Пронин Виктор Алексеевич. Козырной день

   Но не из тех был Нефедов. Так уж получилось, что предыдущие деяния как-то исподволь убедили его в том, что личность он явно способная на преодоление препятствий, перед которыми никнут другие. Нашел Нефедов выход. Собрал несколько девиц, ахнули по стакану для поддержания ратного духа, и, подхлестывая себя воинственными криками, двинулись на штурм городского вытрезвителя. Случай, надо признать, едва ли не единственный в истории отечественных вытрезвителей вообще.
   И вот долговязый Нефедов и повизгивающие девицы, принимая угрожающие позы, в слабом свете уличных фонарей, под мирно падающим снегом приближаются к заветной двери. Но с каждым шагом уверенности у них все меньше, и те дикие пляски, которыми они вначале пытались смутить милицию, тоже поутихли. А кончилось до того пошло, что даже рассказывать совестно. Вытрезвитель располагался в маленьком деревянном домике с крылечком, верандой, и почти без переделок был приспособлен к новым надобностям. Так вот, отчаянные освободители в полнейшем восторге от собственной отваги, разбили стекла, подперли входную дверь подвернувшейся палкой и растворились в ночной темноте, растревоженные пережитым.
   Это случилось в последних числах декабря. До мартовского пожара оставалось два с половиной месяца.
   В нашем народе как-то принято с симпатией относиться к людям, способным пошутить, разыграть ближнего, посмеяться над ротозеем. Сказки, былины, поговорки наполнены всевозможными озорниками, шутниками, скоморохами-насмешниками. Но шалости идут все-таки от любви к ближнему, разыгрывая кого-то, мы тем самым, проявляем к нему внимание, показываем, что верим в его ум и чувство юмора, верим, что наш розыгрыш будет понят верно, не вызовет обиды, что человек не почувствует себя униженным, и мы тоже когда-нибудь в будущем можем надеяться быть разыгранными, стать предметом дружеского хохота.
   Но когда за шалостью — стремление унизить человека, выставить дураком, как-то утвердиться за счет достоинства другого, тут уж не до шуток. Хотя часто именно шутками прикрывается хамство и ненависть, шутками прикрывается зависть и недоброжелательство. Но мы остро чувствуем, где кончаются шутки и начинается злобствование, неприязнь, попытка оправдать собственную лень. Частенько встречаются люди, которым для счастья не хватает самой малости — унизить кого-нибудь. И все. Жизнь для них расцветает всеми красками.
   Вспоминается одна приземистая дама с сипловатым хозяйским голосом, специалист в области сварочного производства, которая несколько лет ходила в одну семью, собирая по крупицам недоразумения, успехи, радости, чтобы однажды, хватанув для храбрости чего-то вроде червивки, разразиться такой безудержной ненавистью, таким неуправляемым хамством, что всех, кто был при этом, до сих пор дрожь пробирает, словно пришлось прикоснуться к невероятно отвратному гаду.
   — А знаешь, — сказал один гость хозяину, — будь у нее возможность, она бы убила тебя.
   — За что?!
   — Не правильно ставишь вопрос… Не за что, а зачем. Чтобы успокоиться. Столько лет таскать в себе ушат грязи! Она могла выплеснуть его в троллейбусе, на соседку, на своего затравленного мужа… Такой человек. Ты подари ей среди зимы букет роз, подари! И она тебя возненавидит. За что? За то, что ты имеешь возможность и великодушие среди зимы дарить букет роз.

Женщина с прошлым

   То, что начальник милиции Белоусов вспомнил человека по его словесному портрету, говорит не о случайном совпадении или везении, нет, все получилось проще и лучше. Белоусов помнил людей, с которыми ему приходилось иметь дело. Ведь он положил перед Борисихиной не десять снимков, не сто, он положил перед ней один снимок — портрет Нефедова.
   Утром на допрос к следователю прокуратуры Засыпкиной была доставлена на машине мать Нефедова — Лидия Геннадиевна. Женщина с прошлым — так ее определила для себя Галина Анатольевна. За годы работы ей немало пришлось повидать людей, нередко удавалось добираться до их сути. И постепенно выработалась привычка стремиться до конца понять сидящего перед ней человека, выступает ли он в роли свидетеля, обвиняемого, подозреваемого.
   Взглянув на Нефедову, на ее широкий, какой-то мужской, хозяйский шаг, отметила манеру смотреть на собеседника как бы чуть со стороны, сверху, вскинув бровь. Из пяти пальцев руки Нефедова, кажется, пользовалась только тремя, изысканно отбросив мизинец и безымянный в сторону, словно боясь обо что-то запачкаться. И еще золото. На пальцах, в ушах, на шее. Хотя знала, куда ехала, знала, что не вечерний спектакль ее ожидает. Может быть, она рассчитывала дать утренний спектакль? И еще заметила Галина Анатольевна уверенность в каком-то своем превосходстве. То ли недостаток образования, то ли избыток самоуверенности, а может, и то и другое создавали впечатление вульгарности, за которой чувствовалась готовность говорить о чем угодно, не очень стараясь при этом быть честным. Тогда-то Галина Анатольевна и произнесла про себя эти слова — женщина с прошлым. Да, подумала Засыпкина, была у нее другая жизнь. Впрочем, не исключено, что она одновременно живет не одной жизнью. А золото, очевидно, убеждало ее в некой неприкосновенности, как бы ограждало от людей, не помеченных этим высоким знаком, держало их на почтительном расстоянии.
   — Где ваш сын, Лидия Геннадиевна?
   — Сын? Один остался дома. Спит. Вы его имеете в виду?
   — Нет, я говорю о вашем старшем сыне, Юрии.
   — Могу ли я знать, чем вызван ваш интерес к нему?
   — Вы, очевидно, слышали о пожаре на улице Кутузова…
   — Да! Это кошмарная история! Какой ужас! Знаете, в городе такие страшные слухи, что я не решаюсь им верить. Вы наверняка знаете больше. Скажите же мне — что произошло на самом деле? Говорят, погибли люди?
   — Есть основания полагать, что ваш сын Юрий имеет к происшедшему какое-то отношение.
   — Вы хотите сказать, что он знал погибших?
   — Девятого марта его видели в этом доме. Нефедова снисходительно посмотрела на следователя, щелчком алого ногтя сбила с рукава невидимую пылинку, вздохнула, как бы жалея себя за то, что приходится маяться в таком вот обществе.
   — Этого не может быть, — с легкой усталостью проговорила Лидия Геннадиевна. — Его больше двух месяцев нет в городе. Скажу по секрету, — она наклонилась к следователю и с улыбкой вполголоса сказала, — я сама его выписала.
   Нефедова говорила правду. Она работала в паспортном отделе домоуправления и собственноручно выписала сына сразу после нашумевшего штурма вытрезвителя. Пока суд да дело, глядишь, все и заглохнет.
   В кабинет вошел прокурор Кокухин. Присел к столу.
   — Дело в том, Лидия Геннадиевна, — сказал он, — что Юрия видели в городе и восьмого марта. Видели в доме Жигунова накануне происшествия. Среди погибших его не обнаружили. Судя по вашим словам, нет сына и дома. Ведь его нет дома?
   — Н-. — нет, — с заминкой произнесла Нефедова, несколько сбитая с толку уверенным тоном прокурора.
   — И он не заходил?
   — Нет.
   — И вы не знали, что он в городе?
   — Нет. Хотя… — Нефедова пошевелила ухоженны ми пальцами, давая понять, что не стоит так уж категорически воспринимать ее “нет”. — Знаете, вот сейчас я припоминаю… Какой-то парень бросил мне на улице мимоходом… Понимаете, я сделала ему замечание. Он дружил когда-то с Юрием, бывал в нашем доме… Я полагаю, что имею право сделать ему замечание, Нефедова обращалась к Кокухину, видимо, разговор с прокурором не так уязвлял ее самолюбие. — А он мне в ответ — смотрите, дескать, за своим сыном. Тогда я подумала, что он сказал это вообще, а теперь… Возможно, он видел Юрия в городе.
   — Фамилия этого парня? — спросила Засыпкина.
   — Не помню… Не то — Савельев…
   — Постарайтесь вспомнить. Это важно.
   — Он живет в доме напротив нашего. Его там все знают… А фамилия… Может быть, Соколов? — почему-то спросила Нефедова у прокурора.
   Все помолчали. Конечно, Нефедова знала больше. Ее половинчатые показания — всего лишь попытка сохранить лицо, чтобы и в дальнейшем вести себя уверенно, не будучи уличенной во лжи.
   — Куда уехал ваш сын? — спросил Кокухин.
   — В документах указано. Я не верю, что вы пригласили меня сюда, не заглянув в документы, — она усмехнулась.
   — Заглянули, — спокойно кивнул Кокухин. — Ив данный момент, — он взглянул на часы, — два оперативных работника находятся в воздухе по пути в Архангельск.
   — Уже? — искренне удивилась Нефедова и сразу что-то неуловимо изменилось в ее облике — она стала скромнее. Чуть опустила подбородок, повернула лицо к прокурору, ладошки положила на колени. — Видите ли, Павел Михайлович… Вполне возможно, что они его там не найдут.
   — Они его там наверняка не найдут, — усмехнулся Кокухин. — Ведь его видели здесь сутки назад.
   — Зачем же их послали в такую даль? — простодушно спросила Лидия Геннадиевна.
   — Необходимо установить, где он жил, как жил, с кем общался, чем увлекался… И так далее. Вряд ли нужно перечислять все детали нашей работы.
   — Да-да, конечно… Вы правы.
   Прокурор и следователь переглянулись — поведение Нефедовой как-то вываливалось из разговора, из его содержания. Стало заметно, что Лидии Геннадиевне гораздо больше лет, нежели это казалось на первый взгляд, косметика, манеры, золото, словно бы в один миг потеряли свою силу и обнажили возраст хозяйки — ее слабое место.
   — Видите ли, — сказала Нефедова, — вовсе не исключено, что он там и не жил, — она исподлобья посмотрела на Кокухина, на Засыпкину, пытаясь определить насколько строго они отнесутся к ее сообщению.
   — Это уже что-то новое, — протянул Павел Михайлович. — Но как же тогда понимать запись в выписной карточке? Там вашей рукой записано, что Юрий отбыл на постоянное жительство в Архангельск.
   — Как вам объяснить, — Нефедова на секунду задумалась, ее тон снова изменился. — Юрий действительно собирался в Архангельск… Одно время. Да, собирался. Дело в том, что как-то в поезде он встретил мужчину, и тот обмолвился, что сам из Архангельска, или направляется в Архангельск, во всяком случае у них в разговоре что-то промелькнуло об этом городе. И мы с мужем подумали, что неплохо бы и Юрию туда поехать…
   — Это после истории с вытрезвителем?
   — Ох, Галина Анатольевна, — скорбно усмехнулась Нефедова. — И дался вам этот вытрезвитель! Не понимаю, зачем связывать разные события… Все мы были молоды, всем хотелось чего-то необычного. Вы согласны со мной, Павел Михайлович?
   — Я не очень четко уловил вашу мысль, — Кокухин развел руками. — Скажите, когда уехал ваш сын?
   — Не помню точно, где-то в январе.
   — Он выписан второго января. А нападение на вытрезвитель совершено тридцатого декабря. Другими словами, вы отправили его в течение трех дней. Так?
   — Отправили! — воскликнула Нефедова. — Павел Михайлович, зачем же так? Произошло некоторое наложение событий…
   — К тому же в документах указан один город, а поехал он совсем в другой, — заметила Галина Анатольевна.
   — Юрий передумал, — холодно пояснила Лидия Геннадиевна, поняв, что люди, сидящие перед ней, не желают проникнуться тонкостью ее чувствований. — Да, он не поехал в Архангельск. Он уехал в Рязанскую область, если для вас это так важно.
   — Куда именно? — спросил Кокухин.
   — В Касимов. К тетке. Сестре моего мужа. Я сама отвезла его в Москву и проследила, чтобы он сел на поезд, идущий в Рязань.
   — Вы ему не доверяли?
   — Я — мать! — значительно, с ноткой оскорбленности, произнесла Нефедова.
   — С какой целью вы внесли в документы о выписке заведомую ложь? — бесстрастно спросила Галина Анатольевна. — Зачем вы указали Архангельск, если сами посадили его на рязанский поезд?
   — Галина Анатольевна! — с укором воскликнула Нефедова. — Как бездушно вы раскладываете по полочкам святые материнские чувства!
   Засыпкина не стала говорить ей о том, что бездушие проявила как раз Лидия Геннадиевна. Зная о том, какой славой пользуется ее сын, она отправляет его на перевоспитание к старой беспомощной женщине, у которой своих забот полон рот — работа, дети, дом, хозяйство. Другими словами, попросту спихнула его с плеч.
   — Ну что ж, Лидия Геннадиевна, будем считать, что положение прояснилось. Осталось проверить ваши показания.
   — Как?! Вы мне не верите?! — она повернулась к прокурору.
   — Видите ли, Лидия Геннадиевна, — сдержанно ответил Павел Михайлович, — сейчас не имеет значения — верим мы вам или нет, верите ли вы мне… Совершено преступление. В этом преступлении замешан ваш сын.
   — Нет, вы что-то путаете! Юра мог запустить снежок в окно вытрезвителя. Мог. Не отрицаю. Мог без разрешения проехаться на колхозной кляче… Но преступление… Нет.
   — Разберемся, — пообещал Кокухин.
   — Надеюсь, — сказала Нефедова, поднимаясь. — Если бы вы знали, каким успехом он пользуется у девочек! Вы видели, как я его одеваю? Не будете же вы отрицать, что он, кроме всего прочего просто красивый молодой человек! — выдержка изменила Нефедовой и она заговорила плачущим голосом. — И, имея в жизни все это, спутаться с какими-то алкоголиками, которым для счастья не нужно ничего, кроме стакана червивки?! Зачем это ему?! Зачем! Должны же вы понимать людей хоть немного! Юра рожден для хорошей, достойной красивой жизни! А вы пытаетесь втолкнуть его в эту кошмарную историю только потому, что он совершил несколько шалостей? Вспомните свою юность! Неужели…
   Не договорив, Нефедова покинула кабинет. Пока шла по улице, немного успокоилась. А придя домой, увидела, как младший сын выволакивает из-под дивана окровавленные джинсы, увидела на вешалке зеленый пушистый шарф. Почувствовав слабость, невольно села на стул. И рука ее, повисшая вдоль тела, коснулась чего-то мокрого, холодного — это были знакомые полусапожки сорок третьего размера.

Будет золото!

   Весь ход следствия позволял сделать предположение, что золото, которое продавал Дергачев в последний день своей жизни, привез Нефедов. Где он мог взять золото? Этот вопрос тут же рождал следующий: не было ли в последнее время ограблений в Калужской, Рязанской или соседних с ними областях? Такое допущение обосновывалось тем, что слесари, работавшие с Дергачевым, видели у него золотые кулоны, перстни, небольшие бляшки, изображавшие знаки зодиака — стандартный товар ювелирного магазина.
   Каждое расследование интересно не только успехами и находками. Неудачи тоже говорят о ценности версии, оплошности тоже бывают разными. Были срывы и в этом деле, но они не оказали существенного влияния на расследование.
   В соседние области послан запрос: не было ли в последнее время ограблений ювелирных магазинов, не похищались ли золотые изделия? Из Рязани приходит ответ: три дня назад в Касимове ограблен универмаг, похищены часы и другая дребедень. О золоте ни слова.
   И вот тут возникает непредсказуемое положение, когда из-за недомолвки, оборванной фразы, паузы в разговоре возникает как бы провал в ходе следствия.
   Сопоставим подробнее.
   Информация из Рязани: в Касимове ограблен универмаг, похищены часы, карты, две пары ботинок, бинокль.
   Информация, которая поступает Зобову: В Рязанской области ограблен универмаг, похищено около полутора сотен часов. Все. Человек, докладывающий сведения, на этом фразу обрывает.
   Сообщение в таком виде звучит однозначно: Рязанская область отпадает. Произнеси сержант слово “Касимов” и вся цепочка разрозненных фактов тут же соединилась бы в прочную логическую цепь. Но поскольку сержант не произнес названия города, а в сообщении не указано о пропаже золота, для всех участников поиска как бы срабатывает сигнал: Касимов отпадает, версия об ограблении отпадает, Нефедов, как доставщик золота, отпадает. И вся программа обесценивается. Значит, необходимо разрабатывать новую программу, и что самое обидное — ложную.
   Без срывов не бывает, говорит Виктор Алексеевич Белоусов. И не надо их бояться, иначе впадешь в робость, в неуверенность, сама боязнь срыва угнетает и сковывает. Если веришь в себя, веришь в свою версию, которая объясняет для тебя преступление, не торопись отказываться от нее.
   Попробуем восстановить события ночи на двенадцатое марта. Только что сержант произнес: "В Рязанской области несколько дней назад совершено ограбление универмага, похищены часы…” Сообщение не вызывало сомнений, но была в нем неуловимая недоговоренность, допускавшая вероятность иных, более полных сведений. При одном только воспоминании об этом, не прикладывающемся к следствию ограблении, словно какая-то заноза цеплялась в сознании за слова: Рязанская область, универмаг, несколько дней назад…
   И около часа ночи, преодолевая колебания, неопределенность ощущений, Гурьев звонит в Калугу, набирает номер больницы, где лежит его друг, полковник Мандров Анатолий Степанович — начальник уголовного розыска города. Трубку долго не поднимают, потом гудки прекратились, идут мучительные секунды молчания и, наконец, слышится сонный голос Мандрова.
   — Анатолий Степанович! Прости ради бога! Гурьев по душу твою! Не разбудил?
   — Издеваешься? Говори, чего надо.
   — Слушай, вспомнил я, что есть у тебя в Рязани друг и тоже вроде по уголовному розыску, а?!
   — Есть, — хрипло со сна говорил Мандров. — Фомин. Начальник уголовного розыска области. Память же у тебя… В час ночи вспомнить Фомина…
   — Что, хорошая? — усмехнулся Гурьев.
   — Не знаю, хорошая ли, но направленная. Тебе нужен человек из Рязанского уголовного розыска и ты вспомнил не только того человека, но и кто его друг, в какой больнице лежит… Ладно, в чем дело?
   — Анатолий Степанович, позвони ему в Рязань, а? Сделай доброе дело!
   — Сейчас?!
   — А что? Думаю, он поймет…
   — Понять-то поймет, но боюсь, не простит. Чего узнать?
   — Спроси, не было ли у них в области ограблений, похищений ценностей, ювелирных изделий? Золотишко, может, где засветится, а? А поговоришь — звякни мне, буду на телефоне.
   Через полчаса в кабинете Белоусова раздался звонок. Из больницы звонил Мандров.
   — Виктор Харитонович? Ну и ночку ты мне устроил… Слушай! Из заметных — ограбление универмага в Касимове. Больше сотни ручных часов, еще кое-что, но золота нет.
   — Будет золото! — радостно заверил Гурьев. — Спасибо! Выздоравливай! А когда пощипали универмаг-то?
   — Неделю назад.
   — Совсем хорошо!
   — Тебе виднее, — озадаченно проговорил Мандров и положил трубку.
   И сразу все стало на свои места, замкнулись рассыпавшиеся цепи логических связей, обрели смысл самые пустяшные допросы, и поступки людей получили объяснение.
   Оперативная сводка об ограблении универмага в Касимове не содержала сведений о хищении золотых вещей. Может быть, его и в самом деле не похищали? Оказывается, все-таки пропало золото. Найдены бирки, этикетки, ценники, которые подтверждали получение универмагом колец, кулонов, часов. Но эти дорогие безделушки не внесли в список пропавших вещей. Поэтому сержант, передавший Гурьеву усеченную информацию, совершил не столь уж большую оплошность — продавцы универмага отказались признать пропажу золота. А когда им доказали, что оно у них все-таки пропало, объяснили свое поведение довольно странно: поскольку они на ночь обязаны все золото с витрин помещать в сейф, а это не было сделано, то, чтобы избежать наказания за нарушение инструкции, решили о пропаже молчать. Избежав административного взыскания, они обрекали себя на наказание куда более серьезное — ведь стоимость пропавших золотых вещей необходимо было восполнить. Однако, продавцы пошли на это.
   Но это уже другая история.

Долго ли умеючи…

   Посланный к тетке в Касимов на перевоспитание, Нефедов не торопился радовать родню прилежным поведением. Удивляет легкость, с которой он везде, при любых обстоятельствах находил себе подобных. Знакомясь с его недолгими после пожара похождениями, то и дело наталкиваешься на случаи, когда он, придя на вокзал, через полчаса распивал с кем-то червивку. Вот на улице он познакомился с воришкой, в поезде — с перекупщиком, пока ехал в автобусе, успел с кем-то обменяться адресами. Возникает подозрение, что все эти люди то ли источают сильный запах, позволяющий им находить друг друга, то ли помечены какими-то опознавательными знаками. Сказано ведь — Бог шельму метит.
   Стоит ли удивляться, что уже в первые дни пребывания в Касимове у Нефедова появился закадычный дружок по фамилии Бузыкин и по имени Степа. Бузыкин был постарше Нефедова, но это дало ему только то преимущество, что он успел отсидеть несколько лет. Был Степа немногословен, но вовсе не потому, что таился, скрытничал, нет, ему просто нечего было сказать, а когда задавали вопрос, отвечал охотно, чувствуя себя польщенным вниманием И не очень его тревожило то, что внимание к нему проявляет следователь прокуратуры.
   Об ограблении оба, и Нефедов, и Бузыкин рассказывают охотно, видимо, находя в подробностях нечто достойное, чем можно похвастать при случае.
   А дело было так.
   Выпив червивки, шли как-то по городу вечерком, в полнейшем восторге от себя и окружающего мира Шли они шли, и вдруг видят стоит кинотеатр. Зашли. Походили по фойе, заскучали. Потом увидели лестницу, поднялись. А там — дверь. Заглянули. За дверью никого. Какая-то мастерская. Начали шарить по полкам, по подоконникам, по ящикам столов. Нашли отвертку Нефедов возьми да и положи ее в карман, не представляя даже, к каким необратимым последствиям приведет это невинное хищение. Когда отвертка оказалась в кармане, судьба словно запустила зловещий свой механизм, и все предстоящие события вырвались на волю из заточения, как стальная пружина.
   Вернулись в фойе Заметили, что люди в зал заходят, по местам рассаживаются Тоже зашли. Погас свет. Приятели не потеряли духа, да и люди вокруг спокойно себя вели. Вспыхнул экран, что-то зашевелилось на нем, голоса послышались. Приятели хохотнули приличия ради, чтоб не подумали, что они ничего не понимают. Потом фильм, похоже, кончился, в зале опять стало светло. Когда вышли на улицу, хмель только силу набрал. На улице темно, март опять же, дни еще короткие. Шли, слова всякие друг другу говорили, общались. Глядь, а на другой стороне улицы здание стоит, большое такое здание, окна погашены. Ба! Да это же универмаг! И как они сразу его не признали? Решили, что не зря на пути оказался.
   — Заберемся? — предложил Нефедов.
   — Можно, — согласился Бузыкин — Только закрыт, наверно.
   — А вот! — Нефедов показал отвертку.
   — Ну, ты даешь! — восхитился Бузыкин.
   Поговорили они вот так и двинулись к универмагу. Конечно, видели их, но учитывая состояние, в котором находились приятели, люди естественно, подумали, что у тех нужда возникла укромный уголок найти.
   Обойдя универмаг с тыла, высмотрели дверь. На ней, разумеется, замок висит. Но вверху оказалось окошко, затянутое решеткой. Узкое такое окошко, полметра в высоту. Приставили приятели какие-то ящики, коробки — сообразили.
   Представляя эту их работу в синих весенних сумерках, неуверенные движения, терпеливую настойчивость, невольно почему-то вспоминаешь популярные книги о необыкновенных способностях человекообразных обезьян, фотографии, показывающие, как эти обезьяны ставят один ящик на другой, надставляют палки, удлиняя их, чтобы дотянуться до банана. А пирамида из ящиков рассыпается, палки разваливаются, обезьяны начинают сначала и в конце концов дотягиваются до банана, подтверждая тем самым смелые предположения ученых о наличии интеллекта у человекообразных.
   У наших героев тоже не сразу получилось, ящики падали, их подпирали палками и досками, но настойчивость была вознаграждена. С помощью отвертки Нефедову удалось сковырнуть решетку. Бузыкин тоже силу приложил, не увиливал от работы. В общем, развернули решетку и внутрь свалились.
   Здесь было темно и запахи какие-то незнакомые, тревожные. Новым товаром пахло. Нащупали выключатель, вспыхнула слабая лампочка. Оказалось, приятели стоят среди ящиков с обувью. Обрадовались, гоготнули для порядку — если вдруг какой случайный свидетель окажется при этом, то чтоб не подумал, будто у них совсем юмора нет. Почему-то всегда таким вот отчаянным ребятам хочется, чтоб все видели, какие они остроумные, удалые и потому смеются громко и долго, так что не заметить наличия юмора никак нельзя.
   — Переобуемся? — предложил Бузыкин.
   — А на кой? — удивился Нефедов. — Это же все ширпотреб.
   — Наденем, чтоб не нашли нас… Придут завтра с собакой, а она, собака-то, и не унюхает… Во смеху будет, а? Давай, Юра!
   — А что, — Нефедову понравилась изобретательность Бузыкина, и они принялись ковыряться в ящиках, подбирая обувку по размеру. Нефедову это было непросто, размер-то у него куда больше стандартного, но нашел ботинки сорок третьего размера, натянул.
   Двинулись дальше, в торговый зал. Вначале страшно было, за каждой тенью им что-то виделось, ждали что вот-вот сигнализация взвоет, с улицы увидят. Но все эти беды миновали их хмельные души — пьяным везет. Бывает, с верхних этажей вываливаются, друг дружку колотят смертным боем, случается под машины, под поезда попадают — и хоть бы хны! Не берет никакая их напасть и продолжают они шествовать по земле неуверенной и неуязвимой походкой.