Страница:
Колотов прошел в небольшую квадратную комнату, Маратов, нервно одернув длинный, заляпанный краской свитер, деревянно шагнул за ним. И здесь неплохо. Светлые узорчатые обои, стереоустановка, опять же картины и эстампы. Только вот, прав был Лаптев, не совсем чисто. Несколько сдвинутых вместе кресел опоясывали маленький столик с остатками вчерашнего, видимо, бурного ужина – грязные тарелки, пустые бутылки, окурки повсюду – на полу и даже на кушетках.
Сегодня у авангардиста Матюшкина соберутся интересные люди, вспомнил Колотов. Споры, разговоры, смех, вкусные напитки, влажная духота, и завлекательная дикторша по левую руку, рядом, вплотную, можно ласково коснуться невзначай…
Колотов провел по лицу ладонью, усмехнулся, повернулся к Маратову:
– Интересная у вас жизнь, Андрей Семенович, выставки, вернисажи, премьеры, банкеты, много знакомств, много замечательных людей вокруг…
– Неплохая жизнь. – Угрюмый художник стоял у окна, скрестив на груди руки. – Да не вам судить.
– Но много и случайных знакомств. – Колотов не реагировал на такие нехорошие слова. – Кто-то подошел в ресторане, кого-то привели в мастерскую друзья. Так?
Художник молчал, неприязненно глядя на Колотова.
– И разные бывают эти знакомые, и плохие, и не очень, честные и нечестные, – с простодушной улыбкой продолжал Колотов. – Всем в душу-то не влезешь.
– Что вы хотите? – нетерпеливо спросил Маратов,
– Помогите нам. Вспомните одного занятного человечка. Лет сорока пяти – пятидесяти, высокий, дородный, радушный, хорошо одевается, ходит вальяжно, глаза серые, нос прямой, чуть прижатый внизу, зовут, по-моему, Василий Никанорович, иногда кличут… Стилет.
Маратов покрутил головой.
– Не знаете? – уточнил Колотов.
Художник опять покрутил головой, разжал руки и, тщательно послюнявив палец, стал стирать пятно охры, въевшейся в свитер, видать, не один год назад.
– У меня есть человек, – сказал Колотов, разглядывая городские пейзажики, развешанные на стенах, – который подтвердит, что видел вас вдвоем. Два раза.
– Да мало ли их, с кем я встречаюсь! – опять взъярился Маратов. Седые волосы встопорщились на висках. – Пети, Саши, Мани…
– Я про это и говорю. – Колотое сделал наивное лицо и заговорил с художником, как с дитем. – Вспомните, вспомните… – Он указал на дверь, расположенную напротив входной. – Что там?
– Рабочее, так сказать, помещение, – словно декламируя стихи на торжественном вечере в День милиции, проговорил Скворцов. – Прибежище, так сказать, творца. Короче говоря, мастерская. Скульптуры, картины, мольберты и кисти…
Колотов посмотрел на дверь, потом на Скворцова, потом опять на дверь. Скворцов хмыкнул.
– Пойдем понаслаждаемся, – сказал он Лаптеву.
– Доброе помещение, – заметил Колотов, повернувшись к художнику. – Вторая квартира. Не многовато, а? На одного?
– Не понял?! – вскинул голову Маратов. – Я по закону. От исполкома. Мне положено. За свои деньги!
– Притон, – коротко квалифицировал Колотов и кивнул на грязный стол.
– Дружеская встреча по поводу…
– Антиобщественный образ жизни. Система.
– Да уверяю вас, это не так.
– Заявления соседей…
– Завистники…
– Связь с уголовно-преступным элементом, совращение малолетних, наркотики…
– Да нет же, нет!…
Глухо грохотнуло в масдерской, мелко задрожал пол под ногами. Маратов насторожился, посмотрел затравленно на безмятежного Колотова и кинулся в мастерскую. Не добежал. В дверях перед ним вырос Скворцов. Он сокрушенно качал головой. Лицо у него было расстроенное и виноватое, в глазах искренняя мольба о прощении.
– Случайно, – тихо проговорил он. – Не нарочно. Я такой крупный, плечистый, а у вас там всего так много. Тесно. Задел ба-а-лыпой бюст, – он вздохнул, показал руками, какой был большой бюст, – какого-то толстого, ушастого дядьки…
– О, боже! – прозудел Маратов. – Это же директор универ… – Он махнул рукой.
– А там еще остался Лаптев, – произнес Скворцов и указал пальцем себе за спину. – Он тоже немаленький.
Маратов тряхнул головой, как лошадь после долгой и быстрой дороги, повернулся к Колотову.
– Знаю я этого Василия Никаноровича, – негромко сознался он и, помедлив, раздраженно повысил голос, – Знаю! Знаю!
– Вот так бы сразу, – заулыбался Колотов.
– Иезуиты! – не сдержался художник.
– Оскорбление при исполнении? – справился Скворцов у Колотова.
– Кто-то привел его ко мне, не помню кто. – Художник ногой загнал под стол валявшуюся на полу пробку. – Мы сидели, выпивали. Народу было много. Шум, гам. Музыка. Я был пьян. Познакомились. Он мне понравился – широкий дядька, Я ему тоже вроде. На следующий день он пришел. Работы мои смотрел. Купил кое-что. Дорого дал. Я отказывался, а он – нет, мол, бери, ты, мол, настоящий художник, ну и так далее. Потом раза два встречались. Он мне заказы делал. Пейзажики разные… Я писал.
– Все? – спросил Колотов.
– Все. – Маратов приложил руки к груди.
– Как вы связывались?
– Он звонил.
– Как его найти, вы знаете?
– Нет, нет, нет.
Из мастерской вышел Лаптев. Он был весел. Маленькие глазки его возбужденно блестели, как перед долгожданной встречей с любимой. Он хитро подмигнул, потом закатил глаза и покачал головой.
– Там такое!.. – наконец подал он голос.
– Ну, – поторопил его Колотов.
– Три стопочки икон за мольбертами, среди хлама. Красивые. У бабки моей, простой русской крестьянки, – зачастил шофер, – были менее сверкающие и симпатичные. Они были скромные и эта… непритязательные. А она ведь была трудовая женщина, не бедная…
– Как вы смеете? – лицо Маратова обострилось, появился неровный румянец на скулах. – Вы не имеете права обыскивать. Покажите ордер!..
– Это случайность, – успокаивающе проговорил Колотов. – Товарищ Лаптев любовался картинами и вдруг увидел необычные предметы и в порядке дружеского общения поведал нам. Так? – повернулся он к Лаптеву.
– Конечно. – Лаптев развел руками и с осуждением посмотрел на художника, мол, как ты можешь меня, такого симпатягу, подозревать в чем-то непотребном.
Художник с силой потянул вниз длинный свитер, повел подбородком.
– Я буду жаловаться! – сквозь зубы веско проговорил он.
– Ладно, хватит! – отрезал Колотов. – Закончили наши игры. Давай все, как есть, живописец. Начал говорить, говори до конца. – Колотов извлек из кармана листок. – Вот опись похищенных за этот год икон. Если хоть одна из них найдется среди твоих…
Маратов перестал тянуть свитер, посмотрел в окно. Пасмурно. Осень, конец сентября. Нижние окна соседних домов отливают желтым – это деревья смотрятся в них, смотрятся и грустят о прошедшем веселом лете. Он вспомнил другую осень, подготовку к первой выставке, суету, радостное возбуждение, предощущение чего-то значительного, великого, светлое пятно Наташиного лица в ночи, холодный фужер с шампанским, прижатый ко лбу, и как он шептал в маленькое, нежное ее ушко: «Это мой шанс, я чувствую, мы уедем к черту из этого городишки, мы будем жить в Москве, она падет ниц передо мной, как не пала перед Наполеоном…»
– Картины не приносят большого дохода, – негромко проговорил он. – Здесь нет истинных ценителей. А за реставрацию икон он платил очень прилично. Самое главное, что я не спрашивал, откуда они. Я и вправду не знал, откуда они. Вы верите? – Он заглянул в глаза Колотову. – Верите?
Колотов молчал, безучастно разглядывая Маратова.
– Он звонил сегодня утром, – продолжал погрустневший художник. – Сказал, какие-то неприятности у него, сказал, что позвонит завтра после двух и заедет за товаром, в смысле – за готовыми досками…
– Наши сотрудники останутся у вас, – сказал Колотов. – Придется не выходить никуда, покуда он не придет. Потерпите. Ну а потом подумаем, что с вами делать.
Он не мог заснуть до трех часов ночи – старался запомнить, как разговаривал с художником, пытался поточнее вспомнить выражения, которые употреблял в допросах Питона и Гуляя, восстанавливал эмоциональное состояние, в котором пребывал в те моменты, – нельзя же осрамить великий милицейский клан перед этими фасонистыми киномолодцами – и утром уже четко знал, что и как будет говорить на допросе с киношным жуликом.
В управление он вошел веселым, бодрым, подтянутым, несмотря на то, что спал-то мало. Заглянул в предоставленный съемочной группе кабинет. Капаров тоже был сегодня бодрый и подтянутый. Он обрадовался, увидев Колотова, улыбаясь, заспешил навстречу.
Колотов машинально кивнул, не сводя глаз с черного зрачка камеры.
Капаров поймал его взгляд, хмыкнул.
– Она еще не работает, – сказал он.
– Я вижу. – Колотов постарался произнести эти слова сухо и безразлично.
– Для начала прорепетируем. Хорошо? – Капаров все время улыбался и делал доброе лицо, будто разговаривал с малышом.
Колотов поудобней расположился за столом.
– Расслабьтесь, – посоветовал режиссер. – Забудьте о камере, о дигах, о людях, обо мне… Постарайтесь забыть. Люди вашей профессии должны уметь отключаться.
– Я отключился, – неуверенно произнес Колотов.
– Вот и прекрасно, – сказал Капаров. – Начнем. Представьте, что я задержанный. Вот я сажусь напротив. – Режиссер сел. – Я расстроен, мрачен, весь в себе. – Режиссер понурился, поджал губы, с нехорошим прищуром покосился на Колотова. – Импровизируйте, – осиплым в студеных застенках голосом проговорил он.
Колотов откинулся на спинку стула, постучал пальцами по столу, поднял глаза на режиссера, открыл рот, набрал воздуха, застыл так на мгновенье и выдохнул, помотав головой.
– Ну что? – тихим, терпеливым голосом спросил режиссер.
– Сейчас. – Колотов переменил позу. Он оперся на стол руками и подался вперед, набрал воздуху…
– Вы будете говорить или нет? – вдруг произнес он едва слышно текст сценария и по инерции продолжал. – Лучше признавайтесь сразу…
Режиссер сочувственно посмотрел на него и негромко засвистел незатейливый мотивчик из телефильма про знатоков.
– Так, – сказал он, когда закончил насвистывать. – Что случилось?
Колотов молча пожал плечами и закрыл глаза. Он увидел Питона, его смуглое, брезгливое лицо, его большой, тонкий рот, кривящийся в усмешке…
– Сейчас, – сказал он. – Минуту.
– Может быть, создать обстановочку? – поинтересовался Капаров. – Вы тогда соберетесь. Знаете, как бывает в эстремальных ситуациях? – он крикнул за спину: – Саша, Володя, Семен, давайте свет, звук, готовьте камеру.
Ударили белым диги. Под веками защипало. Колотов зажмурился.
– Сейчас привыкнете, – уже невидимый из темноты успокоил Капаров.
На какое-то время все словно забыли о Колотове. Режиссер громко и раздраженно отдавал указания, шумно засуетились люди из съемочной группы, оператор ругался с помощником из-за какой-то кривой бобины. Колотов тем временем курил и усиленно сосредоточивался.
– Все! – крикнул наконец режиссер. – Работаем. – Он снова сел на стул, сделал бандитское лицо, сказал Колотову с хрипотцой, нажитой в жестоких карточных спорах: – Сегодня снимаем только вас. Я подыгрываю за актера. Давайте. Приготовились, – крикнул он. – Хлопушка! Мотор! Начали!
Застрекотала камера, затихли в темноте киношники. Колотов сначала откинулся на спинку, некоторое время пристально смотрел на Капарова. «Хорошо», – подбадривая, прохрипел режиссер, потом Колотов стал угрожающе наклоняться вперед, пальцы его побелели, вжимаясь в стол, он открыл рот, вздохнул…
– Вы будете говорить или нет?! – рявкнул он. – Лучше признавайтесь сразу!..
– Стоп! – скучно приказал режиссера – Довольно. Пленка у нас в стране дорогая…
Оператор снял кепочку, провел рукой по волосам, Потухли диги, медно мигнув напоследок.
Капаров помассировал шею, медленно поднялся, подошел к неподвижно сидящему Колотову, положил ему руку на плечо.
– Не расстраивайтесь. Ерунда, – сказал он. – Мы найдем актера.
Ассистенты и рабочие, переговариваясь, потянулись к двери, «Сегодня я возьму Стилета, – подумал Колотов, – и все будет хорошо».
Сегодня у авангардиста Матюшкина соберутся интересные люди, вспомнил Колотов. Споры, разговоры, смех, вкусные напитки, влажная духота, и завлекательная дикторша по левую руку, рядом, вплотную, можно ласково коснуться невзначай…
Колотов провел по лицу ладонью, усмехнулся, повернулся к Маратову:
– Интересная у вас жизнь, Андрей Семенович, выставки, вернисажи, премьеры, банкеты, много знакомств, много замечательных людей вокруг…
– Неплохая жизнь. – Угрюмый художник стоял у окна, скрестив на груди руки. – Да не вам судить.
– Но много и случайных знакомств. – Колотов не реагировал на такие нехорошие слова. – Кто-то подошел в ресторане, кого-то привели в мастерскую друзья. Так?
Художник молчал, неприязненно глядя на Колотова.
– И разные бывают эти знакомые, и плохие, и не очень, честные и нечестные, – с простодушной улыбкой продолжал Колотов. – Всем в душу-то не влезешь.
– Что вы хотите? – нетерпеливо спросил Маратов,
– Помогите нам. Вспомните одного занятного человечка. Лет сорока пяти – пятидесяти, высокий, дородный, радушный, хорошо одевается, ходит вальяжно, глаза серые, нос прямой, чуть прижатый внизу, зовут, по-моему, Василий Никанорович, иногда кличут… Стилет.
Маратов покрутил головой.
– Не знаете? – уточнил Колотов.
Художник опять покрутил головой, разжал руки и, тщательно послюнявив палец, стал стирать пятно охры, въевшейся в свитер, видать, не один год назад.
– У меня есть человек, – сказал Колотов, разглядывая городские пейзажики, развешанные на стенах, – который подтвердит, что видел вас вдвоем. Два раза.
– Да мало ли их, с кем я встречаюсь! – опять взъярился Маратов. Седые волосы встопорщились на висках. – Пети, Саши, Мани…
– Я про это и говорю. – Колотое сделал наивное лицо и заговорил с художником, как с дитем. – Вспомните, вспомните… – Он указал на дверь, расположенную напротив входной. – Что там?
– Рабочее, так сказать, помещение, – словно декламируя стихи на торжественном вечере в День милиции, проговорил Скворцов. – Прибежище, так сказать, творца. Короче говоря, мастерская. Скульптуры, картины, мольберты и кисти…
Колотов посмотрел на дверь, потом на Скворцова, потом опять на дверь. Скворцов хмыкнул.
– Пойдем понаслаждаемся, – сказал он Лаптеву.
– Доброе помещение, – заметил Колотов, повернувшись к художнику. – Вторая квартира. Не многовато, а? На одного?
– Не понял?! – вскинул голову Маратов. – Я по закону. От исполкома. Мне положено. За свои деньги!
– Притон, – коротко квалифицировал Колотов и кивнул на грязный стол.
– Дружеская встреча по поводу…
– Антиобщественный образ жизни. Система.
– Да уверяю вас, это не так.
– Заявления соседей…
– Завистники…
– Связь с уголовно-преступным элементом, совращение малолетних, наркотики…
– Да нет же, нет!…
Глухо грохотнуло в масдерской, мелко задрожал пол под ногами. Маратов насторожился, посмотрел затравленно на безмятежного Колотова и кинулся в мастерскую. Не добежал. В дверях перед ним вырос Скворцов. Он сокрушенно качал головой. Лицо у него было расстроенное и виноватое, в глазах искренняя мольба о прощении.
– Случайно, – тихо проговорил он. – Не нарочно. Я такой крупный, плечистый, а у вас там всего так много. Тесно. Задел ба-а-лыпой бюст, – он вздохнул, показал руками, какой был большой бюст, – какого-то толстого, ушастого дядьки…
– О, боже! – прозудел Маратов. – Это же директор универ… – Он махнул рукой.
– А там еще остался Лаптев, – произнес Скворцов и указал пальцем себе за спину. – Он тоже немаленький.
Маратов тряхнул головой, как лошадь после долгой и быстрой дороги, повернулся к Колотову.
– Знаю я этого Василия Никаноровича, – негромко сознался он и, помедлив, раздраженно повысил голос, – Знаю! Знаю!
– Вот так бы сразу, – заулыбался Колотов.
– Иезуиты! – не сдержался художник.
– Оскорбление при исполнении? – справился Скворцов у Колотова.
– Кто-то привел его ко мне, не помню кто. – Художник ногой загнал под стол валявшуюся на полу пробку. – Мы сидели, выпивали. Народу было много. Шум, гам. Музыка. Я был пьян. Познакомились. Он мне понравился – широкий дядька, Я ему тоже вроде. На следующий день он пришел. Работы мои смотрел. Купил кое-что. Дорого дал. Я отказывался, а он – нет, мол, бери, ты, мол, настоящий художник, ну и так далее. Потом раза два встречались. Он мне заказы делал. Пейзажики разные… Я писал.
– Все? – спросил Колотов.
– Все. – Маратов приложил руки к груди.
– Как вы связывались?
– Он звонил.
– Как его найти, вы знаете?
– Нет, нет, нет.
Из мастерской вышел Лаптев. Он был весел. Маленькие глазки его возбужденно блестели, как перед долгожданной встречей с любимой. Он хитро подмигнул, потом закатил глаза и покачал головой.
– Там такое!.. – наконец подал он голос.
– Ну, – поторопил его Колотов.
– Три стопочки икон за мольбертами, среди хлама. Красивые. У бабки моей, простой русской крестьянки, – зачастил шофер, – были менее сверкающие и симпатичные. Они были скромные и эта… непритязательные. А она ведь была трудовая женщина, не бедная…
– Как вы смеете? – лицо Маратова обострилось, появился неровный румянец на скулах. – Вы не имеете права обыскивать. Покажите ордер!..
– Это случайность, – успокаивающе проговорил Колотов. – Товарищ Лаптев любовался картинами и вдруг увидел необычные предметы и в порядке дружеского общения поведал нам. Так? – повернулся он к Лаптеву.
– Конечно. – Лаптев развел руками и с осуждением посмотрел на художника, мол, как ты можешь меня, такого симпатягу, подозревать в чем-то непотребном.
Художник с силой потянул вниз длинный свитер, повел подбородком.
– Я буду жаловаться! – сквозь зубы веско проговорил он.
– Ладно, хватит! – отрезал Колотов. – Закончили наши игры. Давай все, как есть, живописец. Начал говорить, говори до конца. – Колотов извлек из кармана листок. – Вот опись похищенных за этот год икон. Если хоть одна из них найдется среди твоих…
Маратов перестал тянуть свитер, посмотрел в окно. Пасмурно. Осень, конец сентября. Нижние окна соседних домов отливают желтым – это деревья смотрятся в них, смотрятся и грустят о прошедшем веселом лете. Он вспомнил другую осень, подготовку к первой выставке, суету, радостное возбуждение, предощущение чего-то значительного, великого, светлое пятно Наташиного лица в ночи, холодный фужер с шампанским, прижатый ко лбу, и как он шептал в маленькое, нежное ее ушко: «Это мой шанс, я чувствую, мы уедем к черту из этого городишки, мы будем жить в Москве, она падет ниц передо мной, как не пала перед Наполеоном…»
– Картины не приносят большого дохода, – негромко проговорил он. – Здесь нет истинных ценителей. А за реставрацию икон он платил очень прилично. Самое главное, что я не спрашивал, откуда они. Я и вправду не знал, откуда они. Вы верите? – Он заглянул в глаза Колотову. – Верите?
Колотов молчал, безучастно разглядывая Маратова.
– Он звонил сегодня утром, – продолжал погрустневший художник. – Сказал, какие-то неприятности у него, сказал, что позвонит завтра после двух и заедет за товаром, в смысле – за готовыми досками…
– Наши сотрудники останутся у вас, – сказал Колотов. – Придется не выходить никуда, покуда он не придет. Потерпите. Ну а потом подумаем, что с вами делать.
Он не мог заснуть до трех часов ночи – старался запомнить, как разговаривал с художником, пытался поточнее вспомнить выражения, которые употреблял в допросах Питона и Гуляя, восстанавливал эмоциональное состояние, в котором пребывал в те моменты, – нельзя же осрамить великий милицейский клан перед этими фасонистыми киномолодцами – и утром уже четко знал, что и как будет говорить на допросе с киношным жуликом.
В управление он вошел веселым, бодрым, подтянутым, несмотря на то, что спал-то мало. Заглянул в предоставленный съемочной группе кабинет. Капаров тоже был сегодня бодрый и подтянутый. Он обрадовался, увидев Колотова, улыбаясь, заспешил навстречу.
Колотов машинально кивнул, не сводя глаз с черного зрачка камеры.
Капаров поймал его взгляд, хмыкнул.
– Она еще не работает, – сказал он.
– Я вижу. – Колотов постарался произнести эти слова сухо и безразлично.
– Для начала прорепетируем. Хорошо? – Капаров все время улыбался и делал доброе лицо, будто разговаривал с малышом.
Колотов поудобней расположился за столом.
– Расслабьтесь, – посоветовал режиссер. – Забудьте о камере, о дигах, о людях, обо мне… Постарайтесь забыть. Люди вашей профессии должны уметь отключаться.
– Я отключился, – неуверенно произнес Колотов.
– Вот и прекрасно, – сказал Капаров. – Начнем. Представьте, что я задержанный. Вот я сажусь напротив. – Режиссер сел. – Я расстроен, мрачен, весь в себе. – Режиссер понурился, поджал губы, с нехорошим прищуром покосился на Колотова. – Импровизируйте, – осиплым в студеных застенках голосом проговорил он.
Колотов откинулся на спинку стула, постучал пальцами по столу, поднял глаза на режиссера, открыл рот, набрал воздуха, застыл так на мгновенье и выдохнул, помотав головой.
– Ну что? – тихим, терпеливым голосом спросил режиссер.
– Сейчас. – Колотов переменил позу. Он оперся на стол руками и подался вперед, набрал воздуху…
– Вы будете говорить или нет? – вдруг произнес он едва слышно текст сценария и по инерции продолжал. – Лучше признавайтесь сразу…
Режиссер сочувственно посмотрел на него и негромко засвистел незатейливый мотивчик из телефильма про знатоков.
– Так, – сказал он, когда закончил насвистывать. – Что случилось?
Колотов молча пожал плечами и закрыл глаза. Он увидел Питона, его смуглое, брезгливое лицо, его большой, тонкий рот, кривящийся в усмешке…
– Сейчас, – сказал он. – Минуту.
– Может быть, создать обстановочку? – поинтересовался Капаров. – Вы тогда соберетесь. Знаете, как бывает в эстремальных ситуациях? – он крикнул за спину: – Саша, Володя, Семен, давайте свет, звук, готовьте камеру.
Ударили белым диги. Под веками защипало. Колотов зажмурился.
– Сейчас привыкнете, – уже невидимый из темноты успокоил Капаров.
На какое-то время все словно забыли о Колотове. Режиссер громко и раздраженно отдавал указания, шумно засуетились люди из съемочной группы, оператор ругался с помощником из-за какой-то кривой бобины. Колотов тем временем курил и усиленно сосредоточивался.
– Все! – крикнул наконец режиссер. – Работаем. – Он снова сел на стул, сделал бандитское лицо, сказал Колотову с хрипотцой, нажитой в жестоких карточных спорах: – Сегодня снимаем только вас. Я подыгрываю за актера. Давайте. Приготовились, – крикнул он. – Хлопушка! Мотор! Начали!
Застрекотала камера, затихли в темноте киношники. Колотов сначала откинулся на спинку, некоторое время пристально смотрел на Капарова. «Хорошо», – подбадривая, прохрипел режиссер, потом Колотов стал угрожающе наклоняться вперед, пальцы его побелели, вжимаясь в стол, он открыл рот, вздохнул…
– Вы будете говорить или нет?! – рявкнул он. – Лучше признавайтесь сразу!..
– Стоп! – скучно приказал режиссера – Довольно. Пленка у нас в стране дорогая…
Оператор снял кепочку, провел рукой по волосам, Потухли диги, медно мигнув напоследок.
Капаров помассировал шею, медленно поднялся, подошел к неподвижно сидящему Колотову, положил ему руку на плечо.
– Не расстраивайтесь. Ерунда, – сказал он. – Мы найдем актера.
Ассистенты и рабочие, переговариваясь, потянулись к двери, «Сегодня я возьму Стилета, – подумал Колотов, – и все будет хорошо».