Страница:
Что ж полон грусти ум Гирея? Чубук в руках его потух; Недвижим, и дохнуть не смея, У двери знака ждет эвнух . Встает задумчивый властитель; Пред ним дверь настежь. Молча он Идет в заветную обитель Еще недавно милых жен.
Беспечно ожидая хана, Вокруг игривого фонтана На шелковых коврах оне Толпою резвою сидели И с детской радостью глядели, Как рыба в ясной глубине На мраморном ходила дне. Нарочно к ней на дно иные Роняли серьги золотые. Кругом невольницы меж тем Шербет носили ароматный И песнью звонкой и приятной Вдруг огласили весь гарем:
ТАТАРСКАЯ ПЕСНЯ
1
"Дарует небо человеку Замену слез и частых бед: Блажен факир, узревший Мекку На старости печальных лет.
2
Блажен, кто славный брег Дуная Своею смертью освятит: К нему навстречу дева рая С улыбкой страстной полетит.
3
Но тот блаженней, о Зарема, Кто, мир и негу возлюбя, Как розу, в тишине гарема Лелеет, милая, тебя".
Они поют. Но где Зарема, Звезда любви, краса гарема? Увы! печальна и бледна, Похвал не слушает она. Как пальма, смятая грозою, Поникла юной головою; Ничто, ничто не мило ей: Зарему разлюбил Гирей.
Он изменил!.. Но кто с тобою, Грузинка, равен красотою? Вокруг лилейного чела Ты косу дважды обвила; Твои пленительные очи Яснее дня, чернее ночи; Чей голос выразит сильней Порывы пламенных желаний? Чей страстный поцелуй живей Твоих язвительных лобзаний? Как сердце, полное тобой, Забьется для красы чужой? Но, равнодушный и жестокий, Гирей презрел твои красы И ночи хладные часы Проводит мрачный, одинокий С тех пор, как польская княжна В его гарем заключена.
Недавно юная Мария Узрела небеса чужие; Недавно милою красой Она цвела в стране родной. Седой отец гордился ею И звал отрадою своею. Для старика была закон Ее младенческая воля. Одну заботу ведал он: Чтоб дочери любимой доля Была, как вешний день, ясна, Чтоб и минутные печали Ее души не помрачали, Чтоб даже замужем она Воспоминала с умиленьем Девичье время, дни забав, Мелькнувших легким сновиденьем. Все в ней пленяло: тихий нрав, Движенья стройные, живые И очи томно-голубые. Природы милые дары Она искусством украшала; Она домашние пиры Волшебной арфой оживляла; Толпы вельмож и богачей Руки Марииной искали, И много юношей по ней В страданье тайном изнывали. Но в тишине души своей Она любви еще не знала И независимый досуг В отцовском замке меж подруг Одним забавам посвящала.
Давно ль? И что же! Тьмы татар На Польшу хлынули рекою: Не с столь ужасной быстротою По жатве стелется пожар. Обезображенный войною, Цветущий край осиротел; Исчезли мирные забавы; Уныли селы и дубравы, И пышный замок опустел. Тиха Мариина светлица... В домовой церкви, где кругом Почиют мощи хладным сном, С короной, с княжеским гербом Воздвиглась новая гробница... Отец в могиле, дочь в плену, Скупой наследник в замке правит И тягостным ярмом бесславит Опустошенную страну.
Увы! Дворец Бахчисарая Скрывает юную княжну. В неволе тихой увядая, Мария плачет и грустит. Гирей несчастную щадит: Ее унынье, слезы, стоны Тревожат хана краткий сон, И для нее смягчает он Гарема строгие законы. Угрюмый сторож ханских жен Ни днем, ни ночью к ней не входит; Рукой заботливой не он На ложе сна ее возводит; Не смеет устремиться к ней Обидный взор его очей; Она в купальне потаенной Одна с невольницей своей; Сам хан боится девы пленной Печальный возмущать покой; Гарема в дальнем отделенье Позволено ей жить одной: И, мнится, в том уединенье Сокрылся некто неземной. Там день и ночь горит лампада Пред ликом девы пресвятой; Души тоскующей отрада, Там упованье в тишине С смиренной верой обитает, И сердцу все напоминает О близкой, лучшей стороне; Там дева слезы проливает Вдали завистливых подруг; И между тем, как все вокруг В безумной неге утопает, Святыню строгую скрывает Спасенный чудом уголок. Так сердце, жертва заблуждений, Среди порочных упоений Хранит один святой залог, Одно божественное чувство...
. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .
Настала ночь; покрылись тенью Тавриды сладостной поля; Вдали, под тихой лавров сенью Я слышу пенье соловья; За хором звезд луна восходит; Она с безоблачных небес На долы, на холмы, на лес Сиянье томное наводит. Покрыты белой пеленой, Как тени легкие мелькая, По улицам Бахчисарая, Из дома в дом, одна к другой, Простых татар спешат супруги Делить вечерние досуги. Дворец утих; уснул гарем, Объятый негой безмятежной; Не прерывается ничем Спокойство ночи. Страж надежный, Дозором обошел эвнух. Теперь он спит; но страх прилежный Тревожит в нем и спящий дух. Измен всечасных ожиданье Покоя не дает уму. То чей-то шорох, то шептанье, То крики чудятся ему; Обманутый неверным слухом, Он пробуждается, дрожит, Напуганным приникнув ухом... Но все кругом его молчит; Одни фонтаны сладкозвучны Из мраморной темницы бьют, И, с милой розой неразлучны, Во мраке соловьи поют; Эвнух еще им долго внемлет, И снова сон его объемлет.
Как милы темные красы Ночей роскошного Востока! Как сладко льются их часы Для обожателей Пророка! Какая нега в их домах, В очаровательных садах, В тиши гаремов безопасных, Где под влиянием луны Все полно тайн и тишины И вдохновений сладострастных!
. . . . . . . . . . . . . . .
Все жены спят. Не спит одна. Едва дыша, встает она; Идет; рукою торопливой Открыла дверь; во тьме ночной Ступает легкою ногой... В дремоте чуткой и пугливой Пред ней лежит эвнух седой. Ах, сердце в нем неумолимо: Обманчив сна его покой!.. Как дух, она проходит мимо.
. . . . . . . . . . . . . . .
Пред нею дверь; с недоуменьем Ее дрожащая рука Коснулась верного замка... Вошла, взирает с изумленьем... И тайный страх в нее проник. Лампады свет уединенный, Кивот, печально озаренный, Пречистой девы кроткий лик И крест, любви символ священный, Грузинка! все в душе твоей Родное что-то пробудило, Все звуками забытых дней Невнятно вдруг заговорило. Пред ней покоилась княжна, И жаром девственного сна Ее ланиты оживлялись И, слез являя свежий след, Улыбкой томной озарялись. Так озаряет лунный свет Дождем отягощенный цвет. Спорхнувший с неба сын эдема, Казалось, ангел почивал И сонный слезы проливал О бедной пленнице гарема... Увы, Зарема, что с тобой? Стеснилась грудь ее тоской, Невольно клонятся колени, И молит: "Сжалься надо мной, Не отвергай моих молений!.." Ее слова, движенье, стон Прервали девы тихий сон. Княжна со страхом пред собою Младую незнакомку зрит; В смятенье, трепетной рукою Ее подъемля, говорит: "Кто ты?.. Одна, порой ночною, Зачем ты здесь?" - "Я шла к тебе, Спаси меня; в моей судьбе Одна надежда мне осталась... Я долго счастьем наслаждалась, Была беспечней день от дня... И тень блаженства миновалась; Я гибну. Выслушай меня.
Родилась я не здесь, далеко, Далеко... но минувших дней Предметы в памяти моей Доныне врезаны глубоко. Я помню горы в небесах, Потоки жаркие в горах, Непроходимые дубравы, Другой закон, другие нравы; Но почему, какой судьбой Я край оставила родной, Не знаю; помню только море И человека в вышине Над парусами...
Страх и горе Доныне чужды были мне; Я в безмятежной тишине В тени гарема расцветала И первых опытов любви Послушным сердцем ожидала. Желанья тайные мои Сбылись. Гирей для мирной неги Войну кровавую презрел, Пресек ужасные набеги И свой гарем опять узрел. Пред хана в смутном ожиданье Предстали мы. Он светлый взор Остановил на мне в молчанье, Позвал меня... и с этих пор Мы в беспрерывном упоенье Дышали счастьем; и ни раз Ни клевета, ни подозренье, Ни злобной ревности мученье, Ни скука не смущала нас. Мария! ты пред ним явилась... Увы, с тех пор его душа Преступной думой омрачилась! Гирей, изменою дыша, Моих не слушает укоров, Ему докучен сердца стон; Ни прежних чувств, ни разговоров Со мною не находит он. Ты преступленью не причастна; Я знаю: не твоя вина... Итак, послушай: я прекрасна; Во всем гареме ты одна Могла б еще мне быть опасна; Но я для страсти рождена, Но ты любить, как я, не можешь; Зачем же хладной красотой Ты сердце слабое тревожишь? Оставь Гирея мне: он мой; На мне горят его лобзанья, Он клятвы страшные мне дал, Давно все думы, все желанья Гирей с моими сочетал; Меня убьет его измена... Я плачу; видишь, я колена Теперь склоняю пред тобой, Молю, винить тебя не смея, Отдай мне радость и покой, Отдай мне прежнего Гирея... Не возражай мне ничего; Он мой! он ослеплен тобою. Презреньем, просьбою, тоскою, Чем хочешь, отврати его; Клянись... (хоть я для Алкорана, Между невольницами хана, Забыла веру прежних дней; Но вера матери моей Была твоя) клянись мне ею Зарему возвратить Гирею... Но слушай: если я должна Тебе... кинжалом я владею, Я близ Кавказа рождена".
Сказав, исчезла вдруг. За нею Не смеет следовать княжна. Невинной деве непонятен Язык мучительных страстей, Но голос их ей смутно внятен; Он странен, он ужасен ей. Какие слезы и моленья Ее спасут от посрамленья? Что ждет ее? Ужели ей Остаток горьких юных дней Провесть наложницей презренной? О боже! если бы Гирей В ее темнице отдаленной Забыл несчастную навек Или кончиной ускоренной Унылы дни ее пресек, С какою б радостью Мария Оставила печальный свет! Мгновенья жизни дорогие Давно прошли, давно их нет! Что делать ей в пустыне мира? Уж ей пора, Марию ждут И в небеса, на лоно мира, Родной улыбкою зовут.
. . . . . . . . . . . . . .
Промчались дни; Марии нет. Мгновенно сирота почила. Она давно желанный свет, Как новый ангел, озарила. Но что же в гроб ее свело? Тоска ль неволи безнадежной, Болезнь, или другое зло?.. Кто знает? Нет Марии нежной!.. Дворец угрюмый опустел; Его Гирей опять оставил; С толпой татар в чужой предел Он злой набег опять направил; Он снова в бурях боевых Несется мрачный, кровожадный: Но в сердце хана чувств иных Таится пламень безотрадный. Он часто в сечах роковых Подъемлет саблю, и с размаха Недвижим остается вдруг, Глядит с безумием вокруг, Бледнеет, будто полный страха, И что-то шепчет, и порой Горючи слезы льет рекой.
Забытый, преданный презренью, Гарем не зрит его лица; Там, обреченные мученью, Под стражей хладного скопца Стареют жены. Между ними Давно грузинки нет; она Гарема стражами немыми В пучину вод опущена. В ту ночь, как умерла княжна, Свершилось и ее страданье. Какая б ни была вина, Ужасно было наказанье!
Опустошив огнем войны Кавказу близкие страны И селы мирные России, В Тавриду возвратился хан И в память горестной Марии Воздвигнул мраморный фонтан, В углу дворца уединенный. Над ним крестом осенена Магометанская луна (Символ, конечно, дерзновенный, Незнанья жалкая вина). Есть надпись: едкими годами Еще не сгладилась она. За чуждыми ее чертами Журчит во мраморе вода И каплет хладными слезами, Не умолкая никогда. Так плачет мать во дни печали О сыне, падшем на войне. Младые девы в той стране Преданье старины узнали, И мрачный памятник оне Фонтаном слез именовали.
Покинув север наконец, Пиры надолго забывая, Я посетил Бахчисарая В забвенье дремлющий дворец. Среди безмолвных переходов Бродил я там, где бич народов, Татарин буйный пировал И после ужасов набега В роскошной лени утопал. Еще поныне дышит нега В пустых покоях и садах; Играют воды, рдеют розы, И вьются виноградны лозы, И злато блещет на стенах. Я видел ветхие решетки, За коими, в своей весне, Янтарны разбирая четки, Вздыхали жены в тишине. Я видел ханское кладбище, Владык последнее жилище. Сии надгробные столбы, Венчанны мраморной чалмою, Казалось мне, завет судьбы Гласили внятною молвою. Где скрылись ханы? Где гарем? Кругом все тихо, все уныло, Все изменилось... но не тем В то время сердце полно было: Дыханье роз, фонтанов шум Влекли к невольному забвенью, Невольно предавался ум Неизъяснимому волненью, И по дворцу летучей тенью Мелькала дева предо мной!..
. . . . . . . . . . . . . . .
Чью тень, о други, видел я? Скажите мне: чей образ нежный Тогда преследовал меня, Неотразимый, неизбежный? Марии ль чистая душа Являлась мне, или Зарема Носилась, ревностью дыша, Средь опустелого гарема?
Я помню столь же милый взгляд И красоту еще земную, Все думы сердца к ней летят, Об ней в изгнании тоскую... Безумец! полно! перестань, Не оживляй тоски напрасной, Мятежным снам любви несчастной Заплачена тобою дань Опомнись; долго ль, узник томный, Тебе оковы лобызать И в свете лирою нескромной Свое безумство разглашать?
Поклонник муз, поклонник мира, Забыв и славу и любовь, О, скоро вас увижу вновь, Брега веселые Салгира! Приду на склон приморских гор, Воспоминаний тайных полный, И вновь таврические волны Обрадуют мой жадный взор. Волшебный край! очей отрада! Все живо там: холмы, леса, Янтарь и яхонт винограда, Долин приютная краса, И струй и тополей прохлада... Все чувство путника манит, Когда, в час утра безмятежный, В горах, дорогою прибрежной, Привычный конь его бежит, И зеленеющая влага Пред ним и блещет и шумит Вокруг утесов Аю-дага...
ЦЫГАНЫ
Цыганы шумною толпой По Бессарабии кочуют. Они сегодня над рекой В шатрах изодранных ночуют. Как вольность, весел их ночлег И мирный сон под небесами; Между колесами телег, Полузавешанных коврами, Горит огонь; семья кругом Готовит ужин; в чистом поле Пасутся кони; за шатром Ручной медведь лежит на воле. Все живо посреди степей: Заботы мирные семей, Готовых с утром в путь недальний, И песни жен, и крик детей, И звон походной наковальни. Но вот на табор кочевой Нисходит сонное молчанье, И слышно в тишине степной Лишь лай собак да коней ржанье. Огни везде погашены, Спокойно все, луна сияет Одна с небесной вышины И тихий табор озаряет. В шатре одном старик не спит; Он перед углями сидит, Согретый их последним жаром, И в поле дальнее глядит, Ночным подернутое паром. Его молоденькая дочь Пошла гулять в пустынном поле. Она привыкла к резвой воле, Она придет; но вот уж ночь, И скоро месяц уж покинет Небес далеких облака, Земфиры нет как нет; и стынет Убогий ужин старика.
Но вот она; за нею следом По степи юноша спешит; Цыгану вовсе он неведом. "Отец мой, - дева говорит, Веду я гостя; за курганом Его в пустыне я нашла И в табор на ночь зазвала. Он хочет быть как мы цыганом; Его преследует закон, Но я ему подругой буд Его зовут Алеко - он Готов идти за мною всюду".
Старик
Я рад. Останься до утра Под сенью нашего шатра Или пробудь у нас и доле, Как ты захочешь. Я готов С тобой делить и хлеб и кров. Будь наш - привыкни к нашей доле, Бродящей бедности и воле А завтра с утренней зарей В одной телеге мы поедем; Примись за промысел любой: Железо куй - иль песни пой И селы обходи с медведем.
Алеко
Я остаюсь.
Земфира
Он будет мой: Кто ж от меня его отгонит? Но поздно... месяц молодой Зашел; поля покрыты мглой, И сон меня невольно клонит..
Светло. Старик тихонько бродит Вокруг безмолвного шатра. "Вставай, Земфира: солнце всходит, Проснись, мой гость! пора, пора!.. Оставьте, дети, ложе неги!.." И с шумом высыпал народ; Шатры разобраны; телеги Готовы двинуться в поход. Все вместе тронулось - и вот Толпа валит в пустых равнинах. Ослы в перекидных корзинах Детей играющих несут; Мужья и братья, жены, девы, И стар и млад вослед идут; Крик, шум, цыганские припевы, Медведя рев, его цепей Нетерпеливое бряцанье, Лохмотьев ярких пестрота, Детей и старцев нагота, Собак и лай и завыванье, Волынки говор, скрып телег, Все скудно, дико, все нестройно, Но все так живо-неспокойно, Так чуждо мертвых наших нег, Так чуждо этой жизни праздной, Как песнь рабов однообразной!
Уныло юноша глядел На опустелую равнину И грусти тайную причину Истолковать себе не смел. С ним черноокая Земфира, Теперь он вольный житель мира, И солнце весело над ним Полуденной красою блещет; Что ж сердце юноши трепещет? Какой заботой он томим?
Птичка божия не знает
Ни заботы, ни труда;
Хлопотливо не свивает
Долговечного гнезда;
В долгу ночь на ветке дремлет;
Солнце красное взойдет,
Птичка гласу бога внемлет,
Встрепенется и поет.
За весной, красой природы,
Лето знойное пройдет
И туман и непогоды
Осень поздняя несет:
Людям скучно, людям горе;
Птичка в дальные страны,
В теплый край, за сине море
Улетает до весны.
Подобно птичке беззаботной И он, изгнанник перелетный, Гнезда надежного не знал И ни к чему не привыкал. Ему везде была дорога, Везде была ночлега сень; Проснувшись поутру, свой день Он отдавал на волю бога, И жизни не могла тревога Смутить его сердечну лень. Его порой волшебной славы Манила дальная звезда; Нежданно роскошь и забавы К нему являлись иногда; Над одинокой головою И гром нередко грохотал; Но он беспечно под грозою И в ведро ясное дремал. И жил, не признавая власти Судьбы коварной и слепой; Но боже! как играли страсти Его послушною душой! С каким волнением кипели В его измученной груди! Давно ль, на долго ль усмирели? Они проснутся: погоди!
Земфира
Скажи, мой друг: ты не жалеешь О том, что бросил на всегда?
Алеко
Что ж бросил я?
Земфира
Ты разумеешь: Людей отчизны, города.
Алеко
О чем жалеть? Когда б ты знала, Когда бы ты воображала Неволю душных городов! Там люди, в кучах за оградой, Не дышат утренней прохладой, Ни вешним запахом лугов; Любви стыдятся, мысли гонят, Торгуют волею своей, Главы пред идолами клонят И просят денег да цепей. Что бросил я? Измен волненье, Предрассуждений приговор, Толпы безумное гоненье Или блистательный позор.
Земфира
Но там огромные палаты, Там разноцветные ковры, Там игры, шумные пиры, Уборы дев там так богаты!..
Алеко
Что шум веселий городских? Где нет любви, там нет веселий. А девы... Как ты лучше их И без нарядов дорогих, Без жемчугов, без ожерелий! Не изменись, мой нежный друг! А я... одно мое желанье С тобой делить любовь, досуг И добровольное изгнанье!
Старик
Ты любишь нас, хоть и рожден Среди богатого народа. Но не всегда мила свобода Тому, кто к неге приучен. Меж нами есть одно преданье: Царем когда-то сослан был Полудня житель к нам в изгнанье. (Я прежде знал, но позабыл Его мудреное прозванье.) Он был уже летами стар, Но млад и жив душой незлобной Имел он песен дивный дар И голос, шуму вод подобный И полюбили все его, И жил он на брегах Дуная, Не обижая никого, Людей рассказами пленяя; Не разумел он ничего, И слаб и робок был, как дети; Чужие люди за него Зверей и рыб ловили в сети; Как мерзла быстрая река И зимни вихри бушевали, Пушистой кожей покрывали Они святаго старика; Но он к заботам жизни бедной Привыкнуть никогда не мог; Скитался он иссохший, бледный, Он говорил, что гневный бог Его карал за преступленье... Он ждал: придет ли избавленье. И все несчастный тосковал, Бродя по берегам Дуная, Да горьки слезы проливал, Свой дальный град воспоминая, И завещал он, умирая, Чтобы на юг перенесли Его тоскующие кости, И смертью - чуждой сей земли Не успокоенные гости!
Алеко
Так вот судьба твоих сынов, О Рим, о громкая держава!.. Певец любви, певец богов, Скажи мне, что такое слава? Могильный гул, хвалебный глас, Из рода в роды звук бегущий? Или под сенью дымной кущи Цыгана дикого рассказ?
Прошло два лета. Так же бродят Цыганы мирною толпой; Везде по-прежнему находят Гостеприимство и покой. Презрев оковы просвещенья, Алеко волен, как они; Он без забот в сожаленья Ведет кочующие дни. Все тот же он; семья все та же; Он, прежних лет не помня даже, К бытью цыганскому привык. Он любит их ночлегов сени, И упоенье вечной лени, И бедный, звучный их язык. Медведь, беглец родной берлоги, Косматый гость его шатра, В селеньях, вдоль степной дороги, Близ молдаванского двора Перед толпою осторожной И тяжко пляшет, и ревет, И цепь докучную грызет; На посох опершись дорожный, Старик лениво в бубны бьет, Алеко с пеньем зверя водит, Земфира поселян обходит И дань их вольную берет. Настанет ночь; они все трое Варят нежатое пшено; Старик уснул - и все в покое... В шатре и тихо и темно.
Старик на вешнем солнце греет Уж остывающую кровь; У люльки дочь поет любовь. Алеко внемлет и бледнеет.
Земфира
Старый муж, грозный муж,
Режь меня, жги меня:
Я тверда; не боюсь
Ни ножа, ни огня.
Ненавижу тебя,
Презираю тебя;
Я другого люблю,
Умираю любя.
Алеко
Молчи. Мне пенье надоело, Я диких песен не люблю.
Земфира
Не любишь? мне какое дело! Я песню для себя пою.
Режь меня, жги меня; Не скажу ничего; Старый муж, грозный муж, Не узнаешь его.
Он свежее весны, Жарче летнего дня; Как он молод и смел! Как он любит меня!
Как ласкала его Я в ночной тишине! Как смеялись тогда Мы твоей седине!
Алеко
Молчи, Земфира! я доволен...
Земфира
Так понял песню ты мою?
Алеко
Земфира!
Земфира
Ты сердиться волен, Я песню про тебя пою.
Уходит и поет: Старый муж и проч.
Старик
Так, помню, помню - песня эта Во время наше сложена, Уже давно в забаву света Поется меж людей она. Кочуя на степях Кагула, Ее, бывало, в зимню ночь Моя певала Мариула, Перед огнем качая дочь. В уме моем минувши лета Час от часу темней, темней; Но заронилась песня эта Глубоко в памяти моей.
Все тихо; ночь. Луной украшен Лазурный юга небосклон, Старик Земфирой пробужден: "О мой отец! Алеко страшен. Послушай: сквозь тяжелый сон И стонет, и рыдает он".
Старик
Не тронь его. Храни молчанье. Слыхал я русское преданье: Теперь полунощной порой У спящего теснит дыханье Домашний дух; перед зарей Уходит он. Сиди со мной.
Земфира
Отец мой! шепчет он: Земфира!
Старик
Тебя он ищет и во сне: Ты для него дороже мира.
Земфира
Его любовь постыла мне. Мне скучно; сердце воли просит Уж я... Но тише! слышишь? он Другое имя произносит...
Старик
Чье имя?
Земфира
Слышишь? хриплый стон И скрежет ярый!.. Как ужасно!.. Я разбужу его...
Старик
Напрасно, Ночного духа не гони Уйдет и сам...
Земфира
Он повернулся, Привстал, зовет меня... проснулся Иду к нему - прощай, усни.
Алеко
Где ты была?
Земфира
С отцом сидела. Какой-то дух тебя томил; Во сне душа твоя терпела Мученья; ты меня страшил: Ты, сонный, скрежетал зубами И звал меня.
Алеко
Мне снилась ты. Я видел, будто между нами... Я видел страшные мечты!
Земфира
Не верь лукавым сновиденьям.
Алеко
Ах, я не верю ничему: Ни снам, ни сладким увереньям, Ни даже сердцу твоему.
Старик
О чем, безумец молодой, О чем вздыхаешь ты всечасно? Здесь люди вольны, небо ясно, И жены славятся красой. Не плачь: тоска тебя погубит.
Алеко
Отец, она меня не любит.
Старик
Утешься, друг: она дитя. Твое унынье безрассудно: Ты любишь горестно и трудно, А сердце женское - шутя. Взгляни: под отдаленным сводом Гуляет вольная луна; На всю природу мимоходом Равно сиянье льет она. Заглянет в облако любое, Его так пышно озарит И вот - уж перешла в другое; И то недолго посетит. Кто место в небе ей укажет, Примолвя: там остановись! Кто сердцу юной девы скажет: Люби одно, не изменись? Утешься.
Алеко
Как она любила! Как нежно преклонясь ко мне, Она в пустынной тишине Часы ночные проводила! Веселья детского полна, Как часто милым лепетаньем Иль упоительным лобзаньем Мою задумчивость она В минуту разогнать умела!.. И что ж? Земфира неверна! Моя Земфира охладела!...
Старик
Послушай: расскажу тебе Я повесть о самом себе. Давно, давно, когда Дунаю Не угрожал еще москаль (Вот видишь, я припоминаю, Алеко, старую печаль.) Тогда боялись мы султана; А правил Буджаком паша С высоких башен Аккермана Я молод был; моя душа В то время радостно кипела; И ни одна в кудрях моих Еще сединка не белела, Между красавиц молодых Одна была... и долго ею, Как солнцем, любовался я, И наконец назвал моею...
Ах, быстро молодость моя Звездой падучею мелькнула! Но ты, пора любви, минула Еще быстрее: только год Меня любила Мариула.
Однажды близ Кагульских вод Мы чуждый табор повстречали; Цыганы те, свои шатры Разбив близ наших у горы, Две ночи вместе ночевали. Они ушли на третью ночь, И, брося маленькую дочь, Ушла за ними Мариула. Я мирно спал; заря блеснула; Проснулся я, подруги нет! Ищу, зову - пропал и след. Тоскуя, плакала Земфира, И я заплакал - с этих пор Постыли мне все девы мира; Меж ими никогда мой взор Не выбирал себе подруги, И одинокие досуги Уже ни с кем я не делил.
Алеко
Да как же ты не поспешил Тотчас вослед неблагодарной И хищникам и ей коварной Кинжала в сердце не вонзил?
Старик
К чему? вольнее птицы младость; Кто в силах удержать любовь? Чредою всем дается радость; Что было, то не будет вновь.
Алеко
Я не таков. Нет, я не споря От прав моих не откажусь! Или хоть мщеньем наслажусь. О нет! когда б над бездной моря Нашел я спящего врага, Клянусь, и тут моя нога Не пощадила бы злодея; Я в волны моря, не бледнея, И беззащитного б толкнул; Внезапный ужас пробужденья Свирепым смехом упрекнул, И долго мне его паденья Смешон и сладок был бы гул.
Молодой цыган
Еще одно... одно лобзанье...
Земфира
Пора: мой муж ревнив и зол.
Цыган
Одно... но доле!.. на прощанье.
Земфира
Прощай, покамест не пришел.
Цыган
Скажи - когда ж опять свиданье?
Земфира
Сегодня, как зайдет луна, Там, за курганом над могилой...
Цыган
Обманет! не придет она!
Земфира
Вот он! беги!.. Приду, мой милый.
Алеко спит. В его уме Виденье смутное играет; Он, с криком пробудясь во тьме, Ревниво руку простирает; Но обробелая рука Покровы хладные хватает Его подруга далека... Он с трепетом привстал и внемлет... Все тихо - страх его объемлет, По нем текут и жар и хлад; Встает он, из шатра выходит, Вокруг телег, ужасен, бродит; Спокойно все; поля молчат; Темно; луна зашла в туманы, Чуть брезжит звезд неверный свет, Чуть по росе приметный след Ведет за дальные курганы: Нетерпеливо он идет, Куда зловещий след ведет.
Могила на краю дороги Вдали белеет перед ним... Туда слабеющие ноги Влачит, предчувствием томим, Дрожат уста, дрожат колени, Идет... и вдруг... иль это сон? Вдруг видит близкие две тени И близкой шепот слышит он Над обесславленной могилой.
1-й голос
Пора...
Беспечно ожидая хана, Вокруг игривого фонтана На шелковых коврах оне Толпою резвою сидели И с детской радостью глядели, Как рыба в ясной глубине На мраморном ходила дне. Нарочно к ней на дно иные Роняли серьги золотые. Кругом невольницы меж тем Шербет носили ароматный И песнью звонкой и приятной Вдруг огласили весь гарем:
ТАТАРСКАЯ ПЕСНЯ
1
"Дарует небо человеку Замену слез и частых бед: Блажен факир, узревший Мекку На старости печальных лет.
2
Блажен, кто славный брег Дуная Своею смертью освятит: К нему навстречу дева рая С улыбкой страстной полетит.
3
Но тот блаженней, о Зарема, Кто, мир и негу возлюбя, Как розу, в тишине гарема Лелеет, милая, тебя".
Они поют. Но где Зарема, Звезда любви, краса гарема? Увы! печальна и бледна, Похвал не слушает она. Как пальма, смятая грозою, Поникла юной головою; Ничто, ничто не мило ей: Зарему разлюбил Гирей.
Он изменил!.. Но кто с тобою, Грузинка, равен красотою? Вокруг лилейного чела Ты косу дважды обвила; Твои пленительные очи Яснее дня, чернее ночи; Чей голос выразит сильней Порывы пламенных желаний? Чей страстный поцелуй живей Твоих язвительных лобзаний? Как сердце, полное тобой, Забьется для красы чужой? Но, равнодушный и жестокий, Гирей презрел твои красы И ночи хладные часы Проводит мрачный, одинокий С тех пор, как польская княжна В его гарем заключена.
Недавно юная Мария Узрела небеса чужие; Недавно милою красой Она цвела в стране родной. Седой отец гордился ею И звал отрадою своею. Для старика была закон Ее младенческая воля. Одну заботу ведал он: Чтоб дочери любимой доля Была, как вешний день, ясна, Чтоб и минутные печали Ее души не помрачали, Чтоб даже замужем она Воспоминала с умиленьем Девичье время, дни забав, Мелькнувших легким сновиденьем. Все в ней пленяло: тихий нрав, Движенья стройные, живые И очи томно-голубые. Природы милые дары Она искусством украшала; Она домашние пиры Волшебной арфой оживляла; Толпы вельмож и богачей Руки Марииной искали, И много юношей по ней В страданье тайном изнывали. Но в тишине души своей Она любви еще не знала И независимый досуг В отцовском замке меж подруг Одним забавам посвящала.
Давно ль? И что же! Тьмы татар На Польшу хлынули рекою: Не с столь ужасной быстротою По жатве стелется пожар. Обезображенный войною, Цветущий край осиротел; Исчезли мирные забавы; Уныли селы и дубравы, И пышный замок опустел. Тиха Мариина светлица... В домовой церкви, где кругом Почиют мощи хладным сном, С короной, с княжеским гербом Воздвиглась новая гробница... Отец в могиле, дочь в плену, Скупой наследник в замке правит И тягостным ярмом бесславит Опустошенную страну.
Увы! Дворец Бахчисарая Скрывает юную княжну. В неволе тихой увядая, Мария плачет и грустит. Гирей несчастную щадит: Ее унынье, слезы, стоны Тревожат хана краткий сон, И для нее смягчает он Гарема строгие законы. Угрюмый сторож ханских жен Ни днем, ни ночью к ней не входит; Рукой заботливой не он На ложе сна ее возводит; Не смеет устремиться к ней Обидный взор его очей; Она в купальне потаенной Одна с невольницей своей; Сам хан боится девы пленной Печальный возмущать покой; Гарема в дальнем отделенье Позволено ей жить одной: И, мнится, в том уединенье Сокрылся некто неземной. Там день и ночь горит лампада Пред ликом девы пресвятой; Души тоскующей отрада, Там упованье в тишине С смиренной верой обитает, И сердцу все напоминает О близкой, лучшей стороне; Там дева слезы проливает Вдали завистливых подруг; И между тем, как все вокруг В безумной неге утопает, Святыню строгую скрывает Спасенный чудом уголок. Так сердце, жертва заблуждений, Среди порочных упоений Хранит один святой залог, Одно божественное чувство...
. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .
Настала ночь; покрылись тенью Тавриды сладостной поля; Вдали, под тихой лавров сенью Я слышу пенье соловья; За хором звезд луна восходит; Она с безоблачных небес На долы, на холмы, на лес Сиянье томное наводит. Покрыты белой пеленой, Как тени легкие мелькая, По улицам Бахчисарая, Из дома в дом, одна к другой, Простых татар спешат супруги Делить вечерние досуги. Дворец утих; уснул гарем, Объятый негой безмятежной; Не прерывается ничем Спокойство ночи. Страж надежный, Дозором обошел эвнух. Теперь он спит; но страх прилежный Тревожит в нем и спящий дух. Измен всечасных ожиданье Покоя не дает уму. То чей-то шорох, то шептанье, То крики чудятся ему; Обманутый неверным слухом, Он пробуждается, дрожит, Напуганным приникнув ухом... Но все кругом его молчит; Одни фонтаны сладкозвучны Из мраморной темницы бьют, И, с милой розой неразлучны, Во мраке соловьи поют; Эвнух еще им долго внемлет, И снова сон его объемлет.
Как милы темные красы Ночей роскошного Востока! Как сладко льются их часы Для обожателей Пророка! Какая нега в их домах, В очаровательных садах, В тиши гаремов безопасных, Где под влиянием луны Все полно тайн и тишины И вдохновений сладострастных!
. . . . . . . . . . . . . . .
Все жены спят. Не спит одна. Едва дыша, встает она; Идет; рукою торопливой Открыла дверь; во тьме ночной Ступает легкою ногой... В дремоте чуткой и пугливой Пред ней лежит эвнух седой. Ах, сердце в нем неумолимо: Обманчив сна его покой!.. Как дух, она проходит мимо.
. . . . . . . . . . . . . . .
Пред нею дверь; с недоуменьем Ее дрожащая рука Коснулась верного замка... Вошла, взирает с изумленьем... И тайный страх в нее проник. Лампады свет уединенный, Кивот, печально озаренный, Пречистой девы кроткий лик И крест, любви символ священный, Грузинка! все в душе твоей Родное что-то пробудило, Все звуками забытых дней Невнятно вдруг заговорило. Пред ней покоилась княжна, И жаром девственного сна Ее ланиты оживлялись И, слез являя свежий след, Улыбкой томной озарялись. Так озаряет лунный свет Дождем отягощенный цвет. Спорхнувший с неба сын эдема, Казалось, ангел почивал И сонный слезы проливал О бедной пленнице гарема... Увы, Зарема, что с тобой? Стеснилась грудь ее тоской, Невольно клонятся колени, И молит: "Сжалься надо мной, Не отвергай моих молений!.." Ее слова, движенье, стон Прервали девы тихий сон. Княжна со страхом пред собою Младую незнакомку зрит; В смятенье, трепетной рукою Ее подъемля, говорит: "Кто ты?.. Одна, порой ночною, Зачем ты здесь?" - "Я шла к тебе, Спаси меня; в моей судьбе Одна надежда мне осталась... Я долго счастьем наслаждалась, Была беспечней день от дня... И тень блаженства миновалась; Я гибну. Выслушай меня.
Родилась я не здесь, далеко, Далеко... но минувших дней Предметы в памяти моей Доныне врезаны глубоко. Я помню горы в небесах, Потоки жаркие в горах, Непроходимые дубравы, Другой закон, другие нравы; Но почему, какой судьбой Я край оставила родной, Не знаю; помню только море И человека в вышине Над парусами...
Страх и горе Доныне чужды были мне; Я в безмятежной тишине В тени гарема расцветала И первых опытов любви Послушным сердцем ожидала. Желанья тайные мои Сбылись. Гирей для мирной неги Войну кровавую презрел, Пресек ужасные набеги И свой гарем опять узрел. Пред хана в смутном ожиданье Предстали мы. Он светлый взор Остановил на мне в молчанье, Позвал меня... и с этих пор Мы в беспрерывном упоенье Дышали счастьем; и ни раз Ни клевета, ни подозренье, Ни злобной ревности мученье, Ни скука не смущала нас. Мария! ты пред ним явилась... Увы, с тех пор его душа Преступной думой омрачилась! Гирей, изменою дыша, Моих не слушает укоров, Ему докучен сердца стон; Ни прежних чувств, ни разговоров Со мною не находит он. Ты преступленью не причастна; Я знаю: не твоя вина... Итак, послушай: я прекрасна; Во всем гареме ты одна Могла б еще мне быть опасна; Но я для страсти рождена, Но ты любить, как я, не можешь; Зачем же хладной красотой Ты сердце слабое тревожишь? Оставь Гирея мне: он мой; На мне горят его лобзанья, Он клятвы страшные мне дал, Давно все думы, все желанья Гирей с моими сочетал; Меня убьет его измена... Я плачу; видишь, я колена Теперь склоняю пред тобой, Молю, винить тебя не смея, Отдай мне радость и покой, Отдай мне прежнего Гирея... Не возражай мне ничего; Он мой! он ослеплен тобою. Презреньем, просьбою, тоскою, Чем хочешь, отврати его; Клянись... (хоть я для Алкорана, Между невольницами хана, Забыла веру прежних дней; Но вера матери моей Была твоя) клянись мне ею Зарему возвратить Гирею... Но слушай: если я должна Тебе... кинжалом я владею, Я близ Кавказа рождена".
Сказав, исчезла вдруг. За нею Не смеет следовать княжна. Невинной деве непонятен Язык мучительных страстей, Но голос их ей смутно внятен; Он странен, он ужасен ей. Какие слезы и моленья Ее спасут от посрамленья? Что ждет ее? Ужели ей Остаток горьких юных дней Провесть наложницей презренной? О боже! если бы Гирей В ее темнице отдаленной Забыл несчастную навек Или кончиной ускоренной Унылы дни ее пресек, С какою б радостью Мария Оставила печальный свет! Мгновенья жизни дорогие Давно прошли, давно их нет! Что делать ей в пустыне мира? Уж ей пора, Марию ждут И в небеса, на лоно мира, Родной улыбкою зовут.
. . . . . . . . . . . . . .
Промчались дни; Марии нет. Мгновенно сирота почила. Она давно желанный свет, Как новый ангел, озарила. Но что же в гроб ее свело? Тоска ль неволи безнадежной, Болезнь, или другое зло?.. Кто знает? Нет Марии нежной!.. Дворец угрюмый опустел; Его Гирей опять оставил; С толпой татар в чужой предел Он злой набег опять направил; Он снова в бурях боевых Несется мрачный, кровожадный: Но в сердце хана чувств иных Таится пламень безотрадный. Он часто в сечах роковых Подъемлет саблю, и с размаха Недвижим остается вдруг, Глядит с безумием вокруг, Бледнеет, будто полный страха, И что-то шепчет, и порой Горючи слезы льет рекой.
Забытый, преданный презренью, Гарем не зрит его лица; Там, обреченные мученью, Под стражей хладного скопца Стареют жены. Между ними Давно грузинки нет; она Гарема стражами немыми В пучину вод опущена. В ту ночь, как умерла княжна, Свершилось и ее страданье. Какая б ни была вина, Ужасно было наказанье!
Опустошив огнем войны Кавказу близкие страны И селы мирные России, В Тавриду возвратился хан И в память горестной Марии Воздвигнул мраморный фонтан, В углу дворца уединенный. Над ним крестом осенена Магометанская луна (Символ, конечно, дерзновенный, Незнанья жалкая вина). Есть надпись: едкими годами Еще не сгладилась она. За чуждыми ее чертами Журчит во мраморе вода И каплет хладными слезами, Не умолкая никогда. Так плачет мать во дни печали О сыне, падшем на войне. Младые девы в той стране Преданье старины узнали, И мрачный памятник оне Фонтаном слез именовали.
Покинув север наконец, Пиры надолго забывая, Я посетил Бахчисарая В забвенье дремлющий дворец. Среди безмолвных переходов Бродил я там, где бич народов, Татарин буйный пировал И после ужасов набега В роскошной лени утопал. Еще поныне дышит нега В пустых покоях и садах; Играют воды, рдеют розы, И вьются виноградны лозы, И злато блещет на стенах. Я видел ветхие решетки, За коими, в своей весне, Янтарны разбирая четки, Вздыхали жены в тишине. Я видел ханское кладбище, Владык последнее жилище. Сии надгробные столбы, Венчанны мраморной чалмою, Казалось мне, завет судьбы Гласили внятною молвою. Где скрылись ханы? Где гарем? Кругом все тихо, все уныло, Все изменилось... но не тем В то время сердце полно было: Дыханье роз, фонтанов шум Влекли к невольному забвенью, Невольно предавался ум Неизъяснимому волненью, И по дворцу летучей тенью Мелькала дева предо мной!..
. . . . . . . . . . . . . . .
Чью тень, о други, видел я? Скажите мне: чей образ нежный Тогда преследовал меня, Неотразимый, неизбежный? Марии ль чистая душа Являлась мне, или Зарема Носилась, ревностью дыша, Средь опустелого гарема?
Я помню столь же милый взгляд И красоту еще земную, Все думы сердца к ней летят, Об ней в изгнании тоскую... Безумец! полно! перестань, Не оживляй тоски напрасной, Мятежным снам любви несчастной Заплачена тобою дань Опомнись; долго ль, узник томный, Тебе оковы лобызать И в свете лирою нескромной Свое безумство разглашать?
Поклонник муз, поклонник мира, Забыв и славу и любовь, О, скоро вас увижу вновь, Брега веселые Салгира! Приду на склон приморских гор, Воспоминаний тайных полный, И вновь таврические волны Обрадуют мой жадный взор. Волшебный край! очей отрада! Все живо там: холмы, леса, Янтарь и яхонт винограда, Долин приютная краса, И струй и тополей прохлада... Все чувство путника манит, Когда, в час утра безмятежный, В горах, дорогою прибрежной, Привычный конь его бежит, И зеленеющая влага Пред ним и блещет и шумит Вокруг утесов Аю-дага...
ЦЫГАНЫ
Цыганы шумною толпой По Бессарабии кочуют. Они сегодня над рекой В шатрах изодранных ночуют. Как вольность, весел их ночлег И мирный сон под небесами; Между колесами телег, Полузавешанных коврами, Горит огонь; семья кругом Готовит ужин; в чистом поле Пасутся кони; за шатром Ручной медведь лежит на воле. Все живо посреди степей: Заботы мирные семей, Готовых с утром в путь недальний, И песни жен, и крик детей, И звон походной наковальни. Но вот на табор кочевой Нисходит сонное молчанье, И слышно в тишине степной Лишь лай собак да коней ржанье. Огни везде погашены, Спокойно все, луна сияет Одна с небесной вышины И тихий табор озаряет. В шатре одном старик не спит; Он перед углями сидит, Согретый их последним жаром, И в поле дальнее глядит, Ночным подернутое паром. Его молоденькая дочь Пошла гулять в пустынном поле. Она привыкла к резвой воле, Она придет; но вот уж ночь, И скоро месяц уж покинет Небес далеких облака, Земфиры нет как нет; и стынет Убогий ужин старика.
Но вот она; за нею следом По степи юноша спешит; Цыгану вовсе он неведом. "Отец мой, - дева говорит, Веду я гостя; за курганом Его в пустыне я нашла И в табор на ночь зазвала. Он хочет быть как мы цыганом; Его преследует закон, Но я ему подругой буд Его зовут Алеко - он Готов идти за мною всюду".
Старик
Я рад. Останься до утра Под сенью нашего шатра Или пробудь у нас и доле, Как ты захочешь. Я готов С тобой делить и хлеб и кров. Будь наш - привыкни к нашей доле, Бродящей бедности и воле А завтра с утренней зарей В одной телеге мы поедем; Примись за промысел любой: Железо куй - иль песни пой И селы обходи с медведем.
Алеко
Я остаюсь.
Земфира
Он будет мой: Кто ж от меня его отгонит? Но поздно... месяц молодой Зашел; поля покрыты мглой, И сон меня невольно клонит..
Светло. Старик тихонько бродит Вокруг безмолвного шатра. "Вставай, Земфира: солнце всходит, Проснись, мой гость! пора, пора!.. Оставьте, дети, ложе неги!.." И с шумом высыпал народ; Шатры разобраны; телеги Готовы двинуться в поход. Все вместе тронулось - и вот Толпа валит в пустых равнинах. Ослы в перекидных корзинах Детей играющих несут; Мужья и братья, жены, девы, И стар и млад вослед идут; Крик, шум, цыганские припевы, Медведя рев, его цепей Нетерпеливое бряцанье, Лохмотьев ярких пестрота, Детей и старцев нагота, Собак и лай и завыванье, Волынки говор, скрып телег, Все скудно, дико, все нестройно, Но все так живо-неспокойно, Так чуждо мертвых наших нег, Так чуждо этой жизни праздной, Как песнь рабов однообразной!
Уныло юноша глядел На опустелую равнину И грусти тайную причину Истолковать себе не смел. С ним черноокая Земфира, Теперь он вольный житель мира, И солнце весело над ним Полуденной красою блещет; Что ж сердце юноши трепещет? Какой заботой он томим?
Птичка божия не знает
Ни заботы, ни труда;
Хлопотливо не свивает
Долговечного гнезда;
В долгу ночь на ветке дремлет;
Солнце красное взойдет,
Птичка гласу бога внемлет,
Встрепенется и поет.
За весной, красой природы,
Лето знойное пройдет
И туман и непогоды
Осень поздняя несет:
Людям скучно, людям горе;
Птичка в дальные страны,
В теплый край, за сине море
Улетает до весны.
Подобно птичке беззаботной И он, изгнанник перелетный, Гнезда надежного не знал И ни к чему не привыкал. Ему везде была дорога, Везде была ночлега сень; Проснувшись поутру, свой день Он отдавал на волю бога, И жизни не могла тревога Смутить его сердечну лень. Его порой волшебной славы Манила дальная звезда; Нежданно роскошь и забавы К нему являлись иногда; Над одинокой головою И гром нередко грохотал; Но он беспечно под грозою И в ведро ясное дремал. И жил, не признавая власти Судьбы коварной и слепой; Но боже! как играли страсти Его послушною душой! С каким волнением кипели В его измученной груди! Давно ль, на долго ль усмирели? Они проснутся: погоди!
Земфира
Скажи, мой друг: ты не жалеешь О том, что бросил на всегда?
Алеко
Что ж бросил я?
Земфира
Ты разумеешь: Людей отчизны, города.
Алеко
О чем жалеть? Когда б ты знала, Когда бы ты воображала Неволю душных городов! Там люди, в кучах за оградой, Не дышат утренней прохладой, Ни вешним запахом лугов; Любви стыдятся, мысли гонят, Торгуют волею своей, Главы пред идолами клонят И просят денег да цепей. Что бросил я? Измен волненье, Предрассуждений приговор, Толпы безумное гоненье Или блистательный позор.
Земфира
Но там огромные палаты, Там разноцветные ковры, Там игры, шумные пиры, Уборы дев там так богаты!..
Алеко
Что шум веселий городских? Где нет любви, там нет веселий. А девы... Как ты лучше их И без нарядов дорогих, Без жемчугов, без ожерелий! Не изменись, мой нежный друг! А я... одно мое желанье С тобой делить любовь, досуг И добровольное изгнанье!
Старик
Ты любишь нас, хоть и рожден Среди богатого народа. Но не всегда мила свобода Тому, кто к неге приучен. Меж нами есть одно преданье: Царем когда-то сослан был Полудня житель к нам в изгнанье. (Я прежде знал, но позабыл Его мудреное прозванье.) Он был уже летами стар, Но млад и жив душой незлобной Имел он песен дивный дар И голос, шуму вод подобный И полюбили все его, И жил он на брегах Дуная, Не обижая никого, Людей рассказами пленяя; Не разумел он ничего, И слаб и робок был, как дети; Чужие люди за него Зверей и рыб ловили в сети; Как мерзла быстрая река И зимни вихри бушевали, Пушистой кожей покрывали Они святаго старика; Но он к заботам жизни бедной Привыкнуть никогда не мог; Скитался он иссохший, бледный, Он говорил, что гневный бог Его карал за преступленье... Он ждал: придет ли избавленье. И все несчастный тосковал, Бродя по берегам Дуная, Да горьки слезы проливал, Свой дальный град воспоминая, И завещал он, умирая, Чтобы на юг перенесли Его тоскующие кости, И смертью - чуждой сей земли Не успокоенные гости!
Алеко
Так вот судьба твоих сынов, О Рим, о громкая держава!.. Певец любви, певец богов, Скажи мне, что такое слава? Могильный гул, хвалебный глас, Из рода в роды звук бегущий? Или под сенью дымной кущи Цыгана дикого рассказ?
Прошло два лета. Так же бродят Цыганы мирною толпой; Везде по-прежнему находят Гостеприимство и покой. Презрев оковы просвещенья, Алеко волен, как они; Он без забот в сожаленья Ведет кочующие дни. Все тот же он; семья все та же; Он, прежних лет не помня даже, К бытью цыганскому привык. Он любит их ночлегов сени, И упоенье вечной лени, И бедный, звучный их язык. Медведь, беглец родной берлоги, Косматый гость его шатра, В селеньях, вдоль степной дороги, Близ молдаванского двора Перед толпою осторожной И тяжко пляшет, и ревет, И цепь докучную грызет; На посох опершись дорожный, Старик лениво в бубны бьет, Алеко с пеньем зверя водит, Земфира поселян обходит И дань их вольную берет. Настанет ночь; они все трое Варят нежатое пшено; Старик уснул - и все в покое... В шатре и тихо и темно.
Старик на вешнем солнце греет Уж остывающую кровь; У люльки дочь поет любовь. Алеко внемлет и бледнеет.
Земфира
Старый муж, грозный муж,
Режь меня, жги меня:
Я тверда; не боюсь
Ни ножа, ни огня.
Ненавижу тебя,
Презираю тебя;
Я другого люблю,
Умираю любя.
Алеко
Молчи. Мне пенье надоело, Я диких песен не люблю.
Земфира
Не любишь? мне какое дело! Я песню для себя пою.
Режь меня, жги меня; Не скажу ничего; Старый муж, грозный муж, Не узнаешь его.
Он свежее весны, Жарче летнего дня; Как он молод и смел! Как он любит меня!
Как ласкала его Я в ночной тишине! Как смеялись тогда Мы твоей седине!
Алеко
Молчи, Земфира! я доволен...
Земфира
Так понял песню ты мою?
Алеко
Земфира!
Земфира
Ты сердиться волен, Я песню про тебя пою.
Уходит и поет: Старый муж и проч.
Старик
Так, помню, помню - песня эта Во время наше сложена, Уже давно в забаву света Поется меж людей она. Кочуя на степях Кагула, Ее, бывало, в зимню ночь Моя певала Мариула, Перед огнем качая дочь. В уме моем минувши лета Час от часу темней, темней; Но заронилась песня эта Глубоко в памяти моей.
Все тихо; ночь. Луной украшен Лазурный юга небосклон, Старик Земфирой пробужден: "О мой отец! Алеко страшен. Послушай: сквозь тяжелый сон И стонет, и рыдает он".
Старик
Не тронь его. Храни молчанье. Слыхал я русское преданье: Теперь полунощной порой У спящего теснит дыханье Домашний дух; перед зарей Уходит он. Сиди со мной.
Земфира
Отец мой! шепчет он: Земфира!
Старик
Тебя он ищет и во сне: Ты для него дороже мира.
Земфира
Его любовь постыла мне. Мне скучно; сердце воли просит Уж я... Но тише! слышишь? он Другое имя произносит...
Старик
Чье имя?
Земфира
Слышишь? хриплый стон И скрежет ярый!.. Как ужасно!.. Я разбужу его...
Старик
Напрасно, Ночного духа не гони Уйдет и сам...
Земфира
Он повернулся, Привстал, зовет меня... проснулся Иду к нему - прощай, усни.
Алеко
Где ты была?
Земфира
С отцом сидела. Какой-то дух тебя томил; Во сне душа твоя терпела Мученья; ты меня страшил: Ты, сонный, скрежетал зубами И звал меня.
Алеко
Мне снилась ты. Я видел, будто между нами... Я видел страшные мечты!
Земфира
Не верь лукавым сновиденьям.
Алеко
Ах, я не верю ничему: Ни снам, ни сладким увереньям, Ни даже сердцу твоему.
Старик
О чем, безумец молодой, О чем вздыхаешь ты всечасно? Здесь люди вольны, небо ясно, И жены славятся красой. Не плачь: тоска тебя погубит.
Алеко
Отец, она меня не любит.
Старик
Утешься, друг: она дитя. Твое унынье безрассудно: Ты любишь горестно и трудно, А сердце женское - шутя. Взгляни: под отдаленным сводом Гуляет вольная луна; На всю природу мимоходом Равно сиянье льет она. Заглянет в облако любое, Его так пышно озарит И вот - уж перешла в другое; И то недолго посетит. Кто место в небе ей укажет, Примолвя: там остановись! Кто сердцу юной девы скажет: Люби одно, не изменись? Утешься.
Алеко
Как она любила! Как нежно преклонясь ко мне, Она в пустынной тишине Часы ночные проводила! Веселья детского полна, Как часто милым лепетаньем Иль упоительным лобзаньем Мою задумчивость она В минуту разогнать умела!.. И что ж? Земфира неверна! Моя Земфира охладела!...
Старик
Послушай: расскажу тебе Я повесть о самом себе. Давно, давно, когда Дунаю Не угрожал еще москаль (Вот видишь, я припоминаю, Алеко, старую печаль.) Тогда боялись мы султана; А правил Буджаком паша С высоких башен Аккермана Я молод был; моя душа В то время радостно кипела; И ни одна в кудрях моих Еще сединка не белела, Между красавиц молодых Одна была... и долго ею, Как солнцем, любовался я, И наконец назвал моею...
Ах, быстро молодость моя Звездой падучею мелькнула! Но ты, пора любви, минула Еще быстрее: только год Меня любила Мариула.
Однажды близ Кагульских вод Мы чуждый табор повстречали; Цыганы те, свои шатры Разбив близ наших у горы, Две ночи вместе ночевали. Они ушли на третью ночь, И, брося маленькую дочь, Ушла за ними Мариула. Я мирно спал; заря блеснула; Проснулся я, подруги нет! Ищу, зову - пропал и след. Тоскуя, плакала Земфира, И я заплакал - с этих пор Постыли мне все девы мира; Меж ими никогда мой взор Не выбирал себе подруги, И одинокие досуги Уже ни с кем я не делил.
Алеко
Да как же ты не поспешил Тотчас вослед неблагодарной И хищникам и ей коварной Кинжала в сердце не вонзил?
Старик
К чему? вольнее птицы младость; Кто в силах удержать любовь? Чредою всем дается радость; Что было, то не будет вновь.
Алеко
Я не таков. Нет, я не споря От прав моих не откажусь! Или хоть мщеньем наслажусь. О нет! когда б над бездной моря Нашел я спящего врага, Клянусь, и тут моя нога Не пощадила бы злодея; Я в волны моря, не бледнея, И беззащитного б толкнул; Внезапный ужас пробужденья Свирепым смехом упрекнул, И долго мне его паденья Смешон и сладок был бы гул.
Молодой цыган
Еще одно... одно лобзанье...
Земфира
Пора: мой муж ревнив и зол.
Цыган
Одно... но доле!.. на прощанье.
Земфира
Прощай, покамест не пришел.
Цыган
Скажи - когда ж опять свиданье?
Земфира
Сегодня, как зайдет луна, Там, за курганом над могилой...
Цыган
Обманет! не придет она!
Земфира
Вот он! беги!.. Приду, мой милый.
Алеко спит. В его уме Виденье смутное играет; Он, с криком пробудясь во тьме, Ревниво руку простирает; Но обробелая рука Покровы хладные хватает Его подруга далека... Он с трепетом привстал и внемлет... Все тихо - страх его объемлет, По нем текут и жар и хлад; Встает он, из шатра выходит, Вокруг телег, ужасен, бродит; Спокойно все; поля молчат; Темно; луна зашла в туманы, Чуть брезжит звезд неверный свет, Чуть по росе приметный след Ведет за дальные курганы: Нетерпеливо он идет, Куда зловещий след ведет.
Могила на краю дороги Вдали белеет перед ним... Туда слабеющие ноги Влачит, предчувствием томим, Дрожат уста, дрожат колени, Идет... и вдруг... иль это сон? Вдруг видит близкие две тени И близкой шепот слышит он Над обесславленной могилой.
1-й голос
Пора...