Пулман Филип. Оловянная принцесса

   Мама поглядела на Бекки, глубоко вздохнула, молитвенно прижав руки к груди, задумалась на мгновение и наконец, как бы приняв решение, тихонько хлопнула ладонью о ладонь.
   — Ваше высочество, — произнесла она. — Прежде всего я хочу сказать, какая для нас это честь. И как мне хотелось бы принять вас в более подходящей обстановке. Я хорошо помню визит моего мужа во дворец. Он рассказал мне, как внимательно вы выслушали его и какие задали вопросы. Если бы мой муж был жив, вы бы не нашли для себя советника преданней. Я польщена, что вы сочли нас достойными вашего доверия. Но ваша просьба нелегка для сердца матери. Вообразите: я — вдова в чужой стране, вынужденная ежедневно бороться за существование. Моя престарелая матушка и моя дочь — все, что у меня осталось. Обеих я горячо люблю. Если что-нибудь случится с Ребеккой, жизни моей настанет конец. Она — девушка исключительной силы и честности, наделенная многими талантами. Я старалась воспитать в ней скромность, трудолюбие и внимательность к людям. Я горжусь ею. Знаю, что вашей супруге-принцессе нужен хороший друг. Она не найдет друга ценнее и надежнее, чем моя Ребекка. Сэр, вы оказали нам большую честь. Но позвольте мне сказать, что и моя дочь окажет принцессе немалую честь своей дружбой. Вот мой ответ: я согласна, я отпускаю ее и благословляю. Но предупреждаю вас, что если хотя бы волосок упадет с ее головы… Тот, кто это сделает, не уйдет от меня, я отыщу его хоть на дне морском и разорву его сердце в клочки — так, как он разорвал мое! Ребекка, любимая моя…
   Голос ее осекся. Она повернулась к Бекки с полными слез глазами и распахнула ей свои объятия. Они обнялись так крепко, что Бекки послышался костяной хруст, и она могла лишь гадать, что там не выдержало — ее собственные ребра или мамин корсет. Впрочем, это было неважно, ибо и она уже рыдала навзрыд.
   Когда все немного успокоились, принц Рудольф сказал:
   — Времени остается немного. Мы уезжаем через тридцать шесть часов. Вам понадобится приобрести кое-что из одежды — траурное платье и так далее. Графиня Тальгау вам подскажет. Фрау Винтер, я оставлю некоторую сумму на покрытие всех расходов. Если их не хватит, пожалуйста, дайте знать графине…
   Тут на столе явилось золото — больше, чем это семейство видело за многие годы. Взгляды Аделаиды и Бекки встретились, в обоих была тревога, но была и затаенная улыбка. Они нуждались друг в друге, и Бекки не могла бы сказать, кто больше.
 
   В это время ирландская гвардия преследовала шпиона. Они гнались за ним до Мэрилебона и дальше по всей Бейкер-стрит до самого конца, получая подкрепления по пути, так что в конце концов в погоне участвовало не меньше ста уличных мальчишек. На углу Оксфорд-стрит шпиону удалось вскочить в кеб. Лайам и Чарли были уже достаточно близко, чтобы услышать адрес, который он дал кучеру, и, едва кеб тронулся с места, они уже громко завопили: «Туда! За ними!» — и помчались стремглав по Оксфорд-стрит в ту сторону, где она вливалась в Сохо.
   Здесь они рассыпались переулками и проходными дворами и, задыхаясь, выскочили на Лейстер-сквер в тот самый момент, когда кеб остановился у театра «Альгамбра».
   — Где он? — заорал Лайам.
   — Вон! — крикнул Чарли.
   — За ним! Туда! — подхватил Дермот.
   Привратнику у служебного входа осталось только пялить глаза: мальчишки ворвались внутрь, как рой диких ос. Вечерняя программа мюзик-холла подходила к концу, и все пространство за сценой, коридоры и артистические уборные были уже заполнены актерами, плотниками, осветителями и декораторами; но уже через минуту в театре не оставалось ни уголка, от фойе до балконов, куда не проникли бы увлеченные погоней сорванцы.
   — Вон он!
   — Побежал по лестнице!
   — Пролез в люк!
   — Побежал по коридору! Вон туда!
   Пятеро очевидцев — акробаты, официанты, работники сцены — были прижаты в угол и допрошены на ходу, и в конце концов Лайам, Чарли и Дермот почти настигли свою дичь в коридоре возле Зеленой сцены. В последнюю секунду он успел заскочить в какую-то из уборных и захлопнуть дверь у них перед носом. Они услышали, как ключ повернулся в замке, и бешено забарабанили по деревянной обшивке.
   — Выходи, мерзавец! Выходи, жалкий трус! Выходи, подеремся, грязная крыса!
   За дверью не раздавалось ни звука, но шум и топот ног по коридору становился все громче.
   — Надо взломать дверь, ребята! — скомандовал Лайам, и они отступили на шаг в узком коридоре, готовые все вместе наддать плечами. — Раз, два…
   Но тут дверь сама отворилась.
   На пороге стояла женщина — темноглазая, черноволосая, похожая на испанку актриса в алом платье, не прикрывающем обнаженных сверкающих плеч. Она была перепугана и едва могла говорить, задыхающаяся, с громко бьющимся сердцем.
   — Где он? — крикнул Лайам. — Куда он делся? И вся растерянная ватага ввалилась в комнату.
   Женщина беспомощно указала на открытое окно.
   — За ним! — прорычал Лайам.
   Весь рой сорванцов мгновенно устремился через комнату к окну и вырвался наружу. Стена была невысокая, за ней начиналась стройплощадка, валялись кирпичи, доски, мусор; мальчишки перепрыгнули через все это и выскочили на Касл-стрит — стайка разъяренных оводов, преследующих быка.
   Воображаемого быка.
   Актриса захлопнула окно и длинно, судорожно перевела дух. Она была на пределе сил, ноги ее едва держали. Тяжело дыша, она снова заперла дверь, задвинула шторы и сняла парик. Приподняла подол; отстегнув застежку, сбросила с себя брюки, скрывавшиеся под юбкой, и швырнула их в кучу скомканной за дверью одежды — к валявшимся там рубашке, жилету и пиджаку. Тяжело присела к гримировальному столику. Постепенно ее дыхание успокоилось. Она распустила свои туго уложенные черные волосы, вынула окровавленный нож из ножен, пристегнутых к ноге ниже колена, и вытерла его шелковым платком. Посмотрела на свое отражение в зеркале — прямо и в профиль — и загадочно улыбнулась.
   Невероятное предположение Джима оказалось не таким уж невероятным.
 
   — Женщина? Как ее зовут?
   — Кармен Изабелла Руиси-Солер, сэр. Она актриса.
   — Надежная?
   — По крайней мере, я знаю, как ею манипулировать, сэр.
   — Ну-ну. Должен признать, что до сих пор вы меня ни разу не подводили, хотя этот ваш план — один из самых сумасшедших, какие только можно представить. Продолжайте, Блайхредер, и держите меня в курсе дела.
   Мы с вами перенеслись на тысячу километров к востоку, в Берлин. Слова, которые мы только что слышали, принадлежат пожилому, свирепого вида господину — круглоголовому, лысому, с глазами навыкате и длинными висячими усами. Он оглядывается, коротко кивает и спешит к выходу, где его ждет экипаж. Секретари в приемной кланяются, слуги распахивают двери, чиновники торопятся за ним с папками документов, вокруг царит нервная суета, почти паника. Еще бы — ведь это сам великий канцлер, принц Отто фон Бисмарк!
   Человек, оставшийся в кабинете, нащупывает подлокотники кресла и медленно садится. Это — банкир, человек примерно одних лет с Бисмарком, но совершенно лишенный начальственной энергии канцлера. Блайхредер больше походит на ученого мыслителя: благородный, лысеющий лоб, бакенбарды, полузакрытые глаза, тонкий нос с маленькой горбинкой. Он ждет, пока его секретарь затворит дверь.
   — Итак, Юлиус, — произносит он, — как ты это все понимаешь?
   Это их обычная игра. Молодой секретарь должен, используя известные факты, угадать неизвестные ему связи между фактами и предположительный план, который изберет утонченный и глубокий ум его начальника.
   — Рацкавия… Не то ли это место, где только что убили кронпринца? Я видел что-то такое в сегодняшних телеграммах… Маленькое королевство на границе с Богемией. Живописная церемония — что-то связанное с флагом…
   — Так-так. Пока все правильно.
   — Ага, я начинаю соображать. Что-то они там такое добывают в горах. Олово?
   — Никель. Очень хорошо, Юлиус. Дальше?
   — Но при чем тут испанская актриса… Нет, не понимаю! Слишком мудрено для меня.
   — Тогда я вам объясню. Подойдите к голубому шкафу и достаньте, пожалуйста, папку с надписью Тальгау.
   Секретарь отпирает шкаф, а руки банкира тем временем бесшумно движутся по столу, чуть-чуть передвигая перо, расправляя промокательную бумагу, снимая невидимые пылинки, поглаживая маленький стеклянный глобус.
   Наконец секретарь с папкой в руках возвращается к столу. Блайхредер откидывается в кресле, заводит за голову сцепленные ладони и прикрывает глаза.
   — Итак, читайте, — приказывает он, приготовившись сосредоточенно слушать.

Глава пятая
Этикет

   Следующий день для Бекки прошел в сплошной магазинной лихорадке. Делать платья на заказ было уже поздно, пришлось покупать готовые и кое-где поправлять и подгонять по фигуре. Графиня наблюдала за всем прищуренным оком, время от времени отдавая краткие распоряжения фрау Винтер, переводившей их на английский для продавцов галантереи, тканей и готового платья. Нужно было еще купить чемоданы и дорожный сундук; кроме того, Бекки, помня истинную цель своего путешествия, настояла на покупке тетрадей и книг для Аделаиды. Как же иначе она будет ее учить? Времени выбирать книги не было, так что Бекки, недолго думая, взяла сказки про Алису и «Черную красавицу»… А еще настольную игру ходилки-бродилки, шахматную доску с набором шашек и шахмат, а также стопку дешевых приключенческих романов, иллюстрированных ее мамой. Все пойдет в дело!
   Их бабушка, старенькая и прикованная к постели, весь день испытывала беспокойство, понимая, что происходит что-то необычное. Вечером, когда уже зажгли лампу, Бекки подсела к ней и все рассказала. Старушка вряд ли много поняла, но успокоилась и, вложив свою бледную, как бумага, руку в ладонь внучки, мирно уснула. Бекки предстояло еще сделать последние приготовления — упаковать вещи, проверить по списку, не забыто ли что. Наутро, недоспав, позавтракать, торопливо обнять мать и бабушку, вытереть слезы — и в путь.
 
   Во время переезда по Ла-Маншу море штормило, но морская болезнь — неподходящая тема для обсуждения, все учебники этикета с этим согласятся. А этикет был главной проблемой, занимавшей Бекки с той минуты, как они сошли на твердую землю, ибо, как только они оказались в поезде, графиня принялась учить ее и Аделаиду тысяче вещей, о которых они и не подозревали: как обращаться к государственному канцлеру, кто выше по рангу — младший сын графа или старший сын барона, — как правильно очищать апельсин, с чего начинать разговор с епископом, и так далее, и так далее, пока в у них в головах не зазвенело.
   В промежутках между уроками графини, посвященных придворным правилам и этикету, Бекки учила Аделаиду читать и писать, а также немецкому языку. Любая другая запросила бы пощады, но Аделаида была упорная девушка; единственным признаком усталости была все чаще проступавшая между ее бровей крохотная морщинка, но и та разглаживалась, когда они с принцем или с Бекки играли в хальму, ходилки-бродилки или в какую-нибудь другую игру. К удивлению Бекки, она очень быстро научилась шашкам (хотя раньше в них никогда не играла) и уже с третьей партии начала обыгрывать свою учительницу. Потом, заинтересованная видом шахматных фигурок, Аделаида настояла, чтобы ее учили и шахматам. В общем, время летело очень быстро.
   Вечером того же дня они проехали Эссен, центр металлургических заводов Круппа. Солнце на закате казалось багровым от клубящегося в воздухе дыма, и они могли слышать гул множества тяжелых молотов, кующих орудия и броню.
   — Вот причина всей этой заварушки, — заметил Джим Тейлор, пришедший немного посидеть с Бекки. — Альфреду Круппу нужен никель. Как себя чувствует принцесса?
   — Трудится, как целый завод. Боюсь, не выдержит.
   — Что же, это ваше дело — дать ей немного передышки. Сыграйте с ней в паркези, например.
   — Не хотите ли поиграть с нами?
   — Да вы что, шутите? У меня есть дела поважней. Болтать с графом, курить сигары и тому подобное…
   Он уже перестал быть мистером Тейлором, сделавшись просто Джимом. Бекки все больше узнавала его, и он все больше ей нравился. Она мысленно пыталась составить его словесный портрет для письма домой, но описание ей не давалось: очень уж он был не похож на тех молодых людей, о которых Бекки слыхала или читала (ее собственный опыт в этом отношении был слишком мал). На первый взгляд он выглядел легкомысленным и беззастенчивым, но это впечатление плохо вязалось с тем тактом и деликатностью, которые он проявлял в общении с аристократами, причем в его обращении не было и намека на униженность, искательство или пресмыкание. Казалось, он считал себя их ровней — может быть, самонадеянное допущение, но он держался его как ни в чем не бывало. Пожалуй, часть этой самоуверенности происходила от его внешнего вида — атлетической осанки, немного развязной походки, модной одежды, которую он носил со щегольским шиком; но другая часть шла от его веселых, с кошачьей зеленью глаз, от оживляющего их иронического блеска, просто-напросто от ощущения, что он по своему уму превосходит любого из своих нынешних собеседников. И еще — хотя этого, конечно, она никогда бы не написала в письме матери — вокруг него чувствовалась какая-то атмосфера опасности, готовности, если надо, драться — и драться насмерть, в упоении риска и боя.
   Безусловно, он не был тем, что называют джентльменом. Он был чем-то в тысячу раз интересней. В общем, единственным, что не давало Бекки окончательно потерять голову, был тот очевидный факт, что Джим был влюблен в Аделаиду, — тоже нелегкая проблема для всех. Но и об этом не стоило упоминать матери.
   На второй день, ближе к вечеру, пейзаж за окном стал меняться. Поезд, пыхтя и порою замедляя ход, двигался сквозь горы, которые, чем дальше к югу, тем становились выше. Требовалось уже высунуться из окна, чтобы увидеть их верхушки, — зазубренные известняковые гребни, розовые в свете заката, и цепляющиеся за них клочья облаков оранжевых, абрикосовых и пастельно-желтых оттенков. Склоны гор покрывали темно-зеленые сосны; и однажды на лесной поляне они заметили настоящего охотника с ружьем, рожком и прыгающей вокруг него собакой. Бекки ощущала прилив неведомых ей дотоле чувств: это был ее пейзаж, ее горы, ее родина. Наконец-то она вернулась домой.
 
   Клубы паровозного дыма на ночной станции, красный ковер, кланяющиеся и снимающие шляпы чиновники, слуги, торопящиеся ухватить чемоданы и сундуки, чтобы загрузить ими две ожидающие кареты. Траур повсюду — все в черном, флаги приспущены, скорбь по убиенному кронпринцу; и в то же время с площадей и городских садов, из Лабиринта роз в Испанском парке на берегу реки доносится игривая музыка, оркестры (получающие деньги от специального музыкального налога на туристов) гремят трубами, исполняя пьесы Вебера, Штрауса и Зуппе. Непрерывно гудит большой соборный колокол, и одновременно из переулков, приютивших старые церквушки, отзывается множество меньших колоколов, отбивающих время. Дым дорогих сигар и запах весенних цветов смешивается в воздухе с ароматом бифштексов, жареных сосисок и кислой капусты. Они проезжали под нависающими козырьками старинных зданий, под балконами, заставленными алой геранью, мимо освещенных окон кафе и винных погребков, набитых оленьими рогами, чучелами барсуков и прочими охотничьими трофеями. Темная и быстрая река блестела в сумерках, и где-то там, на другом ее берегу, возвышалась Эштенбургская скала с Красным Орлом, реющим над городом так же, как и шестьсот лет назад.
   Наконец они добрались до дворца — блестящие, как сахар, колонны в лунном свете, журчание фонтанов в регулярных аллеях парка.
   Кланяющиеся лакеи, мраморные лестницы, статуи, картины, гобелены, ковры, фарфоровые вазы. Аделаида, идущая рядом с Бекки, — мрачная, напряженная, но держащая себя с молчаливым достоинством.
   Долгое ожидание перед королевской гостиной в комнате с двумя дюжинами свечей, горящих в позолоченных канделябрах, и огромными темными зеркалами: принц должен поговорить наедине с отцом, прежде чем Аделаида, Бекки и графиня будут допущены к королю.
   Бронзовые с золотом часы на камине отмерили целый час. Наконец без четверти полночь дверь открылась, и вышел невозмутимый дворецкий в пышной ливрее. Чопорно поклонился и сказал:
   — Его величество сейчас примет вас. Входя в комнату, нужно, еще в дверях, сделать реверанс, подойти к королю и снова сделать реверанс. Когда вы будете уходить, следует пятиться к двери, держась линии ковра до тех пор, пока вы поравняетесь с тем местом, где я буду стоять. Тогда вы снова сделаете реверанс, повернетесь и выйдете. Прошу следовать за мной.
   Бекки перевела его слова Аделаиде, которая первой пошла за дворецким, Бекки и графиня последовали за ней. Они вошли в большую, ярко освещенную комнату. Возле мерцающего пламенем камина стоял явно нервничавший принц. Здесь же был и торжественно выглядевший граф, а на диване между ними сидел старый, сурового вида человек одетый во все черное, с длинными седыми бакенбардами и совершенно лысой головой. На его лице застыло выражение глубокой тоски. Правая рука лежала на спинке дивана, и Бекки заметила, что его пальцы непрерывно дрожали. Правая нога короля покоилась на низкой скамеечке.
   У входа они сделали реверанс, приблизившись к дивану, повторили его снова. Дворецкий бесшумно удалился.
   — Графиня, — произнес король хриплым, с одышкой голосом, — надеюсь, это путешествие не слишком вас утомило.
   — Благодарю, ваше величество. Совершенно не утомило.
   — Мы живем в трудные времена. В добром ли здравии ваша кузина, леди Годстоу?
   Как у большинства монархов, у короля была невероятная память на родственников. Он помнил, что у графини была в Англии не то троюродная, не то четвероюродная сестра, вышедшая замуж за одного из придворных вельмож королевы Виктории. Графиня вспыхнула от удовольствия, и еще битых десять минут они проговорили про ее кузину и про остальных родственников; потом король повернулся к Бекки.
   Именно в таком порядке. Они продолжали стоять перед королем, и Аделаида явно от этого устала, но король, не обращая на нее никакого внимания, заговорил с Бекки:
   — Фрейлейн Винтер, вы очень молоды, но уже, как я слышал, обладаете многими выдающимися способностями. Очевидно, воспитание девушек в Англии ушло далеко вперед по сравнению с нами. Здесь, в Рацкавии, в молодых женщинах ничто не ценится так высоко, как скромность. Боюсь, что мы со своими старомодными понятиями не сумеем достаточно оценить все ваши таланты.
   До Бекки не сразу дошел смысл этих слов короля, но, когда она осознала их, ее охватил гнев. Она не могла забыть, что этот человек, хотя и не напрямую, нес ответственность за смерть ее отца, и она ненавидела его за пренебрежительное отношение к Аделаиде; с ней он, по-видимому, собирался говорить после всех, даже после простой переводчицы! Сказались и усталость и голод; она знала, что ей следовало сдержаться, но ее уже понесло.
   — Благодарю вас, ваше величество. Но я сама из Рацкавии, и моя мать всегда говорила мне, что, как ни бедна наша страна в некоторых отношениях, она всегда была богата вежливостью и добротой. Я рада, что могла лишний раз убедиться в этом на примере вашего величества.
   И Бекки отвесила королю такой глубокий реверанс, что едва не коснулась носом паркета. Она видела, что стоявшая рядом графиня застыла от ужаса, что граф ощетинился от возмущения, принц вздрогнул, что даже Аделаида озадачена ее выходкой. Она посмотрела на короля, его взор оставался таким же холодным и усталым.
   Несколько секунд они смотрели друг другу прямо в глаза, затем король отвернулся от нее и обратился к Аделаиде. Прежде чем заговорить, он смерил ее взглядом с ног до головы, и Бекки начала переводить его речь быстро и негромко, как учила ее графиня.