сознаться.
Поэтому во время предварительного ареста Марии Рорбах мюнстерская комиссия по расследованию убийств стремилась любой ценой добиться признания. Ставку сделали не на трудоемкую работу по сбору фактов и улик, а на то, чтобы, выражаясь профессиональным языком, расколоть подозреваемую. С этой целью обер-комиссар Йохум поручил вести допросы двум наиболее настырным дознавателям - секретарям комиссии Шнайдеру и Хайнце. Один из допросов, который они начали 17 апреля 1957 года в восемь часов утра, длился двадцать два часа и закончился около шести часов утра 18 апреля. За все это время у Марии Рорбах было только несколько коротких пауз для приема пищи. И даже в эти редкие перерывы ей не давали покоя: кто-нибудь из сотрудников комиссии обязательно принимался стучать по пробельным клавишам пишущей машинки.
В полночь Мария была уже доведена до полного нервного истощения. "Не мучайте меня больше, не мучайте!" - взмолилась она наконец и, бросившись на колени, попыталась целовать ноги допрашивающих.
Однако следователи прекратили допрос только тогда, когда она забилась в угол и, закрыв лицо руками, обессилев, опустилась на колени, отказавшись отвечать.
Признания от Марии Рорбах они так и не получили, несмотря на неоднократное повторение подобных мучительных допросов и другие жестокие методы и приемы. Каждый раз женщина отрицала свое причастие к убийству мужа.
В этой безвыходной для комиссии ситуации на помощь пришла прокуратура. Государственный прокурор Розендаль поручил дальнейшее расследование известному в Западной Германии ученому-криминалисту профессору Вальтеру Шпехту.
Тогдашний руководитель окружного отдела криминалистики в Мюнхене при помощи экспертизы представил такие доказательства, основанные на косвенных уликах, которых, пожалуй, не было во всей истории криминалистики и которые заставили бы побледнеть от зависти искушенных авторов хитроумных детективных романов. Используя методы фотометрии, спектрального анализа и сложнейшие измерения при помощи ультразвука, корифей научной экспертизы, как фокусник, раздобыл недостающие улики из содержимого внутренностей всплывшего трупа маляра, а также из щелей в полу и печной трубы кухни Рорбахов.
Как утверждается в 350-страничном экспертном заключении профессора Шпехта, обвиняемая в течение трех месяцев безуспешно пыталась отравить мужа антикрысиным препаратом "Целиопаста", содержащим таллий. Эти сведения Шпехт получил при исследовании частей трупа: гистологический анализ установил наличие в клетках сульфата таллия, который является составной частью повсеместно используемого крысиного яда "Целиопаста".
И хотя в квартире Рорбахов не обнаружили этого препарата, а полиции так и не удалось найти свидетеля, который бы подтвердил, что Мария Рорбах когда-либо его покупала, необычайно находчивый профессор Шпехт обнаружил сульфат таллия в печной трубе на кухне - хотя и с неодинаковой концентрацией в различных слоях сажи.
Из этого он сделал следующий вывод: Мария Рорбах незаметно запаслась "Целиопастой" и в течение довольно длительного времени, примерно месяца три, давала мужу вместе с едой. Паста, чтобы ее нельзя было использовать как орудие убийства, имеет предостерегающую окраску и при попадании в пищу окрашивает ее в ярко-голубой цвет. Шпехт тут же обнаружил в кишечнике убитого Германа Рорбаха характерные ворсинки, которые однозначно указывали на употребление им чая из цветков мальвы[*В Западной Европе этот чай используют как лекарственное средство при заболеваниях желудочно-кишечнрго тракта]. А этот чай, как известно, содержит естественные красители синевато-лилового цвета, что позволяло преступнице безбоязненно подмешивать в него "Целиопасту".
Итак, круг почти замкнулся. Герман Рорбах получал от жены вместе с чаем из цветков мальвы "Целиопасту" - вначале Мария именно таким способом хотела избавиться от него. Когда же ей это не удалось, она просто убила его ударом по голове, труп расчленила, а голову сожгла в кухонной печи, чтобы мертвого нельзя было опознать. Доказательства? Сажа с сульфатом таллия! Для тех, кто еще продолжал сомневаться, Шпехт "выудил" из сажи частицы брома, серебра и ртути, которые, конечно же, являлись остатками сожженного зубного протеза убитого. Попутно профессор обнаружил несколько человеческих волос; некоторые из них были даже расплющены, вероятно, при ударе по голове - так с солидной осторожностью предположил Шпехт.
И все-таки в цепи доказательств отсутствовало одно звено. Если Мария Рорбах расчленяла труп в кухне, то там обязательно должны были остаться следы крови. Комиссия обследовала каждую щель - при этом использовались самые новейшие вспомогательные средства, - но ни малейшего пятнышка крови не обнаружила. Гипотеза о том, что Мария якобы смыла кровь горячей водой, с точки зрения криминалистики никуда не годилась. От горячей воды кровь сворачивается и не смывается, а, наоборот, консервируется и сохраняется годами.
В общем, профессору Шпехту снова пришлось взяться за работу и облазить всю кухню с кварцевой лампой. Целых две недели понадобилось ему, чтобы найти и выпилить доску, на которой обнаружились следы крови первой группы. Теперь возникла новая проблема: эта группа крови была и у убитого Германа Рорбаха, и у его жены. Марии Рорбах достаточно было сказать, к примеру, что у нее на кухне пошла носом кровь, и попробуй потом что-нибудь докажи... И действительно, на приведенную из камеры предварительного заключения женщину следы крови на половой доске не произвели особого впечатления: "Вполне возможно, что там кровь. В прошлом году у меня на кухне был выкидыш. Спросите у моего врача, он может это подтвердить".
Да, нервного обер-комиссара Йохума такое, пожалуй, могло обескуражить, но только не профессора Шпехта. В своей мюнхенской лаборатории он исследовал выпиленную доску при помощи специально разработанной методики. Результаты этих дополнительных усилий стали "революционными" в судебной экспертизе. Благодаря своему особому подходу к анализу частиц крови на половой доске, Шпехт смог обнаружить там следы титана, бария, свинца и других элементов обычной малярной краски. А так как убитый Герман Рорбах был маляром и постоянно имел дело с этой краской, то, естественно, ее элементы буквально впитались в его плоть и кровь.
Мог ли теперь кто-нибудь сомневаться в том, что труп Германа Рорбаха был распилен на кухне в его собственной квартире? Теперь, когда по методу профессора Шпехта кровь можно различать не только по группам, но и по профессиональным признакам? Так в судебной медицине и криминалистике был сделан огромный шаг вперед: стало возможным по крови убитого определять его профессию.
Поистине, профессор Шпехт потрудился на славу и с лихвой отработал свой 3,5-тысячный гонорар. Агата Кристи за такую идею заплатила бы ему вдесятеро больше. И уж конечно, под впечатлением такого обилия наукообразных доказательств общественное мнение осудило Марию Рорбах задолго до того, как 13 марта 1958 года в Мюнстере начался судебный процесс. Газеты заранее со всеми подробностями опубликовали результаты изысканий профессора Шпехта. Вопреки всем процессуальным нормам прокурор Розендаль за несколько дней до начала судебного заседания передал репортерам копию обвинительного заключения, которое в основном опиралось на выводы Шпехта. Свидетели обвинения, уже знавшие из газет, какое ужасное преступление совершила подсудимая, входили в зал, полные решимости помочь правосудию примерно наказать потерявшую человеческий облик убийцу. 19 апреля, после двадцати дней слушания дела, суд присяжных заседателей под председательством советника окружного суда доктора Хойкампа вынес ожидаемый всеми приговор окончательно сломленной и потерявшей способность сопротивляться Марии Рорбах: виновна в убийстве мужа, наказание пожизненное заключение!
Но уже тогда, когда никто еще толком не знал, какая игра идет за кулисами процесса над Марией Рорбах, в западногерманской прессе появились голоса, в которых прозвучали озабоченность по поводу ее осуждения и намек на зловещий характер спектакля, идущего на судебных подмостках. Гамбургский журнал "Шпигель", например, в статье "Искали и нашли" писал: "Присяжный суд Хойкампа, по закону призванный все сомнительные моменты толковать в интересах подсудимой, ведет себя по отношению к заранее опороченной Марии Рорбах так, будто обвинительное заключение, опубликованное перед началом процесса в мюнстерских газетах, является не гипотезой, требующей объективной проверки, а истиной в последней инстанции. За все двадцать дней судебного разбирательства суд присяжных так и не нашел ни убедительных мотивов, ни непосредственных свидетелей преступления. Не было представлено ни одной конкретной, полноценной улики. В то же время все, что ставило под сомнение созданную следствием модель преступления, просто отметалось в сторону. Рорбах осуждена потому, что ее хотели видеть убийцей, а не потому, что ее преступление было доказано".
Для Марии Рорбах это судебное решение было почти роковым. Законодательство Западной Германии не предусматривало подачу апелляции, если приговор был вынесен судом присяжных заседателей. Факты, установленные таким судом, уже не пересматривались. Единственное, что могла сделать защита, - это обратиться в Верховный федеральный суд в Карлсруэ и обжаловать решение суда. Но это позволялось делать только в тех случаях, когда в ходе судебного расследования допускались процессуальные ошибки или неправильно применялся закон. И хотя адвокат Грос использовал эту возможность, Верховный суд не принял его ходатайства. Итак, даже самая высокая судебная инстанция ФРГ признала, что приговор Марии Рорбах был справедливым.
Один-единственный, крошечный, шанс остался у Марии и ее защитника: возобновление судебного производства по вновь открывшимся обстоятельствам; шанс ничтожный, потому что до этого времени в Западной Германии из десяти тысяч приговоров только один пересматривался в результате повторного судопроизводства. Так как судьбу ходатайства о возобновлении судебного производства решал тот же суд, который выносил приговор обвиняемой, доктору Гросу необходимо было доказать, что во время судебного разбирательства допускалось неправильное толкование обстоятельств дела - или из-за лжесвидетельства, или же по вине судебных экспертов.
Адвокату помог непредвиденный случай. Необычайно сухое лето 1959 года высушило воронки от бомб второй мировой войны, обычно заполненные грунтовыми водами. На дне одной из них был найден череп. Судебные медики по послеоперационному рентгеновскому снимку быстро установили, что это голова Германа Рорбаха: ему дважды делали операцию на челюсти, причем из верхней даже выпилили кусок кости. Но как быть с заключением доктора Шпехта? Ведь главный судебный эксперт первого процесса над Марией Рорбах с "научной точностью" доказал, что обвиняемая сожгла голову убитого мужа в кухонной печи! Новые обстоятельства перечеркивали заключение судебно-медицинской экспертизы, которое легло в основу приговора.
Тем не менее одного этого факта было недостаточно, чтобы настаивать на возобновлении судебного производства. Поэтому Гросу пришлось пункт за пунктом, с той же скрупулезностью, какой отличалось экспертное заключение Шпехта, опровергать его выводы - работа на уровне докторской диссертации.
Многие месяцы изучал доктор Грос соответствующую медицинскую литературу, чтобы получить необходимые специальные знания. Затем недели ушли на переписку с полицейскими властями по поводу разрешения на выдачу черепа: он хотел передать его специалистам для экспертизы. А когда наконец, несмотря на всю бюрократическую волокиту, разрешение было получено, федеральное управление по уголовным делам в Висбадене не дало согласия на экспертизу. Доктору Гросу объяснили, что для этого нужно специальное определение суда, а его мог вынести только суд присяжных Мюнстера, который и вел процесс Марии Рорбах. Председатель же суда Хойкамп отклонил соответствующую просьбу адвоката: суд-де не вносил предложения о возобновлении производства и поэтому не собирается делать никаких определений, связанных с проведением нового расследования.
После многомесячной беготни по замкнутому кругу доктор Грос обратился за помощью в Бонн, в министерство юстиции. Но и здесь к его просьбе отнеслись равнодушно. Министр отказал в личной встрече и коротким, в пять строк, письменным ответом порекомендовал решать вопрос в общепринятом порядке через соответствующие компетентные органы. Но как раз эти органы и делали все возможное, чтобы не допустить нового расследования.
Почти полгода потратил доктор Грос на то, чтобы заинтересовать делом Рорбах - особенно спорной экспертизой по нему - авторитетных и не находящихся на государственной службе, следовательно независимых, ученых-криминалистов и привлечь их к проведению повторной экспертизы. Дело осложнялось тем, что его клиентка была бедна; вся ее собственность - домашнее имущество - была уже заложена в счет погашения судебных издержек. Мария Рорбах не могла, как прокуратура, выплачивать специалистам тысячные гонорары. Однако еще сложнее было уговорить ученых мужей выступить в суде против прокуратуры, представляющей интересы государства...
Тем не менее упорному адвокату все-таки удалось найти человека, способного решить поставленную им задачу. Это был 52-летний директор Дортмундского института спектрохимии и прикладной спектроскопии профессор Хайнрих Кайзер. Первой же, предварительной, экспертизой он опроверг вывод Шпехта о происхождении сульфата таллия в печной трубе, который заставил присяжных поверить, будто Мария Рорбах сожгла голову мужа в кухонной печи. Без особого труда Кайзер доказал, что сульфат таллия содержится в обычном угле и поэтому его можно обнаружить в любой печной трубе.
Впрочем, адвокат Грос позаботился о том, чтобы подкрепить это заключение красноречивыми примерами. При помощи трубочистов он раздобыл для анализа сажу из ста двадцати печей и каминов, выказав при этом незаурядное чувство юмора среди прочих, пробы взяли из дымоходов квартир профессора Шпехта, председателя суда Хойкампа и прокурора Розендаля. Результаты анализов были впечатляющими: во всех пробах содержался таллий, а в саже из камина профессора Шпехта его было даже в четыре раза больше, чем в печной трубе Рорбахов.
В ходатайстве о возобновлении судебного производства доктор Грос, указывая на это обстоятельство, саркастически замечал, что он вовсе не собирается делать вывод, будто профессор Шпехт постоянно сжигает в своем камине человеческие головы.
Теперь наконец 99-страничное ходатайство было удовлетворено мюнстерским судом, да и то, наверное, только потому, что председатель Хойкамп лежал в больнице и не мог повлиять на события.
Итак, 3 мая 1961 года начинается повторное судебное разбирательство по делу Марии Рорбах под председательством директора окружного суда Кёстерса. Сама Мария с безучастным видом сидит на скамье подсудимых. Четырехлетнее тюремное заключение сделало ее замкнутой. Она, похоже, уже не верит, что выйдет на свободу.
Прокурор Розендаль решительно, как и на первом процессе, обвиняет ее в убийстве мужа. Он буквально упивается собой, рисуя мрачными красками ее прошлое, хотя это не имеет никакого отношения к обвинению. Она была в исправительной колонии, воровала, обманывала, изменяла мужу - все это и привело ее к убийству. Именно такой вывод он настойчиво навязывает новым присяжным заседателям. Затем в течение нескольких дней Розендаль пропускает перед судом череду из сотни свидетелей обвинения. Эти люди и на первом процессе ничего толком не могли рассказать о самом преступлении: все разговоры крутились вокруг репутации и образа жизни подсудимой. Теперь же они ведут себя осмотрительнее. Из газет свидетели уже знают, что дело может кончиться оправдательным приговором, так как экспертиза, мол, была не на высоте, и Мария после суда, вероятно, выйдет на свободу. Это их сдерживает, заставляет осторожно подбирать слова.
Соседка, которая три года назад под присягой показала, что в сочельник Мария избила мужа и выгнала его из дому, теперь утверждает, что сама этого не видела, а знает лишь со слов одного из жильцов.
Эльфрида Мастерс, которая в полиции и на суде клятвенно заверяла: "Герман Рорбах был убит именно так, как перед этим при мне планировала Мария", - не может теперь вспомнить ни одной детали того разговора и к тому же заявляет, будто вообще давала показания только потому, что была зла на подругу.
На первом процессе она утверждала, что Мария хотела убить мужа, чтобы иметь возможность выйти замуж за английского сержанта Дональда Райена. Теперь же признается:
- У Марии, собственно говоря, не было никаких оснований убивать мужа. Он предоставлял ей полную свободу, приносил в дом все деньги и даже терпел ее связь с англичанином. Мария как женщина его не интересовала, ведь его больше занимали мужчины...
Когда председательствующий указывает Эльфриде Мастерс, что в таком случае она на первом процессе лжесвидетельствовала и может за это понести наказание, она разражается слезами и, всхлипывая, восклицает:
- Но комиссар Йохум мне все время говорил, чтобы я давала именно такие показания, иначе, мол, присяжные не смогут разобраться в убийстве Рорбаха.
Фрау Матильда Шотт, которая первой бросила тень подозрения на Марию Рорбах, показав, что пресловутое одеяло принадлежит ей, тоже вынуждена выйти на свидетельское место и, присягая, поднять руку. Но прежде чем заученно произнести "Клянусь перед богом...", она снова ее опускает и, потупив глаза, говорит:
- Я хотела бы, господин советник, сначала кое-что добавить, мне это только потом пришло в голову... - И тихим голосом рассказывает, что одеяло, которое она продала обвиняемой, в последнее время забирал ее муж, когда уезжал из города подрабатывать.
Адвокат Грос взволнованно вскакивает:
- Однако, свидетельница, почему же вы на первом процессе этого не сказали? Ведь вы уже тогда знали! Выдали ложные показания и умолчали об известных вам фактах по делу. Это же преступление!
Свидетельница не осмеливается поднять на него взгляд:
- Комиссар Йохум мне тогда сказал, что об этом не надо говорить, потому что я не видела, взял ли господин Рорбах одеяло в последний раз.
Председатель суда откашливается, прокурор Розендаль старательно перебирает свои бумаги.
Следующий в парадном шествии свидетелей обвинения - молочник Йоханес Ровэдер. Это он утром, на следующий день после убийства, увидел, как из трубы квартиры Рорбахов поднимался густой дым. Его показания существенно помогли профессору Шпехту в утверждении, что Мария Рорбах сожгла голову мужа в печи.
Не обращая внимания на напряженную обстановку в зале суда, Ровэдер обстоятельно и красочно описывает свои трубные наблюдения, имевшие место утром 11 апреля 1957 года. Он так уверен в правоте своего дела, что по-дружески, с ободряющей улыбкой кивает доктору Гросу, когда тот обращается к председателю суда с просьбой задать свидетелю несколько вопросов.
- Господин Ровэдер, вы только что рассказывали, что в то утро, когда наблюдали за трубами, солнце уже стояло над крышами и в его лучах особенно отчетливо были видны темные клубы дыма.
Ровэдер, продолжая улыбаться, складывает руки на животе:
- Да, само собой разумеется, господин адвокат. Если бы солнце не светило, дым не привлек бы моего внимания. Я как раз встал и выглянул посмотреть, какая погода.
Доктор Грос опирается спиной о барьер, огораживающий скамью подсудимых, бросает взгляд в записную книжку и обращается к свидетелю:
- Вы и сегодня помните, который был час, когда вы смотрели на солнце?
- Помню, помню, господин адвокат. Было ровно пять часов. Именно в пять всегда приезжает машина с молокозавода.
- Следовательно, вы исключаете, что могло быть более позднее время?
- Исключаю, господин адвокат. Молоковоз приезжает всегда в пять.
Доктор Грос наклоняется вперед:
- Ну да, вы и в прошлый раз это подтвердили под присягой.
- Да, подтвердил. Так и есть.
- Ну-ну, господин Ровэдер, а что вы скажете, если я сейчас докажу, что солнце 11 апреля 1957 года взошло в пять часов сорок три минуты, следовательно, в пять часов было еще совсем темно и вы не могли видеть никакого дыма?
- Это неправда! Видел я и солнце, и дым! - восклицает Ровэдер, краснея как рак.
В этот момент в зал входят два метеоролога, которых доктор Грос пригласил в качестве свидетелей, и подтверждают его слова: действительно, в Мюнстере 11 апреля солнце всегда всходит в пять часов сорок три минуты.
Председатель суда вынимает из кармана небольшую записную книжку-календарь и находит 11 апреля.
- Восход солнца: пять часов сорок три минуты, - читает он вслух и качает головой.
Так, час за часом, в течение четырех дней проходят через зал заседаний сто двенадцать свидетелей. Обвинению от их показаний мало проку. Это в основном различные мнения и соображения по поводу убийства, иногда повторение неизвестно чьих рассказов, но только не факты. Те немногие свидетели, которые на первом процессе давали конкретные показания, теперь, под перекрестным допросом, путаются в противоречиях или же уличаются во лжи другими свидетелями.
Однако самая сложная проблема у доктора Гроса еще впереди - опровержение результатов первой экспертизы. Он понимает, что профессор Шпехт, считающийся корифеем судебной медицины, будет бороться за свой научный авторитет до конца и не уступит ни в чем, если ему не предъявить исчерпывающих, научно обоснованных доказательств его ошибок. Есть и еще одна опасность: с именем Шпехта в определенной степени связан престиж всей официальной западногерманской юстиции. Поэтому прокуратура и суд сделают все возможное, чтобы поддержать профессора.