Страница:
IV
В века старинной нашей славы, Как и в худые времена, Крамол и смуты в дни кровавы, Блестят Езерских имена. Они и в войске и в совете, На воеводстве и в ответе Служили князям и царям. Из них Езерский Варлаам Гордыней славился боярской: За спор то с тем он, то с другим С большим бесчестьем выводим Бывал из-за трапезы царской, Но снова шел под страшный гнев, И умер, Сицких пересев.
V
Когда ж от Думы величавой Приял Романов свой венец, Когда под мирною державой Русь отдохнула наконец, А наши вороги смирились, Тогда Езерские явились В великой силе при дворе. При императоре Петре... Но извините: статься может, Читатель, я вам досадил: Наш век вас верно просветил, Вас спесь дворянская не гложет, И нужды нет вам никакой До вашей книги родовой...
VI
Кто б ни был ваш родоначальник, Мстислав Удалый, иль Ермак, Или Митюшка целовальник, Вам все равно - конечно так, Вы презираете отцами, Их древней славою, правами Великодушно и умно, Вы отреклись от них давно, Прямого просвещенья ради, Гордясь, как общей пользы друг, Ценою собственных заслуг, Звездой двоюродного дяди, Иль приглашением на бал Туда, где дед ваш не бывал.
VII
Я сам - хоть в книжках и словесно Собратья надо мной трунят Я мещанин, как вам известно, И в этом смысле демократ. Но каюсь: новый Ходаковский {2}. Люблю от бабушки московской Я слушать толки о родне, Об отдаленной старине. Могучих предков правнук бедный, Люблю встречать их имена В двух-трех строках Карамзина. От этой слабости безвредной, Как ни старался, - видит бог, Отвыкнуть я никак не мог.
VIII
Мне жаль, что сих родов боярских Бледнеет блеск и никнет дух. Мне жаль, что нет князей Пожарских, Что о других пропал и слух, Что их поносит шут Фиглярин, Что русский ветреный боярин Теряет грамоты царей, Как старый сбор календарей, Что исторические звуки Нам стали чужды, хоть спроста Из бар мы лезем в tiers-etat {3}, Хоть нищи будут наши внуки, И что спасибо нам за то Не скажет, кажется, никто.
IX
Мне жаль, что мы, руке наемной Дозволя грабить свой доход, С трудом ярем заботы темной Влачим в столице круглый год, Что не живем семьею дружной В довольстве, в тишине досужной, Старея близ могил родных В своих поместьях родовых, Где в нашем тереме забытом Растет пустынная трава; Что геральдического льва Демократическим копытом У нас лягает и осел: Дух века вот куда зашел!
Х
Вот почему, архивы роя, Я разобрал в досужный час Всю родословную героя, О ком затеял свой рассказ, И здесь потомству заповедал. Езерский сам же твердо ведал, Что дед его, великий муж, Имел пятнадцать тысяч душ. Из них отцу его досталась Осьмая часть - и та сполна Была сперва заложена, Потом в ломбарде продавалась... А сам он жалованьем жил И регистратором служил.
XI
Допросом музу беспокоя, С усмешкой скажет критик мой: "Куда завидного героя Избрали вы! Кто ваш герой?" - А что? Коллежский регистратор. Какой вы строгий литератор! Его пою - зачем же нет? Он мой приятель и сосед. Державин двух своих соседов И смерть Мещерского воспел; Певец Фелицы быть умел Певцом их свадеб, их обедов И похорон, сменивших пир, Хоть этим не смущался мир.
XII
Заметят мне, что есть же разность Между Державиным и мной, Что красота и безобразность Разделены чертой одной, Что князь Мещерский был сенатор, А не коллежский регистратор Что лучше, ежели поэт Возьмет возвышенный предмет, Что нет, к тому же, перевода Прямым героям; что они Совсем не чудо в наши дни; Иль я не этого прихода? Иль разве меж моих друзей Двух, трех великих нет людей?
ХIII
Зачем крутится ветр в овраге, Подъемлет лист и пыль несет, Когда корабль в недвижной влаге Его дыханья жадно ждет? Зачем от гор и мимо башен Летит орел, тяжел и страшен, На черный пень? Спроси его. Зачем арапа своего Младая любит Дездемона, Как месяц любит ночи мглу? Затем, что ветру и орлу И сердцу девы нет закона. Гордись: таков и ты, поэт, И для тебя условий нет.
XIV
Исполнен мыслями златыми, Не понимаемый никем, Перед распутьями земными Проходишь ты, уныл и нем. С толпой не делишь ты ни гнева, Ни нужд, ни хохота, ни рева, Ни удивленья, ни труда. Глупец кричит: куда? куда? Дорога здесь. Но ты не слышишь, Идешь, куда тебя влекут Мечтанья тайные; твой труд Тебе награда; им ты дышишь, А плод его бросаешь ты Толпе, рабыне суеты.
XV
Скажите: экой вздор, иль bravo, Иль не скажите ничего Я в том стою - имел я право Избрать соседа моего В герои повести смиренной, Хоть человек он не военный, Не второклассный Дон-Жуан, Не демон - даже не цыган, А просто гражданин столичный, Каких встречаем всюду тьму, Ни по лицу, ни по уму От нашей братьи не отличный, Довольно смирный и простой, А впрочем, малый деловой.
2) Известный любитель древностей. Прим. А.С.Пушкина.).
ЮДИФЬ
Когда владыка ассирийский Народы казнию казнил, И Олоферн весь край азийский Его деснице покорил, Высок смиреньем терпеливым И крепок верой в бога сил, Перед сатрапом горделивым Израил выи не склонил; Во все пределы Иудеи Проникнул трепет. Иереи Одели вретищем алтарь; Народ завыл, объятый страхом, Главу покрыв золой и прахом, И внял ему всевышний царь.
Притек сатрап к ущельям горным И зрит: их узкие врата Замком замкнуты непокорным; Стеной, как поясом узорным, Препоясалась высота.
И, над тесниной торжествуя, Как муж на страже, в тишине Стоит, белеясь, Ветилуя В недостижимой вышине.
Сатрап смутился изумленный И гнев в нем душу помрачил... И свой совет разноплеменный Он - любопытный - вопросил: "Кто сей народ? и что их сила, И кто им вождь, и отчего Сердца их дерзость воспалила, И их надежда на кого?.." И встал тогда сынов Аммона Военачальник Ахиор И рек - и Олоферн со трона Склонил к нему и слух и взор.
Сказки
ЦАРЬ НИКИТА И СОРОК ЕГО ДОЧЕРЕЙ
Царь Никита жил когда-то Праздно, весело, богато, Не творил добра, ни зла, И земля его цвела. Царь трудился понемногу, Кушал, пил, молился богу И от разных матерей Прижил сорок дочерей. Сорок девушек прелестных, Сорок ангелов небесных, Милых сердцем и душой. Что за ножка - боже мой, А головка, темный волос, Чудо - глазки, чудо - голос, Ум - с ума свести бы мог. Словом, с головы до ног Душу, сердце все пленяло; Одного недоставало. Да чего же одного? Так, безделки, ничего. Ничего иль очень мало, Все равно - недоставало. Как бы это изъяснить, Чтоб совсем не рассердить Богомольной важной дуры, Слишком чопорной цензуры?
* * *
Иван-Царевич по лесам, И по полям, и по горам За бурым волком раз гонялся.
* * *
В славной в Муромской земле, В Карачарове селе Жил-был дьяк с своей дьячихой, Под конец их жизни тихой Бог отраду им послал Сына им он даровал.
* * *
Царь увидел пред собою Столик с шахматной доскою.
Вот на шахматную доску Рать солдатиков из воску Он расставил в стройный ряд. Грозно куколки сидят, Подбоченясь на лошадках, В коленкоровых перчатках, В оперенных шишачках, С палашами на плечах.
Тут лохань перед собою Приказал налить водою; Плавать он пустил по ней Тьму прекрасных кораблей, Барок, каторог и шлюпок Из ореховых скорлупок А прозрачные ветрильцы Будто бабочкины крильцы, А веревки
ОТРЫВОК ПЛАНА И ТЕКСТА СКАЗКИ О БОВЕ-КОРОЛЕВИЧЕ
IV
Бова, спасен Чернавкою (как в сказке).
Дадон, услыша о его славе, посылает убить его своих витязей.
Описание двора Дадонова и его витязей.
Милитриса.
Бова со всеми ими сражается.
Красным девушкам в забаву, Добрым молодцам на славу.
ИЗ РАННИХ РЕДАКЦИИ
Поэмы
РУСЛАН И ЛЮДМИЛА
I
Из первого издания поэмы
После стиха "Когда не видим друга в нем" в первом издании далее следовало:
Вы знаете, что наша дева Была одета в эту ночь, По обстоятельствам, точь-в-точь Как наша прабабушка Ева. Наряд невинный и простой! Наряд Амура и природы! Как жаль, что вышел он из моды! Пред изумленною княжной...
После стиха "И дале продолжала путь":
О люди, странные созданья! Меж тем как тяжкие страданья Тревожат, убивают вас, Обеда лишь наступит час И вмиг вам жалобно доносит Пустой желудок о себе И им заняться тайно просит. Что скажем о такой судьбе?
После стиха "Женитьбы наши безопасны...":
Мужьям, девицам молодым Их замыслы не так ужасны. Неправ фернейский злой крикун! Все к лучшему: теперь колдун Иль магнетизмом лечит бедных И девушек худых и бледных, Пророчит, издает журнал, Дела, достойные похвал! Но есть волшебники другие.
Это место "Но правду возвещу ли я? - И. П." в первом издании читалось так:
Дерзну ли истину вещать? Дерзну ли ясно описать Не монастырь уединенный, Не робких инокинь собор, Но... трепещу! в душе смущенный, Дивлюсь - и потупляю взор.
Это место в первом издании читалось так:
О страшный вид! Волшебник хилый Ласкает сморщенной рукой Младые прелести Людмилы; К ее пленительным устам Прильнув увядшими устами, Он, вопреки своим годам, Уж мыслит хладными трудами Сорвать сей нежный, тайный цвет, Хранимый Лелем для другого; Уже... но бремя поздних лет Тягчит бесстыдника седого Стоная, дряхлый чародей, В бессильной дерзости своей, Пред сонной девой упадает; В нем сердце ноет, плачет он, Но вдруг раздался рога звон...
Начало пятой песни, первоначально четвертой:
Как я люблю мою княжну, Мою прекрасную Людмилу, В печалях сердца тишину, Невинной страсти огнь и силу, Затеи, ветреность, покой, Улыбку сквозь немые слезы... И с этим юности златой Все нежны прелести, все розы!.. Бог весть, увижу ль наконец Моей Людмилы образец! К ней вечно сердцем улетаю... Но с нетерпеньем ожидаю Судьбой сужденной мне княжны (Подруги милой, не жены, Жены я вовсе не желаю). Но вы, Людмилы наших дней, Поверьте совести моей, Душой открытой вам желаю Такого точно жениха, Какого здесь изображаю По воле легкого стиха...
После стиха: "Беда: восстали печенеги!":
Злосчастный град! Увы! Рыдай, Твой светлый опустеет край, Ты станешь бранная пустыня!.. Где грозный пламенный Рогдай! И где Руслан, и где Добрыня! Кто князя-Солнце оживит!
II
Предисловие Пушкина ко второму изданию поэмы
Автору было двадцать лет от роду, когда кончил он Руслана и Людмилу. Он начал свою поэму, будучи еще воспитанником Царскосельского лицея, и продолжал ее среди самой рассеянной жизни. Этим до некоторой степени можно извинить ее недостатки.
При ее появлении в 1820 году тогдашние журналы наполнились критиками более или менее снисходительными {Одна из них подала повод к эпиграмме, приписываемой К*** {4}:}. Самая пространная писана г. В. {2} и помещена в "Сыне отечества". Вслед за нею появились вопросы неизвестного {3}. Приведем из них некоторые.
"Начнем с первой песни. Commencons par le commencement {4}.
Зачем Финн дожидался Руслана?
Зачем он рассказывает свою историю, и как может Руслан в таком несчастном положении с жадностию внимать рассказы (или по-русски рассказам) старца?
Зачем Руслан присвистывает, отправляясь в путь? Показывает ли это огорченного человека? Зачем Фарлаф с своею трусостию поехал искать Людмилы? Иные скажут: затем, чтобы упасть в грязный ров: et puis on en rit et cela fait toujours plaisir {5}.
Справедливо ли сравнение, стр. 46, которое вы так хвалите? {6} Случалось ли вам это видеть?
Зачем маленький карла с большою бородою (что, между прочим, совсем не забавно) приходил к Людмиле? Как Людмиле пришла в голову странная мысль схватить с колдуна шапку (впрочем, в испуге чего не наделаешь?) и как колдун позволил ей это сделать?
Каким образом Руслан бросил Рогдая как ребенка в воду, когда
Они схватились на конях; . . . . . . . . . . . . Их члены злобой сведены; Объяты, молча, костенеют, и проч.? Не знаю, как Орловский {7} нарисовал бы это.
Зачем Руслан говорит, увидевши поле битвы (которое совершенный hors d'oeuvre {8}, зачем говорит он:
О поле, поле! кто тебя Усеял мертвыми костями? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Зачем же, поле, смолкло ты И поросло травой забвенья?.. Времен от вечной темноты, Быть может, нет и мне спасенья! и проч.? Так ли говорили русские богатыри? И похож ли Руслан, говорящий о траве забвенья и вечной темноте времени, на Руслана, который чрез минуту после восклицает с важностью сердитой:
Молчи, пустая голова!
. . . . . . . . . . . . . . . Хоть лоб широк, да мозгу мало! Я еду, еду, не свищу, А как наеду, не спущу! . . . . Знай наших! и проч.?
Зачем Черномор, доставши чудесный меч, положил его на поле, под головою брата? Не лучше ли бы было взять его домой?
Зачем будить двенадцать спящих дев и поселять их в какую-то степь, куда, не знаю как, заехал Ратмир? Долго ли он пробыл там? Куда поехал? Зачем сделался рыбаком? Кто такая его новая подруга? Вероятно ли, что Руслан, победив Черномора и пришед в отчаяние, не находя Людмилы, махал до тех пор мечом, что сшиб шапку с лежащей на земле супруги?
Зачем карла не вылез из котомки убитого Руслана? Что предвещает сон Руслана? Зачем это множество точек после стихов:
Шатры белеют на холмах?
Зачем, разбирая Руслана и Людмилу, говорить об Илиаде и Энеиде? Что есть общего между ними? Как писать (и, кажется, сериозно), что речи Владимира, Руслана, Финна и проч. нейдут в сравнение с Омеровыми? Вот вещи, которых я не понимаю и которых многие другие также не понимают. Если вы нам объясните их, то мы скажем: cujusvis hominis est errare: nullius, nisi insipientis, in errore perseverare (Philippic, XII, 2)9)".
Tes pourquoi, dit le dieu, ne finiront jamais {10}.
Конечно, многие обвинения сего допроса основательны, особенно последний. Некто взял на себя труд отвечать на оные {11}. Его антикритика остроумна и забавна.
Впрочем, нашлись рецензенты совсем иного разбора. Например, в "Вестнике Европы", э 11, 1820, мы находим следующую благонамеренную статью {12}.
"Теперь прошу обратить ваше внимание на новый ужасный предмет, который, как у Камоэнса Мыс бурь, выходит из недр морских и показывается посреди океана российской словесности. Пожалуйте напечатайте мое письмо: быть может, люди, которые грозят нашему терпению новым бедствием, опомнятся, рассмеются - и оставят намерение сделаться изобретателями нового рода русских сочинений.
Дело вот в чем: вам известно, что мы от предков получили небольшое бедное наследство литературы, т. е. сказки и песни народные. Что о них сказать? Если мы бережем старинные монеты, даже самые безобразные, то не должны ли тщательно хранить и остатки словесности наших предков? Без всякого сомнения. Мы любим воспоминать все, относящееся к нашему младенчеству, к тому счастливому времени детства, когда какая-нибудь песня или сказка служила нам невинною забавой и составляла все богатство познаний. Видите сами, что я не прочь от собирания и изыскания русских сказок и песен; но когда узнал я, что наши словесники приняли старинные песни совсем с другой стороны, громко закричали о величии, плавности, силе, красотах, богатстве наших старинных песен, начали переводить их на немецкий язык и, наконец, так влюбились в сказки и песни, что в стихотворениях XIX века заблистали Ерусланы и Бовы на новый манер; то я вам слуга покорный.
Чего доброго ждать от повторения более жалких, нежели смешных лепетаний?.. Чего ждать, когда наши поэты начинают пародировать Киршу Данилова?
Возможно ли просвещенному или хоть немного сведущему человеку терпеть, когда ему предлагают новую поэму, писанную в подражание Еруслану Лазаревичу? Извольте же заглянуть в 15 и 16 э "Сына Отечества". Там неизвестный пиит на образчик выставляет нам отрывок из поэмы своей Людмила и Руслан (не Еруслан ли?). Не знаю, что будет содержать целая поэма; но образчик хоть кого выведет из терпения. Пиит оживляет мужичка сам с ноготь, а борода с локоть, придает ему еще бесконечные усы ("С. От.", стр. 121), показывает нам ведьму, шапочку-невидимку и проч. Но вот что всего драгоценнее: Руслан наезжает в поле на побитую рать, видит богатырскую голову, под которою лежит меч-кладенец; голова с ним разглагольствует, сражается... Живо помню, как все это, бывало, я слушал от няньки моей; теперь на старости сподобился вновь то же самое услышать от поэтов нынешнего времени!.. Для большей точности, или чтобы лучше выразить всю прелесть старинного нашего песнословия, поэт и в выражениях уподобился Ерусланову рассказчику, например:
... Шутите вы со мною Всех удавлю вас бородою! Каково?..
...Объехал голову кругом И стал пред носом молчаливо. Щекотит ноздри копием...
Картина, достойная Кирши Данилова! Далее: чихнула голова, за нею и эхо чихает... Вот что говорит рыцарь:
Я еду, еду, не свищу; А как наеду, не спущу...
Потом витязь ударяет в щеку тяжкой рукавицей... Но увольте меня от подробного описания и позвольте спросить: если бы в Московское Благородное Собрание как-нибудь втерся (предполагаю невозможное возможным) гость с бородою, в армяке, в лаптях, и закричал бы зычным голосом: здорово, ребята! Неужели бы стали таким проказником любоваться? Бога ради, позвольте мне старику сказать публике, посредством вашего журнала, чтобы она каждый раз жмурила глаза при появлении подобных странностей. Зачем допускать, чтобы плоские шутки старины снова появлялись между нами! Шутка грубая, не одобряемая вкусом просвещенным, отвратительна, а нимало не смешна и не забавна. Dixi" {13}.
Долг искренности требует также упомянуть и о мнении одного из увенчанных, первоклассных отечественных писателей {14}, который, прочитав Руслана и Людмилу, сказал: я тут не вижу ни мыслей, ни чувства; вижу только чувственность. Другой (а может быть и тот же) {15} увенчанный, первоклассный отечественный писатель приветствовал сей первый опыт молодого поэта следующим стихом:
Мать дочери велит на эту сказку плюнуть. 12 февраля, 1828.
Напрасно говорят, что критика легка: Я критику читал Руслана и Людмилы: Хоть у меня довольно силы, Но для меня она ужасно как тяжка.
КАВКАЗСКИЙ ПЛЕННИК
I
Первая редакция начала поэмы
КАВКАЗ
Поэма
1820
Gib meine Jugend mir zuruck.
Goethe. Faust
C'est donc fini, comme une histoire Qu'une grand'mere en ses vieux ans Vient de chercher dans sa memoire Pour la conter a ses enfants {1}.
I
Один, в глуши Кавказских гор, Покрытый буркой боевою, Черкес над шумною рекою В кустах таился. Жадный взор Он устремлял на путь далекой, Булатной шашкою сверкал И грозно в тишине глубокой Своей добычи ожидал. Товарищ верный, терпеливый, Питомец горных табунов, Стоял недвижно конь ретивый В тени древес, у берегов.
II
Прохлада веет над водами, Оделся тенью небосклон... И вдруг пустыни мертвый сон Прервался... пыль взвилась клубами, Гремят колеса! Конь кипит, Черкес верхом, черкес летит...
III
Зачем, о юноша несчастный, Зачем на гибель ты спешишь? Порывом смелости напрасной Главы своей не защитишь!Его настигнул враг летучий. Несчастный пал на чуждый брег. И слабого питомца нег К горам повлек аркан могучий. Помчался конь меж диких гор На крыльях огненной отваги... Все путь ему: болото, бор, Кусты, утесы и овраги... Кровавый след за ним бежит, И гул пустынный раздается. Седой поток пред ним шумит, Он в глубь кипящую несется...
IV
На темной синеве небес Луна вечерняя блеснула. Вот хаты ближнего аула Во тьме белеют меж древес. С полей под желтыми скалами Влекутся с праздными сохами Четы медлительных волов, И глухо вторится горами Веселый топот табунов. В косматых бурках, с чубуками Черкесы дружными толпами В дыму сидели вкруг огней.
II
Из черновой рукописи поэмы После стиха "Его закованные ноги...":
Пред ним затмилася природа. Прости, надежда и свобода, Он раб...
Усталою главой К земле чужой припал он снова, Как будто в ней от скорби злой Искал приюта гробового. Не льются слезы из очей, В устах сомкнутых нет роптанья, В душе, рожденной для страстей, Стеснил он горькое страданье, И в мыслях он твердит одно: "Погиб! мне рабство суждено".
Родился он среди снегов, Но в нем пылал сокрытый пламень, В минуты счастья друг пиров, Во дни гоненья хладный камень.
После стиха: "И упоительным мечтам!":
Но поздно, поздно!.. неба ярость Меня преследует, разит, Души безвременная старость Во цвете лет меня мертвит. Вот скорбный след любви напрасной, Душевной бури след ужасный.
Во цвете невозвратных дней Минутной бурною порою Утраченной весны моей Плененный жизнию младою, Не зная света, ни людей, Я верил счастью: в упоенье Летели дни мои толпой И сердце, полное мечтой, Дремало в милом заблужденье. Я наслаждался; блеск и шум Пленяли мой беспечный ум, Веселье чувство увлекало, Но сердце втайне тосковало И, чуждое младых пиров, К иному счастью призывало. Услышал я неверный зов, Я полюбил - и сны младые Слетели с изумленных вежд, С тех пор исчезли дни златые, С тех пор не ведаю надежд...
О милый друг, когда б ты знала, Когда бы видела черты Неотразимой красоты, Когда б ты их воображала,Но нет... словам не передать Красу души ее небесной. О, если б мог я рассказать Ее звук чудесный! Ты плачешь?..
Но зачем об ней Тревожу я воспоминанья? Увы, тоска без упованья Осталась от любви моей. Она мне враг. Одни мученья Она послала мне в удел. И я отвык от наслажденья И для любви оледенел.
Последняя отброшенная строфа "Черкесской песни":
4
Пастух с волынкой полевой На влажный берег стадо гонит, Его палит полдневный зной, И тихий сон невольно клонит. Он спит, а с верною стрелой Чеченец ходит над рекой.
Из черновика окончания эпилога Смирились вы - умолкли брани, И там, где прежде только лани За вами пробегать могли, Торжественно при кликах славы, Князья заоблачной державы, Мы наше знамя провели.
ГАВРИЛИИАДА
Вариант стихов 403-406, сообщенный лицейским товарищем Пушкина С. Д. Комовским
Вы помните ль то розовое поле, Друзья мои, где красною весной, Оставя класс, резвились мы на воле И тешились отважною борьбой? Граф Брольо был отважнее, сильнее, Комовский же - проворнее, хитрее; Не скоро мог решиться жаркий бой. Где вы, лета забавы молодой?
БРАТЬЯ-РАЗБОЙНИКИ
I
Заключительные стихи, не введенные в печатный текст
Умолк и буйной головою Разбойник в горести поник, И слез горючею рекою Свирепый оросился лик. Смеясь, товарищи сказали: "Ты плачешь! полно, брось печали, Зачем о мертвых вспоминать? Мы живы: станем пировать, Ну, потчевай сосед соседа!" И кружка вновь пошла кругом; На миг утихшая беседа Вновь оживляется вином; У всякого своя есть повесть, Всяк хвалит меткий свой кистень. Шум, крик. В их сердце дремлет совесть: Она проснется в черный день.
II
Планы поэмы "Разбойники"
1
Вечером девица плачет, подговаривает, молодцы готовы отплыть; есаул - где-то наш атаман Они плывут и поют.........
Под Астраханью разбивают корабль купеческий; он берет себе в наложницы другую - та сходит с ума, новая не любит и умирает - он пускается на все злодейства. Есаул предает его......
2
I. Разбойники, история двух братиев.
II. Атаман и с ним дева; хлад его etc. - песнь на Волге
III. Купеческое судно, дочь купца
IV. Сходит с ума
III
Отрывок текста поэмы "Разбойники" На Волге в темноте ночной Ветрило бледное белеет, Бразда чернеет за кормой, Попутный ветер тихо веет. Недвижны волны, руль заснул, Плывут ребята удалые И, стоя, есаул
песню
БАХЧИСАРАЙСКИЙ ФОНТАН
Вступление к поэме, не вошедшее в окончательный текст
Н. Н. Р. {1}
Исполню я твое желанье, Начну обещанный рассказ. Давно, когда мне в первый раз Поведали сие преданье, Мне стало грустно; резвый ум Был омрачен невольной думой, Но скоро пылких оргий шум Развеселил мой сон угрюмый. О возраст ранний и живой, Как быстро легкой чередой Тогда сменялись впечатленья: Восторги - тихою тоской, Печаль - порывом упоенья!
ЦЫГАНЫ
I
Черновой отрывок, не вошедший в окончательную редакцию
После стиха "В шатре и тихо и темно":
Бледна, слаба, Земфира дремлет Алеко с радостью в очах Младенца держит на руках И крику жизни жадно внемлет: "Прими привет сердечный мой, Дитя любви, дитя природы, И с даром жизни дорогой Неоцененный дар свободы!.. Останься посреди степей; Безмолвны здесь предрассужденья, И нет их раннего гоненья Над дикой люлькою твоей; Расти на воле без уроков; Не знай стеснительных палат И не меняй простых пороков На образованный разврат; Под сенью мирного забвенья Пускай цыгана бедный внук Лишен и неги просвещенья И пышной суеты наук Зато беспечен, здрав и волен, Тщеславных угрызений чужд, Он будет жизнию доволен, Не зная вечно новых нужд. Нет, не преклонит он колен Пред идолом какой-то чести, Не будет вымышлять измен, Трепеща тайно жаждой мести, Не испытает мальчик мой, Сколь жестоки пени, Сколь черств и горек хлеб чужой Сколь тяжко медленной ногой Всходить на чуждые ступени; От общества, быть может, я Отъемлю ныне гражданина,Что нужды, - я спасаю сына, И я б желал, чтоб мать моя Меня родила в чаще леса, Или под юртой остяка, Или в расселине утеса. О, сколько б едких угрызений, Тяжелых снов, разуверений Тогда б я в жизни не узнал...
II
Проекты предисловия Пушкина к поэме
1
Долго не знали в Европе происхождения цыганов; считали их выходцами из Египта - доныне в некоторых землях и называют их египтянами. Английские путешественники разрешили наконец все недоумения - доказано, что цыгане принадлежат отверженной касте индейцев, называемых париа. Язык и то, что можно назвать их верою, - даже черты лица и образ жизни - верные тому свидетельства. Их привязанность к дикой вольности, обеспеченной бедностню, везде утомила меры, принятые правительством для преобразования праздной жизни сих бродяг, - они кочуют в России, как и в Англии; мужчины занимаются ремеслами, необходимыми для первых потребностей, торгуют лошадьми, водят медведей, обманывают и крадут, женщины промышляют ворожбой, пеньем и плясками.
В Молдавии цыгане составляют большую часть народонаселения; но всего замечательнее то, что в Бессарабии и Молдавии крепостное состояние есть только между сих смиренных приверженцев первобытной свободы. Это не мешает им, однако же, вести дикую кочевую жизнь, довольно верно описанную в сей повести. Они отличаются перед прочими большей нравственной чистотой. Они не промышляют ни кражей, ни обманом. Впрочем, они так же дики, так же любят музыку и занимаются теми же грубыми ремеслами. Дань их составляет неограниченный доход супруги господаря.
В века старинной нашей славы, Как и в худые времена, Крамол и смуты в дни кровавы, Блестят Езерских имена. Они и в войске и в совете, На воеводстве и в ответе Служили князям и царям. Из них Езерский Варлаам Гордыней славился боярской: За спор то с тем он, то с другим С большим бесчестьем выводим Бывал из-за трапезы царской, Но снова шел под страшный гнев, И умер, Сицких пересев.
V
Когда ж от Думы величавой Приял Романов свой венец, Когда под мирною державой Русь отдохнула наконец, А наши вороги смирились, Тогда Езерские явились В великой силе при дворе. При императоре Петре... Но извините: статься может, Читатель, я вам досадил: Наш век вас верно просветил, Вас спесь дворянская не гложет, И нужды нет вам никакой До вашей книги родовой...
VI
Кто б ни был ваш родоначальник, Мстислав Удалый, иль Ермак, Или Митюшка целовальник, Вам все равно - конечно так, Вы презираете отцами, Их древней славою, правами Великодушно и умно, Вы отреклись от них давно, Прямого просвещенья ради, Гордясь, как общей пользы друг, Ценою собственных заслуг, Звездой двоюродного дяди, Иль приглашением на бал Туда, где дед ваш не бывал.
VII
Я сам - хоть в книжках и словесно Собратья надо мной трунят Я мещанин, как вам известно, И в этом смысле демократ. Но каюсь: новый Ходаковский {2}. Люблю от бабушки московской Я слушать толки о родне, Об отдаленной старине. Могучих предков правнук бедный, Люблю встречать их имена В двух-трех строках Карамзина. От этой слабости безвредной, Как ни старался, - видит бог, Отвыкнуть я никак не мог.
VIII
Мне жаль, что сих родов боярских Бледнеет блеск и никнет дух. Мне жаль, что нет князей Пожарских, Что о других пропал и слух, Что их поносит шут Фиглярин, Что русский ветреный боярин Теряет грамоты царей, Как старый сбор календарей, Что исторические звуки Нам стали чужды, хоть спроста Из бар мы лезем в tiers-etat {3}, Хоть нищи будут наши внуки, И что спасибо нам за то Не скажет, кажется, никто.
IX
Мне жаль, что мы, руке наемной Дозволя грабить свой доход, С трудом ярем заботы темной Влачим в столице круглый год, Что не живем семьею дружной В довольстве, в тишине досужной, Старея близ могил родных В своих поместьях родовых, Где в нашем тереме забытом Растет пустынная трава; Что геральдического льва Демократическим копытом У нас лягает и осел: Дух века вот куда зашел!
Х
Вот почему, архивы роя, Я разобрал в досужный час Всю родословную героя, О ком затеял свой рассказ, И здесь потомству заповедал. Езерский сам же твердо ведал, Что дед его, великий муж, Имел пятнадцать тысяч душ. Из них отцу его досталась Осьмая часть - и та сполна Была сперва заложена, Потом в ломбарде продавалась... А сам он жалованьем жил И регистратором служил.
XI
Допросом музу беспокоя, С усмешкой скажет критик мой: "Куда завидного героя Избрали вы! Кто ваш герой?" - А что? Коллежский регистратор. Какой вы строгий литератор! Его пою - зачем же нет? Он мой приятель и сосед. Державин двух своих соседов И смерть Мещерского воспел; Певец Фелицы быть умел Певцом их свадеб, их обедов И похорон, сменивших пир, Хоть этим не смущался мир.
XII
Заметят мне, что есть же разность Между Державиным и мной, Что красота и безобразность Разделены чертой одной, Что князь Мещерский был сенатор, А не коллежский регистратор Что лучше, ежели поэт Возьмет возвышенный предмет, Что нет, к тому же, перевода Прямым героям; что они Совсем не чудо в наши дни; Иль я не этого прихода? Иль разве меж моих друзей Двух, трех великих нет людей?
ХIII
Зачем крутится ветр в овраге, Подъемлет лист и пыль несет, Когда корабль в недвижной влаге Его дыханья жадно ждет? Зачем от гор и мимо башен Летит орел, тяжел и страшен, На черный пень? Спроси его. Зачем арапа своего Младая любит Дездемона, Как месяц любит ночи мглу? Затем, что ветру и орлу И сердцу девы нет закона. Гордись: таков и ты, поэт, И для тебя условий нет.
XIV
Исполнен мыслями златыми, Не понимаемый никем, Перед распутьями земными Проходишь ты, уныл и нем. С толпой не делишь ты ни гнева, Ни нужд, ни хохота, ни рева, Ни удивленья, ни труда. Глупец кричит: куда? куда? Дорога здесь. Но ты не слышишь, Идешь, куда тебя влекут Мечтанья тайные; твой труд Тебе награда; им ты дышишь, А плод его бросаешь ты Толпе, рабыне суеты.
XV
Скажите: экой вздор, иль bravo, Иль не скажите ничего Я в том стою - имел я право Избрать соседа моего В герои повести смиренной, Хоть человек он не военный, Не второклассный Дон-Жуан, Не демон - даже не цыган, А просто гражданин столичный, Каких встречаем всюду тьму, Ни по лицу, ни по уму От нашей братьи не отличный, Довольно смирный и простой, А впрочем, малый деловой.
2) Известный любитель древностей. Прим. А.С.Пушкина.).
ЮДИФЬ
Когда владыка ассирийский Народы казнию казнил, И Олоферн весь край азийский Его деснице покорил, Высок смиреньем терпеливым И крепок верой в бога сил, Перед сатрапом горделивым Израил выи не склонил; Во все пределы Иудеи Проникнул трепет. Иереи Одели вретищем алтарь; Народ завыл, объятый страхом, Главу покрыв золой и прахом, И внял ему всевышний царь.
Притек сатрап к ущельям горным И зрит: их узкие врата Замком замкнуты непокорным; Стеной, как поясом узорным, Препоясалась высота.
И, над тесниной торжествуя, Как муж на страже, в тишине Стоит, белеясь, Ветилуя В недостижимой вышине.
Сатрап смутился изумленный И гнев в нем душу помрачил... И свой совет разноплеменный Он - любопытный - вопросил: "Кто сей народ? и что их сила, И кто им вождь, и отчего Сердца их дерзость воспалила, И их надежда на кого?.." И встал тогда сынов Аммона Военачальник Ахиор И рек - и Олоферн со трона Склонил к нему и слух и взор.
Сказки
ЦАРЬ НИКИТА И СОРОК ЕГО ДОЧЕРЕЙ
Царь Никита жил когда-то Праздно, весело, богато, Не творил добра, ни зла, И земля его цвела. Царь трудился понемногу, Кушал, пил, молился богу И от разных матерей Прижил сорок дочерей. Сорок девушек прелестных, Сорок ангелов небесных, Милых сердцем и душой. Что за ножка - боже мой, А головка, темный волос, Чудо - глазки, чудо - голос, Ум - с ума свести бы мог. Словом, с головы до ног Душу, сердце все пленяло; Одного недоставало. Да чего же одного? Так, безделки, ничего. Ничего иль очень мало, Все равно - недоставало. Как бы это изъяснить, Чтоб совсем не рассердить Богомольной важной дуры, Слишком чопорной цензуры?
* * *
Иван-Царевич по лесам, И по полям, и по горам За бурым волком раз гонялся.
* * *
В славной в Муромской земле, В Карачарове селе Жил-был дьяк с своей дьячихой, Под конец их жизни тихой Бог отраду им послал Сына им он даровал.
* * *
Царь увидел пред собою Столик с шахматной доскою.
Вот на шахматную доску Рать солдатиков из воску Он расставил в стройный ряд. Грозно куколки сидят, Подбоченясь на лошадках, В коленкоровых перчатках, В оперенных шишачках, С палашами на плечах.
Тут лохань перед собою Приказал налить водою; Плавать он пустил по ней Тьму прекрасных кораблей, Барок, каторог и шлюпок Из ореховых скорлупок А прозрачные ветрильцы Будто бабочкины крильцы, А веревки
ОТРЫВОК ПЛАНА И ТЕКСТА СКАЗКИ О БОВЕ-КОРОЛЕВИЧЕ
IV
Бова, спасен Чернавкою (как в сказке).
Дадон, услыша о его славе, посылает убить его своих витязей.
Описание двора Дадонова и его витязей.
Милитриса.
Бова со всеми ими сражается.
Красным девушкам в забаву, Добрым молодцам на славу.
ИЗ РАННИХ РЕДАКЦИИ
Поэмы
РУСЛАН И ЛЮДМИЛА
I
Из первого издания поэмы
После стиха "Когда не видим друга в нем" в первом издании далее следовало:
Вы знаете, что наша дева Была одета в эту ночь, По обстоятельствам, точь-в-точь Как наша прабабушка Ева. Наряд невинный и простой! Наряд Амура и природы! Как жаль, что вышел он из моды! Пред изумленною княжной...
После стиха "И дале продолжала путь":
О люди, странные созданья! Меж тем как тяжкие страданья Тревожат, убивают вас, Обеда лишь наступит час И вмиг вам жалобно доносит Пустой желудок о себе И им заняться тайно просит. Что скажем о такой судьбе?
После стиха "Женитьбы наши безопасны...":
Мужьям, девицам молодым Их замыслы не так ужасны. Неправ фернейский злой крикун! Все к лучшему: теперь колдун Иль магнетизмом лечит бедных И девушек худых и бледных, Пророчит, издает журнал, Дела, достойные похвал! Но есть волшебники другие.
Это место "Но правду возвещу ли я? - И. П." в первом издании читалось так:
Дерзну ли истину вещать? Дерзну ли ясно описать Не монастырь уединенный, Не робких инокинь собор, Но... трепещу! в душе смущенный, Дивлюсь - и потупляю взор.
Это место в первом издании читалось так:
О страшный вид! Волшебник хилый Ласкает сморщенной рукой Младые прелести Людмилы; К ее пленительным устам Прильнув увядшими устами, Он, вопреки своим годам, Уж мыслит хладными трудами Сорвать сей нежный, тайный цвет, Хранимый Лелем для другого; Уже... но бремя поздних лет Тягчит бесстыдника седого Стоная, дряхлый чародей, В бессильной дерзости своей, Пред сонной девой упадает; В нем сердце ноет, плачет он, Но вдруг раздался рога звон...
Начало пятой песни, первоначально четвертой:
Как я люблю мою княжну, Мою прекрасную Людмилу, В печалях сердца тишину, Невинной страсти огнь и силу, Затеи, ветреность, покой, Улыбку сквозь немые слезы... И с этим юности златой Все нежны прелести, все розы!.. Бог весть, увижу ль наконец Моей Людмилы образец! К ней вечно сердцем улетаю... Но с нетерпеньем ожидаю Судьбой сужденной мне княжны (Подруги милой, не жены, Жены я вовсе не желаю). Но вы, Людмилы наших дней, Поверьте совести моей, Душой открытой вам желаю Такого точно жениха, Какого здесь изображаю По воле легкого стиха...
После стиха: "Беда: восстали печенеги!":
Злосчастный град! Увы! Рыдай, Твой светлый опустеет край, Ты станешь бранная пустыня!.. Где грозный пламенный Рогдай! И где Руслан, и где Добрыня! Кто князя-Солнце оживит!
II
Предисловие Пушкина ко второму изданию поэмы
Автору было двадцать лет от роду, когда кончил он Руслана и Людмилу. Он начал свою поэму, будучи еще воспитанником Царскосельского лицея, и продолжал ее среди самой рассеянной жизни. Этим до некоторой степени можно извинить ее недостатки.
При ее появлении в 1820 году тогдашние журналы наполнились критиками более или менее снисходительными {Одна из них подала повод к эпиграмме, приписываемой К*** {4}:}. Самая пространная писана г. В. {2} и помещена в "Сыне отечества". Вслед за нею появились вопросы неизвестного {3}. Приведем из них некоторые.
"Начнем с первой песни. Commencons par le commencement {4}.
Зачем Финн дожидался Руслана?
Зачем он рассказывает свою историю, и как может Руслан в таком несчастном положении с жадностию внимать рассказы (или по-русски рассказам) старца?
Зачем Руслан присвистывает, отправляясь в путь? Показывает ли это огорченного человека? Зачем Фарлаф с своею трусостию поехал искать Людмилы? Иные скажут: затем, чтобы упасть в грязный ров: et puis on en rit et cela fait toujours plaisir {5}.
Справедливо ли сравнение, стр. 46, которое вы так хвалите? {6} Случалось ли вам это видеть?
Зачем маленький карла с большою бородою (что, между прочим, совсем не забавно) приходил к Людмиле? Как Людмиле пришла в голову странная мысль схватить с колдуна шапку (впрочем, в испуге чего не наделаешь?) и как колдун позволил ей это сделать?
Каким образом Руслан бросил Рогдая как ребенка в воду, когда
Они схватились на конях; . . . . . . . . . . . . Их члены злобой сведены; Объяты, молча, костенеют, и проч.? Не знаю, как Орловский {7} нарисовал бы это.
Зачем Руслан говорит, увидевши поле битвы (которое совершенный hors d'oeuvre {8}, зачем говорит он:
О поле, поле! кто тебя Усеял мертвыми костями? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Зачем же, поле, смолкло ты И поросло травой забвенья?.. Времен от вечной темноты, Быть может, нет и мне спасенья! и проч.? Так ли говорили русские богатыри? И похож ли Руслан, говорящий о траве забвенья и вечной темноте времени, на Руслана, который чрез минуту после восклицает с важностью сердитой:
Молчи, пустая голова!
. . . . . . . . . . . . . . . Хоть лоб широк, да мозгу мало! Я еду, еду, не свищу, А как наеду, не спущу! . . . . Знай наших! и проч.?
Зачем Черномор, доставши чудесный меч, положил его на поле, под головою брата? Не лучше ли бы было взять его домой?
Зачем будить двенадцать спящих дев и поселять их в какую-то степь, куда, не знаю как, заехал Ратмир? Долго ли он пробыл там? Куда поехал? Зачем сделался рыбаком? Кто такая его новая подруга? Вероятно ли, что Руслан, победив Черномора и пришед в отчаяние, не находя Людмилы, махал до тех пор мечом, что сшиб шапку с лежащей на земле супруги?
Зачем карла не вылез из котомки убитого Руслана? Что предвещает сон Руслана? Зачем это множество точек после стихов:
Шатры белеют на холмах?
Зачем, разбирая Руслана и Людмилу, говорить об Илиаде и Энеиде? Что есть общего между ними? Как писать (и, кажется, сериозно), что речи Владимира, Руслана, Финна и проч. нейдут в сравнение с Омеровыми? Вот вещи, которых я не понимаю и которых многие другие также не понимают. Если вы нам объясните их, то мы скажем: cujusvis hominis est errare: nullius, nisi insipientis, in errore perseverare (Philippic, XII, 2)9)".
Tes pourquoi, dit le dieu, ne finiront jamais {10}.
Конечно, многие обвинения сего допроса основательны, особенно последний. Некто взял на себя труд отвечать на оные {11}. Его антикритика остроумна и забавна.
Впрочем, нашлись рецензенты совсем иного разбора. Например, в "Вестнике Европы", э 11, 1820, мы находим следующую благонамеренную статью {12}.
"Теперь прошу обратить ваше внимание на новый ужасный предмет, который, как у Камоэнса Мыс бурь, выходит из недр морских и показывается посреди океана российской словесности. Пожалуйте напечатайте мое письмо: быть может, люди, которые грозят нашему терпению новым бедствием, опомнятся, рассмеются - и оставят намерение сделаться изобретателями нового рода русских сочинений.
Дело вот в чем: вам известно, что мы от предков получили небольшое бедное наследство литературы, т. е. сказки и песни народные. Что о них сказать? Если мы бережем старинные монеты, даже самые безобразные, то не должны ли тщательно хранить и остатки словесности наших предков? Без всякого сомнения. Мы любим воспоминать все, относящееся к нашему младенчеству, к тому счастливому времени детства, когда какая-нибудь песня или сказка служила нам невинною забавой и составляла все богатство познаний. Видите сами, что я не прочь от собирания и изыскания русских сказок и песен; но когда узнал я, что наши словесники приняли старинные песни совсем с другой стороны, громко закричали о величии, плавности, силе, красотах, богатстве наших старинных песен, начали переводить их на немецкий язык и, наконец, так влюбились в сказки и песни, что в стихотворениях XIX века заблистали Ерусланы и Бовы на новый манер; то я вам слуга покорный.
Чего доброго ждать от повторения более жалких, нежели смешных лепетаний?.. Чего ждать, когда наши поэты начинают пародировать Киршу Данилова?
Возможно ли просвещенному или хоть немного сведущему человеку терпеть, когда ему предлагают новую поэму, писанную в подражание Еруслану Лазаревичу? Извольте же заглянуть в 15 и 16 э "Сына Отечества". Там неизвестный пиит на образчик выставляет нам отрывок из поэмы своей Людмила и Руслан (не Еруслан ли?). Не знаю, что будет содержать целая поэма; но образчик хоть кого выведет из терпения. Пиит оживляет мужичка сам с ноготь, а борода с локоть, придает ему еще бесконечные усы ("С. От.", стр. 121), показывает нам ведьму, шапочку-невидимку и проч. Но вот что всего драгоценнее: Руслан наезжает в поле на побитую рать, видит богатырскую голову, под которою лежит меч-кладенец; голова с ним разглагольствует, сражается... Живо помню, как все это, бывало, я слушал от няньки моей; теперь на старости сподобился вновь то же самое услышать от поэтов нынешнего времени!.. Для большей точности, или чтобы лучше выразить всю прелесть старинного нашего песнословия, поэт и в выражениях уподобился Ерусланову рассказчику, например:
... Шутите вы со мною Всех удавлю вас бородою! Каково?..
...Объехал голову кругом И стал пред носом молчаливо. Щекотит ноздри копием...
Картина, достойная Кирши Данилова! Далее: чихнула голова, за нею и эхо чихает... Вот что говорит рыцарь:
Я еду, еду, не свищу; А как наеду, не спущу...
Потом витязь ударяет в щеку тяжкой рукавицей... Но увольте меня от подробного описания и позвольте спросить: если бы в Московское Благородное Собрание как-нибудь втерся (предполагаю невозможное возможным) гость с бородою, в армяке, в лаптях, и закричал бы зычным голосом: здорово, ребята! Неужели бы стали таким проказником любоваться? Бога ради, позвольте мне старику сказать публике, посредством вашего журнала, чтобы она каждый раз жмурила глаза при появлении подобных странностей. Зачем допускать, чтобы плоские шутки старины снова появлялись между нами! Шутка грубая, не одобряемая вкусом просвещенным, отвратительна, а нимало не смешна и не забавна. Dixi" {13}.
Долг искренности требует также упомянуть и о мнении одного из увенчанных, первоклассных отечественных писателей {14}, который, прочитав Руслана и Людмилу, сказал: я тут не вижу ни мыслей, ни чувства; вижу только чувственность. Другой (а может быть и тот же) {15} увенчанный, первоклассный отечественный писатель приветствовал сей первый опыт молодого поэта следующим стихом:
Мать дочери велит на эту сказку плюнуть. 12 февраля, 1828.
Напрасно говорят, что критика легка: Я критику читал Руслана и Людмилы: Хоть у меня довольно силы, Но для меня она ужасно как тяжка.
КАВКАЗСКИЙ ПЛЕННИК
I
Первая редакция начала поэмы
КАВКАЗ
Поэма
1820
Gib meine Jugend mir zuruck.
Goethe. Faust
C'est donc fini, comme une histoire Qu'une grand'mere en ses vieux ans Vient de chercher dans sa memoire Pour la conter a ses enfants {1}.
I
Один, в глуши Кавказских гор, Покрытый буркой боевою, Черкес над шумною рекою В кустах таился. Жадный взор Он устремлял на путь далекой, Булатной шашкою сверкал И грозно в тишине глубокой Своей добычи ожидал. Товарищ верный, терпеливый, Питомец горных табунов, Стоял недвижно конь ретивый В тени древес, у берегов.
II
Прохлада веет над водами, Оделся тенью небосклон... И вдруг пустыни мертвый сон Прервался... пыль взвилась клубами, Гремят колеса! Конь кипит, Черкес верхом, черкес летит...
III
Зачем, о юноша несчастный, Зачем на гибель ты спешишь? Порывом смелости напрасной Главы своей не защитишь!Его настигнул враг летучий. Несчастный пал на чуждый брег. И слабого питомца нег К горам повлек аркан могучий. Помчался конь меж диких гор На крыльях огненной отваги... Все путь ему: болото, бор, Кусты, утесы и овраги... Кровавый след за ним бежит, И гул пустынный раздается. Седой поток пред ним шумит, Он в глубь кипящую несется...
IV
На темной синеве небес Луна вечерняя блеснула. Вот хаты ближнего аула Во тьме белеют меж древес. С полей под желтыми скалами Влекутся с праздными сохами Четы медлительных волов, И глухо вторится горами Веселый топот табунов. В косматых бурках, с чубуками Черкесы дружными толпами В дыму сидели вкруг огней.
II
Из черновой рукописи поэмы После стиха "Его закованные ноги...":
Пред ним затмилася природа. Прости, надежда и свобода, Он раб...
Усталою главой К земле чужой припал он снова, Как будто в ней от скорби злой Искал приюта гробового. Не льются слезы из очей, В устах сомкнутых нет роптанья, В душе, рожденной для страстей, Стеснил он горькое страданье, И в мыслях он твердит одно: "Погиб! мне рабство суждено".
Родился он среди снегов, Но в нем пылал сокрытый пламень, В минуты счастья друг пиров, Во дни гоненья хладный камень.
После стиха: "И упоительным мечтам!":
Но поздно, поздно!.. неба ярость Меня преследует, разит, Души безвременная старость Во цвете лет меня мертвит. Вот скорбный след любви напрасной, Душевной бури след ужасный.
Во цвете невозвратных дней Минутной бурною порою Утраченной весны моей Плененный жизнию младою, Не зная света, ни людей, Я верил счастью: в упоенье Летели дни мои толпой И сердце, полное мечтой, Дремало в милом заблужденье. Я наслаждался; блеск и шум Пленяли мой беспечный ум, Веселье чувство увлекало, Но сердце втайне тосковало И, чуждое младых пиров, К иному счастью призывало. Услышал я неверный зов, Я полюбил - и сны младые Слетели с изумленных вежд, С тех пор исчезли дни златые, С тех пор не ведаю надежд...
О милый друг, когда б ты знала, Когда бы видела черты Неотразимой красоты, Когда б ты их воображала,Но нет... словам не передать Красу души ее небесной. О, если б мог я рассказать Ее звук чудесный! Ты плачешь?..
Но зачем об ней Тревожу я воспоминанья? Увы, тоска без упованья Осталась от любви моей. Она мне враг. Одни мученья Она послала мне в удел. И я отвык от наслажденья И для любви оледенел.
Последняя отброшенная строфа "Черкесской песни":
4
Пастух с волынкой полевой На влажный берег стадо гонит, Его палит полдневный зной, И тихий сон невольно клонит. Он спит, а с верною стрелой Чеченец ходит над рекой.
Из черновика окончания эпилога Смирились вы - умолкли брани, И там, где прежде только лани За вами пробегать могли, Торжественно при кликах славы, Князья заоблачной державы, Мы наше знамя провели.
ГАВРИЛИИАДА
Вариант стихов 403-406, сообщенный лицейским товарищем Пушкина С. Д. Комовским
Вы помните ль то розовое поле, Друзья мои, где красною весной, Оставя класс, резвились мы на воле И тешились отважною борьбой? Граф Брольо был отважнее, сильнее, Комовский же - проворнее, хитрее; Не скоро мог решиться жаркий бой. Где вы, лета забавы молодой?
БРАТЬЯ-РАЗБОЙНИКИ
I
Заключительные стихи, не введенные в печатный текст
Умолк и буйной головою Разбойник в горести поник, И слез горючею рекою Свирепый оросился лик. Смеясь, товарищи сказали: "Ты плачешь! полно, брось печали, Зачем о мертвых вспоминать? Мы живы: станем пировать, Ну, потчевай сосед соседа!" И кружка вновь пошла кругом; На миг утихшая беседа Вновь оживляется вином; У всякого своя есть повесть, Всяк хвалит меткий свой кистень. Шум, крик. В их сердце дремлет совесть: Она проснется в черный день.
II
Планы поэмы "Разбойники"
1
Вечером девица плачет, подговаривает, молодцы готовы отплыть; есаул - где-то наш атаман Они плывут и поют.........
Под Астраханью разбивают корабль купеческий; он берет себе в наложницы другую - та сходит с ума, новая не любит и умирает - он пускается на все злодейства. Есаул предает его......
2
I. Разбойники, история двух братиев.
II. Атаман и с ним дева; хлад его etc. - песнь на Волге
III. Купеческое судно, дочь купца
IV. Сходит с ума
III
Отрывок текста поэмы "Разбойники" На Волге в темноте ночной Ветрило бледное белеет, Бразда чернеет за кормой, Попутный ветер тихо веет. Недвижны волны, руль заснул, Плывут ребята удалые И, стоя, есаул
песню
БАХЧИСАРАЙСКИЙ ФОНТАН
Вступление к поэме, не вошедшее в окончательный текст
Н. Н. Р. {1}
Исполню я твое желанье, Начну обещанный рассказ. Давно, когда мне в первый раз Поведали сие преданье, Мне стало грустно; резвый ум Был омрачен невольной думой, Но скоро пылких оргий шум Развеселил мой сон угрюмый. О возраст ранний и живой, Как быстро легкой чередой Тогда сменялись впечатленья: Восторги - тихою тоской, Печаль - порывом упоенья!
ЦЫГАНЫ
I
Черновой отрывок, не вошедший в окончательную редакцию
После стиха "В шатре и тихо и темно":
Бледна, слаба, Земфира дремлет Алеко с радостью в очах Младенца держит на руках И крику жизни жадно внемлет: "Прими привет сердечный мой, Дитя любви, дитя природы, И с даром жизни дорогой Неоцененный дар свободы!.. Останься посреди степей; Безмолвны здесь предрассужденья, И нет их раннего гоненья Над дикой люлькою твоей; Расти на воле без уроков; Не знай стеснительных палат И не меняй простых пороков На образованный разврат; Под сенью мирного забвенья Пускай цыгана бедный внук Лишен и неги просвещенья И пышной суеты наук Зато беспечен, здрав и волен, Тщеславных угрызений чужд, Он будет жизнию доволен, Не зная вечно новых нужд. Нет, не преклонит он колен Пред идолом какой-то чести, Не будет вымышлять измен, Трепеща тайно жаждой мести, Не испытает мальчик мой, Сколь жестоки пени, Сколь черств и горек хлеб чужой Сколь тяжко медленной ногой Всходить на чуждые ступени; От общества, быть может, я Отъемлю ныне гражданина,Что нужды, - я спасаю сына, И я б желал, чтоб мать моя Меня родила в чаще леса, Или под юртой остяка, Или в расселине утеса. О, сколько б едких угрызений, Тяжелых снов, разуверений Тогда б я в жизни не узнал...
II
Проекты предисловия Пушкина к поэме
1
Долго не знали в Европе происхождения цыганов; считали их выходцами из Египта - доныне в некоторых землях и называют их египтянами. Английские путешественники разрешили наконец все недоумения - доказано, что цыгане принадлежат отверженной касте индейцев, называемых париа. Язык и то, что можно назвать их верою, - даже черты лица и образ жизни - верные тому свидетельства. Их привязанность к дикой вольности, обеспеченной бедностню, везде утомила меры, принятые правительством для преобразования праздной жизни сих бродяг, - они кочуют в России, как и в Англии; мужчины занимаются ремеслами, необходимыми для первых потребностей, торгуют лошадьми, водят медведей, обманывают и крадут, женщины промышляют ворожбой, пеньем и плясками.
В Молдавии цыгане составляют большую часть народонаселения; но всего замечательнее то, что в Бессарабии и Молдавии крепостное состояние есть только между сих смиренных приверженцев первобытной свободы. Это не мешает им, однако же, вести дикую кочевую жизнь, довольно верно описанную в сей повести. Они отличаются перед прочими большей нравственной чистотой. Они не промышляют ни кражей, ни обманом. Впрочем, они так же дики, так же любят музыку и занимаются теми же грубыми ремеслами. Дань их составляет неограниченный доход супруги господаря.