Страница:
Сенека бесстрастно продолжал:
— «Когда Нерон родился, его отец, прославившийся гнуснейшими злодеяниями, воскликнул: „От меня с Агриппиной ничего не может родиться, кроме злополучия!..“
Нерон усмехнулся.
— «Отец Нерона скончался от водянки, оставив малолетнего сына и жену Агриппину. Агриппина, которая была в ту пору в возрасте цветущей женщины, позволяла старому цезарю Клавдию пользоваться ее ласками», — читал Сенека.
…Как видение, мелькнуло перед ним прекрасное женское лицо — и рядом одутловатое бабье лицо старика…
— «Когда же она сумела вступить в права законной супруги, то заставила старого цезаря усыновить Нерона и объявить его своим наследником. На одиннадцатом году жизни Нерона мне предложили стать его воспитателем. И я согласился».
…Тихий кроткий мальчик целует руку Сенеки…
— Ты много написал о моем роде, — усмехнулся Нерон. — За одну десятую Тигеллин сажает на кол. Зачем же ты сделался моим воспитателем, если от отца с матерью ничего не могло родиться, кроме злополучия?
— Я надеялся, Цезарь.
— Ты надеялся! Что плод волчьей любви можно превратить в домашнего пса? — засмеялся Нерон.
— Ты прав, Цезарь, это следует уточнить, — бесстрастно сказал Сенека. — Я думал тогда о Риме, о будущем государства. Я возмечтал воспитать юношу, уважающего сенат и наши древние законы! Который покончит навсегда со страшными временами прошлых деспотов — цезарей Тиберия, Калигулы и Клавдия. Душа моя жаждала уединения, но я отдал ее во власть суеты ради будущего Рима.
— Благородно!.. Но мы все это проверим, не так ли? Продолжай, учитель…
— «Однажды мать Нерона, Агриппина, — читал Сенека, — попросила меня привести к ней прорицателей-халдеев. Я привел. На ее вопрос о судьбе сына один из прорицателей ответил…»
…Старик с лицом Зевса с греческой скульптуры стоял в покоях императрицы.
— Он будет царствовать, но он убьет свою мать, — сказал старик.
— Пусть убивает, лишь бы царствовал, — шептала в ответ прекрасная женщина…
— «И вскоре, подстрекаемая неистовой жаждой власти, Агриппина отравила старого цезаря Клавдия, чтобы возвести на престол сына…» — невозмутимо читал Сенека.
И с воплем Нерон опять упал на арену. Он в судорогах катался по опилкам. В ужасе глядел на него Сенека. И, как собаки подхватывают лай, этот вопль тотчас подхватили люди из подземелья. Неистовые крики раздавались из-под земли.
— Слышишь! Они кричат! Они уже поняли: мама убила Клавдия. Они убьют ее! И меня! Я боюсь! Я боюсь! — вопил Нерон. — Что ты уставился? — спросил он Сенеку, поднимаясь как ни в чем не бывало с арены. — Будто забыл, как я вопил тогда в страхе? И что ты мне ответил? Это не записано в твоих мудрых письмах. Но нам с тобой все нужно знать — для точной оплаты твоих трудов… Что ты сказал тогда?
— «Не бойся, Цезарь, они кричат то, что всегда кричит римская толпа после смерти своих цезарей: „Цезарь Клавдий умер! Да здравствует цезарь Нерон!“
— Но ты еще кое-что прибавил… Я жду!
— «И запомни, — невозмутимо продолжал Сенека, — никто не убивал цезаря Клавдия. Это дурные слухи, которые всегда возникают после смерти властителей. Твой отчим отравился грибами — и все!..» Я сказал это, потому что ты, мальчик, не мог тогда понять всех отвратительных сложностей жизни. Тебя надо было успокоить. Ты успокоился, вышел к гвардейцам и произнес речь.
— Ну-ну-ну! Я по-прежнему вопил. — И он вновь бросился на арену и закричал: — «Мать убила отчима! Я знаю, и все они знают! Я боюсь! Я не смогу сказать речь!..» Неплохо сыграно, не так ли? — расхохотался Нерон, поднимаясь с арены. — Великий актер Нерон!.. И что ты ответил мне, Сенека?
Сенека молчал.
— Да, ты промолчал, — усмехнулся Нерон. — И молча протянул мне написанную речь. И я понял: ты все знал! И написал эту речь заранее… Кстати, речь оказалась отличной. Речь — что надо! — И он взглянул на сенатора.
— «Гвардейцы! Я, ваш цезарь…» — тотчас темпераментно начал сенатор.
— Не надо! Все речи одинаковы, — усмехнулся Нерон. — Давай сразу — что они завопили после моей… то есть его речи?
— «Цезарь Клавдий умер. Да здравствует цезарь Нерон!» — двадцать раз! «Мы всегда хотели такого цезаря, как ты!» — двадцать раз. «Ты наш цезарь, отец и брат! Ты великий сенатор и истинный цезарь!» — сорок раз! — кричал сенатор.
— Да, да, — шептал Нерон. — Вот с этими воплями приветствий они несли меня в сенат. Я помню: белый страх… и ржание лошадей…
И Сенека увидел: Нерон плыл на руках гвардейцев среди поднятых мечей и бронзовых римских орлов…
— И я вышел из сената — цезарь, осыпанный всеми почестями. Только звание «Отец отечества» я отклонил. Чтобы все поняли, как скромен новый цезарь… Так мне посоветовал учитель Сенека… ловчила Сенека… Продолжай!
И вновь Сенека бесстрастно читал:
— «Ты спрашиваешь, Луцилий, правду ли говорят, будто я сочинил речь для цезаря? Нерон познал все тонкости эллинской философии, у него блестящая память — надо ли мне за него сочинять?»
Нерон засмеялся.
— Я хотел, чтобы нового цезаря любили в Риме, — глухо сказал Сенека. — И еще — ты не хотел, чтобы в Риме не любили тебя…
— Продолжай! — ответил Нерон.
И Сенека продолжал свое бесстрастное чтение:
— «Я уверен: цезарь вырастет добродетельным юношей и уйдут в невозвратное прошлое страшные времена Тиберия — Калигулы — Клавдия. И пусть слухи о сомнительных выходках молодого цезаря не лишены оснований — будем надеяться, что все это минет с возрастом. Хотя не могу не сказать с сожалением, что молодой цезарь поддается дурным влияниям. Особенно всех тревожит недавнее появление при дворе некоего Софрония Тигеллина…»
При этих словах Амур изобразил совершеннейший ужас — и они с Венерой попятились в темноту.
— Вот и пришел Тигеллин, — забормотал Нерон.
— «Этот Софроний Тигеллин, — продолжал читать свиток Сенека, — недавно вернулся из ссылки… Он был отправлен туда еще в правление цезаря Клавдия за то, что обольстил юную Агриппину, мать Нерона. К общей печали, цезарь назначил Софрония Тигеллина, запятнавшего себя бессчетными пороками, начальником тайной полиции. И теперь имя Тигеллина постоянно на устах молодого цезаря».
Нерон засмеялся.
— «Отмечу любопытную подробность: Тигеллин никогда не появляется на людях. Его нигде никто не видит. Он живет затворником в собственном дворце, ибо болен общей манией всех злодеев — постоянным страхом покушения на свою проклятую жизнь».
— Как интересно, — прервал Нерон. — Это твое письмо найдено у консула Латерана. Но ведь консул жил в Риме. Он знал о Тигеллине столько же, сколько и ты. Зачем же ты пишешь ему то, что он отлично знает?
Сенека безмолвствовал.
— Это не просто письма, — зашептал Нерон. — Ты писал их для потомков!.. Это твое оправдание, тщеславный учитель. Как я тебя знаю!.. Тебя так никто не знает!.. Продолжай!
— «И все-таки я с верой гляжу в будущее, — спокойно продолжал Сенека. — Я надеюсь, что воспитание, которое получил цезарь, возьмет свое. Нерон перебесится — и Рим получит Великого цезаря. Главное уже достигнуто: Нерон желает стать первым цезарем, который вернет римскому сенату права и власть, отнятые Тиберием, Калигулой, Клавдием».
— Но Тигеллин сказал… — начал Нерон и остановился. — Кстати, кто представит Тигеллина в нашей комедии? Ты с ним так и не встретился?
Он уставился на Сенеку.
— Нет, Цезарь.
— Ни разу?.. Ай-ай-ай! Столько лет живете в Риме бок о бок — и не сумели повидаться! Значит, роль Тигеллина может сыграть любой: Сенека не знает его лица…
Амур выскочил из темноты:
— Я — Тигеллин! — И он сделал свирепое лицо и расхохотался.
— Скоро придет сам Тигеллин, — улыбнулся Нерон. — И с успехом сыграет свою роль. Так что спеши читать, Сенека.
— «Главное — терпеливо и непрестанно объяснять Нерону, в чем он не прав. Недавно мы долго сражались с цезарем из-за его поздних возвращений и ночных бесчинств».
…Нерон — в грязном рубище, в колпаке вольноотпущенника с компанией таких же переодетых знатных молодых бездельников. Они набросились на подвыпивших людей, выходящих из кабака. Они бьют палками беззащитных людей, топчут их ногами. Вопли, крики боли и хохот цезарской шайки.
— Ну, немного побесчинствовал… — вздохнул Нерон. — Ну, попугал запоздалых горожан… Ну, убил двух-трех в драке… Разве лучше… если б они меня убили?
Сенека печально посмотрел на Нерона.
— Да, да, — сказал Нерон. — Вот так же укоризненно ты смотрел на меня тогда, учитель… И мать… А Тигеллин — никогда. Ах, Сенека, ты любил меня за власть, которую я дам тебе и римскому сенату. Мать — за власть, которую я ей уже дал… И только Тигеллин любил меня ради меня самого. Кстати, Тигеллин сказал… что мать повсюду объявляет: коли я по-прежнему буду бесчинствовать, а также следовать твоим советам в государственных делах, я перестану быть Цезарем! Она заменит меня братом Британиком… — Нерон помолчал и добавил тихо: — Я произнес все это… и посмотрел на тебя. И ты все понял… потому что трудно не понять взгляд волка… Что ты мне ответил тогда?
Сенека молчал.
— Точно! Промолчал, добродетельнейший из смертных!.. А потом мы встретились на дне рождения Британика. Как он пел в тот день…
Амур с золотой кифарой в руках вышел из темноты. И запел…
— А потом Британик захотел пить, — сказал Нерон.
И Сенека вновь увидел всю сцену, как тогда со своего ложа. Предвкушатель поднес Британику горячее питье. Британик отпил глоток и попросил остудить. Предвкушатель, усмехаясь, долил в питье воду и поднес кубок Британику…
На арене Нерон протянул кубок Амуру. И Амур выпил — до дна…
— А мы с тобой продолжали нашу беседу, учитель. И конечно, о добродетели, как всегда. Ты закончил тогда книгу, написанную специально для меня, — «О долге цезаря». В тот вечер ты читал мне начало. Ну, вспомни свои слова! И тогда вернется моя цветущая юность! Ах, это возможно только в театре! Спешите видеть: величайший артист Нерон и артист Сенека играют сегодня Комедию жизни! — И добавил строго: — Я жду!
И Сенека, стараясь оставаться невозмутимым, начал:
— «Сила цезаря — в его умении служить своему народу!»
Нерон одобрительно кивал, и Сенека продолжал:
— «И чтобы страшные ушедшие времена Тиберия — Калигулы — Клавдия никогда не повторились, цезарь обязан научиться уважать человека. Отныне и навечно: человек для человека должен стать святыней!»
И тогда раздался вопль Амура. Амур упал на арену и в муках и судорогах катался по сверкающим опилкам.
— Да! Да! — сочувственно сказал Нерон. — Все произошло при этих замечательных словах…
Амур затих.
— Мертв? — в ужасе прошептал Сенека.
Нерон засмеялся:
— Но Британик был тоже мертв!.. Я не пожалел царственного брата — зачем мне жалеть этого порочного раба?.. Ты все никак не можешь понять, учитель: мы всерьез играем Комедию жизни.
— Я не хочу умирать!.. Я не хочу! — закричала Венера.
— Да, да, вот так же кричала мама, глядя на мертвого Британика…
Венера упала на колени, она обнимала ноги Нерона:
— Я боюсь! Я не хочу!
— Ну — точно! Вылитая мама! Как она испугалась, бедняжка, в тот день. Продолжай, Сенека… А мы займемся уборкой тел.
И, оттолкнув Венеру, он поволок с арены во тьму легкое тельце Амура.
И вновь бесстрастно читал Сенека:
— «Луцилий! Чем дороже груз, которым владеет путешественник, тем более он заботится о спокойствии воли и благодарен Нептуну за это спокойствие. Так и философ: ему нужен мир в государстве, чтобы размышлять в покое, — и он благодарен тому, кто дарует этот мир… Вот отчего я так забочусь о силе цезаря и славлю его власть!»
— Я не хочу! Я не хочу! — ползала по арене Венера.
— «Ты пишешь, — продолжал невозмутимо Сенека, — что он истребляет свою семью? Зато в его правление не подвергается посягательствам жизнь и свобода частных граждан. Зато совершенно исчезли политические процессы… А вспомни страшные времена Тиберия — Калигулы — Клавдия!»
— Как я люблю эту твою присказку, — улыбнулся Нерон.
— «Ты спрашиваешь, Луцилий, справедливы ли слухи об убийстве Цезарем Британика? Надеюсь, что нет. Но даже если так? Каков выход? Принять сторону его матери, мечтавшей заменить Цезаря слабовольным, юродивым Британиком и властвовать самой? Но это означало бы вновь вернуть Рим в страшные времена Тиберия — Калигулы — Клавдия».
— Но Тигеллин сказал… — начал Нерон и зашептал, указывая на Венеру. — Это все она! Мать! Мать натравила меня на Британика! Брат — ее жертва!
И Сенека вновь увидел Нерона тогда, в анфиладах дворца. И услышал его отчаянный шепот: «А знаешь, зачем она это сделала? Чтобы Рим узнал и меня ненавидел! Но Тигеллин сказал: она плетет заговор. Тигеллин сказал: мать подошлет ко мне убийц!..»
— И что ты мне на это ответил тогда, Сенека? — спросил Нерон.
— Я боюсь! Боюсь! — кричала Венера.
Сенека молчал.
— Да… промолчал, опять промолчал, все прочитав в глазах волка… Бедная мама, ты помнишь, как это было.
— Не надо! Я не хочу! Я боюсь! — визжала Венера.
— Успокойся, шлюха, — усмехнулся Нерон. — Я не видел, как убивали маму… Мама! Я ее любил. Презирал, боялся — и любил!.. И когда ты молча согласился на ее убийство — вот тогда я до конца тебя возненавидел! Ах, Сенека, какая это была женщина! Сколько я совершил покушений на ее жизнь? И она все-все избежала! Интуиция! И как живуча! Ну — кошка! В тот день она навестила меня на вилле, и я посадил ее на корабль. Корабль должен был развалиться в открытом море. И развалился. Но мама выплыла… Вот тогда я послал к ней убийц. Помнишь — осень, мы с тобой сидим у нашего камелька. Ты, как всегда, беседуешь со мною о добродетели. А я жду известий о маме… Знаешь ли ты, что такое ждать убийства матери? — И Нерон опустился у ног Сенеки и шептал:
— Не оставляй меня, учитель! Говори! О путях самосовершенствования! Ну! Как тогда! Говори!!!
Сенека глухо начал:
— Есть три пути самосовершенствования. Путь размышления — самый благородный…
— Ах, как мудро!
— Путь подражания — самый легкий… И путь опыта — самый трудный.
— Да… Да. А я представлял: они уже отворяют двери в ее покои.
…И центурион обнажил меч. Прекрасная женщина не защищалась. С достоинством обратилась она навстречу оружию:
— Бей в чрево, которое его выносило.
Движение руки с мечом — и последний вопль…
— Не надо, — вопила на арене Венера. — Я боюсь!
Нерон ползал у ног Венеры, обнимал ее ноги, шептал:
— Мама… Бедное чрево… Я убил маму…
Он повалил Венеру в сверкающие опилки, он осыпал ее поцелуями.
— Мама… Тебя нет!.. Посмотри, какая у нее грудь, Сенека! Мама была Венера! А как она хотела царствовать! Она боялась моих баб. Она так хотела царствовать, что ложилась со мною в одни носилки! Она соблазняла меня!
— Замолчи, Цезарь!
— А ты опять не выдержал, — засмеялся Нерон. — Да, мама лежала мертвая, а я стоял над нею… и, хохоча и плача, обсуждал ее прелести… Но боги молчали. Почему они всегда молчат? Может, они… как и ты… молча одобряли? Ну, судья, брат Диоген последний, почему не ударила молния в нечестивца?
— Ты — сказал?.. — ответил старик в бочке.
— Не понял! — усмехнулся Нерон и с размаху, страшно ударил его бичом.
— Не бей его, Цезарь. Он все объяснил, — сказал Сенека. — Он считает, что видимый мир — это всего лишь наше испытание…
— Я не знаю, то ли он сказал. Но ты, Сенека, как всегда, промолчал… И мы учтем это, определяя твою плату, — усмехнулся Нерон.
Из подземелья неслись негодующие крики.
— Ты слышишь, Сенека? — взвизгнул Нерон. — Они пришли за мной! Весь город знает: я убил маму! Весь Рим на ногах!
Крики из подземелья раздавались все громче, и Нерон бросился к центру арены.
— Когорты окружают дом! Они приговорят меня к казни матереубийц: они посадят меня в мешок с собакой, змеей и обезьяной! И сбросят в Тибр! Я боюсь!.. А все Тигеллин. Это он натравил меня на маму! И ты это тоже хотел! Вы оба меня с ней ссорили! «Я боюсь!» — Нерон засмеялся. — Так я вопил тогда.
Он взглянул вниз — сквозь решетку.
Опустел пиршественный стол, пустые кубки валялись на мраморном полу. Люди кричали и били пустыми кубками по гулкому полу.
— Ну конечно! Им забыли добавить жратву и питье. И они негодуют, — усмехнулся Нерон, обращаясь к Амуру.
Амур бросился в темноту — исполнять приказание.
— Сейчас, миляги, сейчас, сердечные. — Нерон уже обращался к Сенеке: — И что ты мне ответил тогда?
— «Все обойдется, Цезарь. Я написал твою речь, — спокойно сказал Сенека.
— Сейчас войдут сенаторы, и ты прочтешь. Они ненавидели твою мать. Они будут с тобою, Цезарь».
Нерон взглянул на сенатора, и сенатор тотчас прокричал речь:
— «Раскрыт заговор. Было решено убить цезаря и уничтожить великий сенат… Можно сжечь Рим, но можно его отстроить заново. Ибо не камни составляют душу Рима. Жив римский народ, и величаво стоит Рим — пока жив сенат. С болью и печалью сообщаю вам, сенаторы, что во главе заговора стояла наша мать Агриппина».
— Грандиозно! С каким чувством я прочел твою речь!
Сенатор завопил:
— «Да сохранят тебя боги для нас, Великий цезарь!» — десять раз. «Мы всегда желали такого цезаря, как ты!» — десять раз. «Ты наш цезарь, отец, друг и брат! Ты хороший сенатор и истинный цезарь!» — двадцать раз… Сенаторы! Предлагаю поставить дары в храмах за спасение цезаря и отечества!
Из подземелья уже раздавались восторженные крики.
— А ты прав, Сенека! Против меня проголосовали только трое сенаторов. Утром их нашли с перерезанным горлом. Говорят, разбойники… — И он обнял Сенеку. — А вообще я рад, что мамы больше нет. Теперь наконец-то я смогу спать с Поппеей Сабиной… Мама не любила ее! Я знаю, ты тоже. О ласки Поппеи Сабины! О ее тело! Согласись, Сенека, она очень похожа на маму — ну совершеннейшая Венера. — И он притянул к себе Венеру, и тоже обнял ее — другой рукой. — Прекрасная Поппея… Знаешь, Сенека, она уговаривает меня убить мою жену, добродетельную Октавию… Кстати, Тигеллин сказал…
— Октавия была прекрасная женщина! — тихо сказал Сенека.
— Да, да, ты всегда любил Октавию… Но знаешь ли, старик, что такое ночи Поппеи Сабины? Мое сердце разбито! О сердце артиста! Я решил вернуться к игре на кифаре. Представляешь, Сенека, пока я был занят — убивал маму, сколько лавровых венков нахватали мои соперники! Опять у тебя недовольное лицо… И Поппея тебе не нравится, и кифара. А знаешь, Сенека, я убил маму, чтобы впредь не видеть вокруг себя недовольных лиц. И чтобы ты не докучал мне своей перевернутой рожей, я отправлю тебя отдохнуть на курорт в Байи. Полечись в Байях, Сенека! Наш писатель, наш классик Сенека. Прости, ты еще не классик. Чтобы стать классиком — нужно умереть… Читай!
Сенека невозмутимо читал свиток:
— «Дорогой Луцилий! Агриппина была ужасная женщина, и хотя смерть ее тоже ужасна, как всякая насильственная смерть, — но, выбирая между двумя ужасами, мы, граждане, не смеем не думать о благе отечества. Победи Агриппина — и тотчас вернулись бы страшные времена Тиберия — Калигулы — Клавдия. Поэтому восславим судьбу за победу цезаря! Ты пишешь о слухах, об убийствах сенаторов, голосовавших против Нерона… Нам пристало думать не о слухах, а о пользе отечества. Это порой так нелегко, поверь. Ты пишешь, что цезарь все свирепеет и злодеяния его все ужаснее. Да, он бесноватый гуляка, но это природное свойство его натуры. Я хорошо изучил его и знаю: чтобы его унять, надо терпеть. Только терпимость и нравственные беседы размягчают его душу. Надо помнить, что рядом с ним стоит страшная тень Тигеллина, потворствующая его порокам. И хотя этот маньяк Тигеллин до сих пор не показывается на людях, я знаю, они видятся с цезарем каждый день. Сколько усилий и красноречия надобно тратить в борьбе за душу цезаря. О, если бы не судьбы отечества, я давно покинул бы постылый Рим».
Нерон слушал Сенеку. И ласкал, ласкал Венеру. Нежный смех Венеры раздавался в ночи.
— Ну продолжай, Сенека… — шептал Нерон.
— «Как я счастлив теперь в Байях, хотя приходится терпеть много неудобств, столь обычных для наших модных курортов. Моя гостиница расположена прямо над лечебными водами. С утра пораньше под моим окном здоровые — шумно занимаются гимнастикой, больные — стонут, служители — с криками мчатся с полотенцами, и кто-то с воплями бьет вора, укравшего чужое платье. Ночью меня будят крики с озера — там до утра раздаются визг женщин и похабные крики мужчин. Да, наши замужние Пенелопы недолго носят на курорте в Байях свои пояса верности… Но все искупают часы заката, когда краски неярки, но прекрасны. При виде догорающего солнца, умирающего дня покой и гармония объемлют душу. И вновь постигаешь: нет, мы не умираем — мы только прячемся в природе! Ибо дух наш — вечен… Ох, побыстрее бы в гавань! Чего желать? Что оплакивать в этом мире? Вкус вина, меда, устриц? Но мы все это изведали тысячи раз! Или милости Фортуны, которые мы, как голодные псы, пожираем целыми кусками — проглотим и вкуса не почувствуем? Все суета! Пора! Прочь из гостей! В гавань! В гавань!»
— Но Тигеллин сказал, — нежно засмеялся Нерон, лаская Венеру, — я не смогу жениться на Поппее Сабине, пока жива моя жена Октавия. С Октавией нельзя развестись: она принадлежит к роду цезарей…
— О боги! — прошептал Сенека.
— О тело Поппеи Сабины! — улыбался Нерон, все лаская Венеру. — Она лежит в ванне, с лицом, намазанным особым тестом, замешенным на ослином молоке. Это — для блеска кожи… С кусочками мастикового дерева во рту. Это — чтобы дыхание ее благоухало…
И, отвечая на ласки Нерона нежным смехом, Венера вдруг выскользнула из его рук.
— Она не пускает меня на ложе! — завопил Нерон.
Венера смеялась.
— Ты не станешь спать с цезарем, пока жива Октавия?
Венера хохотала.
— Какая мука! — И Нерон зашептал Сенеке: — Но Тигеллин сказал…
И тотчас Венера приникла к цезарю.
— Гляди, учитель, она сразу стала веселой… счастливой… моя Поппея Сабина… Ну, читай, читай свое письмо об Октавии. Моя Поппея жаждет!
— «Луцилий! — Сенека по-прежнему старался читать бесстрастно. — Страшное известие поджидало меня по возвращении из Байев: по приказанию цезаря убита добродетельная Октавия».
Венера смеялась, Венера ворковала…
— О счастье! О радость! — кричал Нерон. — Поппея дозволила себя ласкать. О ласки Поппеи Сабины! Ну читай, читай! Ей так нравится это твое письмо!
— «Несчастной Октавии перерезали вены на руках и ногах, — монотонно читал Сенека. — Но от страха ее кровь оледенела в жилах и не сочилась из ран. И тогда, чтобы ускорить смерть Октавии, ее отнесли в горячую баню. Как она молила о жизни! Но тщетно: она была виновна в том, что цезарь желал жениться на Поппее Сабине…»
Нерон ударил бичом.
Сенатор заржал и яростно завопил:
— Сенаторы! Великий цезарь уличил свою жену Октавию в прелюбодеянии с жалким рабом и в заговоре против сената… «Да здравствует цезарь! Да сохранят тебя боги для нас!» — тридцать раз. «Мы всегда желали такого цезаря, как ты!» — тридцать раз. «Ты наш отец, друг и брат! Ты хороший сенатор и истинный цезарь!» — шестьдесят раз.
Он заржал и замолк.
Сенека неподвижно стоял на арене со свитком в руке…
Нерон бесстыдно ласкал Венеру.
— Смотри, Сенека, весь мир в этих влажных губах… — шептал Нерон.
Венера смеялась, отвечая на ласки Нерона.
— Как она льнет… Неужто этот смех… эти крутые бедра… не стоят холодной крови худосочной Октавии?
Венера заливалась счастливым смехом.
— Как она счастливо глядела тогда на отрезанную голову Октавии! Как удобно жить в наш просвещенный век: быстро стали ездить колесницы! Только убили — и уже несут тебе отрезанную голову на золотом блюде… О мое тело! Оно повелевает своим цезарем. Оно победило!
Торжествуя, смеялась и Венера.
— Как я люблю радость на человеческом лице… Человек смеется — ему кажется, что он распоряжается своею судьбою… — шептал Нерон.
И, лаская Венеру, он вынул нож из-за ноги и нежно щекотал ее этим ножом. И, откликаясь на эту странную ласку, Венера смеялась, смеялась, смеялась. И когда смех ее стал безудержным, безумным — Нерон ударил ее ножом. В сердце. Без стона Венера упала навзничь, на арену.
— А этот смех был последним, — сказал Нерон.
Сенека в оцепенении глядел на застывшую в сверкающих опилках Венеру. Нерон улыбнулся.
— Каждый раз ты так смешно пугаешься, будто впервые видишь убийство. — И Нерон потащил Венеру за ногу, как куклу, прочь с арены. — Понимаешь, Поппею надо было убить… Римский народ ее ненавидел. А ты учил: цезарь должен думать прежде всего о благе народа… Кстати, это убийство единогласно одобрил наш сенат.
— «Да здравствует цезарь!» — тридцать раз. «Мывсегдажелалитакогоцезарякакты!» — тридцать раз. «Тынашотец-другибраттыхорошийсенаториистинныйцезарь!» — восемьдесят раз! — вопил сенатор, страшно, без пауз.
— Это не речь! — зашептал Нерон в восторге. — Он ржет! Свершилось! Сенатор превратился в коня! Я вывел новую породу: сенаторы-кони… Я поставлю в сенате мраморные стойла! Грандиозно!
Из темноты выскочил Амур.
— Ночь на исходе, звезды меркнут, Цезарь…
— Он прав, — сказал Нерон и ударом ноги опрокинул кубок со свитками. — Скоро придет Тигеллин, а сколько ты еще не прочитал, учитель? — Он торопливо проглядывал оставшиеся свитки, бормоча и швыряя их обратно на арену: — «Вчера убит сенатор Цезоний Руф…» Ну, это ясно! «Вчера удавлен консул Корнелий Сабин…» «Вчера убит Децим Помпей…» Как скучно! «Вчера умер богач Ваттия. Он умер своею смертью — вещь удивительная по нынешним временам…» «Вчера умерла Поппея Сабина…» Как я любил мою Поппею… Как я страдал… Читай это письмо, Сенека! А я буду вспоминать ее ласки… Это будет твое последнее письмо. Пора определять плату.
— «Когда Нерон родился, его отец, прославившийся гнуснейшими злодеяниями, воскликнул: „От меня с Агриппиной ничего не может родиться, кроме злополучия!..“
Нерон усмехнулся.
— «Отец Нерона скончался от водянки, оставив малолетнего сына и жену Агриппину. Агриппина, которая была в ту пору в возрасте цветущей женщины, позволяла старому цезарю Клавдию пользоваться ее ласками», — читал Сенека.
…Как видение, мелькнуло перед ним прекрасное женское лицо — и рядом одутловатое бабье лицо старика…
— «Когда же она сумела вступить в права законной супруги, то заставила старого цезаря усыновить Нерона и объявить его своим наследником. На одиннадцатом году жизни Нерона мне предложили стать его воспитателем. И я согласился».
…Тихий кроткий мальчик целует руку Сенеки…
— Ты много написал о моем роде, — усмехнулся Нерон. — За одну десятую Тигеллин сажает на кол. Зачем же ты сделался моим воспитателем, если от отца с матерью ничего не могло родиться, кроме злополучия?
— Я надеялся, Цезарь.
— Ты надеялся! Что плод волчьей любви можно превратить в домашнего пса? — засмеялся Нерон.
— Ты прав, Цезарь, это следует уточнить, — бесстрастно сказал Сенека. — Я думал тогда о Риме, о будущем государства. Я возмечтал воспитать юношу, уважающего сенат и наши древние законы! Который покончит навсегда со страшными временами прошлых деспотов — цезарей Тиберия, Калигулы и Клавдия. Душа моя жаждала уединения, но я отдал ее во власть суеты ради будущего Рима.
— Благородно!.. Но мы все это проверим, не так ли? Продолжай, учитель…
— «Однажды мать Нерона, Агриппина, — читал Сенека, — попросила меня привести к ней прорицателей-халдеев. Я привел. На ее вопрос о судьбе сына один из прорицателей ответил…»
…Старик с лицом Зевса с греческой скульптуры стоял в покоях императрицы.
— Он будет царствовать, но он убьет свою мать, — сказал старик.
— Пусть убивает, лишь бы царствовал, — шептала в ответ прекрасная женщина…
— «И вскоре, подстрекаемая неистовой жаждой власти, Агриппина отравила старого цезаря Клавдия, чтобы возвести на престол сына…» — невозмутимо читал Сенека.
И с воплем Нерон опять упал на арену. Он в судорогах катался по опилкам. В ужасе глядел на него Сенека. И, как собаки подхватывают лай, этот вопль тотчас подхватили люди из подземелья. Неистовые крики раздавались из-под земли.
— Слышишь! Они кричат! Они уже поняли: мама убила Клавдия. Они убьют ее! И меня! Я боюсь! Я боюсь! — вопил Нерон. — Что ты уставился? — спросил он Сенеку, поднимаясь как ни в чем не бывало с арены. — Будто забыл, как я вопил тогда в страхе? И что ты мне ответил? Это не записано в твоих мудрых письмах. Но нам с тобой все нужно знать — для точной оплаты твоих трудов… Что ты сказал тогда?
— «Не бойся, Цезарь, они кричат то, что всегда кричит римская толпа после смерти своих цезарей: „Цезарь Клавдий умер! Да здравствует цезарь Нерон!“
— Но ты еще кое-что прибавил… Я жду!
— «И запомни, — невозмутимо продолжал Сенека, — никто не убивал цезаря Клавдия. Это дурные слухи, которые всегда возникают после смерти властителей. Твой отчим отравился грибами — и все!..» Я сказал это, потому что ты, мальчик, не мог тогда понять всех отвратительных сложностей жизни. Тебя надо было успокоить. Ты успокоился, вышел к гвардейцам и произнес речь.
— Ну-ну-ну! Я по-прежнему вопил. — И он вновь бросился на арену и закричал: — «Мать убила отчима! Я знаю, и все они знают! Я боюсь! Я не смогу сказать речь!..» Неплохо сыграно, не так ли? — расхохотался Нерон, поднимаясь с арены. — Великий актер Нерон!.. И что ты ответил мне, Сенека?
Сенека молчал.
— Да, ты промолчал, — усмехнулся Нерон. — И молча протянул мне написанную речь. И я понял: ты все знал! И написал эту речь заранее… Кстати, речь оказалась отличной. Речь — что надо! — И он взглянул на сенатора.
— «Гвардейцы! Я, ваш цезарь…» — тотчас темпераментно начал сенатор.
— Не надо! Все речи одинаковы, — усмехнулся Нерон. — Давай сразу — что они завопили после моей… то есть его речи?
— «Цезарь Клавдий умер. Да здравствует цезарь Нерон!» — двадцать раз! «Мы всегда хотели такого цезаря, как ты!» — двадцать раз. «Ты наш цезарь, отец и брат! Ты великий сенатор и истинный цезарь!» — сорок раз! — кричал сенатор.
— Да, да, — шептал Нерон. — Вот с этими воплями приветствий они несли меня в сенат. Я помню: белый страх… и ржание лошадей…
И Сенека увидел: Нерон плыл на руках гвардейцев среди поднятых мечей и бронзовых римских орлов…
— И я вышел из сената — цезарь, осыпанный всеми почестями. Только звание «Отец отечества» я отклонил. Чтобы все поняли, как скромен новый цезарь… Так мне посоветовал учитель Сенека… ловчила Сенека… Продолжай!
И вновь Сенека бесстрастно читал:
— «Ты спрашиваешь, Луцилий, правду ли говорят, будто я сочинил речь для цезаря? Нерон познал все тонкости эллинской философии, у него блестящая память — надо ли мне за него сочинять?»
Нерон засмеялся.
— Я хотел, чтобы нового цезаря любили в Риме, — глухо сказал Сенека. — И еще — ты не хотел, чтобы в Риме не любили тебя…
— Продолжай! — ответил Нерон.
И Сенека продолжал свое бесстрастное чтение:
— «Я уверен: цезарь вырастет добродетельным юношей и уйдут в невозвратное прошлое страшные времена Тиберия — Калигулы — Клавдия. И пусть слухи о сомнительных выходках молодого цезаря не лишены оснований — будем надеяться, что все это минет с возрастом. Хотя не могу не сказать с сожалением, что молодой цезарь поддается дурным влияниям. Особенно всех тревожит недавнее появление при дворе некоего Софрония Тигеллина…»
При этих словах Амур изобразил совершеннейший ужас — и они с Венерой попятились в темноту.
— Вот и пришел Тигеллин, — забормотал Нерон.
— «Этот Софроний Тигеллин, — продолжал читать свиток Сенека, — недавно вернулся из ссылки… Он был отправлен туда еще в правление цезаря Клавдия за то, что обольстил юную Агриппину, мать Нерона. К общей печали, цезарь назначил Софрония Тигеллина, запятнавшего себя бессчетными пороками, начальником тайной полиции. И теперь имя Тигеллина постоянно на устах молодого цезаря».
Нерон засмеялся.
— «Отмечу любопытную подробность: Тигеллин никогда не появляется на людях. Его нигде никто не видит. Он живет затворником в собственном дворце, ибо болен общей манией всех злодеев — постоянным страхом покушения на свою проклятую жизнь».
— Как интересно, — прервал Нерон. — Это твое письмо найдено у консула Латерана. Но ведь консул жил в Риме. Он знал о Тигеллине столько же, сколько и ты. Зачем же ты пишешь ему то, что он отлично знает?
Сенека безмолвствовал.
— Это не просто письма, — зашептал Нерон. — Ты писал их для потомков!.. Это твое оправдание, тщеславный учитель. Как я тебя знаю!.. Тебя так никто не знает!.. Продолжай!
— «И все-таки я с верой гляжу в будущее, — спокойно продолжал Сенека. — Я надеюсь, что воспитание, которое получил цезарь, возьмет свое. Нерон перебесится — и Рим получит Великого цезаря. Главное уже достигнуто: Нерон желает стать первым цезарем, который вернет римскому сенату права и власть, отнятые Тиберием, Калигулой, Клавдием».
— Но Тигеллин сказал… — начал Нерон и остановился. — Кстати, кто представит Тигеллина в нашей комедии? Ты с ним так и не встретился?
Он уставился на Сенеку.
— Нет, Цезарь.
— Ни разу?.. Ай-ай-ай! Столько лет живете в Риме бок о бок — и не сумели повидаться! Значит, роль Тигеллина может сыграть любой: Сенека не знает его лица…
Амур выскочил из темноты:
— Я — Тигеллин! — И он сделал свирепое лицо и расхохотался.
— Скоро придет сам Тигеллин, — улыбнулся Нерон. — И с успехом сыграет свою роль. Так что спеши читать, Сенека.
— «Главное — терпеливо и непрестанно объяснять Нерону, в чем он не прав. Недавно мы долго сражались с цезарем из-за его поздних возвращений и ночных бесчинств».
…Нерон — в грязном рубище, в колпаке вольноотпущенника с компанией таких же переодетых знатных молодых бездельников. Они набросились на подвыпивших людей, выходящих из кабака. Они бьют палками беззащитных людей, топчут их ногами. Вопли, крики боли и хохот цезарской шайки.
— Ну, немного побесчинствовал… — вздохнул Нерон. — Ну, попугал запоздалых горожан… Ну, убил двух-трех в драке… Разве лучше… если б они меня убили?
Сенека печально посмотрел на Нерона.
— Да, да, — сказал Нерон. — Вот так же укоризненно ты смотрел на меня тогда, учитель… И мать… А Тигеллин — никогда. Ах, Сенека, ты любил меня за власть, которую я дам тебе и римскому сенату. Мать — за власть, которую я ей уже дал… И только Тигеллин любил меня ради меня самого. Кстати, Тигеллин сказал… что мать повсюду объявляет: коли я по-прежнему буду бесчинствовать, а также следовать твоим советам в государственных делах, я перестану быть Цезарем! Она заменит меня братом Британиком… — Нерон помолчал и добавил тихо: — Я произнес все это… и посмотрел на тебя. И ты все понял… потому что трудно не понять взгляд волка… Что ты мне ответил тогда?
Сенека молчал.
— Точно! Промолчал, добродетельнейший из смертных!.. А потом мы встретились на дне рождения Британика. Как он пел в тот день…
Амур с золотой кифарой в руках вышел из темноты. И запел…
— А потом Британик захотел пить, — сказал Нерон.
И Сенека вновь увидел всю сцену, как тогда со своего ложа. Предвкушатель поднес Британику горячее питье. Британик отпил глоток и попросил остудить. Предвкушатель, усмехаясь, долил в питье воду и поднес кубок Британику…
На арене Нерон протянул кубок Амуру. И Амур выпил — до дна…
— А мы с тобой продолжали нашу беседу, учитель. И конечно, о добродетели, как всегда. Ты закончил тогда книгу, написанную специально для меня, — «О долге цезаря». В тот вечер ты читал мне начало. Ну, вспомни свои слова! И тогда вернется моя цветущая юность! Ах, это возможно только в театре! Спешите видеть: величайший артист Нерон и артист Сенека играют сегодня Комедию жизни! — И добавил строго: — Я жду!
И Сенека, стараясь оставаться невозмутимым, начал:
— «Сила цезаря — в его умении служить своему народу!»
Нерон одобрительно кивал, и Сенека продолжал:
— «И чтобы страшные ушедшие времена Тиберия — Калигулы — Клавдия никогда не повторились, цезарь обязан научиться уважать человека. Отныне и навечно: человек для человека должен стать святыней!»
И тогда раздался вопль Амура. Амур упал на арену и в муках и судорогах катался по сверкающим опилкам.
— Да! Да! — сочувственно сказал Нерон. — Все произошло при этих замечательных словах…
Амур затих.
— Мертв? — в ужасе прошептал Сенека.
Нерон засмеялся:
— Но Британик был тоже мертв!.. Я не пожалел царственного брата — зачем мне жалеть этого порочного раба?.. Ты все никак не можешь понять, учитель: мы всерьез играем Комедию жизни.
— Я не хочу умирать!.. Я не хочу! — закричала Венера.
— Да, да, вот так же кричала мама, глядя на мертвого Британика…
Венера упала на колени, она обнимала ноги Нерона:
— Я боюсь! Я не хочу!
— Ну — точно! Вылитая мама! Как она испугалась, бедняжка, в тот день. Продолжай, Сенека… А мы займемся уборкой тел.
И, оттолкнув Венеру, он поволок с арены во тьму легкое тельце Амура.
И вновь бесстрастно читал Сенека:
— «Луцилий! Чем дороже груз, которым владеет путешественник, тем более он заботится о спокойствии воли и благодарен Нептуну за это спокойствие. Так и философ: ему нужен мир в государстве, чтобы размышлять в покое, — и он благодарен тому, кто дарует этот мир… Вот отчего я так забочусь о силе цезаря и славлю его власть!»
— Я не хочу! Я не хочу! — ползала по арене Венера.
— «Ты пишешь, — продолжал невозмутимо Сенека, — что он истребляет свою семью? Зато в его правление не подвергается посягательствам жизнь и свобода частных граждан. Зато совершенно исчезли политические процессы… А вспомни страшные времена Тиберия — Калигулы — Клавдия!»
— Как я люблю эту твою присказку, — улыбнулся Нерон.
— «Ты спрашиваешь, Луцилий, справедливы ли слухи об убийстве Цезарем Британика? Надеюсь, что нет. Но даже если так? Каков выход? Принять сторону его матери, мечтавшей заменить Цезаря слабовольным, юродивым Британиком и властвовать самой? Но это означало бы вновь вернуть Рим в страшные времена Тиберия — Калигулы — Клавдия».
— Но Тигеллин сказал… — начал Нерон и зашептал, указывая на Венеру. — Это все она! Мать! Мать натравила меня на Британика! Брат — ее жертва!
И Сенека вновь увидел Нерона тогда, в анфиладах дворца. И услышал его отчаянный шепот: «А знаешь, зачем она это сделала? Чтобы Рим узнал и меня ненавидел! Но Тигеллин сказал: она плетет заговор. Тигеллин сказал: мать подошлет ко мне убийц!..»
— И что ты мне на это ответил тогда, Сенека? — спросил Нерон.
— Я боюсь! Боюсь! — кричала Венера.
Сенека молчал.
— Да… промолчал, опять промолчал, все прочитав в глазах волка… Бедная мама, ты помнишь, как это было.
— Не надо! Я не хочу! Я боюсь! — визжала Венера.
— Успокойся, шлюха, — усмехнулся Нерон. — Я не видел, как убивали маму… Мама! Я ее любил. Презирал, боялся — и любил!.. И когда ты молча согласился на ее убийство — вот тогда я до конца тебя возненавидел! Ах, Сенека, какая это была женщина! Сколько я совершил покушений на ее жизнь? И она все-все избежала! Интуиция! И как живуча! Ну — кошка! В тот день она навестила меня на вилле, и я посадил ее на корабль. Корабль должен был развалиться в открытом море. И развалился. Но мама выплыла… Вот тогда я послал к ней убийц. Помнишь — осень, мы с тобой сидим у нашего камелька. Ты, как всегда, беседуешь со мною о добродетели. А я жду известий о маме… Знаешь ли ты, что такое ждать убийства матери? — И Нерон опустился у ног Сенеки и шептал:
— Не оставляй меня, учитель! Говори! О путях самосовершенствования! Ну! Как тогда! Говори!!!
Сенека глухо начал:
— Есть три пути самосовершенствования. Путь размышления — самый благородный…
— Ах, как мудро!
— Путь подражания — самый легкий… И путь опыта — самый трудный.
— Да… Да. А я представлял: они уже отворяют двери в ее покои.
…И центурион обнажил меч. Прекрасная женщина не защищалась. С достоинством обратилась она навстречу оружию:
— Бей в чрево, которое его выносило.
Движение руки с мечом — и последний вопль…
— Не надо, — вопила на арене Венера. — Я боюсь!
Нерон ползал у ног Венеры, обнимал ее ноги, шептал:
— Мама… Бедное чрево… Я убил маму…
Он повалил Венеру в сверкающие опилки, он осыпал ее поцелуями.
— Мама… Тебя нет!.. Посмотри, какая у нее грудь, Сенека! Мама была Венера! А как она хотела царствовать! Она боялась моих баб. Она так хотела царствовать, что ложилась со мною в одни носилки! Она соблазняла меня!
— Замолчи, Цезарь!
— А ты опять не выдержал, — засмеялся Нерон. — Да, мама лежала мертвая, а я стоял над нею… и, хохоча и плача, обсуждал ее прелести… Но боги молчали. Почему они всегда молчат? Может, они… как и ты… молча одобряли? Ну, судья, брат Диоген последний, почему не ударила молния в нечестивца?
— Ты — сказал?.. — ответил старик в бочке.
— Не понял! — усмехнулся Нерон и с размаху, страшно ударил его бичом.
— Не бей его, Цезарь. Он все объяснил, — сказал Сенека. — Он считает, что видимый мир — это всего лишь наше испытание…
— Я не знаю, то ли он сказал. Но ты, Сенека, как всегда, промолчал… И мы учтем это, определяя твою плату, — усмехнулся Нерон.
Из подземелья неслись негодующие крики.
— Ты слышишь, Сенека? — взвизгнул Нерон. — Они пришли за мной! Весь город знает: я убил маму! Весь Рим на ногах!
Крики из подземелья раздавались все громче, и Нерон бросился к центру арены.
— Когорты окружают дом! Они приговорят меня к казни матереубийц: они посадят меня в мешок с собакой, змеей и обезьяной! И сбросят в Тибр! Я боюсь!.. А все Тигеллин. Это он натравил меня на маму! И ты это тоже хотел! Вы оба меня с ней ссорили! «Я боюсь!» — Нерон засмеялся. — Так я вопил тогда.
Он взглянул вниз — сквозь решетку.
Опустел пиршественный стол, пустые кубки валялись на мраморном полу. Люди кричали и били пустыми кубками по гулкому полу.
— Ну конечно! Им забыли добавить жратву и питье. И они негодуют, — усмехнулся Нерон, обращаясь к Амуру.
Амур бросился в темноту — исполнять приказание.
— Сейчас, миляги, сейчас, сердечные. — Нерон уже обращался к Сенеке: — И что ты мне ответил тогда?
— «Все обойдется, Цезарь. Я написал твою речь, — спокойно сказал Сенека.
— Сейчас войдут сенаторы, и ты прочтешь. Они ненавидели твою мать. Они будут с тобою, Цезарь».
Нерон взглянул на сенатора, и сенатор тотчас прокричал речь:
— «Раскрыт заговор. Было решено убить цезаря и уничтожить великий сенат… Можно сжечь Рим, но можно его отстроить заново. Ибо не камни составляют душу Рима. Жив римский народ, и величаво стоит Рим — пока жив сенат. С болью и печалью сообщаю вам, сенаторы, что во главе заговора стояла наша мать Агриппина».
— Грандиозно! С каким чувством я прочел твою речь!
Сенатор завопил:
— «Да сохранят тебя боги для нас, Великий цезарь!» — десять раз. «Мы всегда желали такого цезаря, как ты!» — десять раз. «Ты наш цезарь, отец, друг и брат! Ты хороший сенатор и истинный цезарь!» — двадцать раз… Сенаторы! Предлагаю поставить дары в храмах за спасение цезаря и отечества!
Из подземелья уже раздавались восторженные крики.
— А ты прав, Сенека! Против меня проголосовали только трое сенаторов. Утром их нашли с перерезанным горлом. Говорят, разбойники… — И он обнял Сенеку. — А вообще я рад, что мамы больше нет. Теперь наконец-то я смогу спать с Поппеей Сабиной… Мама не любила ее! Я знаю, ты тоже. О ласки Поппеи Сабины! О ее тело! Согласись, Сенека, она очень похожа на маму — ну совершеннейшая Венера. — И он притянул к себе Венеру, и тоже обнял ее — другой рукой. — Прекрасная Поппея… Знаешь, Сенека, она уговаривает меня убить мою жену, добродетельную Октавию… Кстати, Тигеллин сказал…
— Октавия была прекрасная женщина! — тихо сказал Сенека.
— Да, да, ты всегда любил Октавию… Но знаешь ли, старик, что такое ночи Поппеи Сабины? Мое сердце разбито! О сердце артиста! Я решил вернуться к игре на кифаре. Представляешь, Сенека, пока я был занят — убивал маму, сколько лавровых венков нахватали мои соперники! Опять у тебя недовольное лицо… И Поппея тебе не нравится, и кифара. А знаешь, Сенека, я убил маму, чтобы впредь не видеть вокруг себя недовольных лиц. И чтобы ты не докучал мне своей перевернутой рожей, я отправлю тебя отдохнуть на курорт в Байи. Полечись в Байях, Сенека! Наш писатель, наш классик Сенека. Прости, ты еще не классик. Чтобы стать классиком — нужно умереть… Читай!
Сенека невозмутимо читал свиток:
— «Дорогой Луцилий! Агриппина была ужасная женщина, и хотя смерть ее тоже ужасна, как всякая насильственная смерть, — но, выбирая между двумя ужасами, мы, граждане, не смеем не думать о благе отечества. Победи Агриппина — и тотчас вернулись бы страшные времена Тиберия — Калигулы — Клавдия. Поэтому восславим судьбу за победу цезаря! Ты пишешь о слухах, об убийствах сенаторов, голосовавших против Нерона… Нам пристало думать не о слухах, а о пользе отечества. Это порой так нелегко, поверь. Ты пишешь, что цезарь все свирепеет и злодеяния его все ужаснее. Да, он бесноватый гуляка, но это природное свойство его натуры. Я хорошо изучил его и знаю: чтобы его унять, надо терпеть. Только терпимость и нравственные беседы размягчают его душу. Надо помнить, что рядом с ним стоит страшная тень Тигеллина, потворствующая его порокам. И хотя этот маньяк Тигеллин до сих пор не показывается на людях, я знаю, они видятся с цезарем каждый день. Сколько усилий и красноречия надобно тратить в борьбе за душу цезаря. О, если бы не судьбы отечества, я давно покинул бы постылый Рим».
Нерон слушал Сенеку. И ласкал, ласкал Венеру. Нежный смех Венеры раздавался в ночи.
— Ну продолжай, Сенека… — шептал Нерон.
— «Как я счастлив теперь в Байях, хотя приходится терпеть много неудобств, столь обычных для наших модных курортов. Моя гостиница расположена прямо над лечебными водами. С утра пораньше под моим окном здоровые — шумно занимаются гимнастикой, больные — стонут, служители — с криками мчатся с полотенцами, и кто-то с воплями бьет вора, укравшего чужое платье. Ночью меня будят крики с озера — там до утра раздаются визг женщин и похабные крики мужчин. Да, наши замужние Пенелопы недолго носят на курорте в Байях свои пояса верности… Но все искупают часы заката, когда краски неярки, но прекрасны. При виде догорающего солнца, умирающего дня покой и гармония объемлют душу. И вновь постигаешь: нет, мы не умираем — мы только прячемся в природе! Ибо дух наш — вечен… Ох, побыстрее бы в гавань! Чего желать? Что оплакивать в этом мире? Вкус вина, меда, устриц? Но мы все это изведали тысячи раз! Или милости Фортуны, которые мы, как голодные псы, пожираем целыми кусками — проглотим и вкуса не почувствуем? Все суета! Пора! Прочь из гостей! В гавань! В гавань!»
— Но Тигеллин сказал, — нежно засмеялся Нерон, лаская Венеру, — я не смогу жениться на Поппее Сабине, пока жива моя жена Октавия. С Октавией нельзя развестись: она принадлежит к роду цезарей…
— О боги! — прошептал Сенека.
— О тело Поппеи Сабины! — улыбался Нерон, все лаская Венеру. — Она лежит в ванне, с лицом, намазанным особым тестом, замешенным на ослином молоке. Это — для блеска кожи… С кусочками мастикового дерева во рту. Это — чтобы дыхание ее благоухало…
И, отвечая на ласки Нерона нежным смехом, Венера вдруг выскользнула из его рук.
— Она не пускает меня на ложе! — завопил Нерон.
Венера смеялась.
— Ты не станешь спать с цезарем, пока жива Октавия?
Венера хохотала.
— Какая мука! — И Нерон зашептал Сенеке: — Но Тигеллин сказал…
И тотчас Венера приникла к цезарю.
— Гляди, учитель, она сразу стала веселой… счастливой… моя Поппея Сабина… Ну, читай, читай свое письмо об Октавии. Моя Поппея жаждет!
— «Луцилий! — Сенека по-прежнему старался читать бесстрастно. — Страшное известие поджидало меня по возвращении из Байев: по приказанию цезаря убита добродетельная Октавия».
Венера смеялась, Венера ворковала…
— О счастье! О радость! — кричал Нерон. — Поппея дозволила себя ласкать. О ласки Поппеи Сабины! Ну читай, читай! Ей так нравится это твое письмо!
— «Несчастной Октавии перерезали вены на руках и ногах, — монотонно читал Сенека. — Но от страха ее кровь оледенела в жилах и не сочилась из ран. И тогда, чтобы ускорить смерть Октавии, ее отнесли в горячую баню. Как она молила о жизни! Но тщетно: она была виновна в том, что цезарь желал жениться на Поппее Сабине…»
Нерон ударил бичом.
Сенатор заржал и яростно завопил:
— Сенаторы! Великий цезарь уличил свою жену Октавию в прелюбодеянии с жалким рабом и в заговоре против сената… «Да здравствует цезарь! Да сохранят тебя боги для нас!» — тридцать раз. «Мы всегда желали такого цезаря, как ты!» — тридцать раз. «Ты наш отец, друг и брат! Ты хороший сенатор и истинный цезарь!» — шестьдесят раз.
Он заржал и замолк.
Сенека неподвижно стоял на арене со свитком в руке…
Нерон бесстыдно ласкал Венеру.
— Смотри, Сенека, весь мир в этих влажных губах… — шептал Нерон.
Венера смеялась, отвечая на ласки Нерона.
— Как она льнет… Неужто этот смех… эти крутые бедра… не стоят холодной крови худосочной Октавии?
Венера заливалась счастливым смехом.
— Как она счастливо глядела тогда на отрезанную голову Октавии! Как удобно жить в наш просвещенный век: быстро стали ездить колесницы! Только убили — и уже несут тебе отрезанную голову на золотом блюде… О мое тело! Оно повелевает своим цезарем. Оно победило!
Торжествуя, смеялась и Венера.
— Как я люблю радость на человеческом лице… Человек смеется — ему кажется, что он распоряжается своею судьбою… — шептал Нерон.
И, лаская Венеру, он вынул нож из-за ноги и нежно щекотал ее этим ножом. И, откликаясь на эту странную ласку, Венера смеялась, смеялась, смеялась. И когда смех ее стал безудержным, безумным — Нерон ударил ее ножом. В сердце. Без стона Венера упала навзничь, на арену.
— А этот смех был последним, — сказал Нерон.
Сенека в оцепенении глядел на застывшую в сверкающих опилках Венеру. Нерон улыбнулся.
— Каждый раз ты так смешно пугаешься, будто впервые видишь убийство. — И Нерон потащил Венеру за ногу, как куклу, прочь с арены. — Понимаешь, Поппею надо было убить… Римский народ ее ненавидел. А ты учил: цезарь должен думать прежде всего о благе народа… Кстати, это убийство единогласно одобрил наш сенат.
— «Да здравствует цезарь!» — тридцать раз. «Мывсегдажелалитакогоцезарякакты!» — тридцать раз. «Тынашотец-другибраттыхорошийсенаториистинныйцезарь!» — восемьдесят раз! — вопил сенатор, страшно, без пауз.
— Это не речь! — зашептал Нерон в восторге. — Он ржет! Свершилось! Сенатор превратился в коня! Я вывел новую породу: сенаторы-кони… Я поставлю в сенате мраморные стойла! Грандиозно!
Из темноты выскочил Амур.
— Ночь на исходе, звезды меркнут, Цезарь…
— Он прав, — сказал Нерон и ударом ноги опрокинул кубок со свитками. — Скоро придет Тигеллин, а сколько ты еще не прочитал, учитель? — Он торопливо проглядывал оставшиеся свитки, бормоча и швыряя их обратно на арену: — «Вчера убит сенатор Цезоний Руф…» Ну, это ясно! «Вчера удавлен консул Корнелий Сабин…» «Вчера убит Децим Помпей…» Как скучно! «Вчера умер богач Ваттия. Он умер своею смертью — вещь удивительная по нынешним временам…» «Вчера умерла Поппея Сабина…» Как я любил мою Поппею… Как я страдал… Читай это письмо, Сенека! А я буду вспоминать ее ласки… Это будет твое последнее письмо. Пора определять плату.