Радзинский Эдвард Станиславович. Наполеон - исчезнувшая битва

   Вечером мы узнаем: Фуше уже ведет переговоры с союзниками. Они хотят одного: возвращения Бурбонов. Мечта о династии умирает на глазах. Но император остается в странном бездействии.
   Приезжает маршал Даву, путано объясняет:
   - Пока вы в Париже, сир, Фуше опасается народного восстания...
   Император усмехается:
   - И вы хотите, чтобы я...
   Этим "вы" император соединяет маршала с изменниками.
   Даву жалко бормочет:
   - Новое правительство просит, сир... покинуть дворец... и Париж.
   Император молча выходит из комнаты. Растерянный Даву уезжает.
   Вечером появляется сам Фуше. Тощая фигура, тонкие бесцветные губы, угодливо склоненная голова. Но в рыбьих глазках - постоянная насмешка.
   - Ваше величество, я пришел как глава временного правительства.
   Он не желает скрывать свое торжество. Император смеется:
   - Я в первый раз вижу вас поглупевшим. Вам нельзя повелевать, Фуше. Цезарем рождаются, впрочем, как и слугой. Вы - великолепный слуга... Но в одном вы правы: ваше правительство - временное. Очень временное. Надеюсь, после его конца вы вновь приобретете те качества умного слуги, за которые я прощал вам столь многое.
   - Я и пришел послужить вам, сир. Вам следует покинуть дворец. И как можно скорее - Францию. Я не хотел бы, чтобы вас захватили союзники. Блюхер обещает повесить вас на первом суку... сир.
   И опять - торжество в глазах.
   - Что ж, Блюхер прав в своей ненависти ко мне. Это от страха. Я столько раз бил его... И если бы вы не предали меня, ни один пруссак не ушел бы за Рейн.
   И тогда Фуше сказал... Клянусь, я слышал это, ясно слышал!
   - Но, по-моему, вы сами захотели, чтобы вас предали. Вы сами предоставили нам эту возможность. И вы не заставите меня поверить, сир, во все глупости, которые вы наговорили Констану и вашему брату. Вот только для чего вы это сделали, я не понял.
   - Вам трудно поверить, что польза Франции, безопасность Парижа могут быть для кого-нибудь превыше всего?
   - Для кого-нибудь... но не для вас. Я никогда не поверю, сир, что есть хоть что-то на свете, ради чего вы согласитесь перестать воевать.
   Оба помолчали. Наконец Фуше спросил:
   - Вы действительно думаете уехать в Америку?
   - Уверен, что вы уже предупредили об этом англичан, - усмехнулся император.
   - Я дам вам охранную грамоту от имени правительства.
   - Временного, не забывайте постоянно добавлять это слово. От имени временного правительства императору Франции и королю Италии охранную грамоту даст вчерашний убийца короля. Смешно.
   - А по-моему, логично. Убийце герцога Энгиенского даст охранную грамоту убийца Людовика Шестнадцатого, - ответил Фуше. И добавил: - Полжизни бы отдал, чтобы понять: что же вы задумали?
   Император смеется:
   - Этого вам никогда не понять. Точнее - не дано понять. Мечты цезаря и мечты лакея такие разные...
   Фуше молча откланялся.
   Император объявил:
   - Мы покинем дворец, коли они так настаивают. Утром мы отправимся в порт Экс. А оттуда... - Он замолчал.
   - В Америку? - не выдержал я.
   - В Америку... - как эхо повторил он. - Но по дороге заедем в Мальмезон.
   Тут заговорил кто-то из придворных (кажется, гофмаршал Бертран):
   - Но, сир, осмелюсь сказать: нельзя терять времени. Союзники вот-вот войдут в Париж. Роялисты охотятся за вами...
   Он не ответил. Пошел принимать свою любимую ванну...
   Вскоре позвал меня.
   Он лежал в ванне и читал "Записки о Галльской войне" Юлия Цезаря. Я вошел, держа в руках предусмотрительно взятую с собой тетрадь - решил записывать в нее важные события и мысли императора.
   Он одобрительно взглянул на мою тетрадь:
   - Спрашивайте, Лас-Каз.
   - Сир, почему вы не повесили Фуше и Талейрана?
   - А зачем? Талейран слишком любил деньги и женщин. Покуда он знал, что при мне можно хорошо зарабатывать и хорошо е...ся, - император любит солдатские выражения, - он служил мне верой и правдой. Умнейший человек! Сохрани я его, я и сегодня сидел бы на троне. За ним просто надо было следить - но неусыпно. Моя вина, что я не сумел этого сделать... Что же касается Фуше, здесь та же история: подлый лакей, оставленный повелителем без должного присмотра. Я всегда знал, что при первой неудаче они меня продадут. Но опрометчиво был уверен, что никогда не дам им такой возможности... Что ж, банальное: никогда не говори "никогда".
   Я вопросительно посмотрел на свою тетрадь для записей.
   - Записывайте, записывайте. Вы сейчас свидетель Истории.
   Да, я свидетель. Я добросовестно записал события этих неповторимых дней: как император мог смести этих жалких говорунов, как он мог установить диктатуру, о которой умолял его весь Париж, и как он отказался это сделать. Но сейчас, глядя на него, преспокойно лежащего в ванне после того, как он отдал империю, я вслед за Фуше задавал себе вопрос: почему? Почему он, который пролил потоки крови, вдруг испугался крови? Или он... устал от крови?
   Император засмеялся и тотчас ответил:
   - Я сказал правду этому лакею Фуше - цезарем не становятся, им рождаются. И мысли Цезаря не понять тем, кто не рожден Цезарем. Не записывайте, это тоже банально. Знаете, понять Цезаря не дано было даже великому Тальма. Потому он так плохо играл шекспировского Цезаря. Я объяснял ему: "Когда Юлий Цезарь произносит тираду против монархии, он не верит ни единому своему слову. Так что эти слова нельзя произносить с пафосом, наоборот, - со скрытой насмешкой". Тальма не смог... Ах, мой друг, как я хохотал над слухами, будто я учился у Тальма искусству жеста! Нет, Цезарь не учится у актеров. Цезарь уже рожден великим актером. - И вот тогда он сказал: - Какую прекрасную книгу оставил Цезарь! Мы с вами позаботимся о том же. - И замолчал.
   - Я не понял, сир...
   - Нет, поняли.
   Читал мысли! Конечно, я понял (именно тогда понял): он уже думает об изгнании и решил взять меня с собой. Ему нравилось, что я записываю за ним. Тогда же он спросил меня: "Вы, кажется, отлично знаете английский?" И я решил, что он думает об Америке. Но скоро мне придется понять истинное значение этого вопроса.
   В ту ночь я помогал императору. До трех утра мы сжигали его бумаги, наполнив пеплом весь камин. И только в четвертом часу император отправился спать, а я - домой.
   Жена не спала. Я рассказал ей о предложении императора.
   - Я должен оставить вас, надеюсь, ненадолго. И еще надеюсь: ты поймешь меня.
   Она поняла меня... и заплакала.
   Но когда я сказал, что хочу взять с собой сына ("Быть рядом с самым великим человека столетия - это большое счастье и самая лучшая школа"), началась бурная сцена с рыданиями и истерикой. Но я настоял.
   Я так и не смог лечь спать. Выпил кофе и разбудил сына. Мне пришлось долго ему все объяснять. Договорились, что он приедет ко мне в Экс через пару дней. Я поцеловал жену, и мы простились. На сколько? Знает один Господь... В семь часов утра я вернулся в Елисейский дворец.
   Мы покидаем столицу. Император проехал по Елисейским полям, остановил коляску у недостроенной Триумфальной арки и долго глядел на нее...
   Больше он никогда не увидит Париж.
   Свита прямой дорогой отправилась в Экс. Но сам император, граф Коленкур, гофмаршал Бертран, несколько офицеров и я должны были остановиться на пару дней в Мальмезоне.
   Этот дом император купил Жозефине после свадьбы и оставил ей после развода. Она жила здесь с дочерью Гортензией и внуком. И здесь она умерла меньше года назад, император был тогда на острове Эльба.
   Он хотел проститься с домом, который видел столько его побед и где он был так счастлив.
   По дороге он сказал мне:
   - Любовь толпы... После отречения... - Он засмеялся. - Теперь следует говорить "первого отречения" - мне пришлось покидать Францию переодетым!.. И что я услышал после стольких лет величия, которое дал своей стране? "Смерть тирану!" - кричала толпа. И комиссары союзников, ехавшие со мной, попросили меня... переодеться. Мне пришлось снять мундир, в котором я завоевал славу Франции, и надеть штатский сюртук. На шляпу мне нацепили белую роялистскую кокарду. Но самое смешное - мне предложили назваться британским именем! Нет, я не уезжал - я бежал из страны, которую сделал повелительницей мира. Бежал под именем ее врагов!
   "Говорят, Людоед уносит ноги. Надеюсь, его прикончат по пути", - я услышал это в первой же харчевне, где мы остановились. Перепуганные комиссары попросили поспешить с обедом, им показалось, что хозяйка меня узнала. В карете на всякий случай они предложили мне опять переодеться - на этот раз в австрийский мундир. Последнее, что я увидел на французской земле, - свое чучело. Вымазанное дерьмом, оно качалось на виселице. И я мог сказать: "Ты был прав, презирая людей!"
   "Но теперь-то ведь все было иначе! Они боготворили его, несмотря на гибель своих мужей, братьев и сыновей при Ватерлоо".
   И опять этот страшный человек прочел мои мысли.
   - И все равно! После стольких предательств мне трудно довериться толпе. Тогда, на Эльбе, я много думал об этом. И я их простил. В конце концов я только солдат... И для меня ничего особенного не случилось - я всего лишь проиграл сражение и сдал город. Да, этот город был Париж, и я проиграл величайшую империю. Но я так привык к великим событиям, их было столько за мою не такую уж долгую жизнь! И у меня попросту не было времени осознавать их, когда они происходили. Нестерпимая боль приходила потом... Но обычные люди переживали тогда вселенскую катастрофу: в их город, в который полтора тысячелетия чужеземцы входили только для того, чтобы выразить свое восхищение... и вот... - И он повторил: - Я виноват. Я приучил их только к победам.
   Он замолчал. Потом сказал:
   - На сей раз в Париж войдут англичане, пруссаки и сбежавшие Бурбоны все вместе. Я думаю, они уже в Сен-Дени.
   Мы приехали. Мальмезон утопает в летней зелени. Изумрудный газон перед весьма скромным отелем с двумя башнями, пики стриженых деревьев - будто часовые... Кстати, с нами нет охраны, и, если враг нападет, защищаться придется самим.
   В доме уже собрались: Люсьен и Жозеф (братья императора), красавица Полина (сестра), Гортензия (дочь Жозефины от первого брака, вышедшая, точнее, выданная замуж за Людовика, третьего брата императора), граф Монтолон, граф Коленкур и гофмаршал Бертран с женами. И Летиция - мать императора.
   Он сразу прошел в комнату, где умерла Жозефина, и оставался там около часа. А потом долго бродил по дорожкам сада - один.
   Позже он сказал мне:
   - Я все время вижу, как она идет по дорожкам с рассадой в руке. Она обожала сажать цветы... и немного изводила меня этим занятием. Я все время посылал слуг искать ее в цветниках...
   Вечером все собрались в музыкальной зале. Император и Гортензия сидели у арфы и говорили о Жозефине. До меня долетали их слова, которые я поспешил записать той же ночью.
   - Я не хотела прежде рассказывать, сир, мне казалось, это будет слишком грустно для вас... Во время вашего изгнания она просила дозволения приехать к вам на остров, сир, но... вместо разрешения к ней приехал русский царь. Весь парк был переполнен огромными казаками...
   Император усмехнулся.
   - Мне рассказали - она танцевала с Александром.
   - Она хотела получить право просить за вас... но жить не хотела. И оттого, когда она простудилась... всего лишь простудилась во время ответного визита к царю... ее не смогли вылечить лучшие доктора. Она умерла уже на следующей неделе... Она сказала мне перед смертью: "Мне кажется, я давно уже умерла, как только осталась без него". Она умерла от грусти... все время думала о вашем изгнании, сир. Она оставалась обворожительной... даже в гробу...
   Красавица Полина в бесценном колье сидит в стороне и мрачно молчит. Как и все Бонапарты, она не любила Жозефину и ее детей.
   Но на глазах императора - слезы...
   Уже ближе к ночи он принялся рассматривать вещи, которые привез с собой из Тюильри (и, видимо, решил взять в изгнание). Вещи самые странные походная кровать, на которой он спал накануне Аустерлица, и военный трофей часы, будившие Фридриха Великого.
   Он сказал мне:
   - Фридрих - мой кумир еще в военной школе. Когда я вошел в Берлин, его ничтожный потомок трусливо бежал. Он отправил мне послание, где жалостливо писал, что оставляет дворец в полном порядке и надеется, что я прекрасно проведу там время. Трус не посмел увезти даже вещи великого Фридриха... у могилы которого поклялся сокрушить меня... - Он расхохотался. - Не вышло!
   Император, кажется, забыл, что нынче прусский король живет у себя во дворце, а мы должны бежать неизвестно куда...
   В который раз он прочел мои мысли и сказал:
   - Да, дело проиграно. Но не все потеряно, поверьте. - И продолжил рассказ: - Но тогда... тогда я разгромил их. И первое, что я сделал, ступив во дворец, - бросился к шпаге Фридриха. Этот трофей был для меня дороже ста миллионов контрибуции, которые заплатила мне Пруссия. Я забрал шпагу и его часы...
   - Но шпагу Фридриха вы не берете с собой, сир?
   - Зачем? У меня есть своя, - ответил он, улыбнувшись. - И поверьте, не менее ценная.
   Он прав. Ни один великий полководец за всю историю человечества не выиграл столько сражений.
   Он опять прочел мои мысли:
   - Но было бы лучше погибнуть в одном из них. Если бы судьба послала мне тогда пулю, история поставила бы меня рядом с непобедимыми - с Александром Великим и Цезарем... Можно было бы умереть и под Дрезденом... Нет, Ватерлоо все-таки лучше. Любовь народа, всеобщий траур... И сражение, которое я не успел бы проиграть... - И задумчиво добавил: - Но если судьба не дала мне этого, мы исправим ее ошибку...
   Он засмеялся.
   "Мы исправим ее ошибку". Уже тогда он все придумал.
   Из Мальмезона он вдруг отправил письмо Фуше. Император предлагал... стать генералом на службе временного правительства. И обещал победить. "Я клянусь, что пруссаки у Парижа наткнутся на мою шпагу".
   Письмо отвезли в Париж.
   Утром я застал императора в саду. Прогуливается, пока сервируют завтрак. Слуги хлопочут вокруг стола.
   Я поклонился. Он пригласил меня пойти рядом. Запах кофе смешивается с утренним запахом цветов. Цветники Жозефины.
   У маленького фонтана император заговорил, глядя на струи воды:
   - После того, как Иисус сотворил великие чудеса - исцелил бесноватого и прочее, о чем просит Его народ?
   Я не помнил. Он засмеялся:
   - Удалиться! Они не выдержали Его чудес. - Он помолчал, потом добавил: - Я слишком долго нес на своих плечах целый мир. Пора бы отдохнуть от этого утомительного занятия.
   Семья собирается за столом. Жозеф и Люсьен выходят из дома. Братья о чем-то беседуют, но за стол не садятся, видимо, ожидают, пока император закончит прогулку.
   Жозеф никогда не мог забыть, что он - старший брат. Бездарный, напыщенный светский бонвиван, которого император время от времени назначал королем в очередных завоеванных землях. Люсьен - единственно талантливый среди братьев императора. Бешено тщеславный, всю жизнь завидовал брату и никак не мог забыть свое (неоцененное) участие в перевороте 18 брюмера. Назло брату он отказывался от браков с европейскими принцессами, женился на дочери трактирщика, играл в любительском театре вместе с сестрой Элизой, подбивал ее выходить на сцену в обтягивающем трико... Все назло брату! В свои салоны братья охотно приглашали врагов императора, там царила мадам де Сталь с ее язвительными шутками.
   Но нынче все распри забыты, и братья ждут от императора обычных (то есть великих) решений, которые спасут положение... семьи!
   За столом рассаживаются три графа (Бертран, Монтолон, Коленкур) с женами... Наконец появляется император.
   Пьем утренний кофе. Принесли депешу - ответ Фуше. Император с усмешкой проглядел, передал Люсьену. Тот читает вслух.
   Фуше настойчиво (нагло!) просит (требует!) императора побыстрее оставить Париж, иначе "союзники не желают вести с нами мирные переговоры. И грозят разрушить Париж. Столько веков, сир, этого не было. И вот благодаря Вам мы увидим завоевателей второй раз за один год! Уезжайте, Ваше Величество. Преданный вам Фуше".
   Люсьен закончил читать. Император помолчал, потом сказал:
   - Мне все-таки следовало его повесить. Предоставлю это сделать Бурбонам...
   Не понимаю, не понимаю! Если император захотел продолжить воевать, зачем надо было унижаться - просить разрешения Фуше? Достаточно было попросить улицу. И он получил бы назад свою армию. Ведь Груши, опоздавший к битве при Ватерлоо, сумел привести к Парижу сорок тысяч солдат, жаждущих отомстить за поражение!.. Не понимаю!
   Но теперь понимаю.
   Император встал из-за стола и пошел в дом. В бильярдной долго один гонял шары.
   Гортензия и Полина не вышли к завтраку. Я застал их в музыкальной зале - стены до потолка увешены картинами в золотых рамах. Они сидели в креслах по обе стороны арфы... и зашивали бриллианты в дорожную одежду императора. Точнее, зашивала Гортензия, Полина не умеет рукодельничать (но умеет, когда нужно, снять с себя эти бесценные камни). И теперь наблюдала за работой Гортензии.
   Мать императора здесь же, в музыкальной зале. Я поклонился, Летиция не ответила. Она смотрела перед собой невидящими глазами. Это не образ - она окончательно ослепла от переживаний. За все время, пока мы были в Мальмезоне, она не проронила ни звука. И теперь молча сидит на кушетке на фоне стеклянной двери в сад, между двумя мраморными бюстами римских императоров - как третье изваяние со столь же совершенным римским профилем. Но на недвижном ее лице тотчас начинает блуждать улыбка, когда входит он. Она узнает императора по шагам.
   Обед. За столом, вновь накрытым в саду, молчание. Все ждут, когда заговорит император, он должен что-то придумать!
   И он говорит - ко всеобщему разочарованию:
   - Что ж, надо избавить Фуше и всех этих господ от моего присутствия. Мы сегодня же уедем в Рошфор... Там мне действительно следует сесть на корабль - и в Америку.
   Братья и сестры принимаются обсуждать его будущее изгнание. Но никто не предлагает разделить его с ним... Император улыбается...
   Приехали четверо офицеров из Парижа. Привезли слухи - роялисты всерьез готовятся напасть на Мальмезон и расправиться с императором. Умоляют поспешить.
   Слуги грузят вещи в экипажи. Коленкур передает мне на всякий случай оружие. Император, усмехаясь, следит, как Коленкур заряжает мой пистолет. В комнату врывается Тальма в солдатском мундире:
   - Сир! Я хочу видеть, как ведет себя Цезарь в такие минуты.
   Император треплет его по щеке:
   - Очень естественно... и просто. Прощайте, мой друг, вы замечательный актер.
   Император ушел. И Тальма сказал почти в ужасе, обращаясь ко мне и Коленкуру:
   - Он знал... все знал заранее. Он как-то сказал мне: "Я сам, может быть, самое трагическое лицо нашего времени". Он говорил это, клянусь!
   Его лицо стало белым от ужаса. Он легко возбуждался.
   Коленкур не ответил, ему не до того. Он вышел вслед за императором.
   Тальма уязвлен невниманием. И я его легко "подобрал". Я сказал:
   - Неужели мне выпало счастье беседовать с великим Тальма?
   Глаза Тальма сверкнули, он - мой.
   - Это правда, вы учили величию жестов самого императора?
   Он вздохнул и кивком подтвердил: именно так и было. Но потом заговорил преувеличенно громко:
   - Император и сам великий актер. Когда Его Величество решил начать войну с Англией, он вызвал английского посла. В тот день в приемной императора ждали аудиенции Талейран и ваш покорный слуга. До нас доносились крики какой-то невиданной ярости: "Где Мальта, которую вы обязались мне отдать?! Вы бессовестная страна олигархов! - Тальма удивительно точно изображает голос императора. - Я чувствую, вы задумали войну! Но клянусь честью, если вы обнажите шпагу, я вложу свою в ножны последним. Хотите войны? Вы получите ее. Но это будет война на истребление. И вашей рыбьей нации не выдержать галльской стра
   сти! Готовься к крови, Англия!"
   Несчастный, насмерть перепуганный посол буквально выбежал из кабинета, потеряв дар речи. Бедняга так и не узнал, как хохотал император. Он вышел следом за послом и сказал мне: "Ну, каково, Тальма? По-моему, я совсем недурно сыграл обманутого мужа. Учтите, у настоящего политика гнев никогда не поднимается выше жопы".
   Это была его любимая присказка.
   Мы покидаем Мальмезон. Император долго смотрит на дом. Потом садится в карету с Гортензией. Я, Бертран, Монтолон, Коленкур - верхом окружаем карету императора. В другом экипаже едут их жены.
   И тронулась кавалькада.
   Граф Шарль Монтолон. Ему - 32. Говорят, десятилетним мальчишкой он учился математике у капитана артиллерии Бонапарта. Был с ним во многих битвах. Аристократ, потомок древнего рода, был назначен посланником при великом герцоге Вюртембергском. Но посмел жениться против воли императора на разведенной красавице Альбине де Вассал. За что был отправлен в отставку. Теперь Альбина едет за нами в карете.
   На острове она станет любовницей императора
   Отрекшийся император и мы, его свита (сотня человек с женами, слугами), живем в Рошфоре (на острове Экс в устье Жиронды). Мы занимаем мрачноватый дом командующего флотом. Париж должен пасть со дня на день. И с часу на час мы ждем его решения - отплыть в Америку. Точнее - попытаться отплыть. Но решения все нет.
   А пока из окна своей комнаты император наблюдает в маленькую подзорную трубу за английским фрегатом, стоящим на якоре в устье реки. Этот линейный корабль называется "Беллерофонт". Он перекрывает нам путь в океан - путь в Америку. Фуше постарался.
   Вчера на "Беллерофонте" прогремел салют из корабельных пушек. Утром к нам прискакал гонец из Парижа, и мы поняли причину салюта на английском корабле. Париж взят, Бурбоны вернулись во Францию. Медлить более нельзя. Остров со дня на день будет захвачен... Шхуна, на которой император должен бежать в Америку, - ждет...
   Все эти дни наши офицеры запирались в большой гостиной, у дверей выставлялся караул. Вырабатывали планы бегства императора.
   Сегодня узнал план (точнее, один из планов). В нашем распоряжении есть два корабля, готовых принять участие в операции. Один из них отвлечет англичан - примет бой с "Беллерофонтом". Брат императора Жозеф, очень на него похожий, будет в это время на палубе. И заставит англичан поверить, что император на судне. Пока они будут брать корабль на абордаж, второе судно с императором и нами - ускользнет в открытый океан...
   Утром этот план (кстати, признанный самым удачным) докладывают императору. Но император молчит. И продолжает в подзорную трубу изучать "Беллерофонт". Теряем драгоценное время...
   И вот сегодняшней ночью он собрал нас. Каково же было изумление (нет, потрясение, потрясение!), когда император объявил:
   - Я более не глава армии и республики... всего лишь частное лицо. Я не имею права рисковать жизнями французских моряков. И решил искать прибежище... - Он помолчал и закончил: - На борту английского корабля... вот этого... "Беллерофонта".
   Наступила тишина. Мы не верили своим ушам!
   - Вы намерены сдаться англичанам, сир? - переспросил потрясенный Бертран.
   Теперь я написал бы - "простодушный Бертран". Но тогда, повторюсь, потрясение было на всех лицах.
   - Зачем же - сдаться? Я просто заканчиваю свою политическую карьеру и вот решил искать прибежище у английского народа, под сенью его законов. Буду жить где-нибудь под Лондоном... под именем полковника Дюрока.
   Было непонятно: он издевается над нами или впрямь стал безумным? Ну добро бы сдаться русским - он был прежде дружен с их царем. Но англичанам?! После того, как тысячи английских солдат всего пять недель назад полегли при Ватерлоо! После того, как двадцать лет он беспощадно воевал с ними, душил кольцом блокады! И представить себе, что после этого они поселят его у себя этаким добродушным лендлордом?! Нет, англичане непременно посадят его в крепость.
   Он посмотрел на меня, странно улыбнулся и сказал:
   - Даже если вы правы...
   Он, как обычно, прочел мысли.
   Но и эту фразу я понял только теперь.
   Сегодня 14 июля. В день взятия Бастилии я сел в шлюпку. Шлюпка подплыла к английскому кораблю. Я поднялся на борт "Беллерофонта" и вручил капитану послание императора, адресованное принцу-регенту.
   Я знаю его наизусть: "Ваше Королевское Высочество! Я закончил политическую карьеру и надеюсь, как Фемистокл, найти пристанище в стране британского народа. Я отдаю себя под защиту Ваших законов и прошу английский народ - самого могущественного и великодушного из моих противников - оказать мне защиту и гостеприимство. Наполеон".
   Капитан прочел. Изумление на его лице! Он не может поверить. Перечел послание - и широкая улыбка! Он не может сдержать радости. Еще бы, в одно мгновение безвестный офицер становится мировой знаменитостью - ему сдается вчерашний повелитель мира.
   Он окончательно помешался от радости - жмет мне руку, рассыпается в комплиментах, восторгается решением императора. На прощание говорит:
   - Императора Наполеона, конечно же, примут в Англии с должным уважением. Наши люди и великодушны, и демократичны.
   Нет, нет, он тогда не лукавил, в тот миг он верил.
   Я передал императору ответ капитана.
   - Ну вот видите, как все удачно сложилось, - сказал он с нехорошей усмешкой. И посмотрел мне в глаза. Этот взгляд... тот самый, от которого дрожали его маршалы... Бездна.
   Он сказал, обращаясь ко всем:
   - Что ж, пора собираться.
   Я был потрясен. Не министр, даже не адмирал, а какой-то капитан одного из сотен английских кораблей что-то обещал - и этого достаточно ему, величайшему из императоров?! Я был уверен, что после обещания капитана все только начнется: переговоры с правительством, обмен посланиями...
   Он привычно прочитал мои мысли:
   - У нас нет времени, иначе нас попросту возьмут в плен. И, кроме того... - Он не закончил фразы и странно усмехнулся. - Короче, поторопитесь, господа.