За эти дни Рихард успел сдружиться с советскими товарищами. Толковый, смелый и обаятельный немец им понравился, и те предложили ему поехать в Москву, работать в Коминтерне. Соблазн был велик. Это совсем другой уровень работы, да и побывать в Советской России…
После полугода проволочек вопрос был, наконец, улажен. Рихард спросил Кристину, поедет ли она с ним в СССР, и та сразу согласилась. Хлопот было много. Надо сдать квартиру, получить паспорта, подготовиться к путешествию… Но вот все позади, и в декабре 1924 года Рихард и Кристина прибыли в Москву.
…Они ехали сюда жить. Рихард принял советское гражданство, в марте 1925 года вступил в ВКП(б) – еще в Германии Мануильский обещал дать ему рекомендацию. Кристина, которая была тоже, как и Рихард, доктором социологии, стала работать в Институте марксизма-ленинизма, где готовилось издание собрания сочинений Маркса. Ей поручили переводить с английского рукописи «основателя» – естественно, не с оригинала, а с фотокопии. Рихард знал русский язык с детства, что же касается Кристины, то она честно пыталась его освоить, начав заниматься с учительницей. Однако все получилось наоборот: не Кристина выучила русский, а учительница – немецкий. Жили они в маленьком гостиничном номере, Рихард никогда особо не интересовался благами жизни. Так же, как и в Германии, по вечерам приходило множество гостей, приносили с собой выпить и закусить, хозяева поили их чаем. Вроде бы все так – и все не так… Другая страна, другие нравы, другой быт. Рихард освоился легче, он занимался своей работой и своей наукой и был менее чувствителен к прозе жизни, а вот его жене приходилось трудно.
Зорге работал как журналист и социолог, служил в аппарате Коминтерна, в отделе прессы, публиковался в журналах «Коммунистический Интернационал», «Красный Интернационал профсоюзов», в теоретическом журнале «Большевик», в журнале «Мировое хозяйство и мировая политика» – в основном, по проблемам рабочего и революционного движения в Германии и США. Развернул в прессе крупную кампанию против плана Дауэса, председателя союзнической комиссии по репарациям. Работы было много, и работы интересной, быт его не интересовал, общался он с самыми разными людьми – в общем, не скучал нисколько.
Это был человек-фейерверк, ничто мимо него не проходило. Как-то раз зашли они с Кристиной в немецкий клуб. Скучища смертная, ходят редкие читатели в библиотеку, чуть теплится какая-то самодеятельность – вот и вся работа. Рихарду это не понравилось, и он принялся за дело. Предложил себя в члены руководства клуба, и вскоре жизнь закипела: встречи, дискуссии, самодеятельность оживилась, пионерский отряд для немецких детей организовали. Просто так, в порядке общественной работы, не более того…
А вот Кристина в России не прижилась. Ей не понравилось в Москве, жизнь была чуждой, работа не вдохновляла, трудности быта отпугивали, а любовь, которая могла бы дать силы все преодолеть, по-видимому, потихоньку сходила на нет. Между супругами появилась трещина, которая все время росла. Летний отпуск 1926 года они уже проводили порознь: Кристина в Сочи, Рихард – в Баку. Он давно собирался туда съездить – там, все-таки, была его родина, в этом городе жили его двоюродные сестры. Он повстречался с родственниками, затем поехал в поселок Сабунчи, нашел дом, где родился: там теперь был санаторий. Все это он описал в письмах матери и братьям с сестрами. Жену Рихард с собой не взял и даже не рассказал ей, где был – лишь вскользь упомянул, что ездил в Баку, и все на этом…
В конце 1926 года Кристина снова получила свой германский паспорт и отправилась в Берлин – считалось, что ненадолго, но оба они знали, что расстаются насовсем. Рихард не удерживал жену – точно так же, как и не уговаривал ее выйти за него замуж. Она все должна была решить сама. Впрочем, и с фрау Кристиной после всего он тоже сохранил превосходные отношения, они даже переписывались, хотя и редко. Но встретились лишь один раз, в 1932 году, и то потому, что надо было оформить официальный развод. Кристина навсегда сохранила по отношению к бывшему мужу самые лучшие чувства – равно как и многие другие женщины в судьбе этого человека.
В 1927 году Рихарду дали новое поручение. Все тот же член Исполкома Коминтерна Дмитрий Мануильский, который в свое время приглашал Зорге в Москву, рекомендовал его в Отдел Международных Связей Коминтерна. Рихард стал инструктором – одним из тех, кто курировал работу компартий. Его назначили в отдел скандинавских стран.
Датчанин Кай Мольтке, впоследствии член парламента Дании, атогда входивший в руководство компартии, вспоминая встречи с Зорге, не переставал восхищаться его глубокими знаниями, умением вникнуть в любую проблему, а также организаторским талантом. Рихард наладил у них печатание прокламаций, постоянно встречался с рабочими, стремился установить контакты с другими партиями, чтобы вывести компартию из изоляции…
За два года он объездил почти весь север Европы: побывал в Дании, Швеции, Норвегии, Великобритании. В то же время он, уже как ученый, изучал взаимоотношения компартий с социал-демократами, работу в профсоюзах. Превосходный теоретик и сильный организатор, владевший кроме немецкого и русского английским и французским языками и немного скандинавскими, он был очень популярен. На VI конгрессе Коминтерна он присутствовал уже в качестве эксперта по Северной Европе.
Как Зорге пришел в разведку
После полугода проволочек вопрос был, наконец, улажен. Рихард спросил Кристину, поедет ли она с ним в СССР, и та сразу согласилась. Хлопот было много. Надо сдать квартиру, получить паспорта, подготовиться к путешествию… Но вот все позади, и в декабре 1924 года Рихард и Кристина прибыли в Москву.
…Они ехали сюда жить. Рихард принял советское гражданство, в марте 1925 года вступил в ВКП(б) – еще в Германии Мануильский обещал дать ему рекомендацию. Кристина, которая была тоже, как и Рихард, доктором социологии, стала работать в Институте марксизма-ленинизма, где готовилось издание собрания сочинений Маркса. Ей поручили переводить с английского рукописи «основателя» – естественно, не с оригинала, а с фотокопии. Рихард знал русский язык с детства, что же касается Кристины, то она честно пыталась его освоить, начав заниматься с учительницей. Однако все получилось наоборот: не Кристина выучила русский, а учительница – немецкий. Жили они в маленьком гостиничном номере, Рихард никогда особо не интересовался благами жизни. Так же, как и в Германии, по вечерам приходило множество гостей, приносили с собой выпить и закусить, хозяева поили их чаем. Вроде бы все так – и все не так… Другая страна, другие нравы, другой быт. Рихард освоился легче, он занимался своей работой и своей наукой и был менее чувствителен к прозе жизни, а вот его жене приходилось трудно.
Зорге работал как журналист и социолог, служил в аппарате Коминтерна, в отделе прессы, публиковался в журналах «Коммунистический Интернационал», «Красный Интернационал профсоюзов», в теоретическом журнале «Большевик», в журнале «Мировое хозяйство и мировая политика» – в основном, по проблемам рабочего и революционного движения в Германии и США. Развернул в прессе крупную кампанию против плана Дауэса, председателя союзнической комиссии по репарациям. Работы было много, и работы интересной, быт его не интересовал, общался он с самыми разными людьми – в общем, не скучал нисколько.
Это был человек-фейерверк, ничто мимо него не проходило. Как-то раз зашли они с Кристиной в немецкий клуб. Скучища смертная, ходят редкие читатели в библиотеку, чуть теплится какая-то самодеятельность – вот и вся работа. Рихарду это не понравилось, и он принялся за дело. Предложил себя в члены руководства клуба, и вскоре жизнь закипела: встречи, дискуссии, самодеятельность оживилась, пионерский отряд для немецких детей организовали. Просто так, в порядке общественной работы, не более того…
А вот Кристина в России не прижилась. Ей не понравилось в Москве, жизнь была чуждой, работа не вдохновляла, трудности быта отпугивали, а любовь, которая могла бы дать силы все преодолеть, по-видимому, потихоньку сходила на нет. Между супругами появилась трещина, которая все время росла. Летний отпуск 1926 года они уже проводили порознь: Кристина в Сочи, Рихард – в Баку. Он давно собирался туда съездить – там, все-таки, была его родина, в этом городе жили его двоюродные сестры. Он повстречался с родственниками, затем поехал в поселок Сабунчи, нашел дом, где родился: там теперь был санаторий. Все это он описал в письмах матери и братьям с сестрами. Жену Рихард с собой не взял и даже не рассказал ей, где был – лишь вскользь упомянул, что ездил в Баку, и все на этом…
В конце 1926 года Кристина снова получила свой германский паспорт и отправилась в Берлин – считалось, что ненадолго, но оба они знали, что расстаются насовсем. Рихард не удерживал жену – точно так же, как и не уговаривал ее выйти за него замуж. Она все должна была решить сама. Впрочем, и с фрау Кристиной после всего он тоже сохранил превосходные отношения, они даже переписывались, хотя и редко. Но встретились лишь один раз, в 1932 году, и то потому, что надо было оформить официальный развод. Кристина навсегда сохранила по отношению к бывшему мужу самые лучшие чувства – равно как и многие другие женщины в судьбе этого человека.
В 1927 году Рихарду дали новое поручение. Все тот же член Исполкома Коминтерна Дмитрий Мануильский, который в свое время приглашал Зорге в Москву, рекомендовал его в Отдел Международных Связей Коминтерна. Рихард стал инструктором – одним из тех, кто курировал работу компартий. Его назначили в отдел скандинавских стран.
Датчанин Кай Мольтке, впоследствии член парламента Дании, атогда входивший в руководство компартии, вспоминая встречи с Зорге, не переставал восхищаться его глубокими знаниями, умением вникнуть в любую проблему, а также организаторским талантом. Рихард наладил у них печатание прокламаций, постоянно встречался с рабочими, стремился установить контакты с другими партиями, чтобы вывести компартию из изоляции…
За два года он объездил почти весь север Европы: побывал в Дании, Швеции, Норвегии, Великобритании. В то же время он, уже как ученый, изучал взаимоотношения компартий с социал-демократами, работу в профсоюзах. Превосходный теоретик и сильный организатор, владевший кроме немецкого и русского английским и французским языками и немного скандинавскими, он был очень популярен. На VI конгрессе Коминтерна он присутствовал уже в качестве эксперта по Северной Европе.
Как Зорге пришел в разведку
Был ли Рихард счастлив в своей новой жизни? Вроде бы он имел все, о чем только мог мечтать. Он работал и как ученый, и как журналист, ездил по миру, занимался организаторской работой в компартиях. Но все это были слишком мирные дела. Что-то давненько не было в его жизни «авантюрной полосы». Неужели этот человек, который радостно кидался навстречу любой возможности «повоевать», обречен навсегда остаться ученым-политологом и партийным функционером? С ума сойти!
Но логика биографии не подвела. В один прекрасный день, в 1928 году, Рихарда пригласил к себе начальник разведывательного управления Красной Армии Ян Бер-зин, с которым они не так давно познакомились в немецком клубе. Легендарный начальник Разведупра долго присматривался к Зорге, читал его работы, знакомился, хотя и заочно, с его характером и образом жизни. Берзин задал лишь один вопрос, напрочь перечеркивавший всю прежнюю жизнь, партийную и научную карьеру – все. Этот вопрос был: не согласится ли Рихард Зорге служить в разведке? И тот, не раздумывая, без лишних сомнений протянул Берзину руку и сказал: «Я готов!».
…Такова официальная, апологетическая биография Рихарда Зорге, составленная по заказу коммунистических идеологов СССР и ГДР. Знаменитый разведчик просто обязан был быть пламенным коммунистом, партийным борцом и дистиллированным человеком без недостатков, его должны были специально отобрать для работы в разведке, которая в глазах обывателей обеих стран – почетнейшая из почетных, это высокая честь и т. д.
Сам Рихард так освещает этот судьбоносный момент своей биографии:
В первую очередь кажется странным само назначение. Да, советская разведка сплошь и рядом вербовала своих работников – и лучших работников! – из иностранных коммунистов. Но ведь Зорге был не просто немецким коммунистом, а достаточно крупным функционером Коминтерна – если судить по тому, какой работой он занимался в той же компартии Дании. И вдруг разведка так легко делает ему предложение отправиться агентом в другую страну, и он так легко это предложение принимает… И то, и другое весьма и весьма странно.
Между советской разведкой – как военной, так и политической – и Коминтерном в то время существовали довольно специфичные отношения. С одной стороны, для разведки с ее отчаянным кадровым голодом братские компартии и их центральный орган, Коммунистический Интернационал, были постоянной кузницей кадров. А с другой стороны, разведчикам за взаимодействие с заграничными товарищами все время попадало по шапке от вышестоящих органов, вплоть до самого Политбюро.
Сначала, на заре существования советской военной разведки, когда еще сильны были ожидания мировой революции, которая вот-вот грядет, предполагалась самая тесная связь между ней и братскими компартиями. Еще до окончания Гражданской войны, в апреле 1920 года, была принята инструкция о взаимоотношениях Регист-рупра РВСР [4]и Зарубежных бюро РКП(б), которые тогда ведали связями с иностранными компартиями. В число задач, которые ставились перед Зарубежными бюро, входило выполнение заданий Региструпра по разведке, помощь в вербовке людей для зарубежной работы, доставка разведывательных сводок в Центр. Фактически, Зарубежные бюро должны были выполнять роль подразделений аппарата разведки. Однако уж очень разные функции были у этих двух органов. Разведка занималась известно чем, а пламенные бойцы мировой революции из Коммунистического Интернационала отдавали себя делу продвижения революции на Запад с перспективой раздуть мировой пожар, и эти две задачи трудно уживались друг с другом. Зарубежные бюро оказались в положении слуги двух господ с совершенно разными интересами, и меньше чем через год, в августе 1921 года, совещание представителей Разведупра, ВЧК и Коминтерна резко ограничило это необъятное сотрудничество. В принятом на этом совещании «Положении» об отделениях Коминтерна за границей и представителях Разведупра и ВЧК, в частности, говорилось:
«1. Представитель Коминтерна не может в одно и то же время быть и уполномоченным ВЧК и Разведупра. Наоборот, представители Разведупра и ВЧК не могут выполнять функции представителя Коминтерна в целом и его отделов.
2. Представители Разведупра и ВЧК ни в коем случае не имеют права финансировать за границей партии или группы. Это право принадлежит исключительно Исполкому Коминтерна.
Представители ВЧК и Разведупра не могут обращаться к заграничным партиям и группам с предложением об их сотрудничестве для Разведупра и ВЧК.
3. Разведупр и ВЧК могут обращаться за помощью к компартиям только через представителя Коминтерна.
4. Представитель Коминтерна обязан оказывать ВЧК и Разведупру и его представителям всяческое содействие».
Пока что это был только раздел сфер влияния ведомств, но он уже налагал некоторое ограничение на связи разведки и иностранных коммунистов. Впрочем, этот договор изначально не выполнялся – как то было, например, в Польше.
В начале 20-х годов объединенным резидентом ИНО ОГПУ и Разведупра в этой стране был Мечислав Логановский, пламенный боец революции, человек совершенно «отмороженный» и невероятно жестокий. По линии ГПУ он подчинялся Иосифу Уншлихту, который с 1923 года, став членом Реввоенсовета, курировал деятельность советской военной разведки. А «по совместительству» тот же Уншлихт руководил польской секцией Коминтерна. Кончилось это тем, что Логановский по поручению Уншлихта создал в Польше террористическую организацию, которая устроила серию терактов, завершившихся взрывом арсенала Варшавской цитадели, – этот взрыв едва не разнес пол-Варшавы. Так что, как видим, цели Коминтерна и цели разведки, стремившейся быть как можно незаметнее, иной раз оказывались прямо противоположны, а представитель был один и тот же. И произошло это уже после подписания исторического документа.
«Положение» было лишь первым в длинном ряду ему подобных бумаг, каждая из которых все больше и больше ограничивала использование членов иностранных компартий для разведработы, а затем его и вовсе запретили.
У этого запрета было несколько причин, и не только ведомственная ревность. Коммунистический Интернационал честно и откровенно занимался экспортом революции, в том числе и такими методами, как террор, организация восстаний, партизанская война. Рядовые бойцы Коминтерна с превеликой охотой готовы были служить Советскому государству на любом месте, куда их поставят, в том числе и на поприще разведки. Но у них было весьма специфичное представление о дисциплине и конспирации – это раз. Они были, как правило, известны полиции и за ними устанавливали слежку – это два. Использование иностранных коммунистов вело к многочисленным провалам, чреватым крупными «шпионскими» скандалами, международное же положение СССР было и без того сложным, и лишний раз обострять отношения с правительствами и общественностью других стран было вовсе ни к чему. Отсюда шли запреты, с каждым новым годом и каждым новым провалом становившиеся все строже и строже.
Однако практика разведработы вносила свои коррективы. Советские разведывательные ведомства буквально задыхались от нехватки кадров, способных работать за границей, особенно нелегально. Так что в первой половине 20-х годов все равно сплошь и рядом работник спецслужб молодой Советской Республики были одновременно и бойцами Коминтерна. Затем эту практику стали ограничивать. В случае, если без этого человека было не обойтись, его обязывали выйти из партии и перейти на работу в разведку – нетрудно догадаться, что и зарубежные компартии были не в восторге от того, что у них уводили лучших людей. Так что грозные решения по-прежнему не выполнялись. Каждый отдельный резидент персонально пасовал перед непреодолимыми трудностями самостоятельной работы и нарушал запрет, и из этих персональных нарушений вырастала повсеместная практика. Пользы же от выхода агентов из партии было немного, поскольку полиция неотступно следила как за действующими коммунистами, так и за бывшими. Кроме того, отсутствие связей с советской разведкой ни в коей мере не избавляло зарубежных коммунистов от обвинений в работе на иностранное государство, а СССР – от обвинений в шпионаже с их помощью.
Подобное положение стало одним из достаточно убедительных аргументов в пользу того, чтобы все-таки привлекать коммунистов к разведработе, хотя и не в таких масштабах, как в начале 20-х годов. И, несмотря ни на какие запреты, все равно в 20-х, 30-х, 40-х годах практически вся советская разведывательная сеть в Европе и Америке опиралась на невидимую стальную сеть Коминтерна. И оттуда же вышли ее лучшие разведчики, звезды этого времени, названного «эпохой великих нелегалов», такие, как Шандор Радо, Генри Робинсон, Ян Черняк и многие другие, а также огромное количество низовых работников. И Рихард Зорге, вроде бы, из того же Коминтерновского ряда.
Однако это лишь на первый взгляд. Дело в том, что одни из разведчиков-коминтерновцев некоторое время жили в СССР, как Леопольд Треппер или Шандор Радо, занимаясь здесь какими-то своими делами, другие приезжали учиться, как Иоганн Венцель, третьи никогда в Союзе не бывали. У себя на родине они либо находились на нелегальном положении, либо выходили из рядов компартий, маскируясь под добропорядочных обывателей. Да, они имели отношение к Коминтерну, но среди них не было функционеров центрального аппарата. Инструктор Коминтерна, который разъезжает по Европе, решая разнообразные вопросы подведомственных компартий – это далеко не маленький человек, и привлекать такого на работу в качестве простого агента, даже если это очень надо (насчет «очень надо» – несколько позже) и его направляют в очень сложный регион – явный мезальянс для привлекаемого. Это во-первых. Во-вторых, надо учитывать и реакцию Коминтерновского руководства, которому никак не могло понравиться, что ценного работника уводит ведомство, с которым и без того идет постоянный спор за кадры. И, в-третьих, такие люди, несмотря на конспирацию, все равно маячили на виду у полиции, так что Зорге был засвечен не только в своей бурной молодости, но и в конце 20-х годов в качестве деятеля Коммунистического Интернационала. И посылать его в страну, где принадлежность к компартии каралась смертью, было непростительной авантюрой. Тем более трудно представить, что эта идея принадлежит Яну Берзину – человеку, который любил и лелеял своих нелегалов, выращивал их, как цветы и, сам в молодости приговоренный к смерти, придавал огромное значение безопасности и конспирации.
И во имя чего? Добро бы министр внутренних дел Китая был женат на сестре Зорге или у него там были бы какие-то другие совершенно исключительные возможности. Но ведь его посылали в Китай с журналистским удостоверением, можно сказать, просто «на авось», он должен был начать работу с чистого листа. Да, он умен и обаятелен, да, хорошо понимает в политике – но нет ни малейшей гарантии, что у него вообще что-то получится. Так что мало того, что риск был велик, он еще и не был оправдан, и трудно представить, чтобы Берзин ради такого сомнительного результата взял на себя подобную ответственность. Нет, в высшей степени странное предложение сделал Ян Карлович Берзин Рихарду Зорге. И, размышляя над этим странным обстоятельством, мы находим здесь ниточку, ведущую к альтернативной биографии разведчика.
…А вот если «перевернуть» ситуацию, то все объясняется. Давайте представим, что эта идея – стать разведчиком и отправиться в Китай – пришла в голову не Берзину, а Зорге. А что тут неожиданного? Он вполне мог так поступить. Такой неспокойный человек, как Рихард, вечно искавший на свою голову приключений, за пять лет в СССР должен был озвереть от этой мирной безопасной жизни. Работа инструктором в спокойной и благополучной Европе ни в коей мере не давала ему то «упоение в бою», которое он так любил. И тогда он, прекрасно разбираясь в мировой политике, сам придумал для себя эту роль – разведчика-журналиста. Да, это риск. Но, с другой стороны, ведь не Берзин посылал его на этот риск. Доброволец – это совсем другое дело. Если человек сам готов поставить на карту жизнь, предлагает приемлемый вариант и есть шансы, что у него получится – то почему бы и нет? Не мальчик, в тридцать четыре года можно и самому отвечать за свою жизнь и свою смерть.
Неожиданное подтверждение нашлось среди недавно опубликованных документов. 9 сентября 1929 года резидент в Германии К. Басов (Ян Аболтынь) сообщает в Центр:
Из Центра ответили:
Басов снова пишет в Центр.
Итак, что конкретно мы знаем о работе Зорге в Коминтерне? Весной 1924 года, занимаясь организацией партийного съезда, он познакомился с товарищами из Москвы, которые вскоре пригласили его на работу в центральный аппарат. Было это в августе 1924 года. В октябре он пишет:
И вот 7 октября состоялось решение о том, чтобы принять Зорге на работу в информационный отдел Коминтерна в качестве специалиста по экономике и политике. Закончив работу, связанную с выборами, 15 декабря он прибывает в Москву. А уже в конце июня просит перевести его из отдела информации в отдел агитации и пропаганды и в апреле 1926 года становится заместителем начальника этого отдела.
Однако и эта работа вскоре становится Зорге скучна. И вот, в 1927 году его друг и покровитель, член Исполкома Коминтерна Дмитрий Мануильский, рекомендует его в отдел Международных связей в качестве инструктора. По-видимому, к тому времени Рихард «дошел» от этой мирной спокойной жизни, потому что уже в апреле по поводу его персоны из Москвы в Скандинавию некоему Освальду пишут: «Ему не сидится и не работается у нас. Он хочет скорее выехать, а мы затрудняемся его послать на самостоятельную работу, ибо опыта практической работы у него почти нет… Выясните следующее: будут ли они возражать, если он поедет в Ваше распоряжение и будет работать под Вашим руководством…»
Но логика биографии не подвела. В один прекрасный день, в 1928 году, Рихарда пригласил к себе начальник разведывательного управления Красной Армии Ян Бер-зин, с которым они не так давно познакомились в немецком клубе. Легендарный начальник Разведупра долго присматривался к Зорге, читал его работы, знакомился, хотя и заочно, с его характером и образом жизни. Берзин задал лишь один вопрос, напрочь перечеркивавший всю прежнюю жизнь, партийную и научную карьеру – все. Этот вопрос был: не согласится ли Рихард Зорге служить в разведке? И тот, не раздумывая, без лишних сомнений протянул Берзину руку и сказал: «Я готов!».
…Такова официальная, апологетическая биография Рихарда Зорге, составленная по заказу коммунистических идеологов СССР и ГДР. Знаменитый разведчик просто обязан был быть пламенным коммунистом, партийным борцом и дистиллированным человеком без недостатков, его должны были специально отобрать для работы в разведке, которая в глазах обывателей обеих стран – почетнейшая из почетных, это высокая честь и т. д.
Сам Рихард так освещает этот судьбоносный момент своей биографии:
«По возвращении из Англии, обсуждая с Пятницким будущую работу в Коминтерне, я сказал ему, что имею желание расширить сферу моей деятельности, но реально это вряд ли возможно, пока я остаюсь в Коминтерне. Пятницкий рассказал об этом Берзину. По мнению Берзина, это могло быть прекрасно реализовано через Четвертое управление. Через несколько дней после этого Берзин пригласил меня, и мы детально обсудили все проблемы разведывательной деятельности в Азии. К тому оке я давно, еще в Германии, лично знал многих сотрудников Четвертого управления. Они навешали меня в Рейнланде и Франкфурте. Обсуждая политические, экономические и военные проблемы, они стремились привлечь меня к работе на свое управление. Иными словами, Берзин знал обо мне не только через Пятницкого и мою деятельность в Коминтерне, но и по донесениям двух-трех своих сотрудников в период моей работы в Германии…»Но так ли все было на самом деле?
В первую очередь кажется странным само назначение. Да, советская разведка сплошь и рядом вербовала своих работников – и лучших работников! – из иностранных коммунистов. Но ведь Зорге был не просто немецким коммунистом, а достаточно крупным функционером Коминтерна – если судить по тому, какой работой он занимался в той же компартии Дании. И вдруг разведка так легко делает ему предложение отправиться агентом в другую страну, и он так легко это предложение принимает… И то, и другое весьма и весьма странно.
Между советской разведкой – как военной, так и политической – и Коминтерном в то время существовали довольно специфичные отношения. С одной стороны, для разведки с ее отчаянным кадровым голодом братские компартии и их центральный орган, Коммунистический Интернационал, были постоянной кузницей кадров. А с другой стороны, разведчикам за взаимодействие с заграничными товарищами все время попадало по шапке от вышестоящих органов, вплоть до самого Политбюро.
Сначала, на заре существования советской военной разведки, когда еще сильны были ожидания мировой революции, которая вот-вот грядет, предполагалась самая тесная связь между ней и братскими компартиями. Еще до окончания Гражданской войны, в апреле 1920 года, была принята инструкция о взаимоотношениях Регист-рупра РВСР [4]и Зарубежных бюро РКП(б), которые тогда ведали связями с иностранными компартиями. В число задач, которые ставились перед Зарубежными бюро, входило выполнение заданий Региструпра по разведке, помощь в вербовке людей для зарубежной работы, доставка разведывательных сводок в Центр. Фактически, Зарубежные бюро должны были выполнять роль подразделений аппарата разведки. Однако уж очень разные функции были у этих двух органов. Разведка занималась известно чем, а пламенные бойцы мировой революции из Коммунистического Интернационала отдавали себя делу продвижения революции на Запад с перспективой раздуть мировой пожар, и эти две задачи трудно уживались друг с другом. Зарубежные бюро оказались в положении слуги двух господ с совершенно разными интересами, и меньше чем через год, в августе 1921 года, совещание представителей Разведупра, ВЧК и Коминтерна резко ограничило это необъятное сотрудничество. В принятом на этом совещании «Положении» об отделениях Коминтерна за границей и представителях Разведупра и ВЧК, в частности, говорилось:
«1. Представитель Коминтерна не может в одно и то же время быть и уполномоченным ВЧК и Разведупра. Наоборот, представители Разведупра и ВЧК не могут выполнять функции представителя Коминтерна в целом и его отделов.
2. Представители Разведупра и ВЧК ни в коем случае не имеют права финансировать за границей партии или группы. Это право принадлежит исключительно Исполкому Коминтерна.
Представители ВЧК и Разведупра не могут обращаться к заграничным партиям и группам с предложением об их сотрудничестве для Разведупра и ВЧК.
3. Разведупр и ВЧК могут обращаться за помощью к компартиям только через представителя Коминтерна.
4. Представитель Коминтерна обязан оказывать ВЧК и Разведупру и его представителям всяческое содействие».
Пока что это был только раздел сфер влияния ведомств, но он уже налагал некоторое ограничение на связи разведки и иностранных коммунистов. Впрочем, этот договор изначально не выполнялся – как то было, например, в Польше.
В начале 20-х годов объединенным резидентом ИНО ОГПУ и Разведупра в этой стране был Мечислав Логановский, пламенный боец революции, человек совершенно «отмороженный» и невероятно жестокий. По линии ГПУ он подчинялся Иосифу Уншлихту, который с 1923 года, став членом Реввоенсовета, курировал деятельность советской военной разведки. А «по совместительству» тот же Уншлихт руководил польской секцией Коминтерна. Кончилось это тем, что Логановский по поручению Уншлихта создал в Польше террористическую организацию, которая устроила серию терактов, завершившихся взрывом арсенала Варшавской цитадели, – этот взрыв едва не разнес пол-Варшавы. Так что, как видим, цели Коминтерна и цели разведки, стремившейся быть как можно незаметнее, иной раз оказывались прямо противоположны, а представитель был один и тот же. И произошло это уже после подписания исторического документа.
«Положение» было лишь первым в длинном ряду ему подобных бумаг, каждая из которых все больше и больше ограничивала использование членов иностранных компартий для разведработы, а затем его и вовсе запретили.
У этого запрета было несколько причин, и не только ведомственная ревность. Коммунистический Интернационал честно и откровенно занимался экспортом революции, в том числе и такими методами, как террор, организация восстаний, партизанская война. Рядовые бойцы Коминтерна с превеликой охотой готовы были служить Советскому государству на любом месте, куда их поставят, в том числе и на поприще разведки. Но у них было весьма специфичное представление о дисциплине и конспирации – это раз. Они были, как правило, известны полиции и за ними устанавливали слежку – это два. Использование иностранных коммунистов вело к многочисленным провалам, чреватым крупными «шпионскими» скандалами, международное же положение СССР было и без того сложным, и лишний раз обострять отношения с правительствами и общественностью других стран было вовсе ни к чему. Отсюда шли запреты, с каждым новым годом и каждым новым провалом становившиеся все строже и строже.
Однако практика разведработы вносила свои коррективы. Советские разведывательные ведомства буквально задыхались от нехватки кадров, способных работать за границей, особенно нелегально. Так что в первой половине 20-х годов все равно сплошь и рядом работник спецслужб молодой Советской Республики были одновременно и бойцами Коминтерна. Затем эту практику стали ограничивать. В случае, если без этого человека было не обойтись, его обязывали выйти из партии и перейти на работу в разведку – нетрудно догадаться, что и зарубежные компартии были не в восторге от того, что у них уводили лучших людей. Так что грозные решения по-прежнему не выполнялись. Каждый отдельный резидент персонально пасовал перед непреодолимыми трудностями самостоятельной работы и нарушал запрет, и из этих персональных нарушений вырастала повсеместная практика. Пользы же от выхода агентов из партии было немного, поскольку полиция неотступно следила как за действующими коммунистами, так и за бывшими. Кроме того, отсутствие связей с советской разведкой ни в коей мере не избавляло зарубежных коммунистов от обвинений в работе на иностранное государство, а СССР – от обвинений в шпионаже с их помощью.
Подобное положение стало одним из достаточно убедительных аргументов в пользу того, чтобы все-таки привлекать коммунистов к разведработе, хотя и не в таких масштабах, как в начале 20-х годов. И, несмотря ни на какие запреты, все равно в 20-х, 30-х, 40-х годах практически вся советская разведывательная сеть в Европе и Америке опиралась на невидимую стальную сеть Коминтерна. И оттуда же вышли ее лучшие разведчики, звезды этого времени, названного «эпохой великих нелегалов», такие, как Шандор Радо, Генри Робинсон, Ян Черняк и многие другие, а также огромное количество низовых работников. И Рихард Зорге, вроде бы, из того же Коминтерновского ряда.
Однако это лишь на первый взгляд. Дело в том, что одни из разведчиков-коминтерновцев некоторое время жили в СССР, как Леопольд Треппер или Шандор Радо, занимаясь здесь какими-то своими делами, другие приезжали учиться, как Иоганн Венцель, третьи никогда в Союзе не бывали. У себя на родине они либо находились на нелегальном положении, либо выходили из рядов компартий, маскируясь под добропорядочных обывателей. Да, они имели отношение к Коминтерну, но среди них не было функционеров центрального аппарата. Инструктор Коминтерна, который разъезжает по Европе, решая разнообразные вопросы подведомственных компартий – это далеко не маленький человек, и привлекать такого на работу в качестве простого агента, даже если это очень надо (насчет «очень надо» – несколько позже) и его направляют в очень сложный регион – явный мезальянс для привлекаемого. Это во-первых. Во-вторых, надо учитывать и реакцию Коминтерновского руководства, которому никак не могло понравиться, что ценного работника уводит ведомство, с которым и без того идет постоянный спор за кадры. И, в-третьих, такие люди, несмотря на конспирацию, все равно маячили на виду у полиции, так что Зорге был засвечен не только в своей бурной молодости, но и в конце 20-х годов в качестве деятеля Коммунистического Интернационала. И посылать его в страну, где принадлежность к компартии каралась смертью, было непростительной авантюрой. Тем более трудно представить, что эта идея принадлежит Яну Берзину – человеку, который любил и лелеял своих нелегалов, выращивал их, как цветы и, сам в молодости приговоренный к смерти, придавал огромное значение безопасности и конспирации.
И во имя чего? Добро бы министр внутренних дел Китая был женат на сестре Зорге или у него там были бы какие-то другие совершенно исключительные возможности. Но ведь его посылали в Китай с журналистским удостоверением, можно сказать, просто «на авось», он должен был начать работу с чистого листа. Да, он умен и обаятелен, да, хорошо понимает в политике – но нет ни малейшей гарантии, что у него вообще что-то получится. Так что мало того, что риск был велик, он еще и не был оправдан, и трудно представить, чтобы Берзин ради такого сомнительного результата взял на себя подобную ответственность. Нет, в высшей степени странное предложение сделал Ян Карлович Берзин Рихарду Зорге. И, размышляя над этим странным обстоятельством, мы находим здесь ниточку, ведущую к альтернативной биографии разведчика.
…А вот если «перевернуть» ситуацию, то все объясняется. Давайте представим, что эта идея – стать разведчиком и отправиться в Китай – пришла в голову не Берзину, а Зорге. А что тут неожиданного? Он вполне мог так поступить. Такой неспокойный человек, как Рихард, вечно искавший на свою голову приключений, за пять лет в СССР должен был озвереть от этой мирной безопасной жизни. Работа инструктором в спокойной и благополучной Европе ни в коей мере не давала ему то «упоение в бою», которое он так любил. И тогда он, прекрасно разбираясь в мировой политике, сам придумал для себя эту роль – разведчика-журналиста. Да, это риск. Но, с другой стороны, ведь не Берзин посылал его на этот риск. Доброволец – это совсем другое дело. Если человек сам готов поставить на карту жизнь, предлагает приемлемый вариант и есть шансы, что у него получится – то почему бы и нет? Не мальчик, в тридцать четыре года можно и самому отвечать за свою жизнь и свою смерть.
Неожиданное подтверждение нашлось среди недавно опубликованных документов. 9 сентября 1929 года резидент в Германии К. Басов (Ян Аболтынь) сообщает в Центр:
«Телеграфировал относительно предложения Зорге. Он действительно очень серьезно намерен перейти на работу к нам. С теперешним его хозяином (Ну и лексика, однако! – Е.П.)у него очень неопределенное положение, и уже почти целый месяц, как он не получал никаких указаний относительно своего будущего. Сидит также без денег… Если его положение решится в пользу нас, т. е. теперешний хозяин не будет держать его, то он лучше всего подойдет для Китая. Туда он может уехать, получив от некоторых здешних издательств поручения по научной работе…»Из этого письма видно, что на самом деле так и было – Зорге сам обратился с предложением работать на разведку, и не к самому Берзину, а к Басову, советскому резиденту в Берлине, с которым, по-видимому, его свел кто-то из немецких товарищей. Похоже, что и предложение использовать Зорге именно в Китае также исходит от него – в самом деле, кому еще знать, какие поручения может получить доктор социологии по научной работе, кроме него самого?
Из Центра ответили:
«Зорге, по сообщению его хозяина, должен приехать в ближайшее время сюда. По приезде пускай зайдет к нам, мы лично с ним переговорим…»Как видим, от легенды о вызове к Берзину и предложении Яна Карловича работать на разведку не остается и следа. То есть, вызов-то был, в это здание просто так люди не попадали, но предыстория у вызова была совсем другая.
Басов снова пишет в Центр.
«Зорге получил телеграмму, в которой разрешают ему поехать в Москву для переговоров. Причем обратно он должен вернуться за свой счет. Как видно, хотят уволить его. Он зайдет к Вам и поставит вопрос о переходе на работу к нам. Я наводил справки – чем вызвано такое поведение в Коминтерне по отношению к нему. Получил некоторые намеки, что он замешан в правую оппозицию. Но все-таки, знающие его товарищи отзываются о нем очень хорошо. Если Вы возьмете его, то самое целесообразное будет послать в Китай…»То есть, как видим, к 1929 году у Зорге сложились весьма и весьма непростые отношения с «хозяином», то есть, с Коминтерном, так что ему все равно пришлось бы с этого места работы уйти. Оттого-то он и сделал Басову предложение работать на его ведомство. Но почему? Что случилось? Конечно, для данной организации левый уклон был куда характернее, чем правый – но к тому времени оппозиция вообще объединилась. Нет, явно не все так просто…
Итак, что конкретно мы знаем о работе Зорге в Коминтерне? Весной 1924 года, занимаясь организацией партийного съезда, он познакомился с товарищами из Москвы, которые вскоре пригласили его на работу в центральный аппарат. Было это в августе 1924 года. В октябре он пишет:
«Уже в середине августа меня спрашивали: готов ли я работать в Москве? И, хотя я сразу ответил, что смогу быть в Москве в начале октября, с тех пор я ничего не слышал от Москвы. Разумеется, сейчас я волнуюсь о том, что, возможно, что-то не в порядке, может быть, существуют какие-то возражения против меня как личности, либо ответ просто потерялся. Короче говоря, я каждый деньжду сообщения об этом, так как скоро я получу паспорт, есть и другие причины, беспокоящие меня. Например, относительно работы, так как уже полтора года я не являюсь партийным работником… Конечно, это не самое страшное, но все же это усиливает неясности в отношении меня… Исходя из этого, прошу вас еще раз, так как никакие попытки получить ответ из немецкого центра не возымели действия, приложить все усилия, чтобы я получил ответ относительно моего переезда в Москву и чтобы все решилось для меня в хорошую сторону…»А вот это уже на самом деле интересно! Как это так: «уже полтора года не являюсь партийным работником»? Полтора года – это примерно с весны 1923 года. До этого он явно занимается партийной работой, поскольку отвечает за кассу и за картотеку, и вдруг становится просто связным – весьма существенное понижение. Здесь мы явно встречаем отголосок какой-то неприятной истории. И теперь совершенно не удивительно, что, познакомившись с советскими деятелями из Коминтерна, он предпринял шаги, чтобы перебраться на работу в Москву и потом напоминал о себе снова и снова – он сам явно хотел уехать из Германии.
И вот 7 октября состоялось решение о том, чтобы принять Зорге на работу в информационный отдел Коминтерна в качестве специалиста по экономике и политике. Закончив работу, связанную с выборами, 15 декабря он прибывает в Москву. А уже в конце июня просит перевести его из отдела информации в отдел агитации и пропаганды и в апреле 1926 года становится заместителем начальника этого отдела.
Однако и эта работа вскоре становится Зорге скучна. И вот, в 1927 году его друг и покровитель, член Исполкома Коминтерна Дмитрий Мануильский, рекомендует его в отдел Международных связей в качестве инструктора. По-видимому, к тому времени Рихард «дошел» от этой мирной спокойной жизни, потому что уже в апреле по поводу его персоны из Москвы в Скандинавию некоему Освальду пишут: «Ему не сидится и не работается у нас. Он хочет скорее выехать, а мы затрудняемся его послать на самостоятельную работу, ибо опыта практической работы у него почти нет… Выясните следующее: будут ли они возражать, если он поедет в Ваше распоряжение и будет работать под Вашим руководством…»