Пучков Лев. Инкубатор

   Для Хроноса, разменявшего шестой десяток, Руслан сотоварищи были просто салагами, так что им пришлось ждать, когда доиграют партию. Единственной реакцией на их прибытие был вопрос дежурному:
   – У нас все готово?
   – Так точно! – с официальной строгостью ответил мальчуган.
   – Ну так бросай кости, неча на них пялиться, – пробурчал Хронос. – А то будет тебе сейчас «домашний» в пять ходов.
   Закончив партию, Хронос щелкнул дежурного по носу, предупредил:
   – Если там что-то не так, остаток смены проведешь в морге…
   …и, прихватив прислоненные к стене костыли, наконец-то покинул свое логово.
   Мальчишка стремглав припустил в «Склеп», проверить, в самом ли деле все готово к процедуре, а боевая тройка с одноногим Хроносом медленно направилась в раздевалку.
   Если кто-то обратил на это внимание – нет, Инкубатор не набирает на работу калек. И вообще, здесь отсутствует такое понятие, как «вакансия» и «кадровая политика». Весь персонал Третьего Полигона состоит из отставных «стилетов». Поскольку «стилет» – звание пожизненное, отставка принимается только в двух случаях: смерть и увечье.
   В раздевалке курсанты принимают «форму ноль» (неглиже), Хронос проверяет, нет ли у них ран и повреждений.
   – Допущены, – бурчит Хронос, убедившись, что курсанты целы-невредимы, и тяжело ковыляет к выходу.
   Курсанты обворачиваются влажными простынями, заботливо приготовленными дежурным, надевают сланцы и топают в «Склеп».
   * * *
   Вот оно, то самое «учебное место», которое снискало подвалу «Госдепа», а с ним и всему двенадцатому сектору, дурную славу.
   В других секторах упражнения в основном «полевые», акцентированные на тактике и тренирующие по большей части разведывательные и боевые навыки.
   Профиль 12-го сектора – работа «в людях». Подразумевается, что это не простые люди (до таких «стилетам» нет никакого дела), а VIP-персоны, которых надежно защищает либо Государство, либо собственная служба безопасности.
   Поэтому перед выполнением любого задания в этом секторе обязательно проводится тест на психическую устойчивость и стабильность волевого контроля. Обитатели Третьего Полигона называют этот тест уважительно и с большой буквы – Испытание.
   В «Склепе» нет каменных распятий, старинных фресок, скульптур и прочей атрибутики жанра. Это обычное подвальное помещение, в котором находятся отсек реанимации, три гроба и Машина.
   Машине лет полета, если не больше, поэтому она несколько крупнее «ай-пада» (шириной с рояль и выше человеческого роста). От Машины к гробам тянутся толстые пучки проводов, и при входе в помещение каждому становится понятно, что она (Машина) здесь главная, а гробы всего лишь послушные исполнители.
   Говорят, что в первоначальном варианте в «склепе» были обычные барокамеры. Но они не оказывали нужного воздействия на психику испытуемых и придавали Испытанию оттенок медицинской процедуры. Поэтому руководство заменило барокамеры гробами и сразу все встало на свои места. Люди, даже прекрасно обученные и устойчивые к психвоздействию, делают четкое разделение между барокамерам и гробами. Согласитесь, это все-таки немного разные приспособления.
   Гробы выполнены из дуба и окольцованы тремя стальным разъемными обручами с массивными электроприводными замками, также соединенными с Машиной. Внутри гробов сменные чехлы, покрывающие мягкий наполнитель, датчики с присосками и зажимами, и широкие прочные ремни: три поперечные, на лоб, грудь и бедра и четыре с петлями, для рук и ног.
   Ремень для груди самый вредный и ненавистный. Во время испытания курсант дышит животом, но когда подкатывает приступ паники, самопроизвольно «включается» грудь и возникает эффект спазма. Этот эффект создает аутентичное ощущение, что ты похоронен под огромным слоем земли, который не дает тебе вздохнуть. Очень страшное и навязчивое ощущение, нейтрализовать его бывает значительно сложнее, чем все прочие сопутствующие «прелести» Испытания.
   – По местам!
   Боевая тройка укладывается в гробы, дежурный затягивает ремни, заботливо спрашивая, не давит ли где, не жмет ли. Курсанты игнорируют заботу младшего: им сейчас не до этого. Надо как можно быстрее сосредоточиться на отравленном алкоголем организме и постараться взять его под контроль до того момента, когда закроют крышку гроба.
   Хронос прикрепляет к каждому испытуемому датчики, подходит к Машине и проверяет параметры. Убедившись, что все функционирует исправно и ни у кого пока что не выпрыгнуло сердце, он задает процедурный вопрос:
   – Есть желающие отказаться от Испытания?
   Ответом ему служит всеобщее молчание.
   От Испытания не отказываются.
   За отказ положено длительное и суровое наказание, но это не главное.
   Курсанту выпускной группы не страшно никакое наказание: он без проблем просидит несколько часов голышом в морозильнике, в буквальном смысле топя задницей лед, будет сутки напролет плавать по трубам перегонки в коллекторе Третьего Полигона или проведет денек в вольере с кобрами и скорпионами в зоологическом секторе.
   Главное – то, что отказавшийся от Испытания автоматически становится парией и считается неполноценным. В итоге он все равно вернется и попросит повторить Испытание, но за то время, пока он будет дозревать до этого решения, Братство утопит его в презрении и навеки заклеймит как прокаженного.
   – Ну ладно, раз так, – Хронос кивает дежурному. – Напомню, возврата не будет, пока не выйдет время. Приступим…
   Дежурный закрывает крышки гробов и защелкивает замки обручей.
   Испытание началось.
   * * *
   Руслан лежит в кромешной тьме, намертво стянутый ремнями и пытается подготовить организм к дружбе с Машиной. Время для разгона три минуты, затем включится мониторинг параметров организма и начнется отсчет.
   С Машиной дружить несложно. В течение двенадцати минут нужно стараться не превышать следующие параметры: пульс 40 ударов в минуту, давление 110x60 и минимальное потоотделение, соответствующее неспешному движению в тени при температуре 21 градус Цельсия.
   Двенадцать минут. Опять дюжина! Нет, у обитателей двенадцатого сектора точно какие-то сдвиги на почве нумерологии…
   Если хотя бы один из этих параметров будет превышен, отсчет остановится – до того момента, пока показатели не придут в норму.
   То есть дружить с Машиной ты должен ровно двенадцать минут и ни секундой дольше. А приводить организм в порядок можешь в процессе тайм-аута, продолжительность которого не ограничена ничем… кроме запаса воздуха. Увы, дополнительные порции воздуха для тайм-аутов не подают, как замуровали, так и с концами.
   Гроб практически герметичен. Если дышать правильно, воздуха хватит на двадцать минут.
   А если неправильно?
   После запуска программы Машина открывает замки гроба только в двух случаях: когда выработано «чистое время» норматива и… в случае полного обнуления параметров испытуемого.
   То есть если наступила клиническая смерть.
   Отсек реанимации в «Склепе» предусмотрен отнюдь не для украшения интерьера – он рабочий. Каждый «стилет» владеет специфическим набором медицинских знаний, так что, если кто-то из тройки «умирает», его реанимируют боевые братья. Если же вся тройка «загнется» разом (такого на памяти Руслана ни разу не было, но в теории это возможно), в амплуа реанимационной команды выступят инструктора и преподаватели «Госдепа» и курсанты, у которых сейчас идут занятия на других «учебных местах». Они тут рядышком, подбегут за минуту.
   Руслану, слава Марсу, до сих пор везло и он ни разу не «умер» на Испытании.
   Но в реанимации участвовать доводилось.
   Впечатления остались самые мрачные: «умерший» фактически сжевал свои губы, заходясь в последних приступах удушья, и сходил под себя всеми возможными способами. Когда после дефибриляции он таки «вернулся», Хронос, зажимая нос, глубокомысленно заметил:
   – Однако волевой контроль маленько хромает…
   Разгон идет туговато: сильно мешает алкоголь.
   Самое страшное сейчас – это дезориентация. Потеря системы координат неизбежно влечет за собой панику, а паника – это смерть. Единственная индикация, доступная испытуемому, это три неярких красных лампочки на уровне глаз в крышке гроба… но нужно сделать все, чтобы ни одна из них не загоралась. При любой другой нагрузке, с «наноподагрой» на ноге, с нервно-паралитическим ядом в крови или даже после хорошей дозы ЛСД, можно вести счет и ощущать центр тяжести, или, проще говоря, чувствовать, где верх и низ.
   Но когда ты сильно пьян и лежишь в полной темноте, намертво зафиксированный ремнями, тебя почти сразу же начинает «таскать и кружить» и ты попросту теряешься в пространстве. Потерявшись, ты мгновенно сбиваешься со счета: появляются проблемы поважнее, чем мысленно произносить цифры, надо как можно быстрее определиться с положением в пространстве и ты начинаешь считать через раз, в разном темпе и в результате надежно вылетаешь из пространственно-временного континуума. И вся эта свистопляска длится до тех пор, пока…
   Перед глазами Руслана разом загораются три красные лампочки.
   Вот они, мои родные, спасибо за принудительный возврат в систему координат. Это единственный положительный момент, а по сути три лампочки – беда: с первой секунды норматива все параметры выше нормы и машина объявляет тайм-аут. Займись своим организмом, «стилет», причем займись побыстрее, иначе тебя поволокут в реанимационный отсек с отжеванными губами. Пьяный организм, сволочь этакая, жрет воздух в три раза быстрее, чем трезвый, так что восемь минут «запаса», рассчитанного на правильное дыхание по формуле «четыре вдоха в минуту», тут же конвертируются в полторы-две – и это все твое личное время, за которое ты должен опустить параметры до нормы.
   Будь проклят алкоголь.
   Будь проклят тот, кто придумал включать его в нагрузку.
   Тот, кто догадался газировать горячий бульон, будь проклят трижды, и пусть на праздники, типа Рождества, он получит бонусное проклятье от всех курсантов разом.
   Что же такого страшного в алкоголе, принятом перед отправкой в двенадцатый сектор? Это будет проще понять, если сравнить организм с кораблем, но отнюдь не в угоду красочной метафоре, а для удобства восприятия текущего состояния испытуемого.
   Подавляющее большинство людей плавают на этом корабле пассажирами, так за все время круиза и не разобравшись, как эта штуковина вообще функционирует, и очень удивляются, когда их корабль садится на мель или с разгону налетает на невидимые в тумане скалы.
   «Стилетов» с детства учат управлять своим кораблем-организмом, они привыкают одновременно выступать в качестве капитана и механика. В режиме волевого контроля «стилет» может выставить себе нужный пульс и давление с точностью до единицы, часами держать терморегуляцию в адской жаре и на лютом холоде, уменьшить приток крови к раненой конечности и в теории может даже заставить себя впасть в кому.
   Испытание сродни серьезному шторму, во время которого вырубило всю автоматику и капитану-механику в одном лице приходится спускаться в машинное отделение и управлять всеми механизмами корабля вручную: в полной темноте, на ощупь, по звуку, на уровне интуиции. Это очень сложно, но вполне осуществимо после колоссальной практики.
   Однако все это сказано про трезвый организм.
   При отравлении значительной дозой алкоголя сложность ручного управления возрастает в разы. Корабль-организм откладывает свои повседневные дела и яростно сражается с ядом: все его системы, образно говоря, «кладут» на волевой контроль и начинают работать вразнобой, в разы интенсивнее и с колоссальными затратами энергии.
   То есть теперь трюм твоего корабля доверху залит водой (водой – это в лучшем случае, а если токсинами?), и ты, капитан-механик, прыгаешь туда с минимальным запасом воздуха, в кромешной темени не понимаешь, где верх, а где низ, привычные звуки агрегатов, по которым ты ориентировался раньше, под водой расплываются, фальшивят и уже не могут служить ориентирами, а сами агрегаты работают на пределе мощности, обещая в любой момент сломаться, взорваться, слететь со станин…
   Ко всему прочему, ты прекрасно знаешь, что люк задраен намертво, так что подвсплыть за новой порцией воздуха не получится, запас его стремительно убывает, и очень скоро ты начинаешь отчетливо понимать, что к твоему кораблю очень даже заметно подкрадывается хрестоматийный Северный Пушной Зверек…
   И в этот страшный момент, если ты, в натуре, «стилет», а не просто набор хорошо тренированных мышц, тебя пробивает на Абсолютный Волевой Контроль.
   Вот это и есть квинтэссенция Испытания.
   То, ради чего все и затевалось.
   Иначе говоря, на каком-то глубинном уровне твоего организма-корабля происходит принудительное аварийное отключение всех условий, мешающих выполнению задачи.
   В последнем броске чудовищным волевым усилием ты рожаешь тысячу цепких и сильных рук, которые цепляются разом за все рычаги беснующихся механизмов, берешь свой корабль под уздцы мертвой хваткой и…
   Все три лампочки разом гаснут.
   Тебе уже не нужно барахтаться в попытке обрести систему координат, твой корабль уверенно режет шторм и четко следует установленным курсом, несмотря на то что трюм его залит водой и все агрегаты работают на последнем издыхании. Ты – капитан-механик, а не пассажир, и тебе плевать на условия и обстановку: это ты управляешь своим кораблем, а не он тобой…
   Щелкают замки, открывается крышка.
   Мальчишка-дежурный торопливо снимает ремни, с благоговением глядя на Руслана.
   Руслан жадно дышит, еще не веря, что все позади. Боевые действия в тропиках, с тучами насекомых, ядовитыми тварями на каждом квадратном метре и рожденными в джунглях повстанцами под каждым кустом – райское наслаждение по сравнению с Испытанием.
   В тропиках ты можешь дышать, двигаться и влиять на все, что происходит вокруг тебя. И когда в какой-то момент, в самых ужасных условиях, ты начинаешь ощущать «некоторый дискомфорт», достаточно вспомнить про Испытание, и все сразу становится на свои места.
   «Три-семь-три» закончил значительно раньше Руслана. Он вообще почти все делает лучше, есть на кого равняться.
   «Триста шестьдесят девятый» немного задержался, но в итоге обошлось без реанимации. Когда он сел в гробу, взгляд у него был безумный. Еще с минуту он боялся дышать полной грудью, не понимая, что все кончилось.
   – Хватит отдыхать, пора делом заняться, – получить слова похвалы от Хроноса практически невозможно, для него все эти психоделические подвиги – не более чем ежедневная рутина. – Пока вы тут медитировали, обстановка изменилась: «командир убит».
   Не успевшие отойти от Испытания курсанты не понимают, в чем тут юмор. Оказывается, никакого юмора.
   – «370-й» – бегом в командный бункер. К тебе гости. А вы двое – на занятия. «373-й», теперь ты командир…

Глава 2
Алекс Дорохов
На балу в приличном доме

   – Боюсь даже спрашивать… Это будет Президент?
   – Нет.
   – Премьер?!
   – Хмм… Поручик, это что за эротическое придыхание? Вы неравнодушны к Премьеру?
   – Нет, но… Гхм… Доктор, вы же сами сказали: «…на нас хочет посмотреть один из Иерархов Верховной Власти…», разве нет?
   – Верно, так и сказал. А почему возникла мысль, что это будет кто-то из Первых Лиц Государства?
   – Черт… Доктор, вы меня совсем запутали. Какая разница между Иерархами Верховной Власти и Первыми Лицами Государства?
   – А вам в самом деле это надо? Судя по вопросу, до сего момента вы прекрасно обходились без этого знания.
   – Ну, коль скоро это лицо… пардон… этот иерарх, нами заинтересовался, хотелось бы знать, с кем предстоит иметь дело.
   – Хорошо. Как говорит одно из Первых Лиц Государства: «буду краток». А для краткости, чтобы опустить двухчасовую лекцию по структурным нюансам иерархии управления, я дам вам небольшую метафорическую зарисовку. Не возражаете?
   – Извольте, доктор. Ваши метафоры, как правило, очень доходчивы, так что надеюсь с ходу уловить суть.
   – Хорошо. Представьте себе, что вы, в ряду множества зрителей, сидите в темном зале. На сцене фигура в черном балахоне и в белой маске. Подсветка минимальная, фон – черный бархат занавеса, свет на заднем плане отсутствует. Что видите?
   – Вижу белую маску и… Пожалуй, тени на черном бархате. Да, я понял вашу мысль. Однако, если будут включены огни рампы, в любом случае тени неизбежны. Так что с первых рядов объем фигуры будет просматриваться.
   – Хмм… насчет видения теней с первых рядов мысль интересная и перспективная. Но в настоящий момент это явление нас не интересует. Хорошо, пусть совсем без подсветки: полная темень, а маска покрыта флюоресцентной краской.
   – Тогда вижу только маску.
   – Отлично. Итак, вы видите только маску. Она двигается, улыбается, гримасничает, что-то рассказывает, одним словом, живет на сцене. Представьте для полноты картины, что это детский театр. То есть большинство зрителей – простодушные, я бы даже сказал, умственно отсталые дети… Поручик, надо ли продолжать?
   – Ну… Я почти все понял. Взрослые в зале есть?
   – Есть, но немного. Напомню: это театр для глупых детишек.
   – Угу… То есть дети видят только маску и воспринимают ее как нечто самодостаточное.
   – Совершенно верно. О том, что за маской скрывается человек, дети не думают.
   – Да, я все понял… Но… А как все это коррелируется с нашим случаем?
   – Пфф… Поручик, вы, возможно, и поняли «все», но… нечто иное, не имеющее касательства к сути метафоры.
   – Тогда, может быть, стоит несколько упростить конструкцию?
   – Да куда уж упрощать… Эмм… Хотя, возможно, эту конструкцию следует расчленить?
   – О как! Док, вы меня пугаете. Никогда не замечал за вами живодерских наклонностей.
   – Спокойнее, поручик. Человек – это организм плюс душа. Руки, ноги, туловище, голова…
   – Ага! Теперь я точно все понял. То есть сегодня на нас хочет взглянуть Голова этого Организма?
   – Ну, в общем… Вернее будет сказать так: Мозг этого Организма.
   – О как… А мы, стало быть, Руки этого Организма?
   – Пфф… Поручик, вы слишком много о себе воображаете.
   – Да неужели? Мы, значит, для этого Организма вкалываем тут, как Папы Карлы…
   – Спокойнее, поручик. Вы, видимо, забыли: мы с вами уже как-то обсуждали нештатное положение о ролях и функциях. Мы – всего лишь инструмент в Руках этого Организма. Одна из многих взаимозаменяемых деталей. Так вот, сегодня Мозг хочет вытащить этот инструмент в Свет и повнимательнее его рассмотреть…
   * * *
   Здравствуйте, дорогие мои. Пожалуй, начнем помаленьку.
   Шестого января, в третьем часу пополудни, ваш покорный слуга в компании парочки таких же неполноценных членов общества прибыл в одно интересное заведение на Лубянке. Интересное оно тем, что располагается в мрачном подвале старинного особняка, где в свое время наверняка проводили расстрелы. Полутораметровой толщины стены, мертвая тишина (а за стеной между тем бурно живет многолюдная улица), режимная окраска, древние плафоны на чугунных подвесках, какие-то подозрительные выщерблины под потолком, непередаваемый словами аромат праха Эпохи…
   В общем, очень готично.
   Да, если вы со мной уже знакомы, не подумайте, пожалуйста, что это идефикс: но всякий раз, как по работе приходится бывать в таких пенатах, непременно возникают соответствующие ассоциации. Понимаете, дух Системы – его ничем не выветрить, он прочно въелся в эти толстенные стены, он бьет по астральному контуру впечатлительных и слышащих вечный вопль тысяч замученных жертв и, независимо от характера ныне действующего учреждения, продолжает доминировать над всеми, кто в этом учреждении трудится или просто приходит по делам.
   О как, да? Нет, это не шизофрения, я консультировался с нашим доктором. Это просто обостренная чувствительность, следствие непростого взросления, вкупе с некоторыми особенностями художественной натуры.
   Ну да ладно, что бы там ни было раньше, сейчас в этом подвале уютно обосновалось этакое «закрытое» ателье по пошиву деловых костюмов на все случаи жизни. Спартака, Юру и вашего покорного слугу привез сюда доктор Семен, а наша неполноценность выражается в том, что ни у кого из нас нет шитых костюмов. У меня и Спартака покупные, причем не самого лучшего качества, а у Юры так и вовсе нет. Наш мелкий негодяй живет совсем без костюма, и до сего момента он ему ни разу не пригодился.
   – Ну… Там… Когда какие-то торжественные мероприятия – парадную форму надевал. А так и не надо было…
   Так вот, у доктора и Ольшанского костюмы есть, причем хорошо пошитые и не в одном экземпляре. Это нормально, им по статусу и образу жизни положено.
   И у Степы есть.
   А вот это довольно странно. Степа постоянно гуляет в тельнике и застиранном «комке» или в спортивной одежке. Откуда у такого вечно военного типа хорошо сшитый костюм? Для меня это загадка и теперь я буду терзаться, пока ее не разгадаю.
   Обмерял нас невысокий полненький дедок с седыми кудрями и едва ли не эталонной плешью. Ловко орудуя «сантиметром», он небрежно цедил цифры через плечо, одним глазком смотрел телевизор и неспешно разговаривал с доктором. За спиной у мастера сновал квинтет помощников: один усердно записывал цифирь, двое готовили кальку для выкроек, еще двое раскладывали на столах тюки с материалом.
   Доктор слегка нервничал (дергал ногой и часто поправлял свои изящные очочки) и было отчего: мастер, судя по всему, никуда не торопился, а у нас был приказ до восемнадцати ноль-ноль одеться-обуться и быть в готовности к выдвижению.
   – Сема, зря вы переживаете. К половине шестого ваши плохие костюмы будут готовы, это я вам обещаю.
   Как видите, мастер был с доктором на короткой ноге и знал его повадки.
   – Почему «плохие»? – бесхитростно уточнил обмеряемый Спартак. – Вы не умеете шить хорошие костюмы?
   Спартак по праздничному варианту был изрядно поддат и весел. На мой взгляд, не стоило везти человека в такой дом в таком состоянии, но доктор сказал, что это нормально. Иерарх хочет посмотреть на наше естественное поведение в разных ситуациях. Так что, вполне возможно, что в итоге нам всем предложат как следует укушаться и конски скакать в канкане по дубовому паркету или даже участвовать в какой-нибудь дико разнузданной оргии.
   Хмм… Думаю, если до этого дойдет, будет весьма забавно…
   – Мы шьем всякие, – не стал обижаться мастер. – Но за три часа хороший костюм сделать нельзя. То есть выглядеть он будет вполне нормально, но… это будет плохой костюм. Спинку ровнее, не сутультесь…
   После примерки доктор прокатил нас по ряду «свойских» бутиков и подобрал каждому обувь и аксессуары: часы, галстуки, зажимы, запонки, платки и даже носки. Эти бутики почему-то тоже располагались в мрачных подвалах, мало чем отличающихся от «закрытого» ателье и в каждом из них наш док был своим человеком.
   Увы, увы, чудесного приобщения к «каналам прямых поставок» не произошло: в этих бутиках, как и везде, торговали подделками под мировые бренды, но… очень качественными подделками, которые стоили немалых денег.
   – Вот этот «Картье» делали в Париже, – доктор снял свои часы и сравнил с тремя десятками аналогичных на лотке. – А вот эти в Пятом Распидзяевском Переулке. А разницы – никакой. Для того чтобы определить, «кто есть кто», надо быть мастером-часовщиком.
   – Может, это потому, что твой «Картье» тоже делали в этом самом переулке? – легкомысленно хмыкнул Спартак.
   – Нет, это потому, что не оскудела земля русская Левшами, – парировал доктор. – Руки золотые, в буквальном смысле. Что удивляет: с такими руками давно бы могли сделать свой фирменный бренд, так нет же, предпочитают гнать именитый «ликвид»! Им, видишь ли, выгоднее так…
   Вот так с шутками-прибаутками мы основательно прибарахлились за счет ведомства и вернулись в «закрытое ателье», где надо было сделать еще ряд примерок в процессе подгонки.
   Мастер не обманул: к половине шестого вечера наши «плохие» костюмы были готовы.
   Дабы сэкономить время на описании качеств костюма, скажу просто: ничего лучше я в жизни не носил. Более того, у меня сразу же возникло такое странное ощущение, что я как будто бы родился в этом костюме, настолько гармонично и правильно он был адаптирован под мою фигуру.
   Невольно возникал вопрос: если это «плохой костюм, который выглядит нормально», то каков же должен быть реально хороший?!
   И еще один вопрос, вытекающий из всего вышесказанного…
   Человек, который хочет на нас посмотреть… Он ведь наверняка во всем этом прекрасно разбирается!
   А мы придем к нему насквозь фальшивые и ненатуральные: в наскоро сшитых костюмах, поддельных часах, запонках, галстуках и так далее…
   – Да он просто не обращает внимание на такие мелочи, – усмехнулся доктор, когда я поделился своими опасениями. – Понимаете, поручик… Это уже тот уровень, когда все условности остаются за бортом и не имеют совершенно никакого значения. Ну, например, я не удивлюсь, если он будет в затрапезной водолазке и потертых джинсах.
   – Зачем, в таком случае, все эти телодвижения? – обескураженно уточнил я. – Людей побеспокоили, деньги потратили, время убили… Могли бы просто одеться у кого что есть, было бы как раз естественно и натурально.
   – За людей не волнуйтесь, это их работа. Деньги ведомственные, так что это не наша проблема. Понимаете, поручик… Мы едем в такой дом, где даже самый последний секьюрити на черном ходе щеголяет в прекрасно пошитом костюме. Состоится ли аудиенция вообще – неизвестно, но мы проведем в этом доме целый вечер, будем общаться, контактировать, отдыхать, веселиться и даже «отжигать» на уровне со всеми остальными гостями. Считайте это мимикрией, или, что для вас привычнее – маскировкой. Мы не должны выглядеть серыми пугалами на этом ярком празднике жизни. Так что, поручик, уверяю вас, время мы убили не зря…