Р. Скотт Бэккер. Око Судии

   – У ваших ворот стоит Священное Воинство, – продолжал давить экзальт-генерал. – Школы собрались. Войско из сотни племен и народов бьет мечами о щиты. Судьба взяла тебя в кольцо, брат мой. И ты сам понимаешь, что победы тебе не достичь, даже владея Кладовой Хор. Понимаешь, потому что руки твои покрыты шрамами так же, как мои, потому что глаза твои так же истерзаны ужасами войны.
   Снова установилась мертвенная тишина. Сорвил подался вперед, пытаясь выглянуть из-за Трона Рога и Янтаря. Что там делает отец?
   – Ну же… – сказал экзальт-генерал, и в голосе его звучала неподдельная мольба. – Харвил, прошу тебя, не отталкивай мою руку. Нельзя больше допустить, чтобы люди проливали кровь людей.
   Сорвил стоял, испуганно вглядываясь в каменное лицо отца. Король Харвил не был стариком, но сейчас его лицо казалось дряхлым и изборожденным морщинами вокруг светлых вислых усов, а шея словно склонилась под тяжестью короны из железа и золота. У Сорвила возник порыв, ложный и непрошеный, необоримое стремление скрыть постыдную нерешительность отца, выскочить и… и…
   Но Харвил уже вновь обрел и разум, и голос.
   – Снимайтесь с лагеря, – мертвенным тоном произнес он. – Ищите свою смерть в Голготтерате или возвращайтесь к своим нежным женам. Сакарп не сдастся.
   Словно следуя какому-то неведомому правилу разговора, Пройас опустил голову. Он глянул на растерянного принца, после чего снова перевел взгляд на короля Сакарпа.
   – Бывает капитуляция, которая ведет к рабству, – сказал он. – А бывает капитуляция, которая делает свободным. Скоро, очень скоро ваш народ узнает разницу.
   – Это слова раба! – вскричал Харвил.
   Посланнику не потребовался лихорадочный перевод толмача – тон, которым это было произнесено, преодолевал все языковые границы. Взгляд гостя встревожил Сорвила больше, чем неестественная бравада, с которой ответил отец. «Я устал от крови, – говорили глаза посланника. – Я слишком много спорю с обреченными».
   Он встал и кивнул свите, давая понять, что нет больше смысла сотрясать воздух.
 
   Сорвил ждал, что после всего отец отведет его в сторону и разъяснит не только происходящее, но и странности своего поведения. Хотя принц и так прекрасно знал, что произошло – король и экзальт-генерал обменялись последними бесполезными словами, подводившими неизбежную черту под разговором, – но чувство стыда приводило его в некое замешательство. Его отец не просто испугался, он испугался еще и открыто – и перед лицом врага, коварнее которого его народ еще не знал. Должно быть какое-то объяснение. Харвил II был не просто королем, он еще был и его отцом, самым мудрым, самым храбрым человеком из всех, кого знал Сорвил. Его дружина не зря относилась к нему с почтением, не зря конные князья изо всех сил старались не навлечь на себя его неудовольствие. Такой человек, как Харвил, – разве он может бояться? Отец… Его отец! Может быть, он что-то недоговаривает?
   Но ответ не приходил. Вжавшись в скамью, Сорвил только и мог таращиться на него, с трудом скрывая недоумение, Харвил же тем временем отдавал отрывистые приказы, немедленно передававшиеся дальше – слова его звучали отрывисто, как бывает у людей, которые пытаются говорить сквозь слезы. Вскоре, как только рассвет пробился через непроницаемые суконные облака, Сорвил уже топал по грязи и булыжникам, подгоняемый суровыми соратниками отца – его Старшей дружиной. Узкие улочки закупорили собранные из округи припасы и беженцы из Нижних земель и прочих мест. Люди забивали скот, выскребали внутренности наточенными скребками. Растерянным матерям не хватало рук собрать в кучу одетых в лохмотья ребятишек. Чувствуя себя бесполезным и подавленным, Сорвил подумал о собственных дружинниках, хотя называть их так станут только на следующую весну, после его первой Большой Охоты. На прошлой неделе он умолял отца разрешить ему сражаться с ними вместе, но все впустую.
   Стражи сменяли одна другую. Дождь, падавший так легко и беспорядочно, что можно было подумать, будто это ветер сдувает с деревьев капли, припустил всерьез, неумолимо скрыв все пространство вокруг плотными серыми полотнами. Он просачивался через кольчугу, промочил сперва кожаную одежду, добрался до шерстяной. Сорвила начала бить неунимающаяся дрожь – до тех пор, пока его не задело, что другие увидят, как он трясется. Хотя железный шлем сохранял голову сухой, лицо немело все больше и больше. Пальцы болели и ныли. В тот момент, когда он уже почувствовал себя окончательно несчастным, отец пришел к нему и повел в пустую казарму, где можно было сесть бок о бок у очага и отогреть руки над угасающим огнем.
   Казарма была из старых, с тяжелыми проемами, низкими потрескавшимися потолками и со встроенными конюшнями, чтобы люди могли спать рядом со своими лошадьми – пережиток тех дней, когда сакарпские воины боготворили своих коней. Свечи оплыли, и только умирающий очаг освещал помещение особого рода оранжевым светом, который прихотливо выхватывал из темноты отдельные детали. Потертый бок железного котла. Рассохшуюся спинку стула. Встревоженное лицо короля. Сорвил не знал, что говорить, потому просто стоял и смотрел, как пылающие угли обращаются в пушистый пепел.
   – На всех людей находят моменты слабости, – сказал Харвил, не глядя на сына.
   Юный принц усердно разглядывал раскаленные трещины.
   – Ты должен это понимать, – продолжал отец, – чтобы, когда придет время, ты не впадал в отчаяние.
   Сорвил заговорил, не успев даже понять, что открыл рот.
   – Но я уже отчаялся, отец! Я уже отча…
   Нежность во взгляде отца оборвала Сорвила на полуслове. И заставила тотчас опустить глаза так же верно, как пощечина.
   – Есть немало глупцов, Сорва, тех, кто представляет себе смелость очень просто, очень обобщенно. Они не понимают, что внутри у них идет борьба, и смеются над ней, выпячивают грудь и притворяются. Когда страх и отчаяние берут над ними верх, как это неизбежно случается со всеми нами, им не хватает духу задуматься… и поэтому они ломаются.
   Молодого принца объяло тепло, высушивая воду с его кожи. Ладони и костяшки пальцев были уже сухими. Он осмелился поднять глаза на отца, чье мужество горело не как костер, но как очаг, согревая всех, кто соприкасался с его мудростью.
   – Ты тоже из таких глупцов, Сорва?
   То, что вопрос требовал ответа, был подлинным вопросом, а не упреком, глубоко поразило Сорвила.
   – Нет, отец.
   Ему очень многое хотелось добавить, во многом признаться. Много страха, сомнений, но больше всего – угрызений совести. Как он мог усомниться в своем отце? Вместо того чтобы подставить плечо, он превратился в лишнюю обузу – и это сегодня, в такой день! Он отступился, увлекшись жестокими обвинениями, тогда как ему следовало выйти навстречу – когда он должен был сказать: «Приближается аспект-император. Держись, отец, вот моя рука».
   – Отец… – начал Сорвил, не сводя глаз с любимого лица, но не успел он выговорить следующие слова, как дверь распахнулась настежь: за королем пришли трое влиятельных Конных Князей.
   «Прости меня…»
 
   Даже на крепостных стенах, на знаменитых и овеянных легендами стенах Сакарпа тепло казармы оставалось внутри его, словно бы он унес с собой в сердце уголек.
   Стоя со Старшей Дружиной отца на северной башне Пастушьих ворот, Сорвил всматривался в унылую даль. Дождь падал и падал с мутных небес. Хотя горизонт обступили равнины, плоские, как морские просторы, вокруг города земля была в неровностях и складках, словно плащ, брошенный на пол, и образовывала каменный постамент для Сакарпа и его извилистых стен. Несколько раз Сорвил выглядывал в амбразуры и тотчас же отшатывался, чувствуя головокружение от вида отвесной стены: ровной кирпичной поверхности, резко уходящей вниз к покатым фундаментам, которые нависали над скалами, задушенными травой и чертополохом. Не верилось, что кто-то может отважиться на штурм. Кому под силу одолеть такие башни? Такие стены?
   Когда он окидывал взглядом стены, железные рога зубцов и ряды бычьих черепов, укрепленных в каменной кладке, его обуревала гордость, смешанная с ужасом. Властелины равнин, закованные в древние доспехи своих отцов, собрались под щитами своих кланов. Отряды лучников сгорбились над луками, пытаясь сохранить тетиву сухой. Куда ни глянь, он видел подданных своего отца – своих подданных, – которые рассредоточились по стене с лицами, мрачными от решимости и нетерпеливого гнева.
   А там, за поросшими травой склонами, – ничего, кроме пустоты, серое пространство, невидимое за наслоившимися друг на друга полотнами прозрачного дождя. Там – аспект-император и его Священное Воинство.
   Сорвил твердил молитвы, которым научил его отец: Взывание, чтобы явить на свет меч благоволения Гильгаола; Моление Судьбы – чтобы смягчить суровость этой Блудницы. Ему казалось, что он слышит, как воины Старшей Дружины тоже шепчут молитвы, призывая милость богов, которая пригодится им, чтобы вырвать свою жизнь из цепкой руки аспект-императора.
   «Это демон», – думал Сорвил, черпая силы в отцовских словах. «Голод Извне. Ему не одолеть нас…»
   «Он не сможет».
   В этот момент из-за окутанного дождем горизонта раздался звук рога, протяжный и низкий, напоминающий зов мастодонта. На несколько ударов сердца он словно завис над городом, одинокий и зловещий. Он постепенно затихал – один удар сердца, другой, и наконец его значение иссякло. Тогда к нему присоединился хор других рогов, у одних – пронизительный и высокий, у других – низкий, как гром прошедшей ночи. Вдруг словно весь мир пробрала дрожь, самые глубины его пробудились от бездушной какофонии. Люди встревоженно переглянулись. Вполголоса произносимые проклятия и молитвы шли контрапунктом, как папоротники у подножия монумента. Рев и гул, звук, который резонировал в воздухе так, будто небо превратилось в плотный потолок, – звук, от которого стыла вода. Затем рога умолкли, и на стене остались слышны только хриплые крики вельмож и офицеров, подбадривавших своих людей.
   – Все будет хорошо, – вполголоса проговорил кому-то невидимому старческий голос.
   – Ты уверен? – прошептал в ответ испуганный голос ребенка. – Откуда ты знаешь?
   Смех был таким откровенно неестественным, что Сорвил только поморщился.
   – Две недели назад жрецы Охотника нашли под карнизом храма гнездо птички-камышовки. Малиновой камышовки – понимаешь? Боги с нами, сынок. Они оберегают нас!
   Вглядевшись туда, откуда звучали голоса, Сорвил узнал Остарутов, семью, которую всегда считал приживалами в королевской роте. Сына, Тасвира, Сорвил всегда сторонился, не из высокомерия или неприязни, но следуя общим придворным порядкам. Принц, в общем, никогда не задумывался о нем, разве что время от времени вместе с друзьями подтрунивал над мальчишкой. Почему-то Сорвилу стало стыдно, что он слушает, как мальчик признается отцу в своих страхах. Было нечто порочное в том, что он, принц, от рождения пользующийся всеми благами, бездумно оценивал семью Тасвира, что так же легко и естественно, как дышит, судил о жизни не менее насыщенной и сложной, чем его собственная. И находил этих людей ущербными.
   Но угрызения совести продлились недолго. Предостерегающие выкрики снова заставили его перевести взгляд в сторону проливного дождя, к первым признакам движения на равнине. Сперва появились осадные башни, расставленные так, чтобы каждая из них, падая, не задела остальные. Они выглядели как синие колонны где-то на размытых границах видимости, подобные призракам древних монолитов. Количество было уже известно: четырнадцать – все прошедшие дни Сорвил и многие другие наблюдали вдалеке их сборку. Но удивление вызывали размеры и то, что южане пронесли башни разобранными многие лиги бездорожья.
   Башни наступали уступами и ползли так медленно, слово были установлены на панцири черепах. Мало-помалу из тумана вырисовывались более подробные детали их внешнего вида и становились слышнее ритмичные выкрики тысяч людей, толкавших башни вперед. Защищены грозные конструкции были чем-то вроде жестяной чешуи. Высота их была необъяснимо велика, до нелепого – они даже шатались. Завершаясь тонким шпилем, в основании они доходили до ширины среднего сакарпского бастиона и были не похожи на машины, схематичные изображения которых Сорвил видел в «Трактатах о войне». На каждой башне красовалось Кругораспятие, знак аспект-императора и его мнимой божественности, намалеванный белым и красным прямо на грязной поверхности: круг с распятой внутри фигурой перевернутого вниз головой человека – как гласили слухи, самого Анасуримбора Келлхуса. Такой же знак был вытатуирован на телах миссионеров, которых отец Сорвила приказал сжечь.
   За их приближением следили, затаив дыхание. Сорвил приписал это тому, что все наконец-то начиналось, что все переживания и ссоры, приготовления и стычки предыдущих месяцев достигли решающего момента. Позади башен единой сверкающей массой, безупречным порядком, шеренга за шеренгой шло Священное Воинство. Оно растянулось через поля и пастбища, и фланги его терялись в дождливой дымке.
   Еще раз потревожил небо звук горнов.
   Сорвил стоял недвижим, одно из десяти тысяч сосредоточенных лиц, которые с затаенной злобой, со страхом, недоверием, а кто и с воодушевлением глядели, как вдесятеро – если не больше! – превосходящее войско движется сквозь унылые потоки дождя вслед за странными машинами множества разных стран, держа в руках экзотическое оружие далеких народов. Чужаки пришли с потных от зноя берегов, из неведомых дотоле земель, они не знали здешнего языка, не чтили здешних традиций и им не нужны были богатства…
   Короли Юга, явившиеся спасти мир.
   Сколько раз они снились Сорвилу? Сколько раз он представлял себе, как они возлежат полуодетыми на величественных мраморных балконах и со скучающим видом выслушивают разноязыких просителей? Или разъезжают в паланкинах по рассыпавшимся на мостовой специям, придирчивым взглядом из-под тяжелых век разглядывая суету базаров в поисках девушек для пополнения своих темнокожих гаремов? Сколько раз его сердце переполнялось ребяческим гневом и он твердил отцу, что убежит в Три Моря?
   В страну, где люди все еще воевали против людей.
   Правда, Сорвил быстро научился скрывать свое увлечение. Среди придворных отца Юг обычно выступал объектом презрения и насмешек. Он считался развращенным местом, где сила уступила изощренности, суете громоздящихся друг на друга тысяч интриг. Юг было местом, где утонченность стала болезненной, а роскошь смыла границы между женоподобием и мужественностью.
   Но они ошибались – ошибались трагически. Если поражения предыдущих недель их еще не научили, то сейчас, несомненно, им уже все было понятно.
   Юг пришел учить их.
   Сорвил огляделся, ища взглядом отца. Но словно по волшебству, король Харвил уже оказался рядом, высокий, в длинной кольчужной юбке. Он стиснул сына за плечо и ободряюще наклонился к нему. Когда Харвил усмехнулся, капельки воды драгоценными камнями полетели у него с усов.
   Однообразный стук дождевых капель. Рев чужеземных рогов.
   – Не пугайся, – сказал отец. – Ни он, ни его колдуны не осмелятся бросить вызов нашим Хорам. Мы будем сражаться так, как сражаются мужчины.
   Он глянул на своих старших дружинников – те, повернувшись, смотрели, как их король ободряет своего сына.
   – Вы меня слышите? – крикнул им король. – Две тысячи лет наши стены стояли непоколебимо. Две тысячи лет не пресекался род наших предков! Мы – его высшая точка. Мы – люди Сакарпа, Одинокого Города. Мы – те, кто выжил после Падения Мира, Хранители Кладовой Хор, единственный огонь в темных землях шранков и бесконеч…
   Свистящий звук крыльев прервал его. Все взгляды метнулись вверх. Кто-то вскрикнул. Сорвил инстинктивно поднял руку к прикрытому кольчугой животу и так крепко прижал к телу уничтожающую колдовство Хору, что она холодком впилась ему в пупок.
   Это был аист, белый и длинный, словно бивень, и он летел, хотя ему положено было прятаться от дождя. Натыкаясь друг на друга, люди в ужасе отшатнулись от парапета, на который опустилась птица. Аист повернул к ним узкую, как нож, голову и опустил клюв к шее.
   Рука короля соскользнула с плеча сына.
   Аист взирал на них с невозмутимостью фарфоровой статуэтки. Его черные глаза были умными и загадочными.
   Капли дождя со звоном отскакивали от железа и глухо стучали по кожаным деталям.
   – Что ему нужно? – крикнул какой-то голос.
   Король Харвил вышел вперед. Сорвил стоял как вкопанный, моргал от дождя, который летел ему в глаза, и чувствовал на губах холодные брызги. Отец стоял один, в промокшей шерстяной накидке, расслабленно опустив руки в блестящих очертаниях наручей. Аист на прямых, как жерди, ногах возвышался почти прямо над ним, сложив крылья, так что тело его напоминало отполированную вазу. Опустив голову, он мудрыми глазами разглядывал короля, стоявшего у его ног…
   Вдруг справа от птицы, в разбухшей от туч дали возникла звезда, мерцающая точка света. Сорвил, не удержавшись, посмотрел в ту сторону, как и все остальные, сгрудившиеся вокруг него. Когда он снова посмотрел на отца – аиста уже не было!
   Внезапно его начали теснить вперед воины Старшей дружины, и он оказался крепко прижатым к амбразурам. Все что-то кричали – его отцу, друг другу, небу, наполненному звуками рогов. Осадные башни продолжали неотвратимо приближаться, вместе с людьми Юга, ряды которых превратили окрестные равнины в смертоносное полотно. Точка света, светившая вдалеке, вдруг погасла…
   И вновь появилась, но уже над передовыми отрядами Воинства, зависнув над землей на расстоянии половины высоты массивных башен. Сорвил ахнул, попытался отступить назад. Страшно было поднимать глаза вверх, когда он уже стоял на такой высоте. Точка была больше не точкой, а фигурой в безупречно белых одеждах, ступавшей в ореоле голубого сияния. То ли человек, то ли бог.
   Сорвил крепко сжал шершавый камень парапета.
   Аспект-император.
   Слухи. Вечная жажда…
   – Отец! – закричал Сорвил.
   Из-за плеч и щитов ничего не было видно. Порывы ветра обрушились с запада, раздувая дождь туманными вуалями, которые плыли, словно огромное привидение, по стенам и их промокшим защитникам. Холод резал, как нож.
   – Отец!
   Он услышал треск выстрелившей баллисты, но в такой сырости стрелы с наконечниками-хорами немного не долетели до парящего в воздухе видения. По всей стене взорвались выкрики и проклятия. Потом он услышал слова, которые были знакомы, но непонятны, слова, от которых рябью подергивались лужи, покалывало кожу и стыли зубы.
   Колдовство.
   Над раскрытыми ладонями фигуры появились серебряные линии и полетели в пустоту…
   Пылающие геометрические очертания, яркие, как солнце, и ажурные, прибивали дождь к темному брюху туч. Раздалось необычное шипение, похожее на вековой шум прибоя, сгустившийся в ритм сердцебиения. Линии тянулись и тянулись, расцвечивая великолепием небо и превращая его в сверкающий балдахин, нависший над стенами и над всем городом. По мечам и щитам пробегали дьявольские мерцающие отблески.
   – Туман творит, – пробормотал Сорвил, ни к кому конкретно не обращаясь. – Хочет нас ослепить!
   Голоса южан, тысячи голосов, ревущих исступленно и единым порывом. Гимны – они пели гимны! Башни продолжали неумолимо приближаться, влекомые вереницами тысяч согнувшихся от натуги людей. Пора было что-то делать! Почему никто ничего не делает?
   Рядом возник отец и обнял его за плечи.
   – Иди в Цитадель, – сказал он со странным выражением на лице. Свет аспект-императора сверкал у него в глазах, очерчивал голубым цветом нос и щеку. – Не надо было приводить тебя на стены.
   – Как в Цитадель? Отец, как ты мо…
   – Иди!
   У Сорвила задрожало и сморщилось все лицо.
   – Отец… Отец! Моя кость – твоя кость!
   Харвил потрепал его по щеке.
   – Поэтому тебе и надо уходить. Сорва, я прошу тебя. Сакарп стоит на краю света. Мы – последний форпост людей! Ему нужен этот город! Ему нужен наш народ! Это значит, ему нужен ты, Сорва! Ты!
   Принц опустил глаза, оторопев от отцовского гнева и отчаяния.
   – Нет, отец, – пролепетал он, вдруг почувствовав себя беззащитным, как тонкое деревце, – намного младше своих шестнадцати лет. – Я тебя не оставлю… – Когда он поднял лицо, холодный дождь смыл жар его слез. – Я тебя не оставлю!
   Его голос повис в воздухе резко и пронзительно: неповиновение передалось телу. Песнь завоевателей окрепла, она вырывалась из глоток ликующих тысяч, которые пришли жечь и убивать.
   Удар отца пришелся в челюсть и отбросил Сорвила на стоявших позади людей, а потом заставил упасть на четвереньки на мокрый камень.
   – Не позорь меня своей дерзостью, мальчишка!
   Король повернулся к одному из своих старших дружинников.
   – Наршейдел! Отведи его в Цитадель! Проследи, чтобы с ним ничего не случилось! Он будет нашим последним ударом! Нашей местью!
   Не проронив ни слова, Наршейдел поднял Сорвила на ноги за шиворот кольчуги и потащил сквозь толпу воинов. Оттаскиваемый задом наперед Сорвил видел, как за ним смыкаются ряды, и читал сочувствие во взглядах.
   – Не-е-ет! – взвыл он, ощущая на языке вкус чистой холодной воды. Между намокшими плечами и блестящими краями щитов он то и дело видел отца, который пристально смотрел на него синими и пронзительными, как летнее небо, глазами. В какое-то неуловимое мгновение взгляд отца пронзил его насквозь. Сорвил увидел, как отец поворачивается, и в это время стена тумана поглотила бастион.
   – Не-е-е-е-е-е-ет!
   Мир наполнился лязгом оружия.
 
   Он пытался сопротивляться, но Наршейдел был неумолим – железная тень, которая даже не пошевелилась от его тумаков. Пока они спускались по темной винтовой лестнице башни, Сорвил видел только глаза отца, любящие глаза, справедливые глаза, сожалеющие, что приходится быть суровым, искрящиеся весельем и неизменно следящие, чтобы его второму сердцу было уютно и спокойно. А если бы Сорвил вгляделся внимательнее, если бы осмелился заглянуть в эти глаза, как в драгоценные камни, то увидел бы там себя, не таким, какой он есть, но отражением отцовской гордости и отцовской надежды снискать и преумножить благодати с помощью сына.
   Над головой у них задрожал гром, раскалывая трещинами старую штукатурку, и с низких сводчатых потолков ливнем посыпался песок. Наршейдел что-то кричал, что-то тревожное, пронизанное чем-то большим, чем страх. Как воин, уже скорбящий о павших.
   Они миновали железную дверь, чуть не поскользнувшись на камнях в тени огромных ворот. Вставали на дыбы лошади. Воины бежали сквозь туман, забросив за спину белые щиты. Стены домов исчезли в серой дымке, оставив только фундаменты. Между домами открывались пустые пространства старинных улочек.
   Посреди всей суматохи скорчилась, как просящий милостыню нищий, одинокая фигура, одетая в густую тень…
   И в глазах у него блеснул свет.
   Что-то крикнув, Наршейдел рванул Сорвила вниз, на жесткий мокрый камень.
   Горящие белые линии превращали дождь в дым. Массивные бронзовые пластины Пастушьих ворот сверкнули, словно на солнце, и отвалились, смятые, как щепки, закружились, как мусор в потоке воды.
   Продолжая что-то кричать, Наршейдел поднял Сорвила на ноги, рывком заставил бежать.
   Фигура нищего засветилась и стала похожей на жреца, затем, вспыхнув, исчезла. Соотечественники Сорвила готовились заделывать пролом. Рослый Дроэтталь и его гилгаллийские жрецы взревели, когда их захлестнула волна темнолицых чужаков. Сорвил увидел айтменов – нахлестывая нарядных лошадей, они прорывались сквозь улицы, которые запрудила охваченная паникой толпа. По сточным канавам неслись розовые и красные потоки воды. Одна из осадных башен накренилась над гребнем стены, и нечто, напоминающее головы дракона, понялось из складок металлической шкуры. Люди, как «длинные щиты», так и конные князья, вскрикивая, рядами исчезали во взмученном свете.
   Сорвил все набрасывался на могучего Наршейдела, всхлипывая и бормоча что-то бессвязное, но дружинник был несокрушим и упорно тащил его вперед, зычно приказывая обезумевшей толпе расступиться. И сквозь все это сумасшествие Сорвила неотступно преследовали умоляющие небесно-голубые глаза отца…
   «Сорва, я прошу тебя…»
   Они бежали по лабиринту узких улочек, сквозь бесконечную завесу дождя. Вопли и крики множились, сливаясь позади них в бессмысленный белый шум, перемежающийся только резкими звуками рогов и беспорядочным бормотанием заклинаний.
   Улочки извивались так причудливо, что черных стен Цитадели не видно было до тех пор, пока Сорвил и Наршейдел не подошли к ней почти вплотную, так что стены ее показались сплюснутыми на фоне неба. Скругленные башни казались одной высоты со взмывающими вверх стенами. По углам скошенного бороздчатого фундамента свисала трава. Северная часть крепости, некогда служившая местопребыванием сакарпских королей, лежала в руинах, и через оконные проемы, как через пустые глазницы, проглядывали разграбленные завалы. Сорвил и Наршейдел побрели туда. Крепостные бастионы заслонили полнеба. Сорвил заметил звезду, горящую высоко над черным краем стены, яркую, как Гвоздь Неба, но ниже облаков. Ее свет превращал падающие капли дождя в бриллианты.
   Даже Наршейдел, подняв голову, от ужаса оступился, подтолкнул Сорвила вперед.
   – Живее, приятель, живее!
   Они очутились по другую сторону массивных дверей, надежно укрытых глубокой нишей из черного камня. К ним сбегались мертвенно-бледные стражники и слуги. Сорвил топтался на одном месте, отталкивая суетливо хлопочущие руки.