— Лена, ты можешь прочитать его мысли? — спросил я.
— С ума сошел? — ответила Лена вопросом на вопрос. — Залезть в душу апостола…
— Это не апостол, — отрезал я. — Это создание параллельного мира, порожденное нашими дурацкими мыслями. Натан, Мордехай, пока вы сюда шли, вы искали глазами мертвых праведников?
Натан посмотрел на меня, как на несмышленого младенца, и сказал:
— Молодой человек, вы путаете иудейский рай с христианским. Тора ничего не говорит о том, что происходит в раю до страшного суда. Нам известно только одно — когда настанет час, все жившие будут воскрешены во плоти и займут свое место в раю или аду в зависимости от приговора.
Я присвистнул.
— Тогда получается, что суд начался, — заметил я.
— Не говори ерунду, — перебила меня Лена. — А то еще накаркаешь. Натан и Мордехай здесь ни при чем, Саула вернули к жизни мои мысли.
— Не только, — возразил я. — Пару часов назад я думал, почему в раю нет праведников. Я даже придумал три сценария, откуда они могут взяться…
— Идиот, — прокомментировала Лена.
— Извини, — сказал я. — Но я не такой уж и идиот. Во-первых, я думал об этом, находясь за пределами рая, а во-вторых, я сразу перестал об этом думать, когда сообразил, к чему эти мысли могут привести. И про апостола Павла я совсем не думал, я вообще про него ничего не знаю, кроме того, что они с Петром родились в один день.
Натан нервно хихикнул.
— Их дни рождения неизвестны, — сказал он. — Христиане посвятили им один и тот же день только потому, что… Лена, может, лучше вы расскажете?
Лена помотала головой.
— Я не знаю, почему Петра и Павла празднуют в один день, — сказала она. — Я никогда об этом не задумывалась.
— Тут довольно интересная история, — сказал Натан. — И довольно скользкая, для христиан, конечно. Понимаете ли, при жизни Петр и Павел сильно не ладили между собой. Да-да, не ладили, я знаю, о чем говорю. Я хоть и не христианин, но я прочел весь новый завет и не один раз. Почитайте послания Петра, там есть одно место, в котором он говорит о Павле… как бы это сказать помягче… он его очень резко критикует. Когда разрозненные и противоречащие друг другу раннехристианские легенды слились в единый апокриф…
— Это не апокриф! — воскликнула Лена.
— Для нас, иудеев, это апокриф. Так вот, когда христианское учение стало единым, оно приняло в себя обе точки зрения — и Петра, и Павла. А они по многим вопросам были прямо-таки взаимоисключающими. Чтобы сгладить противоречия хотя бы на подсознательном уровне, христиане и ввели почитание Петра и Павла не то чтобы как одного человека, но…
Саул вдруг разразился длинной тирадой на иврите.
— Он нас понимает? — спросил я.
— Я транслирую ему наши слова мысленно, — пояснила Лена.
Я глупо хихикнул, наверное, это истерическое.
— И как он относится к нашим словам? — спросил я.
— Он очень удивлен происходящим. Он ведь еще не понял, что прошло почти две тысячи лет… теперь понял.
— А он понял, кто мы такие? — спросил я.
— Пока нет. Я ему передала… У нас есть вино?
Я заглянул в холодильник и сказал:
— Вина нет. Есть водка и коньяк.
— Что коньяк делает в холодильнике? — удивилась Лена.
— Случайно поставил. Наверное, задумался о чем-то своем. Извини.
— Доставай уж, — сказала Лена. — Придется угощать гостя холодным коньяком.
Я достал из холодильника коньяк, шоколадку и кусок сыра, а из шкафчика с посудой — четыре рюмки.
— За встречу, — сказал я, разлив коньяк по рюмкам.
Мы чокнулись и выпили. Павел закашлялся и что-то сказал на иврите.
— Что он сказал? — спросил я.
— Он сказал, что все в порядке, — пояснил Натан. — Наверное, ответил на мысленные слова Лены.
Павел осторожно пригубил коньяк и сделал задумчивое лицо.
— Понравилось? — спросил я.
Павел кивнул и пригубил еще раз. Я стал разливать по второй, увидев это, Павел тут же допил свою рюмку и блаженно крякнул.
— Скажи ему, чтобы сильно не налегал, — посоветовал я. — Он же крепких напитков никогда не пил.
Я представил себе пьяного апостола и глупо хихикнул.
— Ему по здоровью нельзя много пить, — сказала Лена. — У него, кажется, язва желудка.
— Это и есть то самое жало в плоть? — заинтересовался Натан. — Ваши христианские ученые считают, что это была эпилепсия.
— Нет у него никакой эпилепсии, — сказала Лена.
— Тогда ему лучше водки выпить, — посоветовал я. — У моего деда была язва, врачи говорили, что ему можно только водку пить. Кстати! Ты же можешь его исцелить.
Лена немного помолчала, а затем сказала:
— Сделано.
— Спроси его про других праведников, — сказал я. — Тут есть еще люди, кроме него?
— Пока нет, — ответила Лена. — Он осознал себя час назад, просто понял вдруг, что сидит на траве, а на горизонте светятся окна нашего дома.
Мордехай вдруг что-то спросил на иврите. Павел начал что-то рассказывать.
— Давайте выпьем, — сказал я. — Между первой и второй промежуток небольшой.
Мы выпили. Лена отломила кусочек шоколадки и преподнесла Павлу. Тот положил его в рот и сделал такое лицо, как будто отведал райской амброзии. Немного помолчал с блаженным выражением на лице и снова стал говорить.
— О чем они говорят? — спросил я.
— Не мешай слушать, — сказала Лена. — Павел рассказывает, как он разговаривал с богом на дамасской дороге.
Я немного послушал речь Павла, в которой не понимал ни слова, выпил еще одну рюмку и тихо вышел в соседнюю комнату. Пусть пока травят байки, а мне нужно срочно поговорить с Головастиком.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
— С ума сошел? — ответила Лена вопросом на вопрос. — Залезть в душу апостола…
— Это не апостол, — отрезал я. — Это создание параллельного мира, порожденное нашими дурацкими мыслями. Натан, Мордехай, пока вы сюда шли, вы искали глазами мертвых праведников?
Натан посмотрел на меня, как на несмышленого младенца, и сказал:
— Молодой человек, вы путаете иудейский рай с христианским. Тора ничего не говорит о том, что происходит в раю до страшного суда. Нам известно только одно — когда настанет час, все жившие будут воскрешены во плоти и займут свое место в раю или аду в зависимости от приговора.
Я присвистнул.
— Тогда получается, что суд начался, — заметил я.
— Не говори ерунду, — перебила меня Лена. — А то еще накаркаешь. Натан и Мордехай здесь ни при чем, Саула вернули к жизни мои мысли.
— Не только, — возразил я. — Пару часов назад я думал, почему в раю нет праведников. Я даже придумал три сценария, откуда они могут взяться…
— Идиот, — прокомментировала Лена.
— Извини, — сказал я. — Но я не такой уж и идиот. Во-первых, я думал об этом, находясь за пределами рая, а во-вторых, я сразу перестал об этом думать, когда сообразил, к чему эти мысли могут привести. И про апостола Павла я совсем не думал, я вообще про него ничего не знаю, кроме того, что они с Петром родились в один день.
Натан нервно хихикнул.
— Их дни рождения неизвестны, — сказал он. — Христиане посвятили им один и тот же день только потому, что… Лена, может, лучше вы расскажете?
Лена помотала головой.
— Я не знаю, почему Петра и Павла празднуют в один день, — сказала она. — Я никогда об этом не задумывалась.
— Тут довольно интересная история, — сказал Натан. — И довольно скользкая, для христиан, конечно. Понимаете ли, при жизни Петр и Павел сильно не ладили между собой. Да-да, не ладили, я знаю, о чем говорю. Я хоть и не христианин, но я прочел весь новый завет и не один раз. Почитайте послания Петра, там есть одно место, в котором он говорит о Павле… как бы это сказать помягче… он его очень резко критикует. Когда разрозненные и противоречащие друг другу раннехристианские легенды слились в единый апокриф…
— Это не апокриф! — воскликнула Лена.
— Для нас, иудеев, это апокриф. Так вот, когда христианское учение стало единым, оно приняло в себя обе точки зрения — и Петра, и Павла. А они по многим вопросам были прямо-таки взаимоисключающими. Чтобы сгладить противоречия хотя бы на подсознательном уровне, христиане и ввели почитание Петра и Павла не то чтобы как одного человека, но…
Саул вдруг разразился длинной тирадой на иврите.
— Он нас понимает? — спросил я.
— Я транслирую ему наши слова мысленно, — пояснила Лена.
Я глупо хихикнул, наверное, это истерическое.
— И как он относится к нашим словам? — спросил я.
— Он очень удивлен происходящим. Он ведь еще не понял, что прошло почти две тысячи лет… теперь понял.
— А он понял, кто мы такие? — спросил я.
— Пока нет. Я ему передала… У нас есть вино?
Я заглянул в холодильник и сказал:
— Вина нет. Есть водка и коньяк.
— Что коньяк делает в холодильнике? — удивилась Лена.
— Случайно поставил. Наверное, задумался о чем-то своем. Извини.
— Доставай уж, — сказала Лена. — Придется угощать гостя холодным коньяком.
Я достал из холодильника коньяк, шоколадку и кусок сыра, а из шкафчика с посудой — четыре рюмки.
— За встречу, — сказал я, разлив коньяк по рюмкам.
Мы чокнулись и выпили. Павел закашлялся и что-то сказал на иврите.
— Что он сказал? — спросил я.
— Он сказал, что все в порядке, — пояснил Натан. — Наверное, ответил на мысленные слова Лены.
Павел осторожно пригубил коньяк и сделал задумчивое лицо.
— Понравилось? — спросил я.
Павел кивнул и пригубил еще раз. Я стал разливать по второй, увидев это, Павел тут же допил свою рюмку и блаженно крякнул.
— Скажи ему, чтобы сильно не налегал, — посоветовал я. — Он же крепких напитков никогда не пил.
Я представил себе пьяного апостола и глупо хихикнул.
— Ему по здоровью нельзя много пить, — сказала Лена. — У него, кажется, язва желудка.
— Это и есть то самое жало в плоть? — заинтересовался Натан. — Ваши христианские ученые считают, что это была эпилепсия.
— Нет у него никакой эпилепсии, — сказала Лена.
— Тогда ему лучше водки выпить, — посоветовал я. — У моего деда была язва, врачи говорили, что ему можно только водку пить. Кстати! Ты же можешь его исцелить.
Лена немного помолчала, а затем сказала:
— Сделано.
— Спроси его про других праведников, — сказал я. — Тут есть еще люди, кроме него?
— Пока нет, — ответила Лена. — Он осознал себя час назад, просто понял вдруг, что сидит на траве, а на горизонте светятся окна нашего дома.
Мордехай вдруг что-то спросил на иврите. Павел начал что-то рассказывать.
— Давайте выпьем, — сказал я. — Между первой и второй промежуток небольшой.
Мы выпили. Лена отломила кусочек шоколадки и преподнесла Павлу. Тот положил его в рот и сделал такое лицо, как будто отведал райской амброзии. Немного помолчал с блаженным выражением на лице и снова стал говорить.
— О чем они говорят? — спросил я.
— Не мешай слушать, — сказала Лена. — Павел рассказывает, как он разговаривал с богом на дамасской дороге.
Я немного послушал речь Павла, в которой не понимал ни слова, выпил еще одну рюмку и тихо вышел в соседнюю комнату. Пусть пока травят байки, а мне нужно срочно поговорить с Головастиком.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
РАЙ НАМ ТОЛЬКО СНИТСЯ
1
Когда я проснулся, часы показывали два часа дня. Лена тихо посапывала во сне. Я тихо оделся (голым ходить неприлично — гости) и вышел на кухню.
Кофе уже ждал меня на столе. За столом сидела Головастик, она тоже пила кофе.
— Привет! — сказала она. — Выспался?
— Выспался, — кивнул я. — Как тебе Павел?
Головастик пожала плечами.
— Во-первых, это не Павел, — сказала она. — Это очень хорошая имитация, но не Павел.
— А кто?
— Порождение параллельного мира. Кто из вас думал об апостоле Павле?
— Никто. Но о праведниках, боюсь, думали все.
Головастик вздохнула.
— Я боялась, что это произойдет, но не думала, что так скоро, — сказала она. — Других праведников пока не появлялось?
— Вроде нет. А должны?
— Надеюсь, что нет. Если они начнут оживать один за другим, ничего хорошего из этого не выйдет. Надеюсь, у Бомжа хватит ума не устраивать здесь это шоу.
— Откуда он взялся? — спросил я. — Павел, я имею ввиду. Это мы призвали его своими мыслями или Бомж поработал?
Головастик снова пожала плечами.
— Откуда я знаю? — ответила она вопросом на вопрос. — Надеюсь, что первое, а не второе. Интересный дядька. Жаль, что магических талантов у него совсем нет. Если бы здесь возник Иисус…
— Разве Иисус — не Бомж? — удивился я.
Головастик помотала головой.
— Бомж любит принимать облик Христа, — ответила она, — но им не является. Бомж гораздо старше.
И тут до меня дошло.
— Погоди, — сказал я. — Иисус стал жертвой Бомжа? Такой же жертвой, как Лена?
— Не совсем. С магической точки зрения Лена является твоим отражением, она получила только частичное просветление и только потому, что ты поделился с ней своими силами. А Иисус… хороший был человек, жалко его. Я ведь ему объясняла, чем все закончится, он вначале не верил, а потом… — она махнула рукой. — Что поделать, сделанного не воротишь. Если бы я могла все переиграть по-другому…
— То что? — спросил я. — Он бы стал царем Иудейским?
— Да иди ты! — воскликнула Головастик. — Если бы он стал царем Иудейским, это привело бы к концу света. Знаешь, как трудно было аккуратно обломать все пророчества? А ведь тогда их было меньше и каждое имело гораздо больший вес, чем в твоем случае. Иуду тоже жалко… Они ведь друзьями были. Знаешь, каково это — обречь друга на смерть?
— Знаю, — сказал я. — Я ведь воевал.
— Это не то, — возразила Головастик. — Война — совсем другое. А когда ты предаешь друга и знаешь, что навсегда останешься в памяти людей мерзким предателем, и веришь, что путь в рай тебе заказан… Иуда ведь был верующим.
Головастик передернула плечами.
— Ладно, — сказала она. — Все это — дела давно минувших дней. А вот Павел — проблема, которую надо решать.
— А в чем проблема? Тем более, ты говорила, это не настоящий Павел.
— Он достаточно настоящий, чтобы стать проблемой, — сказала Головастик. — От настоящего Павла он отличается только в мелочах. Он не помнит некоторые события, о которых настоящий Павел никак не мог забыть. И он совсем не помнит меня. Это не тот Павел, что жил на Земле две тысячи лет назад, но для тех, кто лично не знал того Павла, этот Павел истинный. Я с ним разговаривала, по части философии и идеологии эти два Павла совпадают друг с другом в точности. Что будем с ним делать?
Этот вопрос застал меня врасплох.
— А что с ним надо делать? — переспросил я. — Пусть себе живет…
— Где живет? В раю?
— Ну да. Притащим строителей, построим еще один дом…
Головастик покачала головой.
— Этим мы вызовем две новые проблемы. Меньшая из них будет состоять в том, что Павел захочет пообщаться с друзьями. А его друзья захотят пообщаться со своими друзьями. И тогда в раю придется строить целый город.
— Думаешь, он сможет материализовать других праведников? — спросил я. — Ты говорила, у него нет магических сил.
— У него нет магических сил, — подтвердила Головастик. — Но они ему и не нужны. Рай — это новый мир, его законы не устоялись еще окончательно. Сейчас не нужно быть магом, чтобы породить нового праведника. Причем каждый новый праведник будет порождаться легче, чем предыдущий, право прецедента есть не только в человеческих законах. Но это не самая большая проблема.
— А какая самая большая?
— Павел захочет побывать на Земле, — сказала Головастик. — А на Земле он начнет проповедовать, очень он это дело любит и уважает. И ведь поверят ему…
— И что тогда будет? — спросил я.
— Не знаю. Но одно знаю точно — Бомж этого шанса не упустит. Это ведь практически идеальное чудо. Дивитесь, чада любимые, я воскресил праведного человека дабы тот восстановил справедливость… А если он еще и Мухаммеда воскресит…
— Песец, — сказал я.
Головастик кивнула.
— Не знаю, что с этим делать, — сказала она. — Есть, конечно, простое решение, нет человека — нет проблемы, но у меня рука не поднимется. К тому же, в этом случае Лена вернется к Бомжу, да и ты станешь ко мне совсем по-другому относиться.
— А может, его в какой-нибудь другой мир спихнуть? — предположил я. — Например, туда, где я тренировался.
— Хочешь замочить человека чужими руками? — спросила Головастик. — Он ведь там долго не протянет. Магии у него нет, а местным религиозным деятелям живой апостол не нужен. Они, в отличие от нас, совестью мучаться не будут.
— А что тогда делать?
Головастик пожала плечами.
— Не знаю, — сказала она. — Попробую с ним поговорить, расскажу ему правду. Только он мне не поверит.
В этот момент на кухню вошел Мордехай. Выглядел он помятым и растерянным.
— Доброе утро! — сказал он.
— Доброе утро, — хором ответили мы с Головастиком.
— Чашки в шкафу, — сказал я. — С кофеваркой справишься?
— Справлюсь, — кивнул Мордехай.
Он налил себе кофе, сел за стол и стал делать бутерброд с копченой колбасой.
— Не кошерно, — заметил я.
— Да бл… — начал Мордехай и осекся.
— Не стесняйся, — хихикнула Головастик. — Меня русским матом не шокируешь.
Мордехай пожал плечами и ничего не сказал.
— Как тебе Павел? — спросила Головастик. — Понравился?
Мордехай ответил вопросом на вопрос, как настоящий еврей из анекдотов.
— А это правда, что он рассказывал? — спросил он.
— Правда, — ответила Головастик. — Апостолы не оправдали ожиданий Бомжа, что, в общем-то, было очевидно. Они все были обычные еврейские пролетарии, какие из них проповедники? Только Лука умел читать и писать, да и то с трудом. Чтобы распространять новую религию, Бомжу нужен был настоящий проповедник, образованный, талантливый, убежденный, пользующийся уважением в обществе. Саул идеально подходил на эту роль. Любимый ученик ребе Гамалиила — это вам не хухры-мухры. Все признавали, что Саул — самый умный молодой раввин во всей Палестине. Оратор, правда, хреновый, но так даже лучше — его слова можно интерпретировать как угодно. Странно, что христиане до сих пор не замечают, что бог обратил Саула в новую веру шантажом. Помнишь, что он сказал Саулу?
— Он рассказывал, — кивнул Мордехай. — Пока не окрестишься — будешь слепым. Классическая вербовка на основе зависимости. Вначале шантаж, а как только жертва повелась — много добрых слов, объект проникается собственной значимостью и дальше работает добровольно. Бог — хороший оперативник.
— Все мы хорошие оперативники, — улыбнулась Головастик. — Жизнь заставляет. Но я вербую шантажом только совсем отвратительных отморозков, обычно на одно задание. Нормальным агентам я всегда оставляю свободу выбора.
— Пусть даже иллюзорную, — заметил я.
— Иллюзорная свобода лучше, чем никакая, — заявила Головастик. — А если ты говоришь о себе, то твоя свобода никогда не была иллюзорной. Я не препятствовала тебе, когда ты творил одну глупость за другой. Вампиром стал…
— Ты хотела, чтобы я учился на своих ошибках, — сказал я. — Потому и не натягивала поводок.
Головастик вдруг рассердилась.
— Ну как же ты не понимаешь! — воскликнула она. — Да, мои действия внешне почти не отличаются от Бомжовых, но это только внешнее сходство. Я не давала тебе четких приказов, я не заставляла тебя делать что-то предопределенное. Никогда не заставляла! Для меня ученик — не раб, а союзник.
— Иногда разница невелика, — заметил я.
— Иногда она совсем не заметна, — уточнила Головастик. — Но она все-таки есть. Если бы ты мог заглянуть в мои мысли…
— Так позволь.
— Не могу, — покачала головой Головастик. — Это технически невозможно. Когда человек проходит через финальное просветление, его душа закрывается для любых форм телепатии. Можешь верить мне на слово, можешь не верить, но я говорю правду. Я действительно говорю правду.
— Вы на самом деле Сатана? — спросил Мордехай.
— Это мой аватар, — ответила Головастик. — Я слышу молитвы, обращенные к Сатане, я подпитываюсь от них силой, хотя, честно говоря, не так уж и много силы они дают.
— Потому что мало молятся? — предположил Мордехай.
— Не только. Человеческая молитва — самый простой способ зарядиться магической энергией, но не самый лучший.
— А какие еще бывают способы?
— Тебе-то какая разница? — спросила Головастик. — У тебя совсем нет магических сил, для тебя это неактуально.
Мордехай вздохнул.
— Не расстраивайся, — сказала Головастик. — В твоей религии магия — грех.
Мордехай снова вздохнул.
— Это вы вручили Еве яблоко? — спросил он.
Головастик расхохоталась.
— Во-первых, — сказала она, — это не яблоко. Это плод познания, причем не познания добра и зла, а просто познания, познания вообще. «Добро и зло» — древнееврейская поговорка, она означает «все сущее». Моисей, увидев современный супермаркет, сказал бы: «Здесь продается добро и зло». А во-вторых, вся история про сотворение мира — просто миф. Ни Адама, ни Евы никогда не было, люди возникли не семь с половиной тысяч назад, а гораздо раньше, и не из глины, а из обезьян.
Тут мне пришла в голову интересная мысль.
— А не может быть так, — спросил я, — что наш мир семь с половиной тысяч лет назад был кем-то открыт?
Головастик пожала плечами.
— Может и так, — сказала она. — Но что это меняет?
— Как что? Тогда получается, что где-то рядом есть истинный мир…
— Нет никакого истинного мира, — заявила Головастик. — Все миры абсолютно равноправны и равноценны. То, что одни миры старше других, не говорит абсолютно ни о чем.
— А как насчет Содома и Гоморры? — спросил Мордехай. — Это было?
— Легенда, — отрезала Головастик. — Про всемирный потоп — тоже легенда. И про вавилонскую башню. То есть, башню в Вавилоне действительно строили, точнее, не башню, а зиккурат, это такое сооружение вроде пирамиды со ступеньками. Вавилонский зиккурат построили и посвятили Бел Мардуку. Этот храм стоял несколько столетий, пока не разрушился, и никаких чудес вокруг него не происходило.
— Иисус существовал? — спросил Мордехай.
Головастик кивнула.
— Вы его искушали в пустыне?
Головастик рассмеялась.
— Тогда я о нем еще не знала, — сказала она. — Обычный бродяга, даже не проповедник, он не интересовал никого, кроме Бомжа.
— А почему Бомжа называют Бомжом? — спросил я. — Ты раньше говорила, что он бомжевал три года, но…
— Это прозвище появилось потом, — сказала Головастик. — Он всем рассказывал, что Иисус был как бы его составной частью…
— А на самом деле было не так? — спросил Мордехай.
— А кто его знает? — пожала плечами Головастик. — Каждый из нас принимает часть души от своего ближнего. Иисус был сильным магом, хоть и не прошел финального просветления.
— Он умер на кресте по-настоящему? — спросил Мордехай. — Воскресение — тоже легенда?
— Легенда, — кивнула Головастик. — Если бы он воскрес, это привело бы к концу света, пророчества были совершенно недвусмысленны. Не знаю, почему Бомж не пытался его воскресить. Наверное, в тот момент просто не додумался, а потом, задним числом, придумал красивую легенду.
— Знаете, а я ведь хотел окреститься, — сказал вдруг Мордехай.
— Неудивительно, — улыбнулась Головастик. — Саул — отличный проповедник, один из лучших за всю историю христианства.
— Теперь уже не хотите? — спросил я.
Мордехай пожал плечами.
— Даже не знаю, — сказал он. — У меня никогда не было настоящей веры. В синагогу я ходил, без этого у нас нельзя, но глубокой веры у меня никогда не было. А теперь вдруг выясняется, что все эти религиозные вещи были на самом деле, но совсем не так…
— В тебе нет магии, — сказала Головастик. — Ты можешь верить во что угодно или не верить ни во что, это ни на что не повлияет. Это твое личное дело, решай сам, как тебе удобнее. Я бы посоветовала подождать, что решит Саул.
— А что он может решить? — удивился я. — Или ты думаешь, он отречется от Бомжа?
— Нет, — улыбнулась Головастик. — От Бомжа он не отречется. Он немного поживет здесь, а когда оклемается — отправится на Землю проповедовать. А вот что именно он будет проповедовать — вопрос интересный. Пока я не решаюсь даже предположить.
— Пантеизм, — сказал Натан, входя на кухню. — Доброе утро.
— Доброе утро, — кивнула Головастик. — А почему пантеизм?
— По-моему, это очевидно, — сказал Натан. — Чем учение Павла отличалось от учения Петра? Павел утверждал, что обряды не имеют самостоятельной ценности, что истинная вера в душе, а обряды — просто упражнения, как асаны у йогов. Считается, что Павел отменил обрезание, субботу, пищевые запреты, но на самом деле он отменил все обряды. Точнее, он отменил их необходимость, сам-то он, находясь среди евреев, исполнял субботу, но лишь для того, чтобы не смущать друзей. Иисус начал противопоставлять внутреннее внешнему, Павел продолжил эту идею и довел до логического завершения. Только христиане не поняли, о чем говорил Павел, они отказались понимать. Это общая беда всех пророков — они говорят одно, а люди понимают совсем другое.
— А вы не собираетесь креститься? — спросил я. — Поговорили с настоящим апостолом… Или он вас не убедил?
— Он меня убедил, — серьезно сказал Натан. — Но не в том, что мне надо креститься, а в том, что истинная вера в первую очередь внутри и только потом снаружи. Это, конечно, ересь. Мы, иудеи, привыкли исполнять мицвот настолько, насколько возможно, и думать, что бог не потребует от нас большего. Не брить волосы на висках, не поселяться в Египте, не брить проплешину прокаженного… Если в субботу нужно оторвать от рулона кусок туалетной бумаги, это может сделать только раввин, только зубами и только прочитав должную молитву. А Павел говорит, все что это ерунда. Можно исполнять мицвот, говорит Павел, можно не исполнять, но на страшном суде тебя будут судить не за нарушенные мицвот. Грех не в том, говорит Павел, что ты выбрил виски в неурочное время, грех по Павлу — состояние души. У него получается, что любая вера одинаково хороша и одновременно одинаково плоха. Главное не то, каким правилам ты следуешь и не то, насколько четко ты им следуешь, главное то, насколько твоя душа чиста. Можно соблюдать субботу, можно не соблюдать, но если ты привык ее соблюдать, то лучше не изменять своим привычкам. И вот что интересно. Когда я сам говорю эти слова, я ведь понимаю, что это ересь, но когда их говорит Павел… А что с ним будет, кстати?
— Мы как раз и думаем над этим вопросом, — ответила Головастик. — А вы как считаете?
— Я бы предпочел, чтобы он не покидал рая, — сказал Натан. — Если он появится на Земле, он начнет проповедовать, скорее всего, ему не поверят, но если поверят…
— Ему поверят, — сказал я. — Как только Бомж поймет, что произошло, он обязательно вмешается. Павел начнет творить такие чудеса, какие Иисусу даже не снились. Кстати, чем не претендент на роль нового мессии?
— Не пойдет, — покачала головой Головастик. — Бомж обещал больше не играть в эти игры. Если он нарушит обещание, Четырехглазый его порвет.
— Бомж обещал не устраивать конец света, — уточнил я. — Ничто не мешает ему устроить то же самое представление, что и в прошлый раз, только без распятия. А если в раю материализуется какой-нибудь друг пророка Мухаммеда…
— Имам Али, например, — предположил Натан.
— Тогда уж Муавия, — уточнила Головастик. — Имам Али — товарищ весьма специфический. Только давайте с этим разговором завязывать, а то как бы не накаркать.
— А может, рай стоит закрыть? — предложил я. — Убрать врата на Землю и самим покинуть этот мир. А то праведники рано или поздно по любому начнут появляться.
— Может, и стоит, — задумчиво проговорила Головастик. — Но тогда Бомж сможет проводить свои экскурсии беспрепятственно.
— Лучше уж так, чем нашествие праведников, — заметил я.
Головастик пожала плечами и сказала:
— Наверное. Ладно, сейчас… есть. Куда вас телепортировать?
— У меня большой дом в Иерусалиме, — сказал Натан. — Мы можем поместиться там все.
— Вот только в Иерусалиме апостола Павла и не хватало! — запротестовал Мордехай. — Может, лучше в какой-нибудь другой мир…
— Нет, — отрезала Головастик. — Я не буду ограничивать свободу Павла, я отправлю его туда, куда он сам захочет. Хотя бы из уважения к нему.
— Хорошо, — склонил голову Натан. — Тогда верните меня в Иерусалим, если не сложно. А Мордехая — в Москву, в посольство.
— Лучше к «мерседесу», — уточнил Мордехай. — Если его еще не угнали.
— Угнали — найдем, — улыбнулась Головастик. — Хорошо, договорились. Приятно было познакомиться.
В следующее мгновение оба еврея исчезли. Головастик еще секунд десять сидела неподвижно, напряженно уставившись в стену напротив, затем она вздохнула и сказала:
— Сделано. А с вами что делать?
Я пожал плечами.
— Небольшая дача где-нибудь на юге вполне сойдет. Может, ты научишь меня телепортации? А то как-то неудобно дергать тебя по любому поводу.
— Чему тут учить? — удивилась Головастик. — Как делать короткий путь, помнишь?
— Помню.
— Телепортация делается точно так же, только без самого пути. Ты искривляешь пространство, совмещаешь две точки, а потом распрямляешь складку обратно, но так, чтобы объект телепортации оказался во второй точке. Я обычно представляю себе, что мир — это скатерть, которую я сминаю. Труднее всего точно выбрать точку перемещения, особенно если сам в этом месте никогда не был. Я обычно вначале выбираю точку высоко в воздухе, но пространство не распрямляю, а как бы прогоняю складку вниз, туда, куда надо. Понял?
— Ну… более-менее. Спасибо.
— Не за что, — улыбнулась Головастик. — А знаешь что? Давай-ка я оставлю апостола Павла вам с Леной. Он ведь пока не знает, что я Тиаммат и Баал в одном лице, а когда узнает, очень расстроится. С его точки зрения я не должна существовать.
— А когда он узнает, что ты — Сатана…
— А вот тогда ничего не произойдет. Во времена Павла Сатану и Бога еще не противопоставляли друг другу. По мнению Павла Сатана — просто архангел для грязных поручений. А вот Баал — это уже серьезно. Особенно если учесть, что раньше он был аватаром Бомжа.
— Как это? — не понял я.
— Элементарно. Вавилонский Бел превратился в финикийского Баала. Но потом Бомжу очень понравился аватар Элохим, от Баала пришлось отречься, а я не могла оставить такую хорошую маску валяться на дороге. Я тогда отвечала почти за всех языческих богов, мне это нравилось. Глупо, конечно…
— Почему глупо?
— Потому что время свободы прошло. Как только Бомж сообразил, что можно объявить себя единственным властелином вселенной, все сразу изменилось. Раньше нас было больше. В одном только Вавилоне нас было двенадцать и у каждого были ученики…
— А куда они подевались? — спросил я.
Головастик вздохнула.
Кофе уже ждал меня на столе. За столом сидела Головастик, она тоже пила кофе.
— Привет! — сказала она. — Выспался?
— Выспался, — кивнул я. — Как тебе Павел?
Головастик пожала плечами.
— Во-первых, это не Павел, — сказала она. — Это очень хорошая имитация, но не Павел.
— А кто?
— Порождение параллельного мира. Кто из вас думал об апостоле Павле?
— Никто. Но о праведниках, боюсь, думали все.
Головастик вздохнула.
— Я боялась, что это произойдет, но не думала, что так скоро, — сказала она. — Других праведников пока не появлялось?
— Вроде нет. А должны?
— Надеюсь, что нет. Если они начнут оживать один за другим, ничего хорошего из этого не выйдет. Надеюсь, у Бомжа хватит ума не устраивать здесь это шоу.
— Откуда он взялся? — спросил я. — Павел, я имею ввиду. Это мы призвали его своими мыслями или Бомж поработал?
Головастик снова пожала плечами.
— Откуда я знаю? — ответила она вопросом на вопрос. — Надеюсь, что первое, а не второе. Интересный дядька. Жаль, что магических талантов у него совсем нет. Если бы здесь возник Иисус…
— Разве Иисус — не Бомж? — удивился я.
Головастик помотала головой.
— Бомж любит принимать облик Христа, — ответила она, — но им не является. Бомж гораздо старше.
И тут до меня дошло.
— Погоди, — сказал я. — Иисус стал жертвой Бомжа? Такой же жертвой, как Лена?
— Не совсем. С магической точки зрения Лена является твоим отражением, она получила только частичное просветление и только потому, что ты поделился с ней своими силами. А Иисус… хороший был человек, жалко его. Я ведь ему объясняла, чем все закончится, он вначале не верил, а потом… — она махнула рукой. — Что поделать, сделанного не воротишь. Если бы я могла все переиграть по-другому…
— То что? — спросил я. — Он бы стал царем Иудейским?
— Да иди ты! — воскликнула Головастик. — Если бы он стал царем Иудейским, это привело бы к концу света. Знаешь, как трудно было аккуратно обломать все пророчества? А ведь тогда их было меньше и каждое имело гораздо больший вес, чем в твоем случае. Иуду тоже жалко… Они ведь друзьями были. Знаешь, каково это — обречь друга на смерть?
— Знаю, — сказал я. — Я ведь воевал.
— Это не то, — возразила Головастик. — Война — совсем другое. А когда ты предаешь друга и знаешь, что навсегда останешься в памяти людей мерзким предателем, и веришь, что путь в рай тебе заказан… Иуда ведь был верующим.
Головастик передернула плечами.
— Ладно, — сказала она. — Все это — дела давно минувших дней. А вот Павел — проблема, которую надо решать.
— А в чем проблема? Тем более, ты говорила, это не настоящий Павел.
— Он достаточно настоящий, чтобы стать проблемой, — сказала Головастик. — От настоящего Павла он отличается только в мелочах. Он не помнит некоторые события, о которых настоящий Павел никак не мог забыть. И он совсем не помнит меня. Это не тот Павел, что жил на Земле две тысячи лет назад, но для тех, кто лично не знал того Павла, этот Павел истинный. Я с ним разговаривала, по части философии и идеологии эти два Павла совпадают друг с другом в точности. Что будем с ним делать?
Этот вопрос застал меня врасплох.
— А что с ним надо делать? — переспросил я. — Пусть себе живет…
— Где живет? В раю?
— Ну да. Притащим строителей, построим еще один дом…
Головастик покачала головой.
— Этим мы вызовем две новые проблемы. Меньшая из них будет состоять в том, что Павел захочет пообщаться с друзьями. А его друзья захотят пообщаться со своими друзьями. И тогда в раю придется строить целый город.
— Думаешь, он сможет материализовать других праведников? — спросил я. — Ты говорила, у него нет магических сил.
— У него нет магических сил, — подтвердила Головастик. — Но они ему и не нужны. Рай — это новый мир, его законы не устоялись еще окончательно. Сейчас не нужно быть магом, чтобы породить нового праведника. Причем каждый новый праведник будет порождаться легче, чем предыдущий, право прецедента есть не только в человеческих законах. Но это не самая большая проблема.
— А какая самая большая?
— Павел захочет побывать на Земле, — сказала Головастик. — А на Земле он начнет проповедовать, очень он это дело любит и уважает. И ведь поверят ему…
— И что тогда будет? — спросил я.
— Не знаю. Но одно знаю точно — Бомж этого шанса не упустит. Это ведь практически идеальное чудо. Дивитесь, чада любимые, я воскресил праведного человека дабы тот восстановил справедливость… А если он еще и Мухаммеда воскресит…
— Песец, — сказал я.
Головастик кивнула.
— Не знаю, что с этим делать, — сказала она. — Есть, конечно, простое решение, нет человека — нет проблемы, но у меня рука не поднимется. К тому же, в этом случае Лена вернется к Бомжу, да и ты станешь ко мне совсем по-другому относиться.
— А может, его в какой-нибудь другой мир спихнуть? — предположил я. — Например, туда, где я тренировался.
— Хочешь замочить человека чужими руками? — спросила Головастик. — Он ведь там долго не протянет. Магии у него нет, а местным религиозным деятелям живой апостол не нужен. Они, в отличие от нас, совестью мучаться не будут.
— А что тогда делать?
Головастик пожала плечами.
— Не знаю, — сказала она. — Попробую с ним поговорить, расскажу ему правду. Только он мне не поверит.
В этот момент на кухню вошел Мордехай. Выглядел он помятым и растерянным.
— Доброе утро! — сказал он.
— Доброе утро, — хором ответили мы с Головастиком.
— Чашки в шкафу, — сказал я. — С кофеваркой справишься?
— Справлюсь, — кивнул Мордехай.
Он налил себе кофе, сел за стол и стал делать бутерброд с копченой колбасой.
— Не кошерно, — заметил я.
— Да бл… — начал Мордехай и осекся.
— Не стесняйся, — хихикнула Головастик. — Меня русским матом не шокируешь.
Мордехай пожал плечами и ничего не сказал.
— Как тебе Павел? — спросила Головастик. — Понравился?
Мордехай ответил вопросом на вопрос, как настоящий еврей из анекдотов.
— А это правда, что он рассказывал? — спросил он.
— Правда, — ответила Головастик. — Апостолы не оправдали ожиданий Бомжа, что, в общем-то, было очевидно. Они все были обычные еврейские пролетарии, какие из них проповедники? Только Лука умел читать и писать, да и то с трудом. Чтобы распространять новую религию, Бомжу нужен был настоящий проповедник, образованный, талантливый, убежденный, пользующийся уважением в обществе. Саул идеально подходил на эту роль. Любимый ученик ребе Гамалиила — это вам не хухры-мухры. Все признавали, что Саул — самый умный молодой раввин во всей Палестине. Оратор, правда, хреновый, но так даже лучше — его слова можно интерпретировать как угодно. Странно, что христиане до сих пор не замечают, что бог обратил Саула в новую веру шантажом. Помнишь, что он сказал Саулу?
— Он рассказывал, — кивнул Мордехай. — Пока не окрестишься — будешь слепым. Классическая вербовка на основе зависимости. Вначале шантаж, а как только жертва повелась — много добрых слов, объект проникается собственной значимостью и дальше работает добровольно. Бог — хороший оперативник.
— Все мы хорошие оперативники, — улыбнулась Головастик. — Жизнь заставляет. Но я вербую шантажом только совсем отвратительных отморозков, обычно на одно задание. Нормальным агентам я всегда оставляю свободу выбора.
— Пусть даже иллюзорную, — заметил я.
— Иллюзорная свобода лучше, чем никакая, — заявила Головастик. — А если ты говоришь о себе, то твоя свобода никогда не была иллюзорной. Я не препятствовала тебе, когда ты творил одну глупость за другой. Вампиром стал…
— Ты хотела, чтобы я учился на своих ошибках, — сказал я. — Потому и не натягивала поводок.
Головастик вдруг рассердилась.
— Ну как же ты не понимаешь! — воскликнула она. — Да, мои действия внешне почти не отличаются от Бомжовых, но это только внешнее сходство. Я не давала тебе четких приказов, я не заставляла тебя делать что-то предопределенное. Никогда не заставляла! Для меня ученик — не раб, а союзник.
— Иногда разница невелика, — заметил я.
— Иногда она совсем не заметна, — уточнила Головастик. — Но она все-таки есть. Если бы ты мог заглянуть в мои мысли…
— Так позволь.
— Не могу, — покачала головой Головастик. — Это технически невозможно. Когда человек проходит через финальное просветление, его душа закрывается для любых форм телепатии. Можешь верить мне на слово, можешь не верить, но я говорю правду. Я действительно говорю правду.
— Вы на самом деле Сатана? — спросил Мордехай.
— Это мой аватар, — ответила Головастик. — Я слышу молитвы, обращенные к Сатане, я подпитываюсь от них силой, хотя, честно говоря, не так уж и много силы они дают.
— Потому что мало молятся? — предположил Мордехай.
— Не только. Человеческая молитва — самый простой способ зарядиться магической энергией, но не самый лучший.
— А какие еще бывают способы?
— Тебе-то какая разница? — спросила Головастик. — У тебя совсем нет магических сил, для тебя это неактуально.
Мордехай вздохнул.
— Не расстраивайся, — сказала Головастик. — В твоей религии магия — грех.
Мордехай снова вздохнул.
— Это вы вручили Еве яблоко? — спросил он.
Головастик расхохоталась.
— Во-первых, — сказала она, — это не яблоко. Это плод познания, причем не познания добра и зла, а просто познания, познания вообще. «Добро и зло» — древнееврейская поговорка, она означает «все сущее». Моисей, увидев современный супермаркет, сказал бы: «Здесь продается добро и зло». А во-вторых, вся история про сотворение мира — просто миф. Ни Адама, ни Евы никогда не было, люди возникли не семь с половиной тысяч назад, а гораздо раньше, и не из глины, а из обезьян.
Тут мне пришла в голову интересная мысль.
— А не может быть так, — спросил я, — что наш мир семь с половиной тысяч лет назад был кем-то открыт?
Головастик пожала плечами.
— Может и так, — сказала она. — Но что это меняет?
— Как что? Тогда получается, что где-то рядом есть истинный мир…
— Нет никакого истинного мира, — заявила Головастик. — Все миры абсолютно равноправны и равноценны. То, что одни миры старше других, не говорит абсолютно ни о чем.
— А как насчет Содома и Гоморры? — спросил Мордехай. — Это было?
— Легенда, — отрезала Головастик. — Про всемирный потоп — тоже легенда. И про вавилонскую башню. То есть, башню в Вавилоне действительно строили, точнее, не башню, а зиккурат, это такое сооружение вроде пирамиды со ступеньками. Вавилонский зиккурат построили и посвятили Бел Мардуку. Этот храм стоял несколько столетий, пока не разрушился, и никаких чудес вокруг него не происходило.
— Иисус существовал? — спросил Мордехай.
Головастик кивнула.
— Вы его искушали в пустыне?
Головастик рассмеялась.
— Тогда я о нем еще не знала, — сказала она. — Обычный бродяга, даже не проповедник, он не интересовал никого, кроме Бомжа.
— А почему Бомжа называют Бомжом? — спросил я. — Ты раньше говорила, что он бомжевал три года, но…
— Это прозвище появилось потом, — сказала Головастик. — Он всем рассказывал, что Иисус был как бы его составной частью…
— А на самом деле было не так? — спросил Мордехай.
— А кто его знает? — пожала плечами Головастик. — Каждый из нас принимает часть души от своего ближнего. Иисус был сильным магом, хоть и не прошел финального просветления.
— Он умер на кресте по-настоящему? — спросил Мордехай. — Воскресение — тоже легенда?
— Легенда, — кивнула Головастик. — Если бы он воскрес, это привело бы к концу света, пророчества были совершенно недвусмысленны. Не знаю, почему Бомж не пытался его воскресить. Наверное, в тот момент просто не додумался, а потом, задним числом, придумал красивую легенду.
— Знаете, а я ведь хотел окреститься, — сказал вдруг Мордехай.
— Неудивительно, — улыбнулась Головастик. — Саул — отличный проповедник, один из лучших за всю историю христианства.
— Теперь уже не хотите? — спросил я.
Мордехай пожал плечами.
— Даже не знаю, — сказал он. — У меня никогда не было настоящей веры. В синагогу я ходил, без этого у нас нельзя, но глубокой веры у меня никогда не было. А теперь вдруг выясняется, что все эти религиозные вещи были на самом деле, но совсем не так…
— В тебе нет магии, — сказала Головастик. — Ты можешь верить во что угодно или не верить ни во что, это ни на что не повлияет. Это твое личное дело, решай сам, как тебе удобнее. Я бы посоветовала подождать, что решит Саул.
— А что он может решить? — удивился я. — Или ты думаешь, он отречется от Бомжа?
— Нет, — улыбнулась Головастик. — От Бомжа он не отречется. Он немного поживет здесь, а когда оклемается — отправится на Землю проповедовать. А вот что именно он будет проповедовать — вопрос интересный. Пока я не решаюсь даже предположить.
— Пантеизм, — сказал Натан, входя на кухню. — Доброе утро.
— Доброе утро, — кивнула Головастик. — А почему пантеизм?
— По-моему, это очевидно, — сказал Натан. — Чем учение Павла отличалось от учения Петра? Павел утверждал, что обряды не имеют самостоятельной ценности, что истинная вера в душе, а обряды — просто упражнения, как асаны у йогов. Считается, что Павел отменил обрезание, субботу, пищевые запреты, но на самом деле он отменил все обряды. Точнее, он отменил их необходимость, сам-то он, находясь среди евреев, исполнял субботу, но лишь для того, чтобы не смущать друзей. Иисус начал противопоставлять внутреннее внешнему, Павел продолжил эту идею и довел до логического завершения. Только христиане не поняли, о чем говорил Павел, они отказались понимать. Это общая беда всех пророков — они говорят одно, а люди понимают совсем другое.
— А вы не собираетесь креститься? — спросил я. — Поговорили с настоящим апостолом… Или он вас не убедил?
— Он меня убедил, — серьезно сказал Натан. — Но не в том, что мне надо креститься, а в том, что истинная вера в первую очередь внутри и только потом снаружи. Это, конечно, ересь. Мы, иудеи, привыкли исполнять мицвот настолько, насколько возможно, и думать, что бог не потребует от нас большего. Не брить волосы на висках, не поселяться в Египте, не брить проплешину прокаженного… Если в субботу нужно оторвать от рулона кусок туалетной бумаги, это может сделать только раввин, только зубами и только прочитав должную молитву. А Павел говорит, все что это ерунда. Можно исполнять мицвот, говорит Павел, можно не исполнять, но на страшном суде тебя будут судить не за нарушенные мицвот. Грех не в том, говорит Павел, что ты выбрил виски в неурочное время, грех по Павлу — состояние души. У него получается, что любая вера одинаково хороша и одновременно одинаково плоха. Главное не то, каким правилам ты следуешь и не то, насколько четко ты им следуешь, главное то, насколько твоя душа чиста. Можно соблюдать субботу, можно не соблюдать, но если ты привык ее соблюдать, то лучше не изменять своим привычкам. И вот что интересно. Когда я сам говорю эти слова, я ведь понимаю, что это ересь, но когда их говорит Павел… А что с ним будет, кстати?
— Мы как раз и думаем над этим вопросом, — ответила Головастик. — А вы как считаете?
— Я бы предпочел, чтобы он не покидал рая, — сказал Натан. — Если он появится на Земле, он начнет проповедовать, скорее всего, ему не поверят, но если поверят…
— Ему поверят, — сказал я. — Как только Бомж поймет, что произошло, он обязательно вмешается. Павел начнет творить такие чудеса, какие Иисусу даже не снились. Кстати, чем не претендент на роль нового мессии?
— Не пойдет, — покачала головой Головастик. — Бомж обещал больше не играть в эти игры. Если он нарушит обещание, Четырехглазый его порвет.
— Бомж обещал не устраивать конец света, — уточнил я. — Ничто не мешает ему устроить то же самое представление, что и в прошлый раз, только без распятия. А если в раю материализуется какой-нибудь друг пророка Мухаммеда…
— Имам Али, например, — предположил Натан.
— Тогда уж Муавия, — уточнила Головастик. — Имам Али — товарищ весьма специфический. Только давайте с этим разговором завязывать, а то как бы не накаркать.
— А может, рай стоит закрыть? — предложил я. — Убрать врата на Землю и самим покинуть этот мир. А то праведники рано или поздно по любому начнут появляться.
— Может, и стоит, — задумчиво проговорила Головастик. — Но тогда Бомж сможет проводить свои экскурсии беспрепятственно.
— Лучше уж так, чем нашествие праведников, — заметил я.
Головастик пожала плечами и сказала:
— Наверное. Ладно, сейчас… есть. Куда вас телепортировать?
— У меня большой дом в Иерусалиме, — сказал Натан. — Мы можем поместиться там все.
— Вот только в Иерусалиме апостола Павла и не хватало! — запротестовал Мордехай. — Может, лучше в какой-нибудь другой мир…
— Нет, — отрезала Головастик. — Я не буду ограничивать свободу Павла, я отправлю его туда, куда он сам захочет. Хотя бы из уважения к нему.
— Хорошо, — склонил голову Натан. — Тогда верните меня в Иерусалим, если не сложно. А Мордехая — в Москву, в посольство.
— Лучше к «мерседесу», — уточнил Мордехай. — Если его еще не угнали.
— Угнали — найдем, — улыбнулась Головастик. — Хорошо, договорились. Приятно было познакомиться.
В следующее мгновение оба еврея исчезли. Головастик еще секунд десять сидела неподвижно, напряженно уставившись в стену напротив, затем она вздохнула и сказала:
— Сделано. А с вами что делать?
Я пожал плечами.
— Небольшая дача где-нибудь на юге вполне сойдет. Может, ты научишь меня телепортации? А то как-то неудобно дергать тебя по любому поводу.
— Чему тут учить? — удивилась Головастик. — Как делать короткий путь, помнишь?
— Помню.
— Телепортация делается точно так же, только без самого пути. Ты искривляешь пространство, совмещаешь две точки, а потом распрямляешь складку обратно, но так, чтобы объект телепортации оказался во второй точке. Я обычно представляю себе, что мир — это скатерть, которую я сминаю. Труднее всего точно выбрать точку перемещения, особенно если сам в этом месте никогда не был. Я обычно вначале выбираю точку высоко в воздухе, но пространство не распрямляю, а как бы прогоняю складку вниз, туда, куда надо. Понял?
— Ну… более-менее. Спасибо.
— Не за что, — улыбнулась Головастик. — А знаешь что? Давай-ка я оставлю апостола Павла вам с Леной. Он ведь пока не знает, что я Тиаммат и Баал в одном лице, а когда узнает, очень расстроится. С его точки зрения я не должна существовать.
— А когда он узнает, что ты — Сатана…
— А вот тогда ничего не произойдет. Во времена Павла Сатану и Бога еще не противопоставляли друг другу. По мнению Павла Сатана — просто архангел для грязных поручений. А вот Баал — это уже серьезно. Особенно если учесть, что раньше он был аватаром Бомжа.
— Как это? — не понял я.
— Элементарно. Вавилонский Бел превратился в финикийского Баала. Но потом Бомжу очень понравился аватар Элохим, от Баала пришлось отречься, а я не могла оставить такую хорошую маску валяться на дороге. Я тогда отвечала почти за всех языческих богов, мне это нравилось. Глупо, конечно…
— Почему глупо?
— Потому что время свободы прошло. Как только Бомж сообразил, что можно объявить себя единственным властелином вселенной, все сразу изменилось. Раньше нас было больше. В одном только Вавилоне нас было двенадцать и у каждого были ученики…
— А куда они подевались? — спросил я.
Головастик вздохнула.